Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Событие всегда было и остается основой, исходным пунктом историографии. В отличие от происшествия или случая, событие — это категория исторического анализа. На протяжении большей части своего существования историография была прежде всего историей событийной и писалась в форме рассказа. Существует три типа событий, значимых для конструирования прошлой социальной реальности, — природные, трансцендентные и социальные. Природные события включают физические (солнечные затмения, наводнения, да и просто перемена погоды перед битвой, например) и биологические (рождение, болезнь и смерть). Истории известно и множество трансцендентных событий — явления, откровения, вмешательство трансцендентных субъектов (подробнее см. т. 2). Но, конечно, главные для исторического знания — социальные события, т. е. человеческие действия.
Социальные события, в рамках нашей схемы социальной реальности, можно соотносить с социальными или культурными действиями. Социальные действия в свою очередь можно разделить, например, на политические, экономические, бытовые, а культурные — на творчество, ритуалы, обучение и т. д. Отбор «исторических» событий, т. е. событий, значимых для историка, их интерпретация, да и общая оценка роли событий в истории во всех трех ее значениях — тема перманентной дискуссии, которую ведут историки.
а) Событие как элемент исторического анализа
Представления о значимости событий, о том, какие из них являются «историческими» и поэтому должны попадать в поле зрения историка, значительно менялись на протяжении веков. Для иудейской и христианской историографии существенное значение имели действия, описанные в библейской истории. Так, в древнеиудейской историографии главными событиями считались Сотворение мира и человека, потоп, переселение Авраама в Ханаан, рождение Исмаи-ла, введение обряда обрезания, рождение Иакова, исход евреев из Египта под водительством Моисея, постройка Первого (Соломонова) Храма, разрушение Храма Навуходоносором, начало вавилонского пленения, конец персидского владычества (времена первосвященника Иаддуя)4.
4 См.: Каменецкии [Б. г.]: Стб. 705.
477
Значительная часть этих событий была воспринята в качестве исторически значимых христианской историографией. К ним добавились новые события религиозной жизни — прежде всего Рождение Христа, эпизоды его земной жизни и Воскресение, а также Вселенские соборы, принятие христианства в разных странах, рождение или смерть праведников, мучеников или деятелей церкви, возведение храмов и т. д., которые совмещались с событиями гражданской истории — вступлениями на престол правителей и проч. Очевидно, что религиозное знание о прошлом включало как трансцендентные, так и социальные события, а также и природные, которые нередко наделялись смыслом «знамений».
Базовыми, определяющими «ход истории», «управляющими» всеми другими событиями, в религиозной историографии являются, естественно, события трансцендентные. Но, как замечает Б. Гене, средневековая история, будучи преимущественно событийной, редко употребляет слово «событие» (лат. accidens, eventus, adventus). И причина этого в том, что средневековые историки описывали не столько то, что произошло, сколько то, что было сделано. И термины res gestae, gestae, acta, facta — «деяния», «дела», «поступки» — встречаются чаще всего5.
Чем прочнее становились позиции рационалистической науки, тем с большим презрением представители «научной истории» относились к истории описательно-событийной. Очень типичны в этом отношении высказывания представителей французской школы «Анналов»:
«События — это „поверхностный слой истории". Пена. Гребешки волн, рябь на поверхности мощных дыхательных движений океана... Мелкая пыль индивидуальных поступков, судеб, происшествий» (Февр 1991 [19506]: 185).
«Событие — это взрыв, „звонкая новость", как говорили в шестнадцатом столетии. Его угар заполняет все, но он кратковременен и пламя его едва заметно» (Броделъ 1977 [1958]: 118).
Показательны в этой связи попытки самоопределения историографии Нового времени, ее отделения от хроники как воплощения J средневековых исторических сочинений. Отличие новой «истории» | от традиционной «хроники» в значительной мере связывалось именно с различиями в качестве событий,'которые были объектами исторических исследований. Например, индивидуальные события относили к хронике, а общезначимые — к истории, несущественные — к хронике, а важные — к истории. Или — подчеркивали
5 Гене 2002 [1980]: 25—26. 478
тесную взаимосвязь между событиями в истории и их несвязанность в хронике, логическую упорядоченность — в истории, сугубо хронологический порядок — в хронике, способность проникать в суть событий — в истории, поверхностность — в хронике, и т. д.6 Впрочем, как иронично заметил М. Уайт, различие между хроникой и историей на самом деле не столь велико:
«Хронист говорит нам что-то вроде: „Король Англии умер, а потом королева Англии умерла, а потом принц Англии умер, а потом принцесса Англии умерла. И на этом кончается наша хроника". А соответствующая история может гласить: „Король Англии умер, поэтому королева Англии стала горевать. Ее горе довело ее до смерти. Ее смерть повергла принца Англии в тоску, и эта тоска довела его до самоубийства. Его смерть сделала принцессу одинокой, и она умерла от этого одиночества. И этим заканчивается наша печальная история"» (Whi te M. 1965: 223).
Однако «понизив» статус событий, историки продолжали активно оперировать ими, ибо в значении «человеческих действий» они и есть история (ничего другого, кроме человеческих действий и их результатов в истории нет).
Применительно к современному историческому знанию У. Дрей выделяет несколько уровней отбора исторических событий7. На первом уровне определяются типы человеческих действий и опыта, которые интересуют историка в связи с избранным им предметом. Политическая история или экономическая, история элит или история жизни обычных людей подразумевают разный набор событий, на которые будет опираться повествование. Второй уровень, на котором историк выносит суждения о значимости, связан с предпочтением конкретных действий в рамках выбранной сферы человеческого опыта. Здесь причина выбора лежит уже в сфере оценки прошлого.
Это не означает, что оценка производится только на основе моральных, эстетических, прагматических, интеллектуальных или иных соображений. Отбор может осуществляться по критериям репрезентативности. Событие может рассматриваться как исторически важное из-за того, чему оно послужило причиной. При этом, как замечает У. Дрей, «то, что не является исторически важным событием, может... быть важным историческим событием»^. Точно так же событие может выделяться в качестве предвестника событий, наступивших позднее. Наконец, событие, даже не очень суще-
6 Кроне 1998 [1917]: 13.
? См.: Dray 1970: 255—258.
8 Dray 1970: 257.
479
ственное само по себе, может считаться значимым в силу того, что оно стало симптомом какой-либо более общей важной тенденции или явления.
К числу важных традиционно относились политические события. Исторически власть претендовала на главенство и в анналах истории, и правящие элиты с древнейших времен были заинтересованы в определенной интерпретации происходящего. Во все времена и у всех народов, имеющих историю, последовательно отмечается приход к власти очередного правителя, и значимость события такого рода не требует проверки временем. Оно признается «историческим» автоматически, что свидетельствует о значении власти. Издавна важными считались и другие события военной и дипломатической истории: победы и поражения в битвах, чужеземное иго, восстания, бунты, мятежи. Как писал М. Блок,
«„История Франции"...времен около 1900 г. еще движется, ковыляя от одного царствования к другому; на смерти каждого очередного государя, описанной с подробностями, подобающими великому событию, делается остановка. А если нет королей? К счастью, системы правления тоже смертны: тут вехами служат революции. Ближе к ним выдвигаются периоды преобладания той или иной нации... Гегемония испанская, французская или английская — надо ли об этом говорить? — имеет по природе своей дипломатический или военный характер. Остальное прилаживают как придется» (Блок 1986 [1949]: 100).
Безусловной значимостью в глазах историков всегда обладали такие явления, как возникновение и падение государства, города. Помимо бесспорной завораживающей силы подобных событий, содержащих в себе аналогию с рождением или смертью, здесь, видимо, велика роль связи конкретной человеческой общности с пространством, которое, с одной стороны, служит способом идентификации, с другой — задает границы легитимности власти.
Надо сказать, что смерть (как биологическое явление) традиционно относилась к числу значимых «исторических» событий, приобретая тем самым социальное значение. Да так оно и было. Вспомним хотя бы, как круто изменилось течение Семилетней войны, когда в результате смерти русской императрицы Елизаветы Петровны на престол вступил Петр III, ярый поклонник Фридриха П. Он немедленно прекратил военные действия против Пруссии и возвратил ей завоеванные русскими войсками территории без всякой компенсации, а корпусу Чернышева приказал присоединиться к прусской армии для войны против Австрии.
Значимость смерти признавалась не только в отношении правителей, но и тогда, когда речь шла о «широких массах населения» —
480
отсюда то внимание, которое заслужили у историков стихийные моровые бедствия: эпидемии и неурожаи. Например, чума, война и голод являются главными событиями исторической эпопеи средневековой Франции, нарисованной мэтром современной историографии Э. Ле Руа Ладюри в его знаменитой лекции «Неподвижная история»9. Д. Бурстин продлил этот список, видимо, попав под влияние экологического алармизма: «Помимо Чумы, Войны, Голода и Смерти стала ли Наука пятым всадником из Апокалипсиса?» — спрашивает он10.
Интерпретация события требует различать внешнюю сторону социального действия и его внутреннее содержание. Сущность подобного различения хорошо сформулирована Р. Коллингвудом:
«Под внешней стороной события я подразумеваю все, относящееся к нему, что может быть описано в терминах, относящихся к телам и их движениям: переход Цезаря в сопровождении определенных людей через реку, именуемую Рубикон, в определенное время или же капли его крови на полу здания сената в другое время. Под внутренней стороной события я понимаю то в нем, что может быть описано только с помощью категорий мысли: вызов, брошенный Цезарем законам Республики, или же столкновение его конституционной политики с политикой его убийц. Историк никогда не занимается лишь одной стороной события, совсем исключая другую... Историк интересуется переходом Цезаря через Рубикон только в связи с его отношением к законам Республики и каплями крови Цезаря — только в связи с их отношением к конституционному конфликту» (Коллингвуд 1980 [1946]: 203).
Очевидно, что анализ «внутренней стороны события» — это и есть соотнесение его с контекстом (что и характерно для исторического знания, начиная от Геродота, и концептуализируется уже в работах Я. Буркхардта). Именно по этой причине возведение происшествия в ранг исторического события не всегда определяется его важностью в глазах современников, а чаще происходит post factum, когда очевидными становятся последствия случившегося, что позволяет разместить его в более широком контексте. Ведь какой бы прозорливостью ни отличались те или иные современники, они никогда не переживают исторический момент так, как историк, который знает, что случилось потом. Они просто не в состоянии увидеть день завтрашний с той же отчетливостью, с какой его видит исследователь как день вчерашний.
9 Ле Руа Ладюри 1993 [1974]. ю Бурстин 1993 [1958—1973]. 3: 732.
16 Зак JST« 4671 481
Например, известно, что историческое значение английской революции XVII в. было совершенно бесспорно для англичан — современников революции. Например, Т. Гоббс писал: «Если бы во времени, как на местности, были свои высоты и впадины, я убежден, что высшая точка во времени находилась бы в интервале между 1640 и 1660 гг.»11. Но выходящей за рамки британской истории роль английской революции XVII в. была признана лишь в середине XIX в., и, видимо, благодаря К. Марксу, который придал ей значение утверждения нового общественного строя, полагая, что эта революция ознаменовала
«...победу буржуазной собственности над феодальной, нации над провинциализмом, конкуренции над цеховым строем... просвещения над суеверием... буржуазного права над средневековыми привилегиями» (Маркс 1957 [1848]: 115).
На этом примере мы видим, что для определения важности события оказалось необходимым включить его в широкий исторический контекст, который к моменту его свершения еще не сформировался, произвести сравнительный анализ (в данном случае типологии революций) и затем разместить событие в определенной структуре (в данном случае формационной).
Неважно, большое событие или маленькое, но его описание всегда охватывает некую область социальной реальности во времени. «Точно так же как нельзя буквально „нарисовать" точку, так нельзя буквально „описать" уникальное „событие"»12. Процедура контек-стуализации неизбежно помещает отдельное событие в исторический континуум. Этот тезис четко сформулировал Г. Зиммель: «Историческое содержание обретает свой характер вместе с установлением пункта во времени — между всем предшествующим и всем последующим»13.
Одно и то же происшествие может быть отмечено как событие, а может и нет, также в зависимости от задач исторического исследования. Вообще при работе историка с источниками зафиксированные в них события порой формируют его видение прошлого. В исторических штудиях нередки случаи, когда содержание документов заставляло даже изменить тему исследования. Так случилось с тем же Э. Ле Руа Ладюри, когда, работая над книгой «Крестьяне Лангедока», он хотел использовать источники, чтобы подтвердить убеждения, сложившиеся у него в молодые годы, но в конце концов ма-
11 Цит. по: Barg 1990: 5.
12 Wallerstein 1987: 315.
13 Зиммелъ 1996 [1917]: 522.
482
териал овладел им, «навязав собственный ритм, собственную хронологию и собственную особенную правду». Случившееся он назвал не просто злоключением, но «классическим злоключением», подчеркивая типичность такого происшествия14.
Чаще, однако, бывает наоборот: предварительно сформулированная проблема диктует выбор событий, на которые опирается повествование. Ведь события не только подлежат историческому объяснению и связываются между собой в форме истории15. Даже самое нейтральное изложение событий невозможно без их интерпретации, которая, по образному выражению Т. Зелдина, скрепляет события, подобно цементу16. Наконец, информацию о событиях прошлого историк получает из документальных источников, и пока источники молчат, событие отсутствует.
«История событий» рассказывает о социальном мире, представляя его как констелляцию или цепь действий разных уровней. Другой вариант, типичный для современной историографии, — применение комплексного подхода, который был традиционно характерен для макроистории, к единичному событию, локализованному во времени и в пространстве. Он предполагает пристальный (что недостижимо при изучении крупных событий и протяженных периодов) и всесторонний (экономический, социальный, политический, ментальный и т. д.) анализ конкретных явлений. Популярностью микроисторического подхода также объясняется характерное для современной историографии внимание к событиям (подробнее см. т. 2). Надо сказать, что реабилитация события, связанная с появлением глобальной истории и микроистории, несколько повысила и престиж традиционных исторических работ, написанных в жанре рассказа. Стало как-то само собой очевидно, что без такого способа конструирования реальности и ее интерпретации тоже не обойтись.
Понятный интерес профессиональных историков к мелким событиям ныне часто обосновывается научной программой «фрагментации истории». Это — реакция части академической среды на ситуацию, при которой долгое время передовыми и ведущими считались исследования, ориентированные на «исторический синтез», долговременные тенденции, большие длительности, макроструктуры и т. д. Однако, как нам кажется, на начальном этапе излишне много энергии было растрачено не на развитие и утверждение «казусного» подхода, а на обсуждение манифестов, направленных про-
14 Le Roy Ladurie 1974 [1966]: 4. is Люббе 1994 [1973]: 219. 16 Зелдин 1993 [1976]: 160.
483
тив уже не актуальных «общих законов» и «исторического детерминизма». При этом, естественно, самим сторонникам «истории в осколках» никак не удается соответствовать некоторым своим программным положениям и избавиться от принципа каузальности или от объяснительного дискурса.
б) Событие и темпоральная организация истории
Отношения события и времени очень тесные, но не столь простые, как может показаться на первый взгляд. С одной стороны, как отмечал Ф. Бродель, время можно измерять событиями17, с другой — человеческие действия сами измеряются астрономическим временем («битва длилась до захода солнца», «Столетняя война»). Более того, именно в связях между событиями мы можем постичь время и пространство, которые «являются способами выражения отношений между объектами и событиями»18.
Роль человеческого действия как исходного элемента исторического времени связана с датировкой. Сама природа действия такова, что событийная история привязана к хронологии. Именно хронология задает рамки, в которых располагаются происшествия, из которых и отбираются события. Проще говоря, датирование как маркировка времени означает, что когда нас спрашивают, что происходило в таком-то году, мы называем некие события, придавая этому времени определенные качественные характеристики. В свою очередь датировка как темпоральная организация истории означает, что при ответе на вопрос о каком-либо событии мы прежде всего называем время, когда оно произошло, тем самым фиксируя его темпоральную позицию в исторической реальности. По формулировке Г. Зиммеля, «мы помещаем событие в объективно протекающее время не для того, чтобы оно соучаствовало в его протяженности, но для того, чтобы каждое событие получило соотносимое с другими местоположение»19.
Так или иначе события, происшествия, случаи в историческом повествовании располагаются последовательно, а их датировка издавна входила в обязанности историка и для многих составляла одну из увлекательнейших сторон исторического поиска. Но при этом как способы датировки, так и отношение к датам существенно
17 Бродель 1977 [1958]: 119. i» Giddens 1981. 1: 30—31. 19 Зиммелъ 1996 [1917]: 524.
484
различались в разные эпохи (подробнее см. гл. 11). В частности, «Средневековье, столь же жадное на даты, как и наша эпоха, датировало события по другим правилам и с другими целями»20. Хронология Средневековья имела знаковый характер, т. е. она не определялась объективным временем, которое может быть точно измерено. Средневековый человек не испытывал нужды в отсылке к числу, но ему нужна была ссылка на время. Поэтому историки Средневековья не терзались сомнениями, характерными для современных историков, рассказывая
«...подряд о событиях, единственная связь между которыми состояла в том, что они происходили в одно время: град, появление удивительных метеоров вперемешку с битвами, договорами, кончинами героев и царей» (Блок 1986 [1949]: 17).
Новое время породило иное отношение к датировке событий, которая в гораздо большей степени несет смысловую нагрузку, и цепь событий, выстроенных в хронологическом порядке, стала подчиняться некоему замыслу, концепции, априорным правилам отбора значимых происшествий и т. д. Одновременно возрос интерес к научной хронологии, которая начала формироваться в XVII в. (подробнее см. гл. 11). Когда И. Кант возражал против организации всей истории по хронологическому принципу, он критиковал теологическую концепцию времени как провиденциалистского плана, которому должна следовать история, но вовсе не отрицал хронологии. Однако, по его мнению, хронология должна следовать за историей21. Кант выдвинул задачу создания исторически имманентных временных критериев, и эти критерии все четче проявлялись в исторических и теоретических дискуссиях конца века Просвещения.
В XX в., особенно в первые десятилетия после второй мировой войны, доминирование структурной истории проявилось в резком снижении интереса к хронологии. Между тем для конструирования прошлой социальной реальности существенно, когда произошло то или иное событие, хотя бы ради определения порядка человеческих действий, не говоря уже об установлении каузальных связей; и датировка — важный вклад историка в обществознание. Кроме того, если хронологическое время легко разрушается в структурной истории, в истории ментальности или в истории культуры, то в событийной истории, больше чем в какой-либо другой, мы сталкиваемся с необратимостью исторического времени. Именно поэтому поветрие пренебрежительного отношения к хронологии оказалось не-
20 Ле Гофф 1992 [1964]: 165.
21 Цит. по: Koselleck 1985 [1979]: 246.
485
долгим, а сознательное стремление к дехронологизации истории замкнулось в основном в рамках постмодернистской историографии. В целом же, поэкспериментировав, большинство историков в конце 1970-х годов признало «необходимым... вернуть историческому тексту единство и стройность, утвердить его на надежных хронологических опорах»22.
Первоначально в историографии событие полагалось как единичное происшествие, возведенное в ранг значимого, затем историки стали оперировать «не точечными», или макрособытиями, — политическими, социальными, экономическими. Они обычно понимаются как целая цепь событий, охватывающих достаточно протяженный период (война, революция и др.) и составляющих его содержание. В подобные критические времена события, следующие одно за другим и обычно относимые к рядовым (встречи, переговоры и т. д.), уже в глазах современников становятся историческими и определяют параметры макрособытия. Так,
«собрать воедино тысячи или сотни тысяч отдельных событий и назвать их „битвой при Трентоне", или „Американской революцией" или биографией Линкольна, или Гражданской войной, это значит прийти к согласию по поводу истории (to agree on a story)» (Commager 1970: 301).
Впрочем, даже за многими единичными событиями обычно подразумевается целый ряд предшествующих. Это проницательно заметил еще Л. Толстой:
«Когда мы говорим, например, что Наполеон приказал войскам идти на войну, мы соединяем в одно одновременно выраженное приказание ряд последовательных приказаний, зависевших друг от друга... Он приказал нынче написать какие-то бумаги в Вену, в Берлин и в Петербург; завтра — такие-то декреты и приказы по армии, флоту и интендантству — и т. д. и т. д. — миллионы приказаний, из которых составился ряд приказаний, соответствующих ряду событий, приведших французские войска в Россию» (Толстой 1957 [1863—1869]. 2: 748).
События, следующие одно за другим, образуют временной ряд, который не является простой совокупностью несвязанных между собой действий. Историческое мышление как раз и основывается на предположении (или априорном принципе) о существовании внутренних, или необходимых, связей между событиями во временном ряду, так что одно событие необходимо ведет к другому, и поэтому возможно вести исследование от настоящего к прошлому.
22 Дюби 1992: 57. 486
«Конечно, событие обладает целым рядом значений и связей. Иногда оно свидетельствует об очень глубоких движениях, и с помощью надуманной игры в „причины" и „следствия", игры, излюбленной историками прошлого, может быть связано с временем, далеко выходящим за пределы его собственной длительности. Растяжимое до бесконечности, оно легко или с некоторыми трудностями увязывается со всей цепью событий, с предшествующими фактами и кажется нам неотделимым от них» (Броделъ 1977 [1958]: 119).
В цепи происшествий, характеризующих макрособытия, нередко можно выделить центральное событие-символ: например, похищение Елены, Бостонское чаепитие, взятие Бастилии, выстрел в Сараево, залп «Авроры», поджог рейхстага (сплошной терроризм и экстремизм!).
Следующая функция события, связанная со структурированием исторического времени, — демаркация исторических периодов. Событие в этом значении трактуется как разрыв исторического времени, перерыв в постепенности. Уже античные историографы за основу деления истории на периоды брали события, но не любые, а только «значимые». Еще более характерна разметка прошлого по важным событиям для христианской историографии.
«Разделив историю прошлого на две части, христианская универсальная история, естественно, будет стремиться и к дальнейшему делению. Поэтому она станет выделять и другие события, не столь решающие, как Рождение Христа, но также по-своему важные, события, делающие все произошедшее после них отличным от того, что им предшествовало. Таким образом история делится на эпохи или периоды, каждый из которых имеет специфические особенности и отличается от периода, предшествовавшего ему, каким-нибудь событием» (Кол-лингвуд 1980 [1946]: 49—50).
Историография Нового времени придала эпохам и периодам совершенно новое звучание, наполнив их качественным содержанием (подробнее см. гл. 12).
В бесконечной череде исторических событий выделяются эпохальные события, определяющие век или эпоху. Историки рассматривают их или как начало, или даже как источник последующих изменений и считают эпоху исчерпанной, когда их влияние сходит на нет. Именно о таких событиях писал Н. Гоголь в статье, посвященной преподаванию истории, призывая
«...показывать их так, чтобы все видели ясно, что они великие маяки всеобщей истории... (которые) должны быть обозначены ярко, сильно, должны выдвигаться на первом плане со всеми своими следствиями, изменившими мир» (Гоголь 1978 [1835]: 42).
487
Эпохальные события конденсируют вокруг себя эпоху, выражая ее сущность и дух. К несчастью для современников, это преимущественно события драматического, даже трагедийного плана. Но по понятным причинам эпохальные события привлекают к себе }|
особенное внимание историков. Споры о них не утихают и длятся нередко не один век. Поиски исходного события, события-ядра, требуют установления некоего предела, «порога фрагментации», за которым событие как таковое разрушается. Выделение события немыслимо без установления хронологических «до» и «после». Как замечает Р. Козе л лек, содержание события может простираться за временные границы «до» и «после», но нам представляется, что в этом случае речь идет не о событии, а о цепи событий, в которую оно включается23. Если же мы понимаем под эпохальным событием первопричину, то мы непременно сталкиваемся с известными всем трудностями причинно-следственного анализа, который может уводить в прошлое до бесконечности.
В историографии существуют общепризнанные эпохальные события. Одно из них — Великая французская революция. Значение этой революции в Европе и США было очевидно уже современникам, которые называли свое время эпохой революции и не сомневались, что процесс этот будет продолжаться24. Возьмем для примера слова великого Гёте, произнесенные им в обращении к прусским офицерам накануне проигранной затем битвы при Вальми против войск Французской революции: «Отсюда и сегодня начинается эпоха в мировой истории, и вы можете сказать, что вы были при этом»25.
Значение Французской революции было признано определяющим для всего хода XIX в. Как писал в конце позапрошлого века английский историк Дж. Роуз, именно «самые страшные и важные» для всей истории события Французской революции возвестили о наступлении XIX в., «ибо этот великий переворот оказал глубокое влияние на политическую и еще более глубокое — на общественную жизнь Европейского континента»26. Многие шли еще дальше, возводя Французскую революцию в ранг исключительных по своему значению событий мировой истории. По мнению немецкого историка К. фон Роттека, высказанному в 1848 г., в мировой истории не было более важного события, чем Великая французская революция; более того, не было события, сопоставимого с ней по своему значению. Как иронически отмечает Э. Хобсбоум (Хобсбаум), не все историки
23 Koselleck 1985 [1979]: 246.
24 Хобсбаум 1991 [1990]: 20.
25 Цит. по: Hornung 1993: 9.
26 Rose 1895: 1.
488
были столь категоричны. Одни считали, что это было наиболее значительное событие со времен падения Римской империи в V в. н. э., другие — «из слишком активных защитников христианства или слишком прогермански настроенных немцев — полагали крестовые походы или Реформацию в Германии событиями не менее важными»27.
Примером значения эпохальных событий из более близкой нам истории может служить идущая сейчас среди историков дискуссия о том, какое событие воплотило в себе сущность XX в. и определило его лицо. Американский историк Дж. Лукач настаивает на том, что XX столетие определялось двумя мировыми войнами. Русская революция, создание атомной бомбы, конец колониальной империи, образование коммунистических государств, господство двух супердержав, раздел Европы и Германии — это все, по его мнению, последствия обеих мировых войн28. Тезис о мировых войнах как основополагающих событиях XX в. убедительно обосновывают и многие другие весьма авторитетные авторы.
Расстояние между этими войнами было столь небольшим, что в литературе для обозначения 1918—1939 гг. прочно утвердился термин «межвоенный период». Авторитетный немецкий специалист по истории международных отношений К. Хилдебранд обозначает это время как «войну в мире и мир в войне»29, а К. Брахер, объединяя обе войны и межвоенный период, дает повод для размышлений о том, не были ли эти годы (1914—1945) современной версией Тридцатилетней войны30. Органическая связь обеих войн выражается не только в коротком интервале между ними. По сути дела одна война в определенной мере продолжала другую. Семена второй войны были посеяны еще в ходе первой, так что межвоенный период был в равной мере и послевоенным, и довоенным. Как пишет К. Брахер, то, что в зачатках имелось в 1918 г. «как идея или фермент, техническая возможность и крайняя последовательность, — воплощалось грубыми методами национал-социализма во второй мировой войне»31. Действительно, трудно переоценить груз последствий первой мировой войны. Известный американский дипломат и крупный историк Дж. Кеннан назвал ее «великой исходной катастрофой этого столетия»32, а немецкий историк Г. Манн — «катастрофой-матерью» всех катастроф XX в.33
2? Хобсбаум 1991 [1990]: 24.
28 Lukacs 1994: 11.
29 Так называется статья Хилдебранда (Hildebrand 1989).
30 Bracher 1992: 206.
31 Bracher 1992: 205.
32 Цит. по: Bracher 1992: 204.
33 Mann 1992 [I960]: 547.
489
Социально значимое событие делает исторически важным соответствующий период времени. Таково, например, историческое значение для американцев октября 1929 г. или Гражданской войны 1860—1864 гг. для южан в США. Социальная значимость времени, отмеченного определенным событием, может существовать для одних социальных или политических групп и отсутствовать для других. Например, 1937 г. в России. Впрочем, роль того или иного момента или периода, связанного с конкретным событием, может определяться не только политическими пристрастиями, но и кругозором той или иной общественной группы, спецификой ее образования или интересов. Сказанное справедливо для событий, относящихся к сферам культуры, науки, техники и т. д.
Даже протяженность рассматриваемого периода оказывает влияние на отбор «значимых» событий и их интерпретацию. «Чем короче фаза времени для исторического события, тем больше наша история будет состоять из разрушений, катастроф, битв, убийств и внезапных смертей»34. Однако как бы плотно ни был заполнен событиями период, привлекший внимание историка, созданная им история будет фрагментарна. Процитируем пример из Г. Зим-меля:
«Историческая картина, именуемая нами Семилетней войной, не содержит в себе пустот, она тянется с августа 1756 г. по февраль 1763 г. Но в действительности непрерывны только события, которые длились в этих временных границах, а также в локализуемых войной пространственных границах. „История" этого времени никоим образом не является непрерывной... Историческая картина, которой мы действительно располагаем на основе исследований и фантазии, состоит из прерывных отдельных картин...» (Зиммелъ 1996 [1917]: 525).
Очевидно, что масштабы периода, избранного историком для исследования, определяют калибр значимых для этого отрезка времени событий. Как отмечал, например, К. Леви-Строс,
«...не только иллюзорно, но и противоречиво мыслить историческое становление как непрерывное развертывание, начатое с доистории, закодированной десятками или сотнями тысячелетий, развивающейся в шкалу из тысяч, начиная с четвертого или третьего, а затем продолжаясь в виде секулярной истории, нашпигованной, по прихоти каждого автора, ломтями годичной истории в рамках столетия или по дням в рамках года, если даже не по часам в течение дня. Все эти даты не образуют одного ряда: они принадлежат различным видам... События, которые являются значащими по одному (временному)
34 Коллингвуд; цит. по: Martins 1974: 265. 490
коду, не остаются таковыми по другому. Закодированные в системе доистории, наиболее известные события новой и современной истории перестают быть существенными; за исключением, возможно (и опять-таки мы об этом ничего не знаем), некоторых мощных аспектов демографической эволюции, осуществляемой в глобальных масштабах, открытия парового двигателя, электричества и ядерной энергии» (Леви-Строс 1994 [1962]: 319).
Очевидно, что событийная история в «чистом» виде, подразумевающем последовательное шествие событий в единой хронологической и каузальной связи, является весьма условной. Она может рассматриваться либо как простейшая форма исторического дискурса, либо, с современной точки зрения, как одна из крайних степеней абстракции исторического анализа. Например, мало кто будет спорить, что историю культуры невозможно интерпретировать в рамках линейного хронологического времени. Так, каждая группа явлений в искусстве имеет собственную временную последовательность, а хронологически они могут далеко отстоять друг от друга. То же относится к политическим отношениям, социальным движениям, философским доктринам.
Но наряду с наглядным представлением о точках-событиях на оси времени, у историков существует представление о некоем «историческом континууме», прошлом, настоящем, а затем будущем, в котором события вступают между собой в отношения последовательности, причинности и взаимозависимости и по воле историка образуют самые разнообразные структуры.
Дата: 2019-04-23, просмотров: 230.