В первые месяцы после катастрофы, летом 1986 года, начались регулярные концерты артистов в 30-км зоне Чернобыля. Сразу у многих возник вопрос: а зачем?
Казалось, что в ходе выполнения ответственных заданий по ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС участникам работ, в том числе и личному составу частей и соединений было не до концертов, даже с участием таких выдающихся артистов эстрады как А.Б. Пугачева, И.Д. Кобзон, Валерий Леонтьев, Роза Рымбаева, София Ротару и др.
Это объяснялось тем, что происходил отрыв личного состава от выполнения всегда срочных приказов и распоряжений вышестоящего начальства, был возможен срыв запланированных мероприятий и др. Тем более ликвидаторы не нуждались, как представлялось, в положительных эмоциях, дополнительной "подзарядке" необходимой энергией, "допингом" для завтрашней тяжелой и опасной работы.
Кроме того, всем было ясно, что нахождение артистов в 30-км зоне сопровождалось их радиоактивным облучением. Зачем ненужный риск со здоровьем у ведущих артистов эстрады? Можно ли это компенсировать чем-то?
Но в то же время все прекрасно помнили о значительном вкладе артистов в победу в Великой Отечественной войне.
Все мы слышали, читали, смотрели множество кинофильмов о фронтовых бригадах артистов, несших теплоту своих сердец, согревающих загрубевшие души солдат от постоянных боев с противником, стремления вражеской авиации "стереть" не только города и села страны, но и втоптать в грязь души бойцов. При этом не надо забывать, что они были оторваны от своих домашних очагов, родных и близких длительное время. Причем память об артистах военных лет в наших сердцах не меркнет. Все больше и больше открывается фактов и деталей, демонстрирующих неоценимый вклад воинов "духовного" фронта в общую победу над врагом.
Можно ли сравнить необходимость концертов во время Великой Отечественной войны и в зоне ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС?
А что в Чернобыле? Враг был невидим. Пребывание личного состава в опасной зоне ограничено по времени и дозовым нагрузкам. Никто не погибал. Велся тщательный контроль за состоянием здоровья ликвидаторов. Не летали вражеские самолеты, снаряды. Не свистели пули. В оборудованных комнатах отдыха общежитий, в казармах воинских частей были установлены телевизоры, лежали газеты, журналы. Круглосуточно работали телефонные станции. С Чернобыля, да и с других мест 30-км зоны можно было позвонить в любой регион огромной страны. Причем, телефонистки "давали" чернобыльцам "зеленую улицу".

8 сентября 1986 года в поселке Зеленый Мыс, где строился город для сотрудников, обслуживающих Чернобыльскую АЭС, состоялся концерт Аллы Борисовны Пугачевой.
Вот как вспоминает об этом Н. Исаев, участник ликвидации последствий катастрофы /монография "Дела давно минувших дней ...", г. Обнинск, 96 г./: "Алла Пугачева вышла на сцену в черных колготках, в коротенькой юбочке, с черным бантиком. Один "прапор" хвалился, что танцевал с ней. Пела она, как всегда, прекрасно, представила Кузьмина, как любимца молодежи. А тем ребятам, что свисали с крыш наверху над сценой, грозила пальчиком и пела: "Эй, Вы там наверху, все начальнику станции скажу!"
Алла Борисовна начала выступление с приветствия героев Чернобыля, с заверением в том, что узнала надежных парней, на которых можно положиться. Сообщила, что она приехала петь веселые песни, а не отпевать нас (концерт записывали работники Украинского телевидения)".
Нашему коллективу также представилась возможность побывать на этом историческом концерте (для Аллы Борисовны) и быть свидетелями несравненного и самобытного исполнения песен, импровизаций, ее задушевного и искреннего общения с ликвидаторами при исполнении песен.
На мой взгляд, это был апогей в гражданском творчестве Пугачевой. Пусть она не обижается на "апогей". Гражданское творчество Аллы Борисовны - это одна из блестящих граней ее таланта. Она и сейчас прекрасна как артистка, по прошествии многих лет к ней пришла зрелость. Но тогда это воспринималось как родство душ с Аллой Борисовной в тяжелые и тревожные дни для нашей Родины. Это был благотворительный концерт ее группы. Она была вместе с нами. И сегодня я продолжаю считать, что она также является участником ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС.

Так вот о концерте. Успех был колоссален! Летний кинотеатр был забит до отказа. Крыши близлежащих зданий также были заполнены. Это был "бельэтаж"! Мы немного опоздали к началу концентра. Вынуждены были искать хоть какую-то прогалину среди стоявших и постоянно двигающихся ликвидаторов. Наконец-то мы притащили какие-то ящики, приставили их к изгороди кинотеатра и взобрались на них, рискуя ежесекундно свалиться вниз. Но об этом мы не думали. Все взоры были направлены на сцену, где уже "колдовала" Пугачева! При этом мы не забывали посматривать и на крышу сцены, где "устроились" несколько смельчаков (наверное, "высотники") и свисали сверху. С одной стороны мы им откровенно завидовали за их находчивость и возможность увидеть и услышать исполнителей сверху. С другой стороны нас тревожила прочность крыши, так как число "высотников" все время увеличивалось.
Но особая зависть, "белая" конечно, была у всех ликвидатором (мужчин), наблюдавших за мгновениями, когда Алла Борисовна пела и танцевала с прапорщиком! Это было прекрасно! Он был коренаст, в полевой форме, без головного убора. От его фигуры веяло силой и уверенностью, как от настоящего чернобыльца! О том, что на нем может быть загрязненная радионуклидами одежда, и он способен загрязнить Аллу Борисовну, мы не думали.
Во время танца Аллы Борисовны с прапорщиком, аудитория замирала и зрителям казалось, что это они танцуют с Аллой, т.е. на месте этого счастливчика. После таких танцев раздавались особенно мощные аплодисменты.

Так что же произошло с априорными рассуждениями о необходимости концертов в то грозное время?
Апостериорно, в действительности, все оказалось наоборот. Концертная деятельность артистов была просто нужна, была свежим горным воздухом. Это был глоток чистой родниковой воды! Это была просто потребность для дополнительной мобилизации внутренних ресурсов человеческого организма. В подтверждении этого приведу достоверную информацию.
В ходе ликвидации последствий катастрофы в Чернобыле я обратил внимание на одно обстоятельство, которое несколько озадачивало. Обращаясь к отдельным офицерам, я чувствовал их определенную заторможенность. Да! Это были прекрасные специалисты! Я их знал раньше, до Чернобыля. Но там, где нужна была мгновенная реакция, безошибочный ответ, единственно верное решение, получалось не всегда так, как хотелось.
И только потом, спустя примерно месяц после пребывания в оперативной группе в условиях высоких уровней радиации, я почувствовал, что со мной тоже что-то происходит. Реакция моя замедлилась. Толковые решения принимать стало сложнее. Разъяснение случившегося пришло уже после Чернобыльской командировки. Я "созрел", виной всему этому было радиационное воздействие на мой организм.

Но вернемся к последствиям концерта Аллы Борисовны в Зеленом Мысе. На следующий день и все последующие дни пребывания в Чернобыле (более одной недели) самочувствие мое значительное улучшилось. Я вновь обрел частично "утраченные" свойства, как специалиста, так и руководителя. Чудес на свете, как вы понимаете, не бывает! На все есть свои определенные причины.
Уже потом, в Москве, я понял, что единственным фактором, способствующим обретению мною прежней "формы" был концерт Аллы Борисовны! Вы, конечно, можете не поверить. Да и я, как научный сотрудник понимаю, что это не та выборка, на основании которой можно утверждать о результатах радиоактивного воздействия на организм. Но я не медик. Это не моя область научных исследований...
Но верим же мы Кашпировскому? И другим экстрасенсам! Почему в тот момент, на концерте в поселке Зеленый Мыс мой организм, очарованный и восторженный Аллой Борисовной, не мог встрепенуться, собрать все свои оставшиеся внутренние силы и не побороться с радиационным воздействием?

В настоящее время я этому верю! Поэтому с полным основанием считаю, что концерты в Чернобыльской зоне были полезными и эффективными. Не зря говорят: "Век живи, век учись!"
В заключение необходимо отметить, что и творческая деятельность в чернобыльской зоне так же, как и другие мероприятия планировалась, организовалась соответствующими органами управления. Отчет о проделанной работе направлялся в соответствующие инстанции.

Дьяченко А.А., полковник в отставке, кандидат технических наук,
ведущий научный сотрудник научного Центра ФПС России.
Участник ликвидации последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, 1986 год,
Член Союза писателей России.

"В Чернобыль мы ехали, как на обычный крупный пожар. Но жизнь нам спасли таблетки йодистого калия"
Владимир ШУНЕВИЧ "ФАКТЫ" 26.04.2000

Вспоминает начальник Управления государственной пожарной охраны ГУ МВД Украины в Киевской области генерал-майор внутренней службы Василий Мельник

"О взрыве реактора мы не знали"
- В апреле 1986 года, - рассказывает Василий Петрович, - я работал начальником отдела службы пожаротушения и подготовки личного состава Управления пожарной охраны Киевщины, имел звание майора.
Звонок о пожаре на станции поступил на наш центральный пункт пожарной связи через одну-две минуты после начала аварии. Дежурный сразу же позвонил мне домой. Я дал команду на выезд оперативной группе штаба пожаротушения, быстро оделся, заглянул в комнату, где спала семилетняя дочка. "Пожар на атомной? Господи!" - тихо всплеснула руками жена.
У подъезда нашего дома на Виноградаре меня ждала новенькая красная "Волга". В ней, кроме водителя, сидели члены штаба пожаротушения - подполковник внутренней службы Василий Васильевич Денисенко, офицеры Леонид Алексеевич Осецкий и Станислав Васильевич Юзишин.
По радио нам сообщили о пожаре в машинном зале. Представляете, гигантское помещение с 850-метровым пролетом, в нем - огромные турбогенераторы, которые охлаждают взрывоопасный водород, сотни тонн масла...
Пока мы мчались из Киева, а это 130 километров пути, на кровле четвертого и соседнего третьего энергоблоков уже боролись с огнем поднятые по тревоге караулы военизированной пожарной части N 2 по охране ЧАЭС, ВПЧ N 6 по охране города Припяти, на станцию летели машины из соседних районов.
Все время держал ситуацию под контролем. На меня свалилось бремя обязанностей руководителя тушения пожара (РТП)-3. Первыми были Правик и Телятников, впоследствии удостоенные звания Героя Советского Союза. Я дал команду по радио вызвать дополнительные силы пожарных из Киева.
Примерно в три часа ночи въезжаем на территорию станции со стороны ВПЧ-2. Ворота закрыты. На прапорщиках-охранниках - костюмы Л-1, так называемая одежда химзащиты. Мы поняли, что радиация повышена. До этого нам никто ничего не говорил, дозиметрических приборов в автомобилях не было. Это теперь все есть. Но тогда считалось, что такая авария невозможна.

"Над четвертым наблюдалось странное свечение"
- Над станцией стояла чудная теплая, наполненная запахами весны ночь, - продолжает Василий Мельник. - Нигде ничего не горело. Только над реактором струился пепельного цвета дым и стоял столб какого-то странного, не похожего на огонь свечения.
"Что может там гореть?" - спрашиваю Денисенко. Василий сам удивляется: пылающий битум на кровле погасили караулы Правика и Кибенка. Других горючих материалов там не должно быть. Об этом Денисенко знал еще со времени строительства.
"Вначале раскаленный реактор пытались тушить... водой"
- Под утро, в четыре тридцать, приехали заместитель начальника Главного управления пожарной охраны МВД Украины полковник Гурин, заместитель начальника нашего управления Иван Захарович Коцюра. В 4.50 мы доложили в Киев, что пожар локализован, т.е. он уже не может распространиться. А в шесть тридцать пять, после дополнительной разведки по всем объектам, мы убедились, что с огнем покончено.
Больно было смотреть на разрушенное здание четвертого реактора. Я послал старшего лейтенанта Сазонова - подчиненного майора Телятникова - за таблетками йодистого калия. И заставил выпить таблетки всех, кто был со мной. Возможно, именно они спасли нам жизнь. Ибо самочувствие некоторых стремительно ухудшалось.
Утром поступила команда совершить передислокацию всех сил, съезжающихся в город Припять. Там на базе местной СВПЧ-6, возглавляемой Александром Ивановичем Ефименко и где служил герой-начкар Виктор Кибенок, формировался первый сводный отряд пожарной охраны. Каковы могли быть его обязанности -- еще никто не знал. Но эти люди должны были в случае необходимости безотлагательно действовать.
Со стороны Правительственной комиссии мы получали очень много вводных. Порой даже нереальных. Например, поступила команда поднять с помощью механической лестницы на разрушенную крышу пожарный рукав и заливать водой раскаленное нутро реактора. Но из-за кошмарного уровня радиации люди могли работать там не более пяти минут. За это время такую операцию не выполнить. Пытались также набросить, подняв вертолетом, на горловину реактора гигантское, сваренное из трубы большого диаметра кольцо с отверстиями. К нему крепилось несколько рукавов для подачи воды. Но от ветра они начали вздыматься ввысь, словно воздушные змеи, и могли коснуться лопастей винта.
Потом специалисты сказали: хорошо, что этот замысел остался неосуществленным, ведь мог произойти взрыв водородной бомбы - почему мы и спешили откачать воду из подреакторных помещений...

"После остановки исправного энергоблока начал резко расти радиационный фон"
- В ночь с 27 на 28 апреля перед нами поставили задачу передислоцировать к пруду-охладителю со стороны третьего и четвертого реакторов автомобильную насосную станцию для подачи воды.
Отправились мы туда на разведку с заместителем начальника УПО области Иваном Захаровичем Коцюрой и дозиметристом из Москвы. Видим, берег везде слишком высок - машина не возьмет. Высокомерный москвич не соглашался: "Признайтесь, что не хотите дать воду, радиации испугались. А никакой радиации нет, она здесь в норме..."
Вдруг прозвучал взрыв. Грохнуло так, что, казалось, Вселенная содрогнулась, а не только вентиляционные и прочие технологические трубы, которые угрожающе загудели и завибрировали. Вот тут мы таки испугались и спрятались под мостик. Потом выяснилось, что срочно останавливая какой-то энергоблок, сработали предохранительные клапаны аварийного выпуска пара. А в тот момент наш безмятежный дозиметрист бросил взгляд на прибор и побледнел. "Быстрее в машину!" - воскликнул он и стремглав бросился к "уазику". Мы -- вслед за ним в кабину. Смотрю на дозиметр, а стрелка неуклонно ползет вправо: 800, 900, 1000... На мосту перед городом Припять - 1200. Чего - рентген или миллирентген - до сих пор не знаю, не специалист в этой радиации, нас не учили. А москвич не сказал.
Вернулись мы в часть, помылись. Полотенец не было. Вытерлись майками. Ни переодеться, ни респираторов - ничего не было. А обязанности выполнять надо. Выдали нам "карандаши" - индивидуальные карманные дозиметры. Они показывали, что фон нормальный. Ибо были... без батареек. Но раздумывать о радиации у нас не было времени.
На второй или на третий день приехал начальник УПО полковник Трипутин. В момент аварии он находился в Харькове в командировке. Поступила команда сводный отряд перевести в Чернобыль. А здесь, в Припяти оставить минимальное, самое необходимое количество людей и техники.
30 апреля нас, 12 пожарных-киевлян и 20 припятчан, отправили автобусом в Иванков на медицинский осмотр. Сказали, что нас осмотрят, а потом вернемся назад. Мы ощущали дикую усталость. Ведь несколько ночей не спали. Немного тошнило. Спасало, наверное, то, что мы были молодыми, крепкими.
По пути в Иванков завернули к Березовому Гаю на ПУСО (пункт санитарной обработки. - Авт.). Там мы помылись. Работникам милиции выдавали чистую форму. А нам посоветовали свою старую вытряхнуть в поле и надеть снова. Я как старший группы возмутился: что за дискриминация? Мы ведь с передовой, из-под реактора едем! В сердцах швырнул далеко в поле фуражку. Обидно было за людей.

"Телятников был трезв. А меня от радиации шатало, словно пьяного"
- В Иванкове мне удалось уговорить медиков отпустить нас в Киев, - продолжает рассказ Василий Мельник, -- где в Октябрьской больнице к тому времени уже развернули небольшое отделение лучевой терапии. Там нас ждали.
В этой суете мы как-то не позаботились о питании. Поначалу есть не хотелось из-за тошноты. Но потом очень захотелось. Денег ни у кого не было. Кто-то из наших сумел раздобыть буханку хлеба, селедку и бутылку самогонки.
- Кстати, до сих пор ходят разговоры о том, что в те дни даже водителям, работающим возле станции, давали спиртное...
- Бред. Никто там спиртного не давал. Может быть, отдельные любители сами привозили с собой. И майор Телятников, вопреки утверждениям некоторых авторов публикаций, в ту страшную ночь приступил к исполнению обязанностей абсолютно трезвым. Подчеркиваю: в ту ночь я сам близко видел его, не верьте врунам.
Так вот, разделили мы тот хлеб и селедку по кусочку на двенадцать человек. Бутылку пустили по кругу. Немного подкрепились.
В Дымере в пожарной части помылись в сауне, переоделись в куцые простенькие спортивные костюмы. Носки достались только шестерым. Больше не было. И в таком странном виде (хорошо, что был вечер) приехали в Киев, прямо в больницу. Там нас осмотрели, одного или двух оставили, остальных отпустили по домам.
Дома я часа три поспал, затем переоделся в резервную форму и поехал на работу.
2 мая после партсобрания в УВД области подходит ко мне секретарь парткома Пилипчук: "А что это тебя, голубчик, водит, что ли?" "Да нет, - говорю, - все в порядке". Хотя, признаться, чувствовал себя как-то не очень хорошо. "Пойдем в машину, подвезу". "Да нет, спасибо..." "Садись-садись..." Я в кабину. А Пилипчук - водителю: "В госпиталь МВД!"
Все. Положили. А я ведь не один такой, с острой лучевой болезнью. Назвал фамилии товарищей, их всех вызвали и тоже госпитализировали. Недели четыре мы там лечились. Спасибо докторам, до сих пор живы. Не все, к сожалению...
В те первые дни я, по подсчетам дозиметристов, получил дозу облучения свыше 80 бэр, то есть более трех армейских "норм". В последующие месяцы и годы еще примерно столько же.

"Жена отказалась меня покинуть"
- Но, поверьте, в то тревожное время как-то об этом не думалось. Волновало другое - судьба семей. Особенно в первые дни мая, когда ветер повернул на Киев и уровень радиации в столице значительно повысился.
Я позвонил жене, кажется, 2 мая из госпиталя: "Бросай, Лида, работу, забирай Наташу и вывози". А она: "Я тебя не брошу". Что же делать? Подруга Лиды ехала к родителям в Полтавскую область. Забрала и нашу дочурку. Электричкой они доехали до Миргорода. А уже туда мой брат, живущий в Донецкой области, прислал машину. Там Наташа пробыла все лето. Худенькая сделалась - как былиночка. Тосковала за нами, да и нам с Лидой без нее было тяжело.
- А если завтра снова война? (Люди, чья родина стала зоной отчуждения, так и говорят "до войны", "после войны", имея в виду Чернобыль. - Авт.)
- Ну, я думаю, второго Чернобыля не случится. Для этого очень много сделано и делается.
- Это на станции. Но значительную часть территории зоны отчуждения занимают леса, а их хозяин - предприятие "Чернобыльлес" объявлено банкротом. Лес без ухода и присмотра - это пороховая бочка!
- Да, это последствия тяжелой экономической ситуации в стране. Нас, пожарных, они тоже не обходят. Конечно, если у гражданских коллег трудности, большая нагрузка ложится на наши плечи. Но нам не привыкать. На то погоны носим.

"Мы даже спали в респираторах! Снимали их, только чтобы поесть"
Елена СМИРНОВА "ФАКТЫ" (Донецк) 28.04.2009

Вспоминает экскаваторщик Иван Лазарь - единственный из донецких ликвидаторов аварии на Чернобыльской атомнойстанции, которого наградили орденом Ленина.
Экскаваторщик "Донецкшахтостроя" Иван Лазарь дважды прошел "ядерные испытания". В 1960 году во время службы в армии рыл обводной канал вокруг радиохимического завода в Челябинске-40, где 29 сентября 1957 года произошел ядерный взрыв. А в 1986 году 11 дней отгребал машиной землю, извлеченную из-под потерпевшего аварию реактора четвертого энергоблока Чернобыльской АЭС.

"Вместе с напарником пили воду из краника на компрессорной станции - возле реактора"
- Если бы я рассказал начальству, что три года служил в Челябинске-40, где устранял последствия аварии, меня не командировали бы на ЧАЭС, - рассказывает 72-летний Иван Лазарь. - Но, во-первых, в 1986-м я был еще связан подпиской о неразглашении военной тайны. А во-вторых, не мог отказаться: я же коммунист - в КПСС вступил еще в армии.
Как значится в выписке из маршрутного листа Ивана Лазаря, с 12 по 22 мая 1986 года он работал в третьей зоне, на расстоянии 130 метров от аварийного реактора. "Ежедневно по 6 часов занимался зачисткой котлована, из которого проходил штрек под аварийный реактор... После выполнения работ в III зоне ЧАЭС ежедневно на промышленной площадке г. Чернобыля выполнял погрузоразгрузочные работы продолжительностью до 6 часов в день - в зависимости от объема работ".
- Руководители треста "Донецкшахтострой" поехали в Чернобыль еще раньше нас: чтобы обозначить фронт работ для сводного отряда шахтопроходчиков, которые рыли штрек под аварийный реактор, - продолжает собеседник. - Через этот штрек из специальной установки в котлован под четвертым энергоблоком подавали специальную смесь - для охлаждения аварийного реактора. Те мои начальники уже все умерли. Моего напарника-экскаваторщика тоже нет в живых. Но он курил! А снимать респиратор в Чернобыле было запрещено. Мы даже спали в респираторах, поел - и сразу надел.
Работать приходилось на улице, а до 15 мая ликвидаторов еще и кормили под открытым небом. Рацион полевой кухни был небогатым: банка неразогретой тушенки, хлеб и чай. Но больше всего людям не хватало воды: первые дни ликвидаторам давали с собой на работу по пол-литровой бутылочке минералки. А после жирного сухого пайка людям, бегавшим по солнцепеку в спецовках, перчатках, кепках и респираторах, так хотелось пить...
- Нам ведь было приказано повсюду передвигаться бегом - считалось, что так меньше радиации "хватаешь", - объясняет Иван Лазарь. - И по галерее, соединяющей третий и четвертый блоки, и в бульдозер я заскакивал бегом. Пока экскаваторщик насыпал землю, которую выдавали на-гора вагонеткой четыре наших проходчика, прокладывающие штрек под аварийный реактор, я, как приказали, прятался на компрессорной станции - возле здания четвертого энергоблока. Когда экскаваторщик давал мне сигнал к работе, я бежал к бульдозеру и отгребал землю, а он бегом прятался. После пробежки все пересыхало во рту. В компрессорной мы нашли краник. Из него бежала вода. Откуда она поступала, мы ни у кого не спрашивали. Но воду пили...

"Услышав, что мы возвращаемся из Чернобыля, хозяин, впустивший нас во двор, больше из хаты не показывался"
К счастью, вскоре шахтопроходческий отряд переселили в здание интерната, где в столовой было организовано горячее питание. Суточную норму питьевой воды увеличили.
- Кормили на убой: красная икра - ешь, сколько хочешь! - бывший ликвидатор сглатывает слюну, нахлынувшую от "вкусных" воспоминаний. - Вот только тогда есть не хотелось. Пробегаешь смену под реактором, потом - в душ. Мылись холодной водой: говорили, что горячей "радиацию" смывать нельзя. Затем бегом на промплощадку - разгружать технику, которую после аварии везли в Чернобыль со всего Союза. После чего - влажная уборка в комнате, где мы жили. С ног валились от усталости. Наш отряд, шесть человек, должен был работать на станции месяц, в зоне реактора - по три часа в день. Но вторая смена не подъехала. Потому мы трудились по шесть часов, из-за чего нас пораньше отпустили домой, уже через 11 дней. Я ехал в "Газели", с экскаваторщиком и водителем.
Дорога домой пролегала через Киев. Город поразил совершенно пустыми улицами! В полдень, с трудом отыскав гаишника, ликвидаторы спросили дорогу в винный магазин. Возле этого заведения дончане и увидели впервые жителей украинской столицы. Бойкий водитель "Газели" вызвался обойти длинную очередь, предложив попутчикам не скупиться. Денег ликвидаторы не пожалели: суточные в Чернобыле составляли 100 рублей - зарплата горного инженера по тем временам! Однако "взятка" не потребовалась. Водитель вернулся уже через 10 минут, едва волоча сумку со спиртным и закуской. Оказалось, что он, одетый в белую робу "атомщика", сразу отправился к завмагу и сказал, что едет "с реактора".
- Однако в следующий раз подобное признание сыграло с нами злую шутку, - улыбается Иван Лазарь. - К вечеру, когда мы проезжали одно из сел Полтавской области, местный житель, встретившийся по пути, разрешил переночевать у него во дворе. Припарковав машину, мы пригласили хозяина отужинать вместе с нами. Увидев полную сумку "дефицитов" (пиво, водка, вино, колбаса), селянин оживился. Но услышав, что мы возвращаемся из Чернобыля, он зашел в хату и больше из нее не показывался.
"Атеросклероз, два инсульта, зоб щитовидной железы..." - перечисляет пенсионер, свои многочисленные диагнозы, посыпавшиеся на него, как из рога изобилия сразу по возвращении из Чернобыля. Последствия для здоровья, может быть, и не были бы столь тяжелыми, если бы Иван Лазарь в свое время не участвовал в ликвидации еще одной атомной аварии - на печально знаменитом радиохимическом заводе "Маяк" в Челябинске-40.
- Выжженный лес - первое, что бросилось мне в глаза, когда я приехал для прохождения армейской службы в Челябинск-40, - вспоминает Иван Лазарь. - Писать об этом домой было бессмысленно - военная цензура все равно бы все вымарала. К тому же сразу по прибытии на место службы мы дали подписку о неразглашении военной тайны в течение 25 лет. Впервые поделился своими армейскими впечатлениями спустя 30 лет, уже после Чернобыля, с соседом по больничной палате. Выяснилось, что этот пациент тоже служил в Челябинске-40. Кстати, до 1989 года этого промышленного городка на Урале, расположенного в 40 километрах от Челябинска, не существовало на карте СССР...
По официальным данным, 29 сентября 1957 года на секретном радиохимическом заводе "Маяк" в результате недостаточного охлаждения взорвалась емкость, где хранились отходы отработанного ядерного топлива: стронций-90 и цезий-137. Практически то же самое повторилось в 1986 году на ЧАЭС.
Взрывной волной сорвало и отбросило на 30 метров бетонную крышку толщиной два с половиной метра, покрывавшую емкость с ядерными отходами. Сила взрыва была равна 75 тоннам взрывчатки. Зона ядерного загрязнения по форме напоминала "язык" длиной около 110 километров и шириной - около трех. На промышленной площадке в момент аварии находились почти три тысячи человек: два полка военных строителей и заключенные, отбывавшие наказание на стройке радиохимического завода "Маяк". За сутки их эвакуировали. В течение десяти дней из 23 деревень, попавших в зону загрязнения, выселили более десяти тысяч человек. В первые после аварии годы в результате облучения умерли 200 человек.
Ивана Лазаря призвали в Советскую армию с Донбасса в 1960 году, тогда срочную службу призывники несли три года. В Челябинске-40 они сменили солдат, которые уже отработали три года на ликвидации последствий взрыва.

"Старослужащие рассказывали, что местных жителей эвакуировали на автобусах... голыми"
Ликвидаторы сжигали населенные пункты, снимали верхний слой почвы и вывозили на захоронение. К слову, более 100 тысяч гектаров земли в Свердловской и Челябинской областях России, загрязненных ядерными отходами, до сих пор выведены из хозяйственного обращения. В 1957-1958 годах сельскохозяйственные продукты питания в пострадавшем регионе были запрещены к употреблению.
- "Деды", которых привезли служить в Челябинск-40 сразу после взрыва, нам, "первогодкам" все же кое-что по секрету поведали, - приглушает голос Иван Борисович. - Старослужащие рассказывали, что местных жителей эвакуировали на автобусах... голыми. Одежду велели оставлять для уничтожения. Не знаю, правда это или нет. Но парни, которых призвали в армию в 1957-м и в последующие годы, служили положенный срок. Я все три года службы рыл 40-километровый обводной канал вокруг завода, работал на экскаваторе по восемь часов в день - как все.
Канал предназначался для отведения вод, загрязненных радиоактивными отходами, из переполненного отстойника. Таким образом пытались предотвратить попадание жидких ядерных отходов из отстойника в водоносные слои почвы, питающие природные водоемы. Мера была запоздалой. Согласно рассекреченным данным, атомные комбинаты, возведенные в те годы на Урале, уже давно сбрасывали жидкие радиоактивные отходы в реки и озера. В том числе и в озеро Карачай. В 1953 году местному населению запретили использовать речную и озерную воду для питья. А после засухи, когда Карачай обмелел, налетевшие в 1967 году суховеи подняли с пяти гектаров обнажившегося дна радиоактивную пыль, разнеся ее по площади 1800 квадратных километров, на которой проживали около 40 тысяч человек. По разным данным, в результате использования "мирного атома" на Урале с 1949 по 1967 год повышенному радиоактивному облучению подверглось от 28 по 124 тысяч человек.
Каждый день молодой солдат стройбата Иван Лазарь отгребал экскаватором землю в нескольких сотнях метров от бетонного забора завода "Маяк".
- Медицинского контроля не было: дозиметристы приходили в казарму, когда там находились только дневальный и ротный, - рассказывает Иван Лазарь. - Рядовым не оглашали результаты радиометрии. Но, бывало, кому-то вдруг полностью (вместе с матрасом, подушкой и одеялом) меняли постель. Кому-то давали новую шинель. Мне в армии ни разу ничего не меняли, - облегченно вздыхает собеседник. - Это уже в Чернобыле всех после работы ежедневно переодевали. Мне на ЧАЭС один раз даже бульдозер поменяли, на котором я работал.
Тем не менее с первого по последний день службы у Ивана Лазаря слезились глаза. "Диагноз" доктора был таким: "Раз глаза текут, значит, промываются - это полезно". После армии молодой человек регулярно страдал сильными болями в желудке. Однако избегал докторов. Предпочитал лечиться травами. Чтобы нечаянно не нарушить военную тайну...
А вот после Чернобыля в каких больницах он только не лежал! И сейчас лечится на дневном стационаре. Но пока собеседнику присвоили II группу инвалидности, он почти успел доработать до пенсии по возрасту. Иван Лазарь принял самое активное участие в строительстве нескольких шахт Донецкой области. Теперь орденоносный ликвидатор вместе со своими товарищами по несчастью безуспешно судится за доплаты на оздоровление. В России регулярно финансируется федеральная программа реабилитации людей, пострадавших в результате ядерных испытаний на Урале. В Украине "чернобыльские" надбавки из года в год "вырезают" из госбюджета - нет денег на выполнение этой статьи закона.
- Мои товарищи пострадали в Чернобыле не меньше, - рассуждает собеседник, - но орден Ленина за ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС дали именно мне. Наверное, потому, что еще до поездки на ЧАЭС я уже был награжден орденом Трудового Красного Знамени - за строительство "Южнодоно-Донбасская-3". Ой, не хочу больше об этих авариях вспоминать, - на глаза ликвидатора наворачиваются слезы.
Собеседник не может забыть пустой город без жителей. И брошенную лошадь, пасущуюся возле здания атомной станции. За неприкаянным животным Иван Борисович каждый день наблюдал из окошечка бронетранспортера, доставлявшего проходчиков от административного здания станции ЧАЭС к четвертому энергоблоку. Одинокая лошадка в ядерной пустыне навсегда врезалась в его память...