Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Аристотель (IV в. до н. э.): «...Историк и поэт различаются... тем, что один говорит о том, что было, а другой — о том, что могло бы быть» (Аристотель. Поэтика 1451Ь).
Цицерон (I в. до н. э.): «Кому же не известно, что первый закон истории — ни под каким видом не допускать лжи; затем — ни в коем случае не бояться правды; не допускать ни тени пристрастия, ни тени злобы» (Цицерон. Об ораторе II, 15, 62). «...В историческом повествовании следует соблюдать одни законы, в поэзии — другие... Ведь в первом все направлено на то, чтобы сообщить правду, во второй большая часть — на то, чтобы доставить людям удовольствие» (Цицерон. О законах I, 5).
Лукиан из Самосаты (И в. н. э.): «Единственное дело историка — рассказывать все так, как оно было» (Лукиан. Как следует писать историю 38).
Св. Августин (V в.): «Задача истории — рассказывать факты правдиво и в целях пользы» (Augustinus. De doctrina Christiana II, 28; цит. по: Вайнштейн 1964: 87).
Лев Диакон (X в.): «Постараюсь изложить свою историю по возможности подробно... стараясь как можно ближе держаться истины, ибо правдивость более всего приличествует истории. Люди, сведущие в науке, говорят, что риторике присуща сила выражения, поэзии — мифотворчество, истории же — истина» (Лее Диакон. История I, 1).
Иоанн Солсберийский (XII в.): «Историк должен служить истине, ибо стремясь понравиться немногим, он на свою погибель обманывает всех... Лживый историк обрекает на гибель и свою репутацию, и свою бессмертную душу» (John of Salisbury. Historia Pontificalis 1956 [1163]: 4, 17).
Вольтер (XVIII в.): «История — это изложение фактов, приведенных в качестве истинных, в противоположность басне, которая является изложением фактов ложных» (Вольтер 1978 [1765]: 7).
Л. фон Ранке (XIX в.): «История взяла на себя обязанность судить прошлое, поучать настоящее на благо грядущих веков. Данная работа («История романских и германских народов». — И. С.; А. П.) не может служить источником вдохновения для таких возвышенных целей. Ее цель состоит только в том, чтобы показать то, что происходило на самом деле» (Ranke 1957 [1824]: 10).
П. Конкин (XX в.): «История — это правдивый рассказ о человеческом прошлом» (Conkin, Stromberg 1971: 131).
считалось достижение «объективной истины»: историк должен «говорить правду», т. е. писать о том, что «было на самом деле» (см. Вставку 14). В последние десятилетия ситуация существенно изменилась. Конечно, упоминания о том, что исторические дискурсы
376
должны быть истинными, до сих пор встречаются в литературе, хотя в основном — в учебных и вводных изданиях для студентов младших курсов. Причиной ослабления внимания к проблеме истины стала прежде всего существенная общая релятивизация данного понятия и ряда других связанных с ним.
а) «Истина», «объективность» и «факт»
Согласно определению, данному В. Лениным в «Материализме и эмпириокритицизме», объективная истина — это такое содержание человеческих представлений, которое «не зависит от субъекта, не зависит ни от человека, ни от человечества»1. Конечно, ныне эта формулировка выглядит анекдотически, но какие-то неявные идеи такого рода, по-видимому, присутствуют в умах отдельных историков и по сей день. На самом же деле в XX в. представления о том, «что есть истина», равно как «объективность», «реальность» и «факт», претерпели существенные изменения. Не претендуя на исчерпывающий анализ, мы попытаемся вкратце охарактеризовать современные подходы к концептуализации перечисленных понятий.
1. Истина
Прежде всего возникли радикально новые подходы к самому понятию истины. Традиционное философское определение, идущее от Аристотеля, трактовало истину как соответствие утверждения реальности (так называемая корреспондентская или корреспондент-ная концепция истины). Это определение в свою очередь было тесно связано с трактовкой знания: считалось, что корпус знания состоит именно из истинных высказываний. Но начиная с И. Канта анализ «истины» стал теснее связываться с мыслительной деятельностью2, а в философии XX в. именно это направление стало доминирующим. В настоящее время условно можно выделить три основных философских подхода к концептуализации понятия «истины».
Первый подход развивался в рамках формально-логической разновидности неопозитивизма (логического позитивизма). В принципе, здесь сохранялось исходное аристотелевское требование соответствия высказывания реальности, но акцент был смещен в сторо-
1 Ленин 1959 [1909]: 123.
2 Напомним, что в общем виде Кант понимал истину как согласие мышления с самим собой, и прежде всего с так называемыми априорными формами мышления.
377
ну логического анализа самих высказываний3. Было разработано так называемое семантическое определение истины, в рамках которого центральным является требование логической непротиворечивости. Первоначально данная концепция истины разрабатывалась в рамках семантики формализованных языков, но позднее она была расширена до уровня неформализованных, естественных языков.
Второй подход сформировался в рамках прагматистской философии, родоначальником которой считается Ч. Пирс. Что касается истины, то она была определена Пирсом как общезначимое принудительное верование, к которому по каждому исследуемому вопросу пришло бы беспредельное сообщество исследователей, если бы процесс исследований продолжался вечно. Идеи Пирса были развиты психологом У. Джеймсом, который окончательно отказался от корреспондентской теории истины и сформулировал ее четкое прагма-тистское понимание: истинность идеи (высказывания) определяется ее успешностью или работоспособностью, ее полезностью для достижения той или иной цели, которую ставит и осуществления которой добивается человек4.
Наконец, третий основной подход к концептуализации понятия истины берет начало в феноменологии Э. Гуссерля. Здесь было сформировано онтологическое понимание истины, противостоящее традиционному гносеологическому подходу. В частности, Гуссерль определял истину и как определенность бытия, т. е. единство значений, существующее независимо от того, усматривает его кто-то или нет, и как само бытие, «бытие в смысле истины»: истинный друг, истинное положение дел и т. д. Трактовка истины у Гуссерля тесно связана с концепцией интуиции понимаемой им как «сущностное видение», «идеация», непосредственное постижение «идеальных | сущностей» («эйдосов»), а не фактов (переключение внимания с 1 факта на смысл именуется «редукцией»). В дальнейшем гуссерлев- I ские концепции истины и интуиции были развиты в немецком (М. Хайдеггер) и французском (Ж.-П. Сартр) экзистенциализме. При всех различиях здесь под истиной понимается «истинное бытие», или «бытие в истине», а интуиция, также утрачивающая в экзистенциализме свои гносеологические характеристики, оказывается одним из основных способов такого бытия.
8 Этот подход получил развитие в работах А. Тарского, Р. Кармана, Б. Рассела, К. Поппера, П. Дэвидсона и др.
4 В XX в. прагматистская философия получила развитие в работах Дж. Дьюи, Р. Рорти и др.
378
Вставка 15. Истина и детективная литература
«Главное содержание детектива составляет... поиск истины... Соответственно в истории детектива можно выделить три <его> разновидности.
Первой хронологически был аналитический детектив, связанный непосредственно с гениальными умами Шерлока Холмса, Эркюля Пуаро и мисс Марпл. Это английский детектив, его особенностью было то, что действие... могло быть редуцировано к аналитическим рассуждениям о методах раскрытия преступления... Англия недаром страна, в которой (в стенах Кембриджа) родился логический позитивизм... Задача у детектива-аналитика и аналитического философа, в сущности, была одна и та же — построить идеальный метод, при помощи которого можно обнаружить истину...
Второй хронологической (1920-е годы)... разновидностью детектива был американский „жесткий" детектив Д. Дэшила Хэммета... Истина здесь оказывается синонимом хитрости, силы и ловкости ума. Это прагматический детектив (истина в прагматизме — это „организующая форма опыта").
Теперь, видя как прочно массовая культура связана с национальным типом философской рефлексии, мы не удивимся, что в третьем (и последнем) типе классического детектива — французском — господствует идеология экзистенциализма. Сыщик здесь, как правило, совпадает с жертвой, а поиск истины возможен лишь благодаря некоему экзистенциальному выбору, личностно-нравственному перевороту» (Руднев 1998: 79—80).
Три указанные подхода к определению понятия истины (логический, прагматический и интуитивистски-экзистенциальный) В. Руднев наглядно поясняет на примере детективной литературы — соответственно, английской, американской и французской (см. Вставку 15).
Применительно к истории можно обозначить два современных уровня концептуализации «исторической истины»: первый связан с философской рефлексией по поводу исторического знания, второй — с историографической практикой.
В рамках философии исторического знания проблема «исторической истины» трансформируется в вопрос о том, каково «истинное содержание» данного типа знания. Можно выделить три основных подхода, доминировавших во второй половине XX в. В некотором смысле они сопрягаются (хотя и не полностью) с выделенными выше общими философскими концепциями истины — аналитической, прагматической и интуитивистской.
379
Первый подход к пониманию истины имеет очевидный коррелят в философии исторического знания — речь идет об аналитической философии истории. Это направление, представленное известными работами К. Гемпеля, Э. Нагеля, У. Дрея, М. Уайта, А. Данто и других, особенно активно разрабатывалось в 1950—1960-е годы5. При всех различиях, перечисленных авторов объединяет стремление обнаружить «истинную суть» исторического знания через анализ структуры и логики высказываний, содержащихся в историографических работах.
Второе по времени появления направление философии исторического знания — постмодернизм, или постструктурализм, возникший как общефилософское течение в 1960-е годы, — начал применяться к истории уже в 1970—1980-е годы. Связь постмодернизма (точнее, постструктурализма как собственно философской составляющей этого интеллектуального течения) с упомянутым выше праг-матистским подходом к понятию истины не столь очевидна, но тем не менее она все же просматривается. Достаточно вспомнить о том, что крупнейший представитель современного прагматизма Р. Рорти одновременно был одним из основоположников так называемого «лингвистического поворота», ставшего затем ключевым символом постмодернистской философии истории6.
Другим символом этого направления, позволяющим связать его с прагматизмом, можно считать концепцию «дискурсивной практики», предложенную М. Фуко. Наконец, постмодернизм объединяет с прагматизмом (в его крайнем варианте) полный отказ от корреспондентской концепции истины. Впрочем, постструктурализм можно связать с чем угодно, поэтому мы не будем подробнее развивать тему его отношений с прагматизмом. Как отмечает Н. Автоно-мова,
«...среди ориентации внутри постструктурализма особенно важны две — с акцентом на текстовую реальность и с акцентом на политическую реальность. Девиз одной — „вне текста нет ничего" (вариант: „нет ничего, кроме текста" — Деррида), другой — „в конечном счете всё — политика" (Делёз)» (Современная западная философия 1998: 331).
В постструктуралистских философских рефлексиях по поводу исторического знания доминирует «текстовое» направление, в то время как в историографической практике — «политическое» (к
5 Подробнее см.: Кукарцева 1998.
6 Работа «Лингвистический поворот» (Linguistic Turn) была выпущена под редакцией Р. Рорти в 1967 г.
380
этому вопросу мы вернемся чуть ниже). Основные характеристики постмодернистской (постструктуралистской) философии исторического знания, одним из признанных основоположников которой является X. Уайт, уже достаточно подробно обсуждались в отечественной литературе7, поэтому мы не будем специально останавливаться на этой теме. Отметим только, что постмодернисты сводят «истинную суть» исторического знания прежде всего к тому, что это знание представлено в форме текстов, которые в этом случае оказываются «истиной в себе».
Дело в том, что любой текст, конструирующий любую реальность, обладает неким автономным существованием; более того, автономное существование приобретает и сконструированная в данном тексте реальность (изображение или описание реальности). Если мы остаемся только в рамках данного текста, то и критерии истинности также формируются только в пределах самого этого текста как замкнутой системы. В результате к любой текстовой реальности (создаваемой в рамках конкретного текста), включая вымышленные реальности, оказывается применимо понятие эндогенной (внутренней) истины. В рамках философии вымысла и семантики возможных миров, высказывания, относящиеся к вымышленной реальности, могут быть как истинными, так и ложными, но прежде всего — в зависимости от их соотнесенности с данным конкретным текстом8. Понятно, что эти критерии немедленно меняются как только мы делаем систему открытой, т. е. соотносим данный текст с другими текстами, не говоря уже об иной информации.
Третье, самое «молодое» и относительно менее известное течение современной философии исторического знания обычно именуется как «новая философия истории». Это направление возникло в 1980—1990-е годы и представлено прежде всего работами Ф. Анкер-смита. «Новая философия истории» прямо соотносится с интуити-вистски-экзистенциальным подходом к понятию «истины», в данном случае — «истинной сути» исторического знания: главным объектом интуитивного постижения здесь является экзистенциальный
7 См., например, обсуждение этой темы в альманахе «Одиссей» за 1996 г. (статьи Г. Зверевой, Л. Репиной, В. Визгина, И. Ионова и А. Гуревича).
8 Воспользовавшись популярным примером, можно сказать, что в пределах реальности романов Конан Доила высказывание «Шерлок Холмс жил на Бейкер-Стрит» может рассматриваться как истинное, а высказывание «Шерлок Холмс жил на Лейн-Роуд» — как ложное. О проблеме вымысла и истины см. также подборку статей Дж. Серла, Д. Льюиса, Г.-Н. Кастанеды, Б. Миллера и В. Руднева в специальном выпуске журнала «Логос» (1999, № 3).
381
опыт самого историка и отражение этого опыта в создаваемых им произведениях9.
Переходя от философии истории (исторического знания) к историографической практике, мы также можем обнаружить три разных подхода к «исторической истине» — аналитический, прагма-тистский и интуитивистский. Но понятие «истины» в историографии и в философии исторического знания различны: в философии, как отмечалось выше, делается попытка определить «истинную суть» исторических произведений; в историографии же подразумевается «истинная картина» прошлого.
Понятие «истинной картины» при этом трактуется весьма широко: речь идет не обязательно о соотнесенности с реальностью (хотя такая соотнесенность прокламируется в большинстве случаев). По сути же речь идет о «правильной» картине прошлого, и здесь более уместен термин «историческая правда»10. Кроме того, в отличие от появлявшихся относительно последовательно трех направлений философии исторического знания три основных направления в историографии существовали параллельно на протяжении большей части XX в.
Предшественниками современной аналитической линии в историографии являлись, с одной стороны, субстанциальная философия истории, с другой — позитивистская историография. Унаследовав их достоинства, аналитическая историография смогла обеспечить создание четкой и логичной картины прошлого. Речь идет о таких известных направлениях, как структурная история, различные направления так называемой новой истории («новая социальная», включая «новую рабочую», «новая экономическая», «новая политическая»), клиометрику и т. д. — короче, весь спектр «сциентистских» исторических исследований, как на макро-, так и на микроуровне.
Второе направление современной историографии, условно обозначаемое как «прагматистское», является преемником партийно-политической и националистической историографии XIX в. Пройдя через период крайностей, реализовавшихся в нацистской и советской историографии, в последней трети XX в. это направление приняло менее экстремистские формы — истории женщин, истории меньшинств (расовых, этнических, сексуальных) и т. д., хотя и здесь иногда встречаются перегибы. Это направление во всех его разновидностях вырастает из практики, прежде всего политиче-
9 Подробнее см.: Зверева 1999.
10 Напомним, что в русском языке слово «правда» имеет значение не только «истина», но также «правильность» и «справедливость».
382
ской. В историографии этого типа в полной мере реализуется философия постструктурализма — по сути речь идет о практической реализации провозглашенного Ж.-Ф. Лиотаром принципа борьбы с традиционными «большими наррациями» или «метанаррация-ми».
Наконец, третье, интуитивистское» направление в историографии XX в. связано со стремлением к «погружению» в прошлое, конструированию его самобытных фрагментов, воссозданию его «духа». В XIX в. начало этому направлению положили историки-романтики. Такие способы конструирования прошлого, как «вчувствова-ние» и «погружение», в XX столетии получили развитие в трудах литературно одаренных историков, стоящих несколько особняком (например, И. Хёйзинги), а с середины прошлого века эти мотивы зазвучали в авангардных историографических школах — от истории ментальностей до истории частной жизни и повседневности. Основная задача историка в рамках этого подхода — дать читателю «почувствовать» прошлое, и прежде всего прошлое как другую социальную реальность.
В целом в XX в. радикально изменился подход к соотношению истины и знания: классическая философия познания все больше вытесняется социологией знания. В рамках философии познания полагается, что истина является первичной, т. е. что сначала определяется конечный статус высказывания (истинное—ложное), а затем из истинных высказываний формируется корпус знания. В рамках социологии знания на первый план выдвигается проблема «знания», т. е. того набора представлений о реальности, которые признаются знанием той или иной социальной группой. Все что, признано данной группой в качестве знания, автоматически считается истинным (поэтому здесь, в отличие от философского подхода, претендующего на абсолютное, конечное определение истины акцентируется культурная и социальная обусловленность «знания»/«истины»), В частности, как отмечал еще К. Манхейм в 1920-е годы:
«Не только представление о знании вообще зависит от конкретно имеющегося, считающегося парадигматическим знания и от осуществленных в его рамках типов знания, но и „понятие истины" обусловлено существующими в данный период типами знания» (Манхейм 1994 [1929]: 244).
Таким образом, выработка «исторической истины» по существу оказывается результатом формирования социального запаса исторического знания. Этот процесс включает постоянную оценку и отбор как новых «мнений», так и переоценку признанных ранее «знаний» на основе разнообразных, изменчивых и не всегда формализуемых
383
критериев. Но именно механизм социального отбора и оценки знаний и обеспечивает достижение «исторической истины».
2. «Объективность»
Существенное влияние на релятивизацию понятия объективной истины оказали исследования в области психологии, прежде всего психологии науки. Вплоть до начала XX в. считалось, что базовые характеристики научного знания — рациональность и взаимная соотнесенность эмпирики и теории — являются не только необходимыми, но и достаточными условиями для обеспечения «истинности» и «объективности» научных дискурсов. При этом «научная истина» предполагалась абсолютной, некоей вещью в себе.
Что касается истории, то, независимо от вкладываемого в это слово смысла, всегда существовало понимание субъективности индивидуальных исторических дискурсов. Уже античные критики пытались выделить факторы, влияющие на авторов исторических сочинений и на содержание их произведений. Однако все эти попытки были связаны со стремлением выявить причины появления «неправильных» или «лживых», с точки зрения критиков, «историй». Тем самым предполагалось, что существуют некие «объективные» исторические работы, авторам которых удалось полностью избежать субъективных «искажений» действительности.
Например, еще Полибий упоминал о том, что картина истории часто «искажается» под влиянием личных симпатий и антипатий историка11. Лукиан писал о том, что на создание «лживых» сочинений историка толкают «страх перед имеющим власть, надежда на вознаграждение с их стороны, расположение или, напротив, неприязнь к тем, о ком он пишет»12. Аммиан Марцеллин также полагал, что «искажению» истории часто способствуют страх перед властителями и те выгоды, которых может добиться историк, прибегающий к «мерзкой лести»13. Уже в конце XIX в. Ш. Сеньобос, продолжая ту же традицию, попытался существенно расширить список факторов, вызывающих появление «неправильных» исторических сочинений:
«...автор старался обеспечить себе практическую выгоду; действовал в неправовой ситуации; имел групповые, национальные, партийные, региональные, семейные и другие пристрастия, философские, религиозные или политические предпочтения; был побуждаемые личным или групповым тщеславием; хотел понравиться публике и др.» (Seignobos\ цит. по: Медушевская 1998: 131).
11 Полибий. Всеобщая история I, 14; XVI, 14.
12 Лукиан. Как следует писать историю 39.
13 Аммиан Марцеллин. Римская история (Res Gestae) XXX, 8, 1.
384
В рамках современных представлений общий подход к этой проблеме претерпел существенные изменения. Было признано, что процесс «производства знаний», т. е. соответствующей мыслительной деятельности, всегда субъективен: не существует никакого идеального «объективного» знания, в том числе и научного. Процесс производства научных дискурсов в целом (и исторических в частности) в огромной степени зависит от индивидуальных психологических характеристик исследователя14. Характер дискурса определяется также эмоциональными характеристиками личности: как заметил еще Ф. Бэкон, «наука часто смотрит на мир глазами, затуманенными всеми человеческими страстями»15. Существенно также, что производство научных дискурсов представляет собой причудливое смешение как сознательных, так и бессознательных мыслительных актов, и в большинстве случаев ученый не может четко сформулировать, почему он действовал таким или иным образом.
Процесс собственно производства научного (т. е. эмпирико-тео-ретического) знания условно можно разделить на несколько этапов. На первом этапе происходит выбор темы исследования, определяется объект изучения. Второй этап — это работа с первичными данными (наблюдениями, эмпирическим материалом): сбор, отбор, систематизация, обработка, анализ и т. д. Третий — интерпретация имеющегося материала и формулирование высказываний о существовании отдельных элементов реальности. Четвертый этап — превращение отдельных высказываний в их связанный набор (построение «текста» или «дискурса» в современной терминологии), т. е. создание целостной картины некоего сегмента «реальности». Субъективный, индивидуальный характер научного творчества проявляется на каждом из этапов производства нового знания (точнее, «мнения», так как «знание» формируется на коллективном уровне). В предшествующих главах мы уже подробно обсуждали эти вопросы, поэтому здесь ограничимся лишь самой краткой их характеристикой.
Уже самый первый этап производства знания — выбор темы или объекта исследования — является, как отмечал еще М. Вебер, субъективным творческим актом. Применительно к истории психологические факторы, влияющие на выбор темы, подробно обсуждались, в частности, в послевоенной немецкой литературе. Стремление к избавлению от психологической травмы, связанной с фашистским прошлым, выражалось или в подсознательном «забывании»,
14 См.: Аплахвердян и др. 1998. !5 Цит. по: Юревич 1998: 275.
13 Зак N 4671 385
уходе от истории межвоенного периода или, наоборот, в постоянном навязчивом возврате к этому периоду немецкого прошлого. Во втором случае происходило что-то вроде фрейдовского психоаналитического «катарсиса», достигаемого за счет перевода подсознательных комплексов на уровень сознания16.
В свою очередь выбор объекта исследования хотя бы отчасти очерчивает границы того эмпирического материала, который может использоваться для анализа этого объекта. Но и здесь возникает широкий простор для творчества — успехи исторической науки в Новое время, и прежде всего в XX в., были во многом связаны именно с использованием новых, нетрадиционных источников данных о традиционных объектах.
Еще более индивидуализированным и субъективным является процесс извлечения информации из используемых данных (в том числе и из личных наблюдений). В соответствии с современными представлениями, радикально отличающимися от взглядов позитивистов XIX в., одни и те же данные могут быть источником разной информации об одном и том же объекте. Кроме того, одни и те же данные могут выступать в качестве источника информации о самых разных объектах, что возвращает нас к предыдущему этапу — отбору данных, рассмотрение которых полагается уместным при анализе выбранного объекта.
Процесс «извлечения» информации из данных включает множество мыслительных аналитических операций. Прежде всего речь идет об оценке «качества» данных, которая в каждой области научного знания имеет свою специфику. В истории этот процесс эволюционировал от анализа устных свидетельств «очевидцев» к детально разработанным приемам «критики источников», включая их датировку, атрибуцию, аутентичность и т. д. Заметим, что в общественных науках, в том числе в истории, обсуждение данных также может вестись с точки зрения их «истинности». В естественных науках сами сообщения (данные) не могут иметь статус «истинности» или «ложности» — таковой статус придается только интерпретациям сообщений (данных). В общественных же науках в качестве первичных данных (сообщений) часто выступают вторичные по своей сути высказывания (в терминологии Э. Бернгейма, историки имеют дело не только с «остатками», но и с «преданиями»).
Но оценка «качества» является лишь одним из этапов процедуры отбора «релевантных» данных, которые исследователь считает носителями «нужной» ему информации. Если на первом этапе при-
16 Ludtke 1993. 386
нимается решение о том, какие данные включать в рассмотрение, то на втором —- решается вопрос о том, какие из отобранных ранее данных не рассматривать. И в этом случае решение в огромной степени зависит от индивидуальных мыслительных процедур, испытывающих влияние множества разнообразных факторов.
Большое внимание в психологии науки в последние десятилетия уделяется творческим аспектам научной деятельности, проблеме «открытий», «озарений», «гениальных догадок» и т. д. В истории эта сторона производства дискурсов играет меньшее значение, чем в естественных науках. Зато в истории индивидуальные творческие способности ярко проявляются в особенностях формы создаваемого дискурса (текста). В принципе, влияние на исторические произведения литературного таланта, авторского стиля, композиционных способностей историка и т. д. осознавалось достаточно давно. Об этом ярко писал, например, Р. Коллингвуд:
«Различия между научным мировоззрением Геродота и Фукидида не менее заметны, чем различия их литературных стилей. Стиль Геродота легок, спонтанен, убедителен. Стиль Фукидида угловат, искусствен, труден. Читая Фукидида, я спрашиваю самого себя, что происходит с этим человеком, почему он так пишет. И отвечаю: у него больная совесть. Он пытается оправдать себя за то, что вообще пишет историю, превращая ее в нечто такое, что не является историей» (Коллингвуд 1980 [1946]: 30).
Но как объект специального анализа литературная, стилистическая сторона процесса производства исторических дискурсов стала привлекать особое внимание специалистов в последние десятилетия, в рамках упомянутого выше «лингвистического поворота»; одними из первых эту тему начали разрабатывать X. Уайт и П. Гей в первой половине 1970-х годов17.
Процесс создания научных дискурсов не был обойден вниманием и философов науки, прежде всего представителями аналитической философии и философии языка. Применительно к истории в рамках этого подхода было показано, что сами процедуры научного исследования, например: редуцирование, генерализация и т. д. — предполагают некие манипуляции с образом прошлого, поскольку неизбежно подразумевают «включение» в анализ или «исключение» тех или иных данных (сведений) из рассмотрения. Например, Г. Коммаджер писал:
«Мы объединяем тысячи вещей и называем их Просвещение. Мы идем даже дальше. Мы требуем, чтобы все события этого периода уклады-
17 Уайт 2002 [1973]; Gay 1974.
387
вались так или иначе в Просвещение, в противном случае, мы отвергаем их» (Commager 1970: 305).
Возникшую дилемму между философской «объективностью» и психологической «субъективностью» современная теоретическая социология разрешила с помощью концепции «интерсубъективности» (в философии первым это понятие ввел И. Фихте, а развил Э. Гус-серль), т. е. механизмов, обеспечивающих взаимодействие между субъектами, в том числе символическое. Эта концепция играет клю-чевую роль в теории социального действия, символическом инте-ракционизме, феноменологической социологии. Требование интер-субъективности в последние десятилетия все активнее прилагается и к историческим работам и суждениям, что отмечает, в частности, Г. Зверева:
«Реальность, создаваемая и передаваемая автором как культурная реальность, неотделима от процесса понимания, интерпретации и устанавливается в тексте во имя согласованней (в пределах правил культуры, парадигмы, эпистемы), интерсубъективной истинности» (Зверева 1996: 13).
3. «Факт»
В большинстве типов знания (в частности, в религии, филосо-фии, естественных и общественных науках) как отдельные выска-зывания, так и их связанные наборы могут иметь значения «исти-на» и «ложь». В науке высказывания, которым придается значение «истины», обычно именуются «фактами». Это слово также может иметь разные значения, но в строгом определении к «фактам» относят высказывания о существовании каких-либо элементов реальности, которым (высказываниям) приписывается значение «истины».
Заметим, что процесс придания значений высказываниям происходит как на индивидуальном, так и на групповом уровне. В процессе индивидуального научного творчества, формулируя некое вы-сказывание о существовании чего-либо (явления, связи, действия и т. д.), автор высказывания придает ему значение «истины» и называет «фактом». Однако «фактом» как элементом знания это высказывание становится только в случае его социального признания в качестве «истины». Тем самым содержание данного высказывания превращается в элемент реальности для соответствующей социальной группы.
Иными словами, так же, как мы распознаем индивидуальные «мнения» и социально признанное «знание», следует различать такой конкретный вид «мнений» как «истинные высказывания», именуемые в науке «фактами». В частности, на индивидуальном (автор-
388
ском) уровне мы предпочли бы обозначить этот класс высказываний как «утверждения» или «суждения» (которые в логике определяются как «мысль о предмете, в которой что-либо о нем утверждается или отрицается»), зарезервировав слово «факт» для социально признанных истинностных высказываний. К сожалению, такое различение практически не проводится в литературе, что может вносить некоторую терминологическую путаницу.
Заметим также, что, в принципе, слово «факт» происходит от лат. factum (сделанное, деяние, дело; действие, поступок), поэтому в строгом смысле это слово относится лишь к высказываниям о совершенных действиях и их результатах. Поэтому с этимологической точки зрения, данный термин применим только к утверждениям о социальной и трансцендентной реальностях, где предполагается наличие субъектов действий. Однако в современной практике слово «факт» приобрело расширительное значение и применяется, в том числе, к высказываниям и о природной реальности.
Что касается проблемы исторических фактов, то здесь уместно вспомнить высказывание Дж. Лукача, заметившего, что речь идет не столько «о том, сколько фактов в истории, сколько о том, сколько истории в слове „факт"»18. Уже просветители придали «факту» значение категории реальности, но в отделении «истины» от «лжи» решающую роль они, как и средневековые авторы, все еще отводили вере. Именно так проблематизируется «факт» в энциклопедии Дидро и Д'Аламбера:
«Факт. Этот термин трудно определить: сказать, что он употребляется при всех известных обстоятельствах, когда что-либо вообще перешло из состояния возможности в состояние бытия, — отнюдь не значит сделать его яснее... Мы знаем о некоторых фактах все то, что наш разум и наше положение могут позволить нам знать; и мы должны... либо отбросить эти факты как лживые, либо принять как истинные... Но что же научит нас отличать эти возвышенные истины?.. Вера» (Дидро 1978 [1756]: 18, 20).
В XIX в. факт становится «эмпирическим» в полном смысле этого слова. Мироздание и познающая внеположенную реальность наука основываются прежде всего на Фактах. Тип историографии, который может быть назван позитивистским, развился под воздействием естественнонаучного подхода, предполагающего установление фактов в непосредственном чувственном восприятии и разработку законов путем обобщения фактов посредством индукции. Э. Kapp не случайно назвал девятнадцатый век «великой эпохой
Lukacs 1968: 99.
389
фактов»19. В соответствии с установками позитивного метода представители историзма второй половины XIX в. стремились утвердить в исторической науке примат объективного факта.
Историки-позитивисты признавали реальность прошлого, считая, что оно непосредственно дано прежде всего в виде «остатков»: исторических документов и вещественных памятников. В соответствии с требованиями позитивного знания историк не может знать больше того, что заключено в документах. То, чего нет в документе (мнения, слухи), не существует для истории. Поэтому задача состоит в том, чтобы возможно более точно воспроизвести прошлое по документам.
Современная наука отказалась от концепции эмпирического факта XIX в., в рамках которой факт определялся как нечто, «объективно» существующее и лишь воспринятое и зафиксированное наблюдателем. Представления о соотношении между результатами наблюдений и интерпретациями, превращающими их в «факты», все более усложняются. Как отметил П. Фейерабенд, «наука вообще не знает „голых" фактов, а те „факты", которые включены в наше познание, уже рассмотрены определенным образом, а следовательно, существенно концептуализированы»20.
Развивая эту мысль, А. Юревич пишет:
«Результаты наблюдения приобретают статус фактов. В то же время факты не идентичны результатам наблюдения, а включают их определенные интерпретации. Научный факт не существует как таковой — в виде „чистых" данных, он всегда включен в определенную интерпре-тативную структуру... В мышлении эмпирический факт вытекает из интерпретативной структуры, а не порождает ее. Более того, факты просто бессмысленны вне определенных концептуальных рамок, которые формируются до фиксации фактов и всегда предопределены вне-эмпирическими обстоятельствами... В результате одни и те же данные могут видеться по-разному — в зависимости от способа их интерпретации... В современной науке соотношение между результатами наблюдений и интерпретациями, превращающими их в „факты", все более усложняется... Наблюдение интерпретативно в самой своей основе и собственно наблюдением может быть названо условно» (Юревич 1998: 253—254).
Интерпретация факта в исторической науке XX в. также представляет собой решительный разрыв с его позитивистским толкованием. Современную трактовку факта предложил Л. Февр в лекции, прочитанной в Коллеж де Франс в 1933 г., заявив, что исторические
390
19 Сагг 1961: 9.
20 Фейерабенд 1986 [1975]: 149.
Дата: 2019-04-23, просмотров: 272.