Для начала — немного о прошлом.

Бывала у системы гипертрофированной советской секретности⁵⁴⁷ теневая сторона даже во времена, когда она вроде бы была необходима. Не раз случалось, что дело защиты государственных тайн при выпуске и применении химоружия оборачивалось против тех, кого ВХК будто бы «защищал» — жителей СССР.

Разберем этот вопрос подробнее.

Конечно, результат шифрования названий ОВ в деловой переписке был — при такой тотальной организации секретности враг не мог бы догадаться о работах с химоружием, тем более что никакого доступа к секретной переписке, истово охранявшейся как ОГПУ-НКВД-МГБ, так и ГРУ, он не имел. Однако, шифровка та применялась не только и не столько против врага. И будущим историкам химической войны предстоит нелегкая задача разбираться в документах различных ведомств, где предмет обсуждения ни разу не называется прямо, а зашифрован под разными шифрами, если, конечно, эти документы их (историков) дождутся. Мы же приведем примеры того, как система тотального засекречивания оборачивалась ущербом и для дела, и для людей, участвовавших в подготовке к химической войне.

Одно событие относится к 1930 году. На одном из заводов был изготовлен опытный образец прицепа к трактору, который предназначался для заражения местности. При разборе причин, по которым он оказался неработоспособным, Начальник ВОХИМУ Я.М.Фишман — большой любитель засекречивания всего и вся^68,76,199 — был вынужден сокрушенно признавать, что произошло это «из-за чрезмерной засекреченности образца (инженеры даже не знали, что они делали)».

А военные сборы 1935 года показали, что шифрование всего и вся может сработать и против самих военных. В то лето войска МВО учились своему делу во многих лагерях, в том числе в Монино. Именно там 23-я авиационная бригада 29 мая 1935 года провела специальное авиахимическое учение для большой группы военачальников. Во избежание неприятностей командующий округом А.И.Корк приказал демонстрировать выливание из ВАПов на цель на глазах у большой группы высоких руководителей не иприта, а некого учебного ОВ, которое было стилизовано под иприт. На самом деле на аэродроме Монино состоялось прилюдное выливание настоящего иприта. Поняли это не сразу, и пострадало трое человек, поставленных на работу с «учебным» ОВ.

«Разбор полетов», который выполнил в приказе командующий округом, выявил множество непостижимых вещей. Во-первых, начальник химической службы 23-й авиабригады, наливая в ВАПы вещество № 6, был твердо уверен, что это не настоящий иприт, а его имитация. Как оказалось, он совсем не читал секретных военных документов, в которых иприт для запутывания врага назывался в те годы то веществом «Н», то веществом № 6. Кстати, он не так уж был далек от истины, поскольку в исходном документе от 23 апреля 1929 года Я.М.Фишман распространил кодирование иприта как вещества № 6 только на две армейские структуры — ВОХИМУ и склад № 136 (Москва-Очаково). На весь остальной военный организм эта кодировка перешла сама собой, заложив тем самым фундамент будущих многочисленных бед. Во-вторых, 18 бочек с боевым веществом № 6, которые просто валялись без присмотра на аэродроме Монино, достались 23-ей бригаде в наследство от 17-ой бригады, которую перебросили в иное место, а на ее место прислали другую, и было это задолго до описываемых событий. В-третьих, иприт за несколько лет валянья на аэродроме в значительной степени разложился, и именно это спасло от большего количества жертв, однако даже после полива плохим ипритом цель, а ею был самолет Р-5, пришлось дегазировать не один, а 7 раз.

Еще один пример. В ноябре 1932 года артиллерийский склад № 64 (Киев-Печерск) получил из Москвы 142 бочки Л-100 так называемого «продукта 6». Однако комиссия, принимавшая этот спецгруз, была вынуждена записать в акте: «склад не имеет номенклатуры продукт 6». И только красная опознавательная полоса на бочках подсказала, что речь идет об ОВ, после чего работники склада оприходовал 22,6 т иприта (они-то не знали, что в будущем году вся армия будет учиться военно-химическому делу на действительных ОВ⁴⁴).

Среди других последствий тотального засекречивания в предвоенные годы укажем на недоумение, которое явили лица, проверявшие военно-химический полигон в Кузьминках (Москва), в акте обследования от 11 июня 1938 года. В перечне ОВ, хранившихся на одном из его складов, числилось317,5 кгдифосгена и148 кгне известного для них вещества № 5. Авторы акта — зубры своего дела — все-таки забыли, что веществом № 5 в секретных документах тех лет именовали именно дифосген.

Обратимся, далее, к переписке, происходившей в послевоенные годы и связанной уже с гражданскими лицами. Речь идет об участии врачей в так называемом «контроле» за адскими условиями труда рабочих на производствах различных ОВ. Иногда доходило до курьезов.

ИЗ САНИТАРНО-ГИГИЕНИЧЕСКОЙ ПЕРЕПИСКИ (1955 год)

Запрос. «Прошу сообщить предельно допустимые концентрации ОВ «карботан» и «кумол-1» в воздушной среде рабочих помещений. «
Ответ. «Всесоюзная государственная санитарная инспекция не располагает данными о токсических свойствах «карботана» и «кумола-1», а также о ПДК этих продуктов».

Такая вот была активная ГСИ в Советском Союзе. А ведь речь шла о двух простейших ОВ, которые в довоенные и послевоенные годы были широко известны многим, особенно ОСОавиахиму и его наследнику ДОСААФу, под общепринятыми именами хлорацетофенон и адамсит. Только вот в служебной переписке послевоенных лет эти ОВ одно время шифровали иначе: хлорацетофенон (ныне — «черемуха») под именем «карботан», а адамсит как «кумол-1». В иные времена, как уже упоминалось, были и иные шифры.

Как видим, секретность успешно срабатывала и против родной санитарно-гигиенической службы — ведь эти «врачи» ходили в цеха по выпуску карботана и кумола-1 на работу и не знали, что на самом деле это известные всем ОВ хлорацетофенон и адамсит. Им оставалось лишь делать вид, что они заняты исключительно важным делом — «охраной» здоровья подопечных рабочих на этих производствах.

Кстати, данными о ПДК для этих ОВ общество не располагает и поныне. В том числе и потому, что в годы между мировыми войнами армия не хотела, чтобы о токсичности адамсита «в сверхминимальных концентрациях» узнал кто бы то ни было. И никто их и не знал и не устанавливал, потому что это было невозможно. Что касается цены этого знания, то она была и цена гигантская — это судьба тех рабочих завода № 51 в Москве (ГСНИИОХТ) и особенно завода № 756 в Кинешме-Заволжске, которые производили адамсит все предвоенные и военные годы. Всеми этими людьми пожертвовали (а между тем работники Ивановского медицинского института изобразили фигуру лечения), зато тайна нашей армии была соблюдена. И она блюдется поныне.

Как ни прискорбно это констатировать, но в годы Отечественной войны атмосфера тайны позволяла советской медицине скрывать свое банкротство в отношении лечения болезней, вызванных СОВ. И лишь на глубоко секретной научной конференции Минздрава и Минхимпрома, состоявшейся 16-18 мая 1949 года в Дзержинске, стало ясно, что у государства на попечении оказались тысячи людей, которые пострадали при производстве СОВ, тогда как средства лечения от поражений ими так и не были созданы⁶²⁶. Тем не менее, даже на этой сугубо приватной встрече «врачи» обсуждали лечение людей, пораженных вовсе не ипритом и люизитом, а некими мифическими продуктами «Н» и «Л».

Впрочем, все эти неприятности мало кого смущали. Главное было в том, чтобы враг «не дознался», и он и впрямь не дознался.