Накануне 20-летия аварии на Чернобыльской АЭС мы беседуем с участниками ликвидации последствий аварии на ЧАЭС – председателем правления Красноярского регионального отделения общероссийской общественной организации инвалидов «Союз «Чернобыль России» Владимиром Михайловым и заместителем начальника кафедры военной и экстремальной медицины КГМА, полковником медицинской службы Михаилом Анисимовым.

Владимир Алексеевич, вы и Михаил Михайлович действительно награждены Орденом мужества за участие в ликвидации?
Владимир Михайлов (В.М.): Да, его наградили 11 лет спустя, в 1998 году, а я попал в число награжденных осенью 2005 года. Вообще Ельцин издал указ о награждении всех ликвидаторов еще в начале 90-х. Часть успела получить награды, затем началась чеченская кампания, и наша очередь отодвинулась. К 20-летию о ликвидаторах вспомнили, военкоматы при нашем участии сделали около 380 наградных листов, из них около 200 вернулось с наградами, остальные еще в процессе. Для сравнения – сегодня в Красноярском крае проживает около двух тысяч участников тех событий.

Сколько жителей нашего края побывало на ликвидации последствий аварии?
В.М.: За четыре года, начиная с весны 86-го, в зону поражения было направлено порядка 2,5 тысяч человек, из них около 840 – из краевого центра. На сегодняшний день в живых осталось менее двух тысяч, половина из них являются инвалидами. За прошедшие годы умерло 517 ликвидаторов и примерно 25 пострадавших из числа переселенцев. Туда призывались три категории. Самая молодая – солдаты срочной службы 18-20 лет, которые охраняли эвакуированный 27 апреля город Припять около Чернобыля, а затем и 30-километровую зону заражения. Сил милиции на это физически не хватало. Кроме того, с первых же дней для передвижения по зоне использовали военную технику. Вторая категория – военнослужащие запаса, которых призывали через военкоматы. Призывные комиссии пытались брать людей от 25 до 45 лет, желательно женатых и имеющих детей. Особая для края категория – рабочие и строители из Железногорска, где было специализированное управление по строительству атомных объектов. Здесь учитывали не столько возраст, сколько специальность – монтажники, сварщики, бетонщики и другие.

Призыв коснулся женщин?
В.М.: Да, поскольку огромное количество призывников нужно было кормить. Сейчас в крае несколько десятков таких женщин. В основном они проживают в Дивногорске, поскольку сотрудниц столовых и предприятий питания призывали в первую очередь из сферы энергетики. Они работали точно так же вахтовым методом, как остальные, набирали максимально допустимую дозу радиации, и уезжали. Работа у них была каторжная, поскольку трехразовое питание массы людей – это ранний подъем, поздний отбой и постоянная дезактивация столовой. Бороться с радиоактивной пылью, покрывавшей все вокруг, можно было, только смывая ее специальным раствором.

И насколько добровольно ехали призывники?
В.М.: С военнослужащими вопросов не было, существовал закон о воинской обязанности. И потом – сегодня у молодых напрочь другой менталитет, им сложно понять, что мы жили в другой психологическо-идейной обстановке. Если родина зовет, то мужчина должен идти ее защищать. Я бы не сказал, что на нас сильно давили, сознание подсказывало, что случилась беда, значит, кто-то должен… Основная масса тех, к кому обращались, соглашались добровольно.

Говорят, Красноярский край поставлял не только специалистов, но и технику?
В.M.: Были попытки заставить работать на крыше соседнего третьего реактора (авария произошла в четвертом) роботов иностранного производства, но от радиации электроника ломалась и техника выходила из строя. Незаменимыми оказались бульдозеры с дистанционным управлением, разработанные инженерами нашей «Сибцветметавтоматики», первые образцы привезли в мае 86-го. С их помощью проделывали подъезды к разрушенному блоку, чтобы возводить саркофаг. Кстати, в его строительство значительный вклад внесли наши специалисты из Железногорска.
Сама идея создания такого укрытия рождалась в экстренных условиях. Нигде в мире подобной практики не было, приходилось все разрабатывать и изготавливать в срочном порядке. Первая мысль была засыпать энергоблок землей, мол, большой холм поможет потушить уровень радиации. Однако под землей осталась бы мина замедленного действия с неизвестным механизмом. В саркофаге до сих пор продолжается наблюдение при помощи кучи датчиков. Их, как вентиляционную систему и многое другое, надо было заложить сразу при строительстве.
Чтобы установить эту огромную конструкцию, в стране не было необходимой техники. В итоге привезли краны из ФРГ, где их разработали и еще ни разу не успели применить. Саркофаг сдали к праздничной дате – 7 ноября.

А чем пришлось заниматься непосредственно вам?
Михаил Анисимов (М.А.): Я попал туда практически сразу после свадьбы. С 23 сентября по 21 ноября 1987 года мы стояли в селе Опачичи, в 30-километровой зоне. Будучи капитаном медицинской службы, приехал как врач-бактериолог. Работал в одном из санитарно-эпидемиологических отрядов. Мы выезжали в части, смотрели за размещением, питанием, водоснабжением, проводили обследования людей и помещений. Основной задачей было не допустить вспышки инфекционных заболеваний, поскольку была большая скученность. Всего через Чернобыль с 86-го по 90-е годы прошло 210 военных частей и организаций, 500 тысяч личного состава, в том числе 24 тысячи кадровых военных. Для их обслуживания привлекались более 7 тысяч радиометрических лабораторий и санэпидемстанций.

В.М.: Да, оставшиеся в эвакуированных деревнях старушки говорили, что во время войны здесь было меньше немцев и советских войск, чем людей сейчас – столько нас нагнали. А уж техники я столько больше в жизни не видел. Даже не представлял, что у нас такая есть.
Я был призван как лейтенант запаса, прослужил замкомандира роты химической защиты с декабря 1986 до начала апреля 1987 года. Рота входила в состав полка химзащиты, стоявшего в Кемеровской области, который после аварии «развернули» – наполнили офицерами и солдатами запаса, и направили в Чернобыль. Мы стояли в деревне Черемошня Иванковского района – это в тридцатикилометровой зоне. Каждый день в пять утра подъем, строимся в колонну и выезжаем. Через пару часов пути – а военная колонна идет медленно, – мы на объекте, до вечера работаем сменами. Затем несколько часов проходим через пропускной пункт, где каждую машину дезактивируют до тех пор, пока уровень загрязнения не снизится до нормы. Около девяти вечера попадали в часть, ужин, в полночь планерка, в два часа ночи – спать. А в пять утра снова подъем. И заметьте, все часы дороги и ожиданий люди проводили зимой в крытых брезентом машинах и на улице. Работали на самой станции, на вырубке «рыжего» леса. Лес порыжел еще летом, но тогда до него руки не доходили, сперва надо было сооружать саркофаг над реактором. Зимой лес начали вырубать, распиливать и закапывать.

Вы помните свои первые впечатления от чернобыльской зоны?
В.М.: Ужас от звенящей в ушах тишины деревень. Когда нас везли в часть, мы проезжали несколько деревень, где дома заколочены и население вывезено. А поскольку мы ехали зимой, на деревьях висели неубранные летом черные фрукты. Воплощенная мертвая зона.

М.А.: Правда, были старики, или, скорее, старушки, которые остались в пустых деревнях либо вернулись после эвакуации доживать свои дни и охранять нажитое от мародеров.

В.M.: Никуда не ушли собаки. Они тоже хватали радиацию и умирали. У тех, которые попадались, шерсть вылазила, как волосы у переоблученного человека. Возможно, они не чувствовали опасности, ведь радиацию не замечаешь. Те люди, у кого были вставные зубы, через некоторое время замечали сладковатый вкус на металлических коронках. Вот когда большая доза, начинается недомогание, тошнота, головные боли.

Вас это тоже коснулось?
М.А.: Обычно такими симптомами страдали те, кто только въезжал. Да, я болел. Когда нас привезли в Опачичи, буквально на второй день начались головная боль, тошнота, частое мочеиспускание, и продолжались 4-5 дней. Я попал туда стерильный, то есть свободный от радиации, и недомогание прекратилось, когда мой внутренний уровень радиации достиг внешнего.
Время пребывания человека в зоне заражения напрямую зависело от набора им допустимой дозы излучения. Это правило действительно соблюдалось?

В.М.: По нормам, установленным в 1986-87 году, человеку полагалось набрать не более 25 бэр – количество, допустимое для работника атомной станции в течение года. Дальше начинались нюансы. Сегодня все ликвидаторы знают, что отмеченная у них в карточках доза не соответствует действительности. Насколько – неизвестно, поправки возможны в любую сторону. После посещения зоны радиологи снимали показания, но человеку не говорили. Учетом занималась секретная часть, которая давала распоряжения командирам, кого можно, а которого нельзя посылать на работы. Когда отправляли домой, выдавали карточку, где больше 25 бэр не писали, иначе это грозило взысканием командиру за переоблучение подчиненного и прочими неприятностями.

М.А.: Не забывайте, реакция организма индивидуальна, кто-то дозу набирал за неделю, кто-то за несколько месяцев. Это зависело от места службы. Замечу, территория была заражена не сплошь, а пятнами, соответственно дозы интенсивности излучения распределялись неравномерно. Например, когда убирали остатки того, что нападало после взрыва на крышу третьего энергоблока, счет времени работ шел на минуты и секунды.

В.М.: В первые дни аварии ни у кого не было индивидуальных дозиметров. Парадокс, но во время катастрофы даже в штабе гражданской обороны атомной станции не нашлось прибора на большие дозы, как, например, армейский ДП-5. Никто не мог определить истинной картины, пока через несколько часов не приехали первые пожарные с дозиметром нужного класса. Только после этого людей со станции начали выводить, причем руководство сначала не верило, что могут быть такие дозы радиации. А когда делала облет правительственная комиссия от академии наук, академик Легасов сказал, что это страшнее Хиросимы и Нагасаки, вместе взятых.

М.А.: Авария произошла 26 апреля в 01.23 ночи, а заговорили о ней только после майских праздников. Те же соседи-киевляне были в курсе, но все считали, что ситуация не столь серьезна и все под контролем. В первые дни полной информации не было даже у руководства и специалистов. В ту ночь, когда случился пожар, вся смена – 176 человек – продолжала работать, плюс смена на промышленной площадке – 260 человек, проводивших строительно-ремонтные работы где-то в километре от эпицентра. И несколько десятков рыбаков на обводном канале и охладительном пруде станции.

Поддерживаете ли связи с украинскими коллегами – ликвидаторами аварии?
В.М.: Да, если есть необходимость получить информацию из архивных документов. Хочу отметить, что в России и на Украине достаточно похоже законодательство, защищающее участников и ликвидаторов. Однако Украина отличается тем, что выдает удостоверения детям пострадавших от Чернобыля. У нас по закону детей, рожденных от участников ликвидации либо пострадавших, обязательно регистрируют, наблюдают в медицинских учреждениях до 18 лет, они ежегодно находятся на диспансерном лечении, но никакого документа ребенку не выдается. Мы несколько лет пытаемся поднять этот вопрос, поскольку подходит то время, когда наши дети становятся не детьми, а гражданами, и единственным способом доказать, что он рожден от отца-ликвидатора, являются косвенные документы – свидетельство о рождении, отцовское удостоверение.

Ваша организация – структурное подразделение союза «Чернобыль России». В чем заключается ваша работа?
В.М.: Наша задача – отслеживать исполнение закона о социальной защите граждан, пострадавших при катастрофе на Чернобыльской АЭС. Закон был издан еще в 1991 году, после того, как потребовалось регламентировать вопрос о защите ликвидаторов. С того времени он изменялся раз пятнадцать, и не всегда удачно.
Сегодня у нас есть 19 местных отделений в городах и районах края, самые крупные – в Железногорске, откуда выезжало большое количество специалистов, и Красноярске. В красноярской организации насчитывается около трехсот членов (в целом в краевом центре проживает 648 ликвидаторов, трое умерли за четыре месяца этого года). Кроме того, люди призывались из Канска, Ачинска, Енисейска, Лесосибирска, Минусинска, других городов и районов.

Краевая власть помогает вам отстаивать свои интересы?
В.М.: Поскольку забота о нас по закону лежит на федерации, то все наши претензии и проблемы направлены туда. Краевая и муниципальная власть могут лишь подставлять плечо. В прошлом году краевая власть, как исполнительная, так и законодательная, помогла нам получить 50 миллионов рублей из задолженности, существующей у федерации перед нами. По закону, все суммы, положенные чернобыльцам, должны индексироваться в соответствии с инфляцией, но за пять лет правительство не издало ни одного постановления об индексации. Мы вынуждены были подать иски в суды, таких судов в течение двух лет набралось порядка 800, общая сумма задолженностей федерации перед физическими лицами по искам составила около 63 миллионов рублей.
Но не столь важно, как мы воюем с государством и чего добиваемся. Нам хотелось показать, что там была не только трагедия, но и мужество – Мужество! – и титанический труд, из которого складывался настоящий героизм. В мире не было такой катастрофы, те радиоактивные частицы обошли весь земной шар. Мы приобрели уникальный опыт, как ликвидировать последствия подобных катастроф, и как подобного не допустить.

Сейчас мало кто помнит, что население Припяти – города, сравнимого с нашим Дивногорском, – эвакуировали в течение нескольких часов, без паники и эксцессов. Сейчас это практически невозможно представить. К тому же маловероятно собрать через военкоматы такое количество людей в предельно сжатые сроки. Случись подобная трагедия сегодня – не знаю, какими силами и методами справлялось бы Министерство обороны. Пришлось бы платить огромные средства, чтобы смотивировать людей. Имея перед глазами пример, как государство обошлось с нами, афганцами, чеченцами, мало кто пойдет на такое за идею, как прежде.

Можно ли сегодня достоверно оценить медицинские последствия Чернобыля для красноярских ликвидаторов?
М.А.: Очень сложно. Во-первых, на каждый организм радиация действует индивидуально, во-вторых, не было точных данных, кто какую дозу радиации получил. В-третьих, в карточках писали дозу внешнего облучения, но никто не измерял внутреннюю – ту пыль, которую все вдыхали и глотали, и которая оседала в организме.

В.М.: По последним отчетам горздрава и крайздрава, у ликвидаторов уровень заболеваемости в 3-4 раза выше, чем у обычных людей. Возникает вопрос, насколько заболеваемость связана с облучением. Ведомственные медики Минатома утверждают, что это не столько «мирный атом», сколько стрессы, старость, пьянство, курение и прочее. Вопрос спорный, а для достоверного анализа требуется состояние человека до поглощения излучения, и точная доза полученной радиации. Сегодня же специалисты точно могут определить только состояние «после», потому ни один крупный специалист не решится дать объективную картину. Есть лишь гипотезы, которым при желании можно найти подтверждение.

Беседовала Надежда Новикова
Полный текст публикации: http://www.newslab.ru/news/article/189363

Первый воздушный ликвидатор Чернобыльской аварии: "Мы забросали в реактор 120 тонн охотничей дроби!"

Корреспондент ИА REGNUM в Калининграде встретился с полковником в отставке Геннадием Сальниковым, командовавшим эскадрильей вертолетов Ми-6, которые в первые дни после взрыва на Чернобыльской АЭС забрасывали реактор песком и свинцом.

ИА REGNUM: Геннадий Иванович, как вы попали на ЧАЭС?
Я в то время занимал должность командира эскадрильи вертолетов Ми-6 войсковой части № 06922. Дислоцировались мы на аэродроме под Каунасом (Литва). Нас подняли 27 апреля 1986 года в 7 утра. Стояло воскресенье и мы решили, что это обычная учебная тревога, поскольку нам даже не сообщили место посадки и не поставили четкой задачи. Нас, три экипажа, направили в район города Чернигова. Уже при подлете к Чернигову указали приземляться на аэродром местного военного училища у населенного пункта Городня. Нас там уже встречали военные в химзащите, которые и сообщили, что случилась авария на Чернобыльской АЭС. Хотя при подлете к Чернигову, когда нам дали обход 80 км южнее, мы стали понимать, что что-то шарахнуло именно в Чернобыле, потому что других опасных объектов в округе просто нет. У нас был на вертолете приборчик дозиметрический, он уже показывал высокий уровень радиации.

ИА REGNUM: А откуда знали о существовании атомной станции?
А у меня правый летчик Петренко в свое время служил непосредственно в самом городе Чернобыле. Рассказывал, какие там красивейшие места. И, естественно, про АЭС говорил... В общем, из Городни нас перебазировали в Чернигов, а затем - на четыре площадки в 8 километров от реактора. По сути, в прямой видимости. На эти площадки уже был завезен песок и бэушные тормозные и десантные парашюты. Нам поставили задачу - крепить на внешнюю подвеску вертолета парашют, наполненный песком, и сбрасывать в жерло реактора. (Геннадий Сальников показывает картину, нарисованную его тогдашним штурманом Олегом Шмаковым и подаренную на 45-летие командиру. - ИA REGNUM).

Вот примерно так все и было. Два дня мы кидали песок в мешках - по 4 тонны за один прием. Ми-26 - два было таких тяжелых вертолета - брали на борт по 7 тонн, а Ми-8 по 1,5 тонны песка. Было замкнутое кольцо по сбросу песка, с интервалом 22-32 секунды бомбили этот реактор. Потом приказали бросать свинец - такие болванки по 40 и 60 килограммов. Их тоже подвязывали парашютными стропами из расчета 4 тонны за один сброс. Предполагалось, что при точном попадании парашюта из-за высочайшей температуры болванки расплавлялись и покрывали раскуроченную арматуру пленкой. А 2 мая начали сбрасывать мраморную крошку.

ИА REGNUM: Ваши первые впечатления от увиденного с борта вертолета?
Мы видели эллипсовидную брешь в развороченной бетонной коробке. А оттуда валил неестественно белый дым. Когда мы накрывали носом вертолета все это хозяйство, то хотелось посмотреть более внимательно картину, но нас предупредили, что если мы это сделаем, то завтра уже ослепнем. Мы сбрасывали песок с высоты 160-180 метров на скорости 50-60 км в час. То есть мы не зависали. Самое главное было не задеть за трубу реактора высотой 155 метров. Труба уже под винтами ложилась. А руководили нами с гостинцы "Припять" на удалении трех километров. Оттуда руководитель полетов наблюдал за нами с соответствующей аппаратурой. И как только мы выбирали правильный курс, он считал - 500 метров, 200 метров, 100 метров, 50 и команда "Сброс". Чтобы как-то разбавить серьезность ситуации, каждому экипажу, как в школе, ставилась оценка. Если точно попал, то руководитель говорил по рации: "Отлично". Или - "Хорошо". А если молчит, то сам понимай, как хочешь. В первый день было очень сложно. Представляете, там брешь размерами 9 на 15 метров, вот и попробуй со 160-метровой высоты попади. Если мазанул и раньше сделал сброс, то можно было Киев отключить, потому что третий блок еще работал. Ударная нагрузка на крышу 3-го блока составляла 200 кг на один квадратный сантиметр. Но если забомбить четырьмя тоннами, то понятно, что могло произойти. Через несколько дней бомбежки свинцом, специалистам стало ясно, что болванки, падая туда, только поднимают радиационный фон, разрывая пленку. Поэтому 3 мая было принято решение забрасывать все это дробью. Свезли дробь со всей Украины - от бекасиной до картечи. Лишили всех охотников! Было брошено в реактор 120 тонн дроби. Украинский завод "Арсенал" разработал в считанные дни приспособления для засыпки в парашюты дробь. Один мешок, как сейчас помню, был весом 10 килограммов и стоил 30 рублей.

ИА REGNUM: Какие были бытовые условия?
Мы работали с шести утра и примерно до четырех дня. С перерывами на обед, разумеется. Еду нам привозили в первые дни прямо к вертолету. Кормили на убой. Жили мы в профилактории Черниговского камвольного комбината. Первые два дня нам давали таблетки. Такие крупные, белые. Мы выпили и нам как будто кол вставили в позвоночник. Все внутри жжет. Потом мы отказались от них. Через несколько дней развернули полевые бани.

ИА REGNUM: Запрещено было вам связываться с родственниками?
Такого официального запрета не было, никто нам не запрещал и в город выходить, но дело в том, что телефонная связь нигде не работала. В первый раз я позвонил домой 3 мая. Мои уже знали от сослуживцев, что я улетел на Украину, но догадались, в связи с чем, только после первого заявления Михаила Горбачева 30 апреля о "технологическом выбросе". Но, конечно, сообщать по телефону жене, что здесь произошел ядерный взрыв, я не решился. Хотя специалисты на месте - химики, ядерщики - нам уже точно сказали о самом натуральном ядерном взрыве с распылением заразы на сотни километров.

ИА REGNUM: А что думали про свое здоровье?
Мне было 38 лет, особо за здоровье первые дни не переживали. Для нас была установлена доза облучение - не более 25 рентген. Как бы. Описали нам такую схему: один вылет - один рентген. Но, понимаете, находится в 8 километрах от реактора и считать таким образом - просто смешно. Естественно, мы получали соответствующие уровни облучения и на земле, и в воздухе. На нас был обычный химкомплект с респиратором плюс кабина летчика выкладывалась 2-сантиметровым свинцом. 2 мая был самый тяжелейший день. Поднялся сумасшедший фон. Нам запретили работу до 15.00. Даже на втором поддиапазоне все датчики зашкаливали. Непосредственно над реактором 800 рентген было. Потом стало под 1200 рентген. Второго же числа решался вопрос об отселении Киева, мы тоже об этом знали. В тот день ветер 10-12 м в секунду как задул в направлении Киева. Но потом ветер плавненько начал разворачиваться на юг, а затем по кольцу вернулся.

ИА REGNUM: Особистов видели?
В первые вылеты с нами был один особый человек под видом замполита. Я еще спросил, зачем прикомандировали его, у меня же есть свой замполит. Ну тут мне сразу объяснили, кто он такой и что выполняет. Он смотрел, что там творится на реакторе. Может еще, хотел посмотреть, как экипаж будет вести себя в такой экстремальной ситуации.

ИА REGNUM: Приходилось общаться с местным населением?
Очень плотно общались. В профилактории остался же весь персонал - от дежурных до уборщиц. В первые дни все питались только слухами, понимая, что что-то произошло, но никуда не уезжали, не зная величайшей опасности. 1 мая все вышли на праздничные демонстрации. Люди на рыбалке, на огородах находились. Помню такой случай - 2 мая, когда произошел мощнейший выброс радиации, вертолетчики заметили между рыжим лесом и Припятью семью, которая сажала картошку. Лошаденка стоит, мужик и две женщины. Это в трех с половиной километра от реактора! Там каждый экипаж летел и орал по рации: "Да уберите людей!"

ИА REGNUM: Когда вы уехали оттуда?
14 мая и сразу нас направили на 24-дневную реабилитацию в Ригу. А через 11 лет я получил орден Мужества. У меня такая судьба - 29 апреля 1984 года меня отправили в Афган на полтора года. А 27 апреля 1986 года - в Чернобыль.

ИА REGNUM: А где было страшней?
Честно говоря, в Афганистане было не так страшно, хотя меня однажды сбили моджахеды. Это произошло 18 мая под населенным пунктом Бахарак. Так вот, чернобыльские события будут покруче того, что я пережил там, в Бахараке в падающем вертолете. В Чернобыле все невидимое, не пощупаешь, откуда идет опасность...

ИА REGNUM: Что пожелаете чернобыльцам?
Вспомнить тех, кто были первыми - заместителя командира эскадрильи Ояра Вилируша, он сейчас в Каунасе живет, командира экипажа Олега Кузнецова, Бориса Нестерова, который разработал системы сброса песка в реактор... Вспомнить тех, кого с нами нет. А всем кто живы, пожелаю здоровья и еще раз здоровья!

Полный текст публикации: http://www.regnum.ru/news/628323.html