Немоту можно пережить различно - в усилии преодоления, как трагедию или “как неизбежное - без боли”. Пожалуй, последнее ближе всего Андрею Василевскому, недавно то ли прервавшему долгое молчание, то ли впервые заговорившему.

В ситуации постмодерна классика отзывается только урывками и обрывками - интонаций, цитат, из которых сшивается лоскутное (центонное) одеяло собственного текста.

Современного поэта не нужно учить искусству снижения - он им владеет в избытке. Обратное восхождение дается с трудом, а внутри ситуации постмодерна оно как бы и не подразумевалось. Те, кто его предпринимали, были либо маргиналами, либо кандидатами на премию “Поэт”.

Владимир Салимон - один из них. - в момент ее перестроечного обновления. С тех пор его имя присутствует в ней, хотя - без претензии выдвинуться на более заметное место.

Салимон пишет много, но говорит кратко. Его обычный формат - от двух до четырех строф, каждая - в четыре строки. Сознательный минимализм, в границах которого Салимон - мастер. Знак его мастерства - умение замкнуть разлив прозы в стихе границами формы, как будто бы фрагментарной, но в лучших вещах - точно ограненной.

Особенность его интонации недостача мужских рифм. - создает эффект неокончательности, отказа от чего-то безусловного и утвердительного. Примитив здесь не способ видения, а предмет изображения, к примитиву устремленного. Это подтверждают постоянные сбои пространственной и временной перспективы там, где она как будто бы неизбежна при склонности поэта к воспоминаниям. Образные впечатления не отделены друг от друга, а идут одно поверх другого, напластовываются.

За видимым проступает некогда бывшее или даже некогда мыслимое: за привокзальной площадью - “ее проект в карандаше”, из-за сумеречных кустов - тени, “будто лестницы старой ступени, / ненадежной и небезопасной”...

Вообразим себе с трудом

в обличье молокозавода местного

великолепный барский дом

мздоимца и крепостника известного...

Салимон пишет исторические элегии, жанр, который залегает в глубине его текстов.

Когда-то Ю. Тынянов определил новаторство Тютчева через сочетание стилистической архаики с романтической фрагментарностью, в котором новый жанр рождался в процессе разложения монументальной оды. Ходасевич минимизировал два других великих жанра - элегию и балладу. Оба жанровых обозначения встречаются над текстами его стихов, но сами жанры работают гораздо чаще, чем они обозначены. И, может быть, особенно созвучно современности там, где они сжаты до предела, до почти схематического осуществления своего закона, минимизированы до жеста: “И, улыбаясь, твой платок, / Перевернул я, дорогая” (“Ты показала мне без слов...”)

Салимон тоже стремится за “лицевую сторону пейзажа”. В хорошо сделанных стихах Салимона, чтобы сделать их безусловно убедительными, порой не хватает, как в фотографии, - выдержки. Тексты кажутся еще не вполне созревшими, лишь заготовками из записной книжки.

Быть может, это особенность современного поэтического поведения - стенографировать процесс, а не добиваться безусловного результата, не доводить текст до стихотворения.

 Например, баллады, - как Владимир Иванов.

Его стихи, кажется, всегда имеют название. Они событийны и/или предметны. Называние предметов или явлений чревато действием:

Спины. Седины. Плащи. Платки

Черные, синие - в красных цветках и птицах.

Ежевоскресно. Старухи и старики,

Без которых толком не знаешь, когда креститься...

(“Мальчик”)

Иногда, как будто экспериментально демонстрируя принцип своего стиля, Иванов укорачивает стихотворение до одной-двух строк. Тогда действие выступает как характеристика: “Забыли до смерти” (“Старость”); “Полгода приносил ей фрукты. / Теперь цветы” (“Онко”).

Самое страшное - в духе баллады - не договаривается или не проговаривается. Такова сказка, которая на ночь в отсутствие отца рассказывается ребенку: “Кто сказал, что накрыло снарядом? / Это я... Это я про других”.

Алексею Алехину, выпустившему сборник под названием “Голыми глазами. Не только проза” (“Астрель-АСТ”, 2010).

Алехин - находка для теоретика литературы, пишущего о смешении или синтезе жанровых форм. Верлибр - если посмотреть со стороны стиха, прозаическая миниатюра - если посмотреть со стороны прозы. Впрочем, нередко новелла, путевые впечатления и даже - маленький роман “Рукопись, найденная в метро”, занявший половину небольшого сборника новых стихотворений - “Полет жука” (“Аванта”, 2011). Роман состоит из двух десятков крошечных - в один-два абзаца - главок. Он, как и следует роману, рассказывает (а скорее - делает зримой в последовательности вспышек памяти) историю любви, чередующую события и впечатления, под конец, как в песок, уходящую в строки, заполненные одними точками, из которых выплывает последнее впечатление:

...и только единственный троллейбус в утренней зимней тишине перевозил через реку по мосту большой стеклянный куб морозного солнечного света.