Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

В Новое время в изучении истории постепенно сложились два основных подхода, ни один из которых в конкретном исследовании последовательно реализовать невозможно, но можно декларировать. Сторонники первого полагают, что история собственно состоит в описании событий, сторонники второго пытаются анализировать историю, по возможности игнорируя исторические события и фокусируя внимание на социальных целостностях (обществах, культурах, цивилизациях, общественно-экономических формациях — т. е. подсистемах и элементах подсистем социальной реальности), которые интерпретируются как структуры.

491

а) Становление структурного анализа

Поскольку понятие «структура» используется в разных значениях, коротко остановимся на истории термина. Само слово «структура» (structura) уже в классической латыни имело два значения: во-первых, здание, сооружение, постройка; во-вторых — расположение, порядок. В Средние века термин «структура» служил одним из способов определения понятия формы (форма как структура, т. е. организация содержания). В Новое время термин «структура» стал активно использоваться лишь в XIX в., прежде всего в химии, где он применялся в рамках возникшей в это время теории химического строения вещества. Заметим, что в современном русском языке исходные значения латинского «структура» адекватно передаются словом «строение», которое имеет два значения: 1) здание, постройка; 2) взаиморасположение и связь составных частей чего-либо, образующего единое целое.

В конце XIX в. термин «структура» начал применяться в психологии, в частности, в работах В. Вундта и его последователей (так называемое структуралистское направление в психологии), а также одного из предшественников гештальтпсихологии К. Эренфельса, занимавшегося изучением перцептивных структур. И хотя ге-штальтпсихология в целом относится к функциональному, а не структурному направлению в психологии, сторонники этого подхода также пользовались понятием структуры, но, скорее, в средневековом значении «формы»³⁵. Тогда же, в конце XIX в., термин «структура» впервые был применен в лингвистике (Ф. де Соссюр).

В первой половине XX в. понятие структуры берут на вооружение этнологи или культурные антропологи (начиная с работ Б. Малиновского и А. Рэдклифф-Брауна) и литературоведы. В частности, в работах представителей русской формальной школы в литературоведении — В. Проппа, Б. Томашевского, А. Реформатского и других — «структура» связывалась и со средневековым значением «формы», и с психологическим понятием «гештальта»³⁶. Наконец, во второй половине XX в. термин «структура» прочно утверждается в социальных и гуманитарных науках благодаря развитию так называемого структурно-функционального подхода в социологии (Т. Парсонс, Р. Мёртон и др.) и структуралистского направления в культурологии (К. Леви-Строс, М. Фуко в период «археологии знания» и др.).

35 См.: Ярошевский 1976: 232—233; 348—349.

36 См.: Ханзен-Лёве 2001 [1978]: 256—258.

492

Соотношение понятия «структура» с понятием «система» не вполне ясно. С одной стороны, под структурой часто понимаются компоненты или элементы системы. С другой стороны, точно так же структура определяется как совокупность устойчивых связей или отношений в системе. Наконец, структура может интерпретироваться как некая целостная система в совокупности ее элементов и связей, обладающая определенной устойчивостью и упорядоченностью. В результате возникает и четвертое значение, а именно — «порядок» системы (социальный порядок, культурный порядок), ее внутренняя устойчивая организация.

Суммируя, можно сказать, что в целом понятия системы и структуры достаточно близки. Напомним, что в общем виде «система» (греч. σύστημα — целое, составленное из частей, соединение) определяется как совокупность элементов, находящихся в отношениях и связях друг с другом и образующих определенную целостность, единство. Но если система подразумевает постоянное изменение, то структура характеризует устойчивые, относительно неизменные характеристики системы, ее «внутреннее устройство». Именно акцент на постоянстве, неизменности и был заложен во всех основных «структуралистских» концепциях, от Вундта и де Соссю-ра до Парсонса и Леви-Строса. В некотором смысле все концепции структуры исходили из химических или биологических ассоциаций: например, когда вы мнете пластилин, меняется его форма, но молекулярная структура остается неизменной; человек может двигаться, но структура его организма (органы и связи между ними) не меняются.

В этом смысле систему социальной реальности мы по сути интерпретировали в гл. 2 как структуру, рассматривая ее основные компоненты и связи между ними (точно так же в гл. 3 в рамках анализа понятия «знание» мы исследовали эволюцию представлений о структуре человеческой психики). Структура — это теоретическая схема системы. Поэтому приведенная нами история системных представлений об «устройстве реальности» является историей взглядов на структуру мира в целом и отдельных его подсистем. В качестве типичного примера структурной концептуализации можно привести существовавшие со времен античности и особенно популярные в Средние века и раннее Новое время представления об обществе как подобии человеческого тела, выделявшие отдельные элементы (голова, руки, ноги и т. д.) и связи между ними. Легко заметить, что применительно к социальной реальности начиная с конца XIX в. понятие структуры используется в рамках всех трех дифференцированных нами подсистем — личности (структуры психики),

493

общества (социальные структуры) и культуры (языковые структуры, текстовые структуры, а также структуры системы ценностей, системы знания и т. д.).

В XX в. системный подход, опирающийся на методологию внешне далеких от изучения общества дисциплин — биологии и кибернетики, — оказался мощным инструментом в руках представителей социальных наук. Неудивительно, что к нему активно начали обращаться и историки. С появлением современных социологических версий понятия «структура» — структурно-функциональной и структуралистской — в историческом исследовании, прежде всего в рамках «структурной истории», постепенно утверждается более формализованный анализ общественных структур. При этом представители разных историографических направлений и школ в зависимости от подхода к изучению социальной реальности выделяют не только разные структуры, но и используют разные структурные концепции.

В современной историографии можно найти аналоги всех основных структурных походов к анализу социальной реальности, прежде всего структурно-функциональный, где концепция структуры относится к комплексу социальных институтов (государство, семья и т. д.) и структуралистский, в центре внимания которого находится система культуры. При этом историки выделяют и более дробные структуры, например, демографические, властные, геополитические, экономические, ментальные и множество других. Структурная история занимается конструированием не человеческих действий, а общественных структур (и, кстати, в структурной истории процесс конструирования прошлой социальной реальности предстает более наглядно). В то время как события инициируются и переживаются конкретными людьми, структуры надындивидуальны и интерсубъективны. Их никогда нельзя свести к отдельным личностям и лишь изредка можно связать с четко определенными группами. Временньхе константы структур пересекают хронологически обозримое пространство опыта, доступного субъектам, вовлеченным в события.

Как отмечалось в гл. 2, одна из основных проблем, возникающих при использовании структурного (системного) подхода состоит в соотнесении между собой надындивидуальных объективных структур и индивидуальных субъективных действий. Проблема отношений между действиями индивидов и социальной структурой включает целый ряд вопросов, актуальных для современной социологии и стимулировавших многолетнюю дискуссию. В этой дискуссии отчетливо различимы три основных подхода.

494

Представители методологического индивидуализма, этномето-дологии или феноменологической социологии считают первичным человеческое действие, отрицая детерминирующее воздействие структур на индивидов, которые сами «создают мир вокруг себя». В этом лагере можно встретить даже крайнюю позицию, согласно которой «никакой социальной структуры вообще не существует».

Представители второго подхода, основы которого заложил Э. Дюркгейм, а наиболее последовательное развитие он получил в работах функционалистов, предлагают заниматься исключительно социальными структурами, которые в свете их теорий определяют и действия, и характеристики индивидов.

Сторонники третьего, синтезирующего, подхода (например, П. Бергер и Т. Лукман, Э. Гидденс, П. Бурдьё) отвергают и идею структур, полностью детерминирующих действия индивида, и тезис об индивидах, свободно создающих свой мир. В их концепциях акцент делается на взаимовлиянии человеческих действий и существующих в социальном мире структур (см. гл. 2). Так, по мнению Бергера и Лукмана, смыслы, придаваемые индивидами своему миру, становятся институционализированными или превращаются в социальные структуры, а структуры становятся частью систем смыслов, используемых индивидами, ограничивая тем самым их действия. Очевидно, что ключевыми для указанного подхода являются следующие вопросы: каким образом структуры определяют действия индивидов или каким образом индивиды создают свой мир (и структуры этого мира); чем определяется соотношение между свободой действий субъектов и структурными ограничениями.

Легко заметить, что те же вопросы, переведенные в чуть-чуть другие формулировки, всегда представляли интерес для историков Нового времени: — общество vs. индивид, социальные закономерности и свобода воли, роль личности в истории (структура и действующие субъекты), роль случая (события) в истории (структура и действие). Наиболее распространенным вариантом теоретического противопоставления объективных структур и субъективных действий в историографии является противопоставление структур и событий (которые, как было показано выше, и являются действиями или результатами действий, оставляя в стороне внесоциальные явления — природные и трансцендентные).

Как отмечалось выше, в середине XX в. влияние социологии привело к настоящему гонению на события в историографии. Колоссальное ускорение развитию аналитической и структурной истории придали представители школы «Анналов», которые ставили своей целью разъяснение социальной действительности методом реконст-

495

рукции объективных процессов и структур, низводя роль событий в историческом процессе до второстепенной. Эти идеи получили широкий отклик и в других странах. Например, немецкий историк В. Конце, выделяя роль хозяйственных, социальных и культурных систем, утверждал, что именно они образуют «опорную структурно-историческую» основу событий³⁷. Однако, как справедливо замечает Р. Зидер, ни Конце, ни Бродель, подходу которого он следовал, не предприняли попыток более подробно истолковать или разъяснить, как соотносятся эти факторы друг с другом и каково их отношение к событиям³⁸.

По мере того как структурная история приближалась к своему идеалу, она все больше рисковала превратиться в историю без событий. Однако ее безраздельное господство в историографии оказалось относительно недолгим. В последние десятилетия историки стали утрачивать интерес к структурному анализу, а многие новые подходы к изучению истории весьма благоволят к событию. Нередко оно становится исходным пунктом исследования: маленькое или значительное, жизненный путь одного индивида или событие в жизни специфической группы. Более всего это характерно для таких направлений, как история повседневности, история семьи. Но и в истории ментальности или истории женщин мы легко обнаружим примеры подобного рода. Нередко целью такого подхода становится создание структуры, но не путем конструирования серий однотипных человеческих действий, которые потом соотносились одна с другой (как это было популярно в середине 1960-х годов), а на основе «одновременно специфического и глобального понимания общества через событие, экзистенцию или практику»³⁹.

В середине XX в., когда одним из контрапунктов исторической дискуссии стало противопоставление «событий» «структурам», на какое-то время возобладал дихотомический подход, при котором событие и структура рассматривались как оппозиции, взаимоисключающие друг друга. Но нам представляется более конструктивной точка зрения К. Ллойда, который считает, что концепция структур и концепция событий образуют не дихотомию или дуализм, а сим-биотическую дуальность⁴⁰. Строго говоря, Ллойд просто повторяет применительно к истории тезис, сформулированный Э. Гидденсом на общетеоретическом уровне: «Теорий структурации основана на

57 Conze 1956: 16.

58 Зидер 1993 [1990]: 170.

³⁹ Chartler 1988: 59.

40 Lloyd 1993: 40.

496

посылке, что этот дуализм должен быть реконцептуализирован в качестве дуальности»⁴¹ (см. гл. 2).

Разница между дихотомическим и дуальным подходом состоит в том, что первый основан на противопоставлении. В результате многие представители структурной истории старались по возможности исключить событие из исторического дискурса, а сторонники «событийного» подхода заявляли, что они вообще не пользуются понятием «структура», что было заведомо неправдой. В рамках второго подхода события и структуры трактуются как относительно автономные объекты, несводимые один к другому и в то же время неразрывно связанные. Нам представляется, что к концу XX в. большинство историков стало разделять именно эту позицию.

Другая важная проблема, возникающая при проведении структурного анализа, — это соотношение постоянства и изменений. Каким образом можно совместить представления о существовании постоянных структур и относительной неизменности социальной реальности с не прекращающимся ни на минуту потоком социальных и культурных действий, каждое из которых в той или иной мере влияет на систему и обусловливает ее изменения? Уже в XIX в. многим обществоведам стало очевидно, что в теоретических целях анализ социальной реальности должен быть разделен на две части, одна из которых исходит из идеи постоянства, а другая — изменения⁴².

К тому времени такое разделение уже было концептуализировано в рамках одного из разделов физики, а именно — механики, где существовали понятия статики и динамики. В XIX в. основатель «социальной физики» О. Конт прямо перенес концепции статики и динамики в социологию. В конце XIX в. эти понятия стали использоваться в экономической теории, причем экономисты пошли даль-nie и заимствовали из механики еще и принцип равновесия системы (статического и динамического). Тогда же, в конце XIX в. Ф. де Со-ссюр фактически ввел понятия статики и динамики в лингвистический анализ языковой системы, но, чтобы слегка отмежеваться от физики, обозначил их как «синхронию» и «диахронию» (термины «диахрония» и «синхрония» образованы от греч. δια — через, χρόνος — время и σύγχρονος — одновременный). В дальнейшем именно эти термины стали активно использоваться в историографии (видимо, историки также хотели дистанцироваться от физики в большей степени, чем социологи и экономисты).

⁴1 Giddens 1984: xxi.

⁴² О теориях социальных изменений см.: Штомпка 1996 [1993].

497

Говоря о диахроническом и синхроническом анализе, можно сказать, что в первом случае явление трактуется как звено в длинной исторической цепи и определяется его «генетический» код, связь, историческая преемственность и прерывность по отношению к однотипным, родственным явлениям. Во втором случае в поле зрения оказывается горизонтальный срез, анализируются связи данного феномена или процесса с другими, существующими и взаимодействующими с ним одновременно. Первый подход предполагает исследование эволюции явления, происходящей при сохранении внешней по отношению к нему причины (факторов), которые действуют на протяжении длительного периода. Второй включает в поле зрения всю совокупность взаимодействующих явлений и процессов, которые и определяют в конечном счете форму и историческую роль интересующего нас феномена.

Ф. де Соссюр нашел очень выразительный образ для объяснения идеи синхронии, сравнив ее с шахматной доской в некий момент шахматной партии. Для наблюдателя в общем безразлично, как получилось данное расположение фигур: оно совершенно освобождено от всего, что ему предшествовало. Наблюдатель, следивший за всей партией, не имеет ни малейшего преимущества перед тем, кто в критический момент пришел взглянуть на состояние игры. Может быть, де Соссюр был посредственным шахматистом и недооценивал важность элемента вовлеченности в игру для ее квалифицированного анализа, но суть исследования в рамках синхронистического подхода он выразил ясно.

Различие между «событийной» и «структурной» историей одно время также тематизировалось как «диахрония» и «синхрония». Изначально в самом деле структурная история была связана прежде всего с синхроническим анализом состояний систем социального мира, в рамках которого проблемы изменений, эволюции оказывались на заднем плане. Но полностью игнорировать динамику невозможно, и сторонникам структурного подхода все равно пришлось решать проблемы соотношения стабильности и изменений, постоянства и прерывности и вытекающую отсюда задачу деления прошлого на «однородные» состояния (эпохи или периоды) и периоды трансформации, «разрывов» и т. д. Далее мы проанализируем основные концептуальные подходы к этим проблемам (см. т. 2).

С теоретической точки зрения, в основе любой простейшей содержательной периодизации истории общества лежат две посылки, которые, впрочем, редко артикулируются в явном виде. Первая состоит в представлении об относительной неизменности, постоянстве каких-то характеристик социальной реальности, вторая подразуме-

498

вает наличие «разрывов» или качественных изменений состояния системы (ее структуры). При этом посылка о постоянстве является частичной — она предполагает выделение какой-то одной неизменной структуры, но при этом могут анализироваться изменения во всех остальных структурах при условии, что они не влияют на ту, которая была выделена в качестве основы для периодизации.

Не менее важна и идея «разрывов» или «переломов», которая, впрочем, также имеет частичный характер и относится к радикальному изменению лишь какой-то определенной структуры.

«...Понятие прерывности занимает важнейшее место в исторических дисциплинах. Для классической истории прерывность была некоей неосознаваемой данностью, которая проявлялась в хаосе рассеянных событий (решений, случаев, начинаний, открытий) и подлежала преодолению в анализе, — ее следовало обойти, редуцировать, стереть во имя торжества непрерывного событийного ряда. Прерывность, которую вытравляли из истории, была как бы знаком темпоральной разлаженности. Теперь же она стала одним из основополагающих элементов исторического анализа, играющим троякую роль.

В первую очередь, она обусловливает темпоральные действия историка (а не то, что он извлекает из своего материала), ибо тот должен выявить, хотя бы гипотетически, возможные уровни анализа, методы, соответствующие каждому из них, и особые периодизации. Прерывность является также результатом самоописания (а не тем, что должно исключаться при помощи анализа), в задачу которого входит определение границ того или иного процесса, точек изломов, нарушений привычного хода вещей, амплитуды колебаний, порогов функционирования, разрывов причинно-следственных связей. Наконец, прерывность — это концепт, которому ученый придает все новые и новые спецификации, вместо того, чтобы пренебрегать ими или рассматривать разрывы как нерелевантный зазор между двумя позитивными фигурами» (Фуко 1996 [1969]: 12).

В итоге можно говорить о создании своего рода разрывно-стационарной концепции, подразумевающей существование стационарных периодов относительно неизменной структуры, разделенных некими интервалами, когда эта структура резко меняется. Из вышесказанного очевидно, что на самом деле историки занимались структурированием прошлой социальной реальности задолго до появления «структурного подхода» и освоения структуралистских методов. На практике разрывно-стационарная модель исторического процесса издавна концептуализировалась двумя способами.

Первый и очень древний способ в качестве точек «разрыва» использует определенные события. Имплицитно предполагается, что данное событие (или действие) радикально меняет состояние систе-

499

мы (ее структуру), соответственно, история делится на «до» и «после» события.

Событие нередко служит вехой, отделяющей одно стационарное состояние от другого. Событие становится исторически значимым в рамках нарративного конструирования, когда оно отмечает начало или конец чего-либо, что считается важным⁴³. Понятно, что, когда мы имеем дело с непродолжительными периодами, событие, как правило, и служит водоразделом при переходе от одной структуры к другой. Простейшая модель такого типа — период правления (по существу речь идет о структуре системы политической власти). Момент смены правителя и выступает в качестве точки «разрыва»: до этого предполагается наличие одной структуры власти, после — другой. Еще один, более глобальный, пример — Воплощение Христа: до этого события земной мир находился в одном состоянии, после — в качественно ином.

При таком подходе предельно очевидна и связь между структурой и человеческим действием. Например, решение начать войну, принимаемое в конечном итоге одним человеком, приводит к формированию структур общественной жизни в военных условиях, совершенно отличных от условий мирного времени. Это касается всех втянутых в войну государств, их институтов (в широком смысле) и ценностей, повседневной реальности и в не меньшей мере системы личности (психика и поведение индивидов в условиях войны также претерпевают радикальные изменения). Точно так же день заключения мира, связанный с принятием важных решений и с человеческими действиями, для победителей и побежденных означает переход к иной структуре «мира» (контрибуции, восстановление экономики, формирование механизмов контроля над побежденными, оживление культуры и образования, воссоединение семей и т. д.).

Второй подход идет с другой стороны, от периодов стабильности определенных структур. В рамках структурного подхода к периодизации объектом исследования становились времена, наполненные определенным содержанием, например: Ренессанс, период абсолютизма, классицизм, Викторианская Англия, НЭП и т. д. Историческое время можно структурировать по стилям в искусстве или по поколениям культурных элит. Во всех таких случаях границы периода становятся более расплывчатыми, но в неявном виде наличие такой границы (и некоего разрыва) все равно подразумевается. Этот подход первоначально возник за пределами собственно историографии, а именно — в социальной философии или историо-

43 Dray 1970: 259. 500

софии, в XVIII в. Именно тогда начались попытки выделения различных стадий, эпох, периодов, этапов и проч.

Эти поиски, естественно, не прошли мимо внимания историков. Это видно даже на примере одной из сугубо историографических систем периодизации — деления истории на Древнюю, Среднюю и Новую. Первоначально она шла от событий-разрывов (падение Западной Римской империи и Восточной Римской империи). Но в XVIII в. акценты меняются — исходной становится идея постоянства (содержания эпохи), а точное определение границ между ними отходит на второй план (хотя наличие разрывов все равно подразумевается). Уже с середины XIX в. «стационарно-разрывная» модель начинает фигурировать в исторических исследованиях в явном виде⁴⁴.

В дальнейшем развитие структурных подходов шло по нескольким направлениям. В частности, наблюдался переход от «точечных» разрывов к интервалам и дифференциация структур. В исторической науке эти новые веяния концептуализировал Ф. Бродель в середине XX в., хотя сами идеи были выработаны до этого в рамках социальной философии и в общественных науках, помимо историографии.

б) Французская школа

Первая новация была связана с возникновением понятия «переходных периодов». Исторически она возникла как следствие отказа от определения стационарных периодов по разделяющим их событиям и усиления внимания к обратному процессу — выделению стационарных периодов, а затем — поиску границы, отделяющей один такой период от другого. Многие представители структурной истории в 1950—1960-е годы предлагали отказаться от системы периодизации истории, основанной на событиях, и перейти к датировке «по структурам»⁴⁵. Но точная датировка «разрыва» в этом случае оказывается невозможной, поэтому «разрыв» тоже должен определяться как период.

Одним из первых переходных периодов, привлекшим внимание историков, стал переход от Средних веков к Новому времени. В гл. 12 мы подробно рассмотрим концепцию Древней, Средней и Новой истории. Здесь же отметим лишь, что в середине XIX в. началось обсуждение проблемы переходного этапа, пролегающего между двумя качественно различными (но внутренне однородными) перио-

⁴⁴ См., например: Ранке 1898 [1854].

⁴5 Соте 1956: 16ff.

501

дами истории Запада: Средневековьем и Новым временем. Едва ли не первым автором, предпринявшим попытку обозначить переходный этап между Средней и Новой историей, был Ж. Мишле, который в одном из томов своей «Истории Франции» выделил в качестве такого переходного периода эпоху Ренессанса⁴⁶.

В исторических работах «разрывы» концептуализируются как динамические переходные периоды, на протяжении которых формируются новые структуры. Часто эти периоды именуются как «кризисы». В исторической науке вопрос о необходимости использования разных подходов к изучению переходных периодов и периодов равновесия (стационарных периодов) первым поставил Ф. Бро-дель. Уже в работе, посвященной Средиземноморью, он писал:

«Мне кажется, что история предстает перед нами как ряд кризисов, между которыми существуют какие-то площадки, эпохи равновесия, о которых историки говорят совершенно недостаточно» (Braudel 1949: 1095).

Идея чередования «стационарных» и «переходных», или кризисных, периодов в развитии общества и отдельных его подсистем к тому времени обсуждалась в обществоведении уже почти сто лет, но в основном в рамках теоретических стадиальных моделей (подроб-нее см. т. 2).

Второе изменение в подходах было связано с осознанием необходимости дифференциации структур. В XVIII—XIX вв., по мере активизации структурного подхода (хотя само слово тогда еще не использовалось), начали множиться различные модели исторического процесса, в которых деление истории на периоды осуществлялось в соответствии с той или иной структурой (экономической, политической, социальной, интеллектуальной и т. д. — вплоть до стилей в искусстве).

В XX в. это многообразие продолжало нарастать, в итоге стал образовываться своего рода хаос — каждый исследователь выбирал «свою» структуру, начинал выделять в ней стационарные периоды и разрывы и соответствующим образом проводить периодизацию. Ф. Бродель попытался упорядочить этот процесс по крайней мере на концептуальном уровне, предложив относительно целостную схему, подразделяющую исторические структуры на три уровня по критерию скорости происходящих в них изменений. Вместо равномерно текущего календарного ритма, размеченного большими и малыми событиями, Бродель разработал концепцию взаимодействия трех

46 Michelet 1833—1867. V. 7. 502

различных временных протяженностей, каждая из которых соответствует определенному типу исторических структур⁴⁷.

В самых нижних слоях общественного бытия господствуют постоянство, стабильные структуры, основными элементами которых являются человек, Земля, космос. Время протекает здесь настолько медленно, что кажется почти неподвижным. Изменения взаимоотношений общества и природы, привычки мыслить и действовать измеряются столетиями. Это, по выражению Броделя, «длительная (временная) протяженность» (longue durée). На втором уровне находятся экономические и социальные структуры, где скорость изменения исчислется десятилетиями. Наконец, на поверхностном — политическом — слое истории события действительно измеряются не отрезками времени, а хронологическими датами⁴⁸.

Такой подход, естественно, предполагал концентрацию интереса на изучении структур — говоря словами Броделя, «ансамбля, архитектуры исторических явлений». Существенно при этом, что Бро-дель понимал под структурой не умозрительную конструкцию, а историческую реальность, но не всякую, а лишь стабильную и, следовательно, медленно изменяющуюся во времени.

«Некоторые долговременные структуры становятся устойчивым элементом жизни целого ряда поколений. Иные структуры менее устойчивы. Но все они являются и опорой, и препятствием исторического движения... А как трудно преодолеть некоторые географические и биологические условия, некоторые пределы роста производительности труда и даже духовные факторы, ограничивающие свободу действия! (Узость духовного кругозора также может быть долгосрочной тюрьмой!)» (Броделъ 1977 [1958]: 124).

Структурная история, у истоков которой оказался Ф. Бродель, конечно, ассоциируется с его именем. Но представители структурной истории вне Франции не очень интересовались проблемами периодизации. Что касается французской историографии, представленной школой «Анналов», то здесь эта проблема оставалась на видном месте, но в большинстве случаев не в плане ее дальнейшей разработки, а в смысле осознания качественной неоднородности прошлого и небывалой прежде диверсификации тематики — изучения разных структур разного прошлого. Концепции, предложенные Броделем,

47 Броделъ 1977 [1958].

⁴⁸ Концепция «трех слоев» времени Броделя сильно напоминает теологическую темпоральную конструкцию aeternitas—aevum—tempus, предложенную св. Августином и развитую св. Фомой Аквинским (см. гл. 4).

503

стимулировали постановку новых вопросов в рамках изучения истории, которые удачно сформулировал М. Фуко:

«Старые вопросы, занимавшие некогда историков (какова связь между событиями? как установить их „очередность"? в чем смысл пронизывающей их непрерывности? наконец, как обозначить совокупности, которые они образуют, и возможно ли определить некую всеобщность или необходимо ограничиваться восстановлением последовательностей?) отныне замещаются задачами совершенно иного рода: какие страты следует выделять? какие последовательности могут быть установлены? какие идеи периодизации к ним применимы? какие системы связей (иерархичность, преобладание, стратификация, однозначное определение, цепь причинности) свойственны каждому из них? какие ряды последовательностей мы можем вводить в том или ином случае? каковы те хронологические пределы, в которых мы размещаем событийные цепи?» (Фуко 1996 [1969]: 8).

Говоря более четким языком, можно выделить несколько направлений развития броделевских идей на конкретном историографическом уровне: теория стационарных периодов, концептуализация исторических кризисов, циклические модели, версии равномерных изменений и дехронологизация структурных периодов. Правда, большая часть проявлений этой активности ограничилась 1960—1970-ми годами, была заметна в основном во французской историографии, и в настоящее время представляет, скорее, историографический интерес.

Первое направление поисков было связано с выделением стабильных структур и превращением их в самостоятельный предмет исследования. Это совпало и, наверно, стимулировалось спадом интереса к политической истории и переходом к более детальному изучению тех областей жизни общества, где изменения происходят относительно медленно.

Противопоставив событийной истории изучение длительных процессов и явлений (историческую географию, демографию, изучение климата, питания, болезней, обычаев и культуры), последователи Броделя сконцентрировали внимание на диалектике исторического развития, взаимоотношениях пространства и времени, человека и природной среды. Главным резервуаром подобных идей исторических изменений стала школа «Анналов», представители которой начали исследовать прежде всего длительные процессы, отличавшиеся очевидной неравномерностью развития, долговременные структурные изменения (длящиеся столетие и больше). Историческое время в этих исследованиях характеризовалось большой протяженностью, малой скоростью и размеренным ритмом.

504

Предельное выражение концепция longue durée нашла в исторических работах, в которых абсолютно самостоятельную роль начал играть анализ статических состояний. В 1973 г. Э. Ле Руа Ладю-ри выступил с программной лекцией на тему «Застывшая история»⁴⁹. Эта лекция в последующие десятилетия сама стала сюжетом исторической науки. Она надолго приковала к себе внимание, ее постулаты дискутировались и опровергались, причем в этом процессе активно участвовал сам автор, который впоследствии неоднократно комментировал и пересматривал положения своего знаменитого выступления.

Ле Руа Ладюри выдвинул идею «неподвижной» истории, предполагающей в конечном счете неизменность, постоянно самовоспроизводящуюся через изменения. Он предложил очень сжатое, но поражающее дерзостью и оригинальностью представление о взаимодействии структур и институтов французского мира на протяжении периода 1320—1720 гг., выдвинув тезис о том, что проблематика этого общества и этого периода «восстает против самого существования цифр, уводя назад, к старым представлениям о возможностях почти неподвижного состояния». Проанализировав крупномасштабные демографические процессы, он продемонстрировал

«...удивительное экологическое равновесие («Франции»), не исключавшее, естественно, ужасных, но быстро проходящих потрясений, а также негативных тенденций, столь характерных для популяционных изменений в животном мире» (Ле Руа Ладюри 1993 [1974]: 160).

Концепция Ле Руа Ладюри в каком-то смысле придала схеме Броделя логическую завершенность, констатируя почти абсолютную неподвижность, отсутствие даже очень медленных изменений, которыми характеризуется longue durée. Нетрудно заметить, что новый тип исторического времени у Ле Руа Ладюри образовывался путем синтеза с динамичным временем весьма драматических событий (войн, эпидемий и т. д.), значимость которых практически утрачивается, если рассматривать длительные временные интервалы.

Наверное, для тех, кто жил до Нового времени, неподвижность была достаточно очевидной. В Новое время, а тем более в наши дни, открыть «неподвижную историю» было довольно трудно, потому что она осталась далеко позади: люди давно живут в стремительно изменяющемся мире. Но, будучи открытой, она оказалась весьма популярной темой, преимущественно в среде французских историков-медиевистов. Как отметил П. Нора в 1974 г., «ускорение исторического процесса привлекло внимание к противоположному явле-

49 Ле Руа Ладюри 1993 [1974].

505

нию, обусловив более глубокое изучение постоянного и неизменного в истории общества»⁵⁰.

В исторических исследованиях предпринимались попытки выделить долговременные стационарные структуры и в других подсистемах социальности реальности, вплоть до политической, которую сам Бродель относил к разряду наименее устойчивых и наиболее подверженных изменениям. Но, по мнению Ж. Ле Гоффа,

«...политическая история... оказалась бы почти „неподвижной", если бы, как то обнаружила политическая антропология, она не была привязана к конфликтной по существу, а значит динамической структуре общества. Речь идет о политической истории структур большой длительности, включающей одновременно аспекты геополитики... и анализ с использованием методов антропологии» (Ле Гофф 1994 [1971]: 189).

В рамках второго направления наряду с темой устойчивых структур, или «площадок», по выражению Броделя, не менее активно продолжала разрабатываться проблематика переходных, нестационарных периодов, или периодов «кризисов». До XIX в. термин кризис (греч. χκρισις — решение, поворотный пункт, исход) традиционно использовался в медицине, и обозначал перелом в течение болезни, сопровождающийся быстрым понижением температуры и исчезновением всех признаков недуга. Кризис противопоставлялся лизису (греч. λύσις — растворение, развязывание), т. е. постепенному ослаблению болезни и понижению температуры. Таким образом, кризис скорее имел положительные коннотации. Но в XIX в. этот термин начал применяться к социальным явлениям и приобрел негативный оттенок.

Так, в экономике понятие кризиса использовалось уже с середины XIX в., по крайней мере начиная с работы К. Жугляра «Торговые кризисы...»⁵¹. В последние десятилетия XIX и первые десятилетия XX в. это понятие стало активно употребляться социальными философами, характеризовавшими современное им настоящее как период упадка — «кризиса культуры», «кризиса духовности», «кризиса цивилизации» и т. д. Но в историографии понятие кризиса в то время использовалось лишь в работах по экономической истории. Положение изменилось в 1930-е годы, когда экономический кризис оказался настолько сильным, что вышел за рамки собственно экономической системы.

⁵⁰ Цит. по: Стоун 1994: 160.

51 Juglar 1862.

506

«Анализ взаимосвязей, сопоставления, изучение человеческой природы, исторические аналогии — все это явно делалось как ответ на проблему номер один: кризис... „Мировой кризис" — эти слова повсюду, эта проблема — во всех умах... Целое поколение историков, занявших после второй мировой войны командные высоты в исследованиях, публикациях и преподавании, начало творить в обстановке великого экономического кризиса. Во Франции лидирующую роль сыграли Эрнест Лабрусс (1895—1988) и Фернан Бродель (1902—1985), которые оказали влияние на сознание всего общества. Их великие труды, вскормившие всю экономическую историю после второй мировой войны, были задуманы, выношены и созданы в атмосфере кризиса 1929—1933 гг.» (Шоню 1993 [1974]: 141, 139).

Начиная с 1930-х годов в исторических исследованиях понятие кризиса распространяется за пределы экономики или, точнее, экономические кризисы начинают увязываться с другими сферами жизни общества. Так, в начале 1930-х годов Ф. Симиан опубликовал работы о связи крупных политических событий с мировыми кризисами⁵². Чуть позднее Э. Лабрусс, исходя из анализа движения цен на сельскохозяйственную продукцию, поставил вопрос об экономическом кризисе в сельском хозяйстве как важнейшем факторе Французской революции 1789 г.⁵³ Он утверждал, что революция была вызвана «кризисом нищеты» и произошла в период длительного спада конъюнктуры. Сходную попытку корреляции движения экономических показателей с политическими кризисами Лабрусс предпринял в докладе на Парижском конгрессе, посвященном революции 1848 г., в котором он обсуждал проблему возникновения революций⁵⁴.

В 1960-е годы для нового поколения историков проблема экономических кризисов отошла на второй план, но термин «кризис» оставался популярным и прилагался к самым разным явлениям. Он стал использоваться как антоним стационарного состояния, для характеристики периодов быстрого изменения любых структур. Традиционно к таким периодам относились, помимо экономических кризисов, периоды войн и революций. Но постепенно этот термин приобрел и расширительный смысл.

В исторической литературе определение какого-то этапа как «кризиса» необычайно распространено. Это приводит к забавным результатам: при сопоставлении нескольких работ с соответствующими заглавиями возникает картина своего рода «перманентного европейского кризиса» — ср., в частности, «Время реформ: кризис

S2 Simiand 1932а; 1932Ь. δ3 Labrousse 1933—1936. ⁵⁴ Labrousse 1944.

507

христианства, 1250—1550», «Кризис Ренессанса, 1520—1600», «Кризис в Европе, 1560—1660», «Европа в кризисе, 1598—1648», «Экономика Европы в век кризиса, 1600—1750», «Кризис европейского сознания, 1680—1715», «Век кризиса: человек и мир во французской мысли XVIII в.», «Надвигающийся кризис, 1848—1861» и т. д.⁵⁵ Особенно «кризисным» почему-то выглядит период с середины XVI до середины XVII в. — ср., например: «Кризис аристократии, 1558—1641», «Кризис датского дворянства, 1580—1660», «Аграрный кризис в Иль-де-Франс, 1550—1670» и т. д.56

Третье направление — модели исторических циклов — возникло как попытка осмыслить одновременное присутствие в историческом дискурсе концептов кризиса и равновесия. Циклические концепции исторического развития, популярные со времен архаики, относительно мало интересовали историков, оставаясь уделом философов. Лишь со второй половины XIX в. циклические модели начинают использоваться в работах по экономической истории, но в довольно ограниченных масштабах. Однако экономический кризис 1930-х годов привлек внимание не только к собственно кризисам, но и к экономическим циклам. В это же время начинаются эксперименты с циклами разной продолжительности, а также предпринимаются попытки связать экономические циклы с социальными и политическими процессами.

Разработчики циклических моделей пытались применить концепцию циклов, и прежде всего 50-летних (так называемых циклов Кондратьева, или «длинных волн»), для анализа разноплановых исторических явлений. Они использовали ее для интерпретации экономической динамики, войн, революций, политической борьбы, идеологий, их характера и последствий. Этот же ритм они искали в культурных и демографических процессах⁵⁷. Будучи безусловными апологетами концепции длинных волн, они не столько применяли ее в качестве инструмента анализа, сколько предпринимали попытки доказать ее универсальность. Последнее им безусловно удавалось в одном-единственном смысле: результаты всегда сходились с заранее известным ответом.

Сам Бродель также отдал дань этому модному увлечению, причем наряду с 50-летними кондратьевскими циклами он рассматривал и более длительные периодические 'колебания, которые имено-

55 Chaunu 1975b; Chastel 1968; Aston 1965; Parker 1979; De Vries 1976; Hazard 1935; Crocker 1959; Potter 1976.

56 Stone 1965; Petersen 1967; Jacquart 1974.

⁵⁷ См.: Полетаев , Савельева 1993.

508

вал «вековыми трендами», граничившими по продолжительности с популярными в историософии циклами культур, цивилизаций и т. д. (подробнее см. т. 2). Эти циклы, или вековые тренды, датировались им следующим образом (мы указываем годы максимумов и минимумов)⁵⁸:

Мах 1350 1650 1810/17 1973/74

Min ок.1250 1507/10 1733/43 1896

Каждый вековой тренд Бродель связывал с расцветом и упадком европейских миров-экономик и перемещением центра этих миров. Центром первого векового тренда была Италия (Венеция, Генуя и другие торговые города), центром второго — сначала Испания и Португалия (Лиссабон), затем Голландия (Антверпен и Амстердам); центром третьего векового тренда была Англия (Лондон). Тем самым схема Броделя близка и к еще одной политико-философской концепции, а именно — циклов гегемонии.

При этом в описании отдельных фаз вековых трендов у Броделя царит полный сумбур: «Если видишь перед собой вековые подъемы, то определенно понимаешь, что экономика и социальный порядок, культура, государство тогда явно процветают», «но в конечном счете... вековые спады способствовали культурным взрывам или тому, что мы рассматриваем как культурные взрывы. После 1600 г. — цветение итальянской осени в Венеции, Болонье, Риме. После 1815 г. — романтизм, воспламенивший старую Европу». Определение фазы подъема еще больше размывается утверждением, что в эти периоды «наблюдалось снижение реальной заработной платы. Прогресс в верхних сферах и увеличение экономического потенциала оплачивались, таким образом, страданием массы людей»⁵⁹. Путаница с содержательным определением фаз «векового тренда» наглядно отражает условность циклических схем исторического развития, особенно, когда речь идет о сверхдлинных циклах, охватывающих более столетия.

Представители четвертого направления под влиянием идей Броделя выдвигали тезис о ликвидации разрывов, предлагая чисто эволюционную модель развития. Вариант «долговременной протяженности», т. е. медленных постепенных изменений, применительно к самым динамичным историческим событиям в определенном

58 Бродель 1986—1992 [1979], 3: 73.

59 Там же. 3: 81, 83.

509

смысле отстаивали в своих работах французские историки Ф. Фюре и Д. Рише⁶⁰, П. Шоню, М. Ферро и др. Они пытались доказать, что даже в ходе революций, включая промышленную революцию, при внимательном анализе не обнаруживается качественных скачков.

Ратуя за универсальный подход, предполагающий в качестве задачи исторического исследования реконструкцию «длительной протяженности» и вековых ритмов, упомянутые историки считают бессмысленным придавать сколько-нибудь серьезное значение совокупности событий одного, пусть и бурного, десятилетия. Фюре причисляет революцию к разряду явлений, пригодных для удовлетворения «навязчивой склонности историков датировать события»⁶¹. А по мнению Шоню, убежденного сторонника количественной и «серийной» истории (смысл которой в замене единичных событий их рядом), «Революция и Империя — излюбленная тема приверженцев того рода истории, которую следовало бы назвать глупой (histoire bête) »62.

Концепция сторонников медленных изменений, достаточно равномерно распределенных во времени, по остроумному замечанию польского историка В. Вжозека,

«...сходится с классической лишь в одном пункте. Это — согласие, что термин „Французская революция" означает период в истории Франции конца XVIII в. ... С принципиальной же точки зрения для Фюре, Рише, Шоню, а также Ле Руа Ладюри и Броделя революции, в смысле ее классической интерпретации, не было. Они концептуализируют ее с помощью категорий, либо диаметрально противоположных классическому подходу, либо частично не согласующихся с ним» (Вжозек 1991: 64—65).

Как замечает В. Вжозек, в такой трактовке революция выступает просто как событие, и это «своего рода приговор», ибо исследователи этого направления относятся к событиям с пренебрежением.

В завершение отметим еще одну тенденцию, связанную с негативным отношением к попыткам структурирования исторического времени. Поскольку все компоненты социальной реальности относятся к разным подсистемам и структурам, то они все, в некотором смысле, принадлежат «разным временам» и не могут анализироваться в рамках единых исторических периодов. Очевидная ограниченность любой системы периодизации для нужд исторической

60 Furet, Richet 1973.

⁶¹ Furet 1972: 72.

62 Chaunu 1975a: 38.

510

интерпретации, конечно, предполагает постоянную критику. В последние десятилетия XX в. возникло направление, полностью отрицающее темпоральную сторону структурного подхода. Эта позиция характерна для некоторых представителей системного анализа, экспериментирующих с использованием дехронологического метода. Последовательные сторонники дехронологизации концептуально отвергают то, что многие историки отрицают имплицитно, а именно «хронологический монизм», «кажущуюся погруженность событий и институтов в более или менее непрерывную и гомогенную темпо-ральность». Английский историк-неомарксист П. Андерсон, которому принадлежат эти выражения, в своем исследовании, посвященном феномену абсолютизма, пишет, что

«...не существует такой вещи, как единый темпоральный медиум: поскольку времена Абсолютизма... особенно, необыкновенно разнообразны... никакая единая темпоральность не охватывает их...» (Anderson 1974: 10).

По его мнению, даже те отдельные фундаментальные явления, которые хорошо укладываются в формальную сетку «периодов» и рассматриваются как одновременные, на самом деле таковыми не являются. Их даты те же, их времена разные.

Попытки адептов дехронологизации довести до логического конца постулат о различии исторических времен событий, даты которых совпадают, многими историками воспринимаются с огромной озабоченностью. Например, А. Франк, дискутируя со сторонниками дехронологического подхода, замечает: «Как бы полезно ни было относить одно и то же явление к разным временам, более важно расположить разные вещи и места в едином времени исторического процесса»⁶³.

Итак, с одной стороны, хронологическое время тает в воздухе под натиском разнообразных форм времени исторических структур и систем, в которых оформляется последовательность событий. «Определенная конфигурация событий помечает также и момент хронологического времени и тем самым занимает в нем законное место»⁶⁴. С другой стороны, хронологическое время оказывается неразрушимым, так как эти совокупности объединяются в определенные периоды, которые оказываются, таким образом, значимыми для них всех.

63 Frank 1990: 160.

64 Kracauer 1966: 74.

511

В зависимости от выбора исторической концепции структурируется и историческое время. Конструкция исторического исследования, реализованная на основе структурного подхода, может задавать разную периодичность для разных систем социальной реальности. Для любой системы сначала определяются элементы структуры, далее связи между ними, а затем выясняется, как долго такая структура оставалась относительно стабильной. Например, в демографической истории сначала устанавливаются такие параметры, как численность населения, рождаемость, смертность, возрасты вступления в брак, количество детей в семье и тип семьи в целом и т. д., затем их взаимовлияние, после чего «демографический процесс» делится на соответствующие отрезки. Далее исследователь может заняться выяснением причин перехода системы из одного состояния в другое, ориентируясь не только на эндогенные, но и на экзогенные факторы, т. е. на влияние систем, внешних по отношению к демографической: экономической (занятость, урожайность), политической (войны, репрессии), социальной (миграции, рост благосостояния) и т. д. — вплоть до факторов природной реальности (изменения климата, эпидемии). Аналогичным образом можно смоделировать множество структурных подходов к периодизации.

Надо сказать, что выделение исторических периодов на основе структурных характеристик все равно имеет связь с событием, но отбор и интерпретацию событий определяет дизайн структуры. Акцент на структуры подразумевает упорядоченность причинных факторов и постулирует, что репрезентация событий подчиняется логике конструкции, в основе которой лежат структурные элементы (экономические функции, социальные иерархии, культурные смыслы и т. д.), а не временная последовательность. Таким образом, во всех подобных работах события, попадающие в поле зрения историка, будут задаваться структурой, избранной для исследования. Например, замечательные статьи К. Брахера, объединенные в сборнике «Переломные времена в истории»⁶⁵, хотя и ставят в центр исследования важнейшие исторические события, предлагают системный анализ переломных исторических периодов. В подобных работах бал правит все-таки не событие, а интерпретация сложных исторических структур.

Конечно, «события могут быть только рассказаны, а структуры могут быть только описаны»⁶⁶, но рассказ и описание взаимосвяза-

но Bracher 1992.

⁶⁶ Koselleck 1985 [1979]: 105.

512

ны. С одной стороны, события являются предпосылкой для конструирования структур, с другой — устойчивые структуры могут определять форму события и даже саму возможность его сконструировать. Конструирование структур делает «видимыми» огромное количество не замеченных дотоле историками происшествий, превращая их тем самым в события. Здесь можно привести в пример работу Д. Бурстина «Американцы». В третьем томе, в главе «Уравнивая времена и пространства», проблема начавшегося в США со второй половины XIX в. изменения структур пространства и времени рассматривается на основе реконструкции цепи таких событий, как изобретение сгущенного молока, мясных консервов и технологии замораживания фруктов⁶⁷. В результате получается, что структуры пространства и времени Бурстином не только «описаны», но и весьма подробно «рассказаны». Как отмечает В. Руднев,

«...событие становится событием в системе событий. Хронология лишь частный способ изложения системы событий. Система событий в целом задается господствующей в культуре моделью исторического времени и каждый раз тем, кто описывает конкретную систему событий. Событие — форма речевого акта... и, как любой речевой акт, оно прежде всего акт говорения, рассказ о событии» (Руднев 2000: 163).

Дуальность связи между событием и структурой состоит и в том, что нередко одно и то же явление можно трактовать и как событие, и как структуру, с чем мы и сталкиваемся в разных исследованиях. Так, выше мы рассматривали революции как модель макро-события, воплощающего в себе множество человеческих действий, но во многих исследованиях они концептуализируются как самостоятельные структуры с повторяющимся набором элементов. Например, в господствовавшей более века классической либеральной интерпретации время Великой французской революции 1789— 1799 гг. трактовалось как период трансформации, а сама революция — как результат системного кризиса феодального общества и становление институтов и ценностей общества буржуазного. Эта интерпретация охватывала одновременно экономические, социальные и политические структуры, в результате изменения которых во Франции за очень короткий исторический отрезок времени умер «Старый порядок» (название работы А. де Токвиля, ставшее нарицательным) и утвердился принципиально новый.

Рефлексии по поводу содержания отдельных исторических периодов и их соотносимости между собой становятся все более слож-

ы Бурстын 1993 [1958—1973]. Т. 3.

17 Зак >Г> 4671 513

ными по мере развития исторического знания. Однако основополагающие принципы структурирования исторического времени до сих пор остаются непоколебленными. Более того, основная тенденция Нового времени состояла в совершенствовании и унификации хронологических и периодизационых систем, что и позволило в масштабах всеобщей истории классифицировать исторические свидетельства и разработать базовые схемы конструирования прошлой социальной реальности.

ГЛАВА 11

ХРОНОЛОГИЯ И ПЕРИОДИЗАЦИЯ

Хронология, составляя временные ряды из дат и событий, дает начало организации свидетельств о прошлом. Как писал К. Ле-ви-Строс, в хронологии закодирована история.

«Нет истории без дат... Если даты не вся история и не более интересное в истории, они являются тем, без чего собственно история исчезла бы, поскольку вся ее оригинальность и ее специфика состоят в постижении отношения предшествующего и последующего, которое было бы обречено на размывание, если, пусть даже предположительно, его термины не могли бы датироваться» (Леви-Строс 1994 [1962]: 318).

Огромное разнообразие хронологических систем, создававшихся и использовавшихся в разных странах в разные периоды, описывает историческая хронология — наука о датировке исторических событий и методах летосчисления. Несмотря на свой вспомогательный характер, она тем не менее играла и продолжает играть важнейшую роль в конструировании прошлого¹.

Однако в процессе развития исторического знания возникла потребность в различении отдельных этапов исторической жизни и осмыслении их специфического содержания. Выделение этапов называется периодизацией и по существу означает определение единиц времени, которые отличаются наполненностью неким содержательным смыслом. Как правило, исторические периоды соотносятся с определенными структурами, причем периодизация может производиться на основе как относительной неизменности той или иной структуры в данном периоде, так и ее интенсивного изменения (например, периоды войн, кризисов и т. д.).

¹ Подробнее о теории и истории хронологии см., например: Бикерман 1975 [1969]; Гусарова 1990; Каменецкий [б. г.]; Каменцева 1967; Климишин 1981; Пронштеин, Кияшко 1981; Селешников 1977; Сюзюмов 1971; Цыбулъ-

1982, и др.

515

Единицы не календарного, а именно исторического времени (правления, династии и т. д.) известны еще с глубокой древности. Более того, уже в Древнем мире и в Средние века историки знали понятия эпохи и других, не столь масштабных периодов истории, осмысливая их в рамках теологических или философских учений. Понятия исторических периодов — отрезков исторического времени, характеризующихся определенным социальным содержанием, — явление относительно недавнее. Только в Новое время произошло осмысление единиц времени разной значимости и продолжительности в контексте исторической концепции, распространяемой на все общество во всех его проявлениях. С тех пор не просто события, но и «дух» времени, совокупность всех системных и духовных характеристик определенного этапа, составляют наполнение исторического периода. Как писал Г. Зиммель, содержание того или иного отрезка истории

«...не делается историческим ни из-за нахождения во времени, ни из-за того, как оно понимается. Только с их соединением, когда содержание делается временным по причине вневременного понимания, оно является историческим...» (Зиммелъ 1996 [1917]: 521).

Данная глава продолжает анализ проблемы взаимосвязи событий (человеческих действий) и структурных характеристик социального мира и отдельных его подсистем. Но если в предыдущей главе мы уделили основное внимание концептуальной связи событий и структур, то теперь мы попытаемся показать, как эти общие положения реализуются в конкретной историографической практике, на уровне построения хронологических систем и периодизации исторического развития. Иными словами, речь пойдет о структурировании исторического времени.

Хронологические системы

Как известно, уже в глубокой древности возникают календарные системы, основанные на повторяемости астрономических событий. Эти системы задают первичные единицы измерения времени: сутки, месяц, год и их производные (часы, недели, календарные циклы и т. д.). Затем на этой основе возникает так называемая относительная хронология, в рамках которой определяются промежутки времени, разделяющие те или иные события. Типичный образчик архаичной хронологии можно найти, например, у Фукидида, указывающего, что Пелопоннесская война началась

«...на пятнадцатом году (после четырнадцатилетнего сохранения тридцатилетнего договора, заключенного в связи с покорением Евбеи), в

516

сорок восьмой год жречества Хрисиды в Аргосе, когда эфором в Спарте был Энесий, а архонтству Пифодора в Афинах оставалось до срока четыре месяца, на шестнадцатом месяце после сражения при Потидее, в начале весны» (Фукидид. История II, 2).

Следующим шагом в развитии концепции исторического времени является создание абсолютной хронологической шкалы, т. е. установление некоторой точки начала отсчета времени. Благодаря этому появляется возможность не только измерять интервалы между событиями, но и датировать их, и, размещая каждое событие в определенной точке хронологической шкалы, переходить от относительной датировки к абсолютной.

«... Элементы абсолютной хронологии — не изолированные даты, но однородные отрезки времени, непрерывный ряд которых приводит к настоящему. Абсолютная хронология заимствует понятие „год" из календаря, но хронологический год — это единица измерения истории, т. е. звено в цепи лет, обозначенных другим способом. Это сквозное обозначение и отличает хронологический год от календарного» (Би-керман 1975 [1969]: 58).

Хронологические системы возникают лишь немногим позже календарных, и в основе любой из них лежит понятие эры, которое в свою очередь подразумевает некое находящееся в основе этой системы событие (хотя сам термин возник лишь в Риме и происходит от лат. aéra — исходное число). Поэтому количество существовавших в истории хронологических систем существенно превосходит число известных человечеству календарей — если любая календарная система базируется на весьма ограниченном наборе астрономических событий, то в основе хронологической системы может лежать, вообще говоря, любое событие — как действительное, так и вымып! ленное.

Заметим, что, несмотря на многовековую историю хронологических исследований, в этой области остается немало темных мест и белых пятен, и это обстоятельство, в частности, создает предпосылки для появления самых неимоверных хронологических измышлений. Впрочем, обсуждение проблем, связанных с датировкой исторических событий, выходит за рамки нашей работы и является предметом многочисленных специальных исследований. Свою же задачу мы видим прежде всего в анализе наиболее известных хронологических систем, выступающих в качестве основы организации исторического времени, и выделении некоторых общих принципов их построения.

На наш взгляд, в самом общем виде хронологические системы можно разделить на два типа, которые по принципу построения мы

517

будем условно именовать системами ex ante и ex post². При построении систем первого типа отсчет начинается от некоего «сегодняшнего» события — тем самым утверждается его значимость, с точки зрения настоящего, и одновременно предполагается, явно или неявно, что эта значимость будет сохраняться и в будущем. В системах второго типа в качестве точки отсчета выбирается значимое событие, произошедшее в прошлом, но при этом важность этого события опять-таки оценивается исходя из «сегодняшних» представлений. Реальность события в этом случае не имеет существенного значения, да и его датировка, как правило, является весьма условной: обычно выбранное событие просто приписывается к некоему моменту времени в прошлом в соответствии с представлениями или потребностями «сегодняшнего дня».

Иными словами, все хронологические системы создаются в настоящем, но системы типа ex ante экстраполируют настоящее в будущее, а системы типа ex post «опрокидывают» настоящее в прошлое (что позволяет квалифицировать первый тип как политические эры, а второй — как историографические). Это различие наглядно проявляется при рассмотрении истории создания хронологических систем: в случае с системами ex ante отсчет сразу начинает вестись от настоящего в будущее, а при построении систем ex post вначале производится отсчет от настоящего в прошлое и лишь затем — от прошлого к настоящему и в будущее.

а) Политические эры

Одним из наиболее древних способов выбора точки отсчета времени является сопряжение ее с началом правления властителя. Этот способ практиковался еще в Древнем Египте (счет лет от начала царствования фараона), в Ассирии, Вавилоне и его провинциях (отсчет от начала правления каждого царя или вавилонского наместника). Аналогичный способ использовался в Риме в императорскую эпоху. Показательно, что, по мнению некоторых исследователей, слово aéra представляет собой аббревиатуру «ab exordio regni Augus-ti» — «от начала царствования Августа» (т. е. от 29 августа 30 г. до н. э., когда император Гай Юлий Цезарь Октавиан, будущий Цезарь Август, был возведен в ранг пожизненного трибуна).

² Термины ex ante [f ас turn] и ex post [factum] были введены в научный оборот в середине 1930-х годов шведским экономистом Г. Мюрдалем (Myrdal 1939 [1934]), использовавшим их применительно к анализу сбережений и инвестиций.

518

Подобные системы датировки событий сохранялись и в средневековой Европе. В Византии летосчисление по году правления императора (annus imperil) встречается в императорских грамотах, начиная с постановления Юстиниана от 537 г., которое касалось как раз этого вопроса. Франкские монархи стали обозначать годы своего царствования уже в меровингскую эпоху, а римские папы — с Адриана II (IX в.). С X в. епископы и архиепископы также начали датировать документы по своему правлению. Наконец, еще с эпохи Карла Великого распространился обычай, в соответствии с которым в том случае, если один властитель правил в нескольких странах, год его правления ставился для каждой страны отдельно. Так, германские императоры рядом с годом восшествия на имперский престол (annus imperü) помечали год своего правления (annus regni), допустим, в Италии. При этом начало правления пап до XIV в. отсчитывалось со дня освящения (consecratio), a с XIV в. — еще и от момента выборов (creatio); y германских императоров — со дня коронации³.

Все «эры» такого типа действовали на очень небольшом промежутке времени, ограниченном сроком пребывания у власти действующего монарха или правителя. Только в некоторых случаях отсчет лет от начала правления продолжался и после смены данного властителя, превращаясь в более или менее полноценную хронологическую систему.

Судя по дошедшим до нашего времени документам, первым случаем подобного рода была так называемая эра Селевкидов, возникшая в III в. до н. э. на Ближнем и Среднем Востоке. Селевк, как известно, был одним из военачальников Александра Македонского и спустя несколько лет после его смерти стал наместником Македонского царства в Сирии (в 311 или 312 г. до н. э.). В соответствии с принятой в те времена практикой Селевк ввел на подвластной ему территории отсчет лет от начала своего наместничества и, став позднее царем Сирии (Селевком I Никатором), он продолжил отсчет лет от первоначальной даты. Традиция была закреплена его сыном Анти-охом I Сотером (правил в 281—261 гг. до н. э.), так же поступали и преемники Антиоха. Позднее эта эра получила название «селевкид-ской», хотя в самой Сирии она именовалась как «годы греческого господства», а в Иудее называлась «эрой контрактов» (поскольку при заключении сделок на документе указывался год селевкидской эры).

Начало этой эры определялось неодинаково у разных стран и народов: так, в Вавилоне отсчет велся от 22 апреля 311 г. до н. э. (по

Гусарова 1990: 181.

519

современному летосчислению), в Персии — от 7 февраля 311 г. до н. э. После некоторых разногласий постепенно утвердилась дата начала эры 1 октября 312 г. до н. э. Формально правление династии Селевкидов продолжалось до 64 г. до н. э., когда их государство было завоевано Римом. Тем не менее летосчисление по эре Селевкидов сохранялось в этих регионах еще много веков (у иудеев — по крайней мере до XII в., а среди христианского населения Сирии — вплоть до XIX в.).

В Египте и некоторых регионах Ближнего и Среднего Востока была распространена так называемая Филиппинская эра, или «эра Александра», начальным годом которой был 323 г. до н. э. (по некоторым источникам — 324 г. до н. э.), т. е. год смерти Александра Македонского и начала царствования его сводного брата Филиппа Арридея. Тем же годом датировал начало своего правления первый царь из династии Птолемеев — Птолемей I Сотер, а значит, «эра Александра» была одновременно и «эрой Птолемеев» (это название не получило широкого распространения). Аршакиды в Парфии вели счет лет от начала правления своей династии — 247 г. до н. э. (в греческих городах Парфянского царства счисление по эре Аршакидов начиналось с 248 г. до н. э.). Еще один пример — эра царей Понта и Вифинии (начиная с 297/6 г. или 283/2 г. до н. э.), которая использовалась также в Боспорском царстве. В Риме и отдельных его провинциях после смерти императора Августа точкой отсчета продолжала служить дата его назначения пожизненным трибуном (29 августа 30 г. до н. э.). Основой датировки у неоплатоников было время восшествия на престол Юлиана Отступника — римского императора (361—363 гг.), попытавшегося отказаться от христианства и вернуться к языческой религии. «Эра Йездигерда» в Иране вела отсчет от воцарения сасанида Йездигерда III (16 июня 632 г.). Все эти эры, впрочем, были относительно непродолжительны, — как правило, не дольше нескольких столетий.

Одной из наиболее устойчивых «правительственных» эр, не считая селевкидской, была эра римского императора Диоклетиана (даты правления 284—305 гг. н. э.). Первоначально эта система летосчисления использовалась в Египте (тогдашней провинции Рима) местными астрономами, потом она появилась в документах александрийской христианской церкви, а откуда проникла в Византию и на Запад, тогда как в самом Египте нашла широкое применение только с VI в. н. э.

Началом эры Диоклетиана считалось 29 августа 284 г., хотя на самом деле Диоклетиан пришел к власти 17 сентября. «Корректировка» была связана с тем, что начало эры было отнесено на

520

1 Тота — начало «стабильного» египетского года, введенного в Египте в 26 г. н. э. Летосчисление от Диоклетиана сохранялось несколько веков, но уже под именем «эры мучеников чистых», поскольку Диоклетиан, как известно, жестоко преследовал христиан. Эта эра до сих пор используется в документах коптской христианской церкви в Египте, Эфиопии и Судане.

К системе ex ante, помимо «правительственных», относится и целый ряд других «политических» эр, в которых в качестве исходного момента принималась дата того или иного важного политического события. К таким событиям относится прежде всего обретение независимости от иностранного владычества. Например, в городах, которые освобождались от господства Селевкидов, вводился отсчет лет от года освобождения — в Араде с 259 г. до н. э., в Амизоне с 167 г. до н. э., в Тире с 126 г. до н. э. и т. д. Эра подобного типа некоторое время использовалась в Иудее — за точку отсчета был взят 143 г. до н. э. (170 г. эры Селевкидов), когда первосвященником стал Симон Маккавей, добившийся политической независимости Иудеи.

Другой тип значимых политических событий, исполнявших роль точки отсчета в хронологии, связан с потерей независимости и/или поражением в войне. Например, в рамках так называемых провинциальных, или римских, эр типа «эры Суллы», использовавшейся в Малой Азии, годы отсчитывались от даты установления римского владычества в данной местности (в «македонской» — с 148 г. до н. э., «ахейской» — с 146 г. до н. э. и т. д.). В иудейской историографии наряду с селевкидской эрой в течение нескольких столетий в качестве точки отсчета использовалась дата разрушения так называемого Второго (Иерусалимского) Храма при завоевании Иудеи римлянами (Титом) в 70 г. н. э.

Упомянем, наконец, еще один класс событий, которые пытались делать точкой хронологического отсчета уже в Новое время, а именно революции. Например, декретом Конвента от 5 октября 1793 г. одновременно с реформой календаря во Франции была введена эра Республики. Эра начиналась со дня провозглашения Республики, который совпал с днем осеннего равноденствия — 22 сентября 1 792 г. Эта эра просуществовала всего 13 лет и была отменена Наполеоном в 1805 г. Заметим, что в СССР тоже предпринимались попытки введения собственной эры, начинающейся с революции 1917 г., но они оказались еще менее успешными. Единственное, что удалось сделать большевистским реформаторам, — это заменить название общепринятой эры «от Рождества Христова» (Р. X.) на «новую», или «нашу», эру (н. э.)·

521

Все «политические» эры, несмотря на разницу в выборе исходного события, в основе своей однотипны и построены по одним и тем же принципам. Они изначально вводятся «сверху» в качестве официальных государственных систем летосчисления. Наиболее значительным историческим событием власть предержащие считают именно момент своего прихода к власти — персонифицированной, как в случае с империями или царствами, или коллективной, как в случае с вольными городами, римскими провинциями или революционными республиками. Так или иначе, всегда присутствует расчет на то, что это событие будет рассматриваться потомками в качестве «эрообразующего» и после смены данного правителя или правителей. Увы, в подавляющем большинстве случаев этим расчетам было не суждено сбыться, а даже если они и реализовались благодаря воле наследников, то системы летосчисления подобного типа имели относительно локальный характер. Пространственный ареал этих эр четко отражает их «политический» характер: они достаточно жестко привязаны к соответствующим государственным образованиям, будь то полис, царство или империя, а в силу многоуровневой политической структуры древнего и средневекового общества мы нередко наблюдаем на одной и той же территории параллельное существование разных хронологических систем.

б) Историографические эры

Гораздо более устойчивыми и «глобальными» (по историко-про-странственным характеристикам) оказываются, как показал исторический опыт, хронологические системы второго типа, создаваемые ex post. В этих системах, которые носят явно выраженный историографический характер, в качестве точки отсчета выбирается не текущее политическое событие, а некое событие в прошлом, причем, как правило, отдаленном. Тем самым изначально хотя бы отчасти гарантируется историческая значимость данного события, независимо от того, является оно реальным или вымышленным. Еще одно отличие «историографических» эр от «политических» состоит в том, что первые вводились не «сверху», а «снизу», т. е. вначале они создавались историками, философами или астрономами, а уже затем постепенно получали признание, вплоть до обретения статуса официальных (гражданских или церковных) систем летосчисления. Таким образом, речь идет в первую очередь о хронологизации истории, т. е. формировании исторического подхода per se.

522

Первые хронологические системы такого типа были созданы в эпоху эллинизма практически одновременно, примерно в середине III в. до н. э. Именно в это время появилось пять главных историографических эр: греческая «эра олимпиад» (Тимей и Эратосфен), египетская «эра фараонов» (Манефон), вавилонская эра (Беросс), ставшая позднее «эрой Набонассара», римская эра «от основания города» и, наконец, иудейская эра «от сотворения мира» (Деметрий). Как считает Э. Бикерман, в этот период эллинистического интеллектуального господства все негреческие авторы, с одной стороны, подражали грекам, с другой — стремились к самоутверждению путем создания собственной, не менее, а то и более древней, чем у греков, истории. Позднее Иосиф Флавий заметит, что каждый народ старается проследить свой путь до самого отдаленного прошлого, чтобы не казаться подражателем другим народам⁴.

«Гордясь древностью своих народов, восточные авторы, как Беросс, Манефон, Менандр, Дий, Деметрий, начали создавать свои национальные истории на греческом языке, прибегая к методике греческого историзма, но по собственным национальным источникам... Эти восточные историки хотели заменить романтические выдумки Геродота, Ктесия, Мегасфена и других греческих специалистов по Востоку — сухим но достоверным суммарным изложением местных свидетельств» (Бикерман 2000 [1988]: 262, 263)⁵.

Первые «историографические» хронологические системы еще наследовали архаичные подходы: в их основе лежало не столько стремление датировать каждое событие (приписать к нему дату), сколько идея измерения промежутка между событиями, т. е. измерения продолжительности времени, а точнее, «истории». Иными словами, речь шла не столько о датировке событий, сколько о хронологическом измерении длительности истории. Этот принцип прослеживается во множестве исторических сочинений и хроник со времен эллинизма до позднего Средневековья (некоторые примеры приведены во Вставке 17). Эти примеры также показывают, какие события были значимыми для тех или иных хронистов.

Послужившая примером для остальных «эра олимпиад» была сконструирована в первой трети III в. до н. э. (точнее, между 275 и 264 гг. до н. э.) греческим историком Тимеем Сицилийским и математиком Эратосфеном Киренским. Используя имевшиеся списки

4 Цит. по: Бикерман 2000 [1988]: 260.

⁵ Упоминаемые Бикерманом Менандр (из Эфеса или из Пергама) и Дий цитируются Иосифом Флавием в «О древности...» (I, 17) и «Иудейских древностях» (VIII, 5, 3) в качестве финикийских историков, современников Манефона и Беросса.

523

Вставка 17. События и хронологические периоды

«От падения Трои до возвращения Гераклидов — 80 лет; от этого события до ионийской колонизации (ионийской миграции) — 60 лет, затем до попечительства Ликурга — 159 лет; от него до начала олимпиад — 108 лет; от 1-й олимпиады до похода Ксеркса — 297 лет; от этого похода до Пелопоннесской войны — 48 лет; а до окончания этой войны и конца гегемонии Афин — 27 лет, а до битвы при Левктрах — 34 года; от этого времени до смерти Филиппа — 35 лет и, наконец, до смерти Александра — 12 лет» (Эратосфен, III в. до н. э.; цит. по: Бикерман 1975 [1969]: 79—80).

«От Страстей Христовых до кончины святого Мартина прошло 412 лет; от кончины святого Мартина до кончины короля Хлодвига 112 лет; от кончины короля Хлодвига до кончины Теудеберта 37 лет; от кончины Теудеберта до кончины Зигберта 29 лет» (Григории Турский. История франков, VI в.; цит. по: Гене 2002 [1980]: 182).

«...От Адама до потопа лет 2242; а от потопа до Оврама лет 1000 и 82, а от Аврама до исхоженья Моисеева лет 430; а (от) исхожениа Моисеева до Давида лет 600 и 1; а от Давида и от начала царства Соломоня до плененья Иерусалимля лет 448; а от плененья до Олексанъдра лет 318; от Олексанъдра до рождества Христова лет 333; а от Христова рождества до Коньстянтина лет 318; от Костянтина же до Михаила сего лет 542; а от перваго лета Михайлова до перваго лета Олгова, русскаго князя, лет 29...» и т. д. (Повесть временных лет, XII в.; цит. по: Пронштейн, Ки-яшко 1981: 74).

победителей Олимпийских игр, Тимей и Эратосфен в качестве даты первой Олимпиады установили 776 г. до н. э. (на самом деле, Олимпиады проводились и до этого момента). «Эра Олимпиад», строго говоря, не имела официального государственного статуса в греческих полисах, но необычайно широко применялась в сочинениях античных авторов. Формально эта эра могла использоваться до 394 г., когда император Феодосии запретил проведение Олимпийских игр, тем не менее в исследованиях по истории античной Греции она живет по сей день. (Заметим, что точная датировка «эры Олимпиад» по современной хронологической системе была произведена довольно поздно, после того как астрономами были рассчитаны даты прошлых солнечных затмений.)

Римская эра «от основания Города» (лат. ab Urbe condita, a.u.с.) также имела полуофициальный характер. С одной стороны, день основания Рима — 21 апреля — был одним из главных римских праздников. Однако долгое время год основания Рима, ввиду отсутствия каких бы то ни было письменных свидетельств, оставался предметом дискуссий, и его признание в качестве официального

524

зависело от произвола властей. Автор и время появления этой хронологической системы неизвестны, но можно предположить, что она возникла примерно тогда же, когда и «эра Олимпиад». Подчеркнем, что эта эра не использовалась в качестве официальной системы летосчисления и применялась прежде всего историками в рамках все того же «интервального» подхода (указывалось, что такое-то событие произошло через столько-то лет после основания Рима).

В III—II вв. до н. э. общепринятой датой основания Рима считался 749 г. до н. э. (в частности, в 249 и 149 гг. до н. э. праздновались так называемые «секулярные [вековые] игры», ludi saeculares, приуроченные к 500-летию и 600-летию со дня основания города (подробнее см. ниже). Начиная с Полибия (II в. до н. э.) получила популярность другая дата — 751 г. до н. э., ее использовали Цицерон, Тит Ливии и Диодор. Аттик в своем труде «Liber Annalis» («Летописи») передвинул ее на 753 г. до н. э., и, популяризованная Марком Теренцием Варроном (I в. до н. э), а вслед за ним Иосифом Флавием (I в. н. э.), она была впоследствии принята большинством историков (впрочем, еще в составленном при императоре Августе списке должностных лиц Римской республики в качестве года основания Рима фигурирует 752 г. до н. э.). Так или иначе за начало эры «от основания Рима» оказался принятым 753 г. до н. э., и датировка римской истории по этой эре также используется и сегодня.

Египетская «эра фараонов» обязана своим возникновением работе египетского жреца Манефона, создавшего первую хронологию Древнего Египта. Манефон был верховным жрецом в Себенните (в Дельте) (по некоторым источникам — в Гелиополисе) во времена Птолемея II Филадельфа (III в. до н. э.). Труд Манефона был написан на греческом языке в середине III в. до н. э. (после 271 г. до н. э.) и, к сожалению, не дошел до нас, но его содержание известно по многочисленным и обширным цитатам, приведенным в работе Иосифа Флавия «Против Аппиона», а также в трудах христианских хронологов Секста Юлия Африканского (221 г.) и Евсевия Кесарий-ского (Памфила) (326 г.), откуда они впоследствии заимствовались другими авторами. Заметим, что по существу работа Манефона до сих пор остается одним из главных источников по хронологии Древнего Египта⁶.

Если судить по сохранившимся цитатам и пересказам, в труде Манефона был приведен полный список египетских фараонов с годами их правления, охватывавший период с начала V тысячелетия до н. э. до III в. до н. э. Весь список, включавший около трехсот фарао-

⁶ Подробнее см.: Струве 1937.

525

нов, был поделен Манефоном на 30 династий (по 10 фараонов в каждой), а те в свою очередь — на три царства: Древнее, Среднее и Новое, каждому из которых соответствовало по 10 династий. И хотя это деление носило весьма условный характер, поскольку династии определялись чисто механически, а не по принципу кровного родства, манефоновская система членения истории Древнего Египта по «династиям» и «царствам» сохранилась до наших дней.

Хронология Манефона и существовавшая в Египте календарная система стали основой «эры фараонов», которую исследователи применяли для датировки истории Древнего Египта. Начало эры было определено на основе календарно-астрономического подхода. В Египте наряду с годом, состоявшим из 365 дней, использовался «год Сотис», равный 1460 тропическим годам или 1461 египетскому календарному году. Началом «года Сотис» считался момент совпадения первого гелиактического восхода звезды Сотис (Сириуса) с началом египетского календарного года (1-й день месяца Тот), которое наблюдалось, в частности, в 4241 и 2780 гг. до н. э. по современному летосчислению. С точки зрения хронологического удобства, начало царствования фараонов было естественно отождествить с началом «года Сотис». Но при отсчете с 2780 г. не все перечисленные Манефоном династии фараонов вписывались в этот период, поэтому началом «эры фараонов» был выбран именно 4241 г.

В 70—60-е годы III в. до н. э. была написана и первая хронологическая история Вавилона. Ее автором был Беросс (ок. 330— 250 гг. до н. э.), жрец храма Мардука в Вавилоне⁷. Свою работу он написал для царя из династии Селевкидов Антиоха I Сотера (правил в 280—261 гг. до н. э.), который воевал с Птолемеем II Филадельфийским (для которого писал свою историю Манефон), так что в этом случае историки были явно втянуты в политический конфликт. Работа Беросса сохранилась в еще меньшем числе отрывков, чем труд Манефона. Однако составленная Бероссом хронология вавилонских правителей, по-видимому, использовалась александрийскими учеными и позднее была «наращена» списками македонских царей и римских императоров. Во II в. н. э. александрийский астрономом Клавдий Птолемей (ок. 90—160 гг. н. э.) в приложении к своему астрономическому трактату, известному под арабским названием «Альмагест» и содержавшему знаменитый звездный каталог, привел этот так называемый Канон царей, начиная от воцарения ва-

⁷ Мардук — центральное божество вавилонского пантеона, главный бог города Вавилона. Мардук также именовался как Бел (Владыка), поэтому иногда Беросс фигурирует как жрец храма Бела.

526

вилонского царя Набонассара (отметим, что «Канон» также не сохранился — он дошел до нас лишь в комментариях Феона к труду Птолемея).

Поскольку Птолемей писал астрономический трактат, в качестве точки отсчета в «Каноне» был взят год проведения первых известных Птолемею астрономических наблюдений, выполненных в царствование Набонассара, — именно поэтому в его хронологии не фигурируют предшествующие вавилонские правители. При этом начало правления каждого следующего царя или императора датируется первым днем египетского года (первый день месяца Тот), независимо от того, в каком месяце реально началось это правление. В результате точкой отсчета — 1 Тота первого года правления Набонассара — оказалось 26 февраля 747 г. до н. э. по нашему летосчислению.

Список открывают вавилонские цари (747—538 гг. до н. э.), затем идут персидские (538—324 гг. до н. э., т. е. до смерти Александра Македонского), македонские цари и Птолемеи (до всем известной Клеопатры VII, 52—30 гг. до н. э.) и, наконец, римские императоры до Антонина Пия (138—161 гг. н. э.)⁸. Позже «Канон» был продолжен христианскими историографами за счет постепенного включения новых римских и византийских императоров, вплоть до падения Константинополя в 1453 г. Как и в случае со списком фараонов Манефона, список Птолемея до настоящего времени остается важным хронологическим источником для охваченного им периода и географического региона.

Интересно отметить, что начальные точки трех историографических эр — греческой, римской и «вавилонской» в ее эллинском варианте — были очень близки (соответственно 776, 753/749, 747 гг. до н. э.). Закрадывается подозрение, что в рамках эллинистической культуры римляне и вавилоняне должны были хотя бы немного уступать грекам по древности. В то же время сами восточные народы, прежде всего египтяне, вавилоняне и иудеи, считали себя намного древнее греков, что отражалось в работах Манефона, Беросса и, наконец, иудейских историков, которые попытались создать хронологию иудеев от Сотворения мира.

Возникновение хронологической системы «от Сотворения мира» было связано с библейской традицией, и на первом этапе, естественно, она разрабатывалась в иудаистической историографии.

⁸ Некоторые датировки у Птолемея были явно неточны — например, согласно современным данным, Александр Македонский умер в 323 г., а не в 324 г. до н. э., а Клеопатра правила с 51 по 31 г. до н. э.

527

Первая известная нам хронологическая история иудеев, включавшая как библейскую, так и «актуальную» историю, была написана еврейским историком Деметрием, жившим в Александрии и писавшим по-гречески («О царях в Иудее», III в. до н. э.). По-видимому, во II в. до н. э. аналогичную работу написал Эвполем (Евполем). В

I в. н. э. хронологическую историю иудеев разрабатывали Фил он Александрийский, Иосиф Флавий и Юст Тивериадский⁹. В середине

II в. аналогичные расчеты проделал раввин Иосиф бен Халафт и анонимный автор книги «Seder Olam Rabbah». B 240 г. н. э. иудейский талмудист Map-Самуил произвел новый расчет библейской даты Сотворения мира и получил, что мир был создан (по современному летосчислению) 7 октября 3761 г. до н. э. (Нетрудно заметить, что в этом случае момент проведения расчетов приходился на первый год пятого тысячелетия от Сотворения мира.) Предложенная Map-Самуилом дата была узаконена в Иудее первосвященником Гиллелем II ок. 360 г. н. э. и в настоящее время является основой официальной хронологической системы, принятой в Израиле.

Все подсчеты библейской даты Сотворения мира, как в рамках иудаизма, так и позднее, в рамках христианской доктрины, в известном смысле однотипны. Расчет выполняется на основе фигурирующих в Библии перечней поколений начиная с Адама. Библейский счет поколений является единственной основой для библейской хронологии вплоть до правления царя Соломона, царствование которого и некоторые последующие события ветхозаветной истории уже могут быть датированы по иным (в частности, вавилонским и ассирийским) источникам. Поэтому все различия в датировках «Сотворения мира» сводятся к разнице в представлениях того или иного автора о сроках жизни поколения.

С III в. возникает христианская хронология, которая поначалу следовала иудейской ветхозаветной традиции. Первые христианские хронологи видели свою задачу не столько в установлении даты Сотворения мира (в значительной мере полагаясь в этом на расчеты иудейских авторов), сколько в определении даты Рождества Христа в рамках иудейской хронологии. Одним из первых создателей хрис-

⁹ Сохранились только работы Филона Александрийского, в том числе «О творении мира» и Иосифа Флавия (Иосиф Флавий. Иудейские древности; О древности еврейского народа). Работы Деметрия и Эвполема дошли до нашего времени в отрывках, приведенных в трудах Александра Полигистора (I в. до н. э.). Филона, Иосифа, Климентия Александрийского (II в.) и Евсевия Кеса-рийского (конец II—начало III в.). Расчеты Юста известны по пересказу, содержащемуся в работах Иосифа Флавия (прежде всего в «Иудейских древностях»), и по отрывкам, использованным Секстом Африканским.

528

тианской хронологии были Климент Александрийский (II в.) и Секст Юлий Африканский, закончивший работу над своей «Хроно-графией» в 221 г. Но главную роль в развитии христианской календарной системы и хронологии сыграли работы Евсевия Кесарийско-го (Памфила) (260/65—338/339). В частности, он первым ввел систему расчета христианских пасхалий с использованием 19-летнего «метонова» цикла лунного календаря и 28-летнего цикла, возникающего при введении в юлианский солнечный календарь семидневной недели. Календарные разработки Евсевия Кесарийского нашли отражение в решениях Никейского собора 325 г. и до сих пор используются христианской Церковью.

Что касается хронологии, то Евсевий пытался собрать воедино и использовать все основные предшествующие хронологические исследования: расчеты иудейских историков-эллинистов Деметрия, Эвполема и Филона; труды греческих историков, ведших счет по олимпиадам (в частности, в «Хронике» Евсевия названы олимпийские победители до 249-й олимпиады включительно, т. е. до 220 г. н. э.); составленные Манефоном списки фараонов и т. д. Значительная часть этих хронологических сведений дошла до нас именно в изложении Евсевия. «Хроника» Евсевия была написана ок. 300 г., позднее она была переведена св. Иеронимом с греческого на латынь и продолжена им до 378 г. Не будет преувеличением сказать, что на хронологии Евсевия—Иеронима базировалась вся последующая христианская историография, и труд Евсевия до сих пор служит одной из основ наших хронологических представлений об истории Древнего мира.

Евсевий, который был одним из образованнейших людей своего времени (как, впрочем, и Иероним), выявил принципиальное хронологическое отличие между двумя вариантами Ветхого Завета — исходным еврейским оригиналом и греческим переводом, сделанным в III в. до н. э. (так называемая Септуагинта, т. е. перевод 70 «толковников»). В Септуагинте сроки жизни праотцев в период от Сотворения мира до потопа и от потопа до Аврама были существенно больше, чем в Торе, в результате те, кто пользовался при составлении библейской хронологии Септуагинтой (в частности, иудейские эллинистические историки) получали, что Сотворение мира произошло почти на 1500 лет раньше, чем при расчетах по Торе. Соответственно менялись и оценки времени, прошедшего от Сотворения мира до Христа. Поэтому Евсевий критически относился к системе отсчета лет «от Сотворения мира», справедливо полагая, что библейская история мало-мальски достоверно может быть датирована не ранее чем с Аврама. По его расчетам, Аврам родился

529

в 2016 г. до н. э. (по современному летосчислению), вернее, Христос родился в 2015 г. от рождения Аврама.

В дальнейшем разные христианские авторы оперировали то «длинной», то «короткой» хронологией. Например, Исидор Севиль-ский пользовался «длинной», а Беда Достопочтенный — «короткой» хронологией. К этому добавлялись и более мелкие разночтения в библейских датировках, в результате существовало множество разных вариантов определения даты Сотворения мира и времени, прошедшего от Адама до Христа (причем иногда определялась дата Рождения, а иногда — Воскресения)¹⁰.

В Восточной римской империи традиционно использовалась «длинная» хронология, но и для нее существовало несколько вариантов — «александрийская» (от 5493 г. до н. э), «болгарская» (от 5504 г. до н. э.), «антиохийская» (5968 г. до н. э.). Одной из наиболее распространенных (в том числе впоследствии на Руси) была «византийская» эра, введенная императором Константином в 353 г., по которой летосчисление велось с воскресенья 1 сентября 5509 г. до н. э. или, согласно другому варианту, с пятницы 1 марта 5508 г. до н. э. Заметим, что в рамках принятой на Руси (вплоть до 1700 г.) «византийской» эры «от Сотворения мира» Рождение Христа датировалось (в современной системе летосчисления) 3 г. до н. э.

Первые самостоятельные расчеты даты Рождения Христа, не связанные с хронологией Ветхого Завета, были сделаны в 525 г. папским архивариусом Дионисием Малым. Составляя по указанию папы Иоанна I таблицу пасхальных циклов, Дионисий попутно «установил» дату Рождества Христова, которую и предложил считать начальной точкой летосчисления. Этот подход знаменовал собой существенный разрыв с предшествующей традицией, и его возникновение было связано с несколькими причинами.

Во-первых, к этому времени была утрачена и забыта римская система счета лет от основания Рима, а использовалась упоминавшаяся выше «эра Диоклетиана», что было противно любому христианскому историку. Во-вторых, существовавшие к этому моменту оценки даты Сотворения мира имели противоречивый характер и никак не могли рассматриваться в качестве официальных. В-третьих, в это время была необычайно актуальной борьба с язычеством и всемерное поощрение распространения христианства. Наконец, если в эллинистических эрах речь шла о чем-то вроде национально-государственной истории и в этом случае на первый план выступала борьба за «древность», то в случае с христиан-

¹⁰ См,: Гене 2002 Г1980]: 177—181. 530

ской эрой акцент делался на ее кафоличности, — вселенском значении.

Методика расчетов даты Рождества выглядела примерно следующим образом. Основываясь на Евангелии, Дионисий полагал, что Христа распяли на 31-м году жизни и что он воскрес 25 марта в воскресенье, которое было первым днем Пасхи. Дионисий проводил свои вычисления в 241 г. принятой тогда эры Диоклетиана, и ближайший год, когда 25 марта было воскресеньем, был 279 г. эры Диоклетиана. От этого года Дионисий отнял 532 года («великий ин-диктион» — произведение 28x19) и еще 30 лет, получив таким образом год рождения Христа.

Эра, предложенная Дионисием Малым, была использована его современником Кассиодором, столетием позже — Юлианом Толед-ским. К концу VII в. под влиянием епископа Йоркского Уилфрида эта система летосчисления была принята в Англии, и в VIII в. ее активно использовал и популяризовал Беда Достопочтенный. На протяжении VIII—IX вв. эта хронологичская система стала постепенно распространяться в Западной Европе (так, надпись на могиле Карла Великого гласит, что он «умер в 814 году по Рождестве Христовом»). С X—XI вв. счет лет «от Рождества Христова» начинает все чаще применяться в христианской историографии, хотя еще и не в качестве официальной хронологической системы. В официальных папских документах датировка «от Рождества Христова» впервые встречается в начале VIII в., затем она применялась при папе Иоанне XIII, который занимал папский престол в 965—972 гг. Но только при папе Евгении IV (с 1431 г.) счет лет «от Рождества Христова» вводится в папской канцелярии и лишь после этого постепенно превращается в официальную хронологическую систему в европейских государствах.

Создателями современной теории хронологии являются французские ученые Жозеф (Йозеф) Скалигер (1540—1609), Дионисий Петавий (Петавиус) (1583—1652) и Жак Кассини (1677—1756), а общая теория и история хронологии была разработана в начале XIX в. немецким ученым X. Иделером¹¹. Из многочисленных последующих работ в этой области следует выделить прежде всего фундаментальное исследование другого немецкого ученого — Ф. Гинцеля, опубликованное в начале XX столетия¹².

Ж. Скалигер собрал и систематизировал предшествующие изыскания христианских хронологов, сопоставил их с данными астрономических наблюдений и разработал систему унификации лето-

11 Ideler 1825—1826.

12 Ginzel 1906—1914.

531

счисления, оказавшую огромное влияние на последующие научные разработки и до сих пор широко применяющуюся в астрономических и хронологических подсчетах («Об улучшении счета времени», 1583; «Сокровище времен», 1606). Эта система была основана не на годовой хронологии, а на сплошном счете дней от некоторой условной даты (1 января 4713 г. до н. э.), по существу являющейся аналогом Сотворения мира. Для получения этой даты Скалигер использовал все те же 28-, 19- и 15-летний циклы, что и создатели византийской эры «от Сотворения мира», но по его расчетам дата, когда совпало начало всех циклов, оказалась почти на 800 лет позже.

Сплошной счет дней существенно облегчает переходы от одной системы летосчисления к другой. Эта идея отражена, в частности, в современных компьютерных программах типа «рабочая таблица», где для задания календарной даты также используется сплошной счет дней от некоей условной точки — например, в программе Excel «первым днем» является 1 января 1900 г.

Если говорить о годовой хронологии, то современный вид она приняла благодаря Дионисию Петавию (Петавиусу). В работе, изданной в 1627 г., он впервые предложил расширить христианскую систему летосчисления за счет лет до Рождества Христова. Правда, применив идею числовой оси, Петавий допустил «маленькую» ошибку, забыв ввести 0-й год. В результате в нашей системе летосчисления 1-й год до н. э. непосредственно примыкает к 1-му году н. э. Только в 1740 г. Кассини разработал методику корректировки этой ошибки в хронологических вычислениях, но к тому времени предложенная Петавием система уже утвердилась в качестве официальной. Заметим, что идея отсчета от события «назад» не нова: ее часто применяли историки и до Петавия. Например, для Полибия основной датой (событием) было разграбление Рима галлами (387 г. до н. э.), которое, как он указывал, произошло через 19 лет после сражения при Эгоспо-тамах и за 19 лет до битвы при Левктрах¹³.

Что касается используемой в европейской системе летосчисления точки отсчета, то, согласно современным представлениям, дата рождения Христа приходится на 4 г. до н. э.¹⁴ Она получена на осно-

¹³ Эгоспотамы — река и город в Херсонесе Фракийском, место победы Ли-сандра над афинянами в 405 г. до н. э.; Левктры — город в Беотии, около которого в 371 г. до н. э. фиванские войска под командованием Эпаминонда разбили спартанцев.

¹⁴ Эта дата фигурирует в подавляющем большинстве хронологических справочников, издаваемых на Западе, по крайней мере в англоязычных странах (см., например: Timetables of History 1993: 69; Chronology of World Events 1993: 12). Распятие Христа датируется 30 г. н. э.

532

ве сопоставления евангельских текстов, исторических работ и расчетов дат лунных затмений. В частности, по Иосифу Флавию, иудейский царь Ирод воцарился в консульство Гнея Домития Кальвина и Гая Асиния Поллиона (714 г. от основания Рима) и умер на 37-м году своего царствования, в том самом году, когда перед иудейской Пасхой произошло лунное затмение. Астрономы полагают, что речь идет о затмении в ночь с 12 на 13 марта 750 г. от основания Рима, или 4 г. до н. э. по современному летосчислению¹⁵. Но изменить традицию такого рода невозможно...

Заметим, что эра «от Рождества Христова» перекликается с некоторыми неевропейскими системами летосчисления, также основанными на событиях священной истории. Так, в Индии среди прочих используется буддийская эра Нирваны (отсчет ведется с 543 г. до н. э. — первого года после смерти Будды). В Китае, Японии и Монголии буддийская эра начинается с 950 г. до н. э. Манихеи отсчитывали годы от рождения или смерти пророка Мани, который жил в III в. н. э. Особым изыском отличается «эра хиджры», утвердившаяся на Ближнем Востоке в арабских странах, — счет ведется от даты бегства Мухаммеда из Мекки в Медину (ночь с 15 на 16 июля 622 г. н. э.).

* * *

Из приведенного нами краткого обзора «историографических» эр с очевидностью следует, что все эры этого типа являются весьма условными, с точки зрения датировки события, формально лежащего в основе каждой из таких хронологических систем. Датировка начальных событий «историографических» эр всегда устанавливалась произвольно, исходя из соображений «текущего момента». Начало эры, в частности, могло подгоняться под существующую календарную систему (например, манефоновская «эра фараонов», «византийская» эра «от Сотворения мира» или эра «от Рождества Христова»). В других случаях датировка начального события устанавливалась таким образом, чтобы обеспечить «круглый» промежуток времени от начала эры до момента ее изобретения. Например, появление «эры Олимпиад» и эры «от основания Рима» оказалось приурочено к 500-летию соответствующих событий; официальная иудейская эра «от Сотворения мира» была создана на первом году пятого тысячелетия от момента Творения, и т. д.

15 См.: Болотов 1907. 1: 88.

533

Как отмечалось, при конструировании «историографических» эр их разработчики вначале ведут отсчет лет «назад» от своего времени, а уже затем начинают использовать полученную условную дату прошлого события в качестве исходной точки своей хронологической системы. Таким образом, если «политические эры», создававшиеся ex ante, были излишне политизированы, то «историографические» эры, создаваемые ex post, как правило, подогнаны под определенную дату в соответствии с «сегодняшними» для автора той пли иной хронологической системы представлениями. Хотя хронологические эры исходно создавались как «национально-государственные» и использовались для организации исторического времени страновой истории, они оказались операбельными и «идеологически приемлемыми» для создания региональных и даже всеобщих историй в том значении, в котором в соответствующие эпохи существовали эти концепты. Мы обнаруживаем их присутствие и в античных историях «Европы», и в ареале культурного, влияния Восточной Римской империи (включая Русь), и в средневековой истории Европы (исключая Русь), и во всеобщей истории Нового времени.

Возвращаясь к различию между концепциями «Время-1» и «Время-2», которое мы подробно обсуждали в гл. 4, можно сказать, что хронологические системы создаются как инструмент реализации концепции «Время-1», в рамках которой время уподобляется числовой шкале и каждое историческое событие помещается в определенную точку этой шкалы. Но авторы всех хронологических систем создают их во «Времени-2», в котором представления о прошлом и будущем детерминируются настоящим. Этим в свою очередь определяется условность и субъективность всех хронологических систем, использовавшихся и используемых человечеством.

Все хронологические системы основаны на каком-либо событии, и одновременно они позволяют упорядочить все остальные события. Американский историк Д. Лоуэнталь писал:

«Когда я учился в школе, моя историческая перспектива начиналась с Египта и Вавилона и доходила до XX в. В этом континууме многие эпохи я едва знал, но последовательность позволяла все легко воспроизводить. Списки, объединяющие фараонов, королей и президентов в одной хронологической таблице с научными открытиями и изобретениями, поэтами и художниками, создавали убеждение, что история познаваема, потому что датирована» (Lowenthal 1985: 223).

Даже из этого наблюдения ясно, что хронологическая упорядоченность всех событий без разбора является лишь первым шагом в конструировании картины прошлого. События должны быть рассортированы не только по времени, но и по каким-то содержательным

534

параметрам. Поэтому не менее важной процедурой является членение истории на содержательные отрезки, ее периодизация. Более того, как отмечалось выше, деление истории на периоды даже предшествовало созданию абсолютных хронологических систем и затем развивалось параллельно с ними. При этом периодизация позволяет синтезировать «событийный» и «структурный» подходы к анализу прошлой социальной реальности.

Исторические периоды

Деление истории на периоды, являющееся одним из непременных условий исторического анализа, изначально базировалось на отборе значимых событий, отделявших один отрезок истории от другого. Наряду с этим издавна использовались те или иные способы выделения определенных исторических периодов на основании неких содержательных соображений. Но как в первом случае (деление по событиям), так и во втором (деление по структурам) возможно гигантское разнообразие вариантов, и при отборе важных событий, и при выделении значимых структур. Поэтому в дополнение к этим вариативным подходам к структурированию истории всегда существовала потребность в ее организации по некоему единому принципу, обеспечивающему деление на однотипные интервалы. Одной из основных таких единиц с древнейших времен и до сегодняшнего дня является «век», хотя значение этого понятия сильно видоизменялось.

В русском языке слово «век» имеет, как минимум, четыре значения. В словаре В. Даля век определяется, во-первых, как «срок жизни человека или годности предмета» (ср. «много повидал на своем веку»); во-вторых, как «бытие вселенной в ее нынешнем порядке» (ср. «до скончания века»); в-третьих, как столетие, в-четвертых, как «продолжительная пора; время чего-либо, замечательное чем-либо». Заметим, что первое значение было исходным, поскольку изначально «век» в русском и других славянских языках означал силу, здоровье, жизнь (ср. «увечье»).

В других языках перечисленные значения могут быть заключены как в одном слове, так и в разных. Например, в древнегреческом для обозначения «века» использовалось слово «эон» (αιών), смысл которого постепенно менялся (мы уже упоминали об этом в гл. 4): если у Гомера оно употребляется в значении «срок жизни человека», то у Платона и в дальнейшем — в значении «бытие вселенной в ее нынешнем порядке» или «вечность», противопоставляемая зем-

535

ному «времени» (хроносу). Гесиод (конец VIII—начало VII в. до н. э.) называл золотой, серебряный и т. д. века словом γένος, τ. е. «поколение» (например, золотой век — χρύσεον γένος ανθρώπων)¹⁶.

В латинском языке разным значениям «века» также соответствовали разные слова, их семантика могла переосмысливаться со временем или существенно зависела от контекста. Прежде всего век обозначался словом aevum, которое истолковывалось как: 1) вечность (in aevum — на вечные времена, omnibus aevis — на все времена); 2) время жизни, жизнь, поколение; 3) возраст, лета, преклонный возраст, глубокая старость; 4) время, век. Близкое значение имело латинское aetas (производное от aevum) — 1) время жизни, жизнь; 2) возраст; 3) люди определенного возраста, поколение; 4) век, время; период (dura aetas — жестокий век, aurea aetas — золотой век). От этого же корня произошло aeternitas — вечность, незапамятная древность (ex aeternitate — испокон веков). Помимо aevum и его производных, в латыни для обозначения «века» существовало и слово saeculum, также имевшее несколько смыслов: 1) род, поколение, человеческий век; 2) век, времена; дух времени, нравы, обычаи; 3) век, столетие (saecularis — столетний, вековой; ludi sae-culares — столетние игры, устраиваемые раз в столетие).

Использование saecula в значении «естественный век» или «срок жизни человека» было подробно описано римским философом и историком Цензорином в III в. н. э. Согласно Цензорину, ссылавшемуся на ряд других римских историков, в частности на Варрона, исчисление «естественного века» было принято в этрусских городах и заключалось в следующем. Первый saeculum отсчитывался от момента основания города до смерти последнего человека, родившегося в этом «начальном» году. Второй saeculum определялся как срок жизни последнего человека, родившегося в год смерти первого долгожителя, и т. д. Продолжительность saeculum, по Цензорину, составляла обычно от 100 до 120 лет¹⁷. Таким образом, saeculum по продолжительности был близок к столетию, но не равен ему.

В современных романо-германских языках семантика слова «век» обычно реализуется в разных словах. Так, для обозначения срока жизни человека или годности предмета во французском используется слово âge, в английском — происходящее от него age, в немецком — Alter, и все они толкуются как «возраст, срок жизни»,

¹⁶ Отметим попутно греческое происхождение и некоторых других слов, используемых в русском и романо-германских языках для обозначения отрезков исторического времени: «период», «стадия», «фаза», «цикл» и т. д.

17 Censorinus. De die natali XVII; цит. по: Sorokin 1937—1941. 4: 475.

536

а также «продолжительная пора; время чего-либо, замечательное чем-либо» — например, «Средние века» (Middle ages, Moyen âge, Mittelalter). В английском и французском слова age и âge используются для обозначения века в смысле эпохи практически во всех случаях (золотой век — Golden âge, âge d'or, железный век — Iron age, âge de fer), a в немецком языке используется также слово Zeit (время, например, бронзовый век — Bronzezeit, железный век — Eisenzeit) или комбинированное Zeitalter (время-возраст) — Atomzeitalter (атомный век), Zeitalter der Technik (век техники).

Век как столетие в романо-германских языках обычно обозначается отдельным словом. Французское «siècle» произошло от saecu-lum, а английское «century» — от латинского centuria (centum — сто; centuria в Древнем Риме — воинское подразделение, состоящее из 100 человек, сотня). Немецкое «Jahrhundert» тоже буквально означает «столетие». Впрочем, слово «столетие» также может использоваться в расширительном смысле, не связанном с периодом в сто лет, особенно во французском языке: le Grand siècle — век Людовика XIV, depuis des siècles — испокон веков.

Из этого беглого этимологического анализа явствует, что исходные значения «века» были так или иначе связаны с человеческой жизнью. Поэтому неудивительно, что это понятие уже в древнейшие времена стало основой для структурирования социального времени. Эти архаичные подходы, как мы покажем, отчасти обнаруживаются до сих пор, но постепенно исторические «века» стали утрачивать «человеческие» признаки и превратились в арифметические «столетия». Впрочем, и современное историческое знание не принимает жесткости, заданной веком-столетием, и по-своему пытается наполнить это понятие «одушевленным» содержанием.

а) «Время жизни»

Как отмечалось выше, древнейшим способом разделения времени на периоды является генеалогия. Членение времени по периодам жизни глав рода (племени) существует даже в самых архаичных культурах (подробнее см. т. 2). Неудивительно, что и первые письменные протоисторические тексты используют именно этот способ периодизации («Генеалогии» Гекатея Милетского, иудейское Пятикнижие и т. д.). В более развитых и дифференцированных обществах членение времени по жизни глав рода или прямых наследников по генеалогической линии трансформируется в периодизацию по периодам правления властителей страны.

537

Периоды правления считались значимыми единицами времени еще в древних цивилизациях — у ассирийцев, вавилонян, египтян и т. д. Благодаря этому сохранились до наших дней списки царей Вавилонии и Ассирии от I Вавилонской династии (династии Хаммура-пи) до начала VII в. до н. э., списки царей Месопотамии с середины III по середину II тысячелетия до н. э., упоминавшийся выше список египетских фараонов, равно как и списки римских и византийских императоров, многочисленных правителей различных стран средневековой Европы, а также пап, епископов и аббатов католической церкви. Наконец эпоха Нового времени продолжила этот список, вплоть до современных президентов и премьер-министров. Пожалуй, ничто так хорошо не сохранилось в истории, как имена и периоды правления властителей, поскольку именно об этом они заботились едва ли не в первую очередь.

Периоды правления давно и прочно вошли в историческую науку в качестве значимых и общепринятых единиц исторического времени. При этом следует подчеркнуть, что- периоды правления (называемые, как правило, именем властителя) следует отличать от эпонимических периодов. Последние представляют собой календарные единицы времени с жестко заданной продолжительностью, называемые по имени лица, занимавшего в этот период соответствующую должность (лимму в Ассирии, архонты в Греции или консулы в Риме), и являются лишь способом маркирования одинаковых календарных отрезков. Периоды же правления различаются по своей продолжительности и выступают в качестве единицы исторического, а не календарного времени.

Членение истории по периодам правления является первым приближением к формированию концепции стадий исторического развития, о которой мы будем говорить более подробно во втором томе. Здесь же отметим, что, как и любые стадии, периоды правления представляют собой структурирование истории по однотипному критерию и позволяют четко отделять один временной отрезок от другого. Вступление нового правителя на престол всегда рассматривалось как событие, придававшее последующей истории качественно новый характер, причем эту точку зрения разделяли не только сами властители, но и их подданные, равно как и будущие историки. В связи с этим и весь срок правления осмысливался как качественная единица времени.

Идентификация времени по имени правителя активно используется в исторических работах вплоть до сего дня — будь то «сталинские времена», «брежневская эпоха», «период президентства Рональда Рейгана» или «годы пребывания у власти Маргарет Тэт-

538

чер». Наконец, в некоторых случаях период правления получает наименование «век». Интересно, что этим словом определяются, как правило, не бурные, а благополучные периоды, например, «век Людовика XIV» во Франции (1643—1715), «екатерининский век» в России (1762—1796), «викторианский век» в Англии (1837—1901).

«Веками» традиционно именуют периоды правления европейских монархов, ставших символами абсолютизма, — помимо Людовика XIV к ним обычно относят Елизавету I (Тюдор) в Англии (1558—1603) и Филиппа II в Испании (1556—1598). Впрочем, периоды их царствования иногда называют не «веками», а «эпохами»¹⁸, как, кстати, и эпоху Петра I и его реформ.

Можно упомянуть еще одного монарха, правление которого часто выделяется в качестве особого исторического периода. Речь идет об английском короле Георге III, годы правления которого (1760— 1820) получили особую известность благодаря опубликованной в 1884 г. работе Арнольда Тойнби (дяди знаменитого историка цивилизаций Арнольда Тойнби)¹⁹. В этой работе, которая в оригинале называлась «Лекции о промышленной революции в Англии», А. Тойн-би-старший датировал промышленную революцию в Англии 1760— 1820 годами, что соответствовало формальному периоду правления Георга III²⁰, которому, собственно говоря, и были посвящены лекции Тойнби.

В целом можно сказать, что «века» в качестве обозначения периодов правления, хотя и не имеют большого распространения, тем не менее являются вполне респектабельным способом периодизации истории, признаваемым профессиональным сообществом, а главное, не вызывающим (за редкими исключениями) разногласий в датировках.

Возвращаясь к ранним этапам формирования исторических периодизаций, можно обнаружить потребность в использовании более длительных, чем период активной человеческой жизни («поколения»), однородных единиц времени. Например, в Евангелии от Матфея была предпринята попытка создания такой периодизации, развивающей традиционное ветхозаветное членение истории по событиям, с одной стороны, и по поколениям — с другой: «Итак всех родов от Авраама до Давида четырнадцать родов; и от Давида до пе-

¹⁸ Ср.: «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху (l'époque) Филиппа И» (Braudel 1949; Броделъ 2002—2003 [1949]).

19 Тойнби 1924 [1884].

²⁰ Фактически же с 1811 г., когда Георг III заболел психическим расстройством, правителем был регент принц Уэльский, ставший в 1820 г. королем Георгом IV.

539

u

реселения в Вавилон четырнадцать родов; и от переселения в Вавилон до Христа четырнадцать родов»²¹. Идея деления истории на примерно равные отрезки с фиксированным числом поколений использовалась некоторыми авторами и впоследствии — например, Иоахим Флорский (XII в.) пытался разделить как ветхозаветную, так и «новую» историю (после Рождества Христова) на отрезки по 12 поколений (например, по его подсчетам, период от рождения Иисуса до императора Константина охватывал 12 поколений)²².

Но гораздо более популярной оказалась другая периодизацион-ная схема, также связанная с человеческим «веком». В работах римских писателей эпохи гражданских войн и принципата Августа, по-видимому, впервые появляется аналогия истории общества с развитием отдельного человека и выделение соответствующих «возрастов» римского «мира» — как правило, четырех или пяти (младенчество, или детство; отрочество, или юность; зрелость; старость и/или дряхлость). Эту аналогию использовали Цицерон, Теренций Варрон, позднее — Анней Флор, Аммиан Марцеллин, Лактанций и др.²³ Одним из наиболее известных примеров является схема Луция Аннея Флора, которую он описал в «Двух книгах римских войн». Правда, в разных вариантах, в том числе в русских переводах, датировки в этой схеме сильно различаются (см. Вставку 18), что наглядно свидетельствует о ненадежности хронологических построений, тем паче основанных на вторичных источниках. Хронология римской истории в соответствии с этой схемой, согласно современным датировкам приведена в таблице.

С содержательной точки зрения периодизация, предложенная Флором, оказалась необычайно устойчивой. В подавляющем большинстве современных учебников по римской истории выделяется пять основных периодов — до первого консульства (509 г. до н. э.), до 1 Пунической войны (264 г. до н. э.), до Цезаря Августа (27 г. до н. э.), до Северов (193 г. н. э.) и, наконец, до падения Западной Римской империи (476 г.). Как легко заметить, первые четыре периода выделяются в полном соответствии с классической схемой²⁴. Нельзя не увидеть и некую «магию чисел», присутствующую в этой периодизации: если окончание четвертого периода датировать не 193 г., а 235 г. (конец династии Северов), то все» периоды оказываются при-

21 Мф 1, 17.

22 Joachim de Fions 1928.V. 2: 3ff.

23 См.: Немировский 1996: 271 — 275.

²⁴ См., например: История Европы 1983. Т. 1, гл. 11, 14, 17.

540