Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Бреус Алексей Алексеевич
Адрес в Припяти: ул. Спортивная, 17-а, кв. № 74.
Образование - высшее. В 1982 году закончил Московское высшее техническое училище (ныне - университет) им. Н.Э.Баумана по специальности 311 - ядерные энергетические установки (кафедра академика Н.А. Доллежаля, главного конструктора реакторов чернобыльского типа РБМК-1000).

 

На Чернобыльской АЭС - с июня 1982 года. Работал в должности инженера оперативной группы - на рабочих местах оператора установки подавления активности (УПАК) и оператора реакторного отделения (оператор ГЦН), затем - куратором от ЧАЭС на монтаже реактора и оборудования четвертого блока (курирование и приемка работы монтажных и наладочных организаций), после пуска четвертого блока работал инженером управления блоком №4 (ИУБ), затем - старшим инженером управления блоком №4 (СИУБ).
Место работы на 26 апреля 1986 года: Чернобыльская АЭС, старший инженер управления блоком № 4, табельный № 0230.

26 апреля 1986 года
С 0:00 часов до 6:55 утра был дома, в Припяти. В момент аварии спал в своей квартире. Взрыва, шума или чего-то подобного не слышал, хотя окна квартиры выходят в сторону ЧАЕС и из них хорошо видны энергоблоки. Через несколько лет узнал, что моего соседа - пожарного, лейтенанта Петра Хмеля (перенес ОЛБ-2 - острую лучевую болезнь 2-ой степени), ночью разбудили и забрали на четвертый блок, но шума в коридоре тоже не слышал. Спал.
К 7 часам утра подошел к автобусной остановке напротив бассейна "Лазурный", откуда должен был уехать на работу на ЧАЭС. На работу выходил в соответствии с действовавшим в то время графиком сменной работы - у меня был первый их трех рабочих дней после двух выходных (работал во второй смене, или смене "Б-2").
На остановке было очень много людей. Подумал, что с автобусами какая-то задержка. Не доходя до остановки, на другой стороне улицы увидел "дежурку" - дежурный автобус начальника смены станции. Начальник смены турбинного цеха (НСТЦ) В.Г. Усенко позвал меня к "дежурке", и я сел в нее, радуясь тому, что не придется ехать в забитом автобусе, которого все еще нет. Сразу после этого "дежурка" поехала на станцию.

7:00-7:15
Ехали на дежурном автобусе ("Кубань") от остановки до административно-бытового корпуса первой очереди (АБК-1) обычным маршрутом: мимо открытых распределительных устройств (ОРУ) пристанционных электросетей.
Подъезжая к ОРУ, увидел из автобуса разрушенный блок и таким образом узнал об аварии. До этого никто ничего мне не говорил об аварии, в автобусе почти не разговаривали. Впервые в жизни ощутил, что означают слова "волосы встают дыбом". Вид разрушенного блока навел на мысль о многочисленных жертвах под развалом, подумалось о "братской могиле". Появилось недоумение: зачем нас сюда привезли, что здесь еще можно делать?
В автобусе кроме меня ехали: С.В. Камышный (ОЛБ-2), В.Г. Усенко (ОЛБ-2), В. Добрынин (ОЛБ-2), В.Г. Ковалев (ОЛБ-2), А.И. Бибиков (ОЛБ-2), А.Г. Бакаев (ОЛБ-1), А.Ф. Колядин, Г. Каюда, А. Радько и еще пара человек, не помню - кто именно.

7:20
На контрольно-пропускном пункте, который находится на АБК-1 (КПП-1), на территорию станции пропустили только тех, у кого пропуска хранились на этой проходной. Мой пропуск, как и у большинства других, работавших на четвертом блоке, хранился на КПП-2 (т.е. на проходной со стороны четвертого блока), а команды руководства станции пропустить нас через КПП-1 не было. Поэтому от КПП-1 приехали на "дежурке" к КПП-2 (ехали мимо пожарной части ЧАЭС - СВПЧ №2).
Охранник на КПП-2, светловолосый прапорщик, одетый в прорезиненный общевойсковой защитный комплект (ОЗК), удивился нашему приезду и сказал, что через КПП-2 уже никого не пускают. Он пропустил нас на территорию АЭС только после разрешения начальника караула, с которым созванивался по телефону.
Через КПП-2 прошли вместе - кроме меня были: В.Г. Ковалев, А.И. Бибиков, С.В. Камышный, В. Добрынин (все - ОЛБ-2), А.Г. Бакаев (ОЛБ-1).

7:25
Принял таблетку йодистого калия (самостоятельное решение - таблетку предложил охранник на КПП-2, спасибо ему! Насыщение щитовидной железы обычным йодом предотвращает накопление в ней радиоактивного йода). Прошел на промплощадку АЭС. Мимо столовой "Ромашка", через железнодорожный путь, мимо компрессорной станции (КСН) дошел до АБК-2, поднялся на второй этаж санпропускника. По пути получил от начальника смены турбинного цеха (НСТЦ) В.Г. Усенко (ОЛБ-2) команду идти на свое рабочее место - т.е. на щит управления четвертым блоком (БЩУ- 4).
Проходя по территории АЭС, изучал развал четвертого блока, расположенный практически передо мной. Из развала поднимался легкий, едва заметный то ли пар, то ли дым. Хорошо были видны обнажившиеся блестящие стояки пароводяных коммуникаций (стояки ПВК - это трубы, по которым вода выходит из реактора), они были расположены, как и положено, вертикально (очень хорошо это помню), а если и были наклонены, то на меня или от меня - так, что для меня этот наклон не был заметен. Были видны желтые двигатели главных циркуляционных насосов (ГЦН - качают воду через реактор), так как стен, за которыми они стоят, уже не было. Один из двигателей, как мне показалось, немного наклонился. Барабаны-сепараторы (емкости для охлаждающей воды реактора) также оказались видны. Они были ниже стояков ПВК, т.е. ниже верхней части реактора - так называемой схемы "Е", или "крышки" реактора (устоявшееся название этой конструкции - "Елена"). Поэтому я решил, что барабаны-сепараторы, из которых вода должна поступать в реактор, провалились ниже реактора, а значит, реактор хоть на время - до включения аварийной подачи воды в него - мог оставаться без охлаждения и поэтому мог быть поврежден (как узнал через год или два, расположение схемы "Е" и барабанов-сепараторов было совсем другим: это наоборот, барабаны-сепараторы остались на своем месте, а "Елена" вместе с установленными на ней стояками ПВК оказалась выше барабанов-сепараторов - она поднялась во время взрыва). Было очевидным, что коммуникации сильно повреждены, реактор тоже наверняка поврежден, но, видимо, не разрушен, и в него подается вода...

Полный текст публикации: http://www.artshelter.nm.ru/breusmem.html

 

 

Наш собеседник сегодня, в дни печального Чернобыльского "юбилея" - участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, кавалер Ордена "За личное мужество" Евгений ГАШО.

- Как всё это было?
- Студенческий отряд "Дозиметрист-86" Московского энергетического института, 15 студентов и 10 аспирантов, теплоэнергетического и энергофизического факультетов. Неделя подготовки по дозиметрии - и вперед.
- А для чего подготовка?
- Научить работе с дозиметрическим оборудованием. В принципе, энергетическое оборудование мы знали, но задачи не были связаны с оборудованием, в Зоне нужны именно дозиметристы. Проверять предметы, продовольствие, дома, одежду, в общем, всё что там есть. Завалы и грязь убирала армия, техническую работу на станции и в зоне вели команды специалистов с других АЭС, а вот дозиметристов не хватало. Впрочем, студенту-энергетику много ли надо, чтобы освоить работу с дозиметрами, и понять, при какой дозе нужно проситься домой, к маме…?
- И дальше ?...
- Дальше был июль - просто замечательный, если помните. Соловьи заливались, тополиный пух, вопреки песням, уже не летел, ну а девушки… А девушки, - …ну просто не описать словами. Поэтому, кстати говоря, 20 июля не было никакой тревоги - группа ребят в стройотрядовской форме на Киевском вокзале - с гитарами, улыбающиеся. Сфотографировались на память - и в поезд : не плачь, девчонка, пройдут дожди…
- Дожди мешали?..
- Да нет, помните, в то лето поговаривали, что дожди приносят радиацию. Дождей в Киеве не было - тоже солнце, все вроде на местах. "Ракета" понесла нас по водохранилищу в Зону. "Излюбленные места отдыха киевлян,- говорили старожилы,- какие красоты сгубили…". Пристань в Чернобыле. Тут и начала сходить веселость - люди на берегу с респираторами, тишина, оркестры не играют, фанфары не поют.
- Бравада спала?
- Моментально. Да и не перед кем было бравировать - все зрители заняты своими делами. Старенький ЛАЗ помчал нас к месту проживания с символическим названием - пионерлагерь "Сказочный". Кажется, в красном уголке мы жили, одноэтажный домик среди сосен. Кровати, матрасы, одеяла - разобрались уже к вечеру. Главное, столовая - рядом. О столовой потом отдельно.
- Вы все работали вместе ?
- Две бригады получились из нас. Половина обрабатывала дозиметры в школе, в Чернобыле, а половина дежурила на входе на саму станцию. Хорошо помню, как наш командир Саша КОВАЛЬ рассказал, где какие особенности, какой риск. Подчеркнул, что на станции - опасно, и посему речь может идти только о добровольцах. Пауза. "Кто желает?" - лес рук в ответ. Скажете, мальчишество?..
- Ну и ну…
- … Чернобыль - райцентр, типа Острогожска или Валуек. Дома в основном - двухэтажные, 50-ых годов. Яблоневые сады, резные палисадники, неторопливая жизнь. Была. В здании обычной школы с доской почета школьников - служба дозиметристов. Сюда свозят дозиметры тех, кто работает на станции. И тех, кто работал там с весны, с мая. Впрочем, в мае дозиметров практически не было. Знаете, как мы определяли дозы тем людям? Правильно, умножаем время пребывания людей там, на мощность излучения в то время. Время - по их словам, мощность излучения - по замерам в то время. Нормальная точность в атомный век… Потом все это суммировалось и попадало в Реестр. Ну а те, кто работал уже летом, сдавали личные дозиметры для обработки.
- Все так обыденно?
- В общем, да. Иногда казалось - обычная жизнь, только не слышно детского смеха, люди ходят в серых и белых робах, БТРы по улицам катаются. Артистки Киевского варьете приезжали. А, ещё яблоки…
- Яблоки ?
- Ну да, все сады - в яблоках. Собирать и есть некому. Да и незачем, завязь-же была в мае. Правда, мы попробовали определять их загрязненность, но у нас были не те приборы.
- Культурная жизнь ?
- В лагере - после возвращения - телевизор, пробовали организовывать заплывы в бассейне, пока он ещё работал, потом матчи по волейболу. Кроме нашего отряда, были ребята из Ивановского энергетического и Горьковского Политеха, кажется. Они работали в Припяти. Там, конечно, обстановка похуже.
- До самой АЭС далеко ?
- Станция была километрах в 15-20. Туда везли на первом, "чистом" автобусе до Копачей, это поселок совсем рядом с АЭС. А там пересаживались на "грязный" автобус, с экранированными окнами, и - к административному зданию.
- Радиация чувствовалась?
- Да нет, такие дозы не ощущаются никак. Ощущаются очень сильные поля - говорят, по ионизации воздуха. Но после таких ощущений и таких доз - неминуемо больничная койка. Не будем о грустном.
- Ну а сама станция как Вам ?
- Хорошо помню первое впечатление. Начало августа 86-го. Пасмурно, автобус с экранированными до верху стеклами подъезжает к главному входу. Это АБК-1 - административно-бытовой корпус первой очереди, отсюда люди идут на первый и второй блоки. Хочется побыстрее войти в здание. Ну а внутри почти толчея - народу на станции много. Но непосредственно на блоки входят только те, у кого на пропусках -"Всюду". В качестве "вахтеров" - охрана из внутренних войск с других станций, и мы рядом - с дозиметрами. Контроль одежды, обуви, инструментов.
- Чего же там контролировать, когда и так такой уровень радиации?
- Ну так надо же было, чтобы не повышался. Поэтому проверяли людей, возвращающихся со смены - у кого одежда "фонила", тому - талончик на новую. Ну и в самом корпусе - проверяли, чтобы не было пятен. В столовой на входе стояли, чтобы народ не занес чего не надо. Столовых было несколько - одна большая для всех ремонтников, маленькая для оперативного персонала.
- Кормили-то хорошо?
- Да, кормили нормально. Особенно персонал, работающий на АЭС. Зелень, соки, шоколад, витамины. Поварихи приветливые, понимаешь ли, это способствует… пищеварению. Одно впечатление связано со столовой. Обедали в ночную смену - около полуночи, тишина, прожектора вокруг, и - у кого-то из персонала - приёмник настроен на "Голос Америки". И как раз в тот момент - передача про Чернобыль. Даже уже и не помню, что говорили, правда, не очень правдиво, но вот впечаталось.
- Ну а сам реактор на 4-м блоке видели?
- На четвертый блок было тогда уже не пройти - и дополнительная охрана, и стену начали возводить вокруг, саркофаг. На третий блок ходили - они связаны с четвертым технологически. Дежурили там одно время в АБК-2, это как раз административное здание второй очереди. Там, конечно, поля повыше…
- Роботов не видели, которые убирали обломки?
- Обломки убирали в основном не роботы, а люди. Роботы отказали, электроника у них чересчур чувствительная. Да и на крышу машзала роботы затянуть непросто. А вот вертолеты мотались часто - по десять раз на дню.
- Бомбили свинцом?
- Нет, реактор забрасывали практически тогда в мае, а летом - подвозили конструкции для саркофага, аппаратуру измерения, еще что-то. Особенно крутились около трубы, которую все знают по фотографиям - вентиляционной трубы четвертого блока. Хотя зачем - мы и не разобрались тогда. Штаб ликвидации работал отдельно, а мы больше - с эксплуатационниками.
- Неразберихи много было?
- Прилично. Физики - одно, эксплуатация - другое, армия - третье, ГО - четвертое…
- А эти-то что там тоже "ликвидировали"?
- Вовсю. В основном больше в столовой, я помню…, но я еще не закончил перечислять - были еще строители, шахтеры, милиция, врачи. Неразбериха, конечно, была, но все равно самое главное впечатление того жаркого лета - люди.
- Как у поэта - "гвозди бы делать из этих людей…"?
- С гвоздями потом, сначала мозги нужны. Ну а люди - люди бывают разными. Тогда страна ждала от них, что они выполнят эту работу - и они её выполнили достойно.
- А потом страна их "кинула"?
- "Кинула" их не страна, а чиновники. Другие люди, которые не знали, что это такое и как там было. Люди учились исправлять ошибки других людей, тогда-же ещё не существовало МЧС.
- Так все-таки причина аварии - ошибки персонала или порок реактора?
- Причина аварии - ошибки персонала, усиленные цепью невероятных случайностей, и существенный недостаток реактора - возможность его разгона.
- Ну а сейчас - не рванет где-нибудь в Курске или Нововоронеже? Атомную котельную хотели вообще в пригороде Воронежа запустить…
- Нигде не рванет. В Нововоронеже реакторы вообще совершенно другого типа, а на Курской АЭС (и на других станциях с реакторами типа РБМК) приняты меры. Но главное - не в этом. Главное - в том, что операторы думали, что реактор никогда не взорвется. И поэтому и допустили такую невероятную цепь ошибок, случайностей. Это даже не беспечность, как на Титанике, это просто непогрешимая вера в то, что техника совершенна абсолютно. А техника не всегда совершенна, и очень часто слабым звеном этого несовершенства оказывается Человек. Кстати то, что вы сказали по поводу Воронежской АСТ - это как раз классный пример "наоборот".
- Это как ?
- Так у нас же опять крайность - либо обожествлять Атом, либо низвергать. Зачем было угроблять почти готовую станцию, которая помогла бы городу…
- Уменьшить количество населения немного…
- Не надо "чернухи"… 10 лет прошло, все встаёт на свои места. Уже понятно, что "взорвали" ВАСТ как раз в политических целях. Абсолютно ясно, что станция городу нужна, дефицит тепла катастрофически нарастает. Понятно, что она безопасна, так как и потенциал её ниже, и другие принципы заложены в реакторе, и колпак, и др. Не улыбайтесь, лично видел, и бывал на площадке. Демократизация и "постчернобыльский" синдром требовали выхода и он был найден. Перечислять всех, кто себе на этом "сделал" имя, репутацию, депутатский мандат, "член-коррские" лампасы - можно долго, как-нибудь в следующий раз. Кстати, знаете на чем таким образом прославился "нижегородский реформатор" Борис НЕМЦОВ - тоже "закрыл" Горьковскую АСТ. А потом был министром энергетики. Смешно и грустно, хотя на самом деле не смешно, а просто - есть преступление. Но это другая совсем тема…
- Вам как-то в жизни везет на "экстремальные" события - Чернобыль, пожар на Приамурье, что-то есть в этом всем общее ?
- Как ни странно прозвучит, но есть. И Чернобыль и пожар на "Приамурье" устроили сами люди. Правда, и сами люди все это погасили. Но какой ценой ? Вы спросите - а нужен ли прогресс человечества, если он оплачивается такой дорогой ценой…, дело в том, что однозначного ответа нет. Это что касается прогресса вообще. А что о нас с вами, о нашей стране… Помню, лет десять назад, когда говорили людям, что в маленькой Бельгии размером с Белгородскую область четыре АЭС, и что в Японии их полно.
- А они не верили ?
- Да, они говорили: "около Японской АЭС и мы бы жили спокойно, а эту не дадим построить…" так тоже, мы не верим в свою страну - заранее ещё, десять лет назад, когда вся эта "демшиза" затевалась? Естественно, у нас и будет все взрываться и гореть. Так что не в технике все дело, а в людях. И с "реформами" ведь то же самое. Не в ваучерах дело или в стабилизации рубля неверными методами… Людям не объяснили, что вообще будет с ними, как им жить дальше, как растить детей, защищать Родину..., и так далее. Да ещё и обманули - подло, низко. А теперь опять - "заплатите налоги"…
- Опять политика ?
- Не совсем, не этим я хотел закончить. Экстремальность в нашей жизни, к сожалению, будет нарастать. Но можно её встречать достойно, быть к этому подготовленными, а можно - её усиливать.
- Немного непонятно, это как ?
- Простой пример - ну из того же пожара на "Приамурье". Соседи наши, которые пожар устроили - смылись, никого не предупредив. А наш Валерка ДЖУЛАКЯН, который первый почувствовал дым, всех ребят в каюте поднял, и бежал последним, и дыма хватанул - еле вылез. Вот кого надо к ордену представлять, да некому. Понятно же, с кем можно дело иметь, а от кого сторонится, правда?…
- Так это же пожар, бывает раз в десять лет…
- Человек в этом плане един, что на пожаре, что "в разведке", что за рулем авто на дороге, что в политике, что в семье…
- Тогда Валерию и всем вашим с "Приамурья" - привет.
- Передам, через пару недель будем собираться, отмечать "второй день рожденья".
- И последний вопрос все-таки по Чернобылю - а что больше всего коробит Вас в этих воспоминаниях, что режет слух ?
- Когда я читаю иногда в кричащих статьях : “…Это вся правда о Чернобыле..”, когда за эти крики дают премии. Там, в Зоне, было столько всего, может ли быть “вся” правда... "Вся правда", надеюсь, станет доступна людям через десятилетия... Впрочем, разве тринадцать лет - мало для осмысления столь масштабных событий?.. Не поленитесь, возьмите журнал "Знамя" с "Чернобыльской молитвой" Светланы АЛЕКСИЕВИЧ. Надо же пробиться через наслоения к сознанию, к подсознанию людей - на самом деле все же зависит только от нас с вами, вся наша жизнь, будущее, жизнь детей, внуков. Сколько "Чернобылей" нужно ещё, чтобы это понять и прочувствовать. Всё сделает наш народ, только должен захотеть. И страну из этого болота вытащит, и уважать себя заставит, никакого сомнения нет. Только времени вот мало остаётся. Надо успеть.

Источник: http://www.chaes86.km.ru/Memorials/Gasho1.htm

 

 

Я помню

Чернобыль
И вот, наконец, в конце июля мы едем в Киев. Когда уехала передовая группа не помню. Основная часть отряда уезжала 21 июля ночным поездом с Киевского вокзала. Меня провожали родители и младшая сестра. Так что групповой снимок отряда на память перед отъездом сделан моим отцом.
В Киев приехали утром. По улицам, беспрестанно сменяя друг друга, ездили поливальные машины и мыли дороги. Всюду, где мы успели побывать до отплытия в Чернобыль, асфальт на дорогах был влажным.
После получения разовых пропусков (розовые такие бумажки) на право въезда в 30-ти километровую зону отправились на пристань. Отсюда на Ракете отправились в Чернобыль. Днепр поразил своей шириной, мощью и величием. Путь до Чернобыля занял более трех часов, но я этого не заметил, так как проспал почти всю дорогу. На пристани надели "намордники", сели в автобус и поехали к месту нашего базирования. Это был пионерлагерь "Сказочный". Он и стал нашим домом на две вахты. Лагерь находился рядом с деревней Иловница в чудесном сосновом бору и полностью соответствовал своему названию. Расположились мы в пионерской комнате. Сменили всю свою одежду на казенную.

Первая вахта
Первую вахту я отработал в славном городе Чернобыле. В городской школе мы (Гашо Евгений, Кулаченок Владимир, Поздняков Николай, Поляхов Михаил, Пугачев Матвей и еще с нами был парень из Горьковского политехнического, по-моему, его звали Алексеем) разбирали дозовые нагрузки по сотрудникам станции. Все имеющиеся данные дозиметрического контроля (огромное количество разрозненных листков в основном из блокнотов и ученических тетрадей) сводили в "гроссбухи" по цехам. Почему-то запомнились Турбоцех, ЦТПК и ТАИ[15]. Процесс "сводки и сверки" проходил так. Один из нас "кукарекал" из первичных данных дозконтроля цех, фамилию человека и дозу, которую он схватил. Остальные заносили эти данные в журнал. В результате нашей работы стал возможен ответ на вопрос "Кто какую дозу получил?".
После того как "свели" всю дозиметрию, работали на проверке накопителей доз. Накопитель представляет собой пластмассовый чехольчик, внутри которого, по-моему, находятся три таблеточки. Каждый накопитель имеет свой индивидуальный номер и застежку для крепления к одежде. Вынимаешь таблетку, заталкиваешь в прибор, считываешь показания прибора, выводишь среднее значение по всем таблеткам и уже его пересчитываешь в рентгены. Потом номер накопителя и вычисленную дозу заносишь в журнал. Потом в этом же приборе таблетка, кажется, нагревается, чем достигается сброс накопленной дозы до нуля. Заталкиваешь таблетки обратно на место в чехол. Откладываешь накопитель в сторону как готовый к выдаче. Все. Переходишь к следующему накопителю.

Вторая вахта
Во время второй вахты работал на санпропускниках в здании АБК.
На станцию ездили на автобусах с пересадкой. На станцию курсировали так называемые аквариумы. Это были автобусы, со всех сторон обвешанные свинцом. Пересадку на аквариум делали в Копачах, это уже совсем близко от станции.
Санпропускник представлял собой деревянную скамью, стоящую поперек коридора, и условно отделял "грязную" зону от "чистой". К чистой зоне относились помещения раздевалок, душевых и столовых. В "чистой" зоне уровень гамма излучения достигал 1,5-5 млР/час. Нашей задачей было каждого входящего в эту зону "обмерить", и если он "грязный", то заставить раздеться, выдать талон на получение чистой спецодежды и прямиком отправить в душ. Для измерения использовали армейский прибор ДП5-В. Он представлял собой счетчик Гейгера и в комплекте к нему были наушники. После двух смен на показания стрелки практически не обращали внимания: уровень загрязнения определяли по так называемому "звону" (треску) в наушниках. Всю "грязную" одежду по мере накопления отправляли в спецхимчистку по "мусоропроводу".
Несколько раз в сутки проводили контрольные замеры в нескольких точках чистой зоны на гамма и бета излучение поверхностей (брали мазки) и воздуха (через тонкий фильтр насосом пропускали воздух). Для этого уже использовали другой прибор.
При необходимости выполняли замеры уровней внутри здания.

На время работы столовой для оперативного персонала также организовывался контроль за их "чистотой". Существовал отдельный список, по которому сотрудники допускались в эту столовую. Контроль за исполнением также лежал на нас.
Раза два или три за вахту приписал "партизанам" якобы "заработанную" ими дозу. А связано это было вот с чем. На работы по ликвидации последствий аварии через систему военкоматовских сборов была привлечена огромная масса людей. И с истинно, не знаю уж то ли партийной, то ли генеральской прямотой, было принято решение, что в зоне эти люди будут находятся до тех пор пока не наберут дозу более 25 рентген.

Что запомнилось?
В Чернобыль и обратно возили на автобусах. На дороге, ближе к лагерю, был пост дозиметрического контроля. На нем скапливались автомобили, возникала очередь. Было много БМП, самые нетерпеливые водители срезали путь и, чтобы не проходить контроль, ехали прямиком через поле. Дорога в этом месте была на горке, поле немного в низинке. Вечером над полем не редкостью были густые туманы. Поражало то, что БМП растворялась в тумане сразу же, как только съезжала с дороги.
Однажды автобус, в котором ехали на работу, столкнулся с БМП. Нас просто снесло на обочину. Никто не пострадал, отделались небольшим испугом.
В школе был телефон. И по нему всегда можно было позвонить домой.
По городу сновали люди и техника. Заброшенность проявляла себя заросшими травою тропинками от калитки к крыльцам домов. Полынь на тропинках часто была почти в рост человека. Запомнилось обилие яблок, слив и абрикосов. Абрикосы были настолько перезрелыми, что при падении на землю косточка вылетала из мякоти.
Всех интересовал уровень фона. В первые же дни отправились измерять мощность дозы на улицах города. Подробностей сейчас уже не помню. Запало в память, что в траве и кустах он доходил до 40 млР/час, и меньше 15 млР/час там не было. Величину уровня фона в здании школы не помню.

В эти же первые дни приключилась история с одеялом. Миша Смагин был ответственным по выбору постельных принадлежностей. С простынями и наволочками проблем не возникло. А вот байковые одеяла фонили достаточно сильно. И вот, сколько его не отговаривали, Миша решил одеяло выстирать. Раздобыл все необходимое для стирки и выстирал одеяло. Развесил его на веревочке под солнышком. Измерили. Радиации меньше не стало. Смеялись мы потом, когда одеяло высохло. Радиоактивной грязи на нем стало больше чем до стирки. Надул таки ветерок пыли.
В Чернобыле, обедать в основном ходили в столовую, которая располагалась неподалеку в детском садике "Колобок". Питание было организовано по талонной системе. Талоны были на завтрак, обед и ужин. Для тех кто работал на станции полагался доппаек. В столовых работали бригады ОРСов со многих электростанций Союза. Они тоже работали вахтовым методом, но срок продолжительность вахты у них была короче то ли неделя, то ли десять дней. Кормили обильно и вкусно. Желания съесть добавку ни разу не возникло. В "Сказочном" на десерт часто подавали свежую выпечку. Сотрудницы столовых были настоящими героями. В лагере в столовой можно было поесть с шести утра до десяти вечера. Когда женщины успевали хотя бы немного поспать непонятно.
В какой то из дней к ребятам в лагере подошла женщина и попросила померить голову. Волосы были сильно загрязнены. Я под впечатлением этого на следующий же день пошел в парикмахерскую и подстригся как можно короче. Потом была еще одна женщина, которая не утерпела и съела то ли персик, то ли сливу. Она сохранила косточку и пришла померить ее "на радиацию". Померили. Женщина расстроилась.
Врезалось в память и то, что окна в здании АБК были завешаны толстым слоем свинцовой фольги, но фонило все равно сильно. В коридорах на промежутке от окна до стенки уровень фона менялся в три раза.
При работе на санпропускниках почти в каждую смену выявляли сильно "загрязненных" людей. От них начинало "светить" за метр-полтора, а иногда и более. "Звон" в наушниках делался нестерпимым.
На санпропускниках самым спокойным было время с 2 часов ночи до 6 утра. Если удавалось урвать два-три часа для сна, то спали по очереди на огромном бильярдном столе.
Все табуретки, стулья и скамейки были покрыты толстой полиэтиленовой пленкой. Это облегчало их мытье от радиоактивного дерьма.
"Партизаны" называли радиацию "шитиками" и совершенно не выполняли требования правил по нахождению в грязной зоне. Обычным делом было снять "намордник" только лишь потому, что он мешает. Уронил сигарету на пол в грязь, в пыль, дунул на нее и в рот. "А что такого? Она же чистая. Ты парень "шитики" лови – работа у тебя такая. А ко мне не приставай. Дай покурить спокойно".
Кстати, запах табачного дыма сквозь респиратор не такой как обычно, а какой то особенно противный.

Досуг
Во время первой нашей вахты в Чернобыль с концертом приезжали артистки Киевского варьете. С Женей Гашо, и то ли с Мишей Поляховым, то ли с Матвеем Пугачевым, мы отправились посмотреть на это представление. Из всего виденного почему-то врезались в память жилистые спины танцовщиц и полный зал мужиков в робах.
Концерт закончился достаточно поздно. Автобусы до лагеря уже не ходили. Пришлось добираться на попутках и пешком. В конце концов, на ночь глядя приперлись в лагерь. Пошли ужинать. Столовая закрыта, но над нами сжалились – пустили. Посадили за стол. Несет тетя огромную тарелку мяса. Мы ей "спасибо, спасибо, большое спасибо". Приступаем к ужину. Вдруг появляется еще одна женщина с двумя такими же тарелками полными мяса. Оказалось, что это каждому по такой тарелке мяса и еще картошки вдобавок. А ведь мы вломились в столовую, когда они уже спали. И ни одна из них не сказала нам поганого слова. И это я тоже помню. Помню этих женщин. Это был ОРС Ровенской АЭС. Женщины СПАСИБО ВАМ!

А еще у нас на территории лагеря был открытый бассейн. Замерили уровень. Фонило не слишком сильно. Решили провести заплыв, а затем получше отмыться в душе. Каждый участник получил себе новое имя. Я был поименован Осьминогом. В качестве эстафетной палочки выступали трусы 64-го размера. Плыть в них не было никакой возможности. Приходилось их удерживать рукой, чтобы не соскакивали. Заплыв прошел на ура. Командир нашего отряда Саша Коваль как раз в этот вечер куда-то уезжал по неотложным делам. Вернулся – волосы дыбом, как узнал о наших спортивных начинаниях. Затем от греха подальше воду из бассейна слили, дабы не искушать слабых духом.
А еще устраивали театральный вечер. Играл роль комиссара отряда, которому бойцы "вешают лапшу на уши" при объяснении, почему не успели в срок выполнить работы. А я затем эту "лапшу" передаю по этапу дальше – представителю райкома. Даже фотография есть – сижу с "лапшой на ушах" и радостно улыбаюсь.
Проводили футбольный матч. Запомнилось только то, что респиратор и футбол это две плохо совместимые вещи.

Николай Поздняков. Полный текст публикации: http://www.chaes86.km.ru/Memorials/Pozd ... htm#_ftn17

 

 

Память Чернобыля

Мрачные кадры разрушенного четвертого блока Чернобыльской атомной станции, отснятые с борта трясущейся в воздухе «вертушки», давно уже стали фото- и кинохроникой, много раз обошли весь мир. Черная боль, черная быль, черная пыль, какие еще сочетания будет нам подсказывать наша память? Прошло 20 лет. Выросло уже не одно поколение, поменялась не одна граница. Нет великого и могучего Союза. Но осталось слово, остался «саркофаг», остались люди, чьи судьбы переплелись вокруг тех непростых событий. Остались их воспоминания.

В. КУСОВ
«Никто и не знал, что будет завтра»
В середине апреля 1986 года ремонтная бригада РСЦ Кольской АЭС выехала в пионерский лагерь «Сказочный», располагавшийся неподалеку от Припяти и Чернобыльской АЭС. Среди 15 человек была и маляр РСЦ Валентина Витальевна Бронова. Основной задачей бригады была подготовка помещений лагеря к летнему сезону. Уже который год подряд детишки работников Кольской АЭС выезжали на Украину, вот и сейчас за полтора месяца до начала оздоровительного сезона «Сказочный» приводили в порядок. Если бы только наши девушки тогда знали, для кого им придется на самом деле готовить корпуса.
Самый конец апреля. Украина. Все цвело, зелень вылезла из земли, все тянется к солнцу. Жара. Северяне, истосковавшиеся за долгую зиму по теплу, загорали и купались после рабочего дня. Играли в волейбол. На выходные запланирована поездка в Припять — самый красивый город энергетиков во всем Союзе. Здесь можно, прямо как в фильме, сделать эффектный стоп-кадр: «Никто и не знал, что будет завтра.»

«Сказочный» спал. За окнами стояла темная южная ночь. Завтра была суббота и авария. Никто и не знал, действительно не знал. Субботнее утро. Пробуждение, солнце в окне пыльным лучом. Все! Перечеркиваем безжалостно кадр красным крестом.
Утром 26 апреля прибежал сторож, молодой местный паренек: «На станции авария!» Что теперь? Куда идти, у кого спрашивать? Радио молчит, телефоны тоже. Ближе к обеду пришел директор лагеря, сказал, что поступил приказ срочно готовить помещения для приема персонала станции и горожан. Что ж, будем готовить, решили строители. Паники нет, и это главное. Работа скрадывала все плохие мысли. Собрались, начали мыть полы в комнатах. А вскоре стали прибывать первые очевидцы событий. Ситуация гнетущая. Новостей — ноль, информации тоже. Глаза режет, в горле першит. А людской поток не прекращался. Работники станции, перепуганные горожане, медики, ликвидаторы, военные, милиция. Кого только нет! У многих истерика, дети без родителей, родители без своих чад. Кругом люди в белом, на многих «лепестки». Молодые солдатики испуганной кучкой. Бог ты мой, что творится. Все это было очень похоже на войну. Медики и дозиметристы скидывают прямо на пол «звенящую» одежду, переодеваются и снова исчезают. Приходится снова мыть, убирать грязь, собирать одежду. Главное — не думать о плохом и работать, работать.
К 30 апреля «Сказочный» был забит, как говорится, под завязку. Свободные места стали драгоценностью. Поэтому поступил приказ — полярнозоринцев срочно эвакуировать. С транспортом проблемы. Найти и вывезти северян! Директор лагеря как-то сумел выбить автобус, приказал полярнозоринской бригаде собираться и выходить за ворота лагеря, мол, там ее уже ждут, нужно только до вокзала добраться. Автобуса не оказалось. Пришлось ждать, авось, сейчас подойдет. Ждали до самого вечера, сидя прямо на обочине. Мимо потоком шли колонны машин, но все в лагерь, а оттуда — ни одной.

Жара, на дороге духотища страшная, пылит автотехника. Глаза как будто присыпали песком, веки тяжелые, жжет, слезы потоком, очень хочется пить. Ближе к ночи подобрали бригаду какие-то частники. Вывезли в Припять, накормили и помогли добраться до автовокзала. Оказывается, из лагеря в Припять шла теперь другая дорога, объездная. Не будь тех неизвестных водителей, сколько бы еще просидели наши люди на обочине?
В городе новые проблемы. Автобусы забиты до отказа, билетов нет вообще.
– Командированные? Ну и что? Тут командированных не меряно! С Севера? Ладно, что-нибудь придумаем, — замученный кассир обещала помочь, — идите по водителям автобусов, может, кто и возьмет вас, горемык.
А кругом люди, люди, люди. Какая-то человеческая мешанина, насквозь пробитая горем. В истерике бьются молодые мамы. На скамейках воем воют беременные. Вдоль дороги свалены грудами вещи. Припять агонизировала. А наших девчонок трясло! Что делать дальше, что делать? Про такие случаи говорят: «удача улыбнулась». Один из водителей согласился взять всех 15 человек, предварительно потребовав с каждого по три рубля.
Дорога до украинской столицы превратилась в сплошную смазанную полосу. Хорошо, что в Киеве дали гостиницу. Правда, все вещи отобрали. Больно «грязные» оказались. А многие девчата везли домой подарки детишкам. Забрали даже деньги — «звенели».
Рейс «Аэрофлота» на Мурманск. Украина осталась внизу, позади, в памяти.
– Я ведь в 1976 году работала в Припяти, строила Чернобыльскую. Красиво там было, — вспоминает Валентина Витальевна. — Хотела 10 лет спустя вновь посмотреть на город. Посмотрела.

В. КУСОВ
«Приходилось учиться буквально на ходу»
Весной 1986 года Игорь Викторович Евполов, ныне начальник лаборатории охраны окружающей среды Кольской АЭС, заканчивал четвертый курс энергофизического факультета Московского энергетического института, где учился по специальности «атомные станции и энергетические установки». Тогда уже вся страна знала об аварии на четвертом энергоблоке Чернобыльской АЭС. В конце мая комитет комсомола института объявил, что братской атомной станции жизненно необходима помощь — требуются квалифицированные специалисты. На призыв ВЛКСМ отозвалось очень много студентов. Настолько много, что пришлось проводить очень жесткий отбор. Брали только мужчин, причем отменного здоровья и не моложе 20 лет. В числе прошедших медкомиссию оказался и Игорь Евполов, которому на тот момент исполнился 21 год. В конце июля 1986 года студенческий строительный отряд из 25 человек под звучным названием «Дозиметрист-86» с выправленными комсомольскими путевками отправился с Киевского вокзала столицы на Украину.
– Изначально нам вообще не было известно, куда именно мы едем. Информация менялась постоянно. Сначала говорили, что будем работать дозиметристами вне зоны. Ближе к отправке прошел слух, что нас направят в 30-километровую зону, — вспоминает Игорь Викторович. Когда же приехали в Киев, нам сказали: «Ребята, вы нам нужны на самой станции».

Студенты не отказались от работы на станции, хотя и могли — никто не принуждал молодых людей лезть в самое пекло. По приезде в Чернобыль отряд поселили в пионерском лагере «Сказочный». Так стали студенты МЭИ дозиметристами Отдела охраны труда и техники безопасности Чернобыльской АЭС. Началась работа. Первая группа дозиметристов проводила контроль в самом лагере и его окрестностях, вторая попала в Чернобыль и Припять, а третья работала на первом и втором энергоблоках станции. На третий и четвертый блоки был дан приказ и носу не совать — все-таки молодежь.
– Первые две недели я занимался дозиметрическим контролем в «Сказочном». Довелось побывать в Чернобыле и Припяти. Последние две недели работал на ЧАЭС, где обеспечивал дозиметрический контроль. Работали мы почти без выходных. Только те, кто выезжал на станцию, имели право на один выходной день. Ведь им приходилось работать по четыре смены, каждая по 12 часов. У работавших на местности был 8-часовой рабочий день и без выходных. А чего там, в принципе, отдыхать?
Работа у молодых людей была сложной, несмотря на весь тот задор и энтузиазм, с которым они приехали в Чернобыль. Без пяти минут специалисты, обладая теоретическими знаниями, они вскоре поняли, что практических знаний и умений не хватает. Поэтому приходилось учиться буквально на ходу. Психологическая обстановка давила. Молодые парни оказались совсем в другом мире, где царили правила, указания, ограничения и запреты.

Кругом были военные, спецтехника и контроль, контроль, контроль. Покинуть «Сказочный» можно было только в одном случае — выезд на работу.
Страшное, фантастическое впечатление производил на людей брошенный город. Припять уже не выглядела живой. Жители уходили очень быстро, забывали белье на балконах, оно так и «полоскалось» на ветру, выгорало. Игрушки валялись в песочницах. Сейчас город просто разрушается, деревья растут новой, дикой жизнью. Асфальт давно уже пробит травой, а здания трещат и разваливаются. Апокалипсис прошел, жизнь берет свое обратно. Но тогдаѕ Прошло всего два месяца, город был еще полон людскими воспоминаниями, хотя хозяева и разбежались. Тление. Пустота улиц, звон тишины, осиротевшие кошки и собаки. И вой. Вой бывших домашних питомцев по ночам.
– Вообще, меня поразило в «Сказочном», а он находится в лесу, — говорит Игорь Евполов, — то, что там птицы не пели. Потом уже понял: что-то не так, июль, птицы должны петь, а в лесу тишина.
Но молодость все равно брала свое, как бы ни угнетающе было вокруг. И впечатления остались именно о том жизненном этапе, когда бесшабашная, романтическая студенческая вольница столкнулась с бедой, с опасностью и смогла пройти через нее.

Т. КОВАЛЕНКО
Беда сплотила людей
Чернобыльская авария и спустя 20 лет вызывает резонанс в обществе. А когда в апреле 1986-го ярким весенним утром прозвучало тревожное сообщение по радио, пожалуй, только физики-ядерщики понимали (да и то не до конца), что это означает на самом деле. Пропорционально масштабу трагедии был и масштаб привлеченных для ее ликвидации сил. Вся страна прямо или косвенно принимала участие в этом.
Ни одна АЭС не осталась в стороне, на каждой нашлись специалисты, которые не побоялись поехать туда в первые месяцы после катастрофы. Многие работники отдела радиационной безопасности Калининской АЭС приняли участие в ликвидации последствий аварии непосредственно на ЧАЭС. В их числе Сергей Киянов, впоследствии награжденный правительственной наградой — орденом Мужества. «Эта награда — заслуга всех работников ОРБ, которые, каждый на своем месте, внесли большой вклад в ликвидацию последствий самой большой техногенной аварии», — считает заместитель начальника ОРБ С. П. Киянов.

В начале мая 1986 года С. Киянов находился в отпуске. К тому времени на станцию пришло предложение о направлении в командировку на ЧАЭС двух специалистов по радиационной безопасности. «Восьмого мая такое предложение было сделано мне, — рассказывает Сергей Киянов. — В это время информация, хоть и скупая, о трагедии на ЧАЭС у персонала уже была. Размышлял я недолго: вместе с НС ОРБ Сергеем Петровым 10 мая мы уже прибыли в Чернобыль — в штаб по ликвидации последствий аварии. Так как большинство оперативного и ремонтного персонала ОРБ ЧАЭС к этому времени выбрали свои дозовые лимиты, нас назначили в том же качестве, что и на КаАЭС, — начальниками смен ОРБ. Рабочее место находилось на центральном щите радиационного контроля, в подчинении — от четырех до шести дозиметристов. Поставленные задачи — контроль радиационной обстановки в помещениях и на территории ЧАЭС, допуск персонала к радиационно опасным работам, контроль за соблюдением персоналом элементарных требований РБ.
Трудились в три смены по 12 часов (12 часов работаешь, 24 — отдыхаешь). Жили в пионерлагере. Радиационная обстановка требовала специальных мер защиты, поэтому до работы вначале добирались на бронетранспортерах, потом — на специально оборудованных автобусах. Самым сложным было незнание географии расположения помещений, оборудования, недостаток информации о радиационной обстановке. Большой проблемой вначале было найти нужное помещение».
С каждым месяцем ликвидаторов прибывало все больше. Первое, что их поражало, — картина словно вымершего города. Уже на вокзале были выставлены посты радиационного контроля, проводился учет прибывших из зоны бедствия граждан. Режим работы ОРБ ЧАЭС в то время был, можно сказать, военным.

В 1986 году активное участие в ликвидации последствий аварии принимала дозиметрист ОРБ Калининской АЭС Т. С. Аксенова (награждена медалью «За трудовую доблесть»). А в 1987 году на ЧАЭС работали уже 10 дозиметристов — в их числе О. В. Бурмистров, А. Н. Щепетинщиков, А. А. Долгов, А. Б. Ипатов,
В. М. Бобин, С. А. Приступа. И хотя после аварии прошло уже более года, работы и для них нашлось немало. К этому времени большая часть территории ЧАЭС была очищена от радиационного загрязнения. Первый и второй блоки уже работали, третий готовили к пуску, четвертый был отгорожен стеной, и там разбирались ученые и комиссии. Андрей Ипатов попал в группу радиационной разведки, работа велась в основном по третьему блоку, замеряли помещения перед дезактивацией и после нее. Приходилось бывать и на четвертом блоке. Уровень радиации измеряли дозиметром ДП-5В, это хороший военный прибор, но верхний уровень у него не превышает 200 рентген/час. И он нередко «зашкаливал», такие места огораживали, чтобы не было доступа. У каждого ликвидатора был индивидуальный накопительный дозиметр. Чтобы узнать полученную за день дозу, этот прибор нужно было помещать в считывающий аппарат на радиационном щите. Раз в месяц дозиметр сдавали в лабораторию для контроля полученной дозы.

Конечно, имеющиеся тогда приборы, в отличие от сегодняшних, нельзя было назвать совершенными, но и они выполняли свои функции, давали необходимую информацию о радиационной обстановке. Однако то обстоятельство, что радиация не имеет цвета и запаха, создавало свои сложности. К ликвидации аварии привлекались и военнослужащие, люди, далекие от атомной энергетики. Им всем приходилось разъяснять, почему тут находиться нельзя. «В нашей группе работали ребята со Смоленской, Кольской, Нововоронежской АЭС и даже строящейся Крымской АЭС. Это были специалисты, отвечающие за то, что они делают. Работать приходилось много, а возможные последствия для своего здоровья они представляли. Поэтому я могу с уверенностью сказать, что приехали они туда не из-за денег, как любят говорить некоторые, а чтобы, прежде всего, помочь и станции, попавшей в беду, и, в конце концов, самим себе», — рассказывает А. Ипатов. Андрей Борисович в 1987 году отработал на ЧАЭС три месяца, на следующий год он перевелся в Чернобыль, проработал там девять месяцев и вернулся на Калининскую АЭС — семья не захотела жить в Славутиче.
Общая беда сплотила людей, работающих в одной отрасли. Если в первый год в Чернобыль направляли, можно сказать, добровольно-принудительно, то уже через год была очередь, чтобы поехать. Люди знали, на что и за что они едут. Ю. Д. Мамонтов отправился туда осенью 1986 года с Крымской АЭС, где работал в то время старшим инженером по эксплуатации реактора. На ЧАЭС стал дозиметристом, помог опыт службы в морфлоте в этом качестве.
"Апокалиптических настроений, страха не было. Люди были сплочены поставленными перед ними конкретными задачами: к 7 октября заработал первый блок, чуть позднее — второй, готовили к пуску третий, одновременно строили "саркофаг"", — вспоминает Юрий Дмитриевич Мамонтов, ныне заместитель начальника ОРБ по радиационному контролю.
– Все было достаточно хорошо организовано: доставка, питание, одежда, оплата тоже была неплохая. Каждый отвечал за свое дело, работали с полной отдачей».

20 лет прошло с тех пор. Дорогую цену заплатила наша страна за эту аварию. Можно ли сказать, что сегодня в отрасли сделано все возможное, чтобы подобная трагедия не повторилась? Изменилось ли после нее каким-то образом отношение к работе, к жизни тех, кто участвовал в ликвидации аварии? Что делается на Калининской АЭС, чтобы станция работала безаварийно?
«Прежде всего стало очевидным, что при любых обстоятельствах безопасность должна стоять на первом месте, — так считает С. П. Киянов. — Экономические или политические мотивы не должны снижать уровня безопасности. Персонал станции обязан постоянно помнить, на каком предприятии он работает и к каким последствия могут привести его неправильные действия. На нашей станции вопросам радиационной безопасности уделяется самое пристальное внимание. Постоянно проводятся тренировки, на которых проигрываются самые невероятные сценарии развития аварий. Ввод в эксплуатацию АСИДК (автоматизированная система индивидуального дозиметрического контроля) позволил исключить превышение разрешенных индивидуальных доз за счет использования прямопоказывающих электронных дозиметров.
АСКРО (автоматизированная система контроля радиационной обстановки в санитарно-защитной зоне и зоне наблюдения) дала возможность иметь соответствующую информацию и при необходимости принимать меры по защите населения.
Твердо знаю, что уровень безопасности на Калининской АЭС находится на высоте, и события, сопоставимые с аварией на ЧАЭС, исключены».
Думаю, что Сергею Павловичу Киянову, как и другим ликвидаторам из ОРБ, которые отвечают на эти вопросы практически так же, можно верить. Ведь они хорошо знают, о чем идет речь, ежедневно контролируя радиационную обстановку на станции. Да и в целом в отрасли сделано за это время очень многое, практически все для того, чтобы не было больше «мертвых» городов.

А. КАРПЕНКО
«Здесь все были заряжены энергией действия»
Так уж заведено: коль стряслась беда, навались на нее всем миром. Аварию на Чернобыльской АЭС все российские атомщики восприняли как свою беду. Многие, не задумываясь, отправились на помощь украинским коллегам.
На Ростовской (Волгодонской) АЭС тогда тоже не было дилеммы, ехать или не ехать. Лидия Александровна Филиппова уехала на Чернобыльскую станцию, так как счиала это своим долгом.
Она вспоминает: «Я тогда работала машинисткой. Дети подросли, и муж согласился с ними остаться, чтобы я смогла поехать и внести хоть небольшой вклад в ликвидацию последствий катастрофы. Собралась я быстро. Долетела самолетом до Киева, обратилась в штаб по ликвидации аварии, а оттуда поутру — водным путем на „ракете“ в г. Чернобыль. Увиденное на АЭС меня потрясло. Вокруг АБК стояли обожженные деревья — скорченные, почерневшие. Сердце защемило, и очень захотелось побыстрее восстановить прежний вид: чтобы как на любой атомной станции, здесь росли цветы и зеленели деревья. В самом городе картина была такой же неприглядной: по улицам бродили коровы, на деревьях обитали куры. Все брошено, бесхозное. Я никогда не боялась работы. И здесь, как и все, работала по 12–14 часов в сутки. Помогала наладить делопроизводство. Заведующей канцелярией была Зинаида Николаевна Курочкина, очень открытой души человек. Поначалу в числе других я жила на теплоходе в районе населенного пункта Страхолесье. На станцию нас возили на автобусах, которые во время пути неоднократно поливали водой, а вблизи населенного пункта Лилев пересаживали всех на другие автобусы. Надо сказать, что на самой станции, в административном корпусе, была идеальная чистота, в помещениях благополучно росли комнатные растения. Такой вот контраст. Все, кто прибыл тогда на ликвидацию аварии, очень мужественно и добросовестно относились к своим обязанностям. В решении всех вопросов существовала строгая дисциплина. Здесь мне пришлось общаться с Евгением Ивановичем Игнатенко. Это был высочайший профессионал своего дела. Очень жаль, что он так рано ушел из жизни. Очень много сделал для ликвидации последствий аварии Эрик Николаевич Поздышев. И я видела, как он по-человечески относился к людям и очень требовательно — к работе. От таких людей, как Игнатенко, Поздышев и другие, ликвидаторы буквально были заряжены энергией действия. И все понимали, какой на них лежит груз ответственности».

Сергей Борисович Юшкин, бывший начальник по ремонту электрических машин Ростовской АЭС, в 1986 году трудился председателем профкома станции. На Чернобыльскую АЭС он поехал 14 октября. Был прикомандирован к электроцеху ЧАЭС, занимался дезактивацией башни по ремонту трансформаторов. После взрыва на четвертом энергоблоке возникла необходимость в передаче энергии с ОРУ-500 на ОРУ-750, а для этого нужно было установить автотрансформатор. Когда срок командировки вышел, помощь Юшкина была еще очень нужна. И он остался еще. Тогда никто не думал о льготах, о собственной безопасности. Тогда все руководствовались тем, что это надо.
Сергея Борисовича поразила тогда умелая организация труда: «Нигде, ни до, ни после, я не видел такого четкого ритма работ, работ без каких-либо бюрократических проволочек». Еще в памяти навсегда отпечатался аэростат над АЭС. На этом аэростате были размещены мощные прожекторы, поэтому люди имели возможность трудиться на объекте круглосуточно. Очень благодарен Юшкин Юрию Павловичу Кормушкину, работавшему (и работающему до сих пор) в отделе ядерной безопасности Ростовской АЭС. «Перед отъездом в зону, — вспоминает Сергей Борисович, — Юрий Павлович подробным образом проинструктировал меня, как вести себя на объекте. И это позволило мне в большей степени сохранить здоровье».
С. Б. Юшкин в те дни был награжден двумя Почетными грамотами — Верховного совета Украинской СССР и руководства Чернобыльской АЭС. Лидия Александровна Филиппова 28 ноября 1986 года получила из рук назначенного тогда директором Чернобыльской АЭС Э. Н. Поздышева Почетную грамоту «за добросовестный самоотверженный труд, направленный на своевременное и качественное выполнение заданий Правительственной комиссии и руководства ЧАЭС по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС».

Источник: http://minatom.ru

 

Колючка против мародеров.

... А на следующий день, вдруг совершенно неожиданно появился кто-то из управления и сообщил нам, что ставиться еще одна колючка, вокруг Припяти. Туда тоже едут наши ребята, но по каким-то причинам набрать нужное количество не получилось и не хватает столько-то человек, а соответственно, кому-то из нас очень желательно остаться еще на две недели. Как я остался на еще один срок я не помню. Не помню ни мотивации, ни того, как это происходило, было только чувство тоски, ведь я уже совсем собрался домой и психологически никак не рассчитывал задерживаться. Это не был страх, как говорит мой опыт, страх имеет свойство притупляться, в случае если он давит постоянно, да и честно говоря, я не помню, что бы он был вообще. Все же это не свистящие вокруг пули и грохочущие разрывы, не надо идти в атаку, выскакивать из окопа, но домой уже хотелось это точно.

Кроме того, вторая колючка вокруг Припяти уже совершенно очевидно была нужна только для защиты от мародеров. О них мы уже знали, так как на периметре, напоминаю, что это была охранная сигнализация, начали тянуть службу те срочники о которых я уже упоминал. Точнее, они начали работать еще до того как колючка начала действовать, но без сигнализации, их деятельность была малоэффективной. Но по мере включения шлейфов попавшихся становилось все больше, была взята не одна темная личность, которые стремились вынести из зоны оставленные там ценности. Так рассказывалось о кадре с десятком часов на обеих руках, о мужиках с мешками полными самого разного барахла и много других историй. Делились этими историями с нами офицеры, с которыми мы по-прежнему потребляли нашу чернобыльскую норму. Привожу это я к тому, что честно признаться одно дело закрывать зону наибольшего заражения от дураков, которые могут туда попасть, совсем другое дело отдавать свое здоровье из-за какой-то дряни. Настроение это ни как не улучшало.

Тех, кто согласился, в этот же день перевезли на новое место жительства. Была это какая-то школа, где стоял батальон киевской милиции, которая несла охрану на объектах внутри зоны. Снова поиски источника живительной влаги, который тоже оказался рядом, и найден был по подсказке той самой милиции, которая в частности смотрела за тем, чтобы соблюдался сухой закон. Вечером «прописка» на новом месте, новые знакомые, неплохие ребята, в основном коренные киевляне. Разговоры за Киев, за панику в первые дни после аварии, обсуждение партийных и советских начальников, кто как себя повел, кто вывозил семьи, кто не вывозил, кто просто сбежал, кто работал, кто не работал. Пожалуй, такого плотного интереса к начальству я не встречал нигде. Эти люди не просто знали, кто, как поступил, они знали некоторые детали того, как была организована эвакуация, как боролись с паникой, как перекрывали пути возможного распространения радиоактивности, и почему-то, в этих разговорах, во многом все замыкалось на самых разных начальников, как будто это они сами перекрывали, гасили или ловили.

Заходили, конечно, у нас разговоры и о том, кто как попал на эту работу. Я уже упоминал, что не встречал людей, загнанных насильно, у всех у нас был выбор. Особенно меня поразил один милицейский прапорщик из Киева, увы, ничего о нем не помню, кроме того, что звали его Володей. Его объяснение звучало очень просто: "Я двадцать лет фигней страдал, за казенный счет, пора долги отдавать..."
До приезда группы, с которой мы должны были работать в Припяти, прошло, наверное, дня три, такие вещи плохо держатся у меня в памяти, все это время проходило совершенно однообразно, днем я отсыпался, а вечером лечился с киевлянами. Только один раз, за это время меня побеспокоили, причем, как всегда, это произошло, неожиданно и не вовремя. Не помню причину, скорее всего какой-нибудь повод типа дня рождения, или конец недели, но засиделись мы дольше обычного, выпито тоже несколько больше, чем привыкли, и вдруг, не свет не заря меня трясут, ничего не могу понять, я вообще «сова» и с утра просыпаюсь долго и трудно, а тут и легли уже с рассветом, а сейчас явно не полдень. Наконец, с большим трудом осознаю, что на одном из участков сданной нами колючки лось прошедший мимо порвал кабель и надо срочно его скрутить. Наши уже все уехали из тех, кто остался я единственный, кто хоть представляет, как это можно сделать. Здесь необходимо небольшое пояснение, хотя я и работал в связи в основном с телефонными станциями, коммутаторами, и охранными сигнализациями, но мне приходилось крутить связные кабели до сотни пар. В данном случае и кабель был другой, и надо не крутить, а паять, а все же я был единственным, кто представлял, этот процесс. Вот меня и трясли, так как аварию надо устранять срочно, а некому, не из Киева же везти. Меня с какой-то горелкой, кусками терморукава и кембрика, собирают по принципу – я с трудом сообщаю, что мне надо для работы и это появляется по мановению волшебной палочки.

Такие сборы заняли, вряд ли больше получаса, и меня, загрузив в газик, куда-то повезли. Если честно, то, кроме того, что я поспал мало, для того чтобы выспаться, я просто еще был пьян со вчерашнего, ведь работать-то я не собирался, тем паче в такую рань. Дорогу я проспал на глухо, куда меня привезли, просто не знал. Помню, что было это посередь леса, там меня оставили одного, сказав, что за мной приедут, когда работу закончу, и то, что я остался один, было даже к лучшему, так как делать не очень хорошо знакомую работу под пристальными взглядами незнакомых людей всегда тяжело.
Кабель был порван крепко, так, что пришлось делать вставку метра на два. Первую муфту я спаял, довольно легко, а вот со второй возникли неожиданные проблемы. Дело в том, что с кабеля не было убрано напряжение, а оно было в той системе 600 v, ток конечно совершенно мизерный, так что когда ты трезв, то чувствуешь только легкое пощипывание. Но я-то трезвым не был, так, что колотило меня изрядно. Кое-как но концы я собрал, запаял, тут выяснилось, что забыл надеть терморукав, пришлось все переделывать. Но, в конце концов, с работой я все же справился, а для себя лишний раз получил подтверждение того, что пьяному на работе делать нечего.
Прикатил за мной БТР где-то через час, после того, как я закончил. Оказалось, что застава буквально в десяти минутах езды, но так как я сначала сделал, ребята подхватились, а система опять отказала, тогда второй раз они выждали некоторое время, пока она не проработала достаточно времени, чтобы убедиться, что все в порядке. На заставе я опять уснул. Сколько я прождал машину не знаю, но в конце-концов, меня отвезли, сначала в столовую, где хорошенько накормили и налили хорошей водки, напоминаю, в основном мы потребляли «с трех бурякив», потом отвезли отсыпаться.

После того, как приехали наши ребята, начались и работы. Теперь работа была непосредственно в Припяти. Нас привозили в РОВД, после чего мы, как правило, пешком, поодиночке расходились по своим рабочим участкам. Снова не выдали накопительных дозиметров, хотя и средние фоны здесь были существенно выше уже от 300 до 700 м-р/час. Были участки с фоном существенно выше до 50 рентген в час. Но они были небольшие по протяженности. Причем если на первой колючке, все как-то было очень ровно по фону, то здесь поразило, то, насколько неравномерно все легло. Так, допустим, знаменитое кладбище фон больше 200 рентген в час, над ним, так же как и над реактором, почти постоянно висели вертолеты, которые его поливали, какой-то химией, чтобы создать пленку и не допустить выветривания. Буквально в 100 метрах от кладбища проходила наша колючка, где было всего несколько рентген, да и то на протяжении нескольких десятков метров, а до этого кусочка и после него, снова несколько сотен миллирентген. То же самое можно сказать и об участке «мост через Припять», который выводил прямо на станцию, до которой по прямой от колючки было метров семьсот с фоном 50 рентген, или о гаражах, фон около 100 рентген, а на нашем рабочем месте около 10 рентген.
Естественно, мы не делали замеры на этих страшных участках, но в том самом РОВД, где мы каждый день начинали и заканчивали свой рабочий день, была схема, на которой была нанесена радиационная обстановка, которую передавали милиции военные.
Вообще Припять очень сильно напоминала мне Академгородок в котором я вырос и живу до сих пор. Такой же небольшой, компактный и уютный, конечно же, не было сосен, а были яблони, с налитыми красными огромными яблоками, но все равно, очень что-то родное и близкое было в этом брошенном городке. Вот здесь на психику нам надавило всем, да и ездили мы теперь на работу не в крытом грузовике, а в КуАЗе, так что имели возможность видеть все эти брошенные деревни. Особенно на меня подействовали названия сел – как вам умершее село с названием Полесское. Только теперь стало понятно, что прямо в сердце наших славянских земель, очень надолго, на десятилетия, если не на столетия останется страшный шрам, а может и хуже – гнойная рана, которая, совершенно очевидно будет очень сильно мешать жить.

Кроме нас в Припяти работал народ, который занимался сооружением защитных гидрологических сооружений. Говоря простым языком, строилась дамба, которая бы помешала попаданию зараженных сточных вод в Припять и соответственно в Днепр. То, что я видел, выглядело так – земляной вал высотой около метра, может быть чуть меньше, закрытый полиэтиленовой пленкой. Кто работал над этим, я не помню, хотя мы и разговаривали несколько раз, но были это не солдаты, и не партизаны а такие же вольнонаемные.
Кроме того, работали бригады от киевской милиции, которые, занимались установкой охранной сигнализации на домах. Блокировались только подъезды и окна первого этажа. Вообще, вся колючка вокруг Припяти делалась исключительно против мародеров, которых было очень много. Их отлавливали десятками, но, судя по тому, что их не становилось меньше, видимо был хороший рынок сбыта, да и само это дело было очень выгодным. Уже тогда в 86-ом многие квартиры и дома были разграблены, стекла по первому этажу забиты фанерой. Ребята из милиции говорили, что они делают все что могут, но прикрыть весь город они не в состоянии, тем более, что многое разграблено до того, как вообще там начали работать. Сам я этого, конечно, не видел, по той простой причине, что нам было некогда, только из разговоров с милицией, с которой мы на этом этапе работали очень плотно, я могу судить о положении вещей. Причем, милиции было совершенно ясно, что они не сохраняют для хозяев, а просто пресекают распространение грязи по Союзу.
Конечно же, не могло быть так, что бы все было только хорошо, в нашей работе. Как всегда находится что-то, что потом много времени встает как символ. Был случай, когда на одном из участков, а конкретно около моста, где фон был один из самых жестких, парень, который по нему прошел, допустил брак, он очень некачественно пропаял, другой человек, который подошел к этом участку следом, это обнаружил. Стало очевидно, что человек испугался, он просто очень торопился и лепил припой не прогревая. Второй пошел по его участку устранять брак, когда он вовремя не дошел, до пункта сбора, его пошли искать. Когда выяснилась причина, то совместными усилиями его участок был переделан. Мне очень не хочется называть фамилии и имена в этом случае. Но так распорядилась судьба, что тот, кто струсил, умер одним из первых, буквально года через три – четыре. Причина смерти – лейкемия.
Вообще стоит отдельного разговора, на кого и как подействовали полученные дозы. У меня есть знакомый, работавший непосредственно на реакторе, крутил кабеля для системы контроля. Он заведомо получил больше, наверное, чем мы все вместе взятые, но, тем не менее, он заболел одним из последних, и пережил тех, кто получил существенно меньше. Я тоже счастливчик, до сих пор у меня хватает здоровья, чтобы вести активный образ жизни, и бороться с возникающими заболеваниями, но еще раз повторяю, таких не много. Опять же отдельного разговора заслуживает и «Союз Чернобыль», если изначально это действительно была организация, которая отстаивала права пострадавших от катастрофы, то после того, как стал разваливаться Советский Союз, там пошла такая ничем не прикрытая возня за деньги, которые прокачивались через эту организацию, что стало просто противно с ними общаться. Сейчас я стараюсь вообще не иметь с ними дела, на их собрания хожу только для того, чтобы встретиться с теми с кем я работал. Но таких последний раз не было ни одного, их практически полностью заменили их жены, вдовы, дети и переселенцы, челябинцы с семипалатинцами.

Но, возвращаясь к работам в Припяти, могу сказать только то, что и прошлый раз. Мы делали свою работу, и занимало нас только это. Как во всякой работе возникали и неурядицы и удачи, как и прошлый раз, наш рабочий день совершенно незаметно удлинился до нормального восьми часового и даже немного больше, чтобы успеть закончить работу вовремя. Правда, в Припяти мы уже никогда не обедали, всегда выезжали в столовую за зону.
Всему рано или поздно приходит конец, так же была сделана колючка вокруг этого городка. Встал вопрос кому-то надо задержаться на несколько дней для сдачи объекта в эксплуатацию. О том кто будет сдавать объект, естественно, решался вечером, за столом. Стало понятно, что из той команды, которая там работала полностью схему и все возможные работы знают только двое. Одним из этих двоих был я, все же станционщик среди линейщиков. Мы не стали много рассуждать, а просто кинули на пальцах, кому оставаться. Выпало мне.

Сдача объекта это отдельная песня и отдельная работа для монтажника. Я выезжал утром, садился в РОВД за книжку и ждал, пока у эксплуатационников возникнут вопросы. После этого мы разбирались с возникшей проблемой, и я снова садился за книжку.
Сдача объекта закончилась дня за три – четыре, итого, срок моей командировки оказался чуть больше полутора месяцев. Пора было и домой. Вместе со мной в Киев поехали и ребята, с которыми я успел хорошо познакомиться за время второй части командировки. Вообще за счет того, что я жил один, какое-то время у меня оказалось как бы две компании, с немного разными режимами жизни, которые я умудрился совместить. Наши работы заканчивались раньше чем, приезжали милиционеры, и к их приезду мы успевали справиться со своей нормой. А так как с ними у меня сложились хорошие отношения, то естественно они приглашали меня к себе, и я там тоже повторял свою норму. Но, тем не менее, с утра удавалось оставаться работоспособным, спасибо моему организму, который переваривал спиртное в таких количествах.

Из Киева я улетал один, и, честно говоря, после изрядной пьянки на дому у одного из моих Киевских знакомых, как брался билет, откуда он брался, как у меня в мешке, а ездил я с рюкзаком, оказался котелок в смазке, я не помню. Котелок по приезду естественно я проверил на фон, не звенел, видимо, был взят с каких-то киевских складов. Это был единственный сувенир, который я привез из этой командировки, но и он у меня не сохранился, его украли в одном из походов.
Рассчитались с нами по тем временам очень щедро, по крайней мере, если иметь в виду расчеты с государством. Я получил, что-то около четырех тысяч рублей, на машину, чуть-чуть не хватало, да честно признаться не очень и хотелось. Но такие деньги можно было заработать и за пару месяцев на шабашке. Один из моих знакомых перекрывал крыши свинарников и там получил, ровно столько же, я это помню, потому, как много шуток у нас с ним прошло на тему запаха и светимости денежных купюр.
Вообще-то в памяти остается мало, до обидного мало... Хотя некоторые картинки стоят потом как фотографии. Одна из таких фотографий это грабеж аптеки в Припяти. Да я принимал участие в этом мародерском мероприятии. Так было.
Мне не стыдно за то, что тогда произошло. А случилось все следующим образом. Как я говорил, мы на Припяти очень плотно работали с милицией, которая занималась охраной объектов в этом городе. Так вот уже по окончанию работы, мы возвращались в РОВД, когда около поликлиники встретили ребят из патруля, которые рассматривали выбитую дверь в поликлинику. Разговорились, и они пригласили нас на осмотр внутренностей. Делать было нечего, помню, что по каким-то причинам мы возвращались несколько раньше, чем должен был прийти за нами автобус, вот мы и пошли с ними. Ребята были из свежей смены, по этому ходили с дозиметром и все подряд мерили. Особых следов погрома внутри не нашли, большинство дверей было закрыто и цело. Почти сразу нашли, куда стремились мародеры – в аптеку. Погром там был изрядный: видно, что что-то искали, решили, что искали наркосодержащие лекарства, тут кто-то из киевлян увидел, таблетки содержащие йод, среди наших грамотных не оказалось. Тогда он объяснил, что эти таблетки необходимо пить, что бы цезий не замещал его в организме, таким образом, его накопление в организме будет происходить существенно меньшими темпами. Не знаю, что на нас напало, но мы начали перерывать эти кучи из лекарств, в поисках этих стандартов. Это была какая-то напряженная и очень скоростная работа. Не знаю, я всегда очень не любил и не признавал ни каких таблеток, так что точно знал, что я их потреблять не буду, но копался в этих кучах с таким же остервенением как и все остальные. Вдруг кто-то произнес о том, что все это поди светится так что есть их хуже чем яблоки. Тут же сделали замеры. Оказалось что фон даже ниже чем средне естественный. Но то ожесточение, с которым мы только что копались, куда-то делось, уже очень лениво покопали еще немного, разделили среди желающих то что успели найти и двинулись осматривать дальше. Как ни удивительно, кроме аптеки оказался взломанным кабинет стоматологии. Его не разгромили, и было ощущение, что врачи только на минутку вышли и сейчас вернутся, все инструменты аккуратно стоят на своих местах, как и положено накрытые салфетками.

Честно признаюсь, что для меня соблазн был очень велик. Стоматологический инструмент почти идеально подходит для мелких поделок, и было большое желание, собрать все и унести с собой, тем более что мы хорошо понимали, что этими инструментами уже никто никогда не воспользуется. Это было одно из тех обстоятельств, которые очень давили на нашу психику, именно вот такие детали белье на балконах и во дворах, уже посеревшее от пыли, куклы в окнах разложенный и готовый инструмент этого кабинета...
Пожалуй, более тяжелое впечатление на меня лично оказывали яблони, которые в Припяти росли повсюду. Яблоки уже поспели и ветки от них пригнулись, чуть ли не до самой земли. Нам приехавшим из Сибири, где такие яблоки можно увидеть только на прилавках, было очень трудно на них смотреть, так как мы-то к тому моменту уже совершенно точно знали, что каждое такое яблочко светится, так что даже никакому фону не снилось. Есть их мог только самоубийца. Так вот, если к виду белья, которого осталось на веревках на удивление много, я как-то привык и почти перестал замечать, то вот с яблоками было хуже. Почему-то каждый раз, когда они попадали в поле моего зрения, мне становилось физически больно за этот загубленную землю в целом и за Полесское и Припять в частности. Это трудно объяснить, но это действительно действовало на меня как что-то причиняющее физическую боль.
Мы очень мало говорили между собой о своих ощущениях, о том кто и как воспринимает все окружающее, скорее даже наоборот, как-то старались избегать в своих разговорах, того, что на нас все это давит, но почему-то практически каждый вечер, звучал тост за срочников, которые эти яблоки жрут, как оглашенные. Мы очень много говорили о том, что здесь в зоне, не должно было быть этих молодых дураков, которые не в состоянии отрегулировать свои желания с будущим нездоровьем.
Странно, в моем теперешнем описании, все получается на много эмоциональнее, чем было на самом деле. Тогда было все проще и обыденнее. Именно обыденность происходящего было главным, что нас тогда окружало, не было ни надрыва, ни истерик, просто эта чертова колючка, которую надо собрать в единый шлейф. Нет кислоты, кончается газ, вышел цинк. Все просто, просто делается определенный объем работы. Мы также работали и у себя дома, только там, по окончанию работы мы не ехали до дома мимо мертвых сел. Но это опять же не обсуждалось, а принималось как данность, вот сейчас мы работаем здесь и сейчас, все...

Источник: http://nikolay-siv.narod.ru/cher_byl/ch_03.html

 

 

Десятикилометровка.

Далее все пошло по нормальному кругу: была назначена медицинская комиссия, которую я прошел почти без вопросов, почти, потому что, как всегда, обратили на себя внимание мои очки, но после того, как выяснилось, что допуск к работам на высоте у меня есть, дальше все прошло совершенно гладко.

Сначала нам говорили, что отправят, чуть ли не в ближайшие два три дня, но время шло, а нас никто не трогал. Две недели оказалось достаточным сроком, для того чтобы приглашение на отправку оказалось для меня совершенно неожиданным, дела домашние затянули до упора. Сначала нас собрали в управлении, опять же не помню, как называлось сие сборище, но суть его была в том, что нам объявили, что едем работать в десятикилометровую зону, что непосредственно реактор нам не светит, что получать мы будем тройной оклад плюс командировочные, что вещей и инструмент брать с собой не надо, а, самое главное, что вылетаем завтра утренним самолетом на Киев. Это была, так сказать, официальная часть, после чего был проведен неофициальный инструктаж, причем это было отмечено буквально следующими словами: "Официально в зоне и вокруг нее сухой закон, но вы же знаете, что мы с атомом работаем вплотную (стоит пояснить, что, кроме того, что Химэлектромонтаж — главный субподрядчик Сибакадемстроя, он же обслуживал электрику и связь всех сибирских обогатительных фабрик), так что поверьте, пить надо, может быть не до усрачки, но каждый день, это главная ваша защита." Дальше было много слов, разных и, в том числе, о тех случаях, когда люди гибли из-за того, что не верили в эффективность, или пренебрегали элементарными средствами защиты. Причем это не был стандартный инструктаж по правилам техники безопасности, просто разговор.

По окончанию мероприятия нам выдали аванс 300 рублей на человека. Аванс произвел на меня впечатление, ехали на три недели, а аванс у нас не превышал никогда трети возможной зарплаты, да плюс командировочные... Опять же требуется комментарий: на тот момент моя зарплата не превышала четырех сотен рублей в месяц, а я числился монтажником-станционщиком пятого разряда, то есть моя зарплата была отнюдь не самой маленькой.
Своим родственникам я объявил, что еду в командировку только в этот вечер, я не очень хотел говорить куда и зачем, но об этом догадались сами, так что вечером посидели, и последним 108-м я поехал в аэропорт, так как с первого утреннего автобуса я рисковал не попасть. Наверно, по существующим сейчас представлениям, все должны были испугаться, не все, но хоть кто-то, но утром на самолет не опоздал никто, и ни одного не было пьяного (повод не пройти регистрацию, как ни как рассвет борьбы с пьянством).
Вообще, для меня внутри себя очень важно разобраться вспомнить, что мы думали, почему мы поступали так, а не иначе, почему мы все оказались теперь в том положении, в котором оказались. Почему так много теперь говорится о насилии, каких-то, как в 37-ом воронках, обманах. Я не сталкивался ни с одним у кого бы не было выбора. Каковы были мотивы сделанного нами шага, это вопрос следующий, но мое ощущение, что каждый себе искал оправдание того, что он пришел сюда просто потому, что если не он то кто-то другой, остается.
Не знаю, но мне кажется, та система, в которой мы жили, ставила жизнь любого человека, если конечно он не враг, выше своей собственной. Нам было во многом плевать на то, кто виноват и почему это произошло. Где тонко там и рвется. Было просто ясно, что кому-то эту дыру надо затыкать, и затыкать ее будут чьими-то шкурами, а если так, то почему кто-то должен рисковать своей за тебя?

Помню, что когда нас развозили после собрания, то в автобусе многие говорили о том, чего они ждут от поездки. Один говорил о том, что там можно будет купить какие-то запчасти для москвича, которые ему никак не удается купить на месте, другой говорил о том, что глядишь, после этой командировки ему снимут партийный выговор, который он получил по глупости, залетев с пьянкой. Говорили, опять же не все, как это бывает всегда в ситуации, когда собирается много малознакомых людей, но многие, и все разговоры были абсолютно бытовыми, никто не касался тех, острых вопросов, которые, конечно же, давили на всех: как будет там, что такое радиация на собственной шкуре, как тут наши домашние будут решать все те вопросы, которые только что ушли за скобки нашей жизни. Слава богу, мне никогда не приходилось никого провожать на фронт, или провожаться в район боевых действий самому, но почему-то мне кажется, что чувства и мысли у нас были близки к тем, которые возникают у людей именно в этой ситуации.
Слово произнесенное есть слово лжи... Который раз я опять в это упираюсь. Во многом эти воспоминания написаны, как ответ на «Чернобыльскую молитву», видимо отсюда и давит излишний пафос. Перечитываю самим же написанное и создается впечатление, что мы все, как оловянные солдатики как только партия сказала надо, мы ответили есть и как один сделали шаг вперед. Ерунда это все конечно. Мы такие же люди – человеки со своими жизнями и взглядами на эту жизнь. Не было у меня никакого желания делать этот шаг, если бы не совершенно личные обстоятельства, мое хорошее отношение к конкретному человеку, если бы даже у него оставалась возможность выбора, то есть он бы не оказался последним, я никогда бы не оказался в ликвидаторах, и думаю, что никогда бы не пожалел. Точно так же я попал служить в Монголию, а не в Афган, и никогда не жалел об этом. У всех кого я знаю, выбор был, а теперь мне очень хочется понять, почему мы выбрали этот путь, а не пошли своей обычной дорогой.
Почему я так много посвящаю именно этому моменту? Не знаю, видимо меня оскорбляет, что какие-то там люди превратили нас в бессловесный скот, который согнали на бойню. А мы как бессловесное стадо пошли, не пытаясь защищаться, протестовать и так далее, я не очень понимаю, чего мы по их представлениям должны были делать. Все было, почти как всегда и проще и страшнее. У нас, здесь и сейчас я беру на себя смелость говорить от имени тех, кого я встречал, не было чувства, что мы совершаем подвиг, но у всех у нас было ощущение, что мы поступили правильно, и, по крайней мере, наш поступок заслуживает уважения. Да мы не совершали подвиг, но все мы осознавали, что совершили поступок.

Дальше самолет, и Киев. В самолете все спали, слишком ранний рейс и неожиданна отправка, видимо многие, как и я в последние часы перед отъездом спешили переделать слишком многое.
А вот в автобусе от аэропорта до Киева все ехали, молча, прилипнув к окнам, говорил только тот, кто сопровождал нас. Не помню, кто это был, но именно он рассказал о той панике, которая возникла в Киеве после того, как стало известно о повышении радиационного фона. Я не помню этого рассказа, но хорошо помню, что моя услужливая память подсунула мне детские воспоминания. Когда-то в 70-ом году еще ребенком попал в панику в Одессе, когда там стало известно, что в городе холера. То, что я видел тогда, до сих пор, как фотографии, встают у меня перед глазами при слове паника. Мне не хотелось бы на этом сейчас останавливаться, могу сказать одно, хотя мне тогда было только 12 лет, мне было страшно, страшно настолько, что до сих пор это одно из самых кошмарных, моих воспоминаний. Он же показал нам датчики, которые установлены вдоль дорог и должны были отсекать "грязные" машины, которые могли стараться проехать в город.
В Киеве я был прежде. Тоже в детстве и, прямо скажем, воспоминания эти довольно смутные, так что сравнивать мне было трудно, но нехарактерная пустота улиц, для столь большого города, конечно же, бросилась в глаза. Привезли нас в какую-то военную часть, которая располагалась с тыльной стороны от монастыря с Киевско-Печерской Лаврой. Первым делом нас переодели, выдали робы, а вот с инструментом произошли накладки. Оказывается инструмент, которым мы должны были работать, ехал из Новосибирска на КамАЗе, который потерялся где-то в пути. Не знаю, из-за отсутствия инструмента или так было запланировано, но нам дали сутки свободного времени, и мы разбрелись по городу. Ни в какие музеи мы попасть не смогли, так как почему-то все было закрыто. Было это связано с аварией или нет, не знаю, вполне возможно, что просто был выходной в учреждениях культуры. Мы часа четыре побродили по городу, попили пива, которое продавалось на каждом углу совершенно свободно без очередей, что нас, конечно, удивило. Постреляли в тире из воздушек. Там, кстати, я впервые встретился не просто со стрельбой по кружочкам, которые опрокидывают условные фигурки, а по свечкам, стоящим в ряд. Причем, была возможность стрелять вдвоем, с разных концов, то есть не только соревноваться в меткости, но еще и на скорость. Но азарта не было. Простое шатание по городу нам быстро надоело, и мы вернулись в казарму и завалились спать, допив принесенное с собой пиво.

На следующий день нас подняло с общим подъемом части. Конечно же, мы не подскочили по команде, но спать, когда за дверями все время кто-то куда-то бежит или чего-то орет, затруднительно. Позавтракали, после чего нам сказали, что инструмент нашелся, так что мы должны получить его и сухой паек, и где-то вот-вот должны подойти машины, которые повезут нас к месту постоянного жительства. Чем мы будем заниматься, пока никто не знал или не хотел нам говорить, а инструмент нас удивил. Связисты в основном работают отвертками, бокорезами, паяльниками, ну молотками, а тут нам выдали комплекты кабельщиков, то есть газовые горелки, тигли, и мы все были удивлены, но, что делать, решили, что, как всегда, кто-то где-то что-то перепутал, узнаем что делать, а там разберемся. Если средний связист-линейщик, хоть изредка, но с газовой горелкой сталкивается, то я увидел ее живьем впервые в жизни. Ну, если быть точным, то видеть-то мне ее приходилось, а вот работать... Меня напряг столь неожиданный поворот. Единственное, что немного успокаивало - это то, что горелкой паяют, а паять я умею, чем не столь важно, надеюсь, что освоюсь. Не помню, успели ли мы пообедать, но когда грузились в машины, вопрос о горелках был еще горячим и занимал изрядную часть наших разговоров, тем более, что газа не было, хотя нам сказали, что все уже приехало из Новосибирска, но где оно находится не понятно.
Привезли нас сразу из Киева в Чернобыль, то есть мы сразу же попали в зону, что оказалось для нас полной неожиданностью. Сам въезд в зону через пропускной пункт уже насторожил: что, мы будем жить в Зоне? Когда нам выдали лепестки, я не помню, но пока мы стояли на шлагбауме, кто-то заглянул в наш крытый кузов и сказал, что их надо надеть. Первый проезд по зоне для моих впечатлений не дал ничего, закрытая тентом машина не экскурсионный автобус. Выгрузились в небольшом селе, оказалось - это и есть райцентр, на территории которого распложена аварийная станция. Завели в какое-то большое здание, где мы впервые увидели карту загрязнений. Пятно было очень вытянутым в сторону Белоруссии, да и вообще здесь выяснилось, что понятие десятикилометровой, тридцатикилометровых зон, понятие очень условное, просто исторически возникшее и сохранившееся до сих пор. Одно из первых впечатлений то, что вроде как зараженная зона, а народ ходит по улицам без респираторов. Кто задал этот вопрос, я не помню, но ответ нас поразил и не удивил одновременно. Оказывается, сам Чернобыль под заражение не попал. Конечно же, фон вдвое превышал естественный, что для многих мест Украины и Белоруссии, на тот момент было почти нормально. Но его отселили, так как это райцентр, а надо же штаб где-то держать.
Дальше нам объяснили, что мы должны будем делать охранную сигнализацию вокруг зоны наибольшего заражения, то есть вокруг десятикилометровки. Колючку для нас уже натянули, и занималась этим прибалтийская дивизия, на территории которой мы и будем жить, мало того, что они натянули колючую проволоку, они сняли грунт вдоль нее, так как это будет дорога для тех, кто эту сигнализацию будет обслуживать. Когда у нас появились пропуска, тоже не припомню, но почему-то мне кажется, что выдали их то же в этот же раз, по крайней мере, в самом Чернобыле я не был больше не разу. Нас распределили по бригадам, каждая из которых получила свой участок, были назначены сроки готовности и сдачи объекта. То есть прошло нормальное производственное совещание, после которого часть поехала в Белоруссию, часть - Украину. Помню точно, что белорусских участков было более чем вдвое больше чем украинских, что тоже для меня, по крайней мере, оказалось несколько неожиданно, хотя о том, что Белоруссия пострадала изрядно, знали и до того. Но все же в прессе в основном шла речь о бедах украинцев, а об их соседях почти молчали. После этого нас снова загрузили на машины и развезли по палаточным лагерям прибалтийской, по-моему, рижской, но боюсь соврать, дивизии.

Палаточный городок находился километрах в сорока от въезда в тридцатикилометровую зону, так что ехали мы не меньше часа, а может и подолее. То есть, как только мы приехали, нам показали палатку, где мы будем жить, и мы, побросав вещи, которых почти не было, и инструменты отправились есть. Здесь, как выяснилось, нас должны кормить бесплатно, по нормам офицерского пайка. Не знаю, как было тогда в других местах, но здесь конкретно, во-первых, это было на убой, во-вторых, весьма вкусно, хотя разнообразием, конечно, не страдало.
Хотя, может быть и не бесплатно, а просто потом вычиталось из наших зарплат, этого я не помню, так что оставим возможность и такого варианта. Собственно на работы мы выехали на следующий день, нам объяснили, что наш рабочий день должен составлять четыре часа, по приезде из зоны мы должны переодеваться в чистое, и так далее в том же ключе, то есть основной инструктаж по проведению работ. Поев мы вернулись в палатку и стали устраиваться, заодно знакомиться со старожилами, которыми были те самые рижане. От них мы в первый же день узнали, где можно купить самогонку, узнали и традиционную норму – трехлитровая банка на пять человек. Естественно, что, получив такую информацию, тут же заслали гонцов, и вечер прошел в общей «прописке», вообще, еще раз напоминаю, что официально в зоне и там, где жили ликвидаторы был сухой закон, и купить хоть какое-то спиртное в магазине было невозможно, но к выпивке все относились очень спокойно. Так в нашей прописке участвовал не только лейтенант командир взвода, но и командир роты, и рядовые партизаны. Как относились к выпивке срочников, не помню, так как с ними пришлось общаться очень мало, но почему-то мне кажется, что и там особых проблем не было.
Дорога до места работы заняла больше часа. Сразу же с первых часов у нас были армейские дозиметры общего фона: не индивидуальные, а те которые используются при работе разведгрупп. Дозиметры были вполне исправные и показали нам фон на месте работ от 100 до 300 милли р/час. А вот индивидуальных дозиметров накопления не было. Работа была простой и монотонной, проволока была уже о натянута, нужно было найти место скрутки и пропаять, чтобы получить единый шлейф. Работать всего лишь по четыре часа показалось очень странным, и рабочий день закончился непривычно быстро, на обратном пути нас завезли в столовую, где мы пообедали за свой счет. Но и там цены, даже по тем временам, оказались совершенно смешными, то есть на полный обед с двойным мясом, сметаной, салатом соком ушло меньше рубля, то есть за такой же обед дома, в институтской столовой, я проедал рубля полтора.

Первое, что нас удивило и на что мы обратили внимание, это то, что машину при въезде и выезде из зоны не сменили, а только обнюхали дозиметрами. Так мы впервые узнали, что кроме официальной тридцатикилометровки, есть и неофициальная зона с повышенным фоном. В среднем там фон от естественного повышен в два три раза, но ее никто не отселял, и именно в этой зоне в основном и жили ликвидаторы, а вот за эту зону на грязной машине, конечно, выехать можно, но довольно сложно, тем более, что очень легко нарваться на передвижной пост контроля, а тогда возможны крупные неприятности.
Приехав в лагерь естественно начали мерить все, что не попадая – землю одежду, еду. Видимо такой подход для старичков был не нов, они работали в зоне уже около месяца и насмотрелись на всякое, так что с их стороны особого интереса не было, своими дозиметрами они не пользовались вообще. Выяснились некоторые интересные для нас вещи: наша грязная одежда из зоны уже после первого дня стала фонить с силой около ста миллирентген, средний фон в лагере был около 200 микро рентген, то есть в 13 раз выше естественного, а вот за забором около 50 микрорентген, то есть в лагере фон совершенно однозначно был выше, чем на остальной территории. Думаю, что это было связано не с тем, что лагерь поставили на пятне, просто натаскали с работы, как и положено несунам, с чем работаем то и имеем.
Следующие два или три дня проработали в том же режиме, четыре часа на дорогу, четыре на работу, обед в придорожной столовой, вечером ужин и трехлитровка на пятерых, но уже совершенно точно, что к концу первой недели нам всем стало очевидным, что с такими темпами работы, мы сделать заданный объем в заданные сроки не успеваем. Что сработало, я не берусь судить, но к концу второй недели мы перешли на нормальный восьми часовой режим работы, а к концу третей работали весь световой день. То есть выезжали из части еще про рассвету и возвращались по темноте, то есть в зоне проводили часов по 12 – 16. сколько мы за это время схватили, не знаю, потому как даже дозиметром фона пользоваться перестали. В последние дни мы перестали выезжать из зоны на обед, ели прямо там, консервы грели на горелке, на ней же заваривали «какаву», и каждый вечер три литра на пятерых. Так, как я пил в этой командировке, я не пил ни до того ни после того, но интересно то, что если не считать единственного случая, когда у нашего пития был еще и повод, мы съездили за добавкой, а на следующие утро половина бригады утром встать не смогла, тогда они приехали работать только после обеда, все остальное время на работе наше гуляние никак не отражалось. Закончить мы все же успели, по этой причине на десятку новых людей не потребовалось.

На этом этапе своей командировки, мы почти не видели ничего, так как сама колючка на нашем участке проходила достаточно далеко от жилья, поэтому пара домов без жителей особого психологического нажима не произвели. Что мы тогда отмечали — полное отсутствие крыс и наличие нутрий, практически, в любой воде. Причем эти зверушки успели обнаглеть до предела и никого не боялись. Они, конечно, не подпускали вплотную, но и не прятались, можно было на них смотреть ровно столько, сколько душе угодно, только вот почему-то задерживаться не хотелось. Другой живности в зоне я не помню, то ли она успела одичать и хорошо пряталась, то ли ее отстреляли, такие слухи то же ходили, то ли вымерла от радиации и бескормицы, во что верится слабо.
С дозиметрами индивидуального накопления было следующее, нам их выдали только на второй неделе, так как говорили, что их не хватает, потом собрали еще за неделю до окончания работ под предлогом того, что нужно их обработать, что бы успеть приготовить нам справки. Зачем был весь этот цирк, честно говоря, не очень понятно, потому как в справках у всех была указана одна цифра 0,4 бэр. Если учесть, что бэр практически эквивалентен рентгену в час, то такую дозу даже при минимальном фоне мы набирали за 2 – 4 часа работы, а их у нас было во много раз больше. Плюс к тому, каждый работал немного на разных участках, некоторое количество разных дней и так далее и так далее, то есть исходя из элементарной логики, мы должны были набрать по минимуму 17 – 18 бэр, да и то если бы мы работали, как положено по четыре часа в день. Можно было разделить это число на 10, 20 или на 30, но у всех получились бы разные цифры и хоть как-то они выглядели бы естественнее. Это если делать расчет, что что-то скрывалось и обманывалось. Я же думаю, что в данном случае сработала элементарная неразбериха, правая рука не знала, что делала левая и так далее в том же стиле.

Вообще, это одна из тех проблем, которая для тех времен оказалась первой путаницей мешающей осознать, кто, что и как получил. До этого все поражения от радиации о которых говорилось и показывалось приводилось в рентгенах. То есть во всех учебниках, правилах техники безопасности, уставах приводились следующие цифры: до 50 рентген, безопасно, от 50 до 200 поражение, которое требует серьезного медикаментозного лечения, свыше 200 практически гарантированная операция по замене костного мозга, свыше 800 гарантированный летальный исход. Теперь же стали говорить о БЭРах, что это такое, как он считается этот биологический эквивалент, я так до конца и не понял, так как формула достаточно сложна и содержит слишком много параметров. О том, что БЭР практически эквивалентен рентгену нам сказали, когда мы получали справки. Сами справки мы получали уже в Новосибирске, по крайней мере, я.
Надо отдать должное последующей работе социальных служб и врачей, с которыми мне приходилось сталкиваться. Их всех интересовало наличие справки, а не то что в ней указано на тему полученных доз, после предъявления справки всегда следовал вопрос, а, сколько реально по вашим подсчетам. Вполне допускаю и такое предположение, что для того чтобы гасить панику указывать всем минимально возможное, такое тоже могло быть. Дата отъезда была назначена заранее, так что завершение работ подгонялось нами так, чтобы выехать сразу, а не сидеть здесь ни одного лишнего дня, но все равно не получилось, мы уже собрали свои вещи, сдали инструмент, но нам сказали, что отъезд будет только через сутки или двое.

Источник: http://nikolay-siv.narod.ru/cher_byl/ch_02.html

 

 

Начальник штаба вспоминает

Вспоминаю январь 1987 года. В то время я был начальником тактического цикла военной кафедры Днепропетровского металлургического института. 25 января 1987 года на кафедру приходит телеграмма из штаба Киевского краснознаменного военного округа об откомандировании полковника Кищенко В. А. в распоряжение командующего ККВО.
Согласно телеграмме, мне надлежало прибыть к 9-00 27.01.87 г. в отдел кадров штаба округа. Прибыл вовремя и был представлен генералу - начальнику отдела кадров. Он сообщил, что меня назначают на должность начальника штаба 25-й бригады химической защиты. В "беседе за чаем" я был строго предупрежден, что в случае моего отказа от командировки на ЧАЭС, я лишусь партбилета со всеми вытекающими отсюда последствиями, вплоть до увольнения из вооруженных сил.
Это меня неприятно задело, и я ответил: "Я свой долг выполняю согласно присяге и уставов, от службы не бегаю. Отец мой Родину защищал на полях сражений в Великой Отечественной войны и в борьбе с бандформированиями в Западной Украине. Изменить своему отцу, присяге и Отчизне не могу".
Тогда он сказал: "Не сердись, полковник, поезжай на ЧАЭС, принимай должность и сделай всё возможное и невозможное. Бригада работает непосредственно на ЧАЭС в Особой зоне и подчинена оперативной группе Особой зоны. Работы будет выше крыши". В этом генерал не ошибся.
После обеда меня и ещё 12 человек на автобусе отвезли в аэропорт Жуляны, где нас ожидал вертолёт Ми-8 Т. К 17 часам мы прибыли в штаб оперативной группы ККВО в село Терехов, а в 19-00 я уже представился командиру 25-й бригады полковнику Ядрышникову М. П. как новый начальник штаба.
На следующий день я ознакомился с расположением бригады, с задачами, стоящими перед ней, с офицерами штаба и уже в 18-00 на совещании делал доклад командиру бригады, ставил задачи штабу и командирам батальонов. Для меня начались дни борьбы за ликвидацию последствий аварии.

25-я бригада химической защиты ККВО дислоцировалась севернее села Оранное и выполняла работы по дезактивации территории и объектов:
- Третьего энергоблока ЧАЭС.
- Рыжего леса (под действием радиации хвоя на соснах порыжела, но деревья ещё стояли).
- Железнодорожной станции Янов.
- Города Припять (отдельных участков).
- АБК - 2 (администативно-бытового комплекса 2-го энергоблока ЧАЭС).
- Железно-дорожной ветки в сторону будущего города Славутич. Эту работу выполнял железно-дорожный батальон, входивший в состав бригады.
- Дезактивация машин на ПУСО "Лелев"
- С наступлением тепла постоянная поливка дорог и улиц водой, чтобы предотвратить распространение радиоактивной пыли.

Что такое дезактивация, можно объяснить на примере дезактивации железнодорожной ветки: это удаление рельсов и шпал, слоя грунта толщиной 50 см, насыпка нового грунта, укладка железно-дорожного полотна. Зараженный грунт и шпалы свозился на "могильники". На бригаду также была возложена радиационная разведка местности в пределах зоны заражения.
В мои обязанности входил ежедневный, с 12-00 до 16-00 контроль работ, проводимых на объектах. В 16-00 на совещаниях в группе Особой зоны я получал задания на следующий день, "дома" планировал предстоящие работы и ставил задачи подчиненным.
Никогда не забуду начальника радиационной и химической разведки старшего лейтенанта Поддубного Владимира Леонидовича, призванного из запаса и проживающего в г. Днепродзержинске. Был случай, когда Володя обнаружил на ПУСО (пункте специальной обработки) "ЛЕЛЕВ" автомашину с уровнем радиации 75 рн/час. Он доложил мне, я по команде командиру бригады и начальнику штаба группы Особой зоны. И началось… Меня обвинили в паникёрстве, некомпетентности и преувеличении уровня зараженности объекта. Только на третьи сутки на ПУСО прибыли офицеры из ОГОЗ (оперативная группа особой зоны) во главе с начальником разведки группы. Померили, удивились и поспешно удалились. А наш Владимир Леонидович остался до моей команды.
На следующий день все автомобили были удалены на могильник и люди на ПУСО вздохнули свободно. Даже "лепестки" поснимали в нарушение всех инструкций и приказов. За что были наказаны. Неоднократно я наказывал командиров за то, что подчиненные не выполняют требований по защите своего здоровья. Кто меня помнит, это подтвердит.

Зима 1986-87 годов выдалась очень снежная и суровая. Морозы доходили до 30º. Я преклоняюсь перед водителями, перевозившими людей на объекты. С трех часов ночи они уже начинали прогревать автомобили, чтобы в 5-00 начать движение в сторону станции и другим объектам. Это была первая смена, которая работала до 12-00. С первой сменой всегда выезжал комбриг Ядрышников М. П., а в последствии Кинделевич И. В.
От бесперебойности работы автомобильной техники во многом зависело выполнение задач, возложенных на бригаду. Начальник автобронетанковой службы подполковник Мельниченко Николай Федорович на протяжении почти трех месяцев лично отправлял колонны на станцию, ежедневно контролировал состояние машин, работающих в рыжем лесу и на станции Янов. Как бы я его не оберегал, он твердил одно: "Я должен увидеть всё своими глазами и проверить своими руками". Поэтому, наверное, он сейчас инвалид второй группы.
Нельзя не вспомнить командира батальона радиационной и химической разведки подполковника Кабуша Василия Ильича. На снимке одна из машин батальона, БРДМ - 2 РХ. Второй слева подполковник Шека В. А., прибывший в апреле мне на замену, третий механик-водитель, четвертый командир взвода разведки (оба призваны из запаса, фамилий, к сожалению, не помню). Благодаря умело организованной Кабушем разведке и самоотверженной работе его подчинённых, у меня на столе всегда были самые свежие данные о радиационной обстановке в нашем секторе ответственности.

Обеспечение бытовых условий и питания личного состава бригады лежало на плечах начальника тыла полковника Стребличенко Юрия Михайловича (ныне покойного). Под его руководством была построена баня, солдатская чайная, магазин, комната посетителей на контрольно-пропускном пункте. За организацию контрольно-пропускного режима начальник штаба Киевского военного округа объявил благодарность командиру бригады Кинделевичу И. В.
За заслуги в выполнении задач по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в 1986 году 25-я бригада награждена вымпелом Министра обороны СССР, а в 1987 году (уже при мне) переходящим Красным знаменем Краснознаменного Киевского военного округа. Замена мне наступила 18 апреля. На мое место приехал подполковник Шека Виктор Александрович, профессионал с большой буквы. Сдав должность, 20 апреля я покинул расположение бригады, и убыл к месту постоянной службы.

Источник: http://www.chernobil-ukr.dp.ua

 

 

Рассказ инженера Барыкова

Известие о трагедии на Чернобыльской АЭС распространилась как снежная лавина по всей территории Украины. После официального сообщения об аварии невозможно было спокойно смотреть первомайскую демонстрацию в Киеве. Особенно запомнилось интервью с молодой мамой, гуляющей по Крещатику с коляской и её слова: "Погода хорошая, отличное настроение и никакой радиации не ощущаем". Все страшные моменты этой аварии стали понятны, когда я воочию увидел степень разрушения АЭС и сам померил эти самые уровни радиации.
В это время я инженер-химик работал в конструкторском отделе института НИИАЧермет. Через три месяца после аварии, как офицер запаса, был вызван в военкомат. У меня, а тем паче у моих близких это вызвало определённую тревогу. Но в институте было очень много работы и я по производственным причинам получил отсрочку на один год.
Год прошел быстро и 20 апреля 87-го я с группой призывников из Днепропетровска прибыл в село Ораное, километрах в сорока южнее от Припяти. Сдал документы в штаб в/ч 64354, получил обмундирование и отправился менять своего предшественника. Подразделение представляло собой палаточно-барачный городок на полном самообслуживании. Всё как в боевых условиях. Сами строили, сами поддерживали уставной порядок на территории и в помещениях, сами готовили пищу и убирали туалеты. Но все это было позже, а пока...

Мой предшественник, командир отделения раиационно-химической защиты, очень обрадовался моему появлению. Он быстренько передал мне все необходимые принадлежности (дозиметр, планшет, книгу учета личного состава), живописно описал ход работ по ликвидации аварии и убежал в штаб. Все нетерпением ждали замены, так что его поведение было вполне понятно.
На утреннем построении для всех вновь прибывших, офицеры штаба провели инструктаж, рассказали о предстоящих работах, поставили задачи каждому подразделению. Особенно строго мы были проинструктированы по вопросу недопущения переоблучения личного состава. Общая доза радиационного облучения за все время пребывания не должна была превышать 10 рентген, и это требование нарушать было нельзя.
Начались обычные армейские будни: подъемы, построения, читки приказов, дежурства или поездки на работы в Зону, свободное время, ужин, вечерние построения, "фильма", отбой.
На третий день моего пребывания в лагере на утреннем построении был отдан приказ о выезде на атомную станцию. Сразу после завтрака по команде "к машине" 64 человека нашей роты заполнили подъехавшие грузовики, и колонна двинулась по направлению к ЧАЭС. Мы получили респираторы "лепесток" и на ходу примеряли и подгоняли под свои физиономии. Минут через 15 это занятие всем надоело, и мы их поснимали.
Прибыли на станцию, переоделись в рабочие комбинезоны. Сразу бросился в глаза красный флаг на трубе АЭС. Флаги, наверное, регулярно меняли, потому что и через два месяца он тоже был как новый. Двор перед третьим корпусом был завален кучами радиоактивного мусора. Возле корпуса одиноко возвышался башенный кран, который поднимал пустые контейнеры на крышу и опускал заполненные в грузовики с обшитыми свинцом кабинами. Они отвозили вывозили этот хлам на могильник. Нашей задачей была очистка крыши 3-го энергоблока станции от осколков радиоактивного топлива. При помощи индивидуального накопительного дозиметра я определял время пребывания для каждого бойца на объекте. Даю команду первому по списку, и работа началась: бегом на крышу, лопатой поддел радиоактивный осколок, подбежал к контейнеру, сбросил. Добежал до очередного "куска радиации" и процедура повторяется. Подаю команду возвращаться за бетонную перегородку, пошел второй боец, третий…
После первого захода проверяю показания индивидуального дозиметра каждого бойца. В зависимости от полученной разовой дозы боец шел на второй заход или на отдых. Предельной дозой был 1 рентген за день. Получить же её, можно было и за несколько минут пребывания на крыше.

Работали на станции в две смены. Обычно все работы по очистке заканчивались к 17 часам. После окончания смены возвращаемся в санитарный зал, принимаем душ, переодеваемся в чистое, ждем колонну грузовиков для возвращения в Ораное. Всё буднично, работа она и в Африке работа. Радиация ведь не пахнет. Жарко было, так ведь лето...
Только оказавшись в расположении части, начинаешь задумываться о том, что получил немалую дозу "бяки" для своего здоровья. Мне как инженеру-химику было известно, что разрешённая доза для работников станции – пять рентген в год. А здесь один рентген за пять минут. Довольно неприятное сравнение.
За время командировки у меня было 13 выездов, из них 10 непосредственно на станцию, остальные связаны с дезактивацией территории ремонтной базы речного флота в городе Припяти. На территории рембазы разведкой были обнаружены куски, выброшенные взрывом из реактора. "Светили" они от 20 до 80 рг/час и работы по их удалению были также строго регламентированы по времени и соблюдению мер безопасности. Опять лопаты в руки и бегом на "врага"!

Наведенную же радиацию имели все металлические предметы: различный инструмент, автомобили и механизмы. Об этом неоднократно всех предупреждали, тем не менее, рядовой состав умудрялся проносить "сувениры" (фрезы, свёрла, напильники, плоскогубцы и прочий инструмент) в расположение части. "Не пропадать же добру" – рассуждали рачительные хозяева. Осмотр тумбочек не раз выявлял эти нарушения. "Сувениры" изымались и отвозились куда надо.
А именно на специальные могильники. Вся эта зараженная техника до сих пор стоит там ровными рядами, правда основательно разграбленная "рачительными хозяевами". Нет предела глупости и жадности людской. Современное состояние могильника на снимке.
У входа в столовую всегда стояла миска с "таблетками против радиации". Я заметил, что количество таблеток не очень-то убавлялось. Не поверил как-то народ в чудо-таблетки. Выводили "проклятую" из организма больше народными средствами, употребляя их без фанатизма, малыми дозами. "Средства" доставляли с "большой земли" водители, привозившие воду, продукты, почту. В те времена это было весьма проблематично, ибо советский народ под руководством партии боролся с пьянством и алкоголизмом.

Наша рота участвовала также в патрулировании улиц города Припять. Жители покинули город в спешке, прихватив только самое необходимое. В домах осталось много чего, представлявшего интерес для мародёров. Было несколько попыток грабежа в универмаге, автостоянке и в многоэтажном доме. Мародеров отлавливали и передавали в ласковые руки милиции.
Приходилось заниматься и поливкой дорог на территории Припяти и окрест, что предотвращало в какой-то мере распространение радиоактивной пыли. Для этого применялись АРСы (авторазливочная станция). Мы ездили по городу и поливали улицы по определенным маршрутам. Мой любимый АРС на снимке справа.
Прошло два месяца моего пребывания в зоне Чернобыльской АЭС. Время за работой пролетело быстро. Май выдался очень жарким, без дождей. Вода была привозная, пили только минералку и при всеобщем тогдашнем дефиците, естественно, были проблемы с её поставкой. Трудно было… Но все это мгновенно ушло в прошлое, как только мне сообщили о скором прибытии моего сменщика. Он приехал, я быстренько передал ему дозиметр, планшет, книгу учета личного состава отделения, как мог описал прелести армейской жизни и побежал в штаб…

Источник: http://www.chernobil-ukr.dp.ua

 

 

Моя маленькая война

В 1943 году мой отец, Комаренко Алексей Васильевич, из Якутии после окончания военного училища попал на Украинский фронт. Освобождал Киев, войну закончил в Польше. Через 43 года я, Комаренко Александр Алексеевич попал на маленькую войну с невидимым противником. Полетел в отпуск к родителям, а через неделю из Якутска был отозван телеграммой в Чернобыль. Такая вот историческая параллель.
Для нашего брата военного топографа на Чернобыльском фронте тоже нашлось немало работы. Уже в июне 86-го топографическое отделение 36 топогеодезического отряда (дислокация г. Днепропетровск) работало в Зоне. Топографическое отделение, это десяток офицеров, прапорщик, взвод солдат и автомобили. Офицеры-топографы занимались топографической разведкой и оперативным обновлением топокарт масштаба 1:50 000. Все было сделано в кратчайшие сроки с высоким качеством. Киевская военно-картографическая фабрика карты отпечатала. Моя же задача была выдать эти карты войскам. С мая по сентябрь в оперативной группе Киевского военного округа штабам частей было выдано более 32 000 листов топокарт различных масштабов. Оперативная группа КВО насчитывала 32 000 человек. Вышло как раз по листу на каждого.
На снимке майоры Владимир Баширов и Дмитрий Михеев за обработкой результатов полевых топографических работ в Зоне. Форма не них не "чернобыльская", но тогда было не до таких мелочей как единая форма одежды.

Штаб Киевской группы был расквартирован в деревне Терехов, куда мы (со мной ещё был солдатик-водитель) прибыли 12 июля 1986 г. в сопровождении подполковника Сорокина. Старший офицер топографического отдела штаба Киевского военного округа, он ввел меня в курс дела и на протяжении двух месяцев курировал все вопросы. Как выяснилось позже, вопросов оказалось немало. Он же привез в Терехов моего сменщика и сменщика моего сменщика (офицеры Игорь Краюшкин и Сергей Пчелинцев - сослуживцы по топоотряду).
Получил я дозиметр, намордник-лепесток и форму без знаков различия (звездочек и эмблем просто не было). Позже заработал "Военторг", а пока… Форма номер восемь, все рядовые. Только генералов можно было узнать издалека по фуражкам с золотым шитьем. За час принял должность, и пошла работа. В те времена топокарты всех масштабов были секретными, и как документы строгой отчетности, они хранились и выдавались по определенным, весьма строгим правилам. Склад карт размещался в АШТ (автомобиль штабной топографический) под охраной караула. Рядом стояла машина секретного отделения штаба. "Секретчиком" был прапорщик-музыкант из оркестра Войск гражданской обороны. До призыва в армию он окончил Киевскую консерваторию, и в учете секретных документов разбирался примерно так же, как я в диезах и бемолях. Но сработал армейский закон: не можешь, научим… Я ему помогал разобраться с секреткой, а он вечерами рассказывал о своем доблестном военном оркестре. Право же, юморные парни, эти военные музыканты! Леонид Утесов со своими "Веселыми ребятами" рядом не стоял. Таким образом, мы взаимно обогащали свой жизненный опыт. Официальный рабочий день продолжался с 7-00 до 22-00, так что времени на байки оставалось не много. Нередко за картами приезжали среди ночи.

Запомнился подполковник медицинской службы. Получил он ворох листов и спрашивает: "А что дальше с ними делать"? Что делать, что делать – селедку заворачивать! Слепил я для него пару склеек, прочитал лекцию о масштабах, разграфке и номенклатуре листов топокарт. Сложнейшая наука! Уехал он просвещенным и просветленным. Бутылочку спирта презентовал. Я не стал отказываться …
Штаб располагался на территории школы. Маленькая такая сельская школа, парты вынесли, классы заняли военные. Жителей в деревне уже не было, а директор школы остался. Немолодой уже мужчина, он до последнего надеялся, что дети вернутся в классы. Не вернулись… Уговорили его уехать только перед началом учебного года. При школе был сад. Урожай выдался отменный, груши, яблоки, сливы созрели и посыпались. Собирать их было категорически запрещено и каждое утро дежурные солдатики закапывали в землю десятки килограммов фруктов. Моя сибирская душа кровью обливалась. На снимке Терехов, штаб группы КВО. Крайний справа подполковник Сорокин, слева от меня прапорщик-секретчик. Он сменил того самого весёлого музыканта. Фамилию не помню, знаю, что он из Черкасс. Мастер спорта по пулевой стрельбе. Хороший парень.
Жили мы в будках спецмашин или в палатках. Дома в деревне стали занимать только в сентябре, когда похолодало. Слева от моего ЗИЛа стояла машина майора-особиста. Звали его Иваном, и отвечал он за соблюдение режима секретности в частях группы. А секретным тогда было все, даже меню-раскладка в солдатских столовых. Так что работы ему хватало. В мои же обязанности входила проверка хранения и использования карт в частях и заодно проверка пожарной безопасности. Мотались мы с ним по всей Зоне. Не столько инспектировали, сколько инструктировали и помогали. "Секретчиками" часто были совершенно необученные люди, призванные из запаса. Какой с них спрос? Отцы же командиры спрашивали как с профессионалов. С отцов-командиров тоже спрашивали по полной программе. В связи с засекреченностью всего и вся, был введен строгий запрет на фотографирование. Фотоаппараты, негативы и снимки изымались. Мне самому приходилось это делать. Такой вот грех на мне... Наверное именно поэтому содержательных фотографий того периода очень мало, а жаль.

На комплексные проверки мы часто выезжали после 22-х часов. Сами не спали, другим не давали, но порядок навели. В августе даже умудрились провести однодневные сборы "секретчиков", как не сопротивлялись отцы-командиры. Слишком все было серьезно, чтобы пустить дело на самотек. И все-таки не углядели! В одном из населенных пунктов при проведении радиационной разведки дозиметристы 25-й бригады химзащиты потеряли карту-склейку с нанесенной радиационной обстановкой. А это уже был совершенно секретный документ! Но время было "военное", КГБешники уголовного дела раздувать не стали. Провели расследование, результатом которого был вердикт: - "Карта-склейка масштаба 1:50 000 была съедена бродившими по деревне бездомными коровами и врагам-империалистам не досталась". Такое вот кино. Потом Иван уехал, его сменил капитан-оперативник. И тогда я впервые воочию увидел, что такое каратэ. Впечатлило…
Боевых офицеров было много. Из Афганского огня, да в Чернобыльское полымя. Одним из них был наш начальник штаба полковник Швец, командир десантно-штурмовой бригады. Мы называли его уважительно, "САРАЙ". "ШКАФ" для него было как-то слабовато. Ох, и здоров был мужик! И при этом добрейшей души человек и умный собеседник. С лейтенанта до полковника в поле с солдатами, войну прошел, а квартиры у Родины не выслужил. Странная какая-то Родина. С той поры, правда, Родина стала ещё страннее.
В Зоне широко применялись вертолеты и мне, "большому знатоку авиации", было поручено такое важное дело, как выбор посадочных площадок. Казалось бы дело не хитрое, но… Надо чтобы и ровно и просторно и водой не заливалось во время паводка и непогоды и грунт твердый. Мои сменщики тоже этим занимались. Каждый военный топограф – в душе летчик. У нас даже в дипломе написано "ИНЖЕНЕР АЭРОФОТОГЕОДЕЗИСТ"! На фото геодезист старший лейтенант Сергей Пчелинцев на обочине, где стоять запрещено. Но "запрещено" ещё не значит, что "нельзя". Если очень надо, то можно.

Любая война, это не только стрельба, мат и крики ура, прежде всего это тяжелая мужская работа. Что творилось непосредственно на ЧАЭС, мне оценить трудно, я был там всего два раза. Но я видел, как строили мост через реку Тетерев. При нормативах в шесть месяцев, его построили за месяц! Как в этой мужской работе было обойтись без женщин? И не обошлись. При штабе группы были машинистки, операторы ЗАС (засекреченная система связи), повара и даже официантки в генеральской столовой. Молодые, красивые... Все красивые, не только официантки. В Терехове забыли одинокую древнюю бабульку, и они ухаживали за ней, кормили. Низкий вам поклон, милые дамы, низкий поклон!
Досуг ликвидаторов организовывал политотдел группы. Иногда небольшие концерты студенческой самодеятельности, каждый вечер новый фильм, но особой популярностью пользовался "ЕРАЛАШ". Фильмы были действительно новые, "Чапаева" не показывали. Под звездами работала армейская кинопередвижка, и каждый приходил на сеанс со своим табуретом. Политработники удивлялись, что в частях люди мало ходят на киносеансы. Все было просто: уставали мужики как собаки. Не до кина было. Но на концерте Аллы Пугачевой – аншлаг!

Вечер, народ понаехал на всем, что двигалось, включая миксеры-бетоновозы. И вся эта техника стояла вокруг эстрады, уставленная, усаженная и увешанная зрителями. Алла привезла Кузьмина и танцевальное трио "Экспрессия" (Борис Моисеев и две девушки). Живой звук и никакой фанеры! Как бы мы не относились к Борюсеньке, а он чернобылец, мужики. Повезло тогда, больше на концертах примадонны мне бывать не случилось. В сильно урезанном виде концерт позже был показан по TV. Бетоновозы, самосвалы и зрители на крышах автобусов в кадр не попали. Цензура, блин! Лучше бы его вообще не показывали, чем пичкать людей полуправдой.
Кроме досуга политотдел группы под руководством КПСС организовывал также политзанятия с солдатами. Политработники всегда были большие мастера все организовывать и привлекать к партийной ответственности, проводить же политзанятия приходилось мне. Мудрец сказал: "Если у тебя есть, что сказать, люди тебя услышат". Мне было, что сказать…
За свои "подвиги" командованием группы я был представлен к очередному званию, но хрен его получил. Вмешались "таинственные" силы в лице "любимого" командира отряда, полковника Рязанцева Е. Т. Сам-то он даже близко к Чернобылю не был, но несколько лет спустя незаконным путём пытался получить чернобыльское удостоверение. Получил по соплям. Много было таких охотников. А потом его вообще выгнали из Украинской армии.
Службу я так и закончил майором, ибо неудобный человек для начальников. Был, есть и буду… Только через двадцать лет, "награда нашла своего героя". Слабое утешение, дорога ложка к обеду.
Два месяца спустя, по возвращении из командировки, получил я целых девятьсот рублей и со всей этой суммы уплатил партийные взносы. Ох, и дурак же я был, ох и дурак! В 90-м году резко поумнел и вышел из КПСС. Через год ГКЧП, танки на московских улицах, развал Союза, но об этом читайте на другом сайте...

Источник: http://www.chernobil-ukr.dp.ua

 

 

В Чернобыле

В апреле 1986 года грянула беда в Чернобыле. Мне стало известно о ней 1 мая 1986 года на трибуне Первомайской демонстрации в городе Днепропетровске. В самый разгар праздника ко мне подошел командующий армии генерал В. В. Цветков. Он был встревожен и, ничего не объясняя, попросил срочно прибыть в штаб 6-й гвардейской танковой армии. Через несколько минут мы были у него в кабинете, куда прибыли и вызванные по тревоге офицеры штаба.
Командующий шифровку, поступившую от командующего Киевским военным округом. В ней предписывалось срочно поднять по тревоге ряд частей химической защиты и инженерных войск армии, доукомплектовать их до штатов военного времени и со всей их техникой отправить по железной дороге в зону Чернобыля. Через сутки все они вступили в сражение с разбушевавшейся атомной стихией.
Мои просьбы направить меня в зону ЧАЭС руководством 3-го главка игнорировались, и только в декабре 1986 года я был назначен начальником Особого Отдела КГБ по войскам, занятым ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС.
Общая численность группы войск составляла 32 тысячи человек. В том числе от войск МВД — 1800 человек, несших охранную службу на постах по периметру 30-километровой зоны отчуждения. Силами личного состава войск необходимо было ликвидировать очаги наибольшего излучения, прежде всего — на крыше 3-го энергоблока, засыпать грунтом и песком около 20 гектаров так называемого "рыжего леса"; привести в порядок 29 могильников, где скопились загрязнённая радиацией техника и другие материалы. Предстояло построить четыре пункта санитарной обработки, очистить для дальнейшего использования 1800 автомобилей и 130 железнодорожных вагонов.

Огромный объём работ необходимо было выполнить, чтобы не допустить загрязнения Днепра во время весеннего паводка, а также следовало заниматься постоянной дезактивацией помещений, где ежедневно должны были работать гражданские специалисты ЧАЭС.
Особое внимание уделялось недопущению переоблучения личного состава, чёткому учёту ежедневно получаемых доз облучения. Ведь каждое утро тысячи военнослужащих на сотнях автомашин направлялись к местам производства работ,
Большое число военнослужащих было занято на санитарной обработке ликвидаторов. Каждый день после смены людей надо было помыть, переодеть в чистое бельё; полагалось обеспечивать должный внутренний порядок в палаточных городках.
Мы требовали от особистов чётко знать обстановку в войсках, знать задачи, ежедневно решаемые личным составом, пресекать попытки незаконного проникновения посторонних лиц в 30-километровую зону, надежно защищать имеющиеся в войсках секреты. Особое внимание уделялось выявлению фактов очковтирательства при проведении дезактивационных мероприятий, непринятия мер по защите личного состава от радиационного заражения.
В связи с ограниченным сроком пребывания в командировке, времени на раскачку не было. Каждый офицер-контрразведчик должен был быстро войти в обстановку, грамотно в ней ориентироваться. Рабочий день каждого сотрудника был расписан по минутам.
Активно трудились в составе ликвидаторов и полки гражданской обороны Ленинградского, Северо-Кавказского, Уральского, Прибалтийского, Сибирского военных округов, прибывших в зону ЧАЭС вместе с обслуживающими их оперативными работниками особых отделов. Мы их встречали, размещали, вводили в обстановку, налаживали связь.

Забота о людях, предотвращение их неоправданного и бессмысленного облучения — эти вопросы были в центре внимания особистов. По моей инициативе командующий группой войск генерал-лейтенант Капочкин, начальник штаба генерал Ганоцкий, начальник политотдела генерал Темирканов и я, вооружившись дозиметрами, поднялись на крышу 3-го энергоблока. Там мы ознакомились с условиями работы солдат и офицеров, средствами их защиты — и вместе со сменой спустились на землю. Наши дозиметры вышли из строя!
У нас возникли сомнения в эффективности проводимых работ. Командующий приказал без соответствующего технического обоснования и средств защиты людей в опасные для жизни и здоровья места не направлять. Это вызвало нарекания в наш адрес со стороны Председателя Правительственной Комиссии, но мы отстояли свою позицию. Я уверен, что таким образом мы сохранили жизнь и здоровье сотням молодых парней.

Особым отделом были вскрыты серьёзные факты очковтирательства, имевшие место в октябре-ноябре 1986 года. Согласно имевшимся в штабе отчётам, с крыши 3-го энергоблока было сброшено 370 тонн радиоактивной массы, тогда как, по заключению специалистов, кровля не выдержала бы и половины такого веса. Уровень радиации там был не 500 рг/ч, как сказано в отчёте, а более 1,5 тысяч рг/ч, в связи с чем дозы облучения личного состава рассчитывались на смену неверно, что привело к неоправданному, преступному поражению большого количества ликвидаторов. На снимке Зона: один из могильников зараженной техники (современное состояние).
Был выявлен и такой факт. Еще в октябре 1986 года руководство ЧАЭС подписало акт, что все помещения 3-го энергоблока дезактивированы на 95 %, однако проведенные в декабре обследования показали, что из 1180 помещений энергоблока очистку прошли лишь 80. Остальные даже не открывались. В результате занижения уровня радиации в отчётах многие ликвидаторы получили запредельные дозы. Большое количество индивидуальных и коллективных жалоб в связи с этим шло в разные высокие инстанции.
По нашей инициативе командованием группы было сделано представление в Генштаб МО СССР, который издал директиву, запрещающую призывать из запаса военнослужащих в возрасте до 30 лет. Нами направлялись командованию и другие информационные сообщения, которые способствовали поддержанию должного порядка в войсках, сохранению жизни и здоровья личного состава. Из зоны ЧАЭС было выведено 180 единиц ненужной техники, а также около трёх тысяч военнослужащих, без нужды пребывающих в числе ликвидаторов. Вместо медицинских рот в полках оставили по одному медицинскому взводу.

Особый отдел участвовал не только в решении текущих задач войсками, но и в изучении через соответствующих специалистов и учёных Академии Наук СССР, постоянно находившихся в зоне ЧАЭС, перспективами её восстановления и использования. Уже тогда они высказывались за то, чтобы закрыть ЧАЭС, изъять из её реакторов ядерное топливо и превратить её в учебный полигон международного масштаба, где можно было бы отрабатывать средства и способы защиты населения от ядерного облучения.
Находясь в Чернобыле, я поддерживал постоянную связь по "ВЧ" с руководителями Киевской и Днепропетровской областей Е. Чулаковым и Ю. Бабичем, которых знал лично. Я информировал их об угрозе возможности загрязнения радиоактивными стоками реки Днепр во время весеннего паводка и о необходимости принятия мер по защите населения. В связи с этим, по их указаниям, были приняты меры по приведению в порядок артезианских скважин в целях снабжения населения питьевой водой. Об обстановке на ЧАЭС постоянно информировал КГБ Украины. В КГБ СССР мною была направлена обстоятельная докладная записка для информации ЦК КПСС и Советского Правительства.
После 45-дневной командировки с зафиксированной дозой облучения 25,35 рг/ч я покинул ЧАЭС. Работа в зоне ЧАЭС (к тому же я почти ежедневно бывал на самой станции, где работали военнослужащие) не прошла бесследно. Долгое время я находился на излечении в госпиталях. Врачи поставили на ноги, однако работать в полную силу я больше не мог. В октябре 1987 года подал рапорт об увольнении по болезни.

Источник: http://www.chernobil-ukr.dp.ua

 

Строители в Чернобыле

Июль 1986 года. Я только оформил отпуск и собираюсь с семьей поехать на море. Позвонил мне мой брат Михаил, который в тот период работал на Днепропетровском заводе им. И.В. Бабушкина начальником конструкторского бюро и пригласил меня подъехать на завод, чтобы я мог ознакомиться с чертежами металлических конструкций защитной стены для четвёртого блока ЧАЭС высотой 50 метров. Заводу было поручено изготовление этих конструкций. Целью звонка служило привлечение меня для оказания помощи в решении сложных конструктивных вопросов, связанных с возможностью монтажа конструкций в уникальных условиях - при высоком уровне радиации.
Я в течение недели каждый день ездил на завод и принимал участие в разработке различных вариантов узловых соединений защитной стены с основанием из бетона. Вместе со мной и братом в разработке узлов принимал участие один из авторов проекта ведущий инженер института ЦНИИ Проектстальконструкция (г. Москва) Борис Ашукин. В последствии по результатам этой работы все мы стали авторами изобретения "Защитная стена", которая стоит рядом с четвертым блоком Чернобыльской АЭС и входит в состав так называемого "саркофага".
После завершения работы на заводе им. И.В. Бабушкина, я с семьей уехал на отдых в Ялту, но отдохнуть мне практически не привелось. Умирает моя мама, я прерываю отдых и возвращаюсь в Днепропетровск. На похоронах мой брат Михаил сказал мне, что мама душой чувствовала о том, что мы с ним должны будем поехать в Чернобыль, в связи с этим очень нервничала и сильно переживала. Эти переживания явились одной из причин ее смерти.
В первый же день выхода на работу в институт Днепрпроектстальконструкция, я был вызван в кабинет директора института Гребенюка Евгения Павловича. Он предложил мне выполнение ответственного задания - поездку в Чернобыль для выполнения работ по проектированию конструкций укрытия непосредственно на месте. Я согласился и сразу же позвонил брату, который сообщил мне о том, что он тоже выезжает в Чернобыль вместе с руководством завода для получения техдокументации для последующего изготовления конструкций. Предвидение мамы сбылось, и мы отправились в Чернобыль.

23 августа утром я уже был в Киеве и познакомился со своими будущими соратниками Игорем Сидненковым и Александром Седовым - специалистами института "Укр НИИ Проектстальконструкция". Получив в МВД пропуска, мы из порта на теплоходе "Метеор" отплыли в Чернобыль. Там возле автовокзала в монтажном вагончике мы нашли представителей штаба ГКАЭ и представителей завода им. Бабушкина, среди которых был мой брат. Шло совещание, и уже собирались писать в протоколе об отсутствии проектировщиков, и тут наше появление отмело эту запись. Различные люди начали ставить нам задачи о проектировании конструкций покрытия над центральным залом 4 блока ЧАЭС. Я взял инициативу на себя и сказал о том, что желательно получение задания от одного человека и через него координировать все наши действия. Это предложение поддержал член Правительственной комиссии Игорь Аркадьевич Беляев, и в дальнейшем вся работа координировалась с нами через него.
Кроме этого оказалось, что работники завода им. Бабушкина приехали получать чертежи, которых мы еще не делали. После совещания я обратился к директору завода П. Л. Аксютенко и главному конструктору Л. Х. Резнику с просьбой оставить моего брата Михаила с нами. Они согласились с моим предложением. Руководители завода вернулись в Днепропетровск, а мы приступили к работе. Работа Михаила в составе нашей небольшой группы заключалась в поддержании постоянной связи с заводом по вопросам комплектации металлопрокатом из наличествующего на заводе, вопросам разбивки конструкций на отправочные марки и решении проблем транспортировки конструкций.
Необходимо было уточнить места установки главных балок "Крыши Саркофага" на уцелевшую при взрыве стену здания и стены сохранившихся вентиляционных шахт. В нашем распоряжении были большие цветные фотографии места развала после взрыва и чертежи существовавшего до аварии здания четвёртого блока ЧАЭС.

Первым делом мы выполнили чертеж, который был оформлен в качестве задания для дальнейшего проектирования. Проект был утвержден Правительственной комиссией и согласован со специалистами института атомной энергии им. И. В. Курчатова.
И работа закипела. Расчеты и чертежи конструкций над центральным залом были готовы к четырём часам ночи 27 августа, то есть за трое с половиной суток. В тот же день чертежи металлоконструкций (проектирование велось в одну стадию) были переправлены на завод им. И.В.Бабушкина в Днепропетровск, где было все подготовлено к их изготовлению.
Распоряжением Правительственной комиссии я был направлен на неделю на завод им. Бабушкина для осуществления авторского надзора при изготовлении уникальных металлоконструкций.
Завод работал в 3 смены и уже 2 сентября первый литерный поезд с тяжеловесными длинномерными конструкциями отправился по месту назначения..
К этому сроку для нас открылся новый большой фронт работ и 5 сентября весь наш небольшой коллектив собрался снова в Чернобыле.

Теперь, помимо собственно проектирования, нам поручили вести работы по осуществлению авторского надзора на площадке укрупнительной сборки (стыковки в единое целое из отдельных отправочных марок) балочных блоков неподалеку от разрушенного здания четвертого энергоблока ЧАЭС.
При проектировании приходилось постоянно учитывать как возможности завода-изготовителя, так и условия работы монтажной организации в зоне повышенной радиации. В период с 5 по 14 сентября мы выполнили расчеты и чертежи для перекрытия зоны между реакторным отделением и машинным залом.
В основе перекрытия лежал несущий балочный блок пролетом 70 метров и высотой 5,7м. В последствии его назвали "МАМОНТ".
Во время проработки технических решений мы с Игорем Сидненковым разработали технологию монтажа этого громадного блока на разрушенные части здания. Наша работа впоследствии была признана изобретением и защищена авторским свидетельством.
Наши работы по проектированию и работы завода им. Бабушкина по изготовлению конструкций неоднократно с положительной оценкой отмечались на заседаниях штаба Правительственной комиссии. Прошло 23 года после аварии на 4 блоке ЧАЭС. Так называемые "временные конструкции" до сих пор эксплуатируются, доказывая ёще советских времен утверждение о том, что в нашей стране ничего не может быть более постоянного, чем временное.

Источник: http://www.chernobil-ukr.dp.ua

 

Владимир Фролов
Автобиографические наброски

ГОРЕ НЕИЗБЫВНОЕ — ЧЕРНОБЫЛЬ...

Когда, почему и зачем я попал на ликвидацию аварии? На этих страницах уже упоминалось о том, что в последнее время работы на Нововоронежской АЭС моим делом было обобщение технических предложений, подготовка и согласование с различными ведомствами и организациями исходных материалов по выводу первого блока из разряда действующих после двадцатилетней эксплуатации — на такой гарантийный срок рассчитывался первый корпус энергетического реактора. Вопрос очень сложный, не решенный до конца и до сих пор. Проблем масса: что делать с высокоактивным крупногабаритным оборудованием, с облученным ядерным топливом, с жидкими изотопными отходами, со зданиями и сооружениями и т.п. Экономически целесообразно ли применить принцип "зеленой лужайки", т.е. все снести, дезактивировать площадку и использовать ее под строительство нового, более совершенного энергоблока или другого производства. (Такой принцип был реализован при ликвидации АЭС "Шиппингпорт" в США и "Токай-I" в Японии). Но как и чем сносить, вывозить опасный груз, да и куда, в какие хранилища? Или все радиоактивные строения обезопасить надежными, неразрушающимися в течении длительного времени (порядка 100 лет) конструкциями, а нерадиоактивный комплекс после модернизации про- должать использовать по прямому назначению. Но как и чем строить, какой выбрать материал, где гарантия такого требуемого долголетия?
Эта головная боль энергетиков Дона и непреодолимый до настоящего времени айсберг других вопросов проявились и после апрельской катастрофы 86-го года на Припяти. В решении некоторых их них у нас уже поднакопился кое-какой опыт — по разработанному нами техзаданию строилось хранилище крайне радиоактивных внутрикорпусных устройств реактора — и поэтому звонок из Москвы заместителя начальника главка Союзатомэнерго Мохнаткина Александра Николаевича не был для меня неожиданным:
— Слушай, Николаевич, в чернобыльской зоне заканчивается строительство саркофага и полным ходом идет сооружение стационарных могильников, пунктов дезактивации, спецпрачечной, санпропускников. Ты тут понабил шишек по подобным делам и считаю, что там очень пригодишься. Я уже подписал телетайпограмму на твой вызов. А Нововоронеж подождет, он не аварийный. Игнатенко я сообщил, он тебя знает, так что давай, помогай в беде...

С Александром мы в свое время вместе работали у финнов, он был у меня в подчинении, а у Игнатенко Евгения Ивановича, назначенного руководителем работ по ликвидации последствий аварии от Минатомэнерго, я несколько раз присутствовал на совещаниях в министерстве.
Управившись за пару дней с прохождением обязательной в этом случае медицинской комиссии, оформив командировку и справку режимного отдела о допуске к работам с документами для ограниченного круга лиц, я 17 ноября 86-го года спецрейсом вылетел в Киев. В самолете, в то время постоянно курсирующим от министерства, было битком народа, многие в транспортной спецодежде, мрачные, нелюдимые. Сидящая напротив женщина в трауре, несколько раз внимательно взглянув на меня, вдруг сказала:
— Мне кажется, я вас видела на фотографии с моим Анатолием. Вы не учились в Обнинске в прошлом году на курсах повышения квалификации? Я Ситникова...

Ее лицо передернулось, затемнилось, уткнулось в дрожащий в руках носовой платок. Я знал, что Ситников Анатолий Андреевич, заместитель главного инженера по первой очереди станции после добросовестного (иначе он не мог) детального осмотра по заданию руководства не находящегося в его ведении взорвавшегося блока настолько переоблучился, что не спасла и пересадка костного мозга. По трехмесячным курсам он запомнился мне как волевой, целеустремленный, крепко сбитый мужчина, ежедневно бегавший по утрам и никогда не принимавший участия в наших послесаунных мужских посиделках. (Чуть позже, мне рассказали еще об одном представителе Чернобыльской АЭС на упомянутых курсах, Лютове М. А., замглавного по науке, который мгновенно испарился со станции от страха ответственности и радиации. Тот, напротив, вспоминается как большой приверженец чванства и обильного пития).
Трагедия была еще и в том, что, как потом выяснилось, объективная информация Ситникова администрации ЧАЭС о полном разрушении реактора оперативно не была принята во внимание...

Прибыв в Чернобыль, меня вновь заставили пройти медкомиссию, не поверив привезенной справке из специализированной медсанчасти, уже два десятка лет обслуживающей персонал атомщиков. Игнатенко поручил мне временно исполнять обязанности начальника производственно-технического отдела возглавляемого им объединения "Комбинат", созданного как координирующая структура производства всех работ в зоне, независимо от ведомственной подчиненности.
Уже практически был закрыт саркофаг (объект "Укрытие"), уже заканчивали вчерне дезактивацию и подготовку к пуску третьего блока, уже погибли от тяжелейшей формы лучевой болезни тридцать один человек и три пилота разбившегося вертолета, уже сидели арестованными якобы прямые виновники аварии, уже Союз неправедно, по-коммунистически сформулировал в МАГАТЭ причины взрыва этого "уе...а" — только так называли многие эксплуатационники своего "кормильца". Но еще чувствовался в воздухе незабываемый металлический привкус, еще висело над погибшим монстром брюхо осветительного аэростата, еще солдаты-резервисты счищали с крыши машинного зала мощные загрязнения, еще продолжался лесоповал рыжих, вымерших сосен (ведь дерево как человек — 400 – 600 рентген ударного разового облучения и оно гибнет), еще мыкались по городам и весям от неустроенности тысячи эвакуированных семей, еще предстояло решать десятки задач по представительному контролю за поведением остатков ядерного топлива в саркофаге и им самим, предотвращению загрязнения грунтовых вод, захоронении бесчисленного тоннажа разнообразных твердых и жидких отходов, очистке территории 30-км зоны и т. д. и т. п.
До нового 87-го года, т.е. почти полтора месяца, я работал без выходных по вахтовому методу как командированный персонал. Чем занимался? Организовывал специализированное предприятие по дезактивации, транспортировке, переработке и захоронению радиоактивных отходов, впоследствии названное "Комплекс" с расположением в г. Припять.

Ситуация была тяжелая. Ведь наряду с первичным загрязнением громадной территории после взрыва в зону было завезено невиданное количество техники, оборудования, материалов, применяющихся при строительстве саркофага, гидротехнических сооружений, земляных работах и которые в свою очередь стали грязными, "натянув" на себя приличную активность и брошенные где попало. Мы частенько натыкались на КРАЗы, КАМАЗы, БТРы, БРДМы, ИМРы, БАТы, автобусы, тракторы и проч. с рентгенными уровнями излучений. Облетая несколько раз зону на вертолете, я наблюдал удручающую картину: безобразные навалы металлолома, мебели, матрацев, военного обмундирования, строительных конструкций и прочего хлама, что было разбросано при съездах с дорог, в лесу, на берегах рек Припять, Уж, Илья, Вересня. А ведь все это надо было обмерить по степени загрязнения, подогнать грузоподъемные механизмы, рассортировать и вывезти по пунктам локализации, которых при дезактивационных работах моих предшественников не существовало. Случайные, наспех выбранные места временных хранилищ "рыжего леса", спецодежды, спецобуви, снятого грунта и щебенки с пpомплощадки также требовали своего решения по нормативному перезахоронению. Приходилось думать и о налаживании долгосрочного режима работы в зоне — постоянном пылеподавлении, дезактивации материальных ценностей, пунктах санитарной обработки автотранспорта (ПУСО), санпропускниках, спецпрачечной, стационарных могильниках.

Но, конечно, главной задачей, поставленной перед всеми ликвидаторами, была скорейшая дезактивация опаленной смертельными изотопами местности, ее городов, деревень, лесов, полей, предприятий народного хозяйства и возвращение их в нормальный человеческий ритм нашей жизни. Сегодня, подводя 10-летний итог выполнения этой задачи, все специалисты по данной проблеме должны с неотвратимой горечью поставить свои подписи под безутешным приговором о своей научной несостоятельности, практическом бесплодии, калекообразном администрировании и неразумной трате налоговых денег при работах в зоне, Я — ставлю свою подпись. Ведь радиационная фиброма планеты с радиусом в 30 километров за десятилетнюю, казалось бы, деятельную борьбу за выздоровление, не вылечена ни на один квадратный метр! Радиоактивность, открытая 100 лет назад в 1886 году Беккерелем, постоянно присутствует в нашей индустрии и мы обязаны регулировать ее воздействие на организм человека в допустимых пределах, не взирая на аварии и катастрофы. Значит, что? Может быть следует коренным образом пересмотреть суть производимых работ по дезактивации в зоне и начинать все сначала? Да, пожалуй...

Но я отвлекся, забежал вперед. В самом конце декабря 86-го я поехал на Новый год к семье, в Нововоронеж и утром в поезде обнаружил кровавые пятна на простыне. Мои вздутые ранее от интенсивного облучения две бородавки на пальце и запястье левой руки лопнули, а потом бесследно исчезли. Вероятно, это была единственно полезная терапия для моего организма по ионизирующим воздействиям повышенной мощности. Далее, уже работая в зоне штатным сотрудником с января 87-го по апрель 91-го, я в 88-м перенес третью в моей жизни (но не последнюю) операцию по удалению левой части щитовидной железы. До этого чувство комка в горле и общая слабость давили на меня совсем тревожащим постоянством. (Между прочим, в контрактах западных стран по сооружению атомных объектов присутствует специальная статья о гарантируемой Поставщиком степени риска при авариях и выходе радиоактивности вне установки, определяемой по накоплению йода-131 в щитовидной железе ребенка за фиксированное время).
После полного выздоровления и возвращения с больничного медики устроили мне обструкцию, говоря, что я не могу дальше работать на производстве, где присутствуют источники ионизирующих излучений. В те драконовские времена это для меня было подобно крушению. Ведь мне было 47 лет, возраста и льготного стажа по списку № 1 по выходу на пенсию у меня не хватало, закон о чернобыльцах еще не родился и переквалифицировываться в таких годах, согласитесь, крайне тяжело, особенно морально.
Я говорю медикам: хорошо, пишите в амбулаторной карте что вы выводите меня из зоны по заболеванию, связанному с ликвидацией последствий катастрофы, у вас на руках мои исходные данные до и в момент работы в Чернобыле. После этого я собирался оформлять акт по форме Н-I — все специалисты, связанные с промышленностью, знают что это такое — дававший мне право оформлять инвалидность. Медики так всполошились, что не могли решить этот вопрос где-то 2 – 3 месяца — у них была секретная инструкция любыми путями уходить от такой связи. До чего же надо невзлюбить свой народ, чтобы выдумать такое! Ситуация разрешилась следующим образом: медики потребовали гарантий предприятия в виде санитарно-радиологической характеристики с щадящим режимом моей последующей работы. Щадящий режим... Это практически означало, что я, находясь в должности зам.главного инженера и мотаясь по объектам, порой "забывал" свой дозиметр в ящике стола, на том все и кончилось.

Первоначально моя работа доставляла мне глубокое удовлетворение. Мы наладили эффективное пылеподавление дорог различными экспериментальными составами, обустроили контрольными скважинами по грунтовым водам вновь возникшие хранилища высокоактивных отходов "Подлесный" и на промплощадке, ликвидировали очень загрязненные деревни Копачи, Янов, Шепеличи (интересно, есть ли они сейчас на новых картах?), вывезли из нерегламентных могильников Чистогаловка, Толстый лес и других все, что там находилось, в проектный могильник "Буряковка" — в траншеи с глиняными замками, очистили от зараженной техники открытую автостоянку на Лубянке, наладили и пустили в постоянную эксплуатацию цех дезактивации, спецпрачечную в Припяти, ПУСО на Лелеве, Рудня-Вересня, Диброва. Много времени и сил уделяли удерживающим радиоактивный смыв береговым защитным укреплениям, разделительным дамбам, противопаводковым мероприятиям. Меня за беспощадную борьбу с находящимися вне вахты горе-рыбаками, таившимися нередко в ужасно загрязненных местах и ловящих сомнительной чистоты рыбу, прозвали "Пума" — за то, что я носил рыжую, из искусственного меха шапку, уж не помню с какого склада полученную как спецодежда.
Здесь я хотел бы добрым словом вспомнить о тех военнослужащих, которые старательно и, порой, с поразительной смекалкой выполняли несвойственные им задачи и практическим участием помогали достижению поставленной цели. А как не вспомнить своих колег. гражданских, часть из которых с первых дней находилась в зоне — двух Смирновых, Вячеслава и Ростислава, Рогатникова Арнольда, Стародумова Валерия, моего директора, Трембача Бориса, Юрченко Александpа, Велавичуса Виктора, Васюковича Игоря, Панасевича Эдуарда, нововоронежцев Токарева Анатолия, Шелдышева Виктора, Закусова Владимира, Исайкина Николая, Данилова Виктора, Гукалова Владимира, Козлова Александа, Никулина Ми-хаила — всех перечислить невозможно.
Все больше вникая в проблемы 30-км зоны и перспективы ее дальнейшего использования, я все чаще и чаще стал задумываться о целесообразности производимых нами работ, их смысловом содержании и конечной цели. Ведь генеральной концепции с вразумительным финалом по зоне не существовало. Мы, например, не знали, что делать с зараженными лесными массивами, пахотными землями, грязными водоемами. Бесчисленные научные договора ПО "Комбинат" с союзными и украинскими институтами плодили только бумагу, какая-то стадийность и этапность борьбы с массовой загрязненностью не формировалась. Единственное, что мне тогда пришлось по душе, было толковое техзадание на проектирование технологии и устройств по дезактивации пруда-охладителя и промплощадки ЧАЭС, разработанное сотрудником одного из институтов Москвы Мацкевичем Г. В., но оно было почему-то тут же забыто. Специализированного предприятия "Комплекс", в котором я работал и каким задумывал ранее, также не получалось. Мы работали на обычной технике, не приспособленной для условий радиационно-опасных дезактиваций, погрузок и транспортировки отходов, грубейшим образом нарушая санитарные правила и нормы радиационной безопасности (СПОРО-85, НРБ-76/87, ОСП-72/78 и др.).

Чтобы хоть куда-то двигаться в плане выполнения требований о закрытой перевозке радиационных грузов, по моему техзаданию один КРАЗ, как опытный образец, был оборудован нержавеющей крышкой с масляным приводом двухстороннего действия. Но главный инженер объединения Синюков И.А., от которого зависела дальнейшая разработка этого направления, идею не поддержал, этот КРАЗ вскоре куда-то делся, у меня осталась одна фотография. Параллельно я пытался развернуть работы по поставке в зону спецтехники в виде мощных прессов для компактирования металла, печей для сжигания р/а отходов с очисткой газов до нормируемых значений, мусороперегрузочных станций, оборудования для дезактивации древесины (отделение коры от ствола, утилизация пеньков, сучьев, вершины, подроста и т.п.), установок для снятия грунта, битумирования и остекловывания жидких отходов. Даже списался с давно известной мне финской фирмой "Иматра Войма" по новому способу обработки органических низкоактивных отходов микробиологическим способом в результате воздействия бактерий — получается чистый газ и активный остаток меньшего объема. Побывал в московских организациях Машиноимпорт, Минлеспром, Атомэнергоэкспорт, заехал в Загорск на НПО "Радон" к специалистам по сбору, обработке и хранении радиационного "добра".
У меня скопился приличный комплект материалов по всему вышесказанному, но странное дело: руководство объединения (Седов В. К., Синюков И. А., Купный В. И., Холоша В. И. — тогда секретарь парткома, сейчас руководит Минчернобылем) не проявляли никакого энтузиазма к инициативам нашего предприятия и даже, наоборот, всячески старались воспрепятствовать любым начинаниям. Принятая ими целевая программа "Полигон" имела явно научный уклон, изобиловала многочисленными повторами и параллелизмом по тематикам договоров, чувствовался протекционизм в выборе некомпетентных исполнителей и совершенно не рассматривалась практическая сторона вопроса — когда же, кто и как начнет полномасштабно "лечить" зону.

В результате за те четыре с половиной года, что я работал на ликвидации последствий аварии, в адрес "Комплекса" не поступило ни одной единицы спецтехники, не считая пары опытных образцов по снятию грунта и обработке загрязненной почвы при сельхозработах, не выдерживающих никакой критики. Зато с завидным упорством продолжали непонятно для чего строить ПУСО "Хойники" (там нет огороженной зоны) и громадный санпропускник со спецпрачечной в Лелеве.
Естественно, в силу своего характера и профессиональной оценки текущих событий, я постоянно "возникал", писал служебные записки, доказывал свою точку зрения на оперативках. Дело было не в огульном критиканстве и нудливом брюзжании по мелочным промахам, я был принципиально не согласен с курсом объединения.
Как вы думаете, чем кончилось это противостояние? Правильно, увольнением с работы. Причем, мотивировка была вроде бы благообразной — по окончании срочного трудового договора, хотя двумя месяцами ранее я подал заявление с просьбой продлить договор, но оно где-то гуляло с непредставлением мне никакой информации о принятом решении. А тут пришла кадровичка, принесла приказ и трудовую книжку — на, мол, распишись и катись ко всем чертям...Ну что было делать?
Cижу, как в дерьме. Вот, думаю, реальные понятия таких выражений, как "охота на ведьм", "ату его!", "не вякай!" и т.п. Расписался в ознакомлении с приказом и кадровичка ушла. Само собой пришли на ум под настроение строчки Евтушенко, всю жизнь задиристого и бесстрашного:

Обидели. Беспомощно мне. Стыдно.
Растерянность в душе моей, не злость.
Обидели усмешливо и сыто.
Задели за живое. Удалось.

Удалось им, Синюковым, Седовым, не только вызвать в моей душе растерянность и беспомощность — это было сиюминутным,— но и непреодолимое желание усмешливым и сытым доказать, что я не пешка и не собираюсь прощать хамского беззакония — в этом я был уверен.
Понадобилось четыре месяца, чтобы восстановить свой статус-кво. Это длинная история, с работой комиссии по трудовым спорам, профсоюзного комитета, прокуратуры, суда.
Меня восстановили в прежней должности (хотя она была к тому моменту искусственно упразднена) и выплатили деньги за все дни вынужденных прогулов. Правда, к сожалению, не за счет руководителей и юристов объединения, на суде я на этом настаивал и закон предусматривал такой вариант. Позднее я выступил в местной прессе с этой неблаговидной тяжбой и подал заявление на увольнение по собственному желанию — какая там могла быть работа после всего случившегося! Тем более, что к тому времени я уже окончательно разуверился в принятой стратегии и тактике производства работ по отчужденной территории, а ездить на вахты только для того, чтобы получать повышенные зарплаты, — было не в моих жизненных правилах.

Горе неизбывное — Чернобыль... Ему СТАЛИ подвержены миллионы людей (ООН называет цифру 9 миллионов), десятки тысяч квадратных километров поверхности планеты. Ему БУДУТ подвержены (в той или иной степени) нарождающиеся и будущие жители Земли, экология окружающей среды. Но ему БЫЛИ подвержены задолго до катастрофы наши программы развития ядерной энергетики и строительства АЭС с тоталитарным подходом к их размещению, обоснованию безопасности, развитию экспериментальной базы, экономической целесообразности, природоохранным мероприятиям. Интенсивное реакторостроение канального типа аппаратов с необоснованными научными и опытными данными по единичной мощности неумолимо приближало нас не к эпохе коммунизма, а к эпохе "чернобылизма". К эпохе горя, страданий, мозговой растерянности, массовых заболеваний, безысходному суициду. Не только мне, рядовому инженеру, но многим работникам промышленных министерств, Госплана, заводов-изготовителей, строительных и эксплуатационных организаций было непонятно: зачем строить атомные станции с РБМК — реактор большой модели канальный, которые по всем параметрам (почти) проигрывают станциям с корпусными ВВЭР — водоводяной энергетический реактор. Конкретно: АЭС с РБМК при одинаковой установленной мощности с ВВЭР имеют почти в три раза больший размер активной зоны (габариты размещения ядерного горючего), в два раза большее количество главных циркуляционных насосов и органов системы управления и защиты (СУЗ), в 1,3 – 1,5 раза выше расход железобетона и металлоконструкций, многократно превышают количество сварных швов и арматуры на высоком давлении, не имеют возможности переработки отработанного ядерного топлива и т.д. И самое главное, решающее, что убийственно усугубило последствия взрыва чернобыльского реактора — это отсутствие защитной оболочки и жидкостного борного регулирования, которые невозможны при таком типе реакторов. (Здесь я не говорю о низком уровне научно-технических разработок по обоснованию нейтронно-физических и теплогидравлических процессов, а также неудовлетворительной конструкции органов СУЗ, проявившихся непосредственно в момент взрыва и до того времени тщательно скрывав- шихся создателями реактора).

Спрашивается, неужто правительство СССР, ЦК Компартии, Академия наук, надзорные органы не ведали, что творят, давая широкую столбовую дорогу в жизнь этим чудовищам? Да, конечно же знали, да конечно же понимали, но существовавшее в то время на всех уровнях мощнейшее военно-промышленное лобби превалировало над всем: над безопас- ностью, над экономикой, над разумным сопоставлением оборонного потенциала страны и жизненным уровнем народа, над властью, над миром. "Ястребы" кировали, это было государство в государстве, не контролируемое никем. Они говорили: канальные реакторы с обычной водой под давлением с графитовым замедлителем прекрасно зарекомендовали себя на наших объектах, вырабатывающих плутоний-239 для ядерного оружия, и они с таким же успехом в кратчайший срок ликвидируют острейший дефицит в электроэнергии, тем самым приблизив нас к "светлому" будущему человечества — коммунизму (но не подтверждали никакими объективными данными). А если Союз пойдет по пути сооружения корпусных ВВЭР, хотя и более безопасных и экономичных, то это потеря времени, средств, распыливание машиностроительных мощностей, научного потенциала. Ведь мы, мол, имеем уже отлаженные производства основного технологического оборудования и прирост одного, полутора миллиона киловатт в год установленной энергетической мощности никакими другими производствами восполнить невозможно.

Да, действительно, это было так, но экспериментальная обоснованность безопасности таких АЭС, расчетно-теоретическая подкрепленность работы станций в различных режимах, осмысливание коэффициентов мощности офигенной по размерам активной зоны (грубо говоря, тормозного эффекта), оценка быстродействия примененных органов СУЗ, исследование инерционности контура в целом и так далее настолько отставали, насколько очередные блоки плодились на Ленинградской, Курской, Смоленской, Чернобыльской, Игналинской площадках.
Напрашивается еще один вопрос: а что, те властные структуры, которые верховодили в то время, были врагами своего народа, если санкционировали именно такое первоначальное направление бесперспективного развития ядерно-энергетического комплекса? Нет, они были такими же жертвами существующих в их ведомствах умалчивания, недоисследованности процессов, излишней секретности, научной разобщенности, академического апломба...
Но все-таки в конце семидесятых опомнились, сравнили свои "победоносные завоевания" с мировой поступью атомной энергетики и начали строить как положено — корпусные реакторы, защитную оболочку, развитые системы безопасности и т. д.
Меня так и подмывает здесь подкрепить свои рассуждения ссылками на публикации авторитетных ученых, грамотных специалистов, талантливых руководителей с масштабным мышлением или, наоборот, недотеп с министерским портфелем (у меня такой литературы достаточно), но я не буду этого делать — верьте или не верьте на слово.

Теперь непосредственно об аварии на четвертом блоке Чернобыльской АЭС. Сразу же, после катастрофы, меня обуяла профессиональная страсть разузнать все мельчайшие подробности случившегося, инженерно размыслить о происшедшем, соединить в логическую цепочку те трагические события. Но это оказалось крайне сложным делом в то время из-за отсутствия достоверной информации и намеренным желанием "великих мира сего" обвинить только эксплуатационный персонал в разрушении реактора.
С учетом сказанного об РБМК выше, я с большим сомнением отнесся к отчету СССР в МАГАТЭ в августе 86-го и выводам международной консультативной группы при его гене- ральном директоре (так называемый отчет INSAG-I, повторившей практически слово в слово высказывания советских представителей. На суд в июле 87-го меня не пустили, но по пересказываниям его слушателей там все было предопределено заранее: и тщательно подобранные эксперты, и направленность задаваемых вопросов, и "неслышимость" обвиняемых. Несколько обнадежило сообщение, что из уголовного дела в отдельное производство выделены материалы по факту несвоевременного принятия мер к совершенствованию конструкции реакторных установок данного типа для проведения дополнительного расследования, но оно, как известно, не состоялось, а к 70-летию революции было и вовсе амнистировано.

Правительственная комиссия, работавшая в зоне, также этим не занималась. И пошли гулять по свету произведения Юрия Щербака, Григория Медведева, Владимира Яворивского, Андрея Иллеша, Любови Ковалевской, Владимира Губарева, Роберта Гейла, академика Доллежаля и других, где тиражировалось решение суда и где обслуживающий персонал ЧАЭС выставлялся главным виновником случившегося.
Но так думали далеко не все. Бывший зам. министра энергетики Шашарин Г.А., не подписавший первичный акт Правительственной комиссии и впоследствии из-за этого снятый с работы и исключенный из партии (ныне председатель Интератомэнерго), одним из первых на всех уровнях неутомимо доказывал с документами в руках, что первопричиной были неудовлетворительно обоснованные наукой физические процессы в реакторе при переходных режимах, отвратительная конструкция органов аварийной защиты, несущей, образно говоря, вместо спасительной брони роковой запал, наличие опасных всплесков парового и мощностного коэффициентов реактивности (мощности), отсутствие в проекте четких обоснований какие режимы являются аварийными и почему. И как следствие — несовершенный технологический регламент, способствовавший операторам проявить недостатки в проектировании установки в определенных условиях.
В то время, когда президент Академии наук Александров А. П., трижды Герой Соцтpуда, любимец партократии, напрочь отрицал ошибки конструкции реактора на межведомственных техсоветах и, по существу, открыл путь широкому кругу специалистов и общественности односторонней информации о причинах и обстоятельствах аварии, другой академик — Легасов Валерий Алексеевич — вынужденный повторить это в Вене, не смог позднее выдержать душевное смятение от этой защиты "чести мундира" и покончил с собой (его недописанный дневник с пронзительным названием "Мой долг рассказать об этом..." — дневник совестливого ученого).
Известный профессор Дубовский Б.Г., ранее руководивший (до 73-го) службой ядерной безопасности Союза (его лекции я слушал в Обнинске), говорит в 88-м: "Уму непостижимо, как могли проектанты систем управления и защиты РБМК допустить такие крупные, а в некоторых случаях и лишенные элементарной логики просчеты, Ведь по существу реакторы РБМК до 1986 г. не имели нормальной защиты. НЕ ИМЕЛИ ВООБЩЕ НИКАКОЙ АВАРИЙНОЙ ЗАЩИТЫ!" (выделено мной В. Ф.)

Комиссия Госпроматомнадзора Союза под председательством Штейнберга Н.А. и рабочая группа экспертов во главе с директором ВНИИАЭС Абагяном А. А. в 90 – 91-х годах независимо друг от друга скрупулезно и беспристрастно проанализировали по широкому диапазону реакторную установку IV-го блока ЧАЭС — до, в момент и после взрыва — и пришли к выводу, что она рано или поздно не могла не взорваться. Конечно, это могло произойти не только в Чернобыле, речь идет о любой станции с РБМК. Технический проект блока был разработан и утвержден с преступным игнорированием основополагающих, ключевых требований государственных нормативных документов по ядерной безопасности (от семи до тридцати пунктов по данным разных аналитиков). Аварийные инциденты в 75-м году на Ленинградской, в 82-м на ЧАЭС-I и в 83-м на Игналинской АЭС по рискованному увеличению нейтронной мощности при останове реактора надлежащим образом осознаны не были, дефекты по скорости срабатывания и конструкции нижней части органов СУЗ (без поглотителя) остались не устраненными на всех действующих блоках. Это русское "авось" проектантов, конструкторов, научной элиты, помноженное на бесхpебетность инспектирующих и эксплуатирующих организаций в требованиях по обоснованию безопасности реактора во всех режимах явило миру ту кошмарную апрельскую ночь 86-го года, которую будут помнить не одно поколение.
Не менее профессиональными и убедительными материалами о причинах и виновниках аварии я бы назвал публикацию хорошо мне знакомого Виктора Смутнева "В чем первопричина?" (газета "Мирный атом" Нововоронежской АЭС", 89-й год) и статью коллектива авторов-чернобыльцев "Кто виноват в причинах аварии на ЧАЭС?" в газете Украины "Комсомольское знамя" 25.04.90 г. Эти специалисты подробно и основательно рассмотрели фигурирующие в отчете института атомной энергии и сообщении в МАГАТЭ (86-й г.) предъявляемые обвинения эксплуатационному персоналу в нарушении регламента обслуживания и программы испытаний (всего шесть нарушений) и доказали (правда, с некоторой натяжкой) свою невиновность, в худшем случае "вторичность" приложения своих рук к содеянному.
Да, были пренебрежения к соблюдению обязательных процедур, излишняя самоуверенность в безопасности объекта, использование отрицательного опыта длительной эксплуатации блока с выведенными из работы технологическими блокировками. Но разве можно адекватно соотнести имевшие место нарушения инструкций оперативным персоналом к тем гигантским последствиям, которые возникли? Ведь невозможно себе представить, но нажатие в спокойной, деловой обстановке всего лишь одной кнопки по аварийному вводу в реактор поглощающих нейтроны стержней привело, наоборот, к мгновенному их размножению, неуправляемой цепной реакции и взрыву махины в 200 тонн ядерного топлива в течении пяти секунд! А где же глубоко эшелонированная защита, неоднократно декларируемая в нормативных документах? Где же принцип создания динамически устойчивых безопасных систем? Где, наконец, имеющая глубокий смысл в высоких технологиях "защита от дурака"?

В 92-м году вышел второй по теме доклад консультативной группы МАГАТЭ, INSAG-7, в котором акценты причин взрыва блока ЧАЭС-IV расставлены уже совсем по-другому, с учетом новых данных. В первую очередь подчеркиваются недостатки нейтронно-физических характеристик активной зоны реактора (наличие больших положительных коэффициентов реактивности, неравномерность энерговыделения) и конструктивные ошибки в выборе органов СУЗ.
Однако и в первом, и во втором докладах INSAG отстаивает мнение, что действия персонала были неудовлетворительными, не была на должной высоте так называемая "культура безопасности". Это новое понятие, введенное МАГАТЭ после чернобыльских событий, весьма емкое, отражающее приверженность и личную ответственность всех лиц, занимающихся любой деятельностью, которая влияет на безопасность ядерных установок.
Культура безопасности предполагает всеобщую психологическую настроенность на соблюдение безопасности на всех стадиях жизненного цикла АЭС и охватывает как высшие сферы управления (законы, правительственные решения), так и всю цепочку до рядового дежурного дозиметриста. Если смотреть под таким углом зрения, то какого уровня должна была быть культура безопасности у оперативного персонала ЧАЭС, если закона о использовании ядерной энергии не существовало (появился через 9 лет после аварии), если надзорная деятельность долгое время была ведомственной, если проектанты и конструкторы были монополистами в принятии ответственных решений, если высокие умы Петросьянц, Александров, Доллежаль, Емельянов, Майорец и др. постоянно твердили, что атомные станции с РБМК являются самыми надежными, безопасными, экологически чистыми, простыми в обслуживании. То есть культура безопасности, как понимает ее МАГАТЭ, до 86-го года в Союзе была в самом зачаточном состоянии (если была) на самом высшем уровне власти и науки, не говоря уже об эксплуатационниках. Их некому было правильно ориентировать, целенаправленно обучать и поддерживать их знания и умение на тренажерах — таковые отсутствовали вообще.

Последним, довольно интересным, что я читал об аварии, была книга Святослава Чачко "Предотвращение ошибок операторов на АЭС" (М., Энергоатомиздат, 92 г.). Автор анализирует многие аспекты ошибочных действий человека, психологические факторы, принципы составления регламентов и инструкций, конструкции щитов управления и их оснащенность и т.д. Тщательно рассмотрев аварию на IV-м блоке ЧАЭС во многих ракурсах, он пишет: "Историкам науки предстоит выяснить, каким образом сложилась атмосфера, в которой коллективы научных работников, не имея достаточных оснований и отметая критику одиночек, прониклись уверенностью в непогрешимости своих решений..., в практической безопасности таких реакторов, как РБМК-1000". И далее: "Современный конструктор обязан исследовать и проектные, и гипотетические, и запроектные аварии, включая катастрофические события. Для РБМК это не было сделано Не было проведено моделирование катастроф". Заканчивает он фразой, с которой я полностью согласен: "Оператор — последнее звено в цепи, и его ошибки нередко представляют собой прямые следствия ошибок теоретиков и конструктора".

Мой итог следующий. Не пора ли дирекции Чернобыльской АЭС (Господин Парашин Сергей Константинович, будьте настойчивы!) обратиться в Генпрокуратуpу, Кабинет Министров или Верховный Совет с требованием возбудить судебное дело в одном из международных судов (Гаага, Вена, Стокгольм, Амстердам, где еще?) по пересмотру приговора Верховного Суда Союза ССР от 29 июля 87-го года с целью определения истинных виновников глобальной катастрофы века и вынесения справедливого решения. Тем более, что Украина недавно стала полноправным членом Совета Европы. Мной не владеют чувства отмщения, расправы, кровожадности и т.д. Мне, как и любому обывателю на этой Земле хотелось бы, чтобы такая катастрофа никогда не повторилась, чтобы ее углубленное расследование и сделанные выводы получили такой резонанс в обществе, который уберег бы каждого от опрометчивых решений в атомно-энергетической и других отраслях промышленности. А не ограничиваться шестью ранее осужденными сотрудниками ЧАЭС, как главными виновниками аварии. (Из живых осталось только трое, недавно, в январе 96-го умер Дятлов А.С.).

И еще об одном страшном горе, извергнувшимся из горящего ядерного реактора и распространившимся как разъедающий душу на многих землян. Это — радиофобия, животный синдром страха перед радиацией. Однажды, по моему распоряжению отдезактивированный до установленных норм кабель, перемотанный на чистые барабаны, был направлен на один из заводов в Киеве. Вдруг звонок: "Вы что там, ох..., гоните к нам радиацию! У меня кладовшица уже третий день лежит при смерти, как увидела отгрузочные документы. Накатала заявление в прокуратуру, Я вынужден отправить кабель обратно". Объяснять, что следовало бы внимательно посмотреть приложенную справку дозиметрического контроля, было бесполезным...
Уже работая в Киеве после зоны, я познакомился с одним инженером-монтажником (назовем его Я.), который в июле 86-го работал пару часов вне зоны с техдокументацией, привезенной со станции. После этого он так настроил себя на полученную недопустимую дозу облучения, что таял на глазах. Я как-то остался с ним наедине и говорю:
— Послушай, так нельзя. Ведь бумаги, с которыми ты работал, не могли быть загрязненными более, чем 50 бета-частиц на квадратный сантиметр в минуту. Иначе их из зоны бы не выпустили, это предельная норма по загрязнению. А при такой мощности внешнего излучения можно жить сотни лет. У тебя в квартире стены излучают больше (другого, правда, вида излучения), да и солнечная, космическая, поверхностная радиация всюду и везде, но все живут и здравствуют. Если хочешь знать, радиация породила нашу планету. В конце концов, почитай литературу о ликвидаторах аварии, какие дозы облучения получили они. Рядом с тобой работают кадры с ОЛБ — острой лучевой болезнью и ничего, пашут... Я, например, не собираюсь в ближайшие годы помирать...
Остановившийся взгляд, на лице потерянность и обреченность, он не слышал меня. Через полгода после этого разговора я присутствовал на его похоронах... Горе неизбывное— Чернобыль!
Ядреным морозным утром я приехал на территорию церкви архистратига Михаила в Дарнице, Киев, которая сооружается в память о чернобыльской беде. Очищенные от снега дорожки, уже действующие часовня и вспомогательная церквушка дарили своим прихожанам отраду молитвы и песнопений во славу Господа, но фундамент основного здания был мертв: строительство главной церкви остановилось — нет средств. На насыпанном небольшом кургане возвышался колокол, мраморные плиты погибших четко впечатались своими обметенными квадратами в снежный покров кургана. Я обошел его кругом, зашел в церковь и осенил себя крестным знамением в память об этих отважных людях, поставил свечку.
К великому сожалению, но в вышедшем два года спустя после аварии фотоальбоме "Чернобыльский репортаж" нет фотографий всех тридцати четырех первоначально унесенных жизней. В своем экземпляре я до сих пор собираю автографы помещенных там участников ЛПА. Некоторых уже нет в живых — Щербина, Легасов, Михалевич... Успеть бы за другими...

Источник: http://v-frolov.narod.ru/puchkom-3.htm