Диспозитивность и свобода договора как отличительные черты метода гражданско-правового регулирования. Пределы договорного регулирования корпоративных отношений. Правовая природа доли в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью (ООО) и удостоверение прав участника ООО как вопросы, требующие большей определенности (императивности) регулирования. Институты выхода и исключения участников из ООО как ситуации безосновательно широкого императивного законодательного вмешательства; перечень иных случаев избыточности императивной регламентации. Основные направления внедрения принципов диспозитивности и свободы договора в регулирование корпоративных отношений: 1) акционерные соглашения; 2) привилегированные акции; 3) структура органов управления; 4) основания и размер ответственности органов управления; 5) приобретение размещенных акций и правовой режим казначейских акций.

Принято считать, что глубоко научные по своей форме вопросы нечасто порождаются потребностями практики. В этом смысле настоящий очерк представляется достаточно необычным, ибо он как раз и представляет собой пример подобной ситуации: к постановке теоретической проблемы, вынесенной в заглавие работы, - проблемы реализации фундаментальных начал гражданского законодательства в его обособленном институте - нас подтолкнул именно многолетний практический опыт работы с нормами российского корпоративного права.

1. Характеризуя метод гражданско-правового регулирования, классическая российская цивилистическая доктрина гласит: "...для частного права... характерны дозволение и правонаделение, т.е. предоставление субъектам возможностей совершения инициативных юридических действий - самостоятельного использования правовых средств для удовлетворения своих потребностей и интересов"*(218). И далее: "Предоставление сторонам права самим определять свои взаимоотношения и их содержание отражается в преобладании диспозитивных гражданско-правовых предписаний, обычно содержащих возможность участникам самостоятельно избрать наиболее целесообразный для них вариант поведения"*(219). Можно сказать, что так называемый принцип диспозитивности есть важнейшая отличительная метода гражданско-правового регулирования, обусловленная общей политико-правовой задачей, стоящей перед государством при построении системы гражданского законодательства. "Задача государства в частных отношениях - установить для их участников четкие и непротиворечивые "правила игры", исключающие заведомую недобросовестность отдельных лиц, а использование этих правил в соответствии с принципом диспозитивности целиком является делом самих участников"*(220). В этом смысле принцип свободы договора является одним из частных проявлений или преломлений диспозитивного метода гражданского права. Обращаясь к тому же источнику, читаем: "Принцип свободы договора является основополагающим для развития имущественного (гражданского) оборота. В соответствии с ним субъекты гражданского права свободны в заключении договора, т.е. в выборе контрагента и в определении условий своего соглашения, а также в выборе той или иной "модели" (формы) договорных связей (ст. 421 ГК)"*(221).

Начало диспозитивности, хотя и по-разному поименованное ("свобода договора, гражданских правоотношений", "автономия воли" и др.), признается фундаментальным принципом гражданского права подавляющим числом цивилистов-теоретиков*(222).

Итак, современная гражданско-правовая наука начало диспозитивности понимает однозначно и определенно. Вместе с тем, как видно из законодательства и из процитированных выше суждений и как в общем-то должно быть понятно любому адекватному юристу, гражданско-правовое регулирование лишь тогда сохраняет смысл, когда начало диспозитивности имеет определенные границы, т.е. существует некий набор предписаний, безусловно обязательных для соблюдения и не предполагающих инициативного выхода за их рамки. Но чем же могут (и должны) обусловливаться (объясняться) такие предписания? До каких пределов можно сужать установленные ими пресловутые границы применения принципов диспозитивности и свободы договора? Понятно, что число факторов, обусловливающих существование императивных гражданско-правовых норм, довольно велико, что не является, однако, на наш взгляд, препятствием для их успешной группировки (систематизации).

Во-первых, императивными являются нормы, определяющие основы взаимодействия участников оборота, в том числе нормы, закрепляющие основные гражданско-правовые категории и их соотношение, устанавливающие правовые основы статуса субъектов и режима объектов соответствующих отношений. Эти нормы очерчивают рамки самого гражданского права, его остов и основание и в этом смысле могут быть названы системообразующими. На основании установленных этими нормами "правил игры" в жизни может быть "сыграно" бесчисленное множество "партий".

Далее, во-вторых, в гражданском законодательстве есть множество правил, защищающих публичные интересы во всех их многообразных проявлениях. Сюда бы мы отнесли и нормы о форме сделок, и нормы о необходимости государственной регистрации фактов/состояний для достижения юридического результата, а также ряд специально-публичных предписаний (о национализации, конфискационной реституции, реквизиции, принудительном выкупе и изъятии имущества для государственных нужд, приватизации и т.п.).

Наконец, в-третьих, огромный массив императивных правил призван минимизировать вредные социальные последствия экономического неравенства различных участников гражданского оборота, защитив одних (в экономическом отношении более слабых) от произвола других (более сильных), например, потребителей от профессиональных предпринимателей, добросовестных приобретателей от недобросовестных лиц и потерпевших и т.д. Позволим себе заметить, что именно предписания последнего типа всегда являются наиболее спорными и болезненными для восприятия, поскольку прямо связаны с существующим в обществе конфликтом интересов различных социальных групп.

Даже если читатель не согласен с представленной классификацией факторов, обусловливающих императивное вмешательство законодателя в гражданский оборот, вряд ли он сможет не согласиться с тем, что подобное вмешательство должно быть каким-то образом обосновано или по крайней мере объяснено; возможно - фактором, относящимся к одной из трех упомянутых групп обстоятельств, возможно - каким-то еще фактором, в эти группы не входящим. Никто, во всяком случае, не будет спорить с тем, что в гражданском законодательстве не место императивным предписаниям, сочиненным забавы ради или исходя из соображения о том, что законодателю виднее, как надо, и вообще все дозволено.

2. Теперь, немного разобравшись с фундаментом нашего исследования, попробуем сделать одно любопытное допущение. Представим, что в современной России нет нормативных актов - источников корпоративного права. Совсем нет. Нет ни норм ГК о хозяйственных товариществах и обществах, ни знаменитых законов об АО и об ООО, ни Закона о рынке ценных бумаг, ни многочисленных подзаконных предписаний ФСФР России (ранее - ФКЦБ России), словом, ничего нет. Нам надо начать корпоративное нормотворчество "с нуля", не забыв о только что описанном методе/принципе диспозитивности и его частном проявлении - принципе свободы договора.

Для начала ответим на вопрос о способе саморегулирования в корпоративных отношениях. В области обязательственного права, как известно, существуют договоры и односторонние сделки. Могут ли эти конструкции работать в сфере корпоративных отношений? И многовековой мировой опыт, и современная практика дают однозначный ответ: да, могут. Думается, тезис столь очевидный, что доказывать его специально нет нужды. Однако развитие гражданско-правового института юридического лица привело еще и к появлению весьма и весьма специфичного (и в то же время главного) источника правил поведения для участников корпоративных отношений, имя которому (в современной российской цивилистике) учредительные документы корпорации (юридического лица). Учитывая, что дискуссия о договорной природе учредительных документов существовала в цивилистике еще в позапрошлом столетии, отдадим ей некоторую дань уважения, надеясь при этом на получение определенной практической отдачи в дальнейшем.

Изначально договорная теория в корпоративных отношениях имела двоякое значение: признание договорного характера устава (учредительных документов) корпорации являлось своего рода ступенькой для признания договорного характера самого юридического лица (юридическое лицо как договор)*(223). Именно в таком виде данная теория была довольно сильно развита во Франции. Ее обоснование сводится к широкому пониманию договора как некоего продукта совместного волеизъявления, направленного на установление не только обязательственных, но вообще любых юридических последствий. Учредительные документы не без оснований представлялись апологетам рассматриваемой теории продуктом совместного волеизъявления участников корпорации, т.е. договором.

Критика договорной теории достаточно удачно изложена М.И. Кулагиным*(224). Во-первых, не согласуется с природой договора существование компаний одного лица (в договоре должно быть несколько участников). Во-вторых, современные правопорядки во многих случаях допускают изменение учредительных документов по волеизъявлению не всех, но большинства участников компании. В-третьих, положительные законодательства серьезно ограничивают возможность признания юридического лица недействительным. В-четвертых, обнаружились и некоторые нестыковки договорной теории с практикой корпоративного управления.

Как бы мы ни оценивали приведенные аргументы, учредительные документы юридического лица и вправду обнаруживают в себе множество специфичного по сравнению со стандартным гражданско-правовым договором. К возможности изменения устава компании в отсутствие общего волеизъявления можно добавить и специфический порядок перехода прав и обязанностей, закрепленных таковым (передача акций, долей или иных подобных объектов вместо цессии/перевода долга), и установление учредительными документами прав и обязанностей органов юридических лиц, и целый комплекс специфических сложных вопросов, связанных с юридическими недостатками (пороками) таких документов (сама возможность признания устава недействительным, основания и последствия недействительности и т.д.). Положа руку на сердце, мы не можем усмотреть какие-либо положительные последствия в объявлении учредительных документов юридических лиц разновидностью гражданско-правового договора и осознанно зачисляем себя в преобладающий стан противников "договорной теории".

Однако есть нюанс, заслуживающий внимания. Как принцип свободы договора есть частный случай начала диспозитивности гражданско-правового регулирования, так и гражданско-правовой договор может быть представлен как одно из правовых средств реализации данного начала участниками оборота. И учредительные документы юридического лица вполне могут являться его альтернативой. В самом деле, учредительные документы всегда есть продукт частного волеизъявления (пусть действует принцип большинства, а не консенсуса), а присоединение к ним (в форме вступления в корпорацию) осуществляется (по крайней мере в нормальных условиях) на основе добровольного акта - сделки по приобретению акций или долей участия.

Если к сказанному прибавить тот факт, что и традиционные сделки также могут регулировать корпоративные отношения, то мы обнаружим вполне сформировавшийся (т.е. проверенный многовековой юридической и бизнес-практикой) инструментарий для саморегулирования корпоративных отношений. А если такой инструментарий есть (что мы только что попытались доказать), то реализуя принцип диспозитивности, мы можем вывести следующую "максиму" регулирования корпоративных отношений: участники корпоративных отношений должны иметь возможность самостоятельно и на свой страх и риск определять содержание таких отношений посредством учредительных документов юридических лиц и сделок, действуя в рамках лишь тех императивных ограничений, которые обусловлены (1) необходимостью установления общих основ оборота ("правил игры"), (2) публичными интересами и (3) заслуживающими внимания интересами отдельных участников оборота.

Продолжая жить с допущением, что в сегодняшней России источников норм корпоративного права нет, посмотрим, какого рода императивные предписания в интересующей нас сфере могли бы появиться исходя из перечисленных факторов.

Первый фактор - основы оборота. Безусловной основой любого корпоративного законодательства должна быть имплементация теории юридического лица, т.е. закрепление признаков такового, фиксация принципа имущественной обособленности. Далее, необходимо установить основы правового положения или статуса юридических лиц, определив моменты их вступления в оборот и прекращения существования, порядок приобретения прав, принятия и исполнения обязанностей (понятие об органах); к этой же области следует отнести и установление понятий о реорганизации и универсальном правопреемстве юридических лиц. Следующий аспект - организационно-правовые формы юридических лиц, представляющие собой заготовки, модели для будущего саморегулирования корпоративных отношений*(225). Потребность унификации оборота корпоративных прав в масштабах государства требует фиксации по крайней мере основных начал такого оборота на уровне законодательства*(226). И наконец, должен быть установлен (декларирован) сам принцип диспозитивности, выражающийся в наличии у юридического лица учредительных документов. Естественно, простой констатации факта существования учредительных документов недостаточно - необходимо определить соотношение содержащихся в них положений с нормами иных источников правил корпоративного поведения (сделками, законом), а также урегулировать проблемы, связанные с возможными юридическими пороками данных документов.

Второй фактор - публичные интересы. Общеизвестно, что юридические лица создаются преимущественно для осуществления предпринимательской деятельности, которая в нынешних условиях активно регламентируется во всех развитых правопорядках. Тот факт, что юридическое лицо является субъектом не только гражданских, но и множества других правоотношений, прежде всего - трудовых, налоговых, отношений, связанных с лицензионно-разрешительной системой, не может не найти своего отражения и собственно в корпоративном праве. Во-первых, фискальные интересы требуют введения определенных норм, направленных на защиту кредиторов юридического лица, в том числе государства как сборщика налогов (по экономической сущности в этом своем качестве государство - это один из таких кредиторов). Во-вторых, государство в своих интересах может и должно активно использовать присвоенную им функцию давать "жизнь и смерть" юридическим лицам посредством института их регистрации в Едином государственном реестре. Наиболее очевидные, связанные с этим области приложения нормотворческих усилий - это регламентация процедуры регистрации (в частности, исключающая представление поддельных/подложных документов, регистрацию организаций на имена посторонних лиц и т.п.), а также определение оснований и процедуры принудительной ликвидации юридических лиц. В-третьих, именно государству в лице органов законодательной и исполнительной власти необходимо озаботиться выявлением лиц, ответственных за незаконную деятельность корпораций, т.е. взять на себя функцию по достижению прочности и стабильности законных интересов субъектов, положившихся на информацию об участниках и органах юридических лиц, содержащуюся в Едином государственном реестре, например, посредством установления публичной достоверности данного Реестра. Наконец, в-четвертых, на обеспечение государственного контроля могут быть направлены частноправовые императивные нормы о документировании деятельности юридических лиц*(227).

Третий фактор - интересы участников оборота (участников и контрагентов юридических лиц - корпораций). Именно здесь мы видим наиболее "плодоносные" источники императивных корпоративных правил. Говоря о задачах современного российского корпоративного права, большинство исследователей в качестве его приоритетных целей выделяют защиту интересов кредиторов хозяйственных обществ и миноритарных акционеров*(228). Учитывая сказанное выше, в том числе о возможности саморегулирования корпоративных отношений на началах большинства, а не на началах консенсуса, вполне понятно, что защищать интересы миноритарных акционеров, а тем более кредиторов, вообще не участвующих в управлении юридическим лицом, надо преимущественно императивными нормами. Начнем с кредиторов, интересы которых практически совпадают с интересами государства, осуществляющего фискальную функцию. Часть императивных норм, направленных на реализацию рассматриваемой задачи, относятся к текущей деятельности юридических лиц. Так, именно в целях защиты интересов кредиторов существует понятие уставного капитала, закрепляются требования по его наполнению и соотношению с чистыми активами, фиксируются ограничения на распределение прибыли юридических лиц и т.д. Другая часть соответствующих императивных норм относится к разного рода специфическим состояниям и процессам в деятельности юридических лиц - реорганизации, ликвидации, несостоятельности. Думается, что необходимость защиты интересов кредиторов, а особенно государства как сборщика налогов императивными нормами корпоративного права не вызывает сомнений и может специально не обосновываться. А вот о необходимости защиты интересов миноритарных акционеров надо сказать отдельно.

Хозяйственные общества, являясь объединением капиталов, заведомо предполагают определенное неравенство - зависимость возможности влиять на ведение компанией дел от размера имущественного взноса в компанию (доли участия)*(229). В этой связи само по себе наличие у определенного лица такой доли имущественного участия, которая не позволяет ему влиять на содержание решений, постановляемых участниками корпорации, вообще говоря, не должно бы рассматриваться как основание для введения специальных охранительных мер. Каждый субъект оборота должен понимать, что при внесении минимального имущественного взноса (в сравнении с другими участниками) проблематично рассчитывать на равные с ними возможности и стоит заранее приготовиться к определенному ущемлению интересов. В действительности в защите нуждаются интересы специфической группы инвесторов, приобретающих доли участия в публичных компаниях в своих интересах или (что случается гораздо чаще) в интересах многих лиц через различные формы коллективного инвестирования. Под последними (публичными компаниями), в свою очередь, можно понимать юридические лица, доли участия в которых предлагаются для приобретения публично, т.е. значительному или неограниченному кругу лиц. Как справедливо отмечает П. Беренс, указанные инвесторы по природе своей деятельности выступают как своего рода вкладчики и не участвуют (а зачастую и не могут участвовать) в реальном управлении корпорацией*(230). Для указанных лиц весьма важно наличие определенных стандартов (общих для всех публичных корпораций), которые не могут быть изменены посредством саморегулирования, - прежде всего, стандартов, относящихся к "прозрачности" корпораций (раскрытие информации, отчетность, аудит и т.п.), к качеству корпоративных процедур и корпоративного управления, к компенсационным механизмам, связанным со значимыми корпоративными событиями (выкуп акций и т.п.). Подобные стандарты позволяют профессиональным инвесторам тратить меньше времени на изучение специфики отдельных корпораций, что повышает эффективность их основной деятельности.

Что же до миноритарных участников компаний, не относящихся к разряду публичных (условно назовем их частными компаниями), то необходимость специальной, усиленной защиты их интересов в ущерб свободе саморегулирования вызывает огромные сомнения. По всей логике экономического оборота, участие подобных субъектов в частных корпорациях должно осуществляться на свой страх и риск, без законодательной "подушки" в виде специальных императивных правил - во всяком случае, вступление в корпорацию здесь оговаривается индивидуально и осуществляется добровольно (предполагаем также, что и осознанно - лицо знает, что такое акция и кто такие акционеры, понимает, что происходит при покупке акций и т.д.). Для защиты же от откровенно криминальных ситуаций существуют традиционные гражданско-правовые механизмы, связанные с последствиями обмана, насилия, угроз и тому подобных действий в гражданском обороте, которые вполне применимы и в корпоративных отношениях.

Говоря об интересах участников оборота как о факторе, предопределяющем наличие императивного элемента в регулировании корпоративных отношений, нельзя не отметить еще два момента, о которых, к сожалению, высказываются нечасто. Во-первых, законодатель в интересах стабильности оборота должен предусмотреть разрешение ситуаций, в которых саморегулирование и самоуправление корпорации привело ее к управленческому тупику, прежде всего невозможности формирования органов управления (здесь наиболее характерный случай - истечение срока полномочий прежнего единоличного исполнительного органа и невозможность избрать новый). Во-вторых (и это во многом связанный с предыдущим вопрос), императивные нормы корпоративного права должны защищать добросовестных контрагентов юридического лица. Базисный принцип, выработанный многовековой практикой, здесь очень простой. Законодательно должно быть установлено понятие об органе юридического лица - лице, совершающем сделки от имени корпорации (юридического лица) и представляющем ее в иных правоотношениях (процессуальных, налоговых, иных публичных правоотношениях и т.п.). Сведения о лицах, выполняющих функций таких органов, должны фиксироваться в Едином государственном реестре юридических лиц и быть (как минимум) публичными, а еще лучше - также обладать свойством публичной достоверности. Идеальна ситуация, при которой контрагент, вступая в отношения с юридическим лицом, обратившись к Государственному реестру, может быть уверен в нерушимости заключенных сделок независимо от соблюдения внутрикорпоративных процедур принятия решений о таковых, их одобрении, согласовании и т.п. Впрочем, возможно, что с точки зрения баланса интересов контрагентов и участников юридического лица для отдельных сделок и могут быть установлены исключения из изложенного принципа. Например, при отчуждении всего бизнеса (имущественного комплекса) компании или при заключении договора на сумму, сопоставимую с валютой баланса лица, контрагенту может быть вменено в обязанность проверить получение лицом, совершающим сделку, необходимых одобрений от других органов компании.

3. Если все выше изложенное кажется уважаемому читателю правильным и разумным, то современное российское корпоративное законодательство должно вызвать у него состояние искреннего недоумения.

В первую очередь, мы не можем не обратить внимание на то, как в нем урегулированы те вопросы, которые, исходя просто из здравого смысла, должны были бы регулироваться императивными нормами обстоятельно и подробно.

Рассмотрим два следующих примера.

Первый пример связан с вопросом правового режима доли в уставном капитале; особенно интересно его рассмотреть в сравнении с правовым режимом акции.

Как законодательство регламентирует вопрос об обороте акций? Во-первых, мы имеем общие дефиниции ГК и Закона об АО, а также целых три статьи последнего, посвященные реестру акционеров. Далее, в ГК мы обнаруживаем определение понятия бездокументарная ценная бумага (ст. 149), правовой режим которой - это один из основных вопросов, регулируемых Законом о рынке ценных бумаг. В развитие норм этого Закона принят целый комплекс нормативных документов ФСФР России (ранее - ФКЦБ России), подробно регламентирующих функционирование так называемой учетной инфраструктуры, т.е. специализированных организаций, занимающихся учетом прав на бездокументарные ценные бумаги.

Конечно, неразумно ждать столь же подробного регулирования оборота долей в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью. Эти доли не обращаются на биржах, число участников обществ данной организационно-правовой формы законодательно ограничено. Однако реальность такова, что доли в отдельных обществах с ограниченной ответственностью меняют владельцев десятки раз, и, наверное, участники оборота этих долей вправе рассчитывать хотя бы на минимальное внимание к их интересам. Что же обнаруживается на деле? Более-менее детальной регламентации удостоились вопросы, связанные с преимущественными правами покупки доли (ст. 21 Закона об ООО), есть специальная (хоть и не очень содержательная) статья про залог долей в уставном капитале (ст. 22 Закона об ООО), а также статья про обращение взыскания на долю (ст. 25 Закона об ООО). Прекрасно. Но что же представляет собой сама пресловутая "доля участия"? Это звучит неправдоподобно, но тем не менее это факт: законодатель полностью отказался от всяких попыток определения правовой природы доли в уставном капитале общества с ограниченной ответственностью! Данный объект гражданского оборота не отнесен ни к одной более общей категории, из-за чего ему чрезвычайно сложно подобрать и место в системе объектов гражданских прав; законодательно, во всяком случае, "доля участия" не приравнена ни к имущественным правам, ни к ценным бумагам, ни к вещам в целом. Кто здесь должен быть "благодарен" нашему государству - так это ученые-цивилисты: дискуссиями о правовой природе доли в уставном капитале теперь можно зачитываться почти так же, как детективами.

Ну да бог с ней, с правовой природой - обратимся к более прозаической материи - учету прав на доли в уставном капитале. Во всем Законе об ООО обнаруживается лишь один абзац, который с уверенностью можно считать посвященным данной проблематике: "Общество должно быть письменно уведомлено о состоявшейся уступке доли (части доли) в уставном капитале общества с представлением доказательств такой уступки. Приобретатель доли (части доли) в уставном капитале общества осуществляет права и несет обязанности участника общества с момента уведомления общества об указанной уступке". Содержательно, не правда ли? Но этим все не исчерпывается. Даже при столь примитивной регламентации процесса российский законодатель умудрился основательно его запутать. В дополнение к подаваемым уведомлениям состав участников общества еще и (1) указывается в учредительных документах (ст. 12 Закона об ООО), а также (2) фиксируется в едином государственном реестре юридических лиц (ст. 5 Федерального закона от 8 августа 2001 г. N 129-ФЗ "О государственной регистрации юридических лиц и индивидуальных предпринимателей"). Каково соотношение трех названных учетных систем - уведомлений, учредительных документов, записей в ЕГРЮЛ? Точно это никому сегодня не известно, а потому поле как для научной дискуссии, так и для практических экзерциций - просто шикарное. Причем можно обсуждать как общую проблематику, вроде, например, вопроса о том, что является доказательством права на долю, так и множество частных вопросов, например, о том, как быть приобретателю доли, если другие участники общества отказываются вносить изменения в учредительные документы.

На самом деле, странность (если не сказать - глупость) ситуации становится еще более очевидной, когда решение всех обозначенных проблем обнаруживается едва ли не на поверхности... Общеизвестно, что общество с ограниченной ответственностью - это организационно-правовая форма, предназначенная для частных компаний, т.е. компаний, права участия в которых не предназначены для публичного предложения и обращения. Напротив, акционерное общество - организационно-правовая форма, задуманная как раз для публичных компаний*(231). Конечно, различия в правовой регламентации корпоративных отношений частных и публичных компаний наличествуют; они предопределяются самим различием этих типов корпораций и, стало быть, в какой-то степени естественны. Но есть ли необходимость в различном юридическом оформлении прав участия в публичной и в частной корпорации? Почему право на участие в частной компании не может удостоверяться акцией - инструментом, существующим в очень похожем виде практически во всех правопорядках мира? Поскольку современное российское законодательство формировалось под влиянием идолопоклоннического отношения к немецкой юридической мысли, неудивительно, что одно из немногих оправданий, хотя бы претендующее на логичность, обнаруживается в уже упоминавшемся очерке Питера Беренса*(232). Оказывается, отказ от придания доле участия в обществе с ограниченной ответственностью статуса ценной бумаги (читай - акции) направлен на предотвращение использования данной организационно-правовой формы для привлечения капиталов на открытом рынке! Ну что тут скажешь? Воистину горькая ирония состоит в том, что последние финансовые пирамиды, с "грохотом" рухнувшие в России, были построены на основе компаний, созданных именно в форме обществ с ограниченной ответственностью*(233). Вообще легальное привлечение капитала посредством публичного предложения прав (долей) участия в корпорации (акций) и в России, и в цивилизованных странах Запада сегодня обставлено таким количеством барьеров и условий, что обосновывать введение категории "доля в уставном капитале" соображениями, связанными с защитой инвесторов, просто как-то нелепо. А любителям исторически близких правопорядков хотелось бы напомнить, что любое национальное законодательство заведомо несовершенно, ибо несет в себе, помимо рациональных элементов, также кучу рудиментов и несуразностей, связанных с историческими и культурными особенностями конкретной страны. Переносить последние в российскую правовую систему совсем необязательно.

4. Наверное, изложенным примером можно было бы и ограничиться*(234), если бы он приводил нас к следующему (правильному) выводу: коль скоро столь важный вопрос, явно подлежащий императивному законодательному регулированию, оказывается практически не урегулированным, то наверняка по тем вопросам, которые должны разрешаться посредством саморегулирования, избытка императивных предписаний не обнаружится. Соответствует ли этот вывод действительности? Как бы не так!

Для начала вспомним о необходимости различий в регламентации корпоративных отношений в частных и публичных компаниях. Как мы ранее отмечали, доля императивных предписаний в отношении публичных компаний должна быть (в целях защиты интересов мелких профессиональных инвесторов) несколько большей, чем в отношении компаний частных. Это, конечно, не означает, что акционерные общества - публичные компании непременно надо "зарегулировать" - в конце данного очерка мы еще вернемся к этому вопросу. Пока же обратим свои взоры туда, где принцип диспозитивности должен был бы воистину править бал - взглянем на законодательство об обществах с ограниченной ответственностью.

В литературе можно встретить (в качестве практически общепризнанного) утверждение о том, что общество с ограниченной ответственностью как организационно-правовая форма предоставляет широчайшие возможности для саморегулирования, во всяком случае - самые широкие в российской правовой системе*(235). Для проверки этого утверждения обратимся к двум конструкциям, широко обсуждающимся в последнее время в литературе: выход (ст. 26 Закона об ООО) и исключение участника из общества с ограниченной ответственностью (ст. 10 Закона об ООО).

Прежде всего, отметим, что оба рассмотренных института явно касаются внутрикорпоративных отношений, и влияние реализации соответствующих норм на прочих участников оборота весьма неочевидно*(236). В этой связи ст. 10 Закона об ООО выглядит особо впечатляюще - в ней волшебным образом сочетается практически воинственная императивность с удивительной лаконичностью предписаний. В пять строчек законодатель уместил: (1) исчерпывающий перечень оснований для исключения участника из общества (грубое нарушение своих обязанностей или действия (бездействие), существенно затрудняющие либо делающие невозможной деятельность общества); (2) требования к субъектам, которые могут требовать исключения участника из общества (участники с долей, превышающей 10%); (3) порядок исключения ("судебный"). Стоит добавить, что последствия исключения участника из общества также определены императивно - в п. 4 ст. 23 Закона об ООО. И как тут, казалось бы, не согласиться с высказываемыми в научных дискуссиях суждениями о необходимости конкретизации, расширении и углублении нормативных предписаний, относящихся к процедуре исключения участников из общества с ограниченной ответственностью*(237).

Статья 26 Закона об ООО, посвященная выходу участника из общества, во-первых, несколько более объемна, а во-вторых, все же содержит в себе некоторый элемент диспозитивности (право в определенных рамках установить учредительными документами срок выплаты стоимости доли вышедшему участнику). Однако и здесь основные положения установлены императивно: прежде всего, не подлежит ограничению право участника выйти из общества с ограниченной ответственностью, жестко зафиксирована методика расчета стоимости доли вышедшего участника, определены некоторые последствия выхода и т.д. Ну как и здесь не возникнуть научной дискуссии! Часть авторов убеждены в том, что конструкция выхода участника из общества с ограниченной ответственностью как таковая серьезно подрывает стабильность хозяйственной деятельности предприятий, функционирующих в данной организационно-правовой форме*(238). Другие возражают им в том смысле, что общество с ограниченной ответственностью, являясь объединением капиталов, также содержит в себе элементы объединения лиц, и с учетом последнего фактора участники общества с ограниченной ответственностью должны иметь возможность выйти из бизнеса, особенно принимая во внимание низкую ликвидность долей в уставном капитале; при этом финансовую стабильность общества можно обеспечить, урегулировав определенным образом процедуру выхода, т.е. введя некоторые ограничения и условия*(239).

Постараемся не включаться в полемику, но зададим ученым-юристам, судьям, и прежде всего обеспечивающему реформу корпоративного законодательства Минэкономразвития России, один простой вопрос: господа, а вы уверены, что ваше мнение спросили? Вы уверены, что именно вам судить, в каких случаях участник может выйти из общества с ограниченной ответственностью, а в каких случаях его надо исключать и как делать то и другое, не забыв про финансовую стабильность фирмы? Есть ли какой-то публичный интерес, которым вы руководствуетесь в своих суждениях (желательно только не про "однодневки")? Или, может быть, исключение и выход участников из общества с ограниченной ответственностью как-то негативно сказывается на интересах оборота в целом? Понятно, что в начале 90-х гг. прошлого столетия первые предприниматели знали про корпоративные отношения очень немного, и авторы первых законов в данной области (вооружившись кто литературой периода НЭПа, кто германскими цивилистическими моделями, кто переводными американскими нормативными актами) "несли" культуру в массы. Но, может быть, уже достаточно? С той поры прошло много времени (с момента принятия части первой ГК и Закона об АО, например, уже почти 15 лет), и мы все живем уже немного в другой стране. Может быть, сегодня участники гражданского оборота (обществ с ограниченной ответственностью) уже способны сами решить, следует ли им выходить из их конкретного общества с ограниченной ответственностью и на каких условиях? Может быть, российские предприниматели "дозрели" наконец до права самостоятельно определять и основания, и порядок исключения из общества с ограниченной ответственностью? Не пора ли законодателю сложить с себя миссию бесконечного "совершенствования" нормативного материала - "совершенствования", более необходимого для самих участников данного процесса, нежели его адресатов?

На наш взгляд, дело законодателя - определить саму возможность закрепления в учредительных документах общества с ограниченной ответственностью конструкций (оснований и процедуры) выхода и исключения из общества, а также ввести некоторые императивные ограничения, связанные с компенсационными выплатами в рассматриваемой ситуации (например, объявить недопустимыми выплаты исключенным/вышедшим участникам, приводящие к снижению чистых активов общества ниже размера уставного капитала или влекущие несостоятельность). Коротко говоря, речь должна идти об ограничениях, обоснованных или объяснимых хотя бы тем же публичным интересом или стабильностью оборота.

К сожалению, приведенные примеры не исчерпывают собой всех ситуаций, в которых Закон об ООО без каких-либо разумных причин отходит от начала диспозитивности гражданско-правового регулирования и существенно ограничивает возможности участников оборота в плане саморегулирования. Вот примеры наиболее вопиющих с точки зрения своей бессмысленности императивных предписаний*(240):

1) норма о необходимости единогласного решения участников общества по вопросу увеличения его уставного капитала на основании заявления участника общества/третьего лица (п. 2 ст. 19 Закона об ООО);

2) правило о невозможности устранения преимущественного права покупки доли в уставном капитале, продаваемой третьим лицам, императивно закрепленного в законе за другими участниками общества (п. 4 ст. 21 Закона об ООО);

3) предписание об обязательности согласования залога доли в уставном капитале с общим собранием участников общества - какое, позвольте узнать, отношение к моей (допустим) доле имеют другие участники общества, тем более - само общество в лице собрания его участников? (ст. 22 Закона об ООО);

4) положения, ограничивающие периодичность распределения прибыли в обществах с ограниченной ответственностью, а также применение иных принципов распределения прибыли, чем прямо пропорционально величине доли в уставном капитале (ст. 28 Закона об ООО);

5) норма о недопустимости полного лишения участника общества с ограниченной ответственностью права голоса на общем собрании участников (п. 1 ст. 32 Закона об ООО);

6) постановления, ограничивающие перечень вопросов, которые могут быть переданы в компетенцию совета директоров общества с ограниченной ответственностью (п. 2 ст. 32 Закона об ООО), а равно - запрещающие делегировать решение каких-либо вопросов, включенных законодателем в исключительную компетенцию общего собрания участников общества с ограниченной ответственностью, другим органам этого общества (п. 2 ст. 33 Закона об ООО);

7) запрет продления установленных законом сроков уведомлений, связанных с общими собраниями участников общества (п. 4 ст. 36 Закона об ООО);

8) указание о невозможности снижения числа голосов, необходимых для принятия решений по вопросам, отнесенным к компетенции общего собрания участников общества (п. 8 ст. 37 Закона об ООО);

9) императивное регулирование оснований и размера ответственности членов органов управления общества с ограниченной ответственностью (п. 2 ст. 44 Закона об ООО);

10) императивное правило, закрепляющее принципы распределения имущества между участниками ликвидируемого общества с ограниченной ответственностью (ст. 58 Закона об ООО).

5. Мы уже неоднократно выше отмечали, что деятельность акционерных обществ - публичных компаний - нуждается в подробной регламентации, исходя из интересов мелких профессиональных инвесторов. Является ли этот тезис основанием для "сплошной" регламентации, в результате которой устав, внутренние документы и прочие продукты саморегулирования деятельности акционерного общества могут лишь воспроизводить нормы "правильного" закона? Думается, что все-таки нет.

В контексте данной проблемы нельзя не указать в первую очередь на российскую специфику, порожденную приватизацией 90-х гг. прошлого века. Сегодня в России огромное множество предприятий функционируют в форме акционерных обществ, акции которых не обращаются, однако, на организованном рынке. Мелкие инвесторы в таких компаниях могут быть представлены как сторонними профессионалами (что реже), не имеющими к эмитентам акций никакого отношения, так и работниками (нынешними и бывшими) предприятий, получившими их акции при приватизации. Подобные акционерные общества можно считать своего рода "квазипубличными" компаниями, так как рынок их акций хоть и существует, но не является организованным. Должен ли статус подобных компаний совпадать со статусом нормальных публичных корпораций? Наверное, нет.

В то же время не обратить внимание на объективную реальность и законодательно приравнять участников "квазипубличных" юридических лиц к участникам частных компаний, это тоже было бы несправедливо: частные компании создаются самими участниками, что называется, "снизу", за счет имущества самих этих участников, в то время как имущественной основой акционерных обществ, созданных в процессе приватизации, служила публичная (государственная или муниципальная) собственность, сами эти акционерные общества создавались по инициативе государства ("сверху"), а круг их участников определялся не столько их инициативой и взаимоотношениями, сколько законодательством и Планом приватизации. Само собой разумеется, что текущая "корпоративная жизнь" таких акционерных обществ и их участников будет весьма мало похожа на корпоративную практику классических частных компаний, участники которых обыкновенно по крайней мере знакомы друг с другом. Думается, здесь необходима своего рода "золотая середина", т.е. должны существовать базовые общие требования ко всем акционерным обществам (основанные на презумпции их "приватизационного" прошлого), дополненные повышенными требованиями к "настоящим" или классическим акционерным корпорациям - публичным компаниям (место которым, на самом деле, конечно, не в законодательстве, а в биржевых правилах). Но в любом случае и те, и другие компании должны иметь возможности для саморегулирования. Рассмотрим несколько направлений, в которых законодатель и правоприменитель явно препятствуют полноценной реализации начала диспозитивности частного права.

Акционерные соглашения. Данная тематика в последнее время привлекает повышенное внимание специалистов*(241), однако для понимания ее сути и значимости необходимо сделать небольшое историческое отступление. Еще с 1990-х гг. в Российской Федерации существует практика заключения соглашений между акционерами акционерных обществ, причем как частных, так и публичных, по самому широкому перечню вопросов. Ввиду отсутствия категории "акционерное соглашение" в российском законодательстве, с одной стороны, и существования целого комплекса отработанных механизмов, с ней связанных, в зарубежных правопорядках (прежде всего в английском праве) - с другой, в большинстве случаев акционерные соглашения подчинялись их участниками иностранному праву с оговоркой о рассмотрении споров в международном коммерческом арбитраже. В пользу последнего обстоятельства сыграло еще и систематическое участие иностранных юридических лиц (как "настоящих" иностранных инвесторов, так и структур, подконтрольных российским предпринимателям) в соответствующих соглашениях. При этом, оглядываясь назад, можно признать, что рядом консервативно настроенных специалистов усматривались риски невозможности принудительного исполнения акционерных соглашений, подчиненных российскому праву, а также угроза порочности таких сделок (несмотря на их подчинение иностранному праву, да еще и с арбитражной оговоркой). Ситуация поменялась после рассмотрения российскими арбитражными судами спора о недействительности соглашения между акционерами ОАО "Мегафон"*(242). Провозглашенные судом тезисы можно подразделить на две категории: (1) по вопросам коллизионного права и (2) по вопросам корпоративного права. Первые (затрагивающие проблематику применимого права) выходят за рамки тематики настоящего очерка и уже рассматривались нами в другой публикации*(243). Ключевой же тезис по вопросам российского корпоративного права столь примечателен, что заслуживает быть процитированным: "В силу статей 96, 98 ГК и п. 2 ст. 1, п. 2 ст. 11 Закона об акционерных обществах статус и деятельность любого акционерного общества Российской Федерации, права и обязанности акционеров российского юридического лица регулируются исключительно положениями российского законодательства и учредительными документами. Соглашения акционеров между собой возможны только по вопросам прямо определенным законом (ст. 98 ГК, ст. 9 Закона)".

Аргументированная критика данной сентенции уже звучала в печати (см. перечисленные выше публикации), и не хотелось бы повторять мысли уважаемых авторов. Добавим лишь, что в данном случае сложно говорить о не совсем верном толковании закона - здесь имеет место вопиющее пренебрежение со стороны суда к основополагающему началу гражданского права: принципу свободы договора. И еще хотелось бы предостеречь мало знакомого с данной проблематикой читателя от поиска обоснования тезиса суда в указанных им нормах - нет в них ничего, что можно было бы хоть как-то связать со сделанным выводом.

Весьма примечательно дальнейшее развитие событий. В Минэкономразвития России обратили внимание на то, что акционерные соглашения весьма часто заключаются в рамках серьезных инвестиционных проектов, и подобная судебная практика не добавляет инвестиционной привлекательности России. Решение было принято вполне очевидное - поменять законодательство. Так на свет появился проект федерального закона "О внесении изменений в Гражданский кодекс и Федеральный закон "Об акционерных обществах" (в части регулирования акционерных соглашений)"*(244). И в плане развития начал диспозитивности регулирования корпоративных отношений данный законопроект можно только поддержать. Если он станет законом, то по крайней мере участники оборота получат возможность использовать очень полезный и удобный инструмент регулирования инвестиционных отношений. Однако в целом все происходящее вызывает грустные мысли о нашем родном правопорядке.

Обратившись к тексту законопроекта, мы обнаруживаем, что под акционерным соглашением авторы понимают договор, регламентирующий осуществление участниками АО своих прав, прежде всего права собственности на акции и права голоса на общем собрании акционеров. Речь идет о возможности установления определенных ограничений на передачу акций третьим лицам, об обязательстве передать акции другой стороне акционерного соглашения при наступлении определенных обстоятельств, о согласовании позиций на собраниях акционеров, о регламентации выдвижения кандидатов и голосовании на собрании акционеров (кого можно выдвигать, за кого нужно голосовать и т.д.). Подобный подход в сочетании с отдельными правилами законопроекта о влиянии содержания акционерного соглашения на отношения его участников с третьими лицами (см. прежде всего п. 11 предполагаемой редакции ст. 32.1 Закона об АО) дает основания полагать, что авторы законопроекта озабочены применением в России акционерных соглашений лишь определенного типа. Предлагаемый ими механизм является, по существу, единственно возможным для акционеров публичных компаний, где наряду с участниками соглашения есть также и миноритарии, а может быть, даже и другие крупные акционеры. Обязательства, вытекающие из соответствующего соглашения, обеспечиваются ответственностью в форме убытков и неустойки, однако как принудительное исполнение его условий, так и влияние оных на третьих лиц невозможно. Между тем, как справедливо указывается в литературе, круг вопросов, регулируемых акционерными соглашениями в мировой практике, весьма широк*(245). Многие из них касаются функционирования самого акционерного общества, в том числе вопросов его финансирования, распределения прибыли, работы органов управления и т.д. Конечно, в публичных компаниях данные сферы не должны регулироваться акционерными соглашениями, но есть ведь и частные компании, для которых, напомним, в Российской Федерации существует организационно-правовая форма общества с ограниченной ответственностью.

Конечно, радость вселяет тот факт, что разработчики пояснительной записки к рассматриваемому законопроекту обратили внимание на "чрезмерную регламентацию большинства сфер функционирования акционерного общества". Но печально то, что либерализация российского корпоративного законодательства началась, по существу, с конца - с "внедрения" специфического элемента дозволения, предназначенного для регулирования отношений акционеров публичных компаний. При этом Минэкономразвития России параллельно с либерализацией акционерного законодательства без тени сомнения борется за полный законодательный запрет выхода из обществ с ограниченной ответственностью. Наконец, еще более печально то обстоятельство, что либерализации подвергается то, что в ней по природе своей не нуждается. Проанализировав перечень вопросов, которые согласно рассматриваемому законопроекту должны регулироваться акционерным соглашением, несложно обнаружить полное отсутствие препятствий для заключения таких соглашений в действующем законодательстве. Более того, статус данных сделок, выводимый из существующего закона, будет ровно таким, как предполагают разработчики проекта, - сделки не будут затрагивать третьих лиц, не будут порочить результаты голосования акционера и решения органов управления акционерного общества и т.д. И дело здесь не только в том, что государство встает на заведомо порочный путь борьбы с судейской некомпетентностью*(246) при помощи изменения закона. Не менее грустно, что законодатель собственноручно превращает начала свободы договора и диспозитивности гражданско-правового регулирования в декларативные принципы. Даже подразумевая, что решение по "делу "Мегафона" уже не отменить, можно было бы как-то расширить ст. 421 ГК, попытаться сделать ее понятнее судьям арбитражных судов... Но нет, законодатель практически соглашается с судьями и тем самым убеждает участников оборота в том, что с договорными конструкциями, не предусмотренными законом, в России лучше не связываться. Безопаснее дождаться момента, когда ту или иную конструкцию признает законодатель. В свою очередь, подобный подход сковывает нормотворчество участников оборота и приводит их к мысли, что за них должен думать законодатель, который, как следствие, впадает в пучину бесконечного "совершенствования" нормативного материала в угоду... аппетитам практики. В конечном счете, это не нужно даже судьям, поскольку при их загруженности необходимость раз в два месяца изучать очередные новеллы к корпоративному законодательству вряд ли можно назвать приятной.

Привилегированные акции. Если объем прав по обыкновенной акции определен законом, то объем прав по привилегированным акциям определяется в каждом конкретном акционерном обществе и в рамках каждого выпуска индивидуально, т.е. требует ознакомления как минимум с уставом общества. Соответственно, любой инвестор, принимая решение о приобретении привилегированных акций, должен составить представление о конкретной ценной бумаге на основании документов эмитента. С этой точки зрения Закон об АО явно излишне ограничивает возможности регламентации режима привилегированных акций, сводя их, по сути, к установлению размера дивиденда и ликвидационной стоимости. В качестве наиболее перспективных направлений либерализации данного режима можно назвать следующие: (1) возможность предоставления права голоса не только при невыплате дивидендов, но и по определенным вопросам (например, один представитель в совете директоров по всем привилегированным акциям); (2) возможность конвертации привилегированных акций в долговые обязательства при наступлении определенных обстоятельств; (3) возможность погашения привилегированных акций по определенной стоимости при наступлении определенных обстоятельств. Тем самым российское законодательство продвинулось бы к внедрению категории "классов акций", давно известной развитым правопорядкам*(247).

Структура органов управления. Не вызывает сомнения необходимость законодательного закрепления минимальных требований к структуре органов управления публичных компаний, обусловленных заботой как о стабильности оборота (у общества должны быть органы, представляющие его вовне, причем такие органы должны быть одинаковы во всех акционерных обществах), так и о мелких инвесторах (у общества должен быть совет директоров, надзирающий за менеджментом). Однако сферу, например, контрольно-ревизионной деятельности вполне можно было бы отдать на откуп саморегулирования, сохранив лишь требование об обязательном аудите отчетности в предусмотренных законом случаях. В результате, например, появилась бы возможность кумулятивного избрания ревизионной комиссии, обеспечивающая доступ миноритариев к соответствующей функции. Для многих компаний привлекательной оказалась бы и перспектива полного отказа от ревизионной комиссии*(248) за счет "легализации" системы внутреннего аудита, подчиненной совету директоров.

Основание и размер ответственности органов управления. Статья 71 Закона об АО сформулирована достаточно абстрактно, но все же, как и большинство норм закона, императивно. И если с императивным регулированием ответственности членов совета директоров еще можно согласиться (хоть и не без тени сомнений), то вот основания и размер ответственности генерального директора и членов правления явно должны регулироваться более либерально. Разумеется, ни при каких обстоятельствах нельзя признать допустимым освобождение менеджмента от ответственности за убытки, причиненные умышленными или преступными действиями. Однако вполне мыслима, например, ситуация, когда топ-менеджер, принимая руководство компанией, находящейся в тяжелом положении и нуждающейся в срочных рискованных решениях, захочет сложить с себя ответственность за убытки, причиненные по неосторожности, или хотя бы лимитировать ее (обоснованный риск). Может быть и иная ситуация: условия работы столь привлекательны для кандидата, что он готов отвечать за убытки компании даже на самых жестких условиях (по принципам ответственности за нарушение предпринимательских обязательств). Почему нет? В любом случае указанные вопросы должны в первую очередь регулироваться договорами с управленцами. Закону здесь уместна функция определения общих границ, прежде всего в плане введения указанных выше ограничений.

Приобретение размещенных акций и правовой режим казначейских акций. Данная тематика в контексте правового регулирования является весьма непростой. Приобретение акций может применяться компанией и как форма выплаты части прибыли, и как механизм защиты от поглощения, и в некоторых других целях*(249). Российский законодатель регулирует данную процедуру очень жестко даже на фоне явно избыточной императивности акционерного законодательства. Здесь и уровень компетенции для принятия решения (собрание акционеров или совет директоров), и ограничение количества приобретаемых акций (10%), императивное определение цены и срока приобретения акций (рыночная цена, приобретение в течение не более чем 30 дней), и даже предельно жесткое регулирование судьбы "казначейских" акций (реализация в течение года по рыночной стоимости). Наверное, законодателю было бы нелишне для начала определиться с теми целями, которые он преследует, регулируя условия и порядок приобретения обществом размещенных акций. Если законодатель, например, обеспокоен перспективой исчезновения у общества акционеров, то вполне достаточно закрепить правило о недопустимости приобретения 100% собственных акций. Если обеспокоенность более глубокая (например, стоит задача не допустить сосредоточения в руках общества (читай - менеджмента) контрольного пакета собственных акций), то можно признать полный провал выполнения этой задачи. В соответствующих целях менеджмент российских компаний давно и успешно использует дочерние общества*(250). Другие предположения о целях регулирования тоже как-то мало согласуются с имеющимся нормативным материалом: рынок акций нельзя обезопасить от влияния эмитента опять-таки по причине возможности использования последним своих дочерних структур, использование приобретения акций в качестве инструмента распределения прибыли действующим законом существенно не ограничивается. В общем ст. 72 Закона об АО остается одной из самых туманных с точки зрения своих целей норм российского корпоративного права. Только по уяснении этих целей и можно попытаться понять, каким же действительно должно быть регулирование данного вопроса.

* * *

В заключение хотелось бы сказать вот о чем. В российской юридической доктрине почему-то принято мистифицировать определенные факторы, раздувая их значение до космических размеров. Так, любимейшие многими цивилистами темы - это исторические традиции и правовые семьи. Между тем, как уже говорилось, любой национальный правопорядок не идеален. Так было и так, наверное, будет, и Россия, видимо, не станет исключением. Но разве не благородна цель приближения чего-то неидеального к идеалу? Может ли в правовой сфере идеал достигаться минимизацией регулирования? Спросите у любого специалиста, занимающегося трансграничными договорами практически в любой области, - право какой страны наиболее популярно? Можно спорить, что ответ будет - "английское". И это не потому, что английское "право контрактов" написано лучшими юристами, содержит самые совершенные и уникальные юридические конструкции, а всего лишь потому, что оно дает наибольшую свободу усмотрения сторонам. Корпоративное право, конечно, не договорное, в нем, как указывалось выше, должно воплощаться множество противоречивых интересов, но в этом ли главное? Такое ощущение, что в стремлении совершенствования данной области цивилистики забывается критерий, который, по-хорошему, должен быть главным, - возможность воплотить в рамках применимых норм максимальное число бизнес-решений, не противоречащих основам правопорядка и не создающих угрозу интересам добросовестных третьих лиц - участников оборота.

POST SCRIPTUM. Когда данная рукопись уже сдавалась в печать, свет увидел Федеральный закон от 30 декабря 2008 г. N 312-ФЗ "О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации", основательно изменивший Закон об ООО и воплотивший многие идеи, будоражившие умы специалистов по корпоративному праву в течение последних лет, в том числе идеи, освещенные в настоящим очерке.

Указанный закон, при первом знакомстве, оставляет довольно противоречивые впечатления. Прежде всего, и на самом деле к большому нашему сожалению, он не делает данный очерк утратившим актуальность применительно к регламентации корпоративной жизни ООО.

Нельзя не отметить, что законодатель попытался наконец-то решить некоторые проблемы регулирования, на которых мы останавливались выше. Так, в поправках большое внимание уделено правовому режиму доли в ООО - теперь его регламентация стала гораздо объемнее и детальнее. Но, увы, мы по-прежнему не видим четкого определения правовой природы доли в уставном капитале, не говоря уже о приравнивании долей к акциям. И в этой связи уже не удивляет ни воспроизведение принципа тройной фиксации корпоративных прав (вместо уведомления ООО - нотариальное удостоверение сделки, а вместо указания участников и размера их долей в учредительных документах - специальный список участников, который ведет общество; при этом сохранилось указание участников в ЕГРЮЛ), ни откровенная запутанность и сложность новых правил оформления передачи долей, ни, наконец, их очевидная неспособность надлежащим образом защитить стабильность оборота (достаточно сказать, что теперь момент перехода доли в уставном капитале определен как момент нотариального удостоверения сделки по ее отчуждению). Впрочем, данная проблема заслуживает, наверное, отдельного и весьма детального обсуждения.

Что же до расширения диспозитивности в регулировании статуса ООО, то здесь нельзя не указать на позитивные сдвиги в некоторых вопросах (и с него, наверное, правильнее начать), а именно: 1) участникам ООО предоставлена возможность решать вопрос о допустимости выхода из общества в учредительных документах; 2) появились возможности по расширению компетенции совета директоров; 3) наконец-то произошло долгожданное признание законодателем юридического механизма "соглашения акционеров", т.е. на самом деле, участников ООО (о негативной стороне подобного признания написано в очерке). Перечисление хотелось бы продолжить, но, увы, в целом подобного позитива в поправках немного. К сожалению, большинство малообоснованных императивных предписаний в Законе об ООО сохранилось - речь идет прежде всего о нормах, практически не затронутых реформой, т.е. о регулировании исключения участника из общества, о распределении прибыли, о ликвидации общества и т.д. И даже там, где законодатель добавил диспозитивности, зачастую остается ощущение "половинчатости" решений. Возьмем в качестве примера правила об осуществлении преимущественного права. Возможность определения специальной цены покупки доли для участников ООО по преимущественному праву (не связанной с ценой предложения третьему лицу) крайне востребована практикой, и это однозначный плюс. Но сами по себе преимущественные права по-прежнему нельзя устранить учредительными документами, сроки их реализации почему-то можно лишь удлинять, но не сокращать... В общем, хотя и нельзя не отметить правильность направления движения, избранного российским законодателем в деле реформы корпоративного права, однако, к сожалению, пока мы видим лишь первые робкие шаги на пути к торжеству начала диспозитивности в данной области российской цивилистики.