На последнем блоке саркофага расписывались, как на Рейхстаге - ведь это тоже была победа… На фото - кинооператор Виктор Гребенюк (слева) и режиссер Валерий Новиков.
Одно из главных документальных свидетельств о страшной трагедии на Чернобыльской АЭС - черно-белая пленка с падением вертолета над строящимся саркофагом. Именно эти кадры стали символом катастрофы, последствия которой до сих пор переживают миллионы людей. «Комсомолка» выяснила, кто снял эту уникальную киноленту длиной всего в один метр.
Чтобы понять, что произошло тогда у жерла атомного Везувия, мы перенесемся на 24 года назад и восстановим события того дня и всего последовавшего за этим. А помог «КП» в этом Валерий Новиков, новосибирский кинодокументалист - единственный, кто остался в живых из съемочной группы.
ПЕРВЫЕ ШАГИ ПО ЗОНЕ
Перво-наперво возникает вопрос: а что же делала в Чернобыле съемочная группа из далекого Новосибирска? Оказывается, сооружением саркофага (официально - объект «Укрытие». - Прим. авт.) для взорвавшегося энергоблока на одном из этапов занимались специалисты новосибирского «Сибакадемстроя». Было создано Управление строительства-605, которое возглавил сибиряк Геннадий Лыков. Он и пригласил группу Западно-Сибирской киностудии заснять хронику «борьбы человека с мирным атомом», в одночасье ставшего опаснейшим врагом и превратившего плодородные украинские земли в смертоносную Зону. Зону заражения…
- Мы прибыли туда в сентябре 1986 года. Уже тогда было понятно, что саркофаг - это уникальное сооружение, строить которое человеку еще не приходилось, и мы стремились снять на черно-белую пленку как можно больше, - вспоминает в разговоре с «КП» Валерий Германович. - За те два месяца, что мы там провели, довелось побывать везде, включая крышу и сам машинный зал 4-го энергоблока. Туда нас пустили буквально на минуты - радиация зашкаливала все мыслимые пределы. Все всё понимали, но страха не было - ведь нам надо было работать, а об остальном мы особо не задумывались…
«Мы» - это сам режиссер Валерий Новиков, редактор Виктор Попов, ассистент кинооператора Сергей Шихов и кинооператор Виктор Гребенюк. В числе прочего съемочная группа поднималась в воздух и снимала с борта вертолетов, засыпающих реактор дезактивирующим раствором. Более 10 000 метров пленки отсняли новосибирцы в свою первую командировку на ЧАЭС, это стало основой для нескольких документальных фильмов: «Чернобыль. Осень 86-го», «Чернобыльская Богоматерь», «Чернобыльские барды». Но это было потом, а тогда, 2 октября 1986 года, группа готовилась снимать торжественный момент.
«НАРОДУ НУЖЕН ПРАЗДНИК!»
К октябрю основная часть саркофага была готова. Реактор закрыли огромными и мощными металлическими плитами, за которые непрерывными потоками заливали бетон. Сотни часов тяжелейшего труда дали результат - радиационный фон вокруг станции ощутимо упал. Чтобы отметить первую победу, руководство решило провести митинг - прямо на площадке перед ЧАЭС.
- Помню, я еще засомневался тогда: прямо уж митинг? - говорит Валерий Новиков. - «Митинг!» - твердо ответил один из начальников управления Министерства среднего машиностроения СССР (собственно, это ведомство и курировало всю атомную промышленность. - Прим. авт.). «Ты не понимаешь, - начал горячиться он, - это же символ! Месяц назад из-за радиации люди тут что делали? Бегали. А теперь будут речи говорить. Народ устал, ему праздник нужен!»
И он состоялся 2 октября. Особо отличившимся вручали грамоты, играл военный оркестр…
«Я СНЯЛ! Я ЕГО СНЯЛ!»
…В этот день помимо митинга съемочная группа Новикова планировала снять еще и эпизод в «бункере» - не пострадавшем от взрыва помещении станции, из которого велось дистанционное управление немецкими кранами Demag, укладывавшими огромные бетонные блоки и металлоконструкции «Укрытия». Краны эти, кстати, снимать не рекомендовали - в СССР не нашлось такой мощной техники, и привезли их из Германии. И не из дружественной ГДР, а из капиталистической ФРГ, такой вот неудобный момент… Туда все и отправились, и только оператор Виктор Гребенюк остался перед саркофагом - решил поснимать крупные планы. К реактору подлетал очередной Ми-8 с бадьей раствора… На часах было 17.34.
- В первое мгновенье никто не понял, что произошло, - продолжает Валерий Германович. - Один из вертолетов куда-то пропал, и экран монитора управления заволокли клубы густого дыма. «Упал?» - неуверенно проговорило начальство… Тут же захрипела рация - все они работали с искажением из-за сильной ионизации воздуха, быстро садящей батарейки: «Тут эта… вертолет упал»… «Куда? - взревел начальник стройки, - в развал?!» - «Нет, вроде… метров пятьдесят в сторону, за машинный зал. Горит сильно!» - «Вроде или точно?» - «Точно… вроде» - «Люди на площадке, куда упал, были?!» - «Нет, вроде… Не знаю».
И тут приходит пугающая мысль: а как же Виктор Гребенюк? С ним что?
Через минуту-другую я увидел оператора в бункере. Он прижимал к груди свою камеру «Конвас», находясь в состоянии, которое в народе обозначают словом «колотит» - сильнейшего возбуждения. Срывающимся голосом Виктор зашептал мне в ухо: «Я снял! Я его снял! Я как раз за ним вел панораму, а он…» Уже потом нам сказали, что за штурвалом сидел Владимир Воробьев - именно с ним мы летали в первый день съемок над станцией…
А случилось вот что. По какой-то причине вертолет слишком близко подошел к немецкому крану и лопастями задел его трос. Лопасти мгновенно разрушились, и машина камнем рухнула на землю - в стороне от людей и рядом с машинным залом. Трудно представить, что было бы, если бы полностью заправленная машина упала в сам развал и каким мог бы стать второй выброс… Но в этот раз «мирный атом» забрал лишь четверых. Будто и так мало горя случилось на этой земле…
Зацепив тросы крана лопастями, вертолет рухнул в считанные секунды. Для того чтобы заснять это, понадобилось 26 кадров - метр кинопленки.
ОПЬЯНЕНИЕ РАДИАЦИЕЙ
Кроме капитана Воробьева, погибли еще трое: второй пилот, старший лейтенант Александр Юнгинд, бортмеханик, старший лейтенант Леонид Христич и прапорщик Николай Ганжук. Последний работал в обслуживании вертолетной площадки и оказался на борту случайно - хотел сделать несколько фотоснимков с высоты… Уже 3 октября на имя председателя КГБ УССР был отправлен рапорт, в котором говорилось: «По предварительным данным, катастрофа произошла в результате ослепления лучами солнца командира экипажа». Может, так и случилось. Сами пилоты-вертолетчики говорят, что радиация вызывала разные реакции - слабость, кровь из носа, тошноту, короткие потери сознания. И в том числе состояние, подобное эйфории или опьянению. А если добавить к этому по 8-10 вылетов в день… Трагедий могло бы быть больше.
РЕАЛЬНОСТЬ И ДОМЫСЛЫ
Кадры с падающим Ми-8 были растиражированы несчетное количество раз - чаще всего без упоминания авторства. Про саму новосибирскую киногруппу и катастрофу пошли всевозможные слухи - что вертолет упал на митингующих, и погибли сотни строителей - Новиков, Гребенюк и другие были на борту в момент падения и сгорели вместе с экипажем…
Слухи слухами, но правда тоже оказалась невеселой. Вскоре после съемок словно злой рок начал косить всех, кто был причастен к картине. Замминистра «Средмаша» Усанов получил Звезду Героя после завершения работ по ликвидации, а через год умер. Сценарист и редактор новосибирской группы Виктор Попов тоже прожил недолго. А 16 февраля 1990 года трагически погиб Виктор Гребенюк. Он приехал в Москву по приглашению Федора Конюхова - вместе отправиться в экспедицию к Северному полюсу. И в ту же ночь его нашли рядом с гостиницей «Урал» с проломленной головой. Следователи так и не выяснили, что же случилось с Виктором, а похоронили его в Новосибирске. На вертолетной площадке между Чернобылем и станцией, откуда поднимались в воздух бесконечные рейсы дезактивации, установили памятник - часть лопасти вертолета, устремленная в небо и окруженная символическим саркофагом. На ней табличка с четырьмя фамилиями - тех, кто встали лицом перед опасностью, какой еще не знало человечество, и отдали свою жизнь за жизни многих других. Тех, кто просто делали свою работу, обернувшуюся подвигом. Тех, кого называли Ликвидаторами…
ИЗ ДОСЬЕ «КП»
Валерий Новиков трудится и по сей день. События 1986 года так и не отпускают его… В 1988 году наш собеседник вернулся в Зону и снял еще три фильма о трагедии. Впоследствии он был удостоен ордена Мужества, стал заслуженным деятелем искусств России. В 1997 году вышла его книга «Черно-белый Чернобыль», которую с тех пор не раз пытались переиздать, но средств пока так и не нашлось. Будем надеяться, что к 25-й годовщине аварии на ЧАЭС это все-таки удастся сделать.
Дмитрий БУКЕВИЧ («КП» - Новосибирск») — 02.10.2010
"Вертолетную дивизию генерала Антошкина направили в Чернобыль сразу после ее вывода из Афганистана"
Бывший главный инженер объекта "Укрытие" (так официально называется саркофаг) Вадим Грищенко участвовал в ликвидации последствий Чернобыльской катастрофы с первого ее дня.
- Я работал на ЧАЭС начальником реакторного цеха строившихся пятого и шестого энергоблоков, которые так и не были пущены в эксплуатацию, - рассказывает Вадим Грищенко. - Когда утром 26 апреля 1986 года ехал на работу, увидел, что реактор четвертого энергоблока превратился в руины. К тому времени мои коллеги, начальники реакторных цехов, получили такие дозы облучения, что их экстренно отправили в московскую клинику. Мне довелось принять под командование более тысячи человек. Тогда, в первые дни после аварии, ни мы, сотрудники станции, ни съехавшиеся со всего СССР ученые не могли дать однозначный прогноз того, что будет дальше. Опасались повторного взрыва. Чтобы его предотвратить, решили забросить в жерло разрушенного реактора тысячи тонн смеси бористого песка с другими материалами, гасящими цепную реакцию. Для этого выводившуюся из Афганистана вертолетную дивизию генерала Антошкина в полном составе (три основных полка и один вспомогательный) перебросили в Чернобыль. Представляете, боевые летчики, которые прошли войну и надеялись, что самое опасное в их жизни уже позади, попали в еще более страшную мясорубку!
Чтобы сбросить груз в цель, нужно было пролететь на небольшой высоте непосредственно над руинами, полыхавшими жаром и излучавшими сотни рентген. На вертолетах установили телекамеры, и если какой-то экипаж промахивался, начальство выговаривало, мол, что же это вы, ребята, струсили, будьте добры, выполняйте задание. Обычно через два-три дня пилотов увозили в госпиталь. Либо из-за облучения, либо из-за аварий. Около десятка машин рухнуло на землю: они цеплялись за провода или попадали в тепловые потоки, поднимавшиеся от реактора. Первые десять дней температура в нем превышала тысячу градусов! Такой тепловой поток мог раскрутить вертолет в воздухе и отбросить в сторону. Однако в результате авиакатастроф никто не погиб. Насмерть разбился только один экипаж, но это произошло в октябре, под конец строительства саркофага.
4 или 5 мая по заданию правительственной комиссии мы с директором ЧАЭС Виктором Брюхановым должны были посмотреть, что происходит в жерле реактора. Генерал Антошкин лететь не мог: он уже набрал предельно допустимую дозу радиации. Полетели с капитаном. Он говорил, что плохо себя чувствует, вероятно, это его последний полет...
- Еще одной реальной угрозой в первые дни были пожары, ведь внутри реактора была неостывшая лава, - говорит Вадим Грищенко. - Поначалу горели даже бетон и металлические конструкции. Так вот, чтобы избежать новых возгораний, решили закачать в реактор жидкий азот. Его везли со всего СССР. Десятки километров дорог к станции были забиты цистернами с азотом. Почти фантастическая картина. Когда я ее увидел, ужаснулся: куда все это девать? И действительно, с использованием азота ничего не вышло: он практически сразу улетучивался. А доставившие его на станцию машины пришлось отправить в могильник, ведь они были настолько загрязнены радиацией, что дезактивировать их оказалось невозможно.
Сейчас можно говорить, что сразу же после аварии были напрасно истрачены миллионы рублей, потеряны материальные ресурсы (например, тысячи грузовиков и тракторов), люди получили большие, чем допустимо, дозы облучения. Однако надо ли за это осуждать? Я бы не спешил это делать, ведь ситуация сложилась очень тяжелая и во многом неопределенная. Нельзя было допустить развития аварии, этим и объясняется то, что некоторые меры, к которым тогда прибегли, себя не оправдали. Да каких только предложений и идей ни рассматривали! Свои услуги правительству предлагали даже экстрасенсы. Мне довелось пообщаться с группой людей, утверждавших, что обладают необычными способностями. Их план сводился к тому, чтобы отправить разрушенный реактор в... космос или сделать нерадиоактивным. Я предложил экстрасенсам дезактивировать небольшой источник излучения - кусочек радиоактивного вещества. Они уверенно заявили, что к утру справятся. А на вопрос, что им нужно, чтобы решить проблему Чернобыля, ответили: "Всего миллион рублей"...
"В возведении саркофага участвовали и женщины. Ограничения касались только беременных и несовершеннолетних"
Один из руководителей строительства объекта "Укрытие" Николай Штейнберг рассказал "ФАКТАМ", что в те дни на ЧАЭС задействовали даже луноход. С его помощью пытались дезактивировать помещения станции. Но луноход оказался малоэффективным. Кстати, сложные роботы, напичканные электроникой, быстро выходили из строя из-за высоких радиационных полей. А наиболее полезными оказались танки и мощные армейские инженерные машины. Чтобы свести к минимуму облучение людей, грандиозные металлические конструкции собирали на относительно чистых площадках, а затем с помощью сверхмощных кранов устанавливали на предназначенные им места. Проект саркофага был разработан в одном из научно-исследовательских институтов Ленинграда.
Для возведения объекта понадобилось колоссальное количество высокопрочного бетона, поэтому в зоне отчуждения в 16 километрах от ЧАЭС построили четыре бетонных завода. Тысячи автомобилей-миксеров днем и ночью возили бетон к станции, точнее, к перегрузочной эстакаде в шести километрах от руин реактора. Там содержимое миксеров перегружали в машины, считавшиеся "грязными", хотя вся использовавшаяся техника была изрядно загрязнена радиацией.
Кабины "грязных" грузовиков обшили свинцом, но водители были облачены в обычные спецовки, рот и нос закрывали респираторами. Эти автомобили подвозили бетон к специальным насосам, которые качали его в тело саркофага. А возведение стен начали с того, что выстроили десятки железнодорожных платформ и грузовиков-трейлеров и залили их бетоном. Стены саркофага очень толстые - до десяти метров. Такой слой бетона задерживает радиационное излучение. А вот крыша сделана лишь из одного слоя листовой стали. Ведь ее нельзя было делать тяжелой, чтобы не рухнула. Вот и получилось, что "Укрытие" "светит", то есть излучает радиацию в небо. Это опасно только для людей, которые в силу производственной необходимости поднимаются на крышу.
- Площадку возле взорвавшихся стен реактора дезактивировали и покрыли полутораметровым слоем чистого грунта, - продолжает Вадим Грищенко. - Тогда правительственной комиссией руководили по очереди заместители председателя Совета Министров СССР, они сменяли друг друга через каждые две недели. Приехав на станцию, первым делом шли фотографироваться на фоне строившегося саркофага, с ними свита - не менее полусотни человек. Мы пытались отговаривать, но тщетно. Начальству нужно было вещественное доказательство пребывания на ЧАЭС. За "фотосессию" каждый получал дозу облучения около одного бэра. А предельной дозой в тех аварийных условиях были 25 бэр.
- Женщины участвовали в строительстве саркофага?
- Да. Трудились и инженерами, и прорабами. Ограничения распространялись только на беременных и тех, кому не исполнилось 18 лет.
- Сколько тогда зарабатывали чернобыльцы?
- Получив первую после аварии зарплату, я подумал, что это какая-то ошибка, ведь кассир выдала пять тысяч рублей. За эти деньги можно было купить "Жигули". Я еще сказал жене, чтобы много не тратила, вдруг придется возвращать. Только когда в следующую получку дали такую же сумму, поверил, что это мой новый оклад. До аварии мне платили 500 рублей в месяц - зарплата по тем временам очень приличная. Директора заводов столько не получали.
- А "фронтовые" 100 граммов для выведения радиации вам давали?
- Только в первый день. Потом директор распорядился, чтобы опечатали станционные запасы спирта. Впрочем, сухого закона не было, тем более что алкоголь, действительно, ускоряет выведение радионуклидов из организма. Водку и вино свободно продавали в магазинах, но пьянства не допускали. Особенно жесткой была дисциплина в строительных подразделениях Минсредмаша СССР, возводивших саркофаг. Думаю, если бы кто-то из их сотрудников пришел на работу нетрезвым, его бы немедленно уволили, причем с такой записью в трудовой книжке, что этому человеку даже дворником сложно было бы устроиться.
Виталий Масол: "Мы тихонечко готовились к эвакуации Киева"
Елена ШЕРЕМЕТА "ФАКТЫ"
26.04.2006
Член союзной правительственной комиссии по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Виталий Масол признался "ФАКТАМ", что с 26 апреля по 5 мая все жили ожиданием нового взрыва, поэтому принимались любые решения, порой неадекватные, лишь бы его предотвратить Авария, произошедшая на Чернобыльской АЭС 26 апреля 1986 года, стала, к сожалению, одним из тех штрихов, по которым идентифицировали нашу страну в мире. Зачастую так и говорили: "А, Украина? Это там, где Чернобыль?" В официальных правительственных документах в качестве причины аварии указывалось "неблагоприятное отклонение реактивности при проведении испытаний по выбегу турбогенератора при остановке блока". Один из активных участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС, член союзной правительственной комиссии, тогдашний глава Госплана УССР Виталий Масол (впоследствии, кстати, возглавивший и украинское правительство) считает, что причиной аварии стало наше обычное головотяпство, когда проводили незапланированные испытания, выключив защиту, да еще во время пересменки. О том, какие именно решения принимались в первые дни после аварии в Москве и Киеве на самом высоком уровне, Виталий Масол рассказал "ФАКТАМ".
"Отмечали 1 Мая, тут звонит Ляшко: ты должен завтра встречать Силаева, Рыжкова и Лигачева"
- Виталий Андреевич, как вы узнали, что в Чернобыле что-то случилось?
- Это была суббота, я не спеша шел на работу пешком, поскольку живу рядом с Советом Министров, - рассказывает Виталий Масол. - В субботу можно было позволить себе прийти к девяти утра. Только подхожу я к зданию, и тут же мне навстречу выходит Станислав Гуренко (в те годы заместитель председателя Совета министров УССР. - Авт.) и говорит: "Ты знаешь, Виталик, что у нас в Чернобыле пожар?" Мол, авария случилась и поэтому возник пожар. У меня, как у бывшего директора завода, была естественная реакция: "А пожарных там достаточно?" Оказалось, что и из Киева уже послали пожарные машины в Чернобыль. Ну, думаю, все нормально. Как бывший производственник я знаю, что у нас на заводе, когда шла закалка гребных валов, всегда дежурили три пожарные машины, так, на всякий случай. Уже потом, в середине дня, я узнал, что на станции проводили испытания, во время которых взорвался реактор. К вечеру пожар был потушен, но пожарные получили, конечно же, смертельные дозы облучения, их потом отправили самолетом в Москву на лечение в специализированный институт.
- Скажите, а сразу было понятно, что пожарные действовали со стопроцентным риском для жизни? И если знали, то мог ли кто-то отказаться выполнять такую работу?
- Разумеется, степень опастности была понятна с самого начала. Мы все-таки физику в школе изучали, да и в мире атомная энергетика развивалась. Мне кажется, об этих людях (пожарных) еще недостаточно рассказано и написано. Ведь они ценой своей жизни, здоровья спасли, без преувеличения, весь мир от ядерной катастрофы. Если бы мне пришлось еще поработать в правительстве, то, думаю, забота о семьях этих людей была бы гораздо большей. Тем более что пожарные даже не подозревали, с какой опасностью сопряжена выполняемая ими работа на Чернобыльской АЭС. Пожарные бригады, работавшие непосредственно при ЧАЭС, конечно, догадывались об опасности. Но прибывающие на станцию из Киева понятия не имели о степени риска для их здоровья и жизни. А в это время союзное правительство (управление всеми украинскими электростанциями в советские времена осуществлялось непосредственно из Москвы. - Авт.) никаких решений не принимало, поэтому организацию всех первичных работ взял на себя Совмин Украины.
В Киеве в день аварии утром уже была создана правительственная комиссия во главе с председателем Совета министров УССР Александром Ляшко. И я как председатель Госплана УССР в первые пять дней после аварии получал информацию о случившемся, но 2 мая с утра я уже был в Чернобыле. Помню, когда мы 1 мая пришли с демонстрации и дома отмечали праздник, мне позвонил по правительственной связи Александр Ляшко и сказал: "Ты завтра должен встречать из Москвы Силаева (в то время заместитель председателя Совета Министров СССР. - Авт.), также приезжают Рыжков (председатель Совета министров СССР. - Авт.) и Лигачев (секретарь ЦК КПСС. - Авт.). А затем поедешь в Чернобыль, так как ты включен в состав союзной правительственной комиссии". Естественно, я спросил: "А почему я? Я ведь плановик". Через некоторое время Ляшко сообщил, что меня просил включить в комиссию Николай Рыжков, с которым мы были много лет знакомы.
Итак, со 2 по 17 мая я был в Чернобыле. На первом же совещании, состоявшемся 2 мая непосредственно на ЧАЭС, прозвучало, что возможен повторный взрыв с зоной поражения в радиусе 500 километров, а в "мертвой зоне" (в радиусе 30 километров) не останется ничего живого. Вот тогда-то и довелось столкнуться с совершенно противоположной реакцией разных людей. Разумеется, отдельные чиновники четко понимали, что аварию нужно ликвидировать во что бы то ни стало. Но, честно скажу, находились и такие, кто отказывался работать из-за высокого риска для здоровья. Чтобы уклониться от Чернобыля, ложились в госпитали, больницы. Когда я прибыл в Чернобыль, эвакуация людей еще не закончилась. Территорию только-только распределили на зоны, и людей вывозили согласно занимаемым зонам.
- Виталий Андреевич, чернобыльские зоны определяло союзное руководство или украинское?
- Конечно, союзное. На станции уже тогда работали академики Легасов, Велихов. Вот они вместе с Сидоренко, зампредом Комитета по ядерной защите, и определяли эти зоны. Но наряду с эвакуацией людей была еще одна, требующая немедленного разрешения проблема. Боялись, что реакторное топливо прожжет основание реактора и уйдет в землю. Поэтому начали строительство тоннелей под реактором с привлечением шахтеров. Насколько это были рациональные действия, тогда никто не понимал. Честно вам скажу, ни страна, ни наука были совершенно не готовы к такой аварии.
Вспоминаю такой эпизод. Когда 3 мая приехали шахтеры, то один из них подошел к Лигачеву и спрашивает: "А водку нам давать будут?" А Лигачев ему отвечает, мол, никакой водки, мы будем соблюдать постановление Политбюро ЦК КПСС. Он имел в виду этот глупейший закон о борьбе с пьянством, принятый Горбачевым. Тут я уже не стерпел и вмешался. "Иди спокойно, - говорю работяге, - будешь получать в столовой 100-200 граммов водки". К тому времени я уже встречался со светилом медицины академиком Ильиным, который объяснил: "Виталий Андреевич, если ты хочешь получить меньшую дозу облучения, то должен каждый день выпивать сто граммов спирта. Нет спирта - пей водку".
"Згурский, молодец, не пропускал машины из Чернобыля через Киев, чтобы не разносить радиоактивную пыль"
- А что, это действительно помогает?
- Ну посмотрите на меня, а ведь 20 лет уже прошло после Чернобыля. (Смеется.) Чего скрывать, тогда мы каждый день утром, в обед и вечером выпивали водочки. Я сидел за одним столом с Велиховым, Легасовым, Иваном Герасимовым (теперешним народным депутатом). В первые дни меня поразило, что ликвидаторы стоят в очереди за обедами, да еще и платят за это деньги. Было невыносимо видеть, как несчастные селяне из зоны тащат свой скот, чтобы его взвесить и получить компенсацию. Да какая разница, сколько та корова весит - килограммом больше, килограммом меньше! Я пошел к председателю комиссии Силаеву и попросил его, чтобы он позвонил Рыжкову (Николай Рыжков был в Чернобыле лишь полдня, затем улетел в Москву. - Авт.). Нужно было распорядиться, чтобы кормила людей армия, причем бесплатно. Необходимо было обеспечить круглосуточное питание, тогда водители машин тоже смогли бы работать круглосуточно.
Чуть позже приехал из Ленинграда известный химик, академик Борис Гидаспов, который открыл нам истины, очевидные для специалистов. Оказывается, нельзя допускать, чтобы радиоактивная пыль разносилась на колесах машин, автомобили должны ездить только по асфальту, не выезжая на обочины. А обочины нас научили покрывать специальным составом. Мы с тогдашним мэром Киева Валентином Згурским работали в одной связке. Я предупредил его по телефону: "Ты сейчас не пропускай машины, идущие из Чернобыля, через Киев". Силаев, узнав об этом, рассердился на меня. Но Згурский, молодец, таки не пропускал машины с радиоактивной пылью в столицу! Если быть до конца откровенным, то мы тихонечко уже готовились к эвакуации Киева. Только 5 мая стало окончательно ясно, что повторного взрыва на реакторе не будет: из емкости, где хранились около пяти тысяч кубометров воды, жидкость удалось отвести. То есть даже попади туда ядерное топливо, ничего бы не произошло.
Важным решением было и то, чтобы грузы транспортировались речным флотом, а не по дорогам. Недавно умер Николай Славов - бывший начальник Укрречфлота, с которым я ночью с 3 на 4 мая разговаривал. Давай, говорю, Николай Антонович, наутро свои корабли с бетоном, цементом, песком... Баржи пошли, и мы благодаря этому значительно снизили уровень загрязнения Киева радионуклидами. Сейчас даже трудно представить, какой был бы уровень загрязнения в столице, если бы все необходимые материалы везли автотранспортом...
- Все стратегические решения принимались в Москве?
- Не совсем. Правительственная комиссия была из Москвы, некоторые принципиальные вопросы украинское руководство согласовывало с союзным. Например, вопросы бесплатного питания ликвидаторов и премирования их согласовывались с Москвой. А вся оперативная текущая работа выполнялась в Киеве. Главное слово в принятии технических и научных решений оставалось за академиком Легасовым. Так повелось, что по вечерам Велихов, Легасов, Сидоренко и я обсуждали текущие проблемы. Затем я звонил тогдашнему председателю Госснаба СССР Павлу Ивановичу Мостовому (ныне покойному), и он принимал меры, чтобы доставить в Чернобыль необходимые материалы, инструменты, одежду, питание. А на заседаниях правительственной комиссии докладывали о проделанной работе все службы, которые участвовали в ликвидации последствий аварии.
"Вечером 7 мая над реактором вспыхнуло пламя и появилось зарево"
- Как вы думаете, почему Михаил Горбачев не говорил во всеуслышание об истинных масштабах Чернобыльской катастрофы? Ведь Швеция первой объявила миру о том, что произошло на ЧАЭС, а над самой станцией, как позже сообщала мировая пресса, зависали американские спутники. Получалось, что весь мир знает, а мы нет...
- Что касается Горбачева, то я бы вам посоветовал почитать книгу бывшего первого секретаря Пятигорского горкома Казначеева. В ней очень точно описывается, что из себя на самом деле представлял тогдашний генсек. Его интриганство, властолюбие, трусость - сейчас уже ни для кого не секрет. Думаю, Горбачев просто боялся объявить миру об истинных масштабах катастрофы. Если не ошибаюсь, то первое телевизионное выступление с сообщением о Чернобыльской катастрофе было 8 мая, когда уже стало точно известно, что нового взрыва не будет.
Как раз тогда в реакторе выгорел графит. Помню, вечером 7 мая вдруг над реактором вспыхнуло пламя, а потом появилось розовое зарево. Мы были в недоумении, что же произошло. Посидели, подумали, и Легасов говорит: "Скорее всего, это обвалились внутрь реактора остатки графита, он сгорел, и теперь уже точно никакого взрыва не будет". А рано утром Легасов на вертолете облетел реактор и убедился, что действительно графит выгорел. Обидно то, что не только отечественная, но и мировая наука не были готовы к подобной катастрофе.
- Так, мы не раз говорили президенту Академии наук СССР академику Александрову (ныне покойному) о том, что на станции возможен взрыв, - продолжает Виталий Андреевич. - А он только отмахивался. Дело в том, что на ЧАЭС хотели построить еще шесть ядерных блоков! Украинское руководство категорически возражало против этого, но союзные ученые какими-то обходными путями шли к первому секретарю Киевского обкома, добивались от него согласия на достройку этих блоков. Планировали построить там еще и мост через Днепр. Я тогда говорил первому секретарю: "Дорогой, зачем ты даешь согласие на достройку блоков? Я тебе выделю деньги на возведение десяти мостов, только не давай согласия на строительство реакторов!"
- Когда-то Константин Масик, бывший зампредседателя Совета министров УССР, рассказывал, как он приехал к Горбачеву, чтобы доложить о ситуации на Чернобыльской атомной станции, а тот отмахнулся: тебя, мол, по этому вопросу выслушают другие люди. Получается, Михаилу Сергеевичу было абсолютно все равно, что происходит в Украине после взрыва на ЧАЭС?
- Действительно, Горбачев не хотел вникать в детали. Помню, когда меня назначали в 1987 году председателем Совета министров УССР, а это номенклатура Политбюро ЦК КПСС, то мою кандидатуру должен был утверждать генсек. Я зашел к нему в кабинет - и тут же вышел. Вот и все утверждение. Горбачев не утруждал себя глубоким знанием тех или иных вопросов. На одном из заседаний Политбюро, когда я воспротивился завышенным нормам сдачи зерна Украиной в союзный фонд, он мне сказал: "Ну что ты прыгаешь, как Сахаров?"
- Вы как-то рассказывали, что, когда были две недели в Чернобыле, супруга даже не знала, где вы находитесь. Ну ладно, от народа скрывали, но почему же жене не сказать?
- Было не совсем так. Жена знала, что я нахожусь в Чернобыле, где на станции что-то произошло. Просто я долго ей не звонил. А когда наконец позвонил 5 мая и объяснил в общих чертах ситуацию, она расплакалась. Я считал, что не нужно создавать паники в семье. А то, что истинная ситуация в Чернобыле скрывалась от людей, это больше вопрос к Горбачеву. Самовольно Щербицкий не мог объявлять о ситуации на ЧАЭС, - Горбачев запрещал ему это делать.
"Вернувшись из ЧАЭС, я проспал 16 часов кряду"
Когда я вернулся из Чернобыля, то от усталости проспал часов 16 кряду. А потом меня вызвал к себе Щербицкий с докладом о ситуации. Первое, что я ему сказал: последствия аварии не удастся устранить в ближайшее время, эта катастрофа на сотни лет, так как периоды полураспада радионуклидов могут длиться века. Поэтому мы решили детей из пионерских лагерей не возвращать. Хотя, справедливости ради, следует заметить, что глава Президиума Верховного Совета УССР Валентина Шевченко была против этого.
- Некоторые ученые считают, например, что бетонировать площадку перед реактором - на этих работах облучилось множество народа - было абсолютно бессмысленно. Скажите, по прошествии 20 лет, какие еще технические решения сегодня кажутся абсурдными?
- С полной уверенностью заявляю вам, что аварию такого масштаба могла ликвидировать только советская система, когда была жесткая вертикаль власти и решения выполнялись неукоснительно. На ликвидацию этой аварии было поднято все народное хозяйство СССР! Из зоны поражения, включая зараженные территории Белоруссии и России, были вывезены миллионы людей.
Еще один важный вопрос: куда переселять людей, ведь свободного жилья не было. Некоторые вопросы, чего скрывать, Москва решала очень медленно. Я не мог добиться дополнительных вложений в строительство жилья, поэтому попросил выступить на сессии Верховного Совета СССР Валентина Згурского. Денег стали давать больше. Но Горбачев был очень недоволен выступлением Згурского. Сразу же из Москвы в Киев была прислана комиссия - проверить, что и как мы строим. Думаю, Горбачев не хотел объявлять миру о Чернобыле не столько потому, что тогда бы пришлось увеличить денежные вливания в ликвидацию катастрофы, сколько потому, что хотел остаться "чистеньким". Признай он в полном объеме катастрофу, нужно было бы принимать ряд важных правительственных решений, заниматься определением статуса ликвидатора или участника катастрофы. Горбачев не хотел всем этим заниматься.
Что касается явных технических просчетов, - так вы же помните поговорку "Дурень задним умом силен"? (Смеется.) Когда принималось, например, решение рыть под реактором туннель, то никто не мог сказать, какова температура топлива, на какую глубину оно ушло. А ученые рассчитали, что как только топливо попадет (а его, если не ошибаюсь, было 180 тонн) в песок, то там может развиться температура, достигающая температуры Солнца! Поэтому, конечно, были перестраховки и неадекватные, с сегодняшней точки зрения, решения. Например, сначала думали строить городок работников станции не в Славутиче, а в Иванкове. Но потом это решение "переиграли", потому что в Иванков нужно возить людей и оборудование машинами (а вдруг гололед, грязь?), в Славутич же - железной дорогой. Не нужно забывать, что с 26 апреля по 5 мая мы жили в ожидании взрыва и принимали любые решения, только чтобы его предотвратить.
- Виталий Андреевич, какую дозу облучения вы хватанули?
- Я проверялся, но какая у меня была доза, честно говоря, не знаю. Дозиметры тогда почему-то даже у членов правительственной комиссии барахлили. Но у меня были хорошие дружеские отношения с Велиховым и Легасовым (а я в то время был председателем планово-бюджетной комиссии Верховного Совета СССР). Поэтому, когда я после 20 мая приехал в Москву, то мне Легасов предложил: "Виталий Андреевич, приходи, мы тебя проверим". Тогда ведь даже аппаратуры соответствующей не было. Меня обследовали, и Легасов вынес вердикт: "Мы тебе гарантируем еще лет 20 жизни". Как видите, 20 лет прошло - и я живой! (Смеется.) Конечно, каждый организм реагирует по-разному на радиацию. Но я все-таки считаю, что меня спасли рекомендации главного союзного врача Ильина - блокировать радионуклиды водочкой. И не только меня! Все атомщики - академик Александров, бывший министр атомной энергетики СССР Николай Луконин пили спирт стаканами! И благодаря этому выжили.
- Мало кто знает, что академик Легасов после катастрофы на ЧАЭС покончил с собой. Как вы думаете, почему он это сделал?
- Легасов повесился потому, что Горбачев не признал, как ему казалось, удовлетворительной его работу в Чернобыле. Ученый настаивал, чтобы в СССР был создан комитет по ядерной безопасности. Естественно, рассчитывая, что станет его председателем, ведь в Чернобыле все, скажем так, научные решения принимались именно им. Более того, Легасов позволял себе иметь собственную точку зрения, не всегда созвучную с мнением генсека. Не боялся спорить с Горбачевым по научным вопросам. Михаил Сергеевич такого не прощал, поэтому не дал согласия присвоить Легасову звания Героя Советского Союза. В итоге и главой комитета Легасов не стал. А радиация, как известно, действует и на нервную систему. Вот нервы у академика и не выдержали. Очень жаль его, ведь он талантливейший ученый был.
"Водоснабжение всей (!) Украины начинается в Чернобыльской зоне"
- Приходилось слышать, что Щербицкий тормозил принятие некоторых решений, например об эвакуации столицы Украины. Константин Масик рассказывал, как у него со стола пропало решение Политбюро об эвакуации Киева, он не мог доказать Щербицкому, что такие документы были, и чуть не вылетел из партииЙ
- Хорошо говорить об эвакуации жителей Киева задним числом. Но нужно представлять, что такое эвакуация такого огромного города. О панике я даже не говорю. Какое бы началось мародерство: все магазины были бы разграблены, частные квартиры, музеи... Сотни людей погибли бы в давках на вокзалах, в аэропортах. А была ли необходимость в эвакуации? Председатель правительства Александр Ляшко прекрасно понимал, что, возможно, придется принимать экстренные меры. Поэтому подготовка к эвакуации шла. В полной готовности стояли автобусные парки, железнодорожные составы. Слава богу, они не потребовались.
- Московские газеты писали, что именно Николаю Рыжкову принадлежала идея изолировать взорвавшийся блок, а остальная станция пусть и дальше работает...
- Не думаю, что это была идея Рыжкова. Ведь руководителем правительственной комиссии был Щербина, к сожалению, уже покойный. В первые дни аварии Щербина был уверен, что ее быстро ликвидируют. У него была эдакая эйфория, мол, устраним последствия аварии, и станция будет работать как прежде. Я это лично слышал. По правде сказать, его слова никто всерьез не воспринимал.
- Как вы относитесь к идее превратить зону ЧАЭС в туристическую и водить туда экскурсии, зарабатывая на этом деньги?
- Отрицательно! Что там смотреть? Скелеты? Кроме того, я категорически против идеи сделать из Чернобыльской зоны свалку ядерных отходов! Ведь еще в 1986 году мы построили дамбу, чтобы радионуклиды не попали в Днепр. И сегодня люди, которые предлагают захоранивать ядерные отходы в зоне ЧАЭС, просто не осознают опасности. Ведь водоснабжение всей (!) Украины начинается именно в Чернобыльской зоне. Надо же думать о поколениях, которые будут жить после нас! Не дай Бог, хоть часть этой ядерной свалки попадет в Днепр! Ведь радионуклиды разнесутся по всей Украине. В годы моего премьерства не было принято проводить всенародные референдумы. Но сейчас свое слово должны сказать народ и ученые.
- Предыдущее правительство заявляло, что в Украине будет построено еще свыше десяти атомных энергоблоков. В то же время некоторые АЭС останавливают из-за переизбытка электроэнергии...
- Начну издалека. Разве нашей стране не был нужен сахар, когда "порезали" на металлолом сахарные заводы? А теперь завозим этот продукт из-за рубежа. Спрашивается: мы что, в будущем и от мяса откажемся? И разве сахарная свекла - это не корм для скота? Неужели нужно сворачивать посевы? Если кто-то в этой стране хочет заработать деньги, так лучше восстановить поголовье скота, чтобы у нас было свое молоко и мясо. Раньше украинец в среднем за год съедал 70 килограммов мяса, а сейчас только 25. А ведь зерно - это корм для птицы, а его вывозят из страны.
Так и с электроэнергией. Раньше Украина производила 300 с лишним миллиардов киловатт-часов электроэнергии в год. А сейчас - меньше 200. Конечно, есть избыток электроэнергии, потому что птицефабрики стоят, животноводческие фермы почти все уничтожены, а сахарные заводы ликвидированы. Но вот парадокс: производим лишнюю электроэнергию, а на улицах вечером темно. Почти не производятся отечественные товары народного потребления. Мы что, не можем выпускать свои телевизоры, холодильники? Просто мы не решили главную проблему - у нас нет рыночных отношений. Ведь за все нужно платить деньги согласно реальной стоимости.
"В первые сутки после аварии наша спецгруппа пять раз выезжала на разведку к стенам взорвавшегося реактора"
Игорь ОСИПЧУК "ФАКТЫ"
27.04.2006
О малоизвестных событиях, произошедших накануне ядерной катастрофы и сразу после нее, рассказывает бывший заместитель главного инженера Чернобыльской АЭС Николай Карпан "В ту роковую ночь, 26 апреля 1986 года, я спокойно спал у себя дома, в городе энергетиков Припяти, что в трех километрах от Чернобыльской АЭС, - вспоминает Николай Васильевич. - Никаких предчувствий беды не было. Взрыва реактора я не слышал, разбудил меня телефонный звонок. Позвонила родственница жены, жившая тогда в райцентре Чернобыль, это километрах в пятнадцати от станции. Женщина была очень напугана: прервав ночную смену, вернулись домой строители, работавшие над возведением пятого и шестого энергоблоков, рассказывали, что на станции, скорее всего, в четвертом блоке, случилось что-то из ряда вон выходящее..."
"К 1 Мая ЧАЭС хотели наградить орденом Ленина"
- Я руководил группой физиков Чернобыльской АЭС, поэтому, услышав тревожное сообщение, немедленно отправился на станцию, ведь многие решения следовало принимать только после того, как их квалифицированно оценят ученые-физики, - продолжает Николай Карпан. - Добирался через лес на велосипеде, но дальние подступы к ЧАЭС уже были оцеплены милицией. Пришлось вернуться в Припять и разбудить своего непосредственного начальника - заведующего отделом ядерной безопасности. С его домашнего телефона мы дозвонились директору. Под утро за нами прислали директорскую "Волгу". На ней мы примчались на ЧАЭС и проследовали в бункер, где уже находилось все руководство станции.
- Какая там царила обстановка?
- Конечно, невеселая. Наша станция числилась передовой, к 1 Мая ожидали награждения ее орденом Ленина. Поговаривали даже, что директор, Виктор Брюханов, получит звание Героя Социалистического Труда. А тут вдруг колоссальная авария.
- Где располагается бункер?
- Под главным корпусом станции, слева от входа. В бункере большой зал с рабочими местами и несколько комнатушек. Людей там было немного, все заняты делом. Нашему отделу нужно было собрать информацию по важнейшему вопросу: в каком состоянии находится аварийный реактор. Следовало взять пробы воздуха, грунта и воды. Руководить первыми экспедициями к стенам аварийного энергоблока выпало мне. Меня спросили: "Какой персонал и какая техника вам потребуются?" Попросил выделить бронетранспортер с водителем, прислать квалифицированного дозиметриста и фотографа. Вот таким мы увидели реактор спустя несколько часов после аварии (Николай Васильевич указывает на два больших снимка над своим рабочим столом. - Авт.). Эти фотографии сделал штатный фотограф ЧАЭС Анатолий Рассказов. Он снимал не только с земли - в тот же день облетел реактор на вертолете. Снимки энергоблока были самыми первыми, они позволили оценить степень разрушения реактора. Больше в тот день к энергоблоку никто не летал. Рассказов ушел проявлять пленки, а мы с начальником смены радиационной безопасности Юрием Абрамовым через каждые два часа выезжали к реактору. Побывали там пять раз. Через открытый люк бронетранспортера Юрий делал замеры радиационного фона, а я записывал эти данные. Было четко видно: над реактором клубился пар, вокруг валялись обломки строительных конструкций. Анализ проб показал, что ядерное топливо попало в окружающую среду.
"Радиацию выводил многочасовым пребыванием в парной и квасом"
- Вы тогда испытывали страх?
- За себя - нет, - говорит Николай Карпан. - А вот за семью очень переживал, тем более что мои дети были совсем маленькими: год и три года. При первой же возможности позвонил жене, сказал, чтобы закрыла окна, не выходила на улицу и сделала влажную уборку в квартире. Покинуть город никто не мог: ни общественный, ни личный транспорт из Припяти не выпускали. От сердца немного отлегло, когда удалось вывезти семью. А я еще до 5 мая ездил домой ночевать.
- Какую дозу облучения получили?
- Большую, но точной цифры не знаю. Как профессионал отдавал себе отчет в том, что от прямого излучения не убережешься, ведь оно проникает даже сквозь бетонные стены. Предохраняться следовало от зараженной пыли. Для этого органы дыхания защищали респираторами, а чтобы уберечь кожу и волосы, как можно чаще меняли спецодежду. На санпропускниках, к счастью, был большой ее запас. Сбросил загрязненную спецовку - и в душ. Если кожу отмыть не удавалось, появлялись язвы. У меня, например, язва на руке не зажила до сих пор. Но это далеко не худший случай. У некоторых ликвидаторов площадь подобных повреждений кожи составляет десятки квадратных сантиметров... Получив в мае недельный отпуск, я поехал на родину, на Урал. Часами просиживал в бане и пил квас. Таким образом вывел из организма изрядное количество радионуклидов.
- Вам довелось в первые сутки после аварии участвовать в принятии важных решений по ликвидации ее последствий?
- К сожалению, руководство станции прислушивалось не ко всем нашим рекомендациям. Например, возник вопрос: продолжать ли подачу воды в аварийный реактор? По нашим расчетам, реактор и без воды мог охлаждаться до приемлемых значений. Но воду подавали еще в течение суток, вылили около десяти тысяч кубометров. В реакторе она становилась радиоактивной, а затем разливалась по помещениям, еще больше загрязняя их.
Главным просчетом стало то, что не удалось предотвратить колоссальный пожар. Он вспыхнул в разрушенном энергоблоке под вечер 26 апреля - спустя примерно 17 часов после аварии. Огонь бушевал всю ночь. В Припяти из окон верхних этажей было видно это жуткое зрелище: языки пламени поднимались на десятки метров - на высоту стоящей рядом с реактором трубы! Пламя было белым, это означало, что температура достигла нескольких тысяч градусов. Плавились, превращались в лаву или выбрасывались в воздух тысячи тонн загрязненных радиацией веществ. Радиационный фон вокруг станции из-за этого вырос в десятки раз.
Мы с коллегами предвидели возгорание и за несколько часов до пожара дали четкие рекомендации, как его предотвратить. Следовало ввести в разрушенный реактор дополнительные объемы поглотителя - вещества, которое препятствует цепной реакции деления ядер. Мы предложили использовать в этом качестве борную кислоту. Достаточно было хотя бы полтонны ее смешать с водой и ввести в реактор с помощью, например, гидропушки. Но этого не сделали. То ли проигнорировали наше предложение, то ли не смогли достать борную кислоту. Последствия оказались кошмарными, гигантский пожар поначалу даже не пытались тушить. И это правильно, ведь он был таким мощным, что с ним нельзя было справиться никакими силами.
"Авария случилась из-за того, что несколько труб, по которым под большим давлением подавалась вода, разорвались"
- А как же пожарные?
- Они были на станции в первую ночь аварии, - рассказывает Николай Карпан. - Кстати, многие из них облучились, находясь, так сказать, в режиме ожидания. Ночью по тревоге к ЧАЭС съехались пожарные из всех ближайших населенных пунктов, и до утра их держали возле станции - на всякий случай.
В первую ночь обломки более десятка кассет с ядерным топливом из реактора вылетели на крышу (подсчет был сделан потом, во время уборки крыши), и пожарные Чернобыльской АЭС, жертвуя собой, сумели их потушить. А следующей ночью, когда горел реактор, посылать людей на борьбу с огнем не было смысла: они ничего не смогли бы сделать. Да и чем гасить? Водой? Это бы только усугубило ситуацию...
- Вам удалось восстановить картину того, что произошло в момент аварии?
- Да, я изложил это в книге "Чернобыль. Месть мирного атома". Оказалось, не все, кто тогда находился на смене, слышали, как взорвался реактор, но последствия ощутил и увидел каждый из них: начал вибрировать весь энергоблок и даже машинный зал. Он огромный, поскольку является общим для всех энергоблоков. Тряслись стены, многочисленные трубопроводы, кабели, оборудование... Послышались грохот, хлопки, с потолка посыпалась штукатурка. По машзалу прокатилась взрывная волна, поднявшая огромное облако пыли. Пылевая завеса стояла на всей станции. Взрывом снесло крышу реакторного зала, ее обломки провалили плиты перекрытия турбинного зала и упали на работающее оборудование. Рвались кабели и трубопроводы, в том числе те, по которым подавалось масло. Возникла угроза взрыва водорода, который находится в турбогенераторе... Словом, ситуация внутри станции сложилась очень тяжелая. Люди остались на своих рабочих местах, шли на смертельный риск. Например, многие были облиты с ног до головы водой активностью 200 рентген. Сразу переодеться не было возможности, и люди проходили в мокрой одежде три часа, получив за это время 600 рентген (200 умножаем на три) - почти смертельную дозу. От облучения, полученного в ту ночь, 23 работника ЧАЭС вскоре скончались. Еще один, Валерий Ходемчук, погиб непосредственно на станции - его так и не нашли. Персонал спас ситуацию, но об этом говорят мало. Ведь еще в советские годы работников ЧАЭС власти решили сделать крайними, свалив на них вину за аварию.
- Якобы причиной взрыва стала ошибка в управлении реактором во время проведения физического эксперимента...
- Эту версию внушили людям. На самом деле взрыв произошел, когда эксперимент уже был завершен, причем успешно. Причина аварии была в том, что в реакторе разорвалось сразу несколько каналов, по которым под большим давлением подавалась вода. До Чернобыльской катастрофы было два ЧП, когда рвалось по одному каналу: в 1979 году - на Ленинградской АЭС и в 1982-м - у нас на ЧАЭС, в первом блоке. Что затем происходило? Вода хлестала на раскаленный графит и выкипала. Но когда рвалась одна труба, давления образовавшегося пара было недостаточно, чтобы сорвать крышку реактора. А 26 апреля 1986 года порвалось несколько труб...
За полгода до катастрофы инспектор по ядерной безопасности Курской АЭС Александр Ядрихинский написал письмо в Госатомнадзор СССР с требованием безотлагательно остановить все реакторы типа чернобыльских из-за их опасной конструкции. Ему посоветовали еще раз прочесть учебники по физике...
"Возвращайтесь живыми", - сказал начальник донецкого горздравотдела, перекрестив "скорые", которые везли нас в Припять в первые дни аварии на ЧАЭС"
Елена СМИРНОВА "ФАКТЫ" (Донецк)
19.10.2005
Патронажная сестра Донецкого отделения Красного Креста 72-летняя Валентина Мамзина, получившая в Чернобыле дозу радиации в 52,3 бэра, на днях награждена медалью Флоренс Найтингейл.
Справка "ФАКТОВ": Именная медаль в честь английской медсестры Флоренс Найтингейл была учреждена на международной конференции Красного Креста в Вашингтоне в 1912 году и присуждается медсестрам, отличившимся в мирное или военное время. Флоренс Найтингейл облегчала страдания раненых во время Крымской войны 1854-1855 годов, а вернувшись в Англию, занималась организацией подготовки профессиональных медсестер.
Уже на второй после аварии день Валентина Мамзина вместе с группой донецких медиков работала в зоне Чернобыльской АЭС. Эвакуировалась в чистую зону только тогда, когда у нее открылось кровотечение из ушей и носа. За мужество, проявленное во время работы на ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС Валентина Егоровна удостоилась медали Флоренс Найтингейл.
"Я уехала, даже не успев попрощаться с умирающим мужем"
- В ночь на 27 апреля 1986 года, когда я дежурила в Донецкой городской больнице N25, где работала медсестрой в терапевтическом отделении, поступил приказ: "Срочно выехать в Киев", - вспоминает патронажная медсестра Донецкого отделения областного Красного Креста Валентина Мамзина. - Я и врач-терапевт Валентин Францев тут же отправились на карете скорой помощи к зданию Донецкого горисполкома, откуда медиков направляли "в Киев", как указывалось в командировке.
Валентина Егоровна только успела оставить на работе записку, в которой просила коллег перезвонить ей домой и предупредить дочерей. Ведь в это же время в больнице лежал ее муж-сердечник. Уезжая, Валентина Егоровна даже не успела с ним проститься. Она не знала, что уже не застанет супруга живым.
- Нам велели взять с собой продуктов лишь на три дня, - продолжает Валентина Егоровна. - По пути мы заехали в магазин, купили хлебушка, колбаски. А уже перед отправлением нам поставили в каждую машину по шесть ящиков с минеральной водой. У меня на работе как раз лежало только что подаренное супругом выходное платье, так я и его захватила. Думала в свободное время погулять по Киеву.
Слегка забеспокоилась Валентина Мамзина лишь тогда, когда увидела, как, провожая машины скорой помощи, тогдашний начальник горздравотдела крестил каждую партию медработников со словами: "Возвращайтесь живыми".
В первый же день после Чернобыльской катастрофы в Припять были направлены 61 медработник из Донецка. Впрочем, медсестра Мамзина и сейчас уверена, что даже зная, куда их везут, не могла бы не поехать. Для нее это было бы клятвопреступлением. "Мы же военнообязанные", - объясняет она.
"Скорые" ехали в Киев проселочными дорогами и в сопровождении ГАИ. На рассвете, в глухом лесу военные переодели командированных из разных городов медиков в защитные костюмы и приняли у них присягу: исполнять приказы и хранить все увиденное в тайне.
Спрятавшись в подвале медпункта ЧАЭС от излучения, люди чуть не утонули
В зоне отчуждения Валентина Егоровна проработала 20 дней. Ее направляли то на эвакуацию населения, то на работу в больницах Припяти и близлежащих сел. Но больше всего запомнилась первая чернобыльская ночь, которая едва не стоила Мамзиной жизни.
Поступила команда: "Перевернулась машина, тяжело травмированы шесть человек, срочно нужна бригада врачей для операции". Доктор Францев и Мамзина отправились в Припять. Аварийный реактор был виден прямо из окон медпункта, где проходила операция. Оперировала бригада из 11 медиков. Едва успели "зашить" последнего пациента, как в операционную позвонили: "Всем немедленно эвакуироваться в подвал, сейчас будут накрывать аварийный реактор, оставшиеся на поверхности могут получить ожоги". 30 медработников-ликвидаторов из Донецка и Киева спустились в подвал, и военные их там заперли.
- Неожиданно в подземелье хлынула вода, - и сейчас с содроганием вспоминает пережитое моя собеседница. - Я уже была по горло в воде и почти теряла сознание, когда вода стала убывать.
Оказалось, что солдаты, проводившие работы с подземными коммуникациями, нечаянно сбили задвижку на водоводе. К счастью, они успели быстро устранить аварию. Никто из медиков не утонул, хотя искупаться в радиоактивной водичке довелось.
С каждым днем состояние здоровья Валентины Егоровны ухудшалось: появился металлический привкус во рту, постоянная тошнота и головная боль. Но медсестра продолжала работать: ассистировала в операционной, помогала эвакуировать население, поила специальным раствором йода нескончаемый поток переселенцев и ликвидаторов, который обязательно "пропускали" через больницу.
- Всем беременным на малых сроках сделали аборты, рожениц с малышами эвакуировали в Одессу, - вспоминает Валентина Егоровна. - Тогда я не старалась обращать внимания на настроение людей - все уже знали, что произошло, и внешне вели себя спокойно. Но сейчас, вспоминая отселенцев, я просто цепенею: некоторые люди покидали свои дома лишь с документами и... кошечками в руках. Многие не успели даже детишек в дорогу собрать, так как были на работе, когда их малышей увезли в "чистую зону" прямо из детсада. Навстречу нашим машинам гнали скотину, которую, говорят, потом уничтожили. А уезжая из Припяти, мы видели, что запертые хозяевами дома уже взломаны мародерами, красивые села превратились в жуткую пустыню...
Через 20 дней эвакуировали и саму Валентину Егоровну - у нее открылось кровотечение из носа и ушей. Доза радиации, которую она получила, составила 52,3 бэра! (Предельно допустимая годовая норма облучения для работников атомных станций - 2 бэра, для гражданских лиц - 0,5 бэра.) Женщину отправили домой, взяли на учет как получившую облучение и вскоре направили на лечение в Одессу, где развернулся один из центров помощи пострадавшим в Чернобыле. Уровень радиации в ее крови был вдвое выше нормы! Выходное платье, так ни разу и не надетое, пришлось сжечь.
- Мы с врачом Валентином Федоровичем приехали в Донецк во всем чужом, как нищие, - вспоминает Валентина Мамзина. - Когда замеряли радиацию на вещах, то особенно "фонил" пояс на моем выходном платье, а у Францева больше всего радиации скопилось почему-то в носках. Сожгли и все новенькие кареты скорой помощи, на которых наша группа приехала из Донецка.
Врач-терапевт Валентин Францев умер через год после трагедии в родной горбольнице Ь 25 на руках у своей бессменной помощницы медсестры Мамзиной.
Валентина Егоровна вспоминает о страшных событиях с неохотой. Говорит, что даже, когда два года назад ее вместе с другими "ликвидаторами" пригласили в Припять для съемок фильма "Черная быль", уже на подъезде к городу ей стало плохо, появился все тот же навязчивый тошнотворный привкус во рту. А кроме того, по возвращении домой из той затянувшейся командировки "в Киев" ей пришлось узнать о том, что через три дня после ее отъезда в больнице умер муж. Медработникам, работавшим в зоне отчуждения, не разрешали поддерживать связь с родными, и дочери не могли сообщить матери о постигшем их горе.
Наш Чернобыль - или мои воспоминания через призму четверти века…
Нам не забыть тот день,
Поросший чёрной былью,
Не вычеркнуть из памяти те дни…
Сергей Ульянов
Время неумолимо бежит вперёд… Стрелки часов невозможно повернуть назад, как невозможно изменить и то, что уже случилось. В памяти, будто на фотоплёнке, - события, которые прошедшая четверть века не смогла покрыть чёрной пеленой забвения. Это авария на Чернобыльской АЭС…
Весной 1987 года я уволился из депо Курган, где работал помощником машиниста электровоза в колонне №2 , а устроился газорезчиком в организацию «Вторчермет». Сразу после увольнения, примерно через месяц, из почтового ящика я вынул первую повестку. Потом были ещё попытки военкомата таким путём вручить мне повестку. И, сколько бы я не игнорировал действия Советского РВК г. Кургана, всё же одна повестка нашла своего адресата. Не помню точно, когда это было, кажется, в конце лета. Повестку мне вручил начальник цеха «Вторчермет» Высоцкий, сотрудники военкомата нашли меня на работе. Пришлось идти на медкомиссию, которую я прошёл успешно 23.07.1987 года. Годен. Началось ожидание, когда же меня призовут на ликвидацию аварии ЧАЭС. И это случилось в мой день рождения - 11 ноября 1987 года. Всех нас направили на повторную медкомиссию в областной военкомат. После её похождения отпустили на несколько часов домой. На скорую руку отметил свой день рождения, а примерно к 18-00 прибыл на мобилизационный пункт в областной военкомат. Во дворе военкомата нас построили, началась проверка. После объявили, что есть лишние люди по набору и кто не хочет ехать, пусть сделает шаг вперёд. Пока я раздумывал, выйти или нет, действие уже свершилось: я остался в строю.
К военкомату подошли два троллейбуса, и мы поехали на центральный вокзал. К поезду, следующему через станцию Каменск Уральский, пришли жёны. Их было не так много, но моя жена Катерина была среди провожающих. Вглядываясь в её лицо через стекло вагона, я внимательно смотрел ей в глаза и хотел увидеть в них, понимает ли она суть происходящего. Тогда я этого не увидел. Может ни я, ни она сама не осознавали трагедию случившегося и уж ,конечно, не знали, что будет дальше. Хотя я прекрасно понимал, какая опасность меня ждала. Кое-какие знания о воздействии радиации на человеческий организм у меня были, ведь я в своё время окончил «учебку» (в/ч 11570 г. Камышлов, Свердловской области осенью 1974 - весной 1975 г. по воинской специальности «химик-разведчик»).
Поезд тронулся… Прощай, Курган! В вагоне никто не пел, кто ехал рядом, все знакомились друг с другом. За четверть века из памяти стёрлись имена и фамилии тех, с кем по воле судьбы ехал я тогда на место аварии. Под стук колёс уносила нас судьба всё дальше и дальше от дома, где остались наши семьи, близкие, друзья, работа. На ст. Каменск-Уральский - пересадка, и мы уже едем до ст. Челябинск. Вот так прошёл мой очередной день рождения, а исполнился мне тогда 31 год…
Прошла ночь. Утром прибыли на центральный вокзал г. Челябинска, ожидали несколько часов и, наконец, - посадка в электричку. Там к нам присоединяются «партизаны» - челябинцы. Примерно к обеду прибыли на центральный вокзал г. Златоуста, построение и пешком в гору до места дальнейшей дислокации в/ч 29767. Место, где находилась наша часть (если несколько бараков можно было назвать частью), было расположено рядом с территорией хим. батальона. Это был бывший летний лагерь пионеров или спортсменов. После острыми умами «партизан» ему было придумано название. Не могу написать, как это произносилось, но не случайно в русском языке есть поговорка: «Не в бровь, а в глаз». Так вот «народное» название, а в данном случае «партизанское», - самое точное… Построение, перекличка. Офицеры зачитывают фамилии, кто куда направлен. Я попал в 1-ю роту, где нас позже начали готовить по воинской специальности «химик-дегазатор». Командир роты капитан Рыбалко – Ликвидатор аварии ЧАЭС. Замполит, майор Хохлов – Ликвидатор аварии ЧАЭС. Фамилии тех, кого я запомнил.
Нас направляют в первый барак. Производится выдача обмундирования с дальнейшей «подгонкой» его. Получив вещмешок, котелок, кружку, ложку, я готов вновь служить Отечеству. Перечисляю фамилии, имена тех, кто остался в памяти. Со мной служили Валерий Журавлёв (п. Варгаши), Александр Паршуков (г. Курган), ныне покойный Владимир Брагин (посёлок Лебяжье), Алексей Федотов (Лебяжьевский район), Вячеслав Дегусар (г. Курган), челябинцы Анатолий Чигинцев, Николай Евсиков. Вот и все фамилии, что остались в памяти.
Начали обживаться и знакомиться ближе друг с другом. В казарме было холодно, в некоторых местах в щель в полу - проходил палец, батареи еле-еле грели. Когда ударили морозы ниже -30, стало совсем холодно. Спали в обуви, бушлатах и шапках. Надо было что-то делать с отоплением. В то время котлы топили солдаты срочной службы, которые жили рядом с нами. Увидев многих из них днём, можно было ужаснуться, какие они были грязные. Повар, который нам готовил еду, был чернее котла. Дисциплина у них хромала на обе ноги, чем занимались товарищи командиры в этой части - не трудно догадаться.
Про наших офицеров такого сказать не могу. Всё было в пределах Устава Воинской службы.
Так вот мы предложили командованию части к отопительным котлам поставить наших ребят, тех, кто на гражданке занимался этой работой. Такие нашлись. После первого посещения кочегарки стало ясно, почему батареи не грели: разводка была сделана неправильно, и кочегары из солдат срочной службы, спали на котлах во время дежурства. Мы с Володей Брагиным были сварщиками и после ревизии отопительной системы предложили её переделать. Что и сделали первым же делом. Потом мы с ним занялись сварочными работами отопления в новой столовой.
Питались под открытым небом, только позже мы перешли в холодную казарму – столовую. Кормили ужасно, но голод не тётка, ели и эту баланду.
Холоду в казармах скоро пришёл конец - система отопления начала работать. Кочегары, набранные из наших ребят, работали на совесть. В казарме вскоре мы покрыли пол ДСП. Началась работа и в ленинской комнате, были организованы занятия по подготовке личного состава по воинской специальности. Когда на улице было тепло, занимались тактико-технической подготовкой.
Нам же с Володей Брагиным, Валерием Журавлёвым и другими ребятами пришлось заниматься сварочными и слесарными работами в новой строящейся столовой. Так шли дни. Мы познакомились ближе с офицерами нашей роты. Расспрашивали их, чем они занимались во время службы на ЧАЭС. Они отвечали нам коротко и просто: «Приедете на станцию - всё узнаете сами». Оказалось, что майор Хохлов служил вместе с полковником Шаминым в Уральском полку в Чернобыле. Шамин был моим ротным в «учебке» во время прохождения срочной службы. И моё первое желание после рассказанного, конечно же, было попасть именно в Уральский полк и обязательно встретиться со своим командиром. Выяснилось, что старший брат Валерия Журавлёва, Виктор, вместе с майором Хохловым служил в Уральском полку, водителем. Через некоторое время после прибытия со службы домой Виктор умер. Валерий потерял старшего брата…
В эти дни появились первые потери среди нас – ликвидаторов. Семьи теряли кормильцев, мужей, отцов, сыновей. Но тогда мы ещё не знали, что судьба готовила нам ещё много испытаний и потерь…
20 декабря. Общее построение. Нам зачитывают приказ о том, кто, куда и в какую часть распределён. Потом нас ждал ночной вокзал Златоуста. На перроне - все наши три роты и провожающих. Быстрое прощание с офицерами нашей роты без духового оркестра - всё делалось тихо. Посадка в пассажирский поезд, и мы следуем до столицы Украины - города - героя Киева. Прибыли. Строем выдвигаемся на привокзальную площадь. Небольшое ожидание. Удивительно, но в памяти о том моменте почти ничего не осталось, даже не могу вспомнить всех красот Киевского вокзала - всё стёрто. Потом подошли автобусы «Икарус», и вот мы следуем до города Белая Церковь. Таким же маршрутом прошли и пройдут ещё десятки тысяч ликвидаторов аварии ЧАЭС. И этот поток прекратится только в 1991 году. Шла страшная война по ликвидации катастрофы. А чиновники, приняв все бюрократические меры, не признают сейчас того, что мы принимали участие в боевых действиях, а всё из-за того, что за это надо платить деньги и предоставлять льготы. Мерило всего сейчас в нашем обществе - деньги, а не почёт, уважение, исполнение Законов и Конституционного права. Хотя в справке МСЭ, которую мне выдали гораздо позднее, после получения инвалидности, написано: «Группа инвалидности: вторая. Причина инвалидности: увечье, получено при исполнении обязанностей военной службы, связано с аварией на ЧАЭС». Это всё нас ждало после ликвидации аварии: болезни, потеря друзей, унижения, суды, борьба с чиновничьим произволом… А тогда нас ждал город Белая Церковь, где во время Великой Отечественной войны шли кровопролитные бои, где насмерть дрались и побеждали наши отцы и деды. Теперь и нам предстояло победить и доказать, что мы достойные их потомки.
Автобусы прибыли после обеда на территорию воинской части, где нас разместили на несколько часов. Проверка документов, перекличка, построение. Потом подошли крытые автомашины «Урал». Звучит команда: «По машинам!» И снова дорога, которая ведёт нас увидеть своими глазами, познать, испытать последствия аварии ЧАЭС. …Несколько часов пути, и мы прибыли в пункт дислокации 25-й бригады в село Оранное Иванковского района Киевской области. Ждали долго, пока нас распределят по воинским частям. Снега не было. Влажный, пронизывающий насквозь ветер вселял в душу непонятную ещё тогда тревогу. Для укрытия от непогоды стояла одна палатка, печки там не было, но от ветра можно было укрыться. Потихоньку наша группа уменьшалась, представители («покупатели») выкрикивали фамилии и после уводили к себе в часть. Нас, последних шестерых, забрали последними после полуночи.
87-й банно-прачечный батальон располагался рядом с 25-й бригадой в трёхстах метрах напротив. С одной стороны - сосновый лес, с другой - болото. Мы прошли через КПП. Сопровождал нас ст. сержант из «хозвзвода». Зашли в крайнюю палатку вместимостью сорок человек. На каркас из сосновых жердей был натянут брезент, слегка испачканный сажей, окон не было. Стояли две буржуйки - одна на входе, а другая - в конце палатки. По краям палатки стояли кровати в два яруса. Горела одна лампочка, но настроения она не прибавляла. Закопчённый потолок мрачно нависал над нами. Но было натоплено, и после долгого пребывания на холоде мы, наконец-то, оказались в тепле. Стали знакомиться с теми, кто находился в палатке. Это были несколько человек, приехавших недавно со второй смены с Припяти. Нам показали, где находится умывальник. Он тоже отапливался таким же способом, как и палатки, только ещё и с подогревом воды. На душе стало полегче, когда мы освежили себя водой и ощутили аромат душистого мыла.
После приятной процедуры мы зашли в палатку, старшина «обалдел» от нашего вида. Мы были все в одинаковых футболках белого цвета . На груди у нас красовалась эмблема, придуманная нами в Златоусте. Нарисовал её художник - оформитель Слава Дигусар, он остался на Урале завершать оформление ленинской комнаты. Мы переделали эмблему американских «зелёных беретов». Череп, на нём зелёный берет с кокардой на фоне распластанных крыльев. Кокарду мы заменили на знак «Осторожно: радиация», а на крыльях написали крупными буквами «ЧЕРНОБЫЛЬ». Глаза старшего сержанта заблестели, и он громко закричал: "Махнём! На два новых тельника!". Я согласился. Комплекции мы были одной - сделка произошла мгновенно. Так моя футболка поехала в качестве подарка племяннику старшины…
Отбой, короткий сон, подъём, туалетные процедуры и первый завтрак. То, что мы видели в нашей столовой в Златоусте и что увидели здесь, было как небо и земля. Отличалась пища и по их разнообразию продуктов, и по качеству приготовления блюд, что было немаловажным при работе в зонах с радиационной нагрузкой. После долгого принятия пищи всухомятку (а это были солдатские сухие пайки) горячая и свежая еда пришлась нам по вкусу.
После завтрака - утренний развод. Нас распределили по ротам, роты выезжали на работу по сменам, их было три: 1-я, 2-я и 3-я. Работали без выходных в городе Припять, на территории бывшего хлебозавода. Там стояли передвижные прачечные комплексы «шхуны». Об этом попозже.
Нас пока на станцию не направляли, я ходил дежурным по штабу, мой земляк Александр Паршуков принял командирский УАЗ и возил комбата по фамилии Пасичка призванного из запаса. Челябинцы Коля Евсиков ходил дежурным по КПП, Анатолий Чигинцев был назначен хлеборезом в столовую, Александра - фамилию запамятовал- назначили на должность санинструктора, в его обязанности входило выдавать витамины и вести учёт выехавших ликвидаторов на станцию, а также приглашать вовремя для забора крови медиков. Контроль проводился раз в две недели.
Главной героиней и любимицей батальона была гусыня Галка. Она расхаживала по батальону, зорко следила за нарушителями дисциплины и спокойствия. Для неё было отведено специальное место и построена будка, а за кормление Галки отвечал дежурный по штабу. Был у Галки и гусак, но его до нашего приезда зарезали дембеля из Донбасса, зажарили на закуску перед отъездом - таким образом приняв ещё одну небольшую дозу радиации. С Галкой иногда проходили смешные курьёзы, вот один из них. Когда в батальоне кто-то из личного состава выражал громко свои эмоции, гусыня бежала в ту сторону, громко хлопая крыльями и щипала за ноги нарушителя спокойствия. Так произошло и в этот раз. Шёл утренний развод. После обращения комбата к личному составу слово взял начальник штаба. Народ его недолюбливал за скверный характер и пижонские выходки. Прозвище ему дали точное - «Окурок» - из-за его постоянной издевательской выходки. После развода часто из его уст вылетала крылатая фраза: «Операция «Окурок». Это значило одно: всем идти и собирать окурки, разбросанные недобросовестными курильщиками. Не любила его и Галка, а всё из-за того, что он любил пофорсить и покричать на подчинённых, прогуливаясь вдоль строя. Ничего серьёзного и умного в нравоучениях не было. Из строя иногда в его сторону летели шуточки, и он ещё больше раздражался. Так случилось и в этот раз. На крик начальника штаба вылетела гусыня и, изогнув шею, помчалась в его сторону. Со всего «разбега» она врезалась в кричавшего, чего он не ожидал, Галка наступала, щипала клювом его штаны, а он пытался увернуться от её ударов и отступал. Раздался дружный хохот и выкрики из строя: «Поделом ему! Галка, ату его, ату!» Начальник штаба быстро ретировался в сторону своей палатки. Вскоре он демобилизовался. Прибыл новый начальник штаба - большая противоположность предыдущему. Позже, когда меня назначили дозиметристом батальона, я проверил оперенье гусыни специальным прибором, улавливающим и измеряющим излучение бета - частиц. Индикатор загорелся красным цветом, это значило, что уровень загрязнения превышал норму.
31 декабря меня назначили дежурным по КПП, и после ужина я заступил в наряд. Новый 1988 год пришлось встретить один на один. После 12-ти часов кто-то из ребят принёс мне на КПП праздничное угощение. Поедая сладости и запивая пепси, я писал письмо домой. Утром меня сменили. Год старый сменил новый, а работа по ликвидации аварии на атомной станции не прекращалась ни на одну минуту. Колонны машин за колоннами везли людей на смену и со смены. Батальон располагался рядом с дорогой, и, когда какая-нибудь колонна двигалась в сторону станции или обратно, это было хорошо слышно на территории батальона. Движение не прекращалось круглосуточно.
Дорога на ЧАЭС
Колонна за колонной машины идут.
Дорога на ЧАЭС - у нас один маршрут.
Мы победить пришли беду сюда -
Дорога подвига, в бессмертие года.
Припев:
Дорога, дорога, дорога на ЧАЭС,
А рядом у дороги погибший Рыжий лес,
Дорога с Украины, она вела меня,
Дорога с Белоруссии, она вела тебя.
Одна дорога нас ждала тогда,
Работа день и ночь без отдыха и сна.
Дорога, что в конце пути?
ЧАЭС - и это Ад нам за грехи!
Полем боя идём, идём, идём,
Рота за ротой, полк за полком,
Бой будет долгим, годы пройдут,
Рота за ротой, в небо уйдут.
Припев:
Мы о себе не думали тогда,
Так Бог решил, и мы пришли сюда.
Дорога на ЧАЭС - отметина в судьбе,
Ты, Боже, нас прости, когда придём к тебе.
Ты, Боже, нас прости, когда придём к тебе.
В начале января выпал снег, прикрыв загрязнённую радиоактивными элементами землю, но радиационный фон не изменился. Пришло время и нам с Николаем Евсиковым увидеть станцию своими глазами. Вторая смена. Из части мы выехали примерно в 16-00. Крытый брезентом Урал выехал из части с поворотом налево и помчал нас на первую встречу с ЧАЭС. Названия полков, которые располагались вдоль дороги, были такими: «Белорусский», «Московский», «Одесский», а также были и отдельные батальоны: «Ремонтный», «Химический» и т.д. Все эти части находились в сосновом лесу, через который походила дорога. Доехали до пункта смены машин Лилёв, дальше следовать на чистой машине было запрещено. Пересаживаемся в автобус ПАЗ, въезжаем в тридцатикилометровую зону. По пути следования встречаются населённые пункты, где дома - с зияющими чёрными проёмами вместо окон… Ушли люди, ушла жизнь, и всё поросло бурьяном. Эта картина разрухи наводила грусть. На душе было тоскливо от того, что я увидел. В разговоре с ребятами я не участвовал, всё смотрел в окно автобуса. Когда подъезжали к станции, уже издалека увидели грандиозное сооружение над четвёртым энергоблоком, именуемое «Саркофаг». Наша дорога в г. Припять вела мимо станции. Вечерело, и от этого саркофаг казался ещё больше в размерах. Этакая громадина, бетон, обшитый листовым свинцом, казался каким-то инопланетным объектом. Мы смотрели молча, не задавая вопросов, всё было просто и ясно. В город заезжали со стороны «Рыжего леса». Почему он погиб - можно было только предполагать. Его валили бульдозерами и сгребали в бурты. Дальше шли бывшие дачи энергетиков, маленькие домики постепенно разрушались без присутствия человека.
Въезд в город Припять охранялся нарядом милиции. Короткая проверка сопровождающих документов (общий пропуск), поднят заградительный шлагбаум. Вот мы и в городе. Хлебозавод находился на южной окраине города, откуда мы и въезжали.
Въезжаем через ворота предприятия, и автобус останавливается в центре бывшего хлебозавода. Возможно, некоторые моменты и детали пребывания в Припяти стёрты из памяти временем: не помню точного расположения «шхун», строений, какая была погода. Заводик, насколько помню, окружал сосновый лес с двух сторон. Ограждений в виде забора не было, его заменял кустарник, когда-то старательно выровненный людьми. Позднее, когда мне пришлось проводить контрольные замеры радиации на территории, он оказался более 2-х рентген/час (российское обозначение - Р/ч). Справа от выезда через ворота, на территории завода, зияла огромная, довольно глубокая яма под мусор. Я подошёл к ней с прибором бета-гаммарадиометром КРБГ-1 (с его помощью вёлся контроль уровня радиации). В тот момент он был настроен на обнаружение «бета» частиц загрязнения. Когда нас обучали работе с прибором в учебном подразделении, было интересно слушать треск в наушниках, вызываемый учебным источником радиационного излучения. А тут было всё на самом деле. Прибор был включён на диапазон (миллирентген) МР/ч. Я подошёл к яме - стрелка на шкале прибора зашкаливала, в наушниках треск увеличился. Прибор сигнализировал, что рядом находится источник большого радиационного загрязнения. Переключил в другой диапазон Р/ч. И что я увидел?! Боже, стрелка показала более 5 Р/ч! Испуга не было - только огромное любопытство. Вот он, этот миг познания! …Всё это было позже, а пока в первую мою смену выезда в зону меня определили помощником машиниста дизельной установки. Передвижная мобильная установка работала на дизельном топливе, вёлся подогрев воды и подавался на «шхуны», где и проводилась дезактивация (стирка) заражённого обмундирования.
Ночь прошла без приключений. С машинистом мы быстро нашли общий язык, он был с Украины. Рассказали друг другу о себе, потом он научил меня, как управлять установкой. Дежурили по очереди, меняясь через 2 часа. Ничего сложного в управлении не было, надо было просто запомнить порядок подачи воды, следя за процессом по показанию манометров.
Иногда я выходил на улицу подышать свежим воздухом. Было темно, только в небе ярко сияли звёзды. Глядя на них, я затягивался сигаретой и думал о том, что где-то за тысячи километров кто-то у нас в Кургане так же смотрит на небо. С нежностью думал о жене, дочери и сыне, передавая им мысленный привет… Холодный ветерок быстро прогонял сон, и я снова шёл к месту работы выполнять свои обязанности. 12 часов пролетели, как один миг, наступило утро, приехала другая смена.
Снова посадка в автобус, едем назад.
Вот примерная карта нашего маршрута движения: Припять, ЧАЭС, Копачи, Лелёв (пересадка с загрязненного радионуклидами автобуса на чистую машину «Урал»). До Чернобыля от станции было примерно 18 км, мы объезжали город южнее, следуя на Черевач, помню, что переезжали речку Уж. Какие были населённые пункты дальше - не помню, а что хорошо осталось в памяти - это пункт радиационного контроля Дитятки. Машина сбавляла скорость, и, если уровень загрязнения превышал установленный, раздавался звуковой сигнал и на светофоре загорался красный свет. Производилась дополнительная проверка при помощи радиометра ДП-5А (одного из самых надёжных приборов в то время). Если показания подтверждались, машина следовала на дезактивацию в пункт санитарной обработки (ПУСО). Нас высаживали в относительно безопасном месте, проводилась обработка машины дезактивирующими растворами, затем - ожидание вторичного контроля. После дезактивации загрязнение уменьшалось, и мы продолжали движение к расположению части. Наконец, остановка возле пункта санитарной обработки под названием – «Баня». Это была обыкновенная палатка для мытья военнослужащих в походных условиях. Комплекс состоял из помывочного отделения, водяного котла с парообразованием, парной, комнаты отдыха и раздевалки. Кто-то только мылся, любители попариться могли похлестать себя веником, потом снова душ и - процедура окончена. Переодеваемся в чистое нательное бельё и не спеша идём к своей палатке. Небольшой отдых, подшивка белого подворотничка и гигиенические процедуры закончены. Пришло время обеда. По тропинке между сосен, ведущей к столовой, идём обедать. Запах, идущий с кухни, рождает здоровый аппетит. Качество приготовления пищи и меню лично меня удовлетворяло всегда. Пообедав, выходим на улицу, и курящий люд тянется к курилке. От бессонной ночи и дороги, накапливается усталость, а вкусная сытная еда клонит к послеобеденному сну. Мы отдыхаем…
Снилось ли нам что-то тогда - не припомню, наверное, всё-таки снилось. Одно помню хорошо, как я сильно скучал по дому, семье, нашему заснеженному Зауралью, хотелось домой, обнять жену, детей. Какая связь тогда была с домом - нетрудно догадаться, это солдатская почта. Ближе к ужину приезжал наш почтальон (письма он получал в районном центре Иванков) и разносил по подразделениям. Часто ли они приходили? Приходили, конечно, но почему-то хотелось получать их каждый день. Перед ожиданием очередного письма я перечитывал все ранее полученные. Писали в основном мои родные: папа и мама, крёстный, сестра, дочка и жена. Сын Петруша был ещё мал, и в письмах Катерины и дочки Алёны в конце письма, как печать, шариковой ручкой была обведена маленькая кисть его руки. Слёзы наворачивались на глаза… «Домой, когда же домой?» – задавал я себе вопрос в те минуты. Время тогда для меня словно остановилось. Но шли дни, недели, приближая мою встречу с родными. А пока я читаю очередное письмо.
К вам весточка не скоро прилетит
Из далёкого, дальнего края.
Украина, ЧАЭС - здесь находимся мы-
Незавидная служба такая.
Здесь горе с бедою сошлись на года
И атомным пеплом покрыта земля,
Идёт здесь война, но стрельба не слышна,
Лишь стронция пыль поражает меня.
Вот пишу со слезами письмо,
Так скучая по вам, дорогие!
А в округе кружит и кружит вороньё,
Мне пророча страданья отныне.
И сбылось - не исправить уже,
Та примета как доля лихая.
Так же кружит у нас вороньё,
Ничего в жизни той не меняя.
Что накаркал мне ворон тогда?
«Что ему?» - так и вторила стая?
Чёрной былью полынь, как воронье крыло,
Надо мною парит и кружит, нависая.
Пришло время ужина. Батальон был освещён по периметру палаток, свет от фонарей долетал и до тропинки, что вела в столовую. Обычно мы, уральцы, а было нас четверо, пятый - Анатолий - самый старший из нас (работал хлеборезом, нарезал хлеб, масло, в его обязанности входила ещё и уборка столов), собирались вместе и шли на ужин. Поужинав, мы оставались в столовой, чтобы помочь Анатолию в уборке. Столовая служила нам также кинозалом, каждый вечер там демонстрировались фильмы. Бывало и так, что наш «кинщик», не получивший нового фильма, показывал старый. Делать было нечего - и мы вновь смотрели фильм заново. Других культурных мероприятий не было, кроме нескольких концертов. Приезжали артисты эстрады из Киева. В подарок за их выступление, кроме наших горячих аплодисментов, выделялись и продукты с кухни. А чем ещё был богат банно-прачечный? Это, конечно, стиральными порошками. Вечерняя программа заканчивалась быстро. Потом проводилась общая батальонная вечерняя проверка. Командирами зачитывался приказ перечня работ на следующий день. Затем отбой. «Спокойной ночи, малыши!» - так шутя мы говорили себе и шли в палатку.
Кровать моя стояла у самого входа. Преимущества в этом, конечно, не было никакого, как раз наоборот, спать у входа было холодно. Но я, как истинный парень с Урала, не боялся украинских холодов (зимними морозами это никак не назвать) и терпеливо выносил неудобство, покрываясь несколькими одеялами. Так проходили почти все ночи. После команды «Подъём» я выходил по пояс раздетый и, как ни в чём не бывало, обливал себя водой, бежавшей из скважины. Вентиль на трубе никогда не перекрывался, и вода из шланга текла прямо в болото, которое было рядом с частью. Это взбадривало и закаляло. За всё время пребывания на украинской земле я ни разу
не заболел.
Вот так монотонно, без каких-либо происшествий и солдатских подвигов, проходили дни и ночи. Правда, об одном случае я вам расскажу. Он произошёл со мной, когда приказом по части я был назначен на должность старшего дозиметриста батальона.
По своим обязанностям я должен был вести радиационный контроль на территории части, действуя по утверждённой командованием схеме. Все измерения заносились ежедневно в дозиметрический журнал. Начинал со столовой, потом с жилых палаток, где размещались различные подразделения части, бани, хозяйственные постройки и заканчивал КПП. В первый же день я решил провести проверку спальных принадлежностей подразделений. Это одеяла, подушки, матрасы - основные накопители пыли (естественно, радиоактивной). Хотя личный состав занимался их выбиванием, этого было недостаточно, что и показала контрольная проверка. От кровати к кровати, с нарядом, находившимся в палатке, я подходил со специальным прибором для проверки. Название его не помню, мы просто называли его «утюгом», так он сильно походил на этот бытовой прибор. На верхней панели прибора находились две квадратные лампы зелёного и красного цветов. Если уровень радиационного загрязнения не превышал норму, загоралась зелёная лампа, как только уровень превышал допустимый, загоралась красная лампа, сигнализируя мне об этом. Проверив всё постельное, я сильно расстроился от полученных результатов. Примерно 80% матрасов, одеял и подушек «горели красным цветом». В то время с нами в палатках находились и ликвидаторы, отдыхающие после смены. Когда я подходил с проверкой к какой-либо из кроватей, хозяин мне говорил: «Проверяй на совесть, тут я сплю». Каждого волновала его безопасность. Результаты были видны сразу, прибор сигнализировал повышенную загрязнённость постельных принадлежностей радионуклидами. Лампа горела красным. В мой адрес посыпались вопросы, что будет дальше с ними. Получая дозу на станции, они ещё и на отдыхе получали определённую дозу облучения. Находясь на территории части, ликвидатор, не выезжающий на станцию или в город Припять, получал 0. И возможность уехать домой по набранной дозе откладывалась на долгое время, т.е. на шесть месяцев. На самом деле получалось так, что и без выезда в зону мы получали малые дозы облучения, а это не учитывалось в послужной карточке.
Я написал рапорт на имя командира части и главного радиолога сектора по итогам проверки.
Народ подступал ко мне с вопросами. И мне пришлось уговаривать полковника Морозова провести лекцию о последствиях воздействия радиации на человеческий организм. Вопросы были разными, но преобладал один - вернутся ли они домой мужчинами. Ответ полковника был прост: «Тот, кто сюда приехал мужчиной - им и останется. Кто же им не был, не надейтесь, радиация не поможет». Смешно? Да нет. Но тогда мы были молоды, в полном рассвете сил и не думали о последствиях. Ликвидаторы часто оставляли записи, везде, где их только можно было оставить, хотели «увековечить» свои мысли. Приведу один пример, что остался в моей памяти:
«Спасибо партии родной за мирный атом, теперь я буду спать с женой, как с ридным братом (от шахтёров Донбасса)». Вот такой солдатский юмор.
Ожидая реакции на мой рапорт высшего начальства, я думал о том, какая будет реакция этого начальства? Будут ли приняты меры по устранению последствий? А пока руководство решало, как оно поступит, я принял свои меры по улучшению быта ликвидаторов части. Обратился к командиру, чтобы мне выделили списанные простыни для косметической отделки потолков в палатках. Благоустройство начал со своей палатки в качестве примера. Получив простыни, проверив их на загрязнённость радионуклидами и убедившись, что опасности нет, мы с ребятами начали прибивать их гвоздями к прожилинам потолка. Дело продвигалось быстро, и мы сразу увидели итог своей работы. Закопченный сажей потолок исчез, став совершенно белым. В палатке стало светло и уютно. К нам стали заходить любопытные из других подразделений. Благая весть разнеслась мгновенно по части. Командование в лице замполита поблагодарило меня за идею и проделанную работу. Вскоре после этих событий к нам приехал зам. по тылу Киевского Краснознамённого Военного Округа с разбирательством, по моему рапорту. Показал ему готовые расчёты итогов проверки, провёл и показательную проверку на месте. Всё подтвердилось. Ворча и ругая меня, майор уехал в Киев. На следующий день он возвратился, но уже с новыми матрасами, одеялами и подушками, а ещё и с полиэтиленовой плёнкой, которую я выпросил дополнительно. 100% постельных принадлежностей были заменены. Майор приказал вытащить кровать перед палаткой. Построил личный состав, который смог собрать, и демонстративно начал нас обучать, как надо правильно заправить матрас одеялом. Находчивые ребята популярно его «послали», на что он не обиделся, махнул рукой и быстро пошёл в сторону штаба, ворча себе что-то под нос. Взрывного он был характера, но отходчивый. Я догнал его у штаба, извинился за ребят, объясняя ему, что мы не салаги и нас не надо было тыкать носом. Поблагодарил его, что он так быстро отреагировал на мой рапорт, что без его участия ничего бы не сдвинулось. Он быстро успокоился, обнял меня, сказав на прощание с достоинством: «Живите, ребята», чуть не уронив слезу. Вот такой был впечатлительный зам. по тылу.
Я пошёл обратно, улыбаясь и вдыхая воздух полной грудью. День был, как по заказу: яркое солнце и голубое небо добавляли хорошего настроения. Сжимая кулаки, говорил про себя: «Получилось, получилось!!!» Зайдя в первую палатку, где находился привезённый майором рулон полиэтилена, сказал ребятам, чтобы они порезали его на куски, по длине кровати, и разнесли в другие подразделения. Ликвидаторы часто лежали на кроватях в форме, на ней - то они и переносили радиоактивную пыль и загрязняли то место, где сидели или лежали. А новые одеяла, матрасы мы специально покрыли полиэтиленом, ведь пыль с плёнки легко смывалась водой. Простая мера безопасности, но эффективная. За проявленную бдительность и выполнение должностных обязанностей мои земляки и товарищи по службе организовали праздничный ужин. В нашей столовой была пожарена картошка с украинским салом, был добыт самогон, и всё это было съедено и выпито в нашей баньке под дружные крики «Ура!» Выпивали мы? Не буду обманывать, выпивали иногда.
23 февраля 1988 года мне вручили нагрудный знак «ККВО. За ликвидацию последствий аварии. ЧАЭС». Советской Армии исполнилось тогда 70 лет.
15 марта на утреннем разводе был зачитан приказ о моей и Александра Паршукова демобилизации. Попрощавшись с ребятами, мы сфотографировались на память и после обеда автобус повёз нас в Иванков. Оттуда – в Киев. Время летело вместе с километрами пути, приближая нас всё ближе и ближе к дому. О чём я думал тогда? Мысли в моей голове были только об одном: слава Богу - всё закончилось, слава Богу - всё закончилось. Не знал я тогда, счастливый и здоровой, что ничего не кончилось, а только начинается. Впереди меня ждали болезни и бессонные ночи, инвалидность, произвол чиновников, борьба за свои права в судах. Не знал я тогда, что это будет мой крест на всю оставшуюся жизнь…
Вот и столица вильной Украины Киев. Берём такси и по Крещатику мчимся по адресу, указанному моими друзьями, оставшимися в части. Нас дружелюбно встречают гостеприимные хозяева, ужин мы уплетаем за обе щёки, успев отвыкнуть от домашней кухни за четыре с половиной месяца. Не обошлось и без 100 граммов спиртного, а если точнее - выпили мы больше. Встали рано утром, попили чайку, и Виктор, у кого мы были в гостях, уже подогнал машину к подъезду. С ним мы едем в аэропорт «Бориспiль». Прямого рейса до Кургана не было, и мы берём билеты по воинскому требованию в кассе аэропорта до Тюмени, с пересадкой в Москве... Взлёт, посадка в аэропорту Домодедово. Автобусом добираемся до аэропорта Внуково, ожидание четыре часа и - авиалайнер Ту-154 доставляет нас в Тюмень. Был где-то час ночи, автобусы до Кургана не ходили в это время. Ждать до утра не хотелось: домой, только домой. Сердце радостно стучало: скоро, скоро будем дома! Таксисты нас атакуют, настойчиво предлагая свои услуги. Договариваемся по устраивающей нас цене. Чуть больше двухсот километров в ночи – и мы будем дома. Около трёх часов езды по заснеженным просторам Тюменской области, Зауралья – и мы оказываемся в родном городе. Здравствуй, Курган!!!
До дома Александра ехать было ближе, чем до моего, поэтому таксист подвез нас к его дому. Стучим в дверь, происходит радостная встреча с объятиями и поцелуями. Жена быстро накрывает на стол, пьём горькую за встречу, потом разговоры, разговоры. Незаметно проходит время. Вот уже и рассвет. Подъехал брат Саши на автобусе КАВЗ, мы прощаемся, и я еду уже в сторону своего дома. Город жил своими утренними заботами, и до моих переживаний никому не было никакого дела. Внимательно вглядываюсь в силуэты домов, я вспоминал почему-то моё возвращение в ноябре 1976 года из армии. Вот примерно такие же чувства я испытывал и сейчас, в апреле 1988 года. Минуты встречи с домашними всё ближе и ближе. Дом наш находился возле совхоза «Тепличный» у комбината «Синтез». Мы подъезжаем. Благодарю водителя и жму ему руку. Подъезд, первый этаж, второй, третий - вот и дверь моей квартиры. Звоню. Из-за двери доносится голос жены:
- Кто там?
- Я, Катя, я!
Распахивается дверь. Ура–а–а! Я дома! Прошу Катю дать мне мешок, снимаю всё с себя и складываю в него, потом выношу всё это «добро» на помойку…
Источник: http://my.mail.ru/community/chernobyl_1 ... 4600D.html
Пожарный Владимир Тринос, одним из первых попавший на ЧАЭС после взрыва: "В рукавицах было неудобно, поэтому ребята работали голыми руками, ползая на коленях по радиоактивной воде... "
Ирина РЫБИНСКАЯ "ФАКТЫ" 26.04.2001
Если бы не их подвиг, от Чернобыля пострадала бы вся Европа
Казалось бы, о чернобыльской аварии написано уже все. Однако даже спустя 15 лет после этой самой страшной за всю историю человечества техногенной катастрофы неожиданно "всплывают" ранее не публиковавшиеся факты. Свою историю рассказал нам бывший пожарный Владимир Тринос, попавший на ЧАЭС в первые часы после взрыва реактора.
"После взрыва наша автоколонна минут сорок простояла на перекрестке в "Рыжем лесу", из-за того, что не знали, куда направлять машины"
- В 1986 году я был водителем, командиром отделения Киевской военно-пожарной части спецтехники N 27. 26 апреля как раз дежурил. В два часа ночи в нашу часть поступил сигнал из Чернобыля. Не зная, что там случилось, на тушение пожара выехали практически все, кто был на дежурстве. В пять утра мы уже были возле второй пожчасти на ЧАЭС. Когда подъезжали, то километров за десять увидели над станцией розово-малиновое свечение. Как раз начинало светать, и это неестественное зарево очень впечатляло. Раньше я ничего подобного не видел.
До начала седьмого утра мы простояли возле части, практически в нескольких сотнях метров от полыхающего реактора, а потом нас отправили в Припять. Никто ничего не знал. Судить о происходящем мы могли только по обрывкам информации, услышанной по радиостанции. Слышали, что есть пострадавшие, но сколько их и что именно произошло, толком не знали. Помню, на перекрестке в "Рыжем лесу", возле знаменитой сосны в форме тризуба, ставшей символом Чернобыля, мы простояли минут сорок: колонна машин остановилась - не знали, куда нас направить. Потом оказалось, что в этом месте был такой сильный прострел радиации, что позже мы проезжали этот перекресток на максимальной скорости. А 26 апреля мы вернулись домой только к вечеру.
- Зачем же вас сорвали из Киева и продержали без толку полсуток под радиоактивным излучением?
- Так было положено. Нас подняли по тревоге. Туда съехались пожарные со всей области. Наши три машины так и остались на станции. Дозиметрист сделал замер, и у нас забрали все обмундирование и даже удостоверения - так они "фонили". В Киеве сказали, что 6 мая мы выезжаем в Чернобыль откачивать воду. Предупредили, что эту работу надо выполнить быстро и четко, и провели несколько тренировок в Киеве. Уже в Чернобыле узнали конкретней, что за работа предстоит. После взрыва на энергоблоке вода из системы охлаждения попала под разрушенный реактор. Надо было срочно добраться до специальных задвижек аварийного слива воды, открыть их, и тогда уже вода сама пошла бы в специальные водохранилища. Но помещение с задвижками после пожара тоже было полностью залито радиоактивной водой. Ее и надо было откачать как можно быстрее -- во время тушения пожара на реактор сбрасывали песок, свинцовые болванки, и под всей этой тяжестью он мог осесть... Тогда никто толком не знал, сколько чего осталось в реакторе после взрыва, но поговаривали, что если его содержимое соприкоснется с тяжелой водой, получится водородная бомба, от которой пострадает как минимум вся Европа.
Помещение с задвижками располагалось прямо под реактором. Представляете, какой там был радиационный фон! Мы должны были проложить рукавную линию протяженностью в полтора километра, установить насосную станцию и откачать воду в отстойники.
- А почему выбрали именно вас?
- Нужны были здоровые выносливые молодые люди. Больные бы не выдержали. Мне было 25 лет, и я профессионально занимался спортом.
- То есть вы туда попали совершенно здоровым.
- Конечно. На сто с лишним процентов! Перед тем как послать туда нас, проводили эксперимент - пытались закинуть рукава с вертолета, но не получилось. С этим могли справиться только люди. Вручную.
После пожара мы были первыми, кто попал туда. Вокруг никого, только на самой станции работал обслуживающий персонал. Было тихо-тихо. Очень красивое место - железнодорожный мост, Припять, впадающая в Днепр... Но эту идиллию нарушало жутковатое зрелище - из реактора поднимался легкий дымок, вокруг стояла брошенная техника, в том числе пожарные машины с вмятинами от упавших на технику свинцовых болванок. А прямо на земле валялись куски графита, выброшенного из реактора взрывом: черный, переливающийся на солнышке.
"Нам дали химзащитные костюмы, респираторы и кепочки"
Операцию начали 6 мая в 20.00 пожарные из Белой Церкви. Владимир Тринос помнит их имена: майор Георгий Нагаевский, Петр Войцеховский, Сергей Бовт, Михаил Дьяченко и Николай Павленко. С ними были двое киевлян Иван Худорлей и Анатолий Добрынь. Они установили насосную станцию втрое быстрее нормативов - за пять минут. А значит, именно столько времени пробыли под развороченным реактором. Около полуночи к ним присоединился Александр Немировский, а в пять утра - Владимир Тринос. Каждые два часа они по три человека бегали к реактору, чтобы заправить беспрерывно работающие машины топливом, поменять масло, следить за режимом. Можно было, конечно, попробовать послать к задвижкам водолаза, но для него это бы означало верную смерть. Поэтому воду продолжали откачивать пожарные.
В два часа ночи бронетранспортер, проводивший радиологическую разведку, проехался по рукавам и перерезал их в пятидесяти метрах от реактора. Зараженная вода начала вытекать прямо на землю. Сержанты Н.Павленко и С.Бовт бросились устранять досадную поломку. В рукавицах было неудобно, поэтому ребята их сняли и скручивали пожарные рукава уже голыми руками, ползая на коленях в радиоактивной воде...
Через четырнадцать часов непрерывной работы отказала насосная станция, и новую пришлось устанавливать по пояс в радиоактивной воде.
- Работали по времени, быстрее нормативов, -- продолжает свой рассказ В.Тринос, - Брали эти рукава с водой, прижимали, как детей, к груди и перетаскивали. Поначалу мы были в резиновых химзащитных костюмах "Л-1" и в респираторах. Тогда, помню, так жарко было. Минералка закончилась, и мы пили воду прямо на станции из крана. У меня было семь выходов за 24 часа. После каждого выхода костюмы меняли, и надо было километра полтора идти пешком (а в некоторых местах - желательно бегом) к зданию администрации, чтобы там помыться. Вода из душа казалась горошинками, падающими на голову. Вечером 7 мая Анатолию Добрыню стало плохо. Он начал заговариваться, и "скорая" увезла его со станции в Чернобыль. Там у Толи начались тошнота, рвота, и его доставили в Иванков, под капельницы.
Кроме нас, на станции были дозиметристы и совсем молоденькие солдатики -- они нам бензин подвозили. Около четырех утра 8 мая мы добрались до задвижек, и нас сменил майор Юрий Гец со своей группой. Когда мы закончили свою работу, на станции сразу появилось множество народу и техники! Начали все расчищать. А до того там были только мы и обслуживающий персонал.
"В Иванкове нас встречали, как космонавтов"
Пока пожарные не закончили работу и опасность не миновала, Михаил Горбачев молчал, не делая никаких заявлений. Каждые полчаса ему докладывали, как у ребят продвигается работа... После официальных благодарностей их сразу же отправили в Иванков на обследование крови. Как вспоминает Георгий Нагаевский, город встречал их, как космонавтов. "Люди вытащили нас из машины и понесли на руках в больницу, вся дорога была устлана цветами. Если бы мы вовремя не откачали воду, Иванков эвакуировали бы. Уже стояли наготове автобусы, люди упаковали вещи.
Благодарные иванковчане так напоили нас шампанским, что я в бессознательном состоянии попал домой только 9 мая. Тогда начальником УГПО в Киевской области был Трипутин, он терпеть не мог пьянства, но тут сам сказал мне: "Жора, заедешь в Вишневое, зайдешь в мастерские, возьмешь там бидон спирта и "лечись"...
18 мая 1986 года газета "Київська правда" писала о героях-пожарных: "Им удалось откачать воду из-под поврежденного реактора. Каждый из них в ответственный момент поступил так, как подсказывала совесть... После выполнения задания все они были обследованы медиками, им предоставлены краткосрочные отпуска. Высокую оценку действиям пожарных дала правительственная комиссия".
Но вместо обещанного отпуска киевлян отвезли в Киев, в госпиталь МВД, где они пролежали 45 суток. Плохо было уже всем. "Состояние усталости, слабость были нам непонятны, - вспоминает В.Тринос. - потому что все мы были молоды, здоровы. Знали, конечно, что такое радиация, но она же не кусается, разве что какой-то металлический привкус во рту. Горло раздуло так, что я не мог говорить, как будто при сильной ангине. За сутки на станции я потерял семь килограммов. В общем-то, после Чернобыля я прежний вес уже никогда не набирал, и слабость так и не прошла. Я пытался вернуться в спорт -- ведь мне было всего двадцать пять, но пришлось смириться с тем, что жизнь бесповоротно разделилась на две половины: до и после апреля 1986 года.
В больницах мы впервые столкнулись с тем, что никому не нужны. Во-первых, тогда существовал негласный указ не диагностировать лучевую болезнь. Были введены новые стандарты на облучение, все замалчивали. Официальная доза моего облучения 159 рентген. А сколько на самом деле?
В 1992 году в санатории в Пуще-Водице пожарные из Белой Церкви объявили голодовку, и только после этого их заметили. А я в такие моменты сразу начинаю нервничать - это неприятно и не имеет смысла. В 25-й киевской больнице один врач нам прямо в глаза заявил: "Что вы заводитесь, все равно через пять лет начнете вымирать потихоньку!".
"Под Новый 1987 год мне вручили орден Красной Звезды"
- Когда вы ехали в Чернобыль откачивать воду, не было ли мысли отказаться?
- Нет. Тогда знали слово "надо". К тому же я просто выполнял свою работу. Сейчас молодым людям это трудно понять, потому что нет уже той давящей идеологии и у человека есть право выбора: если он осознает степень риска, то либо сразу откажется, либо пойдет на него за соответствующую плату. А тогда никому даже в голову не приходило отказаться. Для меня все было просто и ясно - это никакой не героизм, а рабочий момент. Была, конечно, психологическая нагрузка. Давила неизвестность. Но политотдел работал очень четко. Начальство приезжало "поддержать боевой дух", а потом сразу же появились публикации под заголовками: "Герои в строю", награждения, улыбки, цветы...
18 мая 1986 года газета "Київська правда" писала: "Тут все работают без письменных распоряжений и приказов. И дело идет четко, без срывов. Транспортники всех ведомств действуют в едином ритме..." И дальше: "Только что на место аварии выехали первые машины с цементом, свинцом, другими материалами. Сегодня идем с опережением задания более чем на 600 тонн".
Правда, надо отдать должное моему начальству: под Новый 1987 год мне дали двухкомнатную квартиру на Троещине. И тогда же всем нам вручили орден Красной Звезды. Кроме Ивана Худорлея - он получил орден Дружбы народов.
- А что так, звезд не хватило?
- Вероятно... В 1993 году меня комиссовали по состоянию здоровья из-за постоянных больничных. Я уже побывал практически во всех столичных больницах, подлечиваюсь в санаториях. Сейчас, например, прохожу переосвидетельствование на инвалидность в Институте нейрохирургии, и не только в нем, а и по всем медучреждениям. Это для меня ежегодная процедура, потому что пожизненную инвалидность дают с 45 лет, а я еще молодой.
- Такой печальный у вас рассказ...
- А Чернобыль - это и есть печаль. Он никому ничего хорошего не оставил. Из тех, кто был тогда со мной на станции, к счастью, все живы. Но осталась какая-то глухая обида на эту систему, которая использовала здоровых молодых людей, а потом вышвырнула. Хотя в родной части меня не забывают, всегда помогают, на праздники приглашают. А с ребятами, которые были на ЧАЭС, мы традиционно встречаемся 8 мая. Надеюсь, что в следующем году соберемся все.
Весной и летом 1986 года охранявшие Чернобыль милиционеры были вынуждены переодеваться в робы заключенных и ночевать в КПЗ на нарах
Владимир ШУНЕВИЧ "ФАКТЫ" 12.05.2006
К 20-й годовщине Чернобыльской катастрофы в Киеве вышла книга воспоминаний правоохранителей-ликвидаторов "Ми були першими..."
Жизнь порой рождает крутые парадоксы. Одними из первых, кто в 1986 году примчался ликвидировать последствия Чернобыльской катастрофы, были пожарные и милиционеры столичной области. Их форма во время дозиметрической проверки нередко "звенела" так, что никакая дезактивация не помогала. Однажды переодеть в "чистую" форму понадобилось большую группу служивых. Но, вспоминает участник тех событий, полковник внутренней службы в отставке Анатолий Коруля (в дни Чернобыля - капитан, начальник медслужбы УВД Киевской области), случилось так, что многим чистой смены не хватило. Тыловики сбились с ног, но все запасы оказались исчерпанными. И тогда на помощь пришла служба исполнения наказаний, которая привезла милиционерам... робы, в которых ходят зэки! Ну не возвращаться же людям в Киев голыми.
А в первых числах июля у большой группы сотрудников Вышгородского РОВД, прибывших на 20-дневную вахту в бывший райцентр, возникла другая не менее серьезная проблема - с жильем. Как рассказывает участник событий генерал-полковник милиции в отставке бывший замминистра внутренних дел Украины Николай Джига (в те дни - майор милиции, начальник Вышгородского РОВД), одни помещения были заняты ранее приехавшими сюда ликвидаторами, в других нельзя было находиться из-за радиационной загрязненности.
Как ни странно, самыми чистыми из обследованных дозиметристом помещений оказались... камеры изолятора временного содержания, в просторечии КПЗ! Толстые стены этого здания оказались хорошей защитой от радиации. Ничего не попишешь, пришлось стражам порядка сделать уборку в непрестижных хоромах и располагаться на нарах...
Эти два курьезных факта описаны в книге "Ми були першими...", изданной накануне 20-летия Чернобыльской катастрофы Главным управлением МВД Украины в Киевской области и Киевской областной ассоциацией "Чернобыль" органов внутренних дел (составитель - Кир Бурцев, Киев, "Этнос", 2006). В сборнике воспоминаний 43 генералов и офицеров - участников ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, ветеранов органов внутренних дел Киевской области - объемно, зримо воссоздается непростая ситуация чернобыльской ночи 26 апреля и первых месяцев борьбы с бедой, всколыхнувшей мир. Рассказчики ведут повествование без ложного пафоса и приукрашивания действительности, откровенно говорят о просчетах архитекторов, проектировавших город энергетиков, из которого оказалось сложно быстро вывести транспорт с эвакуированным населением, и о нерешительности власти, засекретившей информацию, медлившей с эвакуацией, и об издержках "сухого закона", и прочих сложностях, с которыми в Припяти и Чернобыле повседневно сталкивались герои-ликвидаторы. Например, из книги узнаем о странном мистическом совпадении: когда в Киев с ЧАЭС поступил сигнал тревоги, многие офицеры подумали о райцентре Кагарлык Киевской области, где на семь утра 26 апреля были запланированы республиканские штабные учения гражданской обороны, на которых должны были отрабатываться действия в случае нападения противника на атомную станцию...
К сожалению, не все авторы воспоминаний дожили до выхода книги. Чернобыль потихоньку делает свое черное дело.
Шли корабли на Чернобыль
Валентин Вернодубенко
Этот очерк посвящен теме, пока незаслуженно слабо освещенной в периодической печати, а также в мемуарной литературе об участии украинских речников в ликвидации последствий чернобыльской трагедии. А ведь именно они перевезли более половины всевозможных грузов, необходимых для возведения "саркофага", строительства дорог, других объектов, принимали непосредственное участие в дезактивации загрязненных территорий, снабжении Киева чистой питьевой водой, предотвращении дальнейшего распространения выпавших в реку Припять и Киевское море радионуклеидов. Страшно даже подумать, сколько бы затащили радиоактивной грязи на колесах автобусов и грузовиков автотранспортники в столицу Украины, если бы с первых дней катастрофы заботы по переброске "чернобыльских" грузов не взял на себя и "Главречфлот". А кто поил чистой водой тысячи ликвидаторов зоны отчуждения? Строил для вахтовиков плавучие городки? Сколько других славных дел оставили после себя речники! Ведь во всех этих работах их было занято тогда более четырех тысяч!
...Эта служба на должной высоте и сегодня. Акционерная судоходная компания "Укрречфлот" таково ее новое имя известна во всем мире. Ее акционерами являются около двухсот тысяч отечественных и зарубежных юридических и физических лиц. Компания перевозит грузы и пассажиров между морскими и речными портами 35 стран средиземноморского, черноморско-азовского, дунайского и днепровского бассейнов. В собственности компании более трехсот судов различного назначения.
По итогам работы за 1995-й год журнал "Судоходство" присудил АСК "Укрречфлот" премию "Самой перспективной и преуспевающей судоходной компании Украины". И не случайно. Ведь за три года, начиная с 1993-го, когда произошло акционирование компании, здесь резко увеличился объем перевозок внешнеторговых грузов, возросли доходы в твердой валюте, в четыре с лишним раза повысилась курсовая стоимость акций. Эти акции высоко котируются на биржевом и внебиржевом рынках ценных бумаг. О степени доверия мирового сообщества к АСК "Укрречфлот" свидетельствует уже хотя бы тот факт, что в том же 95-м в Лондоне было подписано соглашение о выделении этой компании Европейским банком реконструкции и развития и Бэнк оф Скотленд кредитов на строительство первой серии судов нового пополнения типа "река-море". Это был первый случай кредитования Европейским банком реконструкции и развития украинской компании без гарантий государства. Первые суда этой серии всего их будет пять уже вступили в строй. Сейчас с тем же банком ведутся переговоры о финансировании строительства следующей серии судов для "Укрречфлота". Словом, украинские речники на хорошем плаву!
...Но давайте все же вернемся в страшный май 1986-го к событиям, которым и посвящен этот рассказ.
"В то время меня понимали не только чернобыльские портовики, но и их жены"
Этот момент в своей жизни начальник Главречфлота Украины, а ныне президент акционерной судоходной компании "Укрречфлот" Николай Славов, запомнил на всю жизнь. Через несколько дней после аварии на ЧАЭС началась эвакуация Чернобыльского спецпорта. Находившиеся здесь буксиры, плавкраны, другие плавсредства в полном составе с портовиками и их семьями на борту двинулись вниз по Днепру по направлению к Киеву.
А в это время навстречу из Киева мчался на небольшом судне их главный начальник Николай Славов. Караван судов встретился с "Ракетой" в районе острова Домонтово. Мягко говоря, без восторга, а если честно сказать, то даже агрессивно встретили некоторые портовики, а особенно их жены, предложение Славова о том, чтобы мужчины вернулись обратно в Чернобыль. Этот эпизод, сыгравший позже огромную роль в обеспечении перевозок по Днепру грузов, необходимых для строительства новых автомобильных дорог, для возводимого "саркофага", других объектов в зоне еще не раз вспомнят речники.
Не обещал я тогда чернобыльским портовикам ни орденов, ни славы, но в разговоре напомнил, что за ними Киев, другие города, и что кроме таких, как они, защитить дома их родных и близких от смертельной опасности в данный момент больше некому, вспоминает Николай Антонович. Что скрывать, возможно, я говорил порой и резко, но ведь момент-то какой был! Однако еще раз убедился: на флоте работают настоящие мужчины. Они меня понимали. Понимали и их жены. А когда весь флот спецпорта развернулся и направился по направлению к Чернобылю, у меня в горле запершило. От волнения ли, от радиации, а может и от того, и другого, уж и не знаю...
Николай Антонович рад был бы назвать всех речников участников ликвидации аварии. Да понимая, что это сделать невозможно, упомянул лишь награжденных орденами и медалями, а их было более сорока. Среди них: старший крановщик спецпорта Чернобыль Иван Ефремович Бондарук, капитан теплохода "Ужгород" Григорий Захарович Коновал, командир земснаряда "ДН-26" Федор Моисеевич Педоренко, капитан теплохода "Сергей Левашов" Василий Владимирович Кузьменко, капитан теплохода "БТ-415" Василий Павлович Робков, начальник государственного предприятия "Укрводпуть" Дмитрий Антонович Будник, начальник спецпорта Чернобыль Николай Демидович Будник, начальник спецпорта Чернобыль Николай Демидович Рожков, начальник СПП "Речстрой"Николай Антонович Голубенко, старший электромеханик Киевского речного порта Олег Леонидович Крупченко, начальник отдела Киевского речного порта Николай Васильевич Мельник, капитан теплохода "БТ-505" Чернобыльской ремонтно-эксплуатационной базы флота Анатолий Дмитриевич Долгополов. Четыре человека были удостоены Почетных Грамот и Грамот Президиума верховного Совета Украины, семерым присвоено звание заслуженного работника транспорта Украины.
Не знаю, сказал ли вам Николай Антонович о том, что он ведь и сам награжден за чернобыльские дни и ночи орденом Трудового Красного Знамени, сообщил нам в разговоре Валерий Павлович Фадеев, бывший в то время заместителем начальника службы Главречфлота Украины, ныне главный специалист коммерческой службы АСК "Укрречфлот". Славову приходилось дневать и ночевать на работающих в 30-километровой зоне судах. Вникал в каждую мелочь труда и быта речников. Таков он и сегодня. Особенно, когда речь идет о ликвидаторах.
На особом контроле у нас находятся чернобыльцы, ставшие инвалидами, а также семьи, потерявшие кормильца, говорит Николай Славов. Таким людям выделяем материальную помощь, стараемся их оздоровить, особенно детей пострадавших. Много сделано и делается по улучшению жилищных условий ликвидаторов.
Проекты создавали за ночь
А знаете, почему именно на речной транспорт пришлась такая огромная часть грузов для Чернобыля? спросил у нас директор института "Речтранспроект" Александр Бондарчук. Вы скажете: речные перевозки дешевле автомобильных и железнодорожных. Да, это так. Но экономия в данной ситуации хоть и играла важную роль, но не была определяющим фактором. Водный транспорт самый экологически чистый, вот в чем дело. Ведь как не ужесточай радиационный контроль, колеса автомобилей переносили радиоактивные частицы далекоза пределы зоны. В том числе и в Киев. Наши же суда практически оставались чистыми. Это не значит, что речники пренебрегали мерами безопасности. Они чистили и мыли свои корабли с особой тщательностью...
Беседуя с Александром Порфирьевичем и его заместителем Василием Шихненко, мы вскоре догадались, почему Николай Славов посоветовал после интервью с ним сразу встретится с проектировщиками.
С чего начинается любая стройка? Разумеется, с проекта. Сначала на месте проводятся изыскания, обобщаются полученные данные, делаются чертежи. Потом проект согласовывается с другими организациями, с заказчиком, утверждается. На все это уходят многие месяцы, а порой и годы.
Сразу после аварии на ЧАЭС перед нашим институтом, который тогда назывался "Укргипроречтранс", была поставлена задача: дать рабочий проект дюкерных переходов через реку Днепр и Речище, продолжает Александр Бондарчук. Ведь со дня на день ожидали подхода к действующему водозабору, что вблизи плотины Киевской ГЭС, загрязненной радиацией припятской воды. Поэтому, чтобы обезопасить Киев, необходимо было проложить трубопровод от реки Десны до Днепровской водозаборной станции. Помню, дали подумать над заданием сутки На следующий день мы предложили нитку трубопровода смонтировать непосредственно на суше, а затем с помощью судов вывести ее на воду и опустить эту громадину весом в 2,5 тысячи тонн на дно реки. Такой метод строительства давал главное преимущество огромную экономию во времени.
В свое время наш институт чуть ли не первым в мире начал выполнять подобные операции. Мы проектировали преодоление водных преград на пути аммиакопровода Тольяти-Одесса, нефтепровода "Дружба". Среди других наших работ и такая уникальная, как проект линии электропередачи в 330 киловольт через Каховское водохранилище.
Расчеты этого пятикилометрового "электрического моста" выполнял непосредственно Александр Порфирьевич, дополняет рассказ директор Василий Шихненко. Метод строительства подобных линий в ту пору не имел аналогов не только в Союзе, но и в мире. Эта высоковольтная линия электропередачи состоит из стальных мачт, стоящих в воде на 40-метровых бетонных фундаментах. В целом высота каждого такого сооружения 105 метров. Их необходимо было с суши отбуксировать по воде к месту погружения. Когда этот проект отдали на экспертизу в Ленинград, известные ученые вынесли суровый веридикт: буксировку по воде таких высотных конструкций вместе с фундаментом осуществить невозможно.
Но расчеты украинских проектировщиков оказались верны. А поэтому позже они смонтировали здесь и второй, еще более мощный переход для линии электропередачи в 750 киловольт. Высота металлических конструкций вместе с фундаментами на этот раз достигла уже 120 метров.
К слову, Александр Бондарчук, один из авторов идеи наплавного фундамента под опоры высоковольтной линии электропередачи через Каховское водохранилище получил авторское свидетельство. В начале 80-х годов этот опыт специалисты института применили на строительстве плавучих нефтегазодобывающих вышек в Охотском море. Своего рода репетицией перед чернобыльской аварией стала прокладка в Киеве в 1985 году дюкера по дну Днепра, который позволил вдвое сократить сроки подачи тепла с Рыбальского острова от ТЭЦ-2 на Подол.
Но в таких условиях, как в 1986 году, специалистам института "Укргипроречтранс" работать все же никогда еще не приходилось. Они в полном смысле "горячими" выдавали строителям чертежи спасительного для киевлян водовода. Генеральным подрядчиком на стройке было Киевское СМУ-611 треста "Укргидроспецстрой", а субподрядной строительной организацией по дюкерным переходам управления "Укрречстрой". Большой объем работ был выполнен пятым экспедиционным отрядом "Укрречстроя", подчиненного тогда "Главречфлоту" Украины.
Строителям предстояло протянуть по дну реки две нитки трубопровода диаметром 1420 миллиметров и длиной 709 метров. Работы велись круглосуточно. При затоплении одну из ниток трубопровода ночью разорвало. Но уже к утру она была восстановлена.
Одновременно была задействована насосная станция, которую по заданию правительственной комиссии "перехватил" на железной дороге, рассказывает Василий Шихненко. Местом ее назначения должен был стать один из регионов России. Но вагон со станцией был отцеплен и ее без промедления доставили к месту строительства дюкерного перехода. В результате слаженных действий проектировщиков, строителей, заказчика управления водоканализационного хозяйства Киева, почти трехмиллионный город уже в июне получил чистую деснянскую воду.
В 1986 году специалисты "Укргипроречтранса" в субподряде с институтом "КиевНИИградостроительства" разработали проект плавучего вахтового поселка в Зеленом мысе, а затем совместно с институтом "Атомэнергостройпроект" вахтового плавучего поселка "Якорь" у села Неданчичи для строителей города Славутича.
Ловушки для радионуклидов и поселки на воде
Трудно сказать, кто первым назвал так эти невидимые ни с суши, ни с поверхности воды устройства, которые речники начали делать сразу после Чернобыльской катастрофы на Припяти и на Киевском водохранилище. Но то, что они принесли огромную пользу по очистке радиоактивной припятской воды, факт бесспорный. В этих работах принимал активное участие девятый прорабский участок, которым руководил тогда Аркадий Кузьмин, ныне заместитель начальника государственного предприятия водных путей "Укрводпуть".
В ту пору под началом Кузьмина работало 60 человек и обслуживали они водный участок от Вышгорода вверх по Киевскому водохранилищу и Припяти вплоть до белорусской границы. И еще один параллельный участок опять же по водохранилищу, а далее вверх по Днепру. Когда случилась авария на ЧАЭС, подразделение Кузьмина получило дополнительные земснаряды, суда. И теперь у прораба оказалось в подчинении не менее 300 человек.
В свое время Кузьмин тоже находился на той ракете, на которой Николай Славов ехал в первых числах мая 86-го уговаривать работников Чернобыльского спецпорта вернуться назад.
Эту встречу посреди Киевского водохранилища я не забуду никогда. Еще раз убедился, какой сильный, какой волевой человек Славов, говорит Кузьмин. В такой суровой обстановке он сумел найти подход к людям. В результате уже на следующий день в Чернобыльский спецпорт пришел караван судов со щебнем для прокладки новой дороги к четвертому блоку и встал под погрузку. Вся необходимая погрузочно-разгрузочная техника уже была в полной готовности.
Кузьмин вспоминает, как первый раз после аварии приехал он с этим караваном в Чернобыльский спецпорт. Ярко светит весеннее солнце, кудахчут оставленные хозяевами усадеб куры, матросы на причале ловят рыбу. Вроде ничего не случилось. Но когда капитан теплохода Николай Луценко включил дозиметр, тот аж "запел". И стало ясно: а ведь работать-то тут совсем небезопасно. Но время не ждало, и чернобыльские докеры сразу же начали разгружать прибывшие суда.
С 6 мая в зоне я бывал регулярно, говорит Аркадий Владимирович. Ездил туда, как все прорабы, по разъездному листу, как правило, не выписывая командировок. Не думал тогда, что когда-то надо будет еще доказывать свою причастность к ликвидации последствий аварии. А не бывать мне там было нельзя. Люди мои на Днепре и Припяти работали на земснарядах. Вскоре, как и большинство ликвидаторов, оно перестали интересоваться показаниями дозиметров.
До аварии прораб Кузьмин даже понятия не имел о каких-то ловушках для радионуклеидов. А когда узнал о них, когда ему было поручено эти самые ловушки строить. В этих работах участвовали как его земснаряды, так и суда, прибывшие на подмогу из других портов Украины, Белоруссии, России. Одна такая ловушка была сделана в створе Киевской ГЭС.
Подобная плотинка под водой была сооружена в районе села Страхолесье, где Припять впадает в Киевское водохранилище, рассказывает Кузьмин. Участвовал в этих работах теплоход "Цюрюпинск". Он углубил дно до 20 метров, которое затем застелил камнем. Еще одну ловушку установили в районе села Выдумки. Но самым мощным препятствием на пути радионуклеидов встала ловушка, сооруженная на припяти чуть ниже Чернобыля. Она была 500 метров в длину, примерно столько же в ширину и глубиной 30 метров. Ее устройством занимался мощный земснаряд "Апшерон", прибывший из Астрахани.
По мнению специалистов, позже именно эта ловушка стала серьезным препятствием на пути зараженного грунта, выносимого из поймы Припяти весенними паводками. А как бы направляющей стала подводная плотинка, сооруженная в районе Чернобыльского спецпорта. Участвовали речники и, в так называемой, биологической защите воды. В район Чернобыля суда доставляли жмых, известь, песок. Специалисты делали в определенной пропорции смесь, которую сбрасывали в воду.
Не знаю, уж помогла ли хоть какая-то смесь очищать воду в Припяти, говорит Аркадий Кузьмин. Наука тогда не могла дать точных рецептов выхода из создавшейся неординарной ситуации, но мне кажется, что в то время делалось все возможное, чтобы любой ценой уменьшить действие радиации.
Но строительство ловушек и биозащита воды это только часть наших тогдашних забот. Вызывает меня как-то мой начальник Дмитрий Антонович Будник и спрашивает: "Сколько времени потребуется, чтобы оборудовать стоянку для больших пассажирских теплоходов в районе Зеленого Мыса"? "В "мирных" условиях, отвечаю, на эту работу потребовалось бы не менее полугода". А он: "Про "мирные" условия забудь. Немедленно бери изыскателей и отправляйся!"
А спустя несколько дней здесь работало техники столько, что порой не сразу можно было понять, где какого судна якорь. Предстояло по сути "насухо" выкопать как акваторию, так и причальные пирсы для 13 речных пассажирских дизельэлектроходов, а также подходные каналы у пристани "Страхолесье", подвести к судам необходимые коммуникационные сети, на берегу пробить артезианские скважины. Основной объем заданий по дноуглубительным работам выполнили здесь земснаряды Днепровского бассейнового управления водных путей "ДН-19" (командир М.Г. Мельник), "ДН-26" (командир Ф.М. Педоренко), "ДН-28" (командир А.Я. Чуваков). Устройство пирсов и инженерных коммуникаций производилось силами первого экспедиционного отряда "Укрречстроя", которым руководил А.Н. Козачук.
По неполным данным более миллиона кубометров грунта выбросили земснаряды, углубляя русло и строя причалы. То время было пиком борьбы с разрушенным реактором, и ликвидаторам потребовалось в Зеленом Мысе жилье удобное, надежное. Ими стали теплоходы, вставшие у новых причалов. Этот поселок назвали "Белым пароходом".
"Тащили суда на плечах"
А в начале осени 1986 года речники приступили к созданию еще одного плавучего поселка "Якорь" на Днепре в районе села Неданчичи. Необходимость в нем возникла в связи с решением о строительстве Славутича нового города для чернобыльских энергетиков и их семей. Приближались холода, и строителям, которые должны были принимать участие в сооружении нового города, надо было первое время где-то жить. Вот поэтому и было решено использовать опыт вахтовиков Зеленого Мыса построить новый плавучий поселок. А так как "Белый пароход" к тому времени уже выполнил свою роль, то всем 13 пассажирским дизельэлектроходам, из которых состоял поселок, предстояло сменить место дислокации. Их необходимо было перевести в самые кратчайшие сроки вверх по Днепру в район села Неданчичи.
Задание оказалось невероятно сложным, рассказывает начальник государственного предприятия водных путей "Укрводпуть", работавший тогда начальником Днепровского бассейнового управления водных путей, Дмитрий Антонович Будник. К месту будущего плавучего поселка мы с проектировщиками даже на лодке не могли подойти. Там протока в жаркую погоду местами пересыхала. Надо было торопиться, чтобы к зиме полностью завершить строительство. И уже в сентябре 86-го мы приступили к работам. К имеющимся в нашем распоряжении земснарядам добавились еще четыре белорусских.
Всю технику надо было перебазировать в новый район, где предстояло построить стоянку для судов, а также грузовые и пассажирские причалы. Доставка таких мощных плавсредств на место стройки далась ценой невероятных усилий. Их временами приходилось перетаскивать через мелководье на многие километры.
Речники днем и ночью вели здесь углубленные работы. А затем начали сооружение акватории будущего порта и причалов для стоянки дизельтеплоходов, для чего пришлось вынуть около миллиона кубометров грунта.
Уже в декабре два последних теплохода из Зеленого Мыса пришли в Неданчичи. Не дожидаясь окончания строительных работ, в новый грузовой порт стали поступать транспорты со щебнем, камнем, другими материалами для будущего Славутича.
Осенью 1986 года Николай Славов пригласил в плавучий поселок "Якорь" группу журналистов. Помнится, когда мы увидели у новых пирсов суда, прибывшие из Зеленого Мыса, мы их просто не узнали. Теплоходы изменили окраску, превратились из белых в темно-коричневые.
Николай Славов и Дмитрий Буднич, наблюдая за нами, пояснили: "Теплоходы готовили к холодам, вот и пришлось укрыть их специальными утеплительными щитами. Вот и появился у них этот необычный темны оттенок".
В процессе строительства поселка "Якорь" и позже наши люди не прекращали работы по обваловке берегов Припяти, продолжает свой рассказ Дмитрий Антонович. Мы опасались, что паводковые воды понесут радиоактивный грунт и ил в Припять, а затем в Киевское водохранилище и далее в Днепр. Поэтому, начиная от Яновского рукава и до Усова был возведен из намываемого земснарядом песка защитный вал высотой около семи метров. Толстым слоем был также засыпан очень большой участок равнинной поймы длиной в шесть километров и шириной более, чем два километра, под которым оказалось погребенным крупное радиоактивное пятно.
К слову сказать, и в настоящее время продолжаются работы по обваловке берегов Припяти и ее поймы. По Припяти, Киевскому водохранилищу предстоит перевезти много песка, щебня, других грузов для стротельства так называемой патрульной дороги для охраны зоны отчуждения.
***
Этот рассказ об участии речников в ликвидации последствий чернобыльской катастрофы был бы неполным без фактов, предоставленных нам вице-президентом акционерной судоходной компании "Укрречфлот", участником ликвидации аварии, Павлом Ивановичем Подлесным. Вот что он сообщил.
С апреля по декабрь 1996 года в тридцатикилометровую зону речники перевезли и разгрузили на подготовленные ими же причалы 2,8 миллиона тонн щебня, шлака, камня, песка, цеолита, бетонной смеси, металлических контейнеров, железобетонных конструкций, жилых домиков и объектов соцкультбыта.
В перевозке грузов принимали участие более 150 теплоходов, 18 экипажей плавучих кранов, в том числе 5 кранов Минморфлота. На перевозках грузов особо отличились экипажи теплохода "Ужгород" (капитан Г.З. Коновал), "XXII съезда КПСС" (капитан В.Я. Ярмак), "Кировоград" (капитан П.Ф. Зубченко), "Борислав" (капитан Л.И. Веремейченко), "Макеевка" (капитан В.Н. Кучер), "Припять-8" (капитан В.И. Жултинский), "Припять-5" (капитан В.П. Киселенко), экипажи плавучих кранов "КПЛ-78" (старший крановщик И.В. Бондарчук), "КПЛ-72" (старший крановщик Щербак), "КПЛ-92" (старший крановщик О.Л. Крупченко) и многие другие.
Бесперебойную выгрузку обеспечивали экипажи плавкранов Чернобыльского спецпорта, Киевского, Запорожского и Херсонского речных портов. Только Киевским портом было обработано 7352 вагона с грузами для ЧАЭС. 268 рейсов выполнили теплоходы типа "Восход" и "Ракета" по маршруту Зеленый Мыс Чернобыль Зеленый Мыс, 476 рейсов сделали такие же теплоходы, доставляя энергетиков из Киева в Чернобыль и обратно. 1270 рейсов выполнили суда на подводных крыльях по маршруту Киев Зеленый Мыс Киев.
При строительстве илоулавливающей донной запруды в районе Киевской ГЭС было отсыпано в котлован почти 50 тысяч кубометров грунта, а каменная отсыпка составила около пяти тысяч кубометров. На строительстве подобной подводной плотинки на реке Припять в районе Чернобыля было переработано 170 тысяч кубометров грунта и отсыпано 2,5 тысячи кубометров камня.
На донной запруде у села Осташев было вынуто 290 тысяч кубометров грунта и отсыпано 180 тысяч кубометров камня. "Запрудка" на Киевском водохранилище в районе села Страхолесье "потянула" еще более: было переработано почти полмиллиона кубометров грунта и отсыпано 26 тысяч каменных пород.
Хотя все эти работы шли в экстремальнейших условиях, в "Главречфлот" Украины от заказчиков за весь 1996 год рекламаций не поступило.
Михаил Мосенжник: "Я снимал в Чернобыле жерло реактора с вертолета. Тогда от радиации у меня засветились почти все пленки"
Николай СИДАШЕНКО "Факты" 28.03.2002
Известный в прошлом фотожурналист, ныне генеральный директор Киевского рекламно-информационного центра "Сенс" упорен и последователен и славится тем, что каждое дело обязательно доводит до конца
У Михаила Мосенжника в этом году три юбилея. Исполнилось десять лет основанной им газете "РИО", пять лет созданному его стараниями международному теннисному клубу "Наука" и 85 лет газете "Киевская правда", с которой для него, Михаила Мосенжника, и начиналась журналистика.
"Снимал я жерло реактора с вертолета, когда его засыпали песком и химикатами"
- Михаил Юзефович, как так получилось, что, окончив Киевский политехнический институт по серьезной и востребованной специальности, вы вдруг круто изменили свой жизненный маршрут и ушли в фотожурналистику?
- Знаете, гены - очень серьезная штука. Мы их носим в себе, не замечая. А они тикают, тикают, а потом раз ... и взрываются. Так и со мной произошло. Мой отец - известный фоторепортер ТАСС и газеты "Молодь України". Поэтому, конечно, в доме всегда сушились пленки, стоял наготове фотоувеличитель. Я вырос в этой "фотообстановке", но никогда не думал, что фотожурналистика на какое-то время станет моей основной профессией. Тем не менее так случилось. На последних курсах КПИ я работал в фотолаборатории института. А потом взял и ушел в газету. Наверное, просто захотелось прожить жизнь как-то иначе, интереснее, что ли.
- Ну и как, стало интереснее?
- Конечно. Я пришел в "Киевскую правду" в качестве внештатного фотокорреспондента. При тогдашнем "победившем социализме" это была одна из немногих капиталистических профессий. Никто тебе ничего не должен, а ты, если хочешь что-то заработать, должен сделать снимки лучше, чем штатные газетные репортеры. Снимал отцовской старой "лейкой" - никакой аппаратуры, конечно, газета внештатникам не выдавала.
Помню свой первый фоторепортаж. Посевная, Барышевский район, чисто поле и меня в нем высаживают из "газика", говорят: "Ну, вы тут снимайте", и газик уезжает. Стою один в чистом поле и понятия не имею, что делать. Я - абсолютно городской житель и "озимые", "посевная", "жатва" были для меня не более чем красивыми словами. Пришлось учиться, пришлось въезжать в тему.
- Въехали?
- Конечно, я во все, за что берусь, стараюсь въезжать. И начатое дело всегда довожу до конца. Очень скоро стал штатным фотокором, снимки охотно публиковали и не только в "Киевской правде". А потом наступил Чернобыль. Именно наступил. Потому что для меня жизнь как бы разделилась на две эпохи -- до Чернобыля и после. В день катастрофы я был в Иванковском районе, возили с местным начальством делегацию японцев. У японцев были карманные дозиметры, и они вдруг очень заволновались и попросили прервать поездку и везти их обратно, в Киев. А на трассе уже было очень много милицейских и военных машин. В тот же день я понял, что случилось что-то ужасное. Через несколько дней редакция направила меня снимать ликвидацию аварии.
Знаете, я вообще не люблю этого вспоминать, даже негативы тех лет запрятал подальше. Какая-то защитная реакция срабатывает. Я ездил туда практически каждую неделю, пока уже редакционное начальство не запретило. Снимал жерло реактора с вертолета, когда его засыпали песком и химикатами. У меня тогда от радиации засветились почти все снимки. Про личный дозиметр я не говорю, зашкаливало. А летел я в одном вертолете с высоким начальством. Но я-то слетал всего раза два, а ему приходилось летать по нескольку раз в день. Прекрасно сознавая, насколько это опасно. Так что не стоит их сейчас огульно шельмовать.
А с другой стороны, помню, как сооружали дорогу к реактору. Едут самосвалы и вываливают на дорогу бетон. А возле реактора его разравнивают молодые солдаты. И всей защиты у них - только респираторы. Самосвалы делают один рейс, потом на помывку и дезактивацию. А солдаты стояли часами. Живы ли они сейчас? Сомневаюсь...
Запомнился один снимок, он потом обошел многие газеты Союза и зарубежья. Это когда закончили строить стену вокруг реактора, и строители на самом верху этой стены оставляли свои автографы. Ну и я с ними полез. Радостные все были, возбужденные, чуть "Победа!" не кричали. И снимок получился, как своего рода повторение знаменитого снимка рейхстага с нашими солдатами и автографами.
Вот только не знали мы тогда, у реактора, что еще ничего не кончилось. Тем не менее, нужно отдать должное тем людям -- они спасли планету от ужасающей катастрофы. Спасли ценой своих жизней, здоровья. И мне очень противно видеть, как целый ряд наших политиков сейчас спекулирует на этой теме, собирает политический капитал вместо того, чтобы просто помочь этим людям достойно жить. Это просто низко. Хотя, конечно, Чернобыль всех нас тогда заставил задуматься о том, как жить дальше.
"Для киевлян "РИО" стала повседневным и незаменимым инструментом"
- И как вы жили дальше?
- А дальше перестройка, независимость. Понимание того, что именно сейчас открылись возможности сделать что-то новое. Что в изменившейся стране нет очень многих необходимых для современного общества элементов. В том числе и рекламы. И тогда мы с друзьями создали первую в Украине бесплатную рекламную газету "РИО". Это был достаточно рискованный шаг - создать бесплатную газету с миллионным тиражом. Но с меньшим тиражом не было смысла выходить на рекламодателя.
Мы поставили себе цель: наша газета должна быть в каждом почтовом ящике Киева, то есть тираж должен быть один миллион. И все десять лет существования газеты мы этого правила придерживались. Какие бы мы времена ни переживали, как бы тяжело не было, но "РИО" всегда выходила тиражом в один миллион экземпляров. И это принесло свои плоды. Сейчас для киевлян "РИО" стала повседневным и незаменимым инструментом. Нужно что-нибудь купить - "РИО", замок сломался, батареи потекли - в "РИО", потому что до сантехника или слесаря в жэке не дозвонишься. В общем, газета стала необходимой, востребованной и прибыльной. Появилась возможность реализовывать и другие проекты.
- Какие, например?
- Например, международный теннисный клуб "Наука". Играли с друзьями в теннис и поняли, что в Киеве негде нормально и активно отдохнуть. Если есть хороший корт, то нет сопутствующей инфраструктуры, то есть бани, бассейна, ресторана, где можно было бы поесть после занятий. Или есть инфраструктура, но нет хороших кортов.
Подумали мы с моим партнером, Людмилой Пятыгиной, посчитали и сделали "Науку", на которой теперь любят отдыхать киевляне и на которой проходят такие серьезные теннисные турниры, как, например, кубок Дэвиса. Три корта с современным покрытием, аналога которому в Украине пока нет. И полная инфраструктура с рестораном, сауной, салоном красоты, тренажерным залом... Полный комплекс для тех, кто хочет заниматься спортом. Пять лет уже "Науке", востребована, работает, приносит прибыль.
"Наблюдая нашу парламентскую жизнь, только диву даешься, чем люди занимаются!"
- Михаил Юзефович, а почему вот так получается? Придумали что-то предприниматели, посчитали, сосредоточились, построили - работает. А с государством нередко наоборот. Десять лет уже думаем, а в результате "маємо, те що маємо".
- Знаете, тут банальные истины. Чтобы сделать что-то, нужно работать и не отвлекаться ни на что другое. Полностью отдаваться этому делу. Немного даже зашоренным быть, только свою цель видеть. Потому что в жизни много всяких интересных вещей, но если на них распыляться постоянно, то никакого успеха не добьешься. А наши парламентарии - те, кто больше всех ответствен за проект под названием "Украина", - как-то очень хаотично работают. Как будто они в парламент пришли не законы принимать, а счеты сводить. Я уже не говорю о том, что создается впечатление: в основном они работают не на страну, а на себя.
Но если проанализировать и совокупность обсуждаемых законопроектов, то ведь ни системы в них никакой нет, ни логики. То надуманные языковые проблемы, то вдруг проблемы рекламы, то в последнюю очередь бюджет, который тоже какой-то странный, немотивированный.
А все эти спикериады и нежелание создать работоспособное большинство? Да если бы предприниматели так работали, давно бы уже прогорели. Ведь ни у кого из нас нет резерва времени. Ни у предпринимателей, ни у депутатов, ни у народа. Не успеешь пробиться на рынок - пропадешь, другой займет эту нишу. Не успеет Украина занять позиции в мире, их займут другие. И нет у депутатов никаких четырех лет запаса. Есть десять лет опоздания. Поэтому в работу нужно включаться с ходу, с колес. Но, к сожалению, у нас депутатский мандат - это часто не право работать для страны, а привилегии определенные, стиль жизни, неприкосновенность.
Я готов держать пари, что если бы сейчас отменили депутатскую неприкосновенность, то из четырех с половиной тысяч нынешних кандидатов в депутаты больше половины свои кандидатуры бы поснимали. Вообще, наблюдая нашу парламентскую жизнь, только диву даешься, чем люди занимаются! Бесконечные дрязги, склоки, драки даже, а главные вопросы не решаются.
Политика в последнее время превратилась в какую-то виртуальную игру. Сплошные мнимости: мнимые рейтинги, мнимые социсследования, мнимые партии. А в итоге - мнимое развитие. Я сторонник реальной политики - политики дел, а не мнимостей. Это даже уже и не политика, а менеджмент - социальный, экономический, системно-государственный. Менеджер - это специалист, которого нанимают для управления процессом. Такой должна быть и наша власть. И власть, если ей не нравится народ, уволить его не может. Обратный же вариант вполне нормален.
- А каковы, на ваш взгляд, будут результаты этих парламентских выборов?
- Я убежден, что здравый смысл у народа восторжествует, что будут избраны депутаты, которые смогут быстро сформировать работоспособное большинство. Ведь что такое большинство? Это команда единомышленников, которая может дискутировать между собой цивилизованно, но может и работать сообща.
Я уверен, что Украина станет процветающим государством. Но к этому процветанию можно идти или по прямой дороге, или двигаться зигзагами, как двигалась бы повозка с лебедем, раком и щукой. Я думаю, что народ все-таки выберет тех, кому ближе первый путь.
Дата: 2019-04-23, просмотров: 261.
