(Cтатья подготовлена при участии Л. П. Латаша и В. С. Ротенберга)

(1) В истории изучения неосознаваемой психической деятельности развитие представлений о функциях сна занимает исключительно важное место. Вся теория, сформулированная З. Фрейдом, базировалась на исследовании сновидения [5] и конверсионной истерии, и такой анализ выступал в свое время как один из адекватных методов проникновения в сферу бессознательного, хотя он не выходил за рамки чисто психологических и клинико-феноменологических поисков и определений.

По мере появления более точных приемов изучения (нейрофизиологических, биохимических, психофизиологических и др.), знания о конкретных процессах, происходящих в мозгу во время сна, расширялись и углублялись. Но при этом становилось все труднее систематизировать и обобщать эти знания на основе единой теоретической концепции функций сна, особенно при стремлении включить в сферу анализа поведенческие и психологические аспекты относящихся сюда крайне сложных междисциплинарных проблем.

Какие же концепции функций сна находятся в настоящее время з центре внимания? Стало общепризнанным и не вызывает возражений представление об адаптивной функции сна. Однако по вопросу, в чем именно состоит эта адаптивная функция, высказываются разноречивые мнения.

Говорить о поведенческой адаптации во время сна трудно хотя бы потому, что в этом состоянии почти полностью отсутствует взаимодействие с внешним миром (). Можно, правда, допустить, что адаптационные процессы в фазе сна имеют, главным образом, внутреннюю направленность, т. е. что их объектом является сам организм, а содержанием - изменения, обусловленные деятельностью (поведенческой активностью), происходившей в предшествовавшей фазе бодрствования, и/или подготовкой к активности в последующем бодрствовании. Такое истолкование было использовано исследователями, постулирующими так называемую восстановительную функцию сна [9]. Но когда возникает проблема природы, характера этой функции, единомыслие опять таки отсутствует.

Существующие мнения группируются в данном случае вокруг двух различных позиций. Согласно одной из них, восстановительные процессы, происходящие в мозгу во время сна, носят пассивный характер и безразличны по отношению к содержательной стороне адаптации на поведенческом и психическом уровнях. Эти процессы заключаются только в подготовке условий для последующего бодрствования, не оказывая прямого влияния на психологический аспект активности в этом состоянии. Такая позиция сближает процессы, происходящие в мозговых образованиях во время сна, с процессами в других физиологических системах и сводит их в основном к восстановлению структуры и энергетических потенциалов тканей. Очевидно, что при таком понимании не остается места для какой-либо специфической роли психической (в том числе неосознаваемой психической) активности, характерной для сна. Даже напротив, активность мозга в условиях сна трактуется как направленная на торможение, на подавление психических процессов, на "разгрузку" от них мозга.

Вторая позиция исходит из противоположного представления, по которому во время сна адаптационная деятельность мозга является активной в плане именно содержательной стороны психических процессов. Предполагается, что в мозгу во время сна происходит переработка, преобразование, с участием эмоционально-мотивационных процессов, информации, поступившей в период предшествовавшего бодрствования, причем эта переработка отличается от таковой в бодрствовании не столько количественно, сколько качественно, особым характером своей организации. Представление о восстановительной функции сна при этом не снижается, но "восстановление" понимается не как отдых и пассивное накопление ресурсов, а как результат актив ной реорганизации воспринятой информации, как "восстановление" информационных емкостей кратковременной памяти, эмоционального "равновесия", нарушенной системы "психологической защиты" и т. п. Хотя грань между бодрствованием и сном при таком расширенном толковании восстановления несколько стирается, поскольку каждое из этих состояний становится возможным рассматривать как "восстановительное" по отношению к другому, очевидно, что признание "информационной" гипотезы функций сна () само по себе отнюдь не означает принципиального отрицания определенных структурно-восстановительных процессов в мозговой ткани. Напротив, подобные процессы и с позиций этой гипотезы неизбежны, поскольку только они могут быть материальной основой активности, обеспечивающей в каких-то формах закрепление реорганизованной информации.

В свете современных данных вряд ли, однако, может претендовать на признание представление о накоплении энергетического потенциала в нейронах для последующей "разрядки" в период бодрствования как об единственном проявлении активности мозга во время сна. Ни сопоставительные непосредственные биохимические исследования энергетического метаболизма мозга во время сна и бодрствования, ни косвенные показатели (мозговой кровоток, поглощение О₂), ни результаты исследования активности отдельных нейронов не дали сколько-нибудь весомых доказательств в пользу такого заключения. Более того, основные результаты многочисленных исследований сна на разных уровнях" - биохимическом, нейрофизиологическом (клеточном, мозговых механизмов), психофизиологическом, психологическом - весьма трудно объединить на базе "пассивной" позиции, тогда как признанию активного и содержательного характера процессов "внутренней" адаптации во сне такие факты, по крайней мере, не противоречат.

Биохимические исследования показали, что наиболее существенные изменения мозгового метаболизма во время сна связаны с синтезом белков и нуклеиновых кислот. Усиление этого синтеза в некоторых стадиях сна свидетельствует не только о повышении интенсивности пластических процессов, но (учитывая свойства названных соединений как носителей "информационных" молекул) также, по-видимому, о создании особых возможностей для фиксации в субстрате результатов переработки информации, носящих "завершенный" характер.

Наиболее важные итоги изучения мозговой активности во время сна дают, таким образом, основание для двух существенных выводов: о сне как о деятельном состоянии мозга и о том, что различия между бодрствованием и сном являются не столько количественными (имеется в виду соотношение числа возбужденных и заторможенных нейронов), сколько качественными, с акцентом на изменение пространственно-временной организации нейронных процессов. Такое понимание, очевидно, несовместимо с представлением только об "отдыхе" нейронов во время сна (или в какой-либо из его стадий), облегчающем их энергетическое восстановление. Значительно больше оснований считать, что активность нейронов мозга во время сна, т. е. в условиях отсутствия выраженного взаимодействия с внешним миром, лежит в основе мозговой деятельности, имеющей отношение к оперированию информацией. Переход в "медленном" сне к синхронной активности больших популяций нейронов коры и таламуса (с характерным рисунком "пачка - пауза") не может расцениваться как аргумент против подобного представления, ибо, во-первых, остается пока еще неизвестной функциональная сущность упомянутой биоэлектрической активности и, во-вторых, эта активность зарегистрирована лишь на крупных нейронах, преимущественно эфферентных, тогда как масса мелких нейронов ("внутренних", - интернейронов) может характеризоваться иной динамикой потенциалов, чему уже имеется некоторое подтверждение. Стереотипный характер чередования фаз "медленного" и "быстрого" сна во "внутри-сонном" биоритме также не является основой для возражения, ибо подобная стереотипия может трактоваться как повторяемость генетически предопределенного набора процессов, обеспечивающего обработку последовательных порций информации (или получение последовательных порций конечного результата).

В "быстром" сне имеет место не только значительная активация корково-таламических формаций, превосходящая таковую в состоянии напряженного бодрствования, но и активация лимбической системы [2]. У животных при этом регистрируется выраженный регулярный ритм в гиппокампе, разряды амигдалярных "веретен". Так как в условиях бодрствования эти показатели отражают состояния мозговых систем при мотивированном поиске, направленном внимании, т. е. состояния, связанные с активированием эмоционально-мотивационных аппаратов мозга, то имеются основания связывать их с эмоционально-мотивационной активностью и в "быстром" сне. В пользу такого понимания говорят также данные о периодическом ослаблении гиппокампального ритма с появлением в коре синхронизированных колебаний альфа-диапазона, весьма сходных с феноменом послеподкрепительной синхронизации при бодрствовании. Имеются указания на отражение в разных фазах сна разных этапов инстинктивного поведения: в "медленном" сне - побуждающего (appetitive), в "быстром" сне - реализующего (consummatory) и, возможно, эффектов подкрепления, обуславливающего гедонические свойства сна.

О связи процессов, происходящих в "быстром" сне, с активированием эмоционально-мотивационной сферы свидетельствуют, наконец, данные о взаимозависимости "быстрого" сна и самораздражения мозга, о редукции "быстрого" сна после реализации агрессивного поведения и об анатомическом перекрытии мозговых зон двух типов: (а) зон, экспериментальная активация которых проявляется в феномене самораздражения и в других формах эмоционального поведения и (б) зон, ведающих включением и поддержанием разных компонентов обеих фаз сна. Очевидно, что для понимания функционального значения активации систем, регулирующих эмоции и мотивации во время сна, необходимо "наведение мостов" от физиологии к психологии и теории поведения. Уже сам нейрофизиологический анализ процессов, протекающих в мозгу во время сна, заставляет, таким образом, обращаться к проблемам психической активности в этом состоянии, в ее связях с переживаниями и деятельностью, характерными для бодрствования.

В еще большей степени это общее понимание обосновывается данными психофизиологических исследований. Является установленным, что во время почти каждого эпизода "быстрого" она у здоровых испытуемых возникает психическая активность в виде сновидений. В отношении значения последних существуют две альтернативные точки зрения.

Согласно первой, сновидения в своей содержательной части лишены какого-то специфического смысла или скрытого значения, между ними на протяжении ночи, а также между ними и психической деятельностью в условиях бодрствования отсутствует логическая связь по содержанию. Они, следовательно, должны рассматриваться всего лишь как случайные комбинации образов (как своего рода психический "шум"), являющиеся пассивным следствием неорганизованной кортикальной активации. Легко понять, что такая точка зрения хорошо согласуется с позицией, связывающей функциональное значение сна, в основном, с безразличной в отношении психического содержания подготовкой условий для активного функционированного мозга в период бодрствования. Однако при этом трудно объяснимыми становятся факты, свидетельствующие о том, что такая психическая активность не только регулярно повторяется каждую ночь через определенные интервалы времени, но и является, по-видимому, весьма важной для мозга, который реагирует феноменом "отдачи" на ее искусственное подавление [4] (при исключении "быстрого" сна сновидения начинают активнее проявляться в "медленном" сне), что степень такой отдачи находится в зависимости от психического статуса субъекта и что сама депривация способна менять этот статус [6].

Учет этих обстоятельств заставляет признать, что за видимым хаосом сновидений открыта все-таки определенная систематичность, которая пока еще, правда, [недостаточно изучена. Поэтому исследователи, придерживающиеся второй точки зрения, рассматривают сновидения как содержательно значимую активность, связанную с деятельностью в условиях бодрствования, а также с другими сновидениями непрерывной цепью психических процессов, часть из которых развертывается неосознаваемым образом. Эта точка зрения хорошо согласуется с позицией, по которой во время сна осуществляется активная психически содержательная деятельность мозга, принимающая специфическое участие в формировании адаптивного поведения.

Антагонизм этих подходов очевиден и может показаться искусственно заостренным, но следует иметь в виду, что в принципиальном плане - третьего не дано: совмещение этих точек зрения является, по существу, переходом на позицию второй из них.

В самые последние годы были, довольно неожиданно, получены факты, создающие представление, что фазы сна, дифференцируемые по электрографическим показателям, являются в функциональном, психологическом плане одинаковыми или, по меньшей мере, что их различие в этом плане не установлено. Проще говоря, электрогенез - электрогенезом, а психика сама по себе. Такое мнение базируется на экспериментах, в которых было показано, что избирательная депривация как дельта-сна, так и "быстрого" сна характеризуется одинаковыми следствиями: в обоих случаях мозг "противится" подобной депривации и продуцирует в "восстановительную" ночь феномен "отдачи", а решение, после некоторых ночей депривации, набора психологических задач (включая тесты на внимание, обучение, память, тесты проективные) (выявляет дефицит психической работоспособности, по существу одинаковый по своему характеру при избирательной депривации любой из разновидностей сна [7].

Опубликование этих данных вызвало своего рода психологический шок у исследователей, получивших ранее факты иного типа. Весьма возможно, что эти новые данные были получены в более точно проведенных экспериментах и с фактической стороны достоверны. Однако выдвинутое на их основе заключение о психологической неразличимости функционального значения фаз "медленного" и "быстрого" сна является явно преждевременным.

Во-первых, это заключение было выдвинуто на основе определения психического состояния после депривации разных фаз сна, производившегося без опоры на какую-то четкую гипотезу о функциональном значении этих фаз. Испытуемым предлагались тесты, определяющие их работоспособность и реактивность и предполагающие использование знаний, накопленных на протяжении всей предшествовавшей жизни. Ответ зависел от общего состояния испытуемого, на которое экспериментальные манипуляции со сном влияли неспецифически, и поэтому, естественно, также был неспецифическим. В свете гипотез, выдвигающих представление об адаптационной роли мозговых процессов, развертывающихся во время сна, о связи этих процессов с ассимиляцией недавнею опыта и с реорганизацией на его основе существенных мозговых программ, описанные выше эксперименты вряд ли вообще могли что-либо подтвердить или опровергнуть. Они просто не адресовались к таким гиптезам, ибо испытуемые период депривации не подвергались воздействиям, имеющим специфическое отношение к предполагаемым функциям сна, а длительность экспериментов (не более нескольких дней) была слишком малой, чтобы в жизни здорового взрослого человека, да еще находящегося в лабораторных условиях, произошли события, дефицит в ассимиляции которых мог бы сказаться на выполнении примененного набора тестов.

Во-вторых, в настоящее время имеется уже значительное количество данных, показывающих неидентичность функционального значения разных фаз сна и тесно связанных с определенным концептуальным подходом. В опытах на животных было, например, показано, что в отличие от тотальной депривации сна, депривация сна "быстрого" вызывает расторможенность биологических влечений с явлениями гиперсексуальности, гиперфагии, двигательного возбуждения, агрессивности [8]. При разрушении стволовых формаций, осуществляющих тормозной контроль двигательной функции, только в "быстром" сне возникало резко напряженное в эмоциональном отношении поведение, близкое к галлюцинаторному. В исследованиях на людях показано, что наличие или отсутствие дельта-сна перед "быстрым" сном влияет на характер последующих сновидных переживаний. Только на фоне дельта-сна возникают такие психические состояния, как сомнамбулизм, ночные кошмары, а фармакологическое подавление дельта-сна - и только его - редуцирует их. Угнетение "быстрого" сна уменьшает представленность приступов нарколепсии и сочетается со снятием депрессивного состояния. Длительное (в течение нескольких месяцев) угнетение "быстрого" сна в лечебных целях приводит к заметным изменениям личности больного. У здоровых людей устранение "быстрого" сна снижает адаптацию к ситуациям стресса и т. д.

Таков далеко не полный перечень фактов (некоторые весьма интересные дополнительные, относящиеся сюда наблюдения представлены в статьях, включенных в настоящий раздел монографии), который делает сомнительной обоснованность вывода об отсутствии различия между фазами сна по признаку осуществляющейся в них психической активности. Отрицательные данные по этому поводу следует рассматривать гораздо скорее как свидетельство неадекватности в постановке экспериментов, чем как повод для сомнения в фактах, говорящих иное. Учитывая это обстоятельство, сторонники гипотезы только "отдыха" мозга во время сна стремятся иногда занять компромиссную позицию. Они готовы признать, что во время "быстрого" сна этот отдых сменяется активной психической деятельностью, но зато настаивают, что в "медленном" сне такая деятельность полностью отсутствует, "медленный" сон, в особенности дельта-сон, представляется им выражением полного прекращения психической активности и, следовательно, отдыхом мозга в истинном смысле этого слова.

Действительно, психическая активность в "медленном" сне встречается реже и носит обычно иной характер, чем в "быстром". К тому же есть основания в ряде случаев предполагать, что она привязана к особым, как бы включенным в "медленный" сон, компонентам "быстрого" сна [10] и, тем не менее, существуют определенные доказательства непрекращающейся психической активности и в "медленном" сне. Так, показано, что дельта-сон оказывает положительное влияние на сохранение в памяти и воспроизведение таких данных, в отношении которых была в свое время создана установка на запоминание, но наличие которых в прошлом опыте было неочевидным, замаскированным [1]. Это дает основание полагать, что во время дельта-сна происходит обработка материала, воспринятого в фазе бодрствования, связанная с учетом значимости этого материала, т. е. неосознаваемая психическая деятельность весьма сложного типа. Возможно, что характерная вегетативная активация, происходящая в дельта-сне (усиление спонтанных КГР, нерегулярность сердечного ритма), связана с эмоциональной активностью, сопутствующей процессам классификации и отбора подобной "неоприходованной" информации.

В этой связи нельзя не вспомнить давнее предположение З.Фрейда о "работе сна", которая осуществляется во время сна без сновидений и заключается в скрытой подготовке материала, используемого затем при формировании сновидений.

Все вышеизложенное свидетельствует, таким образом, в пользу предположения, что мозг во время сна осуществляет активную и целенаправленную деятельность, оказывающую прямое влияние на приспособительное поведение в последующем бодрствовании и определяемую задачами этого поведения. Такое представление является, по существу, дальнейшим развитием концепции Д. Н. Узнадзе о сохранении за психологическими установками их регулирующих функций и в условиях сна (эта концепция была экспериментально обоснована Д. Н. Узнадзе и его учениками в опытах с применением гипноза и различными другими методами). Оно хорошо согласуется и с теорией физиологии активности, разработанной Н. А. Бернштейном, согласно которой отношение организма к среде заключается не в пассивном "уравновешивании" с последней, а в активном преодолении противодействия среды в процессе осуществления внутренних программ, планов, установок, характеризующих организм и личность. В рамках обоих этих подходов адекватно интерпретируется вся сложность взаимодействия между процессами, происходящими во сне, и поведением в условиях бодрствования. При этом легко понять, что, когда речь идет о поведении высших животных и тем более - человека, психологические аспекты, содержательная сторона переживаний и их субъективная значимость становятся как факторы особенно существенными. У человека, благодаря общественному характеру его существования, вся эта проблема должна рассматриваться в плане преимущественно социальной адаптации, которая носит крайне сложный характер в связи с динамизмом системы и широтой диапазона его психологических ценностей. Нарушения в этой сфере ведут к появлению психосоматических заболеваний, неврозов, психотических состояний, проявление и лечение которых почти всегда затрагивают так или иначе также активность сновидений.

(2) Итак, можно сделать достаточно, на сегодня, обоснованный вывод, что в основе адаптивной функции сна лежит особым образом организованная психическая деятельность. Эта активность в значительной степени протекает в сфере бессознательного. Результаты нейрофизиологических и психофизиологических исследований показали также, что специфика этой активности не исчерпывается только тем, что она протекает без участия сознания. Можно думать, что эта неосознаваемая психическая деятельность характеризуется, как мы об этом уже упомянули, и особой организацией мозговых процессов, отличающей ее по определенным параметрам от бессознательной психической активности, имеющей место, наряду с ясным сознанием, при бодрствовании. Мы имеем в виду следующее.

За последние годы накопилось значительное количество доводов в пользу того, что проблема роли и механизмов неосознаваемой психической деятельности человека во время сна может быть существенно в теоретическом отношении углублена при ее сближении с другой важной проблемой современной нейропсихологии - проблемой функциональной дифференцированности больших полушарий головного мозга.

Весьма вероятно, что невербальное, пространственно-образное мышление, связанное преимущественно с правым полушарием мозга, имеет особое отношение к осуществлению неосознаваемой психической деятельности вообще и в фазе сна - в частности.

На основе ряда клинических и экспериментальных данных может быть выдвинуто следующее предположение. В условиях бодрствования использование невербального мышления в значительной степени ограничено, поскольку оно оттесняется на второй план мышлением вербальным. Однако возможности невербального мышления при оперировании с поступившей информацией, вообще говоря, весьма велики. К тому же как неоднократно было показано, невербальное, образное мышление использует особые, качественно своеобразные способы переработки информации, которые дополняют в определенных отношениях формы работы, свойственные вербальному мышлению (оба вида мышления выступают поэтому скорее как синергисты, чем как антагонисты). В ситуациях, когда решение проблемы, основанное на анализе, использующем вербальное мышление, по той или иной причине не удается, такое решение может быть поэтому найдено с помощью невербального мышления, которое доминирует в условиях сознания, измененного сновидно. Можно в этой связи допустить, что во сне на базе невербального мышления осуществляется своеобразная перестройка психологических установок, приводящая при наличии конфликтных ситуаций как бы к "примирению" противоборствующих мотивов или к решению других задач, не решаемых с помощью мышления, происходящего при бодрствовании. Примеры подобной операциональной мощи невербального мышления, даваемые, в частности, психологией творческой интеллектуальной деятельности, хорошо известны, и мы на них задерживаться сейчас не будем. Сновидения в таком случае оказываются характерным выражением образного мышления, а их последующее осознание (по выходе из сна) процессом скорее формальным и "пассивным", поскольку суть происходящего в сновидении, его подлинное функциональное значение остается скрытым от сознания. Последнее не корригирует результаты невербального образного мышления, в результате чего сновидения и представляются алогичными. Подлинная их роль и выполняемая ими работа раскрываются только при учете специфических функций невербального мышления и места, которое эта все еще довольно плохо понимаемая нами активность занимает в системе сознания в целом.

(3) Объединение в одном разделе материалов, касающихся сна и гипноза, представляет собой дань установившейся традиции, согласно которой сон и гипноз рассматриваются как близкие состояния. Исследования последних лет показали, правда, что по психофизиологическим характеристикам между гипнозом и сном значительно больше различий, чем сходства [3]. Даже по такому формальному признаку, как выключение из контакта с внешним миром и редукция активного поведения, проявления сна сходны только с наиболее поверхностными фазами гипноза, тогда как в глубоких фазах (которые многие авторы только и считают подлинным гипнотическим состоянием) возможно осуществление сложной деятельности субъекта в рамках внушенной ему роли. Гипнозу совсем не свойственна та сложная игра электроэнцефалографической активности, которая характерна для сна и отражает смену разных функциональных состояний мозга. В плане изучения направленных воздействий на психику, физиологические функции и поведение, гипноз предоставляет более широкие возможности для 34 экспериментального исследования, чем сон. Продолжая это противопоставление, можно указать, что основным в гипнотическом состоянии являются: (1) изменение самосознания; (2) некритическое подчинение воле гипнотизера; (3) расширение возможностей регуляции "непроизвольных" функций; (4) спонтанная амнезия при отсутствии специальных вызывающих ее инструкций. Как следствие этих особенностей может выступить очень своеобразное расширение возможностей субъекта в моторной и сенсорной сфере, в сфере интеллектуальной деятельности, в области управления вегетативной нервной системой и внутренней средой и т. д. И тем не менее, вопреки всем этим различиям, в плане теоретического осмысления неосознаваемой психической деятельности, анализа ее функций сопоставление между гипнозом и сном представляется эвристичным.

Можно указать на ряд особенностей гипнотического состояния, сближающих гипноз со сном и притом не только формально, но и по возможным механизмам действия. Сюда относятся, например, галлюцинации, близкие к сновидениям по сопровождающим их переживаниям и объективным психологическим особенностям, а также автоматизмы, сходные с возникающими в дельта-сне. Можно предположить, что в состоянии естественного сна эти проявления отражают преобладание активности невербального мышления; вследствие же особенностей изменения сознания в гипнозе контроль вербального мышления субъекта ослабевает, заменяясь контролирующей функцией вербального мышления гипнотизера, которое воздействует на невербальное мышление субъекта (в чем, возможно, и заключается суть гипнотического раппорта). К числу признаков, сближающих гипноз со сном, относится и возможность корригировать адаптивное поведение. В состоянии сна, как упоминалось выше, подобные коррекции проявляются, в частности, в нейтрализации мотивационных конфликтов, в гипнозе же аналогичные эффекты достигаются в условиях гипнотерапии и разнообразных специальных экспериментальных ситуаций.

Таковы наиболее заметные из параллелей между сном нормальным и сном гипнотическим, которые выявляются на основе учета главных характеристик этих психофизиологических состояний и углубляют в определенных отношениях их понимание. Когда, однако, возникает вопрос о связи проблемы гипноза с проблемой неосознаваемой психической деятельности, то несмотря на неоспоримое изобилие и разнородность сведений, которые накоплены в отношении каждой из этих проблем в отдельности, мы оказываемся в нелегком положении, ибо окончательный ответ на этот вопрос невозможен без раскрытия самой природы, самого существа феномена гипноза. А от такого раскрытия мы пока, несмотря на солидную временную дистанцию, отделяющую нас от эпохи споров Нанси-Сальпетриер, несмотря на важные подсказы, уходящие своими корнями в систему павловских представлений, все еще, если говорить строго, весьма далеки. И единственное, что здесь можно в итоге века исканий утверждать более или менее уверенно, так это то, что решать проблему существа гипноза, оставаясь в рамках только психологических или даже только клинико-психологических построений, по-видимому, не удается. Здесь отчетливей, чем в какой-либо другой области, выступает важность получения и физиологических критериев гипнотического состояния, необходимых хотя бы только для того, чтобы можно было более глубоко разобраться в старом вопросе о взаимоотношении понятий гипноза и суггестии, так неожиданно заострившемся в литературе самых последних лет. Если же мы обратимся к более новым электрофизиологическим методикам,- мы имеем в виду, в частности, методику регистрации т. н. сверхмедленных потенциалов мозга, связанную в литературе с именем Н. А. Аладжаловой, - то сможем получить в этом отношении некоторые обнадеживающие данные.

(4) Большинство проблем, упомянутых в настоящей вступительной статье, в той или иной степени затрагивается и в исследованиях, включенных в настоящий раздел монографии. Хотя эти исследования также связаны с физиологией бессознательного, мы сочли целесообразным, учитывая специфический характер поднимаемого ими круга вопросов, опубликовать их в виде особого раздела.

Т. Н. Ониани представил обзор ("Функциональное значение разных фаз сна") проведенных в его лаборатории обстоятельных исследований по нейрофизиологии "быстрого" сна. На основании полученных данных автор обращает внимание на сходство между электрографическими проявлениями активности мозга (в первую очередь - между потенциалами лимбической системы) в "быстром" сне и при мотивационном поведении животного, что очевидно является весьма важным для обсуждения функционального значения этой фазы сна.

В сообщении подчеркивается также, что существование двух качественно различных, электрографически, фаз сна было подмечено Л. Р. Цкипуридзе еще в 1950 г. (одна из этих фаз была названа Цкипуридзе "беспокойным" сном - термин, предваривший появление закрепившегося позже обозначения того же, по существу, феномена как сон "быстрый") и указывается на существование двух подстадий парадоксальной фазы сна. Автор связывает первую из этих подстадий с развитием переживания потребности, вторую - с формированием переживания удовлетворения потребности. В целом же автор присоединяется к мнению, по которому функцией парадоксальной фазы сна является завершение на более высоком уровне процессов обработки информации, начавшихся в медленно-волновой (ортодоксальной) фазе (см. статью Л. П. Латаша в настоящем тематическом разделе монографии) .

В статье крупного французского исследователя физиологии и психологии сна А. Бургиньона ("Сон как проблема промежуточная между психофизиологией и психоанализом") представлен сжатый экскурс в историю формирования современных представлений о психофизиологии сна. Автор напоминает, в частности, что известные открытия А. Азеринского, относящиеся к 4953 г., были предварены в какой-то степени полузабытыми ныне данными, полученными советскими авторами М. Р. Денисовой и Н. Л. Фигуриным еще в 1926 г. Сопоставляя современные представления о психофизиологии она с теоретическими положениями психоаналитической школы, автор приходит к выводу, что идейный кризис, который испытывает сейчас психофизиология сна, в большой степени обусловлен недооценкой роли бессознательного и что именно эта недооценка мешает свести многочисленные и часто противоречивые факты в единую концепцию. Особый интерес представляют приводимые Бургиньоном данные о постепенно раскрывающейся сложности (закономерной неоднородности) функциональной структуры фазы "быстрого" сна: вычленение в этой структуре подфаз фазической и тонической, или, иначе говоря, - подфаз, сопровождающейся и не сопровождающейся движением глаз, и связывание каждой из них с разными формами психической активности; переход к использованию вместо постепенно, по-видимому, устаревающего - как категория слишком глобальная-понятия "быстрый" сон более дифференцированной терминологии, предусматривающей, что фаза "быстрого" сна состоит функционально "по крайней мере из двух последовательных периодов: периода "первичного визуального переживания" (PVE) и периода "вторичного когнитивного переживания" (SCE).

Упоминая эту весьма характерную, подчеркиваемую Бургиньоном общую тенденцию в развитии представлений, нельзя не отметить, что сам факт закономерно проявляющейся сложности психофизиологической структуры "быстрого" сна является немаловажным дополнительным доводом в пользу уже нами выше охарактеризованной "информационной" концепции сна и, в частности, в пользу происходящей, по-видимому, в фазе "быстрого" сна (в ее когнитивной подфазе?) какой-то координирующей реорганизации эмоционально-мотивационно окрашенных психологических установок (феномен "примирения"?).

Широко известным американским исследователем проблемы сна и клинического значения различных его фаз Ч. Фишером ("Физиологические корреляты неосознаваемых психических процессов...") представлены весьма интересные в теоретическом и клиническом отношении данные о возможности устранения некоторых патологических синдромов (ночных кошмаров, депрессивного состояния, нарколепсии и др.) путем фармакологического воздействия на разные фазы сна (подавление "стадии 4" или "быстрого" сна). В свете описываемых Фишером наблюдений, - как его собственных, так и принадлежащих другим исследователям, - становится более понятным происходивший на протяжении последних лет пересмотр преобладавших одно время представлений о только патологизирующем эффекте длительной депривации "быстрого" сна. Как оказывается, такое подавление может выступать иногда в качестве даже терапевтического фактора, снимающего некоторые клинические синдромы, - хотя и ценой (как это видно из данных самого Фишера) определенных нежелательных сдвигов в структуре психических функций и личности. Несмотря на возникающие в этой связи неясности, можно ожидать, что в результате экспериментальных исследований, производимых Фишером (а также Вайэтом, Освальдом, Фогелем и др.), придется со временем внести немалые, по-видимому, изменения в представление о функциональном значении разных фаз сна, уточняя как отношение последних к патогенезу клинических расстройств, так и их связь с различными формами развертывающейся во сне неосознаваемой психической деятельности.

В статье Л. П. Латаша ("Сон как сфера бессознательной психической активности") приводится система доказательств наличия неосознаваемой психической активности в дельта-сне. Автором обосновывается важное для понимания этой активности представление о возможности переноса функциональной интерпретации ряда физиологических явлений, наблюдаемых в условиях бодрствования (КГР, изменение ритма сердечной деятельности и др.), на них же, при их возникновении во сне.

В работе В. С. Ротенберга ("Активность сновидений и проблема сна") затрагивается вопрос о существе психологической роли сновидений. Автор исходит из информационной концепции сновидений и обосновывает представление о последних как об особой форме "психологической защиты", приводящей к нейтрализации эмоциональных конфликтов на основе использования возможностей невербального мышления.

Сообщение А. М. Вейна, H. Н. Яхно, В. Л. Голубева ("Психофизиологические корреляты бессознательных процессов во время сна") посвящено анализу различных физиологических процессов, наблюдаемых во время сна, в их связях с бессознательной психической деятельностью. Авторы опираются на результаты исследований сна в условиях неврологической клиники.

К. Халл и Н. Нордби (США) в своей работе ("Эмпирические доказательства вневременной природы бессознательного") рассматривают отражение в сновидениях мотивов поведения на разных уровнях онтогенеза (дети, подростки, взрослые). Авторы приходят к выводу, что основные мотивы, связанные, по их мнению, с бессознательным ("Оно"), после пятилетнего возраста (возраст завершения развития бессознательного, согласно психоаналитической концепции) мало варьируют на протяжении остальной жизни. Развитие личности придает этим мотивам, по мере становления и усложнения отношений субъекта к миру, новые формы, но мало изменяет их по существу.

Серия сообщений, посвященных в обсуждаемом разделе монографии проблематике собственно сна, этой работой завершается. Следующая статья Д. Г. Элькина и Т. М. Козиной "Отсчет времени в состоянии сна и гипноза" позволяет перейти к вопросам, сближающим представление о сне с представлением о гипнозе. Ее авторы излагают результаты экспериментального исследования способности к отсчету времени в условиях она нормального и сна гипнотического. Они подчеркивают возможность парадоксально высокой точности этого отсчета и связывают объяснение этого феномена с концепцией психологической установки Д. Н. Узнадзе.

Очень обстоятельный и показательный для современного состояния психоаналитической теории характер имеет приводимая далее статья Л. Шертока (Франция) "Скрытое лицо бессознательного: Фрейд и гипноз". Автор с присущим ему знанием деталей истории науки излагает психоаналитическую концепцию гипноза (понимание гипноза как состояния, основанного на феномене трансфера), подчеркивая, что даже сам Фрейд явно понимал всю ее незавершенность и слабость. Очень выразительны в этом отношении слова Шертока: "Он (Фрейд) чувствовал, что объяснение посредством трансфера не позволяет понять своеобразие природы гипнотических феноменов. Параметр трансфера не специфичен для гипноза. Его присутствие можно обнаружить в структуре любого достаточно напряженного психологического отношения...". Хотя филогенетические гипотезы, к которым прибегает Фрейд с целью прояснить проблему трансфера, представляются Шертоку "исключительно интересными", он не колеблется, анализируя их, применить к ним даже такой суровый термин как "фиктивная наука" ("Science-fictif"). А основным недостатком психоаналитической концепции гипноза является, по Шертоку, то, что она оказывается совершенно бессильной объяснить специфические психосоматические зависимости, проявляющиеся в гипнозе. Сама же методика гипноза с ее широкими возможностями экспериментирования открывает, по Шертоку, вторую "королевскую дорогу" для изучения бессознательного (перифраз известного указания Фрейда, что такой "королевской дорогой" является изучение сна), следуя по которой удастся, возможно, осветить то, перед чем остановился психоанализ.

Звучащие в этой оценке критические ноты характерны, как уже было отмечено выше, для весьма сложной эволюции отношения к психоанализу, происходящей сегодня на Западе. Чтобы, однако, не создавалось одностороннее (впечатление о легкости пересмотра западными исследователями ортодоксальных психоаналитических построений, - целесообразно сопоставить позицию Шертока с позицией М. Гилла (США) в статье "Гипноз как измененное и регрессивное состояние сознания". В этой работе Гилл характеризует современную психоаналитическую теорию гипноза, обосновывая предварительно представление о гипнозе как об общем регрессивно измененном состоянии сознания (понятия "диссоциации" и "роли" включаются, по Гиллу, в понятие регрессии как его частные составляющие). В центре феномена гипноза, по мнению Гилла, - феномен трансфера, определяемый как "аспект этого регрессивного состояния, включающий отношение субъекта (гипнотизируемого) к гипнотизеру". "Трансфер, - подчеркивает Гилл, - это, по-моему, решающее в гипнозе" ("tome transferenceiscrucial in hypnosis"). Поскольку, однако, несколькими строками выше (вспоминая о своих спорах с Л. Кюби) и двумя абзацами ниже Гилл указывает, что "трансфер должен присутствовать в любом интерперсональном контакте", а с другой стороны, что "природа трансфера, на котором основывается гипноз, еще не известна", нетрудно подметить, насколько, по меньшей мере, недостаточно определенной и внутренне противоречивой оказывается позиция сторонников ортодоксальной психоаналитической концепции гипноза. Тезис Гилла о том, что гипноз это своеобразное "состояние", трудно опровержим, но даваемая Гиллом интерпретация генеза и природы этого состояния не может не вызывать дискуссий.

Работа Н. А. Аладжаловой, С. Л. Каменецкого и В. Е. Рожнова ("Сверхмедленные колебания потенциалов головного мозга как объективный показатель гипнотического состояния") представляет значительный интерес как отклик на звучащий до настоящего времени в литературе спор - является ли гипнотический сон специфическим физиологическим состоянием или всего лишь следствием и проявлением внушения. Авторы справедливо подчеркивают, что корни этого спора уходят еще в эпоху Шарко и Бернгейма и что широко одно время проводившиеся электроэнцефалографические исследования гипнотических феноменов внести ясность в этот вопрос не смогли.

Авторами было произведено исследование в условиях гипнотического сна динамики сверхмедленных мозговых потенциалов (ритмов более медленных, чем наиболее медленные ритмы ЭЭГ), позволившее выявить два основных факта: (а) существование формы мозгового электрогенеза, характерной для глубокого гипнотического сна (декасекундный ритм) и (б) появление при переходе от фазы сомноленции к фазе собственно гипнотического сна характерного изменения структуры и динамики сверхмедленных потенциалов (феномен "зубчатого вала" или "скачка").

Наличие этих объективных сдвигов говорит в пользу физиологического своеобразия гипнотического состояния. Оно углубляет тем самым представление о физиологической основе изменений сознания и, в частности, о физиологических процессах, связанных с неосознаваемой психической деятельностью, разыгрывающейся в условиях гипнотического сна.

В статье А. С. Каландаришвили и С. Л. Каменецкого "Анализ гипнабельности при истерии в свете теории бессознательной психологической установки" также представлена попытка осветить факторы гипнотического состояния, производимая, однако, с позиций концепции не трансфера, а неосознаваемой психологической установки по Д. Н. Узнадзе. Авторы подчеркивают зависимость эффективности гипнотерапии истерического невроза и всего течения этого заболевания от неосознаваемых психологических установок, определяющих отношение больного к окружающей его социальной среде. Если этими наблюдениями и не выявляется существо гипнотического состояния,, то определенный, по крайней мере, аспект генеза этого состояния, зависимость возникновения последнего от бессознательного (представленного в данном случае системой преформированных установок) выступает в их свете отчетливо.

Статья М. Моравека (ЧСР) посвящена интересному и еще мало по существу разработанному вопросу о возможностях гипноза как метода экспериментального исследования психофизиологических закономерностей. Автор уделяет основное внимание возможностям изменения под влиянием гипнотического внушения функционального состояния физиологических систем, связанных с болевой чувствительностью и со сном.

В сообщении В. Крогера (США) "Переработка и контроль сенсорной информации высшими отделами нервной системы в условиях поведения" гипнотическое состояние рассматривается как имеющее регрессивный и защитный характер. Для понимания его особенностей целесообразно, по автору, сопоставление последних, как с моделью, с особенностями работы электронных вычислительных устройств определенного типа.

В последней из статей обсуждаемого раздела "История гипноза и психосоматическая медицина" ее автор, Д. Нэмиа (США), прослеживает постепенный переход от идей месмеризма к представлениям, положенным в основу современных теорий гипноза. Он подчеркивает отсутствие на сегодня сколько-нибудь глубокого объяснения влияний, оказываемых гипнозом на органические заболевания, и необходимость серьезного пересмотра представления о том, что гипнотическое состояние не имеет своей специфической нейрофизиологической основы. Победа идеи Бернгейма в его известном споре с Шарко была, по мнению автора, пирровой победой, и задачей современных гипнологов является преодоление ее последствий, отрицательно вплоть до нашего времени влияющих на развитие гипнологии.

Итак. Каждая из представленных в этом разделе работ, имеет на сегодня актуальный характер и обнадеживающие перспективы дальнейшего развития.