Из таблицы видно, что опрашиваемые военнослужащие крайне редко используют для характеристики чеченских боевиков такие наиболее эмоционально заряженные термины, как “враг” и “противник”.

Контент-анализ более 50 литературных и документальных источников, содержащих социальную, политическую и психологическую оценку противника в прошедших или потенциально возможных войнах показал, что среди его характеристик преобладают термины “захватчик”, “коварный, злобный, ненавистный, бескомпромиссный враг”, “агрессор”. Содержательно-смысловой компонент этих понятий отражает утвердившийся в общественном сознании взгляд на войну, как на решающую, жестокую, схватку “не на жизнь, а на смерть” с непримиримым врагом. Такой образ противника предполагает вполне конкретное отношение к нему, стимуляцию широких социальных мотивов (патриотизм, воинский долг, ненависть к врагу и др.). Изучение показало, что чаще всего, именно такой образ противника формируется (естественно или искусственно) в общественном сознании “слабой” стороны в локальном военном конфликте.

Восприятие неприятеля “сильной” стороной в локальных военных конфликтах отличается меньшей эмоциональной насыщенностью и некоторой смысловой размытостью. Так, например, военнослужащим, готовящимся к боевым действиям в Афганистане и Чечне, противник рисовался преимущественно с использованием таких терминов, как «бандиты», «душманы», «сепаратисты», «повстанцы» и др. Семантическое содержание этих терминов ассоциировалось у личного состава с невысоким уровнем боевой выучки и морально-психологического состояния неприятеля, с отсутствием в его рядах управления, с неспособностью длительно противостоять регулярным армейским формированиям. Подразумевалось также наличие психологической дистанцированности афганского и чеченского населения от повстанцев. Все это способствовало формированию беспечности, “шапкозакидательских настроений” среди части наших военнослужащих. Такой портрет неприятеля не способствовал возникновению у воинов необходимого чувства ненависти к нему[36].

Анализ терминов, употребляемых для оценки противника военнослужащими, уже имеющими опыт боевых действий, показывает, что среди них преобладают слова и обороты типа “коварный”, “хитрый”, “жестокий”, “тактически грамотный”, “хамелеон” (днем мирный житель, ночью – враг), “боевики”, “профессионалы”[37] и т.п.

Два семантических ряда, приведенные выше, отражают не только содержание личностно-смысловых образований и эмоционально-волевого настроя военнослужащих, но и характер их боевой и психологической подготовки к боевым действиям.

Беседы с офицерами частей, в числе первых входивших в Афганистан в декабре 1979 года, показывают, что практически никто из них глубоко не задумывался о предстоящих событиях, так как не воспринимал противника всерьез. Так, командир роты старший лейтенант С. торопился войти на афганскую территорию, чтобы “списать на это мероприятие” недостающее в роте имущество. Заместитель командира батальона по технической части капитан Т. надеялся, что в связи с начинающимися событиями батальон скорее получит необходимые запчасти для техники. Парторг батальона старший лейтенант К. считал, что имеет место акция военного устрашения и, что сам факт ввода наших войск положит конец всем беспорядкам в сопредельном государстве. Никто из опрошенных офицеров не верил, что военные события могут подлиться более 1,5-2 месяцев.

Недооценка противника в военном противоборстве возможна и на более высоких уровнях и с более тяжелыми последствиями. Здесь уместным будет вспомнить о «погрешностях» в оценке возможностей японских (1904 г.), польских (1920 г.), финских (1940 г.), германских (1941 г.) войск Примером тому служит и известная формула расчета сил сторон в чеченском военном конфликте: “Один полк ВДВ – два часа – один Грозный”[38].

В.В. Знаков отмечает, что у воевавших в Афганистане и во Вьетнаме возникали трудности с определением реального врага, что способствовало длительному сохранению нервно-психического напряжения. Он приводит слова американского ветерана Вьетнама Л. Освальда, который говорит: «Мы никогда не знали кто действительно наш враг». Многие «афганцы» так отвечают на вопрос, видели ли они «душманов»: «Там очень трудно определить, кто «дух», а кто нет. Днем он дехканин, пашет поле, а ночью берет автомат и идет воевать против нас».

История войн и военного искусства, опыт боевых действий наших войск свидетельствуют о том, что неправильная тактическая и психологическая оценка противной стороны влекут искажения во всех других психологических составляющих боевой деятельности в локальном военном конфликте (цель, мотивы, средства, способы, состояния). Свидетельством этому может быть сравнение целей и стратегий сторон в локальном венном конфликте в Чечне (см. табл. 9).

Аналогичное соотношение стратегий сторон можно было наблюдать в ходе боевых действий американских войск в Корее и во Вьетнаме, наших частей в Афганистане. “Слабая сторона” преследует, прежде всего, психологические цели, ведущие к ослаблению противостоящих сил. Преимущества ее в том, что она ставит войска противника в непривычные для них условия, принуждает к выполнению несвойственных им функций, применению неосвоенных способов боевых действий.

Противники наших войск в Афганистане и Чечне часто использовали тактику действий боевых и диверсионных групп, отличающуюся выраженной деятельностной и психологической спецификой. Например, в Чечне такие группы, как правило, состояли из лиц, связанных тесными родственными и земляческими узами, знающих друг друга с детства, подобранных с учетом боевого и жизненного опыта, действовавших на протяжении всей военной кампании рука об руку. Ведущими мотивами рядовых участников таких групп были: убежденность в правоте своей борьбы, врожденное стремление к свободе, гнев и месть за убитых родственников. Все это обусловливало высокую сплоченность и боевую слаженность боевых формирований.

Таблица 9