«Когда с неба падает дождь, то не видно, как плачут люди. Ты сегодня сюда не придешь, да и завтра тебя не будет. Ты ушел от нас навсегда, опаленный невидимым светом. Катастрофа, ЧС – не ерунда! Люди, помните, знайте об этом!» – эти строки звучали 26 апреля в Курске у памятника жертвам атомной трагедии.

21 год со дня взрыва на реакторе Чернобыльской АЭС. Вспомнить людей, не доживших до очередной годовщины, пришли участники ликвидации последствий той аварии. Больше 3 тысяч курян рисковали не только здоровьем, но и жизнью. Многих из них уже нет в живых.

За фотосъемку – под трибунал

Житель Курска Геннадий Анохин на месте трагедии был на следующий день после взрыва, 27 апреля. Тогда он занимал должность начальника медицинской службы ВВС Украины. «О том, что случилось нечто страшное, узнал от вертолетчиков, – рассказывает он. – 26-го они пролетали над Чернобылем и попали в странное облако. Замерили радиоактивный фон одежды – ужас! Что делать, не знали. Упаковали в целлофановые пакеты – сжечь нельзя. На другой день вылетели в Припять. Попросил показать карту радиационной разведки и ужаснулся. В некоторых местах уровень радиации доходил до 500 рентген в час. 100 – смертельно опасная доза! Мгновенно все засекретили – нам запретили даже звонить родным. Двое суток никому не сообщали о трагедии, лишь вечером 27-го был отдан приказ начать эвакуацию людей!»
В первые дни после аварии главным было заглушить реактор. С вертолетов сбрасывали свинец, гравий, мраморную крошку. «К станции самосвалами подвозили песок, свинец, – вспоминает полковник в отставке. – Насыпали в мешки, грузили в вертолеты. А летчики сбрасывали – сначала выталкивали ногами. Потом сделали внешнюю сцепку, в парашютный купол насыпали гравий и бросали с высоты 200 метров. Ниже спуститься было нельзя – уровень радиации резко возрастал».

Командование сперва молчало – никто толком не знал, что делать. Анохин решил: надо ввести ограничение по дозам. «Максимум определили в 25 рентген, – говорит Геннадий Александрович. – Только через 2 недели Москва одобрила наши действия. Кто-то заявил, что летчики совершали 4–5 вылетов в день. Ерунда! По 18 раз каждый экипаж поднимался в небо! Я тоже пролетал над реактором – все разворочено, сплошные обломки, словно бомба попала. Из-под руин шел не то пар, не то дым. Рядом рос хвойный лес – он моментом стал коричневым. С тех пор его называют Рыжий лес. Пролетали над ним с дозиметром с максимальной шкалой 500 рентген. Так стрелка зашкаливала!»
Летчики не только сбрасывали гравий и песок, еще распыляли каучуковый раствор, который, застывая, покрывал все пленкой. «Потом его скатывали в рулоны и увозили, – рассказывает Анохин. – Вроде, каучук собирал зараженную пыль».

Радиоактивный свинец на грузила для удочек

Курянин признается, что страха не было. «Времени не хватало на раздумья, – улыбается Геннадий Александрович. – Первые две недели спал 2–3 часа в сутки. И, знаете, правильно мы работали – ни один из моих летчиков не пожаловался тогда на плохое самочувствие».
Введя ограничение в 25 рентген, пилотов, получивших максимальную дозу, отстраняли от полетов. «Договорился с санаторием под Киевом, чтобы приняли ребят, – вспоминает Анохин. – Их определили на обследование. Когда об этом узнало командование, всыпали мне чертей. Генерал вызвал на ковер: «Что себе позволяете? Вы совершили политическую ошибку, определив летчиков в гражданский санаторий. Они же расскажут отдыхающим о взрыве, все разнесется по стране!» То есть был принцип: молчи и работай. Главное – сохранить непререкаемый авторитет СССР. По той же причине нельзя было фотографировать. За несанкционированную съемку могли под трибунал отдать».

Геннадий Анохин говорит, что у всех людей во время работы в Чернобыле краснели лица. Радиоактивная пыль оседала на кожу, вызывая легкий ожог. Еще все начали хрипеть – воспаление голосовых связок от той же пыли. «Была еще одна опасность – выброс радиоактивного йода, – рассказывает военный врач. – Он сразу попадает в щитовидную железу, разрушая ее. Поэтому первым делом выдавали летчикам таблетки или капли йода, чтобы щитовидка не набрала радиоактивного вещества».
– Как-то стою в коридоре, мужики несут ящик водки, – продолжает Анохин. – Решили защищать себя таким образом. Действительно, алкоголь обладает радиозащитным действием. Летчики спрашивали, почему не выдают ежедневно по 100 граммов для самозащиты. Но проблема в том, что выпить надо до вылета в очаг заражения, после облучения спиртное не эффективно. А кто позволит пьяному летчику садиться за штурвал? На свой страх и риск достали радиозащитные таблетки из неприкосновенного запаса и на завтрак давали ребятам.
Чернобыль, по словам Анохина, обычный райцентр. Когда людей эвакуировали, они брали самое необходимое, оставляли технику, мебель. Никто не знал истинного положения дел, все надеялись вернуться. «Идешь по улице, двери в домах нараспашку, в пыли – детские игрушки, посуда, – вспоминает Геннадий Александрович. – Коровы мычат, собаки бродят и, что примечательно, ни одна не лает. Подбегали к нам и смотрели печальными глазами. От этого не по себе становилось. Конечно, были акты мародерства. Но могу поручиться – мои летчики не грабили оставленные дома. Правда, раз погрузили в вертолет 16-килограммовую чушку свинца. Спрашиваю: «Зачем вам?» «На грузила для удочек», – отвечают.

Другой ликвидатор последствий Чернобыльской аварии Юрий Панасенко – тоже бывший летчик. «Я летал над разрушенной АЭС, – рассказывает он. – Точные показатели дозиметров сказать не могу, но самолет после даже мыть не стали – списали. А это о многом говорит». Юрий Александрович занимался дезактивацией почвы – на места сильного заражения сбрасывал даламитную муку и калийную соль. «Тяжелая смесь якобы прибивала радиоактивную пыль, – говорит он. – Только все это курам на смех». Опасности не чувствовалось. «Все вокруг зеленое, солнце светит, а приборы зашкаливают, – поясняет он. – Ухудшалось самочувствие – тошнило, постоянно хотелось пить».
«В 1986 году я работал испытателем на КЗПА, – вспоминает «чернобылец» Анатолий Нагорный. – Услышал про катастрофу, но особого значения не придал. А потом пришла повестка из военкомата. Нас переодели в военную форму, выдали кирзовые сапоги, два комплекта белья… Помню поезд «Воронеж–Киев», населенный пункт Белая церковь, Припять, Чернобыль…» Анатолий Васильевич попал в зараженную зону через полгода после аварии, когда над взорванным блоком возвели саркофаг. Говорит, счищали гравий с крыш, мыли полы, ремонтировали технику…
«За три месяца там привык ко всему, – говорит курянин. – Первое время выпадали волосы. Потом начались боли в горле, спине, головные боли. Мы даже по самочувствию определяли – был выброс или нет. На саркофаге есть труба – как только уровень радиации внутри достигал критической отметки, включали вентиляцию. Нас тогда из Курска отправили 6 человек. Сейчас в живых осталось трое».
Нагорный признается, что вид АЭС не пугал – угнетали пустые улицы, дома. «Люди, уезжая, не могли забрать животных, – говорит ликвидатор. – Был приказ уничтожать их. Трупы свозили на могильник и закапывали. Жечь нельзя – от высокой температуры в десятки раз увеличивалось заражение. У многих не поднялась рука пристрелить зверье. По пустынным улицам бродили лошади, собаки». Бродячие псы сбивались в стаи и шли к людям. «Подкармливали их в нашей столовой, окна которой были задраены свинцовыми листами», – улыбается Нагорный.

Справка «ДДД»: Взрыв на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС произошел 26 апреля 1986 года в 1 час 24 минуты. Была разрушена реакторная зона блока. Авария беспрецедентна по масштабу: радиоактивное заражение получили около 500 населенных пунктов, 60 тысяч жилых домов и других сооружений. По отчету ООН, воздействие аварии испытали 9 миллионов человек. Сегодня счетчик Гейгера показывает нормальный уровень радиации вокруг 4-го блока и саркофага. Но «чистота» обманчива – радиоактивных пятен еще хватает.

Источник: http://www.dddkursk.ru/number/656/new/004340/

Это было очень давно...

Дорога.

Дорога из Москвы в Чернобыль пролегала через Киев.
У меня есть фотография. Вечер 21 июля 1986 года. Отряд почти в полном составе, не хватает нескольких человек, уже выехавших на разведку в Киев. Над нами - крыша застекленного перекрытия Киевского вокзала, за нами - бюст Ленина, перед нами – оставшийся за кадром поезд, который повезет нас в новый, неизвестный и таящий в себе опасности, мир.

Уже рано утром мы были в Киеве. Нас встретили сладкое теплое украинское утро и ребята из группы квартирьеров.
Почти весь этот день мы провели в Киеве.
Потоптались в министерских приемных, выправляя какие-то бумаги. В результате все бойцы были снабжены разовыми бумажными пропусками на въезд в тридцатикилометровую зону (потом нас снабдили постоянными, закатанными в пластик пропусками для перемещения по зоне, которые мы и носили на шее, на веревочке).
Погуляли по Крещатику среди его залитых летним зноем каштанов. Освежились у «азиатских» фонтанов, скатывающих воду журчащими широкими ступенями сверху вниз. («Азиатские» - потому, что именно азиатские фонтаны услаждают слух, привычные же нам - европейские – предназначены, в основном, для услады зрения.)
Заглянули в магазины, которые показались более заполненными товарами, чем московские. Там я купил себе открывашку с гербом города, выпущенную к недавно прошедшему юбилею Киева.
Уже тогда мы знали, что воду будем пить исключительно привозную минеральную, так и получилось - открывашка все время была под рукой и перекладывалась из кармана одной спецовки в карман другой, пока и не была благополучно забыта в одной из сменных курток в шкафчике проходной 1-го АБК ЧАЭС (1-й Административно-Бытовой Комплекс, обслуживающий 1й и 2й энергоблоки Чернобыльской АЭС).
И только уже ближе к вечеру мы добрались до речной пристани, где и сели на теплоход. Из Киева в Чернобыль путь лежал по реке.
Все как-то присмирели, и откуда-то набежавшие тучки превратили день из яркого и безоблачного в сумрачный и невеселый. Когда высаживались на пристани в Чернобыле, я обратил внимание, что зрение мое как будто ухудшилось – какие-то помехи появились, какие-то черточки и крапинки, мелькающие перед глазами, навроде того, когда «снежит» на экране телевизора. Позднее где-то попадалась мне информация, что некоторые люди чувствуют повышение уровня радиации - как-то на зрении это сказывается. То ли у меня был схожий случай, то ли это просто сказалось волнение перед неизвестностью, но только на выезде из «зоны» произошло что-то похожее, но с обратным знаком – «все стало вокруг голубым и зеленым».

Первое, что рубануло по глазам, это безраздельное господство мужского пола и однообразный внешний вид – все в спецодежде.
Следующее, что запомнилось, это чернобыльская столовая и ужин в ней. В столовой было множество снующих, голодных, раздраженных людей, которые прибыли на ужин с разных работ, в том числе и связанных с сильной радиоактивностью. Радиактивную грязь таскали они без всяких ограничений.
Мы поставили пару стульев на входе, организовав на скорую руку дозиметрический пост. Среди голодных старожилов было несколько попыток бузы и несанкционированного прорыва к вожделенной пище, но попытки бунта были в зародыше подавлены, не вызвав особого сопротивления – в чистоте и безопасности все и так были заинтересованы. Только одна проблема волновала тех, кто «светился излишне ярко» - надо где-то сменить одежду и обувь (именно они и светились). Решили и это. Отправляли с рукописными записками в ближайший склад обуви и одежды – таких складов было много. Пользовались мы РГД, который привезли с собой.
И все бы было ничего, если бы не пошли рабочие, занимавшиеся земляными работами. Вот тут-то мы достаточно быстро поняли, что бытовые РГД, использующиеся в обычных, мирных условиях, здесь не годятся – для тех, кто приехал с земляных работ, шкалы прибора не хватало. Кто-то принес военный дозиметр ДП-5В. Вот это уже было то, что нужно – шкалы «дэпэшки» хватало с избытком. (В дальнейшем, на пропускных пунктах мы работали только с ними.)
В конце концов, мы и сами поужинали, подменяя друг друга.
Конец пути был уже близок – в качестве места базирования нам определили пионерский лагерь «Сказочный», находящийся между городом Чернобылем и Чернобыльской АЭС (от станции примерно в 50 километрах).

Сказочный.

Пионерский лагерь «Сказочный» был построен среди соснового бора для летнего отдыха детей сотрудников АЭС. Красивое место. Вкусный воздух. Удобные корпуса – небольшие одноэтажные (в таком разместились и мы) и большие, в несколько этажей. Вместительная столовая. Большая сцена под открытым небом, обрамленная полукруглыми рядами деревянных скамеек. Крытый спортзал с баскетбольными кольцами и стойками для крепления волейбольной сетки. Открытые волейбольные и баскетбольные площадки. Футбольное поле. Летний открытый бассейн на несколько дорожек, с душевыми. И даже – роскошная, с любовью отделанная деревом сауна.
В нашем корпусе, состоящем из двух комнат, поставили раскладушки по числу бойцов. Мне досталось место напротив входа. Рядом устроился Коля Поздняков.
Переоделись в спецодежду, которую привезли с собой (потом мы получим еще один комплект - х/б спецовки, бахилы, шапочки – который и будем пользовать в дальнейшей работе). Гражданскую одежду сложили в пластиковые мешки, которые плотно завязали. (Она нам понадобится теперь только через две полные вахты, т.е. через месяц.)
На следующее утро получили от командира отряда Саши Коваля распределение по местам работы. Таких мест было несколько: осуществлять дозиметрический контроль на входе в п/л «Сказочный», на Первом и Втором АБК ЧАЭС, а так же обрабатывать показания индивидуальных дозиметров в Чернобыле. Видимо, тогда наши командиры и определили, что самую опасную работу будут выполнять ребята постарше возрастом, т.е. в основном, аспиранты. Такой работой была работа на 2 АБК (именно этот АБК обслуживает Третий и аварийный Четвертый блоки ЧАЭС).
Мне же, как и Фариту Зябирову, в качестве первого направления досталась работа на контрольно-пропускном пункте «Сказочного». Работа была организована круглосуточно – по 12 часов. Всего было три смены по два человека. Мы вышли первыми, в дневную смену.
Вся территория пионерского лагеря была огорожена забором. В одном месте – проходная. Вот туда-то мы с Фаритом и направились утром 21 июля. Мы уже знали, что на проходной есть дозиметры, есть склады новой одежды и обуви, и кого-то мы там должны подменить.

Заглянув в сторожку, оборудованную возле входной калитки и въездных ворот, увидели там парня в стройотрядовской куртке. Разговорившись, выяснилось, что он студент московского вуза (прости, братишка, подзабыл уже, откуда ты был – то ли из МИФИ, то ли из МИСИ). Этот искатель приключений пробрался в зону полулегально, так как помчался из Москвы в Чернобыль сразу же, как узнал про аварию на ЧАЭС. Тогда еще не успели выставить оцепления, поэтому проблем «перехода границы» у него не возникло. Потом его носило по зоне, где он по мере сил помогал, правдами и неправдами увиливая от выдворения «на Большую землю» - понимал, что потом уже вряд ли удастся пробраться обратно. Вот так и жил, пока его «энтузазызму» не нашли применения на проходной «Сказочного». Здесь он и трудился круглосуточно без смены и подмены. Подмена в нашем лице явилась для него неожиданностью, и видно было, что уходить и передавать нам дозиметр ему очень не хотелось. К сожалению, не помню имени этого симпатичного мне человека. Как сложилась его дальнейшая жизнь? Чем расплатилась с ним судьба за его безрассудное геройство?
В тот же день мы познакомились еще с одним, очень интересным человеком – с кладовщицей, работавшей на складе одежды и обуви. Она была из жителей города Припяти. Сейчас, конечно, жила уже в «Сказочном». Позднее, во время долгих вахт, она много рассказывала про мирную жизнь, очень хвалила и город, и отца города - директора АЭС Брюханова. После аварии Брюханова посадили, а в «мирное» время это был очень уважаемый всеми человек, который много хорошего сделал и для города, и для станции.
Эта женщина рассказывала и про дни, которые разбили ее жизнь и жизнь многих других людей. Говорила, конечно, и про то, как аварию замалчивали до последнего, и только из семей сотрудников станции доносились какие-то смутные и тревожные слухи. Рассказывала, как сажала картошку, глядя в рыжее, затянутое страшным выхлопом небо. Как потом спешно эвакуировался город, и всех убеждали, что это ненадолго, всего на два-три дня, чтобы не брали с собой много вещей - только деньги, документы и самое необходимое. И как в это же время семьи партийного и городского руководства загружали по несколько машин вещей, вывозя из квартир все, включая ковры и мебель. Грустила, вспоминая, как эвакуация разметала членов ее семьи по разным городам, и не знала она - где искать, куда звонить, кого просить о помощи - муж остался работать на станции, детей вывезли в какой-то санаторий за пределы зоны.
Особенно тяжело и непривычно было слушать ее рассказ про то, как ночью после эвакуации из Припяти их привезли в пионерлагерь «Сказочный», и как они проходили дезактивационную обработку на входе.

Свидетель тех событий был все еще рядом с проходной.
Санпропускник. Этот своеобразный человекопрогонник сбили на скорую руку из свежесрубленных сосенок, обтянув каркас целлофановой пленкой.
Прежде, чем войти туда, люди снимали свою верхнюю одежду (пальто, куртки, пиджаки) и вешали на ветки окружающих деревьев (жалко было бросать на землю, не хотелось мириться с тем, что любимые вещи уже им недоступны). Потом входили в помещение (стены, пол и потолок из натянутой пленки), в котором снимали оставшуюся одежду. Далее шли в душ, мылись (кажется, применяли какой-то специальный раствор). Переходили в следующее помещение, где уже одевались в казенную одежду (спецовки, бахилы, шапочки). И только после этого проходили на территорию лагеря.
Так и шли, все вместе – голые мужчины, голые женщины, голые дети. Очень организованно и тихо. Даже дети (а их было много) молчали. Как будто понимали, что происходит что-то важное. Шли, как будто переступая какой-то порог – грань между тем, что было, и тем, что будет. Шли, понимая, что возврата в старую жизнь нет.
Одежда вся пошла в захоронение – и нижняя, и верхняя. Только верхнюю убрали не сразу. И еще несколько дней потом людей, подъезжающих к «Сказочному», пугали сосны, одетые в сотни пиджаков и пальто.

Полный текст публикации: http://www.chaes86.km.ru/Memorials/DulenchukMemo1.htm