Место, занимаемое индивидом в системе социальных координат, — факт, далеко не безразличный для его поведения. Характер социальных групп, к которым индивид принадлежал и принадлежит, и место (рядового члена, лидера), занимаемое индивидом в каждой группе, оказыва-

ет решающее влияние на его психологию и поведение. Каковы будут эти группы и каково будет место, занимаемое нами в той или иной из этих групп, — таковым будет и наше поведение. Если эти группы будут в антагонизме друг с другом и будут давать своим членам директивы поведения, противоречащие друг другу, то и в нашем «я» будут противоречия, борьба разных «я», отражающих в субъективном мире объективный факт антагонизма разных социальных групп, к которым мы принадлежим. Наше поведение в этом случае будет противоречиво, непос-

ледовательно, полно колебаний. В нашей психике будет происходить столкновение несовместимых обязанностей и стремлений. В поведении и психических переживаниях мы будем похожи на шар, толкаемый рядом социальных групп в противоположные стороны. Если, напротив, все группы, к которым мы принадлежим, будут солидарны друг с другом, будут давать своим членам директивы поведения, толкающие их в одном и том же направлении, то наше «я» будет цельным и единым,

совесть — спокойной, сознание долга и обязанностей — лишенным колебаний и противоречий. Наше поведение в этом случае будет последовательным, решительным и уверенным. Мы будем похожи на шар, толкаемый рядом социальных групп в одном и том же направлении.



Не трудно понять, почему существует такая зависимость между положением индивида в системе социальных групп и его поведением. Факт вольной или невольной принадлежности к той или иной группе (религиозной, партийной, семейной, государственной, имущественной и т. д.) влечет за собой давление этой группы на поведение ее членов и необходимость исполнения последними ряда актов и обязанностей (семейных, государственных, профессиональных, религиозных и т. д.), вытекающих из принадлежности к группе. Являясь членом определенной

семьи, человек не может не выполнять ряда актов родителя, сына и т. д., неизбежно связанных с его принадлежностью к данной семье. Будучи гражданином данного государства, членом определенной религиозной конфессии и представителем той или иной профессии, я не могу не выполнять ряда актов, представляющих собой осуществление моих прав и обязанностей как подданного государства, члена православной церкви или представителя такой-то профессии. Между мной и группами, к которым я принадлежу, имеются как бы электрические провода, передающие мне те токи, которые исходят из этих групп, «дергают» меня и заставляют реагировать в той или иной форме в ответ на эти токи.

Наше поведение, рассматриваемое с этой точки зрения, представляет в огромной своей части не что иное, как совокупность реакций на «стимулы» и «директивы», исходящие из этих групп. То же самое можно сказать и о нашем «Я». Это большое «Я» состоит как бы из множества отдельных маленьких «я»: члена семьи, представителя профессии, человека определенного вероисповедания, члена партии и т. д., являющих-

ся отражением разных групп, к которым мы принадлежим, каждое из коих занимает в нашей душе свой кусочек, имеет свою «сферу влияния». С учетом всего этого будет понятным утверждение: при равенстве прочих условий поведение индивида представляет собой равнодействующую давления тех групп, вольным или невольным абонентом которых

он состоял и состоит62.

Если верны предыдущие положения, то из них следует вывод, гласящий: с изменением положения индивида в системе социальных координат долж-

ны меняться как его поведение, так и его маленькие «я» — различные душевные

62 Доказательства этих положений см. во втором томе моей «Системы социологии». С психологической точки зрения, явление множественности душевных группировок в одном индивиде, их солидарности и конфликтов довольно верно освещается школой З. Фрейда. См., например: Фрейд З. О психоанализе. М., 1911. С. 16–17, 25–26, 50 и др.



группировки, составляющие его единое «Я». Человек, бывший в группе бедняков и обделенных, занимавшийся, например, мускульной работой груз-

чика, этот человек, перешедший в группу богатых и привилегированных, переменивший профессию грузчика на профессию министра, неизбежно будет иным человеком. Иначе — он не удержится на этом месте. Если раньше он имел интересы, психику, образ жизни и поведение пролетария, то теперь он будет иметь психику, поведение, интересы и образ жизни господина. Из него при таком переходе как бы вынимаются маленькие «я» бедняка, обделенного и грузчика, — и вкладываются на их место «я» богача, привилегированного и министра. Если такой трансформации не произойдет — человек не удержится на своей новой позиции: или сам убежит, или будет выброшен. Отсюда понятно, почему любое правительство, из какой бы среды ни вышли его представители, хотя бы из архипролетар-

ской, неизбежно будет иметь свои интересы, психологию, поведение, отличные от интересов, поведения и психики управляемых63.

Поскольку во время революции происходит массовое перемещение индивидов в системе социальных координат, то отсюда следует, что оно не может не сопровождаться массовой трансформацией поведения и «душ» перемещенных лиц. Образно говоря, революция означает не только массовое перемещение лиц, но и массовое изменение «форм поведения» и «душ». В первый период революции, когда, как мы видели, старая система координат

обесформливается, а новая структура агрегата еще не сформировалась, такое же «обесформление», такая же муть наступает и в «душах» людей. Исчезают старые воззрения, убеждения, формы и нормы поведения.

Новые еще не успевают кристаллизоваться. Перемещенные индивиды, у которых исчезли их старые «я», но не вложены еще новые «души», становятся похожими на «обалделых», «растерянных» лиц, потерявших устойчивость поведения и не знающих своего места. Из socius’ов, как мы видели выше, они становятся биологическими особями. Психика их дезорганизуется и становится примитивной. Тормозные рефлексы угасают. Пропасть между дозволенным и недозволенным исчезает. Сознание прав и обязанностей затушевывается. Подобно сомнамбулам «обездушенные» индивиды, не управляемые более директивами из групп, к которым они принадлежали (ибо дезорганизовались сами группы),

совершают многое, что при «старых душах» они считали недопустимым и отвратительным. Все это мы видели выше. Первый период рево-

люции кончается. Взбаламученное социальное море начинает оседать,

63 Сорокин П. А. Система социологии. Т. 2. С. 452–453.



«муть» — уменьшается, все яснее и яснее кристаллизуется система социального агрегата и оформляется его структура. Параллельно происходит процесс «кристаллизации» «душ» индивидов и их поведения. У кого

социальные позиции остались прежними, у тех происходит восстановление старых «я» и старых форм поведения. Тот, кто оказался перемещенным, мало-помалу осваивается со своим положением, со своей новой ролью и исподволь получает ту «душу» и ту форму поведения, которые соответствуют его новому положению в системе социальных координат. Не приходится поэтому удивляться, когда мы видим бывшего монархиста в роли ярого коммуниста, и наоборот — бывшего про-

летария, возмущавшегося раньше преследованиями рабочих, теперь, в роли комиссара, расстреливающего пролетариев и запрещающего их стачки, т. е. делающего то же самое, что раньше делал на его месте губернатор или полицейский; бывшего защитника свободы слова, печати, союзов и т. д., теперь в роли председателя совета депутатов, объявляющего все «свободы» — предрассудком и контрреволюцией, т. е. выполняющего функции исправника и пристава; бывшего противника смертной казни или войны теперь в роли чекиста или военного комиссара уничтожающего людей оптом и проповедующего «беспощадную войну». Изменяются, соответственно, их образ жизни, их манеры, жесты, речевые рефлексы, желания, убеждения, вкусы и психика. То же самое следует сказать и о тех, кто оказался перемещенным сверху вниз.

Такие явления массовых трансформаций поведения и «душ», резко бросающиеся в глаза в каждой революции, с учетом сказанного становятся не только понятными, но буквально неизбежными. Ключ к объяснению таких явлений лежит не в «подлости» этих лиц, а в самом факте их перемещения в социальном агрегате и в очерченной выше общей деформации поведения во время революции. Приведем конкретные факты, иллюстрирующие это общее явление. Кто в 1918–1922 гг. стоял во главе карательных отрядов, уничтожавших целые деревни и пачками расстре-

ливавших крестьян за неуплату налогов, за непокорность власти, за ее громкое порицание? В большинстве случаев — бывшие рабочие и бывшие крестьяне, прежде возмущавшиеся бесконечно более мягкими мерами успокоения крестьян, применявшимися царским правительством. Теперь, в новой своей роли, они беспощадно карали «бунтовщиков». Это ли не разительная перемена! В чем же дело? В том, что они переместились из положения рабочих в положение полицейских и властвующих. Это перемещение сопровождалось «трансформацией» их «душ» и поведения. Они получили ту же «душу», которую раньше имели их предшес-



твенники, занимавшие это место, а потому в своей новой роли они делают то же самое, что делали до них начальники полиции и карательных

отрядов, только гораздо грубее и беспощаднее последних.

Кто в 1918–1923 гг. преследовал свободу стачек рабочих, объявлял их недопустимыми, объяснял агитацией врагов «революционного отечества» и плодом «иностранных денег»?64 — Бывшие рабочие и революционеры, раньше (до занятия правительственных постов) горячо защищавшие свободу стачек, смеявшиеся, когда правительство объясняло их результатом подкупа рабочих иностранными деньгами или результатом зловредной агитации. Теперь, заняв позицию старого правительства,

они «надели на себя» его «костюм поведения», впитали его «душу», его воззрения, его психологию и логику (только в чрезвычайно ухудшенном виде). Что проповедовали Ленин, Троцкий, Зиновьев и прочие лидеры большевизма в своих речах, статьях и книгах до того, как они заняли посты министров и верховных властителей? — Свободу слова, печати,

союзов, собраний, всеобщее, равное, тайное и прямое избирательное право, гарантии волеизъявления народа, необходимость отмены смертной казни, прекращение войны и т. д. Что стали они проповедовать и де-

лать, переместившись из положения простых агитаторов и журналистов в положение министров и верховных правителей? — Абсолютно противоположное и вместе с тем то же самое, что проповедовало и делало царское правительство, но опять-таки в чрезвычайно ухудшенном виде. Старые «души» оказались из них вынутыми и вместо них вложены были ухудшенные «души» неограниченных деспотов и полицейских. Скажут: для такой пропаганды и действий большевистской власти были свои причины, они были вызваны необходимостью. Но ведь и у всякой власти также есть свои причины: никакая власть не делает такие акты ради одного удовольствия, а делает их в силу той же самой необходимости.

Я бы никогда не закончил, если бы стал перечислять хотя бы главные

64 Ряд прокламаций большевистской власти (например, к бастующим рабочим Трубного завода в Петрограде в 1921 г.) был в этом отношении точной копией прокламаций царского правительства, с тем лишь различием, что большевики прокламировали более беспощадные наказания за забастовку, чем старое правительство, вместо «жидовских и японских денег» применительно к обстоятельствам поставили «антантовские деньги», вместо «революционных смутьянов: эсеров, социал-демократов и прочих жидомасонствующих» поставили: «контрреволюционных смутьянов: эсеров, социал-демократов, колчаковцев, белогвардейцев и прочей антантовской сволочи». Вот и все различие.



факты подобной массовой перемены «душ» и «костюма поведения», имевшие место в ходе русской революции. Она полна ими, и всякий, наблюдавший ее, может указать сколько угодно подобных фактов.

Массовая перестановка лиц повлекла за собой и массовое перемещение «душ». Каждый, кто прочно занял новое положение в системе

социальных координат, получил «душу» и «костюм поведения» тех, кто занимал это место раньше65.

Нетрудно указать сотни таких же трансформаций и «перемены душ» — как индивидуальных, так и массовых, — происходивших во времена других революций. Ограничусь несколькими примерами.

Одним из основных требований революционеров XIX в., свергавших старую власть, было требование всевозможных свобод и обвинение свергаемого режима в тирании. Что же получалось, когда сами революционеры становились властью? В первые дни революции — прокламирование неограниченных свобод, затем, как мы уже видели, ограничение или полное аннулирование их. Осев на новых позициях, они вскоре начинали копировать старую власть.

Члены Центрального Комитета Парижской Коммуны 1871 г. до водворения на правительственные места были апологетами всевозможных свобод, противниками смертной казни и т. д. 66 Через месяцполтора поведение их кардинально меняется. Все газеты, неугодные им, закрываются, гарантии неприкосновенности личности аннулируются, вводится военный суд, свобода слова, печати и все прочие свободы

уничтожаются, масса явно невинных заложников расстреливается67.

65 Причем сплошь и рядом эта перемена поведения и психики оказываетсядетальным копирование поведения и психики низвергнутых предшественников. Например, красные курсанты РСФСР начали буквально копировать привычки старого офицерства. «У них замечается уклон в сторону мелкобуржуазной идеологии и перенятия привычек старой офицерской касты», — так характеризуют суть дела сами коммунисты (речь Шубина на конференции военной школы, напечатанная в «Военном вестнике» за 1923 г., цит. по: Дни. № 243). То же самое в большей или меньшей степени наблюдается всюду, вплоть до ГПУ, ставшего старой «охранкой».

66 Еще 20 марта 1871 г. в «Journal Officiel» они с негодованием отвергают обвине-ния в противоположном и с гордостью заявляют: «Мы не подписали ни одного смертного приговора, национальная гвардия не принимала участия ни в одной казни» (Парижская Коммуна. Акты и документы. Пг., 1920. С. 17).

67 См., например, постановление от 17 мая 1871 г.: «Прочь жалость, говорим мы,



Словом, налицо — полное отрицание всех своих предыдущих заявлений и полное воспроизведение всех критиковавшихся ими черт низвергнутого правительства или Версальской власти. Опять-таки скажут: эти меры были введены под влиянием необходимости. — Конечно. Но всякое правительство вводит их не без необходимости, и основная необходимость состоит в том, что любой, кто занимает место власти, неизбежно наследует и основные черты ее поведения и психики. Иначе — он будет сброшен68. Разве не то же самое произошло с Иорданом, Каппом,

Гельдом, Фребелем, Бауэрами и другими в Германской революции 1848 г., выступившими революционерами, а затем, после того, как заняли иные позиции, ставшие опорой порядка?69

Теперь обратимся к деятелям Великой французской революции. Против чего протестовали якобинцы до своего возвышения? Против тирании, деспотизма, lettre de cachet25*, политического преследования и других притеснений свободы. Чего они хотели? Свободы, волеизъявления народа, республики, реализации принципов «Декларации прав человека» и т. д. Чем они стали — на словах и на деле — со времени своего возвышения? — Полной противоположностью. Уважали волю народа и давали ей выявиться? — Нет. Это очень ярко проявилось уже в прениях 27 декабря 1792 г. при решении участи короля. Когда в Собрании Салль предложил для решения обратиться к воле народа и узнать

ее, «Робеспьер страстно возражал против этого». «Добродетель, — признался он, — осуществляется на земле меньшинством». Сен-Жюст сделал еще более важное признание: «Обращение к народу… не значит ли это восстановление монархии?»70

прочь милость, прочь пощада» (там же. С. 124–129). А вот отрывок из постановления 6 апреля 1871 г., на основании которого были введены военные суды: «Ввиду неотлагательной необходимости Коммуна постановляет: десять заложников должны быть расстреляны в наказание за убийства, совершенные версальцами…» (там же. С. 126).

68 Это мы видим и в наши дни. Теперь в ряде европейских стран чуть ли не нор-мой стало начинать политическую деятельность крайним социалистом и постепенно поднимаясь на верха, становиться более умеренным, а войдя в состав правительства, — превращаться в ручного социалиста-буржуа (Клемансо, Вивиани, Эберт, германские социал-демократические министры и т. д.).

69 Блос В. Германская революция. История движения 1848 года в Германии. СПб., 1907. С. 224, 247, 262, 277, 379, 320–321, 341.

70 Мадлен Л. Цит. соч. Т. II. С. 31.



Этим все сказано: когда воля народа совпадает с их волей — они готовы ссылаться на нее, когда не совпадает, тогда придумываются

сотни «идеологий», как в данном случае — об «избранном меньшинстве», и воля народа попирается. Разве не то же самое, но в более мягкой форме, делал старый режим, поносимый ими? Не была ли сплошным отрицанием их предыдущих принципов вся их деятельность и все их речи со времени «восшествия на престол»? Вооруженной силой разгоняя собрания, выгоняя неугодных им членов из Законодательного Собрания, лишая прав, применяя голую силу, уничтожив все свободы и гарантии, доведя террор до пределов — они стали полным отрицани-

ем самих себя и точной копией самых жестоких деспотов-самодуров. Это ли не полная «перемена душ» и поведения? При внимательном изучении этой «трансформации» можно иногда обнаружить поразительные детали. Старый режим фальсифицировал результаты выборов,

они — фальсифицируют их в квадрате. Старый режим пытался обеспечить себе большинство насилием и махинациями. Они делают то же самое, например, постановляя, что члены Конвента должны быть избраны из их числа. Не они ли еще недавно протестовали против veto короля? Став членами Директории26* (как, например, Ларевельер), они теперь хотят это veto для себя. Нужно ли, далее, указывать на других

членов Директории, на участников Термидора, на «разжиревших» революционеров, которые по мере своего «разжирения», обогащения и восхождения соответственно меняли свои убеждения и поведение: раньше

они проповедовали равенство, теперь жадно хватают титулы маркизов, графов, герцогов и баронов, раньше они низвергали монархию, теперь

становятся ее министрами. Это отдельные факты. Но не полна ли ими вся история революции? Не произошло ли то же самое с сотнями тысяч лиц, перемещенных в социальном пространстве?

Не иначе обстояло дело и в Англии во время революции, начиная с самого Кромвеля. Читая его речи и рассматривая поступки, мы сквозь сеть многочисленных обращений к Богу видим, как с переменой социальной позиции меняется его поведение и его «душа». Не он ли возвел на эшафот короля за нежелание последнего считаться с волей народа, за неуважение к парламенту, за нарушение свобод и религиозные притеснения? Что же он делает, когда сам становится на место короля? Неугодные ему парламенты разгоняет, с волей народа не церемонится, вместо «Звездной Палаты» создает «Совет Протектора», вместо республики ведет дело к провозглашению себя королем, произвольно устанавливает налоги, произвольно арестует и казнит; словом, Кромвель-



революционер и Кромвель-протектор — две разные личности с двумя разными «душами»71. То же самое применимо и к сотням других лиц, поднявшихся на верхи. Они переняли поведение и «души» своих предшественников. «Step by step the Government of the Commonwealth was to accommodate itself to its true position, and to rule by means which every one of its members would have condemned if they had been employed by Charles or Strafford»27*, — правильно говорит историк72. Карл и его сподвижники нарушали конституцию; сподвижники Кромвеля, протестовавшие против этого раньше, теперь нарушают ее в десять раз больше и т. д. Словом, заняв места старых властителей, бывшие революционеры перенимают и их «души». Не это ли случилось и с религиозными группами? До своего превращения в привилегированную церковь индепенденты боролись за свободу совести, а епископальная церковь не желала признавать ее. После перемещения их роли переменились: бывшие ревнители религиозной свободы стали ее гонителями, а бывшие гонители — ее сторонниками.

Не полная ли свобода толкования и проповеди слова Божия была основным требованием гуситов до их перемещения на позицию властителей? Сколько раз специальные договоры подписывались ими на этот счет. Но как только табориты и утраквисты29* очутились у власти — кар-

71 В разговоре с E. Calamy, на возражение того против единоличной власти какнезаконной и неприменимой, Кромвель теперь говорит: «Незаконная? — Да, незаконная. Но почему она неприменима?» Calamy отвечает: «Потому что противна желанию нации, ибо девять десятых будет против вас». — «Но если я обезоружу девять и вручу шпагу десятому, разве тогда дело не будет сделано?» (Гизо Ф. Цит. соч. Т. III. С. 29). Разве не Кромвель прежде защищал право парламента низвергать короля и казнить его? В 1654 г. он же, разгоняя неугодный ему парламент, говорит: «С вашей стороны не признавать этой (Кромвеля) печати, заседать здесь и не признавать власти (Кромвеля), силой которой вы здесь заседаете… это преступление, какое только может совершить человек против Божьего Провидения» (там же. С. 116). Читая эти слова Кромвеля, невольно думаешь, что их произносит Карл I, который действительно много раз говорил то же самое и почти в тех же выражениях.

72 Gardiner S. History of the Commonwealth and Protectorate. 1903. Vol. 1. P. 55. Недаром авторы «The Hunting of the Foxes» правильно отмечают: «The old King’s person and the old lords are but removed, and a new king (Cromwell) and new lords with the Commons are in one House and so we are under a more absolute arbitrary monarchy than before»28* (ibid. P. 33).



тина меняется. Ян Жижка поголовно уничтожает адамитов и членов других сект за их толкования слова Божия, объявляет и ведет беспощадную войну против всех инаковерующих. То же самое делают в Праге и утраквисты. Они организуют массовую инквизицию, арестовывают и убивают всех инаковерующих. До своего возвышения чешские революционеры бичевали богачей и поносили собственность. Теперь, захватив чужие богатства, они обращают их в личное достояние и превращаются в пылких защитников частной собственности. Не они ли раньше протестова-

ли против угнетения и грабежа народа? Став властителями, они грабят его сильнее, притесняют беспощаднее, чем старые владыки73.

Словом, сообразно переменам их положения происходит и перемена их поведения.

Эта массовая трансформация поведения и «душ» перемещенных индивидов, конечно, не исчерпывается приведенными примерами. Она происходит во время всех революций; она является универсально многообразной, охватывающей в том или ином отношении всех и вся. Каждый из них, осев на новых позициях, меняет одни стороны поведения, одни «души» — убеждения, верования, вкусы, оценки — на новые, соответствующие его новому положению74. Бедняк, ставший богачом, теряет «душу» бедняка и получает «душу» богача; бывший раб, ставший властелином, одевает «костюм поведения» последнего; преследуемый ревнитель свободы, ставший правителем, надевает цепи на своих противников и становится жандармом.

Эта трансформация тем резче, чем больше контраст между старым и новым положением. Лишь одно длительное социальное воспитание,

частая перемена профессий в нормальной (как США), богатой и разносторонней стране и подлинно глубокая моральность могут смягчить эту трансформацию. Если же ничего этого не было и нет, то она неизбежно оказывается резкой, бьющей в глаза во всякой стране в периоды революции30*.

73 Denis E. Op. cit. P. 278–283, 294–295, 348–349.

74 Как яркий пример обратного изменения «души» укажу на русского товарищаМинистра Внутренних дел при царе, энергично боровшегося раньше с забастовками. Перемещенный за годы революции в положение простого рабочего, он горячо возмущался запрещением стачек большевиками!

ОЧЕРК ЧЕТВЕРТЫЙ