Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
I
Общие изменения в психологии революционного общества были очерчены выше. Опишем теперь, какие трансформации испытывает прежде всего та система, которая может быть названа «просветительнообразовательной» системой общества, или системой воспитания приспособительных условных рефлексов.
Школы, книги, лекции, лаборатории, газеты, журналы и т. д. — это социальные институты, выполняющие функции накопления, распространения и углубления человеческого опыта. С их помощью опыт одних поколений передается другим поколениям, знания одних людей приобретаются другими. Через эту систему циркулируют знания, идеи и верования в агрегате.
Как обстоит с ними дело во время революции? Какое влияние она оказывает на всю эту просветительно-образовательную систему?
Влияние революции в этом отношении, во-первых, состоит в том, что революция играет роль реактива, помогающего отличить «псевдознания» и «псевдоопыт» от подлинного знания и опыта.
Умственный багаж как отдельного человека, так и всего общества состоит не только и не столько из подлинных «знаний», соответствующих действительности, логически правильных и подтвержденных
опытом. Под именем «знаний» и «научных положений» часто выступают теории, суждения, мнения и верования — ложные, не соответствующие действительности, не основанные на опыте, — но принимаемые за «истину» как отдельным человеком, так и большими группами людей. До первого сурового «экзамена» действительности они могут существовать и приниматься за непреложные истины. Такова, например, бóльшая часть политических и социальных идеологий, рисующих новый совершенный строй общества и указывающих «несомненные» средства его осуществления. Столкнувшись с действительностью,
они сплошь и рядом экзамена не выдерживают: революция, пытаясь реализовать их и приводя к результатам, противоположным предполагавшимся, — показывает экспериментально их ложность, утопизм, метафизический и псевдоопытный характер. Их ложность становится ясной, научность — развенчанной, из «знаний» они переходят в разряд
«псевдознания». Наряду с этим, многие положения, считавшиеся раньше «суевериями», благодаря тому же experimentum crucis13* революции, неожиданно оказываются оправданными и верными.
Нет надобности говорить о том, что эта «селекционно-экзаменаторская» роль революции может быть только приветствуема. Благодаря ей именно в революционные эпохи начинается усиленная «переоценка всех ценностей», происходят огромные сдвиги в области идеологии и мировоззрения, катастрофическое крушение теорий, бывших популярными, и оживление других, считавшихся «cyевериями». Во-вторых, сама революция, представляя собой колоссальную и прямую, а не косвен-
но-книжную «школу жизни», убедительно учит многому и в ряде отношений ведет к обогащению и углублению опыта. Этим объясняется ряд открытий и новых изобретений, совершаемых иногда в периоды и под влияни-
ем революции.
К сожалению, однако, оба эти влияния революции аннулируются множеством неблагоприятных условий, в итоге не только поглощающих указанные «плюсы», но и наносящих серьезный ущерб количеству и ка-
честву опыта, которым общество располагало до революции.
Мы видели, как революция дезорганизует и примитивизирует нервную систему и умственный аппарат членов общества. При таких условиях «новаторская» и «селекционная» роль революции в этой
области не дает тех результатов, которые она могла бы дать при нали-
чии здоровой нервной системы и здорового душевного механизма. Вот почему революция от одной идеологической крайности ведет к другой, на место одного «псевдоопыта» ставит новый «псевдоопыт», противоположный первому, вместо одного «суеверия» вызывает другое. Этому же результату содействует исключительный догматизм, нетерпимость и по-
давление свободы мысли в периоды революции. Диктаторствующие революционеры: Робеспьер и Ленин, Кромвель, Ян Жижка и другие — это самые узкие, самые нетерпимые догматики, самые фанатичные «революционные попы» — прямые наследники испанских инквизиторов.
Главный же вред, причиняемый революцией, состоит в том, что она количественно разрушает и качественно ухудшает образовательно-просветительный аппарат общества, дезорганизует его работу и снижает его продуктивность.
Принято думать, что революция увеличивает число школ — низших и высших, число институтов, лабораторий, книг, улучшает преподавание, содействует прогрессу науки и т. д. Поскольку дело касается революционного периода и глубоких революций, это утверждение приходится признать в корне неверным. Нижеследующее покажет это.
Подтвердим кратко каждый из этих тезисов на ряде фактов. Начнем с «селекционной» роли революции.
До русской революции в русском обществе были чрезвычайно популярны идеологии и теории марксизма, социализма, коммунизма, эгалитаризма и революционизма. «Уничтожение частной собственности», «обобществление средств и орудий производства», «диктатура пролетариата», «полное уравнивание имуществ», «классовая борьба», «низвержение царизма, замена его республиканским строем», «уничтожение религии», «вредность национализма и спасительность интернационализма» и т. д. — все это принималось за несомненную истину, за патентованные пути, гарантирующие осуществление идеального строя, всеобщей сытости и счастья, братства, равенства, свободы и земного рая.
Пришла революция. Идеологии начали осуществляться, патентованные рецепты были применены. И что же? — Получилось нечто неожиданное. Наступило ухудшение во всех отношениях: ни сытости, ни равенства, ни свободы, ни братства, ни уничтожения эксплуатации — ничего. Не в теории, а буквально на своих боках, не косвенно, а путем личного опыта население проверило истинность этих идеологий и псевдонаучных построений. Проверило и… трагической ценой убедилось в их ложности. Отсюда — наблюдающееся сейчас в России всеобщее отвращение к идеологиям этого рода, полное дискредитирование их в глазах населения, и наоборот — рост положительной оценки предпринимательства, частной собственности, национализма, религии, даже более положительная оценка старого режима, в котором наряду с отрицательными сторонами видят сейчас немало и положительных45.
Этот пример показывает селекционную роль революции в области знаний и опыта. Революционный опыт многое перевернул «вверх дном».
А разве нe то же самое наблюдаем мы во Франции после практического осуществления идей коммунизма в 1871 г.? Разве разгром Коммуны не был разгромом идеологии коммунизма для современников этой революции? Разве после революции 1848 г. и в Германии, и во Франции не произошло аналогичных же сдвигов в области социально-политических воззрений, вплоть до республики? Разве 5 434 226 голосов,
45 Подробнее см.: Сорокин П. А. Современное состояние России. Прага, 1923.
46 Причем «замечено было, что наиболее социалистические департаменты доста-вили наибольшее число голосов принцу Наполеону» (Грегуар Л. Цит. соч. Т. II. С. 168; см. также: Levasseur E. Histoire des classes ouvriéres. Vol. II. P. 468).
То же самое, кстати говоря, имело место и в нынешней Италии: главными очагами фашизма стали места наибольшего распространения и популярности коммунизма.
полученных Наполеоном III из 7 327 345 при выборах в президенты46, и 7 839 000 «да», одобрявших coup d’état14* при 466 000 «нет», — не есть выражение этого громадного разочарования в идеологиях, еще недавно бывших «святыми»?
Великая французская революция в шесть-семь лет уничтожила все обаяние просветительской философии XVIII в.: Вольтера, Руссо, энциклопедистов с их идеями рационализма, геометризма, эгалитаризма, этатизма, свободы, материализма, республиканства и т. д. Властителями дум стали: католическая церковь, Шатобриан, Ж. де Местр и другие лица, кардинально противоположные философам XVIII в.
Аналогичное было в последние годы Английской революции и в ближайшие годы после нее. Сходное имело место и при других революциях.
Наряду с такой селекционной ролью революция — эта трагическая школа жизни — содействует новаторству и обогащению общества новым
опытом в ряде областей бытия.
Исключительность событий выводит из спячки самые ленивые умы и заставляет их «шевелить мозгами», пробуждает интерес, знакомит с массой новых явлений, расширяет умственный кругозор и ведет к «открытиям». Население России за эти годы «на своих боках» ознакомилось со множеством явлений, относящихся к государственной жизни (формы правления, система выборов, конституция, etc), к экономической сфере (производство, собственность, регулирование, денежное обращение, валюты, концессии и т. д.) и другим сторонам бытия. Усвоена масса новых понятий, осознана необходимость образования, появился реализм, некоторая практичность, понятной стала связь судьбы индивида с судьбой всего общества и т. д. В науках, особенно социальных, события произвели огромные изменения. Многие из положений, принимавшихся до сих пор без спора (например, идеи прогресса, рациональной природы человека, законов развития; множество законов политической экономии и т. д.) теперь стали спорными. В связи
с этим появились кое-какие новые концепции. Лавуазье, Лагранж, Лаплас, Вольней, Ламарк — вот имена, связанные с эпохой Французской революции. «Все было жизнь и движение, лекции импровизировались и интересовали всех»47.
Роберт Бойль, Джон Уоллис, Томас Гоббс, Кристофер Рен, Сет Уорд — вот имена людей, работавших во время Английской революции. Оживление в Оксфорде и Кембридже, новые социальные и религиозные
47 Мишле Ж. Цит. соч. С. 125.
концепции, открытия в области естественных наук, если не реализованные, то придуманные во время и под влиянием революционных
событий — таковы проявления «новаторской» мысли во время Английской революции48.
Но, как сказано, все это, за исключением немногих индивидуальных открытий, аннулируется другими разрушительными влияниями революции.
Дезорганизованная нервная система общества не умеет делать правильные выводы из этой «селекционной работы». Из одной крайности она бросается в другую и дает в итоге также искаженные продукты духовного творчества. Если до революции она обоготворяла одни теории со всеми их недостатками, то теперь отвергает в них и то ценное, что было и есть. Если раньше общество поклонялось гипертрофированному «материализму», «социализму», «коммунизму», «республиканизму» и «революционизму», то теперь оно бросается в противоположную крайность и начинает столь же однобоко и слепо верить «мистицизму», «капитализму», «монархизму», «примитивизму», «консерватизму» и т. д. В русской революции мы видели и видим, с одной стороны, необузданный, невежественный и дикий утопизм коммунистов, зачеркивающих всю науку, весь опыт достижений всех поколений, отвергающих устами многих даже «буржуазную» химию, физику, арифметику и пытающихся создать «пролетарскую» химию, физику и математику; с другой стороны, мы наблюдаем возрождение и известный успех идеологий неограниченной монархии, социального строя XVI—XVII вв. (крайняя группа монархистов), гипертрофированного мистицизма (Лосский, Бердяев, Карсавин, Ильин, Новгородцев, евразийцы), отрицание Запада и западной культуры, экстремизм правого толка, сверхмерное восхваление частной собственности или догмати-
ческое повторение трафаретных либерально-бесформенных старых воззрений («Дни», «Последние Новости»). Во всем этом нет «чувства меры», осторожного различения истинного от ложного в каждой концепции. Наряду с коммунистическим — «реакционный утопизм» сказывается и в мелочах: создавая, например, ряд учреждений за границей вроде Русского Университета15*, буквально копируют, до деталей, организацию университетов до 1914 г. и гордятся этим, забывая о колоссальных переменах, произошедших за эти годы, требующих изменений применительно к изменившимся обстоятельствам. Эта «изло-
48 Gardiner S. Op. cit. Vol. IV. Сh. XLI.
манность», этот «красный и белый экстремистский утопизм» красной нитью проходит через всю духовную жизнь и творчество русского насе-
ления за эти годы.
Мало благоприятствует духовному развитию и догматизм революционной эпохи, обнаруживаемый обеими сторонами. «Свобода научного мышления — буржуазный предрассудок, а потому все профессора и преподаватели социальных наук должны согласовывать свои лекции с учением коммунизма и марксизма. Несогласные — лишаются права преподавать и увольняются с занимаемых ими должностей», — так гласил декрет 1921 г., подписанный комиссаром Ротштейном. Он приведен был в исполнение. То же самое было проведено во всех школах, на всех публичных лекциях и митингах; то же самое осуществлено было закрытием всех газет, кроме правительственных, запрещением печатать все книги, несогласные с догмой коммунизма и не одобренные правительственной цензурой. Излишне говорить, какой результат такой догматизм оказывает на мир опыта и знания. Критики (conditio sine qua non16* роста знаний) — не существует. Население обречено духовно питаться той невежественной дрянью, которую власть преподносит ему. Упадок мысли, роста и распространения знаний в таких условиях неизбежен. Тот же догматизм наблюдается и в других, например, эмигрантских кругах, но противоположного характера. Здесь все, что не подходит к эмигрантской психологии и идеологии, — также отверга-
ется: но не по существу, а просто потому, что оно в чем-то не сходится с господствующими здесь воззрениями. Догматизму «слева» соответствует догматизм «справа».
Набрасывая эти картины русской революции, я по существу охарактеризовал и другие революции. Тот же экстремизм, отсутствие чувства меры, неумение и нежелание истину отделить от лжи, умственная изломанность, бросание из крайности в крайность, догматизм и отсутствие
свободы мысли и критики — явление общее для всех крупных и глубоких революций. Вот почему и здесь, благодаря этим условиям, указанные плюсы революции аннулируются.
При глубоких революциях они аннулируются с избытком расстройством просветительно-культурной организации агрегата.
Благодаря борьбе и обнищанию, голоду и нужде, догматизму и нетерпимости школы всех родов начинают закрываться, разваливаться, издание книг и газет (кроме узкореволюционных, менее всего дающих знания и больше всего возбуждающих эмоции и искажающих действительность) сокращается; состав учителей, преподавателей и воспитателей
народа начинает искусственно — и большей частью в худшую сторону — изменяться: хорошие, но неугодные власти лица исключаются, неподготовленные лакеи — включаются; то же самое следует сказать и о самих учащихся.
Плохо оплачиваемые учителя начинают вымирать или бежать со своих голодных мест на более сытые; к этому присоединяется отсутствие книг, пособий и других вспомогательных средств обучения.
В таких условиях народное образование и просвещение в конце концов деградируют — и тем сильнее, чем глубже и дольше революция.
Такой вывод заставляет сделать прежде всего русская революция. Наивные, невежественные или недобросовестные лица много писали о громадных заслугах Советской власти в области народного просвещения. Нужно ли говорить, что все это вздор. Нижеследующие официальные данные служат ярким тому подтверждением.
| Годы | Расходы на народное образование по Минис- терству Народного Просвещения | Общий бюджет государства | Увеличение бюджета государства (принимая 1903 г. за 100) | Увеличение расходов по МНП (принимая 1903 г. за 100) |
| 1903 | 39 353 000 зол.руб. | 1 883 000 000 | 100 | 100 |
| 1904 | 42 433 000 | 1 906 000 000 | 101 | 107 |
| 1905 | 42 836 000 | 1 925 000 000 | 102 | 108 |
| 1906 | 43 989 000 | 2 061 000 000 | 109 | 112 |
| 1907 | 45 653 000 | 2 196 000 000 | 111 | 116 |
| 1908 | 53 043 000 | 2 387 800 000 | 127 | 139 |
| 1909 | 64 262 000 | 2 451 400 000 | 130 | 163 |
| 1910 | 79 840 000 | 2 473 100 000 | 131 | 203 |
| 1911 | 97 883 000 | 2 536 000 000 | 135 | 249 |
| 1912 | 118 147 000 | 2 271 800 000 | 145 | 300 |
| 1913 | 142 736 000 | 3 012 000 000 | 160 | 363 |
| 1914 | 161 630 000 | 3 302 000 000 (без военных расходов) | 175 | 410 |
| 1916 | 195 623 000 | ? | ? | 499 |
| 1917 | 214 221 000 | ? | ? | 544 |
| 1918 | Не более 50 000 000 | ? | ? | 126 |
| 1919 | Не более 40 000 000 | ? | ? | 100 |
| Годы | Расходы на народное образование по Минис- терству Народного Просвещения | Общий бюджет государства | Увеличение бюджета государства (принимая 1903 г. за 100) | Увеличение расходов по МНП (принимая 1903 г. за 100) |
| 1920 | Не более 38 000 000 | ? | 99 | 100 |
| 1923 | 36 000 000 | 1 700 000 | 99 | 9149 |
Если принять во внимание, что до революции на народное образование тратили значительные суммы и другие министерства (в 1914 г. общий расход всех министерств был близок к 280–300 млн золотых руб.50), плюс — огромный расход на образование земских и городских учреждений, в 1914 г. близкий к 360 млн руб., то красноречивость таб-
лицы будет еще больше. Из нее ясно, как колоссально упали расходы государства на народное образование — и абсолютно и относительно по отношению ко всему государственному бюджету, — начиная с 1918 г. Детей школьного возраста, обучавшихся в школах было:
в 1906 г. около 60 %
1914 70 %
1922 38 %51
49 Статистический ежегодник России. СПб., 1914. XII отд. С. 16–17. Данные за1916–1920 гг. см.: Маслов П. Цит. соч. Данные за 1923 г. взяты из доклада Луначарского (Известия, 26 декабря 1922; число преувеличено).
Приведенные в таблице данные за 1918–1920 гг. получены следующим образом: Было израсходовано на народное образование в 1918 г. 3 074 343 000 сов. руб.
1919 17 249 374 000
1920 114 366 070 000
Если принять падение покупательной способности рубля
| к 1 января 1918 г. | в 28,3 раза |
| 1 1919 | 230,0 |
| 1 1920 | 3l36,0 |
| 1 1921 | 26500,0 |
| 1 1922 | 182753,0 — |
то, беря половину каждого из этих коэффициентов к середине года, мы получим цифры, даже меньшие указанных в таблице. Индексы приведены в книге:
Преображенский Е. А. Причины падения курса нашего рубля. М., 1922. С. 36–48.
50 См. роспись государственных расходов на 1914 г.
51 Доклад А. В. Луначарского // Известия. 1922, 26 декабря.
| Число начальных школ | Число учеников | |
| 1912 | 101 547 | 6 697 385 |
| 1922 | 55 000 | 4 750 00052 |
Из этих цифр, где данные 1922 г. преувеличены, всякий читатель может видеть «просветительную» роль революции.
И начальная, и средняя, и высшая школы на 70% разрушены за годы революции… Вместо «ликвидации безграмотности» получилась «ликвидация грамотности». Весь шум, поднятый большевиками, был сплошной недобросовестной рекламой. Здания школ разрушены. Нет учебников, бумаги и перьев. Учителя, не получая ничего, частью вымерли, частью — превратились в батраков, даже в проституток (учительницы), часть счастливцев перешла на другую службу53.
Из высших школ были выброшены, расстреляны и высланы лучшие профессора и студенты, вместо них были назначены профессорами невежественные коммунисты, а студентами — коммунистическая молодежь54.
Не иначе обстояло дело с газетами и книгами. Тираж всех газет РСФСР в 1921–1922 гг. был не больше тиража одного «Русского Слова» до революции. Столь же резко сократилось число издаваемых и особенно покупаемых книг за годы революции, не говоря уже об их качестве55. В 1923 г. из общего числа грамотных крестьян не читают никаких газет 89%; через все волисполкомы по всей РСФСР за первое полугодие 1923 г. из 100 млн крестьян подписалось на газеты только 1683
человека[33].
Словом, с какой бы стороны мы ни подошли к вопросу, получаем один и тот же вывод: разрушение, разрушение и разрушение. Революция в этом
отношении (как и в других) отбросила Россию лет на 50–60 назад.
52 Статистический ежегодник за 1913 г. С. 112–113; Известия. № 293.
53 См. указ. доклад Луначарского, рисующий ужасную картину существованияшколы и учителей.
54 Подробности см.: Сорокин П. А. Современное состояние России. Прага, 1923. Критерием при приеме в учебные заведения в 1922–1923 гг. становится не уровень знаний и способностей, а коммунистическая благонадежность. Для всех некоммунистов в 1922–1923 гг. двери школы были официально закрыты. Трудно признать такую «селекцию» разумной.
55 См.: На чужой стороне. Берлин, 1923. Сб. 1 (статья В. Розенберга).
В какой мере разрушительная роль русской революции типична для других революций? Я думаю, что другие глубокие революции отличают-
ся лишь величиной разрушения, а не качеством.
Подобно русской, Великая французская революция была также богата пышными обещаниями и прекрасными пожеланиями в области народного образования. Но рассуждения и декреты не суть еще акты. При Первой республике вследствие отсутствия средств было закрыто больше школ, чем открыто новых. В начале Консулата17* большинство Генеральных Советов и префектов констатировали, что народное образование чрезвычайно пострадало и находится в самом безотрадном состоянии. В официальном отчете 1793 г. читаем: «Le mal est а son comble. Les colleges sont déserts. La jeunesse languit depuis quatre ans dans l’oisivité»18*. В официальном докладе Грегуар говорит: «Все разрушено. Осталось только 20 агонизирующих колледжей. Из 800 дистриктов лишь 67 имеют начальные школы»[34]. Из этих штрихов ясна разрушительная роль Великой французской революции в деле народного просвещения. Рассматривая число школ, число учащихся, число грамотных рекрутов, число лиц, получивших звание baccalauréat és-lettres, bacc és sciences, licencie et doctorat en droit и en medicine19*, мы видим, как в 1848–1850 и 1869–1871 гг. это число падает или рост их замедляется[35]. Эти данные говорят о том,
что не иной была и роль революций 1848–1850 и 1870–1871 гг.
Я боюсь утверждать определенно, что таков же был эффект Английской революции, ибо в моем распоряжении нет цифровых данных ни pro, ни contra, но полагаю, что допущение дезорганизующего влияния
ее на просвещение широких масс в той или иной мере не будет противоречить истине.
Едва ли нужно говорить о громадной дезорганизующей роли революционных периодов, подобных длинным и кровавым смутам России XVII в., Франции XIV—XV вв. и др.
В римский революционный период и под его влиянием «творческая Италия, не дойдя до высших ступеней оригинального творчества, начала упадать и никнуть». «Творчество иссякло в области точных наук». «Везде живет рутина». Приходит волна мистицизма, начинается рост суеверий, оживление восточных идеологий и культов (Иеговы, Митры, Изиды и т. д.), возрождение жречества. Сама система народного образования изменяется. Место действительных знаний заменяется стремлением изящно говорить, знать цитаты, поэзию и т. п. внешние атрибуты просвещения[36]. Пример русской революции заставляет полагать, что не могло быть иначе и во всех других кровавых революциях, если учитывать умственное состояние не отдельных единиц, а широких народных масс.
Конечно, в революции массы могли воспринимать отдельные новые лозунги и понятия (Filioque20*, догмы протестантизма или индепендентов, революционные понятия и т. д.), но… едва ли последние могут быть названы подлинным знанием, едва ли они во всей их сложности воспринимались массами, и, наконец, едва ли эти голые лозунги могут состав-
лять значительную часть опытного умственного багажа людей.
Вместе с тем, нужно указать и на то, что в прошлом, когда общества не имели столь сложной культурно-просветительной системы школ, институтов, лабораторий, книг, журналов, лекций и т. д., какую имеют
современные общества, дезорганизующая роль революции могла быть гораздо меньшей. Чем проще какой-либо институт, тем легче он сохраняется при всех социальных конвульсиях. Там нечего было разрушать революции. В наши времена — картина иная. Сложная культурно-образовательная система современного общества требует заботливости, соизмерения ее частей, изменения планомерного, а не мгновенного. Иначе, расстроенная в одной части, подобно сложной машине, она начинает расстраиваться и в других. Революция не знает этой постепенности и осторожности. Она ломает сразу и решительно. Мудрено ли поэтому, что в итоге исчезают не только дефекты этой системы, но разруша-
ется и она сама. Вот почему глубокая революция, вместо просвещения народа, ведет к усилению его невежества, приостанавливает рост образования, задерживает и тормозит подлинно научное творчество, рост и расширение богатства подлинного человеческого опыта. Ее плюсы, увы, поглощаются целиком минусами. Poccии, в которой до войны и революции образование и духовное творчество стало развиваться громадными темпами, где в 1910–1917 гг. всеобщая грамотность была на 3/4
осуществлена, теперь придется ждать много лет, прежде чем она сможет вернуться к довоенному и дореволюционному состоянию.
II
Перейдем теперь к характеристике изменений, относящихся к содержанию идеологий и настроений общества в период революции.
Если верно положение: «желание — отец мысли», т. е. основные импульсы человека обуславливают характер его идеологии и убеждений (речевых и субвокальных рефлексов), то легко предвидеть направ-
ление тех сдвигов в идеологии, которые происходят в первый и второй периоды революций.
Оно состоит в том, что в первый период революции обществом овладевают те идеологии и настроения, которые поносят и бичуют условия (лица, институты, учреждения), ущемляющие инстинкты общества, в той или иной форме одобряют и стимулируют освобождение от них и всех тех явлений, которые с этими условиями связаны. Если у массы ущемлены бедностью и голодом инстинкты собственности и пищевые инстинкты, — то успехом пользуются те идеологии, которые порицают собственность и богатство и стимулируют их захват и дележ. Если ущемлены инстинкты свободы (деспотизмом) или индивидуальной безопасности (казнями, войной и т. д.), то популярными становятся идеологии и настроения, бичующие эти ущемляющие условия и стимулирующие их уничтожение. При этом бичеванию подвергаются не только непосредственно ущемляющие условия, но и те, которые с ними, хотя бы косвенно, связаны. Если, например, инстинкты общества ущемлены войной или правительством, то все лица и учреждения, имеющие к ним касательство и находящиеся в хороших
отношениях с ними, также вызывают ненависть масс; все идеологии, порицающие их, тоже становятся популярными. Здесь в большом масштабе происходит то, что в масштабе мелком совершается ежедневно:
«друг моего друга — мой друг», «враги наших врагов — наши друзья».
Такова общая черта этих сдвигов. В какой конкретной форме выступают такого рода идеологии, — это зависит от множества конкретных условий времени и места. В одном случае такие «освобождающие» идеологии могут выступить в форме проповеди «чистого слова Божия» и будут порицать ущемляющие условия на основании Евангелия, в другом — на основании Корана, в третьем — путем ссылок на «Капитал» и «Коммунистический манифест» Маркса, в четвертом — на основании слов Вольтера, Руссо, Толстого. Но все это — деталь, своего рода
«соус», под которым преподносятся массам теории, бичующие ущемление и призывающие их к низвержению ущемляющих лиц, институтов и условий. Они лихорадочно распространяются не благодаря их логике, основательности и истинности суждений, а благодаря бичеванию
«ущемления» и стимулированию соответствующих поступков. Будь та или иная теория архинелепейшей с научной точки зрения, но если она удовлетворяет указанному условию, она будет принята как высшее слово истины. И наоборот, самое научное и обоснованное мнение не приобретет популярности, если оно противоречит инстинктам масс.
Такого рода «нелогичность» человека мы видим ежедневно; в массовом масштабе видели ее во время войны и послевоенные годы во всех воюющих странах, особенно отчетливо видим ее в периоды революций.
Сказанное объясняет, почему перед гуситской и многими средневековыми революциями быстро прививались учения Танхельма, Петра Брюнсенского, Генриха Лозанского, Арнольда Брешианского, Лионских бедняков, катаров, патаренов, Уиклифа и лоллардов, Джона Болла, Яна Гуса, Мюнцера, милленариев21* и других реформаторов, порицавших католическую церковь, ущемлявшую инстинкты масс, ее богатства, ее распутство, призывавших к неплатежу десятины, к отобранию богатств церкви или к возвращению ее к «евангельской бедности», к уничтожению привилегий феодалов и знати, к освобождению от тяжелых повинностей (например, «Видение Петра Пахаря») и т. д. Сказанное объясняет, почему перед Английской революцией и при ее начале колоссальный успех имели памфлеты Прейна, Бортона, Бествика, Лильберна, идеологии левеллеров и индепендентов, бичевавшие ущемлявшие условия того времени (Епископальную церковь, Звездную палату, короля и т. д.); почему со второй половины XVIII в. «просветительская философия» с ее освободительными идеями энциклопедистов, Руссо, Вольтера и других заражает французское общество; почему кровожадные статьи Марата, «ядреные» писания отца Дюшена22* и др. имели небывалую популярность в первый период революции; почему социалистически-коммунистические идеологии Р. Оуэна, Сен-Симона и сен-симонистов, Кабэ, Леру, Прудона, Лассаля, Маркса и т. д. — широкой волной разливались перед и в первый период революций XIX века. В разных
формах и под разными «соусами» они бичевали то, что ущемляло революционные массы, и призывали к тому, на что их толкали ущемленные инстинкты. «Соусы» — разные, но указанная суть их одна и та же.
Так обстоит дело перед революцией и в ее начале.
Во второй ее половине дело значительно меняется, причем характер изменения зависит от того, прервано или не прервано было развитие и углубление революции, успела ли она развиться до своих естественных глубин и испепелить
себя самое или нет.
В главе о причинах революции мы увидим, что все глубокие революции, осуществляя «рецепты опасения», даваемые этими «освободительными» идеологиями, приводят не к уменьшению ущемления инстинктов, а к его усилению. Массы попадают «из огня да в полымя». То, от чего они ждали улучшения жизни, дает им ухудшение, от чего ждали сытости — дает голод, от чего ждали свободы — дает неограниченный деспотизм. Отсюда — естественный и неизбежный поворот в идеологии и убеждениях масс в силу того же положения: «желание (инстинкт) — отец мысли». Как
«ущемляющие условия» старого режима вели к небывалому росту успеха идеологий революционных, бичевавших эти явления, так теперь еще более «ущемляющие условия» революции ведут к небывалому успеху идеологий и настроений «контрреволюционных», поворачивают общественное сознание на 180° и заставляют «поклониться тому, что сжигали, и сжигать то, чему поклонялись»23*. Отсюда, — при завершенных рево-
люциях, — падение успеха идеологий первого периода революции («c’est la faute de Rousseau, c’est la faute de Voltaire!»24*), рост отрицательного отношения
к ним и наряду с этим — колоссальный успех идеологий, бичующих ущемляющие условия революции и призывающие к их уничтожению.
Такова эта «человеческая комедия» в двух актах, разыгрывающаяся при каждой завершенной революции. Такова «логичность» человече-
ского поведения и прочность «святых убеждений».
Если революция не завершилась и была прервана, если осуществление лозунгов революционных идеологий не успело вызвать колоссального ущемления и выявить на опыте свое банкротство — такого сдвига может и не быть или он будет более мягким, частичным и незаметным. В этот второй период отрицательные оценки в силу связи распространяются («радиируют») с оди-
озных революционных явлений на другие, с ними связанные, хотя бы сами по себе они и не были одиозными; и наоборот…
Такова основная закономерность колебания идеологий и настроений в периоды революций и ее ближайшие причины. Она объясняет и включает в себя все главнейшие черты этих сдвигов, является своего рода алгебраической формулой, в которой изменения религиозных воззрений, политических симпатий и антипатий, социально-правовых убеждений, моральных и других оценок, эстетических вкусов и других форм речевых и субвокальных рефлексов данного времени и места представляют собой простые арифметические величины.
Сама революция в предреволюционный и в первый ее период расценивается массами как благо; во второй ее период она начинает расцениваться как зло или, в лучшем случае — перестает вызывать какие бы то
ни было восторги масс, кроме небольшого числа «революционных дел мастеров». В Риме, во время Гуситской революции и других революций
Средневековья, Английской, Французской 1789 г., Германской 1848 г., Французской 1871 г., Русской и Венгерской революций последних лет — второй их период был максимально «контрреволюционным». Среди
современников революции, испытавших ее «прелести», она теряет всякое обаяние. Недаром И. Тэн правильно замечает, что идеализация Французской революции началась лишь тогда, когда исчезло современное ей поколение. To же самое применимо и к другим революциям.
Если революционные идеологии первого периода пропагандировали идеи примитивно-арифметического эгалитаризма, то во второй период они теряют кредит доверия. Если революция провозглашала уничтожение частной собственности, то во второй период коммунистические идеологии теряют популярность. Если в первый период революции были боготворимы крайние ее партии (табориты, тысячелетники, люди пятой монархии, якобинцы в 1789 г., коммунисты и социалисты в революциях XIX в.), то во второй период они теряют все симпатии масс и становятся для них ненавистными. Если революция в период подъема проповедовала и покровительствовала определенным течениям философской и религиозной мысли (например, материализму, геометризму, культу Разума и т. д.), определенным эстетическим школам, определенного типа произведениям искусства, то во второй период, в силу их тесной связи с революцией, они теряют притягательную силу, дискредитируются и заменяются другими, часто противоположными. Шатобриан и де Местр занимают место Руссо и Вольтера, мистицизм — место материализма, идеологии консерватизма — место идеологий радикальных. «Левиафан» Гоббса приходит на место идеологий, отрицающих государство, аполитичный профессионализм — на место идеологии революционной политики, новые школы — на место революционных и т. д.
Если в предреволюционный и в первый период революции поносились: старый режим, религия и церковь, старые аристократы, старый быт и традиции, то во второй ее период происходит рост симпатий к дореволюционному режиму, подъем религиозности, рост сочувствия ко всему,
что беспощадно преследовалось и оскорблялось в первый период.
Отсюда — реставрация старого режима, оживление и возрождение Епископальной церкви в Англии, католической религии во Франции и других явлений, казалось, безвозвратно похороненных революцией. «Мертвецы» неожиданно воскресают более живыми, чем они были до революции.
Такова схематически суть этого сдвига60. В деталях он не так прямолинеен; здесь имеются полутени и полутона, но сущность их всех вполне соответствует этой схеме.
«Обществом овладевает реакционное настроение», — такова обычная формулировка этой мысли. Овладевает реакция не в смысле принудительного навязывания кучкой реакционеров, а в смысле изменения
общего настроения общества. «Реакция» приходит не потому, что к ней принуждают властители-«реакционеры», а потому и появляются «реакционеры» у власти, что «реакционным» становится население. Эта «реакция» по своей природе означает не нечто абсолютно отрицательное, в отличие от абсолютно-положительной революционности, как
часто думают, а неизбежное и часто правильное корректирование ошибок революции приобретенным опытом, целесообразно-приспособительный порыв общества спасти себя самого от той гибели, к которой его привел первый период революции. Она — похмелье после пьяного буйства. Как ни тяжело это похмелье, все же оно менее гибельно, чем дальнейшее беспробудное пьянство с убийствами, драками и дикими
скандалами. Через похмелье приходят к трезвой жизни, перманентное же пьянство приводит к каторге, сумасшедшему дому или к канаве под забором, а оттуда — в «мертвецкую» истории. Так бывает с отдельными лицами, так происходит и с целыми народами.
Сказанное объясняет всю конкретную картину изменений идеологии и настроений русского общества за эти годы. Очертим их несколько подробнее. На этом примере яснее станут предыдущие общие положения.
До революции и в первый ее период социалистически-коммунистические идеологии, главным образом марксизм, были чрезвычайно популярны в русском обществе. К 1921 г. картина резко изменилась. Всякая популярность коммунизма, а в связи с ним и социализма исчезла. Больше того: слова «коммуния» и «социализм» стали ругательными и ненавистными. Имена Маркса и других лидеров социализма-коммунизма сделались одиозными. Многочисленные памятники, воздвигнутые им, стали тайно от власти разрушать или подвергать ряду издевательств61.
60 В интересах краткости я не привожу исторических фактов, подробно рисующихи подтверждающих очерчиваемую картину; читатель легко может проверить эти положения путем изучения отдельных революций с этой точки зрения.
61 Например, в Одессе измазали весь рот и бороду Маркса пшенной кашей (кото-рой очень долго питали население) и написали: «Ешь сам!»
Коммунистические книги и газеты перестали читаться. Численность членов коммунистической партии с 600 000 человек в 1920 г. снизилась до 372 000 в 1923 г.62 Словом, произошло кардинально резкое изменение массовой идеологии. Теперь Россия представляет собой самую антисоциалистическую и антикоммунистическую страну в мире.
Обратной стороной этого явления служит изменение отношения к институту частной собственности и к фигуре предпринимателя-капитали-
ста. В России в частной собственности до революции видели источник всех зол, в предпринимателе-капиталисте — «паразита», «эксплуататора», «буржуя». Теперь картина иная. Частная собственность рассматривается как положительный институт. В ней видят сейчас «альфу и омегу» спасения. «Буржуй» из «паразита» превратился в «организатора народного хозяйства», в человека, выполняющего важные социальные
функции. «Без буржуя не проживешь», — так говорит сейчас народ.
Национализм и национальное чувство в России до революции были чрезвычайно слабыми. Быть может, Россия была наименее национально настроенной страной во всем мире. Национализм рассматривали как нечто нехорошее, даже постыдное. Идеологии «интернационализма» и «Интернационала», напротив, пользовались громадной популярностью. В первый период революции популярность последних возросла еще более. С 1920 г. наметился перелом. Теперь все идеологии «интернационализма» и «Интернационала» совершенно дискредитированы. Самые слова эти в России стали ругательными. Bсе слoи общества
охватило глубочайшее национальное чувство. «Национализм», «национальные начала и традиции», «национальный принцип» — таковы самые популярные лозунги в данное время в России.
«Интернационалисты», превратив Россию в проходной двор, где все «русское» топталось каблуками интернациональных авантюристов, оскорбляя ежедневно все национальные ценности, разорив Россию, продавая ее оптом и в розницу бывшим друзьям и врагам, доведя ее до гибели, естественно, должны были вызвать и вызвали, в виде спасительной реакции, небывалый рост национальных чувств в русском обществе.
То же самое случилось, как мы видели, и в области религии. Былой атеизм и равнодушное отношение к церкви с 1921 г. сменилось небывалым религиозным подъемом. То же следует сказать и об оценке многих
62 См.: Итоги партийной работы (Издание Российской Коммунистической партии). М., 1923.
сторон старого режима, вплоть до царя. Если раньше она была совершенно отрицательной ко всем его сторонам, то теперь заменилась обратной; скорее переоценивающей его в положительном смысле. Немного найдется людей, которые не признавали бы старый режим бесконечно лучшим, чем современный режим, установленный большевиками. Немного найдется людей, которые теперь, как и в дореволюционный период, видят в нем только одни отрицательные черты. И очень много имеется
людей, которые сейчас видят в нем чуть ли не совершеннейший режим из возможных. Этим объясняется рост монархических настроений
среди русского населения.
То же самое относится и к ряду других идеологических явлений. Масса старых бытовых черт, раньше не ценимых, теперь начинают бережно культивироваться как святыня.
Индивидуализм, раньше вызывавший отрицательное к себе отношение благодаря его противопоставлению социализму и коллективизму, теперь, наоборот, стал боевым популярнейшим лозунгом,
Материализм, как воззрение, раньше имевшее успех и усиленно насаждавшееся большевиками, заменился увлечением идеалистическими и даже мистическими течениями мысли.
«Кубизм», «футуризм», super-футуризм25* и другие крайние школы в искусстве, с начала революции вступившие в союз с большевизмом, теперь также потеряли популярность и заменяются другими течениями, резко противоположными им. Оценка русских социально-политических идеологов и деятелей также кардинально меняется. Если раньше всех радикально-социалистических и революционных писателей относили в разряд «освободителей народа» и лиц положительных, a всех консерва-
тивных писателей и деятелей — в разряд вредных «козлищ», то теперь появилась и растет скорее обратная тенденция (например, оценка Сто-
лыпина, Леонтьева и других). И так — во всем63.
Из сказанного легко видеть полную правильность нашей теоремы на примере русской революции. Конкретный характер этих сдвигов — разный в разных революциях, но основная их сущность одна и та же,
описанная на предыдущих страницах. «История повторяется» и здесь. Учитывая приведенные выше причины таких сдвигов, легко понять, что иначе и быть не может.
63 Подробности см. в моей книге «Современное состояние России».
ОЧЕРК ПЯТЫЙ
Иллюзии революции
«Тартюфство» имело и имеет большой успех в частной и общественной жизни. Тысячи Тартюфов1* ежедневно и ежечасно маскируют свои довольно отвратительные дела блестящими словами и другими красивыми «условными одеждами»… И не без успеха… О них судят сплошь и рядом не по их делам, а по их словам. В итоге — социальный паразит
часто получает репутацию «общественного героя», бесполезный крикун и демагог — ореол «борца за свободу», человек, презирающей физи-
ческий труд и настоящих тружеников, но делающий на этом карьеру, — славу «защитника трудовых классов», субъект морально распущенный, но искусно выдающий эту распущенность за «борьбу с отсталыми предрассудками», — популярность «прогрессивного человека»… «Тартюф-
ство» — огромное, еще не исследованное социальное явление. Оно было в прошлом. Оно есть. Оно будет.
Быть может, никогда так резко оно не проявляется, как в эпоху революции. Последняя, в известной степени, может быть названа Великим Тар-
тюфом. Почему? Потому что едва ли какой-либо Тартюф приписывает себе столь много добродетелей, как Революция, и делает столь же мало, как она. [Даже у мольеровского Тартюфа расхождение между словами и делами было гораздо меньшим, чем у Революции и множества ее деятелей первого и второго периода. Революция — великий Тартюф
еще и потому, что она с поразительной гениальностью умеет маскировать свои прозаические и ужасные дела великими словами и заставить
людей судить о ней не по делам, а по словам.] Мало Тартюфов так гениально лжет, как революция. [Мало найдется людей, которые так много
обещают, как революция, и так мало делают по исполнению этих обещаний… Ложь, хвастовство и цинизм множества Тартюфов рано или поздно вскрываются. Ложь, хвастовство и цинизм Революции — гениальны.] Она более успешно, чем кто бы то ни было, творит легенду: преступления и зверства возводит в подвиг, пигмеев — делает гигантами, болтунов — героями, аморальных лиц — святыми, паразитов — освобо-
дителями. [И именно на периодах революции особенно легко констатировать «пудрящую роль» «речевых рефлексов» и их подчиненность инстинктам, их «лакейство» перед ними. Подобно приживальщикам и льстецам сильных мира сего они занимаются лишь тем, что шьют
«пышные уборы», маскирующие мало привлекательные дела. Vanitas vanitatum!2* Изучая эту роль «слов» в Революции, еще раз убеждаешься в правильности положения: «важны не слова, а дела», и еще раз вспоминаешь евангельский завет: «не всякий, глаголяй ми: Господи! Господи! внидет в Царствие Отца Моего, но твopяй волю Eгo…»3* Таковы те выводы, к которым приходишь, сопоставляя обещания и слова революция, с одной стороны, исполнения и дела ее — с другой… ]
Быть может, сказанное звучит резко, но — увы! — оно правильно.
Все предыдущее говорит об этой правильности. Дополним теперь картину сопоставлением «слов» и «векселей» Революции с ее делами и уплатой по последним. Вольно или невольно она всегда оказывалась «банкротом» и «неисправным должником».
Начнем с русской революции.
Сопоставим лист ее обещаний и исполнений.
| Обещания и слова русской peвoлюции | Исполнения и дела ее[37] | ||
| 1. Разрушение социальной пирамиды неравенства — и имущественного, и правового, — уничтожение класса эксплуататоров и эксплуатации | 1. Простая перегруппировка лиц из слоя в слой. Возрождение пирамиды неравенства еще более высокой и крутой, чем была раньше. Небывалая эксплуатация всего населения коммунистической властью, ее аген- тами, преторианцами и клиентами, далеко превзошедшая эксплуатацию богачей и аристократии старого режима. Теперь — огромная эксплуатация насе- ления теми же правительственными кругами, плюс круги новой, хищной, спекулятивной и зоологиче- ской буржуазии. Небывалый голод на низах и роскошь наверху. Бесправность населения и неограни- ченный деспотизм, неограниченные привилегии правящих | ||
| Обещания и слова русской peвoлюции | Исполнения и дела ее | ||
| 2. Имущественная обеспеченность и сытость | 2. Общее катастрофическое обеднение. Израсходование и проедание всего того, что было создано предыдущими поколениями. Грандиозный голод. Три миллиона умерших от голодной смерти. Людоедство и бифштексы из человеческого мяса. Разрушение всего народного хозяйства | ||
| 3. Свобода | 3. Полный безграничный диктаторский деспотизм власти. Всесторонняя опека населения. Превращение людей в «объект», в манекенов. Уничтожение свободы слова, печати, союзов, собраний, выборов, органов самоуправления, свободы труда, выбора профессий, словом — свобода египетского раба | ||
| 4. Свобода еще | 4. Десятки тысяч расстрелянных. Из них не менее 2/3 падает на рабочих, крестьян и трудовую интеллигенцию2. Переполненные тюрьмы и т. д. | ||
| 5. «Мир» и антимилитаризм | 5. Три года жесточайшей гражданской войны после того, как другие народы уже кончили воевать. Превращение всей страны в одну казарму. Мобилизация армии, превосходящей армию царского времени3. Милитаризация всей социальной жизни от фабрик и заводов до школ | ||
| 6. Уничтожение капитализма, частной собственности и создание коммунистического общества | 6. Создание «государственно-рабского» общества, разрушившего страну, отказ от него, обратное возвращение к частной собственности, небывалый раз- лив частнособственнических импульсов и возврат к самым хищным и примитивным формам капитализма | ||
| 7. Автономия народов | 7. Небывалая централизация. Сосредоточение всей власти в руках Политического бюро РКП. Сокращение децентрализации старого режима | ||
| 8. Улучшение здоровья и всех сторон жизни населения и трудовых классов | 8. Вымирание 15–16 млн трудового населения за годы революции от голода, эпидемий, зверств и т. д. Стихийные эпидемии всех сортов. Огромное ухудшение здоровья. Небывалая нищета и нужда | ||
2 См. подсчеты С. Мельгунова в его статье «Голова Медузы» (Дни. № 210).
3
См. цифры и диаграммы в кн. Троцкого «Этапы революции». 1922.
| Обещания и слова русской peвoлюции | Исполнения и дела ее |
| 9. Моральное улучшение человека | 9. Огромная моральная деградация и криминализация. Превращение socius’a в животное. Рост биологизации людей над их социализацией |
| 10. «Диктатура пролетариата» | 10. «Диктатура авантюристов всех стран», разбавленная худшими элементами пролетариата, в огромном большинстве снова сползающими сверху вниз. Огромное уменьшение и деклассирование самого пролетариата. Ухудшение его положения во всех отношениях |
| 11. Просвещение народа | 11. Ликвидация грамотности, poст безграмотности, разрушение школ и всего просветительно-образовательного аппарата страны |
| 12. Уничтожение религиозности | 12. Небывалый рост религиозности |
| 13. Раскрепощение свободы мысли | 13. Полная нетерпимость коммунистических «попов», полный догматизм коммунистической «церкви» и преследование всех инакомыслящих более беспощадное, чем преследование средневековой инквизиции |
| 14. Окончательное дискредитирование старого режима | 14. Возрождение под влиянием революции симпатий и положительного отношения к нему |
| 15. Пропаганда материализма | 15. Рост мистицизма и идеализма |
Я мог бы продолжать этот список еще очень долго. Но думаю, довольно. Сопоставьте обе рубрики, и Вы увидите, насколько правильны мои положения о тартюфстве, цинизме и лжи революции. Эти результаты тем более важны, что русская революция — не прервана. У власти находятся все те же крайние революционеры. Все изменения произведены их руками: сваливать вину не на кого… Правда, руководители революции могут сказать: «Это получилось помимо нас, мы желали другого». Но любой политик должен отвечать не только за свои желания и рецепты, но и за те результаты, которые объективно получаются из его деятельности и рецептов. Инженер несет ответственность не только за свой проект, но и за то, что из его осуществления получается. Это, вопервых. Во-вторых, самая элементарная этика требует, чтобы человек обанкротившийся признал свое банкротство, освободил место для более
достойных и способных лиц, и, наконец, чтобы после и во имя банкрот-
ства он не убивал сотнями и тысячами людей ради одного цепляния за власть. Этого, увы, мы не видим ни в нашей, ни в других революциях. В-третьих, цинизм и ложь особенно будут ясными, если читатель возьмет в руки газеты («Правду», «Известия», «Красную газету» и другие) и писания большевиков в 1917–1919 гг. и в 1922–1923 гг. Они — кардинально противоположны. То, что там хвалилось и признавалось необходимым во имя интересов революции и коммунизма, теперь призна-
ется ими же отрицательным и наоборот… «Мы ошибались», — говорит Ленин. Но говорить так после миллионов жертв, принесенных на алтарь этих принципов, слишком мало. Кассир, кончающей с собой после растраты 1000 рублей чужих денег, банкир, прибегающий к самоубийству после банкротства, командир, застреливающийся после проигранной битвы — бесконечно честнее, чем эти великие банкроты революции. Говорить «мы ошибались» и в то же время продолжать свои новые эксперименты и во имя новых ошибок морить страну голодом, продолжать массовые расстрелы, аресты и издевательства, отнимать у голодных последний кусок хлеба и вывозить его за границу для того, чтобы иметь деньги на оплату себя самих и своих клиентов, грабить страну и копить
свою личную собственность, лгать, лгать и лгать без конца, пускаться на самые бесчестные интриги, авантюры и злодейства ради удержания
своей власти, беспощадно угнетать рабочих, расстреливать крестьян и в то же время продолжать заграничным рабочим и трудящимся говорить «великие слова» — не есть ли это беспринципность, возведенная в принцип, цинизм — возведенный в систему, ложь — ставшая нормой!
Увы, это бесспорно. Это прямо подтверждается и моралью самих революционеров, далеко «опередившей» мораль отцов-иезуитов. Те додумались только до положения: «Цель оправдывает средства». А Троцкий на пятилетнем юбилее Коммунистического Свердловского университета 18 июня 1923 г. преподал молодому поколению такие моральные нормы: «Революционер есть тот, кто не боится взрывать и применять беспощадное насилие». В этих действиях революционер должен быть ограничен «только внешними препятствиями, а не внутренними… В объективной обстановке, товарищи, и без того слишком много трений, чтобы подлинный революционер мог позволить себе роскошь помножать объективные препятствия и трения субъективными… Поэтому воспитание революционера есть прежде всего уничтожение всех субъективных препятствий (религии, морали, права и т д. — П. С.), мешающих беспощадному насилию». Вот почему «мы считаем необхо-
димым условием теоретического воспитания революционера атеизм как неотъемлемый элемент материализма»[38].
Эта проповедь морали цинизма не требует комментария. Она лишь формулирует то, что делалось и делается русскими коммунистами.
Основные результаты других революций уже были очерчены. Остановимся здесь лишь на дополнительных данных, еще ярче рисующих «иллюзии» революции, с одной стороны, ее своеобразное отношение к провозглашенным принципам — с другой, и фактическое их исполнение — с третьей.
Великая французская революция
| Провозглашено | Что получилось | ||
| 1. «Все люди от рождения равны и должны пользоваться равными правами», — провозглашено было в «Декларации прав человека» в 1789 г. | 1. В Конституции 1790 г. все граждане разделены на активных и пассивных (не имеющих права голо- са). Уже законом 22 декабря 1789 г. вводится это деление. Основа ограничения — имущественный ценз. Сверх того среди самых активных граждан избранными могут быть лишь граждане, платящие налог, равный одной марке серебра. Это «равенство» в Конституциях 1791 и последующих годов еще резче нарушается. Во имя этого «равенства» массы населения ставятся «вне закона» и лишаются каких бы то ни было прав, тогда как другие — сами властители — присваивают себе jus vitae ac necis4* над населением и т. д. | ||
| 2. Liberté5*. | 2. Мы уже видели эту «свободу». Она осуществилась в неограниченном деспотизме диктаторов и в полной бесправности населения | ||
| 3. Liberté du Travail6*. | 3. Закон Ле Шапелье7* и последующие законы, с одной стороны, и практика обязательных трудо- вых повинностей для рабочих и крестьян, с другой, — красноречиво говорят об этой «свободе труда» | ||
| 4. Fraternité8*. | 4. Практика «Святой Гильотины» и массовых убийств, расстрелов и утоплений, произведенных во имя Fraternité | ||
| Провозглашено | Что получилось | ||
| 5. 22 мая 1790 г. провозглашается: «Француз- ская нация отказывается от всяких войн с целью завоевания» | 5. Завоевание Бельгии, Голландии, Рейна, а потом большинства стран Европы | ||
| 6. «Воля народа — высший закон» | 6. Уничтожение этой воли и всяких свободных выборов. Когда Робеспьер не уверен в этой воле, он провозглашает: «Добродетель на земле всегда осуще- ствляется меньшинством». Народное утверждение приговора о казни короля отклоняется 424 голосами против 483, ибо, по словам Сен-Жюста, «обращение к народу грозит восстановлением монархии». Позже — знаменательный декрет о 2/3 членов Конвента, которые, зная, что их не переизберут, принудительно навязывают себя народу, и т. д., словом, — попирание этой воли на каждом шагу | ||
| 7. В 1789 г. провозглашается равенство граждан перед налогами | 7. В 1791 г. оно аннулируется | ||
| 8. Провозглашается 19 ноября в декрете: «Франция идет на помощь всем народам, желающим обрести свои свободы». Наполеон 27 апреля 1796 г. в воззвании пишет: «Народ Италии! Французская армия разбила ваши оковы» и т. д. | 8. Под этой пышной оболочкой кроется и осуществляется следующее: «Директория, страдающая от бедности, непрестанно жаждала денег». Наполеону она пишет: «Нельзя ли захватить Casa Santa и неисчислимые сокровища… Их оценивают в 10 млн фунтов стерлингов. Этим Вы совершили бы самую замечательную финансовую операцию». Наполеон, под аккомпанемент пышных слов о свободе и т.д., грабил Италию и одну республику за другой… Такова подлинная природа этих актов «освобождения» и их настоящие мотивы | ||
| 9. Сытость | 9. Голод масс. «На улицах большое число несчастных, без сапог, без одежды, ищущих в мусорных кучах всяких отбросов, лишь бы утолить испытываемый голод» и т. д. | ||
| 10. Царство Добродетели и Разума | 10. Исключительная преступность, разнузданность, царство «революционного догматизма» и нетерпимости, инквизиция «революционных попов» и т. д. | ||
| 11. Равенство, бескорыстность и братство самих революционеров… | 11. Баррас, захвативший Гробуа и укравший громадные деньги, Бурсо — Брюнц, Мерлен — Монтва- лерию, Тальен — Шальо, Барер — Клини, и сотни других якобинцев, грабивших всех и вся, скупавших за бесценок и без конкурентов замки и имения и т. д. | ||
| Провозглашено | Что получилось |
| Масса графов, баронов, сенаторов империи, ее государственных советников, герцогов, людей с гербами и вышитыми мундирами — вышедших из якобинских ревнителей равенства и братства — отлично показывают и равенство, и братство, и бескорыстность и прочие добродетели «освободителей» | |
| 12. Свобода и «долой тиранов и королей». | 12. «Божьею милостью император Наполеон I», а за ним Бурбоны |
Эти примеры, которые опять-таки можно без конца увеличить, ясно говорят, в какой меpе революция уплатила свои векселя, что она говорила и что сделала.
Революция 1848 года во Франции
| Провозглашено | Получилось |
| «Временное Правительство Французской республики обязуется гаран- тировать существование рабочих с помощью труда». «Парижский народ открывает новую эру». «Уничтожение эксплуатации человека человеком». «Революция положит конец долгим и несправедливым страданиям рабочих». «Воля народа», «Республика», «Свобода» и т. д. | 1) Бойня рабочих. 2) Голод. 3) Рост эксплуатации. «Импровизированные вожди нового правительства во имя братства, равенства и свободы возбу- ждали самые радужные надежды, давали самые преувеличенные обещания. Иллюзия не долго длилась. Вместо обновленного общества, вместо обещанного золотого века Франция представляла собой самое плачевное зрелище. Самая злосчастная анархия царила в мире идей и фактов, в народе и правительстве, в провинции и столице. Народ терпел недостаток в хлебе, не суще- ствовало ни кредита, ни торговли, ни промышленности»[39]. Любая партия, особенно крайняя, если голосование народа не в ее пользу, пытается аннулировать его и добиться своего силой. Свободы нет. Вместо республики — Наполеон III и т. д. |
Революция 1871 года
| Обещано и провозглашено | Получилось |
| «Сегодня Париж открыл книгу истории на пустой странице и начертал на ней свое могущественное имя» (Прокламация Цен- трального Комитета). Свобода выборов и всемерное уважение воли народа. В Манифесте Коммуны от 19 апреля 1871 г. обещают: «Полную общинную aвтономию, неприкос- новенность прав и каждому французу свободное отправление обязанностей, выборы путем избрания или конкуренции. Право контроля над всеми должностными лицами и право отставлять их. Абсолютная гарантия индивидуальной свободы совести и свободы труда» и т. д. | «На крестьян и жителей мелких городов коммунары смотрели как на лиц, не способных управлять собственными местными делами. Республика и не думала освобождать их oт строгого надзора пре- фектов». Вместо автономии провинции, которые с точки зрения правительства Коммуны были ретроградны, попытались подчинить их себе силой. «Якобинцы вновь появились под маской свободы, а местная автономия аннулировалась центральным деспотизмом». Вместо всеобщей гласности и прозрачности всех своих действий уже 29 марта «заседания Коммуны объявляются закрытыми» (вот и контролируй!). Вместо свободы мысли, печати и т. д. — все газеты, неугодные Коммуне, закрываются, инакомыслящие — преследуются, неприкосновенность личности — аннулируется. Вместо обещанного земного рая — «25 000 французов убитых французами же, сожжение многих памятников, унижение родины перед чужеземцами, республика, опирающаяся только на честное слово старика (Тьера), уничтожение всех надежд на политическое и социальное обновление страны, возбуждение слепой ненависти между классами — таковы были результаты двухмесячной гражданской войны»6 |
То же самое происходило и во время Английской революции. «Революционеры обещали свободу, а на деле дали тиранию. Они обещали соединение и торжество протестантизма, а вместо того вели войну с протестантской страной».
И далее здесь: вместо роста прав и вольностей народа — их ограничение, вместо уничтожения произвола — его рост, вместо уважения воли народа — полное игнорирование и систематическое ее нарушение и т. д. Мудрено ли поэтому, что вместо провозглашенной республики, уничтожения королевской власти и палаты лордов, монархия явилась снова, палата лордов — тоже, а республика погибла бесславно7.
6 Грегуар Л. Цит. соч. Т. IV. С. 349, 428.
7 «Нам говорят, — кричал майор Бек 2 февраля 1658 г., — не восстанавливайтекороля и палаты лордов, потому что Бог презрел их. Отдаю вам назад ваши
Ухудшение экономического положения масс и других сторон их жизни мы видели выше.
Пропасть между обещаниями и векселями революции, с одной стороны, и ее делами — с другой — и здесь оказалась громадной.
Гуситская революция
| Обещано и провозглашено | Получилось |
| 1. Свобода религии | 1. Колоссальная нетерпимость и беспощадное преследование всех инаковерующих |
| 2. Равенство | 2. Отсутствие равенства |
| 3. Освобождение от повинностей и многое другое. «Табориты мечта- ли о полной трансформации общества. Они сдела- ли чистую доску и на руинах феодализма пытались строить новый мир». Милленарии верили в то, что откроется новая эра, «когда не будет ни преступлений, ни лжи, ни злоупотреблений». Все будут абсолютно равны. Исчезнет собственность. Не будет ни богатых, ни бедных, ни ученых, ни невежд, ни знатных, ни незнатных; исчезнут даже различия ума, сердца и пола. Человечество будет освобождено от необходимости трудить- ся, от нищеты и голода и т. д. | 3. Рост закрепощения масс 4. Полное разорение страны 5. Голод, убийства, эпидемии, чума и все «семь казней египетских» 6. Разгул страстей Народ проиграл. Страна проиграла. Выиграла лишь знать. «Власть новых господ была тяжелее и безжа- лостнее, чем старых». Народ потерял все права на управление. «Вожди таборитов… изменили своим принципам. Они проповедовали свободу, а на деле лишь заменили старых господ. Они дали народу лишь призрак освобождения. Крестьяне и рабочие впали в нищету. Страна покрылась руинами. Еще сильнее была потеря веры и иллюзий, разочарование в освободителях. Элита, вместо того, чтобы быть пред- ставительным собранием народа, — стала представительным собранием одних феодалов. «Повсюду проникали неравенство и привилегии». Классовые контрасты возросли, барьеры между классами стали непреодолимыми». Крестьяне и рабочие потеряли все свои права и впали в рабство, жена была отдана во власть мужа, сестра — брата. В итоге революции в ХVI в. «в Чехии не было больше ни короля, ни народа, а были лишь господа и рабы». «Темная ночь пала над Чexией», еще более сгустившаяся после Белой горы и порабощения страны немцами8. |
слова: Бог так же презрел и республику. Была ли пролита хоть капля крови, когда ее выбросили вон? Право, еще никогда не бывало, чтобы республика, умирая, произвела так мало шуму».
8 Denis E. Op. cit. P. 263, 266, 288, 294, 349, 469–478.
Я не буду продолжать эту «очную ставку» слов и дел революции, ее обещаний и исполнений. Могу лишь сказать, что другие глубокие революции дают тот же результат. И важно здесь вот что: этот результат наиболее тяжелым оказывается именно для «низших», трудовых клас-
сов. Важно и другое: этот отрицательный результат дают все глубокие революции, независимо от того, была ли заменена революционная власть контрреволюционной или нет. И русская, и Великая француз-
ская, и английская, и гуситская революции не были прерванными. Они развивались до конца. Власть здесь сохранялась в руках лиц и групп, выдвинутых революцией, а не ее противниками. И, однако, мы видим,
что это условие ничуть не мешает, а скорее способствует при данной же власти наступлению результатов, противоположных обещаниям и словам революции. Уста революции говорят одно, а руки делают другое,
сегодня она возвещает одно, а завтра или сегодня же попирает свои обещания и декларации. Так было и так есть. И ни один революционер, не отрицая фактов, не может сослаться в свое оправдание на то, что им, мол, «помешали водворить рай, низвергнув их с трона». Для самых крупных революций эта ссылка не годится. Никто не мешал ни таборитам, ни якобинцам, ни Долгому парламенту, ни Кромвелю, ни русским коммунистам устроить обещанный рай, кроме… «необходимой силы вещей». Если, давая свои обещания, они их не учитывали, значит они были утопистами и легкомысленными людьми, поджигавшими дом, не опасаясь пожара. [Таких безумцев сажают в сумасшедший дом.] Если они учитывали «силу вещей», надеялись их победить и не победили, это опять говорит не в их пользу. Если же, разжигая пожар, они знали,
что сила вещей их сломит, и от пожара будут только жертвы и развалины, то таких «поджигателей» сажают в тюрьму даже за поджог простого амбара, а не только целой страны с тысячами жертв.
Я — не прокурор и пишу это не для предания суду «поджигателей», а для того лишь, чтобы показать всю иллюзорность аргументации «неисправимых революционеров», подобных бездарным и слишком снисходительным к себе людям, вечно видящим источник неудач и вину не в себе и в революционерах, а в других людях и побочных обстоятельствах. [И прерванные и не прерванные глубокие революции — учит история — полны иллюзий, лжи, тартюфства, цинизма и «вместо хлеба дают камень». Быть может, такая квалификация покажется оскорбительной многим поклонникам революции, которые представляют собой разновидность самых слепых идолопоклонников. Но… для меня нет идо-
лов, в том числе и «идола революции». Памятуя о том, что «не человек
для субботы, а суббота для человека»9*, я беру ее такой, какова она есть. Если она — Великий Тартюф на деле — такой я и показываю ее. Если же вдобавок этот Тартюф в то же время является прожорливым Молохом, пожравшим и пожирающим людей немногим меньше, чем кровный брат этого Молоха — Война, — то не является ли обязанностью всех и каждого предупредить других людей: «Берегитесь этого Молоха, он требует немало жертв. Обещает много, но не дает ничего… кроме пышных слов и иллюзий, требуя за них слишком тяжелую плату».
Эти строки — простое предупреждение, хотя я и знаю, что «речевые рефлексы» (в том числи и эти) вообще мало весомы. Они становятся значительными лишь тогда, когда человек или общество проверит их «нa своей шкуре». Нужно испытать революцию на деле, смотреть в ее лицо изо дня в день, побывать в ее лапах — тогда и только тогда возможно познать ее подлинное лицо и все ее подлинные черты, указанные выше. Дальность расстояния — во времени или пространстве — при благосклонном участии многочисленных присяжных революции, слишком «мудрых» историков и особенно ущемленных инстинктов — вела и ведет к искажению этих подлинных черт, к превращению «грязной девицы из Тобосо» в «прекрасную Дульсинею», дикого зверя — в сверхчеловека, фактор регресса — в великий прогресс.
Пробыв пять лет в лапах революции, лично не потеряв в ней ничего — ни богатств, ни социальных привилегий — ничего… кроме близких друзей и множества иллюзий, я тем не менее не имею теперь никакой
охоты заниматься такими искажающими трансформациями.
Во имя человека и особенно интересов трудовых классов я позволяю себе идола называть идолом, Тартюфа — Тартюфом. Мой личный опыт и факты истории — за меня. Иллюзионизм идолопоклонников революции не вызывает во мне уважения.
Этим и объясняется моя «святотатственная дерзость».
ОЧЕРК ШЕСТОЙ
ПРИЧИНЫ РЕВОЛЮЦИЙ
Основные причины революций
Анализ причин революции всего лучше начать с тех причин, которые вызывают революционную деформацию поведения индивидов. Если меняется поведение членов общества в указанном направлении, то неизбежно меняется и вся социальная жизнь, ибо она слагается из поведения и взаимодействия членов общества.
Какие же причины вызывают массовую и исключительно быструю деформацию поведения?
Вопрос о причинах, поставленный в общей форме, всегда неясен и несколько отдает метафизикой. Под причинами в данном случае я разумею совокупность тех условий, которые составляют ближайшее и непосредственно предшествующее революции звено причинной цепи, уходящей в целом в бесконечность прошлого и теряющейся в бесконечности будущего. Ответим сразу же на этот вопрос. Каковы бы конкретно ни были условия, из которых слагается общая, основная и вечная причина рево-
люций, она всегда состоит в росте «ущемления» главных инстинктов у значительной части общества, в невозможности их минимально-необходимого удовлетворения, чем бы и кем бы такой рост «ущемления» ни вызывался.
Иными словами, она состоит в усилении препятствий, мешающих жить этой части агрегата, в росте неприспособленности их к существующим условиям.
Такова та суммарная причина революций, которая складывается из множества мелких и даже ничтожных, различных по времени и месту причин.
Если потребность питания (или пищевые рефлексы) значительной части населения, в силу каких бы то ни было причин, ущемляется голодом — то налицо оказывается одна из причин волнений и революций.
Если рефлексы индивидуального самосохранения ущемляются произволь-
ными казнями, массовыми убийствами или кровавой войной, то налицо другая причина смут и революций.
Если рефлексы группового самосохранения (членов семьи, близких, единоверцев, единопартийцев и т. п.) ущемляются оскорблением святынь этой группы, издевательством над ней, ее членами, их арестами, ссылками, казнями и т. д. — налицо третья причина мятежей и революций.
Если потребность в жилище, одежде, тепле и т. п. не удовлетворяется в минимальном размере, то перед нами еще одна порция горючего материала для пышного костра революции.
Если рефлексы половые вместе с их разновидностями — ревностью, желанием обладать любимым субъектом только самому — ущемляются у обширной группы членов: невозможностью их удовлетворения, изнасилованиями, развращением их жен и дочерей, принудительными браками или разводами и т. д. — налицо пятая причина революций.
Если инстинкты собственности у массы лиц «ущемляются» их бедностью, отсутствием всякой собственности при наличии огромных богатств у других лиц, налицо шестая причина революций.
Если инстинкт самовыражения и собственного достоинства (selfexpression, по Россу, или «индивидуальности», по Михайловскому) у массы лиц «ущемляется» оскорблениями, недооценкой, постоянным и несправедливым игнорированием их заслуг и достижений, с одной
стороны, и завышенной оценкой менее достойных лиц — с другой, то налицо еще одна причина революций.
Если у многих членов общества их инстинкты драчливости, борьбы и конкуренции, творческой работы, разнообразия и приключений и «рефлексы свободы» (в смысле свободы действий и слов или беспрепятственного проявления своих прирожденных склонностей) ущемляются чересчур мирным состоянием, однообразной монотонной средой, работой, которая не волнует ни ума, ни сердца, бесконечными преградами, мешающими передвигаться, говорить, думать и делать что нравится, то налицо еще целый ряд условий, благоприятствующих революции, налицо
еще несколько групп, которые встретят ее возгласами «Осанна!»
Этот перечень не исчерпывающий; он только указывает основные рубрики инстинктов, из-за ущемления которых происходит катастрофический взрыв революции, и — вместе с тем — те социальные группы «ущемленных», руками которых старый порядок будет низвергнут и стяг революции водружен.
Для наступления революции необходимо или исключительно сильное «ущемление» самых важных инстинктов, или ущемление целого
ряда последних. Конкретные исторические революции почти всегда представляют собою второй случай. Далее, как было сказано, для наступления революции необходимо, чтобы «ущемление» охватывало
если не подавляющее большинство, то, во всяком случае, значительную часть членов общества. Ущемление у небольшой части общества существует всегда и ведет к единичным нарушениям порядка, носящим название «преступлений». Когда же это ущемление становится массовым, оно ведет к массовому нарушению и низвержению порядка, к актам, которые тождественны тем, которые — будучи малочисленными — называются преступлениями, а когда становятся массовыми, меняют свою квалификацию и из «преступлений» превращаются в «революцию».
Рост ущемления, как и все в мире, понятие относительное. Бедность или богатство человека измеряются не только тем, что он сейчас имеет, но и тем, что он имел раньше, и тем, что имеют другие. Сегодняшний полумиллионер, вчера обладавший несколькими миллионами, чувствует
себя обедневшим и даже бедным по сравнению с прежним своим положением и по сравнению с миллиардерами. Рабочий, получающий 200 долларов в месяц — бедняк в богатой Америке и богач в нищей России. То же самое можно сказать и об усилении или ослаблении «ущемленности». «Ущемление» усиливается не только тогда, когда трудности удовлетворения того или иного инстинкта растут, но и тогда, когда не возрастая или
даже уменьшаясь, они уменьшаются не так быстро, как у других лиц и групп. При виде изысканного и роскошного стола у других человек — даже совершенно сытый — чувствует себя относительно голодным и «ущемленным» в своих пищевых запросах. Имея приличный и чистый костюм или достаточно удобное жилище, человек при виде модного шикарного платья чувствует себя плохо одетым, оказавшись в роскошных апартаментах, находит свою квартиру скромной и недостаточно удобной. Происходит опять ущемление соответствующих импульсов1. Человек, имеющий широкий круг прав, чувствует себя ущемленным в своих правах, наблюдая еще большие привилегии у других.
Эти примеры поясняют мою мысль и делают понятным, почему в ряде случаев перед революцией «ущемление» инстинктов у многих
лиц росло не потому, что оно возросло абсолютно, а потому, что оно
1 «We are developing new types of destitutes — the authmobileless, the yachtless; the Newport-cottegeless. The subtlest luxuries become necessities and their less is bitterly resented»1*, — метко замечает Дж. Патрик о новых американских «бедняках и ущемленных» (Patrick G. Op. cit. P. 133). См. также: Weyl W. The New Democracy. P. 246.
уменьшилось у других лиц или групп того же общества, потому что уве-
личилась имущественная, правовая и другая дифференциация и неравенство.
Эту относительную ущемленность следует постоянно иметь в виду.
Такова вечная и основная причина революций. Но для наступления и, особенно, успешного развития последних она недостаточна. Необходимо еще, чтобы совокупность социальных групп, защищающих порядок, и совокупность средств, находящихся в их распоряжении, были бы недостаточными для подавления усилившихся попыток низвержения
существующего строя. Когда возросшей революционной силе ущемленных инстинктов эти группы могут противопоставить возросшую силу торможения и тем уравновесить рост давления последней, революции может не быть. Мы получим тогда лишь ряд подавленных сепаратных мятежей — и только. Когда же группа порядка не в состоянии проявить это усиленное торможение и тем самым уравновесить возросшее давление ущемленных инстинктов, — мы получаем революцию. Итак, 1) рост
ущемления главных инстинктов, 2) массовый характер этого ущемления, 3) бес-
силие групп порядка уравновесить пропорционально усиленным торможением возросшее давление ущемленных рефлексов — таковы необходимые и достаточные
условия наступления революций.
Дата: 2019-07-31, просмотров: 196.