Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Сказанное о связи ущемления пищевых рефлексов и революционных взрывов с соответствующими изменениями применимо и к другим основным инстинктам. Подобно предыдущему можно проследить и констатировать связь движения кривой революции и кривой ущем-
ления последних. Приведу несколько примеров.
1) Возьмите хотя бы ущемление инстинкта собственности, в вышеуказанном значении этого слова. Всякий раз, когда в обществе усиливает-
ся ущемление рефлекса собственности его членов вследствие обеднения одних при обогащении других, и когда число таких членов растет, пропорционально возрастают и шансы революции. В правильности этого положения мы отчасти убедились при изучении функциональной связи между голодом и революцией. Почему пролетариат — «мускульный» и «умственный» — является наиболее революционным классом в обществе? — Потому что его рефлексы собственности ущемлены сильнее, чем у других классов; он не имеет ничего или имеет очень мало; дом, в котором он живет, не его собственность, орудия его труда — чужие, настоящее его — не обеспечено, будущее — тем более, словом — «ни кола, ни двора». А кругом —
огромные богатства. Этот контраст еще сильнее ущемляет его инстинкты собственности, как материнские инстинкты у бездетной женщины, не находящие удовлетворения. Отсюда — его революционность, его вечное ворочанье «на постели из гвоздей», на которую его уложила история. Его социализм, с диктатурой, с мечтой об экспроприации эксплуататоров, с имущественным равенством и коммунизацией есть прямой результат этой ущемленности рефлексов собственности. Как только у ряда пролетариев эти рефлексы — благодаря революции — удовлетворяются, весь их социализм и коммунизм, как мы видели, исчезает. Из ярых коммунизаторов и уравнителей они превращаются в ярых собственников, в оплот порядка и священной собственности.
Из кого обычно рекрутируется основная армия революции? — Из бедняков, из лиц, которым «терять нечего, а приобрести они могут мно-
гое»; из лиц с ущемленными рефлексами собственности. «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов», — вот к кому вечно адресуется революция и вот у кого она находит горячий отклик. И в греческих, и римских, египетских и персидских, в средневековых и современных революциях легионы революции рекрутировались и рекрутируются из бедноты. Это именно бедняки давали революции те многочисленные руки, которыми она совершала свое дело. О чем говорит этот факт, как не о той же связи между ущемлением инстинктов собственности и революцией.
Не видели ли и не видим ли мы связь этого ущемления рефлексов собственности и социальных волнений за последние годы обеднения масс, голода и безработицы при наличии богатства частных лиц — почти во всех европейских странах? Не заколебалась ли почва всюду? Не стали
ли расти беспорядки, забастовки, волнения и успех революционно-коммунистических идеологий? Не видим ли мы и сейчас их революционную роль в самом антиреволюционном народе — в Германии, кое-как
еще удерживающейся на краю пропасти?
Достаточно этих указаний, чтобы намеченная связь стала ясной.
2) Возьмите далее ущемление инстинкта индивидуального самосохранения, имеющего своей задачей выживание индивида, и ущемление рефлекса группового самосохранения, преследующего задачу выживания социальной группы: семьи, рода, народа, племени, государства, церкви, вообще — «группы ближних», «своего коллектива». Оба они наследственны. Оба — могучи. Рост ущемления их у членов общества, особенно ущемления одновременного, нередко ведет к революциям. Ярким примером их ущемления является неудачная война. Война — орудие смерти. Она исключительно сильно ущемляет инстинкт индивидуального самосохранения, заставляя человека насиловать себя и подавлять этот неистребимый, протестующий инстинкт жизни. Неудачная война сверх того ущемля-
ет и инстинкт группового самосохранения у побежденных, подвергая их риску, унижению, оскорблению и опасности исчезновения как группы… Кроме того, война готовит дорогу революции и десяткам иных путей.
Мудрено ли поэтому, что итогом такого ущемления часто бывает социальный взрыв. Ущемленные инстинкты рвут тормозные условные рефлексы, аннулируют повиновение и дисциплину, порядок и культурные формы поведения и дают в итоге одичалые орды обезумевших людей, подобных русским солдатам 1917 г. и отчасти германским 1918 г., которые делаются рабами инстинкта самосохранения, бросают войну
и дико набрасываются на власть, низвергают порядок и поднимают знамя революции…
Сказанное объясняет, почему огромный процент революций наступает в итоге или во время неудачной войны. Революции наших лет: Рус-
ская, Венгерская, Германская, Турецкая, Греческая и Болгарская — все произошли в указанных условиях52*.
А русская революция 1905 г. ? Турецкая, свергшая Абдул-Гамида после неудачной войны? А Французская революция 1870–1871 гг.? Разве они происходили не во время и не в результате неудачной войны? Можно пойти дальше и указать немало других революций, разразившихся в тех же условиях. Французская жакерия и революции конца XIV в. произошли в итоге бесславной войны и пленения Иоанна при Мопертюи; то же самое относится к Английскому восстанию 1381 г.; революционное брожение, являющееся прологом Английской революции, началось после неудачной войны с ковенантерами53*. И разве не то же самое мы видим в Германии, Италии и других странах в конце XVIII — начале XIX вв., после того, как они потерпели поражения от революционных и напо-
лео новских войск? В Афинах — после неудачной для них Пелопонесской войны, в Керкире и т. д.?
Я привел в качестве примера только часть революций, разразившихся во время и в итоге неудачных войн. Но и этот краткий перечень, в связи со сказанным выше, является довольно красноречивым.
Конечно, война ведет к революции не только в силу «ущемления» указанных инстинктов, но и в силу ущемления других инстинктов — по причине роста нужды, голода, холода и т. д., однако основная революционная роль ее заключается именно в ущемлении указанных инстинктов. Поэтому люди, желающие войны и организующие ее, не должны были бы жаловаться на революционное наследие, — до известной степени, детище первой. Кто сеет ветер, не должен жаловаться на бурю.
«Любишь кататься — люби и саночки возить».
Сказанное о войне может быть сказано и о правительственном режиме полного произвола и неограниченных казней, арестов и ссылок. Он также представляет собой комплекс стимулов, сильнейшим образом ущемляющих инстинкты самосохранения индивида. Отсутствие всяких гарантий и уверенности в своей безопасности, ущемляя рефлексы самосохранения, ведет к обычным результатам ущемления: к росту тревоги, недовольства, негодования и… к попыткам насильственного удаления «ущемляющего режима».
Косвенно такой режим «ущемляет» и инстинкты группового самосохранения, ибо у каждого арестованного и казненного есть семья, друг,
единомышленники и близкие. Когда же этот режим ущемляет прямо эти инстинкты, путем преследования того или иного символа группы и ее ценностей и членов (путем преследования религиозных, партийных, национальных и других групп), то таким путем он ущемляет эти инстин-
кты прямо и еще сильнее поднимает шансы революции, увеличивая кадры «ущемленных лиц». Отсюда понятно, почему такое общество всегда «беременно революцией», почему в нем почва заминирована, и при малейшем ослаблении тормозов — происходит революционный взрыв.
Эти указания на войну и режим произвола как на обстоятельства, сильнейшим образом «ущемляющие» инстинкты группового и индивидуального самосохранения, делают понятными революционизирующую роль первых, с одной стороны, и связь ущемления этих инстинктов с революцией, с другой.
3) Не трудно также понять революционизирующую роль ущемления «других инстинктов, в частности полового. Легенда о римской революции, вспыхнувшей якобы из-за того, что последний римский царь обесчестил одну из римских горожанок54*, не так наивна и не так далека от действительности. «Si non e vero e ben trovato»55*, — можем мы сказать об этой легенде. «Ущемляться» половые рефлексы могут разными условиями и способами: у одних — тем, что они не могут быть достаточно удовлетворены, у других — огромным развратом привилегированных, ущемлением ими «инстинкта ревности» путем обольщения и развращения жен и дочерей низов, путем полового распутства и т. д. Роль ущемления «половых рефлексов» часто
совершенно не учитывается. Она с первого взгляда не заметна, и, однако, она очень серьезна. Что это так — ясно видно из множества революционных речей и воззваний, возбуждающих гнев народа указанием на «ущемление» этой группы рефлексов. В этих речах, быть может бессознательно, прорывается и проявляется революционность этого фактора.
«Рабочие если… вы не желаете, чтобы ваши дочери служили оружием наслаждения в объятиях плутократии… опомнитесь и восстаньте»173. Это воззвание Парижской коммуны может служить образцом таких речей и воззваний. И кто может сказать, что мотивы восстания, указанные здесь, не были зачастую одной из тех сил, которые зажигали пожар революции. Разве всякий, кто хотя бы немного знаком с историей, не знает, что одним из основных преступлений, вменяемых власть имущим революционерами всех времен и народов, было обвинение их в разврате, распутстве, в обольщении жен и детей низших слоев, т. е. в поступ-
173 Грегуар. Цит. соч. Т. IV. С. 356.
ках, ущемляющих эти рефлексы. Изучите историю падения множества авторитетов и престижей — и вы убедитесь, что половое поведение последних, ущемляющее эти рефлексы масс, было одной из постоянных причин их падения. Разврат папского двора и католического духовенства второй половины Средневековья не был ли одной из главных причин того, что Римская церковь стала называться «вавилонской блудницей», потеряла авторитет, а вместе с ним и повиновение себе.
Разве в той ненависти, которую католическое духовенство возбудило против себя со стороны чехов перед Гуситской революцией и со стороны населения ряда стран перед реформацией, малую роль играло половое поведение духовенства, заключавшееся в том, что «они развраща-
ли, а не морально усовершенствовали своих прихожан»174, что почти все они обвинялись в разврате, держали конкубин56*, заводили гарем, жили половой жизнью с матерями, сестрами, превратили монастыри в дома терпимости, уединение исповеди — в брачный альков и т. д.?[48]Все это не могло не «ущемлять» половых рефлексов масс, не могло не вести к потере авторитета, а если авторитет какой бы то ни было вла-
сти потерян — ее существование становится беспочвенным.
Перенесемся в Россию 1916–1917 гг. Что окончательно «доконало» царский режим? — Распутинство, правильное или неправильное обвинение царицы и двора в половом распутстве176. Распутинство уничтожило авторитет царя и было одним из факторов русской революции. И разве не то же самое происходило перед Французской революцией, когда такие же обвинения выдвигались против Марии Антуанетты и двора? Не видим ли мы постоянно в обычной жизни крушения многих авторитетов на почве их распутного поведения и скандалов, связанных с ним? Наконец, стоит представить себе на минуту, что в современных культурных странах власть декретировала бы для себя право на любую женщину или девушку и попробовала бы проводить этот декрет в жизнь. Нужно ли говорить, что революция была бы весьма вероятным итогом такого ущемления половых рефлексов населения. Подобный experimentum crucis57*— одно его допущение — красноречиво говорит
об указанной роли этой группы инстинктов.
174 Denis E. Op. cit. P. 13–14
Я не могу здесь систематически проследить роль ущемления этих рефлексов в подготовке революции (подобно тому, как прослежена была роль голода), но думаю, что этой темой стоило бы заняться: она оказалась бы несравненно более серьезной, чем думают многие. Приведенные штрихи до известной степени подтверждают это.
4) Нечто подобное можно сказать и об «ущемлении» рефлекса свободы 177.
Исключительно сильное ограничение свободы движения, передвижения и ряда действий человека (свободы слова, поступков т. д.) — ущемляет этот инстинкт. Только тогда, когда ущемление его (как и во время голода) переходит границу и ломает этот рефлекс — хотя бы временно (см. эксперименты Павлова, сломавшего путем многодневного голодания этот инстинкт у собаки) — только при таком превращении
людей в биологических рабов ущемление его может не вызывать революционной реакции. До тех пор всякое приращение его ущемления усиливает сопротивление и стимулирует уничтожение ущемляющего режима. Вот почему режим «несвободы» или «деспотизма» неизбежно минирует социальную почву и вызывает или необходимость исключительно сильно тормозящих средств «железа и крови», до поры до времени способных задержать этот взрыв, сломать «рефлексы свободы», или необходимость революции.
177 Следуя академику И. П. Павлову, я разумею под ним прирожденный инстинкт, толкающий к преодолению препятствий, ограничивающих свободу передвижения, свободу движения органов тела, свободу целого ряда действий. «В этом смысле рефлекс свободы есть общее свойство, общая реакция животных, один из важнейших прирожденных рефлексов. Не будь его, всякое малейшее препятствие, которое встречало бы животное на своем пути, совершенно прерывало бы течение жизни. И мы знаем хорошо, как все животные, лишенные обычной свободы, стремятся освободиться, особенно дикие, впервые плененные человеком. Но факт, столь общеизвестный, до сих пор не имел специального обоснования и не был зачисляем в систематику прирожденных рефлексов». Человек, связанный по рукам и ногам, посаженный в тюрьму или даже в «золотую клетку» рая, ограниченный в свободе передвижения, слова, ряда действий, подобно животным, инстинктивно стремится освободиться, иногда даже рискуя жизнью. Все это — проявление и усложнение этого рефлекса, указанного русским ученым и исследователем поведения. См.: Павлов И. П.Цит. соч. С. 203–204, там же — описание его экспериментов. См. также: Сорокин П. А.Система социологии. Т. I. С. 90; Pareto V. Trattato di sociologie generale. Vol. I. P. 556.
Эта зависимость между ростом ущемления рефлексов свободы и наступлением мятежа столь ясно проходит через историю, что нет нужды доказывать ее фактами и примерами.
То же самое может быть сказано и об ущемлении других прирожденных и приобретенных рефлексов. Быть может, роль каждого из них, особенно условных, взятых в чистом виде, не столь существенна, как перечисленных выше, составляющих необходимые условия жизни и выживания (ибо primum vivere, deinde filosofare58*), тем не менее эта роль отнюдь не равна нулю…
5) Возьмите, например, группу рефлексов самовыявления (selfexpression) наследственных склонностей. Факт различия наследственных свойств у разных индивидов сейчас установлен твердо и начинает уже утилизироваться при определении и выборе профессии. Допустите, что «механизм размещения индивидов в социальном пространстве» (см. выше) испортился и в обществе индивиды начинают попадать на места и на роли, совершенно не соответствующие их наследственным способнос-
тям: «прирожденный правитель» попадает на место простого рабочего, «прирожденный Цицерон» — на место крючника, «поэт Божьей милостью» — на место бухгалтера, прирожденный организатор — на роль портного, и наоборот.
Что получается из такого положения дел? — Сильнейшее ущемление инстинктов самовыявления каждого из этих лиц. Ни один из них не будет доволен своим положением и будет — сознательно или бессознательно — проклинать цепи, привязавшие его к постылой профессии и мечтать об их разрыве. Вместе с тем, каждый из них будет плохим работником в этой опротивевшей ему профессии. Перед нами — новая группа ущемленных лиц, жаждущих революции как «освобождения». «Прирожденный властитель», ставший рабочим, превращается в могучего конспиратора, Цицерон — в агитатора, организатор — в организатора подпольной партии, поэт — в певца революции, другие «неудачники» — в солдат ее армии; в итоге — одна из сил революции готова.
Мы предположительно допустили такое неудачное «ущемляющее» распределение индивидов в обществе, но наша гипотеза очень близка к действительности. В предреволюционное время, действительно, такое неудачное размещение индивидов имеет место. Формула: «каждому по его способностям, особенно прирожденным» в этот период не соответствует действительности ни в малейшей степени. Вот почему в такие времена особенно много лиц с ущемленным инстинктом «самовыявления», еще сильнее ущемляемым протежированием, похвалами
и искусственной славой и привилегиями, падающими на долю бездарных и «прирожденных рабов», находящихся на верхах общественной пирамиды, и их прислужников. Отсюда — оппозиционность и революционность «ущемленных» писателей и мыслителей, журналистов и поэтов, политических деятелей и профессоров, литературной и научной богемы, предпринимателей и горожан, а внизу — массы ущемленных лиц, ненавидящих свое дело, стремящихся на «верхи» и готовых кричать «Осанна» всякому избавителю, всякой критике и разрушению ущемляющего строя.
6) Сходное может быть сказано и об ущемлении других инстинктов, в большей или меньшей степени ведущем к тому же результату. Причем, как следует из всего контекста книги, революционизирующая роль ущемления инстинктов обычно выступает на поверхности явлений не в «голом», а в «завуалированном» виде. Налицо здесь мы видим, как будто, совершенно иные поводы революций: то введение корабельной подати, заставившей Гемпдена отказаться от всякой уплаты и тем самым дать повод для взрыва, то введение «The Prayer Book»59*, то созыв или не созыв Генеральных Штатов, то борьбу из-за ответственного министерства, то борьбу из-за способа подачи голосов, то спор из-за той или иной религиозной догмы, то какое-либо иное — религиозное, политическое или какое угодно — разногласие. Думать, что эти конкретные причины сами по себе могут вызвать революцию, при отсутствии ущемления основных рефлексов у масс, было бы довольно наивно. Они являются лишь той искрой, которая попадает в пороховой погреб. Они лишь «повод» и та конкретная частная форма, в которую выливается накопившееся недовольство и революционность ущемленных инстинктов178. Революционная сила их самих невелика, во всяком случае, совершенно недостаточна для вызова революционной бури179. Когда же ущемление инстинктов налицо, — любое, самое пустое событие может послужить поводом для взрыва. Как у лиц, взаимно ущемляющих друг друга, самый ничтожный,
случайный пустяк вызывает ссору и драку, так и тут, если ущемление инс-
178 Историк Чешской революции вполне прав, говоря на этот счет следующее:«Les passions humaines ont un rôle dans toutes les transformations religieuses, mais elles se cachent, se présentent sous une forme dogmatique et theologique»60* (Denis E. Op. cit. P. 32). То же самое можно сказать и о других речевых реакциях. См.: Pareto V. Op. сit., passim.
179 См. в первом очерке index относительной детерминирующей силы разныхрефлексов.
тинктов у масс дано, недостатка в поводах для взрыва не будет. Роль их может сыграть самое пустячное событие, но такое, которое прямо или косвенно задевает и имеет отношение к ущемлению инстинктов.
Иными словами, постановка грандиозных трагедий, драм и комедий революции на исторической сцене решается, главным образом, ущем-
ленными безусловными рефлексами. От них зависит — быть или не быть постановке пьесы «Революция». Если они решили: «быть» — пьеса будет
сыграна, и недостатка в актерах не будет. «Валентность»61* безусловных импульсов несравненно больше, чем валентность совокупности условных рефлексов. Последние выступают не столько в роли сил, вызывающих революцию, сколько в роли факторов, определяющих сцену,
формы, грим, костюмы и характер реплик революционной трагедии. Именно эти условные «идеологические факторы» и определяют конкретные формы, диалоги, монологи и лозунги революции. Пойдет ли
она под знаменем «Святой земли», «Утраквизма», «Короля», «Социализма», «Интернационала», «Истинной веры», «Конституции», «Правового государства», «Демократии», «Республики» и т. д. — это определяется ими. Будут ли при этом любимыми авторитетами «Христос», «Ян Гус», «Руссо», «Лютер», «Маркс», «Толстой» или «К. Либкнехт», — это опятьтаки зависит от них. Будут ли конкретные речи актеров рассуждениями о «Библии» и правильном толковании заветов Христа, или рассуждениями о «национализме», о «прибавочной ценности и эксплуатации капита-
ла» — это опять определяется ими. Будут ли актеры изображать на своих знаменах и носить «чашу», «фригийский колпак», «зеленый сыр» или
«черную рубаху, «пятиугольную звезду» и «красный флаг» — это опять зависит от них. Будут ли они собираться в катакомбах, в зданиях церквей, в средневековых ратушах или в зданиях современных парламентов — решается ими. Будут ли они распространять свои убеждения с помощью пергаментов и рукописей или с помощью ротационных машин — зависит опять-таки от них. Чем будут производиться эффектные сцены убийств — дубиной, топором, луком, мечом или 10-дюймовым орудием, динамитом, танками и дредноутами — это опять решают они. От них же зависит, в известной мере, как далеко зайдут акты расторможения.
Словом, роль их, главным образом, — роль факторов, определяющих конкретные формы движения. Было бы, однако, неосторожно сказать, что однажды появившись, они не играют никакой роли в качестве causa efficiens62* революции.
Агитация, устная и печатная пропаганда, несомненно, имеют некоторое значение и содействуют кристаллизации недовольства и револю-
ционных целей. Но успех они имеют лишь тогда, когда почва подготовлена ущемлением инстинктов масс. Без этого они, как и другие условные стимулы, бессильны произвести огромный социальный взрыв, требующий более эффективных сил. Несмотря на большие средства, затраченные на монархическую пропаганду при старом режиме в России, соответствующие идеологии совершенно не имели успеха. Они противоречили ущемленным инстинктам. Напротив, идеологии социализма, коммунизма, революции эпидемически заражали население. Лозунги коммунизма имели невероятный успех с июня—июля 1917 г.
Прошло три года. Коммунисты монополизировали всю печать, прекрасно поставили агитацию и пропаганду — и что же? — Их идеологии, недавно столь популярные, не имеют теперь никакого успеха. Напротив, идеологии «контрреволюционные», вплоть до монархизма, находят живой отклик. Этот пример, повторявшийся много раз в периоды революций, ясно говорит о недостаточной силе «речевых рефлексов», взятых самостоятельно. То же самое, mutatis mutandis63*, применимо и к другим условным рефлексам. Они — сила, главным образом оформляющая движение революционного пара; последний же заключался
и заключается в ущемлении безусловных рефлексов.
Иное доказательство того же
Если наша теорема верна, то из нее следует: 1) что в предреволюционный период мы должны находить исключительно сильное ущемление ряда основных инстинктов масс; 2) что лицами и группами, предрасположенными к революции, в любом обществе будут такие лица и группы, у которых те или иные основные инстинкты ущемлены; 3) так как количество и ущемленных инстинктов и характер их ущемленности у разных лиц и групп не одинаковы, то, согласно теореме, это количество и качество определяет и объясняет: а) как далеко пойдет революционность каждой группы и b) какие из них и в каком порядке будут отставать от революции. Поясню сказанное. Дореволюционный строй может ущемлять:
у одной группы ряд инстинктов — a, b, c, d, e, f
| у другой — | a, b, c, d, n |
| у третьей — | a, b, m, d |
| у четвертой — | a, f, c |
| у пятой — | a, n |
| у шестой — | a |
Легко понять, что первая группа будет наиболее экстремистской и всего позже отстанет от революции, ибо труднее удовлетворить ее импульсы и уничтожить ущемление всех ее инстинктов. Каждая из последующих групп будет более умеренной в своих революционных требованиях и раньше предыдущей будет отставать от революции. Ущемление инстинкта «а» шестой группой может быть удалено всего скорее и потому она раньше всех отстанет от революции. Эта схема вытекает из теоремы и объясняет действительное положение разных групп в период революции180. 4) Наконец, если наша теорема верна, то те социальные агрегаты, постоянные условия которых ущемляют инстинкты масс сильнее, чем постоянные условия других агрегатов, должны быть более революционными, чем последние.
Таковы выводы из нашей основной теоремы.
Верны ли они? Я думаю, да.
Дадим комментарии к 1, 2 и 3 положениям. Обратитесь к изучению условий предреволюционного периода в любом обществе, и вы ясно увидите громадное ущемление множества основных инстинктов у мас-
сы групп данного общества.
Что мы имели перед русской революцией 1917 г.?
1) Сильнейшее ущемление инстинктов индивидуального самосохранения у 15–16 миллионов мобилизованных солдат, производимое ужасающей войной, ее смертоносностью, холодом, голодом, окопами,
лишениями и т. д.
2) Сильнейшее ущемление инстинктов группового самосохраненияу 90% населения, вызванное неудачами войны, бездарностью власти и даже изменой ее агентов181.
3) Сильнейшее ущемление инстинктов пищевых, вызванное рас-
180 Она же объясняет и «контрреволюционный» реставрационный радикализмразных ущемленных групп. Чем больше число инстинктов и чем сильнее революция ущемила их у разных групп, тем более экстремистскими будут эти группы в своих реставрационных стремлениях. Группа придворной знати и аристократических верхов ущемляется всего сильнее, поэтому ее реставрационные желания являются обычно самыми крайними и самыми пылкими. Группы, мало ущемленные революцией, наоборот, бывают и будут очень умеренными в своих реставрационных тенденциях: они пытаются удержать максимум «завоеваний» революции.
181 Вспомним речь П. Милюкова в Государственной Думе о «глупости и измене»,потрясшую страну64*.
стройством народного хозяйства и ростом голода в городах, резко выявившимся в конце 1916 г.182
4) Сильнейшее ущемление «инстинктов свободы» военными положениями, введением для всей России с 1914 г. военной цензуры, военными судами, произволом агентов власти и т. д.
5) Ущемление рефлексов собственности, вызванное обеднением обширных групп населения в ходе войны (рабочих, государственных чиновников, интеллигенции, части буржуазии и крестьян), с одной стороны, и обогащением небольшой кучки спекулянтов, нажившихся на войне, —
с другой, ростом вмешательства власти в регулирование имущественных отношений, — с третьей (государственный контроль промышленности, твердые цены на хлеб, как всегда отстававшие от рыночных и т. д.).
6) «Ущемление» «половых рефлексов» населения распутством на верхах и «распутинством».
Не буду говорить об ущемлении других инстинктов и о бездарности власти в деле их торможения и канализации, о чем речь пойдет ниже…
Эти условия были вполне достаточны, чтобы вызвать оглушительный взрыв революции. Ее никто специально не готовил183, но все ждали, как стихию, не зная ни дня, ни часа ее прибытия. Как стихия — она и пришла.
Какая группа была предрасположена к ней?
Да чуть ли не все 96% населения, ибо у всех те или основные инстинкты были ущемлены. Первыми выступили солдаты и рабочие184, ущемленные сильнее других почти во всех своих основных инстинктах. К ним немедленно присоединились разные группы среднего класса: чиновники, интеллигенция, служащие частных, земских и городских учреждений, вплоть до торгово-промышленного класса, и крестьян-
ство. Каждая из этих групп была так или иначе «ущемлена», а потому совсем не нашлось защитников старого режима и он пал в два-три дня, почти без всякой борьбы.
Дальше начинается интереснейшее развертывание «революционных» требований разных групп, их характер и порядок выбытия из революции.
182 См. выше «Голод и революция», а также: Кондратьев Н. Д.Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции. М., 1922.
183 См. об этом «Пять дней» Мстиславского и первый том «Записок о русскойреволюции» Н. Суханова.
184 См.: Милюков П. Н. История второй русской революции. Т. 1.
Приведенная выше схема построена именно на фактах русской революции.
Единодушный порыв почти всего населения снес «ущемляющий старый режим». Но через одну-две недели единодушие исчезает, начинает-
ся дифференциация и разделение единой недавно массы противников старого режима как раз по числу и характеру ущемленных инстинктов. В первые же два-три дня после 27 февраля проходит первая борозда в виде дуализма «Советов» и «Временного правительства». Падение царизма, означавшее и падение дворянства, уничтожило «ущемление» торгово-промышленников привилегиями дворянства и бюрократии, уничтожило ущемление массы общественных, земских и городских деятелей, не допускавшихся раньше к высоким постам, офицеров из народа, забиваемых гвардейско-аристократическими элементами, широких кадров интеллигенции и служащих, ущемленных в рефлексах
свободы, видевших источник военных неудач в старом правительстве. Все эти группы были удовлетворены, они составили теперь кадры сил, выдвинувших Временное правительство, и хотели остановить бег революции. Голод, холод, война, лишения, монотонность тяжелой работы их задевали мало, а потому их ущемленные инстинкты были до известной степени удовлетворены.
Иначе обстояло дело с солдатами, рабочими, крестьянами, с деклассированными, преступными и неприспособленными элементами. Предыдущие группы и Временное правительство вовсе не собирались кончать войну, следовательно, основное ущемление инстинктов самосохранения у солдат не было уничтожено, и потому… солдаты не могли
остановиться на Феврале.
Что дала Февральская революция массам рабочих? Кроме бумажных свобод — почти ничего. Она не улучшила их экономического положения, напротив, голод усилился, монотонная работа на фабриках оста-
лась, какой была и прежде, кругом царила та же роскошь «буржуев», мозолившая им глаза, в кругах Временного правительства им, как массе народа, отведена была очень скромная роль.
Словом, ни ущемления инстинктов пищевых, ни собственности, ни свободы, ни ряда других Февральская революция не устранила. А потому… рабочие должны были идти дальше и стремиться к устранению этих ущемленных условий, не существовавших для первых умеренных групп. То же самое можно сказать и о крестьянстве. Февральская революция обещала, но не дала ему сразу «ущемлявшие» его помещичьи земли, не облегчила, а усилила его повинности по доставке хлеба и продовольст-
вия (введение хлебной монополии Временным правительством, усиление требований хлеба и других продуктов, к октябрю — реквизиции всего хлеба, кроме семян и необходимого минимума для пропитания), не возвратила рабочих рук, взятых в виде солдат, не облегчила и не удешевила доставку предметов промышленности. А потому… крестьянство не имело
основания выступать против дальнейшего углубления революции.
Еще в большей степени это относится к преступным, деклассированным и авантюристским элементам умственного и мускульного пролетариата. «Муть» углубляющейся революции была им необходима.
Так появилась эта первая трещина. В то время, как первые группы хотели задержать революцию, вторые — гнали ее дальше. А поскольку во втором лагере были рабочие, огромная армия, требовавшая мира во что бы то ни стало, хотя бы «похабного», и крестьянство, т. е. три
основные силы — Октябрь был предрешен…
Он был ускорен еще и тем, что в самой первой группе скоро произошло дальнейшее раздробление. Торгово-промышленники, духовенство и офицерство, ущемленные рабочими, не слушавшими предпринимате-
лей, народом, сократившим доходы духовенства, солдатами, убивавшими офицеров, — эти группы очень скоро отделились от других групп средней интеллигенции, которые не подвергались со стороны революции таким ущемлениям. Они перестали поддерживать Временное правительство, не умевшее тормозить бег революции, и стали концентрироваться вокруг «Ставки» Главнокомандующего. Временное правительство повисло в воздухе, не имея иной опоры, кроме небольших групп служащих и интеллигентов. С другой стороны, и Ставка была бессильна, ибо армия (солдаты) была не с ней, а против нее. Выступление Корнилова было ликвидировано тремя десятками агитаторов. Временное правительство для
своей защиты сумело собрать лишь триста юнкеров и пало так же легко, как и царский режим. Пришла Октябрьская революция, т. е. углубление Февраля «ущемленными» рабочими, солдатами, крестьянами и деклассированно-криминальными элементами. В первые месяцы октябрьский переворот облегчил ущемление всех поддержавших его групп: крестьяне получили санкционирование и одобрение производимых ими земельных захватов, армия — мир и возможность вернуться домой, рабочие — право на леность, основные места на командующих позициях, право на «ущемление буржуев», получили фабрики и заводы в свои руки, подонки общества, преступники, авантюристы приобрели места в правительстве и свободу для проявления своих склонностей в форме узаконенного грабежа и убийства буржуев и контрреволюционеров.
Отсюда — сила Октября и большевиков. Прошло несколько месяцев и картина начала меняться. Крестьянству больше ничего не давали, а требовали с него все больше и больше в виде бесконечных реквизиций, поборов и грабежей. В итоге — восстание крестьян и начало их
отхода от революции, сдерживавшееся опасностью возврата помещиков, старого режима и старых «ущемлений». В исходном положении
очутилась и Красная армия, кроме 300–400 тыс. особо привилегированных «преторианцев» большевизма. Рабочий класс в 1919–1920 гг. тоже почувствовал ущемление от голода, трудовых повинностей, бюрократизации и тирании новой власти.
Начались восстания рабочих, красноармейцев и крестьян, в марте
1921 г. чуть-чуть не свергшие правительство. Путем уменьшения ряда ущемлений, отказа от коммунизма и усиления тормозов оно удержалось. Но для сохранения своего существования оно вынуждено было увеличивать численность своих преторианцев, привлекать на службу богатыми окладами часть интеллигенции («спецов»), возможностью спекуляции — часть коммерсантов. Но для содержания их власть должна была все сильнее и сильнее грабить крестьян и эксплуатировать рабочих. Такое ущемление последних в 1922–1923 гг. окончательно перебросило их во враждебный лагерь. Теперь вся опора советского правительства состоит из преторианцев, «спецов» и отчасти «нэпманов» — опора слабая, если бы страна не была утомлена войной, революцией, чрезмерным голодом, эпидемиями, и если бы громадная территория и разбросанность населения не затрудняли его организацию. Из этого схематического очерка видно, что наши 1-е, 2-е и 3-е положения вполне подтверждаются фактами Русской революции.
Колоссальное ущемление инстинктов у крестьян, рабочих, буржуазии, низшего духовенства и интеллигентов бесспорно наблюдалось и перед началом Французской революции 1789 г.
Крестьянство было ущемлено бесконечными феодальными повинностями и налогами, сверх того — голодом 1788 г., рабочие — голодом и бедностью, буржуазия — «была доведена до бешенства» привилегиями дворян, низшее духовенство — привилегиями высшего, все — «даже привилегированные — чувствовали себя притесненными», «общество, стесненное деспотической анархией, в тисках которой оно билось, с упованием делало вывод, что теперь королевству дадут конституцию»[49].
Взрыв был неизбежен, и он произошел. Предрасположенным к революции оказалось большинство групп, составлявших подавляющее большинство населения. По степени революционного экстремизма и времени выхода из революции здесь замечается та же закономерность. Как только какая-либо из делавших революцию групп получает удовлетворение ущемленного инстинкта — она теряет интерес к революции; если же революция сама (в лице революционной власти) начинает ущемлять ее — она становится против этой власти.
Наиболее экстремистскими и здесь были деклассированные элементы: рабочие, преступники и авантюристы, составлявшие ядро якобинства, его главнейших и рядовых деятелей. Они, в союзе с массой других групп, были «загонщиками» революции.
Рабочие и ремесленники, сначала толкавшие ее вперед, с момента ущемления их инстинктов в виде усиления голода, роста безработицы, закона Ле Шапелье, введения такс на труд, принудительной трудовой повинности и т. д., — переходят в лагерь противников революционной власти и пытаются двигать по-своему революцию дальше (дело Бабефа), но не удачно. Крестьяне, освободившись от повинностей и увели-
чив свои земли — становятся равнодушными к революции; когда же она начинает ущемлять их бесконечными поборами и реквизициями — становятся врагами революционного правительства. То же самое повторя-
ется и с духовенством, не говоря уже о третьем сословии.
И здесь, в силу общего ущемления, революционный порыв сначала был единодушным, потом, в силу разных интенсивностей и числа ущемленных рефлексов — он разделяется на разные струи. Чем дальше бежали максимально ущемленные экстремисты, тем революционный поток сильнее мелел, тем больше сзади оставалось групп, достигших нужного им избавления от ущемления, и тем сильнее революция в лице своего авангарда ущемляла эти группы и отбрасывала их назад в лагерь противников ее дальнейшего углубления и экстремизации. К концу ее — ущемление от зарвавшейся революции стало столь же общим, как и ущемление от «старого режима». В результате революционная власть потеряла опору и пала, чтобы дать место новой, давшей некоторое облегчение от убийственного ущемления революции.
То же экстраординарное ущемление рефлексов населения властью мы видим в Английской революции. Правление Карла — сплошная тирания, не оправдываемая ничем. Законы и права населения — систематически нарушаются. Обещания короля — не выполняются. Вводится большое число новых налогов и новых монополий, привилегий
(на соль, мыло, уголь, железо, вино, кожи, крахмал, табак, пиво и т. д.) и новых сборов. Народ разоряется. Королевские леса произвольно расширяются за счет частных. Оспариваются в пользу короля бесспорные права населения на имущество, на доходы с должности и т. д. Судьи и администрация развращены. Население угнетается постоями солдат. «Самоуправство со дня на день сильнее тяготело над богатыми, потому что из них можно было извлечь прибыль, и над бедными, потому что они были не опасны». «Дворянам было приказано жить в своих поместьях». Сверх всего этого мы видим религиозное принуждение населения и духовенства, цензуру и т. д.186 Нужны особые способности, чтобы
суметь так ущемить множество рефлексов почти всех слоев населения. Отсюда — взрыв. Дальнейшее течение процесса в отношении радикализма разных групп и времени их выхода из революции соответствует теореме 2 и 3.
Перед Чешской революцией XIV в. свобода и равенство исчезли.
«Феодализм делался все более и более гнетущим; налоги более тяжелыми, повинности более многочисленными». Притеснение со стороны сеньоров росло. «У кого искать правосудия, когда обидчик стал в то же время судьей… колон перестал быть собственником своего поля… каждый день чехи чувствовали, что они все сильнее и сильнее ввергаются в рабство, развивающееся вдобавок под иностранным влиянием». Прибавьте к этому и их обеднение наряду с обогащением знати, особенно немцев и католической церкви, испорченность и разврат духовенства, и станет ясным, как возросло качественно и количественно ущемление инстинктов перед революцией187.
Я не буду приводить данные о других революциях, читатель может сам проверить эти положения анализом предреволюционного состояния революционных стран с этой точки зрения.
Из сказанного следует, что число групп, «предрасположенных» к революции, при крупных революциях, большое. Они чрезвычайно разнородны и охватывают самые разнообразные виды социальных групп, начиная от профессора, обойденного в чем-либо, журналиста,
обиженного редактором, intellectuals, почему-либо «ущемленных» аристократией и существующими отношениями, промотавшегося аристократа, прогоревшего богача, оскандалившегося авантюриста и кончая — умирающим от голода рабочим, вечным бунтарем-преступником и чело-
186 Гизо Ф. Цит. соч. Т. I. С. 1–70.
187 Denis E. Op. сit. P. 33–34.
веком, отдающим жизнь за благо других людей. Одних толкает голод и холод, других — зависть, честолюбие, месть, страх, корысть и жадность, третьих — сострадание и желание улучшить положение людей…
Но все это лишь разные формы «ущемления». В силу его Руссо и Вольтер, Ян Гус и Иероним Пражский, индепенденты и Лильберн, Маркс и Лассаль, Лавров, Михайловский, Плеханов и другие прокладывали дорогу революции и потрясали основы порядка. В силу его же проповедь крайних и умеренных «освободителей» подхватывается, падая на благоприятную почву «ущемленных» масс. В силу того же, наконец, происходит дальнейшее распыление революционных сил, их взаимная борьба и гибель революции.
Наконец, наше положение оправдывается разной революционностью города и деревни. Правильно было замечено профессором Hayes’ом, что городское население, как правило, более революционно, чем деревенское188. Город чаще треплется лихорадкой революции,
чем деревня. Первый начинает революцию, вторая — в конце концов, обычно «обуздывает» ее. (Свежие примеры: Россия, Бавария, Венгрия, Италия, более ранние: Парижская революция 1871 г., Великая французская революция и т. д.)
В чем же дело? — В том, что человек, его рефлексы и инстинкты менее приспособлены к современной городской жизни, чем к деревенской. Городская среда — явление относительно новое в истории человечества, особенно среда современного индустриального города. Все поведение человека в течение многих тысячелетий приспособлялось к деревенской, а не к городской среде. Очутившись в ней со старыми инстинктами — он очутился «на постели из гвоздей», к которой его инстинкты не были приспособлены.
Возьмите для примера огромный пласт городского пролетариата. Какова обстановка его жизни? Работа в закрытых помещениях, царство бездушных машин, стали и угля… Грохот и шум. Изо дня в день одна и та же работа, монотонная, механическая, на дающая ничего ни уму, ни сердцу. Где и когда инстинкты человека приспособлялись к такой среде? Могут ли они найти здесь свое удовлетворение? — Конечно, нет. Ни инстинкт творчества и изобретения, ни инстинкт разнообразия и перемены места, ни любовь к приключениям и многое другое
188 См.: Hayes E. C. Introduction to the study of sociology. New York; London, 1921. P. 62–63.
здесь не находят удовлетворения189. Прибавьте к этому, что у пролетариата нет собственности. Его существование и заработок не обеспечены. Голод и нужда — обычные спутники. Вдобавок, все эти инстинкты
еще более ущемляются тем, что здесь он находит «вершины плутократи-
ческих Анд и бездны беспросветной бедности»190. Мудрено ли поэтому, что городской пролетариат — умственный и физический — вечно недоволен, непрерывно ищет выхода и перманентно революционен. Он не может быть не революционным. Не может не ворочаться в той клетке, в которую его посадила история. Это мы и видим191.
Деревня — та среда, к которой приспособлялся человек в течение тысячелетий. Быть может, она живет беднее города, зато здесь нет ущемления от имущественных контрастов. Быть может, крестьянин работает больше восьми часов, зато его работа живая, над живой природой. Труд творческий, а не механически-монотонный. Другие его инстинкты здесь также находят удовлетворение. Кроме того, разлагающих сил города здесь меньше. Вот почему деревня консервативна, была и остается оплотом порядка. Только в случаях абсолютно невозможных условий, ущемляющих ряд инстинктов (сильный голод и т. п.), она становится революционной и создает жакерии. Без них деревня не подвержена революции192. Этот факт лишний раз подтверждает правильность нашей теории о причинах революции193.
189 См.: Сорокин П. А. Город и деревня // Крестьянская Россия. Прага, 1923. Сб. IV. С. 4–16
190 Hayes E. C. Op. cit. P. 63
191 Ущемляющий характер города и неприспособленность человека к нему дока-зывается и множеством других явлений: быстрой биологической изнашиваемостью людей в городах, большим процентом преступности, мертворожденных, самоубийств и болезней. См. мою статью «Город и деревня», а также: Mayr G. Moralstatistik mit einschluss der Kriminalstatistik. Freiburg i. B. und Leipzig, 1917. S. 108–109, 139, 274, 332–333, 504–505, 724–729.
192 См.: Сорокин П. А. Город и деревня. С. 17.
193 Еще одним частичным подтверждением того же общего положения являет-ся и та исключительная роль, которую играли и играют в революции евреи. С этой их ролью мы встречаемся и в Риме, и в Средневековье, в Английской революции и во Французских революциях 1789, 1848, 1871 гг., в Германской революции 1918 г., и в Русских революциях 1905 и 1917 гг. Люди без отечества, живущие всегда в чужой обстановке, сосредоточившиеся на функциях посредничества и т. д., они представляют собой народ со многими ущемленны-
На основании сказанного мы можем признать ее правильность. Попутно я указал и ряд условий (голод, война, деспотизм, привилегии, имущественная дифференциация, половая распущенность верхов и т. д.), которые вызывают это ущемление и нарушают равновесие поведения людей.
Равным образом сказанное объясняет, из кого составляются кадры революционеров, как далеко разные группы идут в «углублении» рево-
люции, как, в каком порядке и почему из нее выходят.
Дата: 2019-07-31, просмотров: 179.