Аврелий Виктор. Рим при первых царях

Аврелий Виктор (IV в. н. э.) – латинский историк родом из Южной Африки. Занимал высокие должности в Римской империи, в частности, был наместником одной из провинций, а позднее префектом Рима. Произведение «О знаменитых людях» с достаточной долей уверенности приписывается Аврелию Виктору. Оно может служить источником по истории Царского периода, хотя его литературные достоинства незначительны. Печатается по изд.: Римские историки IV века. М., 1997. С. 179–181. Перев. с лат. В. С. Соколова.

II. Ромул – первый римский царь

Ромул устроил свободное убежище для пришельцев и на­брал большое войско; когда он увидел, что среди них нет же­натых, он через послов просил у соседей невест. (2) Так как ему в этом было отказано, он для вида устроил празднество в честь бога Кокса[448]; когда на праздник пришло много народа того и другого пола, он дал своим людям знак, и девушки были похищены. Когда, вызывая всеобщее удивление, уводили одну из них и притом прекраснейшую, на вопросы, куда ее ведут, отвечали «к Талассию». (3) Так как браки с ними ока­зались благополучными, было установлено, чтобы на всех свадьбах призывался бог Талассий. Когда римляне похитили силой женщин у соседей, первыми начали с ними воевать ценнцы[449]. (4) Против них выступил Ромул и одержал победу над ними в единоборстве с их вождем Акроном. (5) Он посвя­тил [в честь этой победы] богатую добычу Юпитеру Феретрию на Капитолии[450]. [В ответ на] похищение девушек взялись за оружие против римлян также [антемнаты, крустуминцы, фиденаты, вейенты][451] и сабиняне. (6) Когда они приближа­лись к Риму, они повстречали девушку Тарпею, которая спускалась по Капитолию за водой для священнодействия; Тит Таций предложил ей выбрать подарок за то, что она про­ведет его войско на Капитолий. Она попросила дать ей то, что они (сабиняне) носили на левых руках, именно – кольца и браслеты. Когда ей это было коварно обещано, она провела сабинян в крепость; там Таций велел задавить ее щитами, потому что и их они носили на левых руках. (7) Ромул высту­пил против Тация, который занимал Тарпейскую скалу[452], и завязал с ним сражение на том месте, где теперь находится римский Форум. Там пал, ожесточенно сражаясь, Гост Гостилий[453]. Пораженные его гибелью, римляне обратились в бегст­во. (8) Тогда Ромул дал обет посвятить храм Юпитеру Стато­ру[454], и войско его то ли случайно, то ли по воле богов, остано­вилось [прекратив бегство]. (9) Тогда похищенные женщи­ны бросились между воюющими и стали умолять с одной сто­роны – отцов, с другой – мужей прекратить бой; так они установили мир. (10) Ромул заключил с ними договор: при­нял сабинян в свой город и дал своему народу название квири­ты по имени сабинского города Куры[455]. (11) Ста сенаторам за их заботы о городе он дал имя отцов и учредил три центурии всадников, из которых одних назвал по своему имени рамнами, других по имени Тита Тация – тациями, а третьих по имени Лукумона[456] – луцерами. (12) Народ он разделил на тридцать курий и дал им имена похищенных [девушек]. (13) Когда он делал смотр войску у Козьего болота[457], он исчез и больше не появлялся; поэтому между отцами и народом про­изошло столкновение. Тогда знатный муж Юлий Прокул вы­ступил на собрании и клятвенно подтвердил, что видел Ромула на Квиринальском холме[458], когда он, преображенный, воз­носился к богам и дал завет, чтобы римляне воздерживались от столкновений и воспитывали в себе доблесть, ибо в буду­щем они станут господами всех народов. (14) Его авторитету было оказано доверие. На Квиринальском холме был воздвиг­нут храм Ромулу, самого его стали почитать как бога и назва­ли Квирином.

III. Нума Помпилий, второй римский царь

После обожествления Ромула, во время продолжительного междуцарствия, когда уже начинались смуты, из сабинского города Кур был призван Нума Помпилий; он явился в Рим согласно указаниям птицегадания[459] и, чтобы при помощи рели­гии смягчить грубость народа, учредил много священнодейст­вий. Он воздвиг храм Весты, избрал дев-весталок; назначил трех фламинов, диева, марсова и квиринова, двенадцать жрецов Марса – салиев, главный из которых называется пресул; из­брал великого понтифика, построил ворота двуликого Яна[460]. (2) Он разделил год на двенадцать месяцев, добавив январь и февраль; издал много полезных законов. Он притворно заявлял, что все, что им сделано, он совершил по указанию своей жены, нимфы Эгерии. Благодаря его справедливости никто не начи­нал против него войны. (3) Он умер от болезни и был похоро­нен на Яникуле, где спустя много лет, в земле был найден неким Теренцием ларец со свитками; так как в них были за­писаны какие-то лишь незначительные основы священнодей­ствий, они по решению отцов (сенаторов) были сожжены.

Тит Ливий. Сервий Туллий – устроитель римского государства

Тит Ливий (59 г. до Р. Х. – 17 г. н. э.) – римский историк, происходивший из знатной фамилии Павии. В ранней молодости прибыл в Рим, где получил хорошее образование и был близок к Октавиану Августу. Главный труд его жизни – «История Рима от основания города» в 142 книгах, доведенная до 9 г. н. э. Вероятно, произведение не было завершено, из него полностью сохранилось лишь 35 книг. Ливий опирался на более ранних писателей и не работал с оригинальными источниками, поскольку рассматривал «Историю» как литературный труд, имевший патриотическую и дидактическую направленность. Царскому периоду посвящена первая книга, в ней описаны реформы Сервия Туллия, перекликающиеся с государственной деятельностью Солона. Печатается по изд.: Ливий Тит. История Рима от основания города. М., 1989. Т. 1. С. 45–53. Перев. с лат. В. М. Смирина.

39. (1) <...> В это время в царском доме случилось чудо, дивное и по виду, и по последствиям. Па глазах у многих, гласит пре­дание, пылала голова спящего мальчика по имени Сервий Тул­лий[461]. (2) Многоголосый крик, вызванный столь изумительным зрелищем, привлек и царя с царицей[462], а когда кто-то из домаш­них принес воды, чтобы залить огонь, царица остановила его. Прекратила она и шум, запретив тревожить мальчика, покуда тот сам не проснется. (3) Вскоре вместе со сном исчезло и пламя. Тогда, отведя мужа в сторону, Танаквиль говорит: «Видишь этого мальчика, которому мы даем столь низкое воспитание? Можно догадаться, что когда-нибудь, в неверных обстоятельствах, он бу­дет нашим светочем, оплотом униженного царского дома. Да­вай же того, кто послужит к великой славе и государства, и на­шей, вскормим со всею заботливостью, на какую способны».

(4) С этой поры с ним обходились как с сыном, наставляли в науках, которые побуждают души к служенью великому будуще­му. Это оказалось нетрудным делом, ибо было угодно богам. Юноша вырос с истинно царскими задатками, и, когда пришла пора Тарквинию подумать о зяте, никто из римских юношей ни в чем не сумел сравниться с Сервием Туллием; царь просватал за него свою дочь. (5) Эта честь, чего бы ради ни была она оказа­на, не позволяет поверить, будто он родился от рабыни и в дет­стве сам был рабом. Я более склонен разделить мнение тех, кто рассказывает, что, когда взят был Корникул, жена Сервия Тул­лия, первого в том городе человека, осталась после гибели мужа беременной; она была опознана среди прочих пленниц, за исклю­чительную знатность свою избавлена римской царицей от рабства и родила ребенка в доме Тарквиния Древнего. (6) После такого великого благодеяния и женщины сблизились между собою, и мальчик, с малых лет выросший в доме, находился в чести и в холе. Судьба матери, попавшей по взятии ее отечества в руки про­тивника, заставила поверить, что он родился от рабыни.

40. (1) На тридцать восьмом примерно году от воцаренья Тарквиния, когда Сервий Туллий был в величайшей чести не у од­ного царя, но и у отцов, и простого народа, (2) двое сыновей Анка[463] – хоть они и прежде всегда почитали себя глубоко оскорб­ленными тем, что происками опекуна отстранены от отцовского царства, а царствует в Риме пришлец не только что не сосед­ского, но даже и не италийского рода, – распаляются сильнейшим негодованием. (3) Выходит, что и после Тарквиния царство доста­нется не им, но, безудержно падая ниже и ниже, свалится в раб­ские руки, так что спустя каких-нибудь сто лет[464] в том же горо­де, ту же власть, какою владел – покуда жил на земле – Ро­мул, богом рожденный и сам тоже бог, теперь получит раб, по­рожденье рабыни! Будет позором и для всего римского имени, и в особенности для их дома, если при живом и здоровом муж­ском потомстве царя Анка царская власть в Риме станет доступ­ной не только пришлецам, но даже рабам.

(4) И вот они твердо решают отвратить оружием это бес­честье. Но и сама горечь обиды больше подстрекала их против Тарквиния, чем против Сервия, и опасенье, что царь, если они убьют не его, отомстит им страшнее всякого другого; к тому же, думалось им, после гибели Сервия царь еще кого-нибудь изберет себе в зятья и оставит наследником. (5) Поэтому они готовят покушение на самого царя. Для злодеяния были выбраны два са­мых отчаянных пастуха, вооруженные, тот и другой, привычными им мужицкими орудиями. Затеяв притворную ссору в преддве­рии царского дома, они поднятым шумом собирают вокруг себя всю прислугу; потом, так как оба призывали царя и крик доно­сился во внутренние покои, их приглашают к царю. (6) Там и тот и другой сперва вопили наперерыв и старались друг друга перекричать; когда ликтор унял их и велел говорить по очереди, они перестают наконец препираться и один начинает заранее вы­думанный рассказ. (7) Пока царь внимательно слушает, оборо­тясь к говорящему, второй заносит и обрушивает на царскую голову топор; оставив оружие в ране, оба выскакивают за дверь[465].

41. (1) Тарквиния при последнем издыхании принимают на руки окружающие, а обоих злодеев, бросившихся было бежать, схватывают ликторы. Поднимается крик, и сбегается народ, рас­спрашивая, что случилось. Среди общего смятения Танаквиль приказывает запереть дом, выставляя всех прочь. Тщательно, как если бы еще была надежда, приготовляет она все нужное для лечения раны, но тут же на случай, если надежда исчезнет, при­нимает иные меры: (2) быстро призвав к себе Сервия, показыва­ет ему почти бездыханного мужа и, простерши руку, заклинает не допустить, чтобы смерть тестя осталась не отмщенной, чтобы теща обратилась в посмешище для врагов. (3) «Тебе, Сервий, если ты мужчина, – говорит она, – принадлежит царство, а не тем, кто чужими руками гнуснейшее содеял злодейство. Воспрянь, и да поведут тебя боги, которые некогда, окружив твою голову божественным сияньем, возвестили ей славное будущее. Пусть воспламенит тебя ныне тот небесный огонь, ныне поистине пробудись! Мы тоже чужеземцы – и царствовали. Помни о ^: том, кто ты, а не от кого рожден. А если твоя решимость тебе изменяет в нежданной беде, следуй моим решениям». (4) Когда шум и напор толпы уже нельзя было выносить, Танаквиль из верхней половины дома, сквозь окно, выходившее на Новую улицу[466] (царь жил тогда у храма Юпитера Становителя[467]), обраща­ется с речью к народу. (5) Она велит сохранять спокойствие: царь-де просто оглушен ударом; лезвие проникло неглубоко; он уже пришел в себя; кровь обтерта, и рана обследована; все об­надеживает; вскоре, она уверена, они увидят и самого царя, а пока она велит, чтобы народ оказывал повиновение Сервию Туллию, который будет творить суд и исполнять все другие цар­ские обязанности. (6) Сервий выходит, одетый в трабею, в сопровождении ликторов и, усевшись в царское кресло, одни дела решает сразу, о других для виду обещает посоветоваться с царем. Таким вот образом в течение нескольких дней после кон­чины Тарквиния, утаив его смерть, Сервий под предлогом испол­нения чужих обязанностей упрочил собственное положенье. Только после этого о случившемся было объявлено и в царском доме поднялся плач. Сервий, окруживший себя стражей, первый стал править лишь с соизволенья отцов, без народного избрания. (7) Сыновья же Анка, как только схвачены были исполнители преступления и пришло известие, что царь жив, а вся власть у Сервия[468], удалились в изгнание в Свессу Помецию.

42. (1) И не только общественными мерами старался Сервий укрепить свое положение, но и частными. Чтобы у Тарквиние­вых сыновей не зародилась такая же ненависть к нему, как у сыновей Анка к Тарквинию, Сервий сочетает браком двух своих дочерей с царскими сыновьями Луцием и Аррунтом Тарквиния­ми. (2) Но человеческими ухищрениями не переломил он судь­бы: даже в собственном его доме завистливая жажда власти все пропитала неверностью и враждой.

Как раз вовремя – в видах сохранения установившегося спо­койствия – он открыл военные действия (ибо срок перемирия уже истек) против вейян и других этрусков[469]. (3) В этой вой­не блистательно проявились и доблесть, и счастье Туллия; рас­сеяв огромное войско врагов, он возвратился в Рим уже несом­ненным царем, удостоверившись в преданности и отцов и про­стого народа.

(4) Теперь он приступает к величайшему из мирных дел, чтобы, подобно тому как Нума явился творцом божественного права, Сервий слыл у потомков творцом всех гражданских раз­личий, всех сословий, четко делящих граждан по степеням достоинства и состоятельности. (5) Он учредил ценз[470] – самое благодетельное для будущей великой державы установленье, по­средством которого повинности, и военные и мирные, распреде­ляются не подушно, как до того, но соответственно имуществен­ному положению каждого. Именно тогда учредил он и разряды, и центурии, и весь основанный на цензе порядок – украшенье и мирного и военного времени.

43. (1) Из тех, кто имел сто тысяч ассов или еще больший ценз, Сервий составил восемьдесят центурий: по сорока из стар­ших и младших возрастов[471]; (2) все они получили, название «первый разряд», старшим надлежало быть в готовности для обо­роны города, младшим – вести внешние войны. Вооружение от них требовалось такое: шлем, круглый щит, поножи, панцирь – все из бронзы, это для защиты тела. (3) Оружие для нападения: копье и меч. Этому разряду приданы были две центурии масте­ров, которые несли службу без оружия: им было поручено до­ставлять для нужд войны осадные сооруженья. (4) Во второй разряд вошли имеющие ценз от ста до семидесяти пяти тысяч, и из них, старших и младших, были составлены двадцать центу­рий. Положенное оружие: вместо круглого щита – вытянутый, остальное – то же, только без панциря. (5) Для третьего раз­ряда Сервий определил ценз в пятьдесят тысяч; образованы те же двадцать центурий, с тем же разделением возрастов. В во­оружении тоже никаких изменений, только отменены поножи. (6) В четвертом разряде ценз – двадцать пять тысяч; образованы те же двадцать центурий, вооружение изменено: им не назначено ничего, кроме копья и дротика. (7) Пятый разряд обширнее: образованы тридцать центурий; здесь воины носили при себе лишь пращи и метательные камни. В том же разряде распре­деленные по трем центуриям запасные, горнисты и трубачи. (8) Этот класс имел ценз одиннадцать тысяч. Еще меньший ценз оставался на долю всех прочих, из которых была образована одна центурия, свободная от воинской службы.

Когда пешее войско было снаряжено и подразделено, Сервий составил из виднейших людей государства двенадцать всадниче­ских центурий. (9) Еще он образовал шесть других центурий, взамен трех, учрежденных Ромулом, и под теми же освященными птицегаданием именами[472]. Для покупки коней всадникам было дано из казны по десять тысяч ассов, а содержание этих коней было возложено на незамужних женщин, которым надлежало вносить по две тысячи ассов ежегодно.

(10) Все эти тяготы были с бедных переложены на богатых. Зато большим стал и почет. Ибо не поголовно, не всем без раз­бора (как то повелось от Ромула и сохранялось при прочих ца­рях) было дано равное право голоса и не все голоса имели рав­ную силу, но были установлены степени, чтобы и никто не казал­ся исключенным из голосованья, и вся сила находилась бы у виднейших людей государства. (11) А именно: первыми пригла­шали к голосованию всадников, затем – восемьдесят пехотных центурий первого разряда; если мнения расходились, что случа­лось редко, приглашали голосовать центурии второго разряда; но до самых низких не доходило почти никогда. (12) И не следует удивляться, что при нынешнем порядке, который сложился после того, как триб стало тридцать пять, чему отвечает двойное число центурий – старших и младших, общее число центурий не схо­дится с тем, какое установил Сервий Туллий. (13) Ведь когда он разделил город – по населенным округам и холмам – на че­тыре части и назвал эти части трибами (я полагаю, от слова «трибут» – налог, потому что от Сервия же идет и способ со­бирать налог равномерно, в соответствии с цензом), то эти тог­дашние трибы не имели никакого касательства ни к распределе­нию по центуриям, ни к их числу[473].

44. (1) Произведя общую перепись и тем покончив с цензом (для ускорения этого дела был издан закон об уклонившихся, который грозил им оковами и смертью), Сервий Туллий объявил, что все римские граждане, всадники и пехотинцы, каждый в со­ставе своей центурии, должны явиться с рассветом на Марсово поле. (2) Там, выстроив все войско, он принес за него очисти­тельную жертву – кабана, барана и быка.

Этот обряд был назван «свершеньем очищенья», потому что им завершался ценз. Передают, что в тот раз переписано было восемьдесят тысяч граждан; древнейший историк Фабий Пиктор добавляет, что таково было число способных носить оружие. (3) Поскольку людей стало так много, показалось нужным увеличить и город. Сервий присоединяет к нему два холма, Квиринал и Виминал, затем переходит к расширению Эсквилинского округа, где поселяется и сам, чтобы внушить уважение к этому месту. Город он обвел валом, рвом и стеной[474], раздвинув таким обра­зом померий. (4) Померий, согласно толкованию тех, кто смотрит лишь на буквальное значение слова, – это полоса земли за стеной, скорее, однако, по обе стороны стены. Некогда эт­руски, основывая города, освящали птицегаданием пространство по обе стороны намеченной ими границы, чтобы изнутри к стене не примыкали здания (теперь, напротив, это повсюду вошло в обычай), а снаружи полоса земли не обрабатывалась человеком. (5) Этот промежуток, заселять или запахивать который счита­лось кощунством, и называется у римлян померием – как пото­му, что он за стеной, так и потому, что стена за ним. И всегда при расширении города насколько выносится вперед стена, на­столько же раздвигаются эти освященные границы.

45. (1) Усилив государство расширением города, упорядочив все внутренние дела для надобностей и войны и мира, Сервий Туллий – чтобы не одним оружием приобреталось могущество – попытался расширить державу силой своего разума, но так, чтобы это послужило и к украшению Рима. (2) В те времена уже славился храм Дианы Эфесской, который, как передавала молва, сообща возвели государства Азии. Беседуя со знатнейшими лати­нами[475], с которыми он заботливо поддерживал государственные и частные связи гостеприимства и дружбы, Сервий всячески рас­хваливал такое согласие и совместное служенье богам. Часто воз­вращаясь к тому же разговору, он наконец добился, чтобы латин­ские народы сообща с римским соорудили в Риме храм Диа­ны[476]. (3) Это было признание Рима главою, о чем и шел спор, который столько раз пытались решить оружием <...>

46. (1) Сервий уже на деле обладал несомненною царскою властью, но слуха его порой достигала чванная болтовня молодо­го Тарквиния[477], что, мол, без избранья народного царствует Сер­вий, и он, сперва угодив простому люду подушным разделом за­хваченной у врагов земли, решился запросить народ: желают ли, повелевают ли они, чтобы он над ними царствовал? Сервий был провозглашен царем столь единодушно, как, пожалуй, никто до него. (2) Но и это не умалило надежд Тарквиния на царскую власть. Напротив, понимая, что землю плебеям раздают вопреки желаньям отцов, он счел, что получил повод еще усерднее чер­нить Сервия перед отцами, усиливая тем свое влияние в курии. Он и сам по молодости лет был горяч, и жена, Туллия, растрав­ляла беспокойную его душу. (3) Так и римский царский дом, по­добно другим[478], явил пример достойного трагедии злодеяния, чтобы опостылели цари и скорее пришла свобода и чтобы послед­ним оказалось царствование, которому предстояло родиться от преступления.

(4) У этого Луция Тарквиния (приходился ли он Тарквинию Древнему сыном или внуком, разобрать нелегко[479]; я, следуя большинству писателей, буду называть его сыном) был брат – Аррунт Тарквиний, юноша от природы кроткий. (5) Замужем за двумя братьями были, как уже говорилось, две Туллии, царские дочери, складом тоже совсем непохожие друг на друга. Вышло так, что два крутых нрава в браке не соединились – по счаст­ливой, как я полагаю, участи римского народа, – дабы продол­жительней было царствование Сервия и успели сложиться обы­чаи государства. (6) Туллия-свирепая тяготилась тем, что не было в ее муже никакой страсти, никакой дерзости. Вся устре­мившись к другому Тарквинию, им восхищается она, его называет настоящим мужчиной и порождением царской крови, презирает сестру за то, что та, получив настоящего мужа, не равна ему женской отвагой. (7) Сродство душ способствует быстрому сбли­жению – как водится, зло злу под стать, – но зачинщицею все­общей смуты становится женщина. Привыкнув к уединенным беседам с чужим мужем, она самою последнею бранью поносит своего супруга перед его братом, свою сестру перед ее супру­гом. Да лучше бы, твердит она, и ей быть вдовой, и ему без­брачным, чем связываться с неровней, чтобы увядать от чужо­го малодушия. (8) Дали б ей боги такого мужа, какого она за­служила, – скоро, скоро у себя в доме увидела бы она ту царскую власть, что видит сейчас у отца. Быстро заражает она юношу своим безрассудством. (9) Освободив двумя кряду похо­ронами дома свои для нового супружества, Луций Тарквиний и Туллия-младшая сочетаются браком, скорее без запрещения, чем с одобрения Сервия.

47. (1) С каждым днем теперь сильнее опасность, нависшая над старостью Сервия, над его царской властью, потому, что от преступления к новому преступлению устремляется взор женщи­ны и ни ночью ни днем не дает мужу покоя, чтобы не оказались напрасными прежние кощунственные убийства. (2) Не мужа, го­ворит она, ей недоставало, чтобы зваться супругою, не сотовари­ща по рабству и немой покорности – нет, ей не хватало того, кто считал бы себя достойным царства, кто помнил бы, что он сын Тарквиния Древнего, кто предпочел бы власть ожиданиям власти. (3) «Если ты тот, за кого, думалось мне, я выхожу за­муж, то я готова тебя назвать и мужчиною, и царем, если же нет, то к худшему была для меня перемена: ведь теперь я не за трусом только, но и за преступником. (4) Очнись же! Не из Коринфа, не из Тарквиний, как твоему отцу, идти тебе добывать царство в чужой земле: сами боги, отеческие пенаты, отцовский образ, царский дом, царский трон в доме, имя Тарквиния – все призывает тебя, все возводит на царство. (5) А если духа недо­стает, чего ради морочишь ты город? Чего ради позволяешь смот­реть на себя как на царского сына? Прочь отсюда в Тарквинии или в Коринф! Возвращайся туда, откуда вышел, больше похо­жий па брата, чем на отца!» (6) Такими и другими попреками подстрекает Туллия юношу, да и сама не может найти покоя, покуда она, царский отпрыск, не властна давать и отбирать цар­ство, тогда как у Танаквили, чужестранки, достало силы духа сделать царем мужа и вслед за тем зятя.

(7) Подстрекаемый неистовой женщиной, Тарквиний обхо­дит сенаторов (особенно из младших родов), хватает их за руки, напоминает об отцовских благодеяниях и требует воздая­нья, юношей приманивает подарками. Тут давая непомерные обе­щанья, там возводя всяческие обвинения на царя, Тарквиний повсюду усиливает свое влияние. (8) Убедившись наконец, что пора действовать, он с отрядом вооруженных ворвался на фо­рум. Всех объял ужас, а он, усевшись в царское кресло перед курией, велел через глашатая созывать отцов в курию, к царю Тарквинию. (9) И они тотчас сошлись, одни уже заранее к тому подготовленные, другие – не смея ослушаться, потрясенные чу­довищной новостью и решив вдобавок, что с Сервием уже покон­чено. (10) Тут Тарквиний принялся порочить Сервия от самого его корня: раб, рабыней рожденный, он получил царство после ужасной смерти Тарквиниева отца – получил без объявления междуцарствия[480] (как то делалось прежде), без созыва собрания, не от народа, который его избрал бы, не от отцов, которые утвер­дили бы выбор, но в дар от женщины. (11) Вот как он рож­ден, вот как возведен на царство, он, покровитель подлейшего люда, из которого вышел и сам. Отторгнутую у знатных зем­лю он, ненавидя чужое благородство, разделил между всяческою рванью, (12) а бремя повинностей, некогда общее всем, взвалил на знатнейших людей государства; он учредил ценз, чтобы со­стояния тех, кто побогаче, были открыты зависти, были к его услугам, едва он захочет показать свою щедрость нищим.

48. (1) Во время этой речи явился Сервий, вызванный тревож­ною вестью, и еще из преддверия курии громко воскликнул: «Что это значит, Тарквиний? Ты до того обнаглел, что смеешь при мо­ей жизни созывать отцов и сидеть в моем кресле?» (2) Таркви­ний грубо ответил, что занял кресло своего отца, что царский сын, а не раб – прямой наследник царю, что раб и так уж до­статочно долго глумился над собственными господами. Привер­женцы каждого поднимают крик, в курию сбегается народ, и ста­новится ясно, что царствовать будет тот, кто победит. (3) Тут Тарквиний, которому ничего иного уже не оставалось, решается на крайнее. Будучи и много моложе, и много сильнее, он схва­тывает Сервия в охапку, выносит из курии и сбрасывает с лестницы, потом возвращается в курию к сенату. (4) Царские при­служники и провожатые обращаются в бегство, а сам Сервий, потеряв много крови, едва живой, без провожатых пытается до­браться домой, но по пути гибнет под ударами преследователей, которых Тарквиний послал вдогонку за беглецом. (5) Считают, памятуя о прочих злодеяниях Туллии, что и это было соверше­но по ее наущенью. Во всяком случае, достоверно известно, что она въехала па колеснице на форум и, не оробев среди толпы мужчин, вызвала мужа из курии и первая назвала его царем. (6) Тарквиний отослал ее прочь из беспокойного скопища; до­бираясь домой, она достигла самого верха Киприйской улицы, где еще недавно стоял храм Дианы, и колесница уже поворачи­вала вправо к Урбиеву взвозу, чтобы подняться на Эсквилинский холм, как возница в ужасе осадил, натянув поводья, и указал госпоже на лежащее тело зарезанного Сервия. (7) Тут, по пре­данию, и совершилось гнусное и бесчеловечное преступление, па­мятником которого остается то место: его называют «Проклятой улицей». Туллия, обезумевшая, гонимая фуриями-отмстительницами сестры и мужа, как рассказывают, погнала колесницу прямо по отцовскому телу и на окровавленной повозке, сама за­пятнанная и обрызганная, привезла пролитой отцовской крови к пенатам своим и мужниным. Разгневались домашние боги, и дур­ное начало царствования привело за собою в недалеком будущем дурной конец.

(8) Сервий Туллий царствовал сорок четыре года и так, что даже доброму и умеренному преемнику нелегко было бы с ним тягаться. Но слава его еще возросла, оттого что с ним вместе убита была законная и справедливая царская власть. (9) Впро­чем, даже и эту власть, такую мягкую и умеренную, Сервий, как пишут некоторые, имел в мыслях сложить, поскольку она была единоличной, и лишь зародившееся в недрах семьи пре­ступление воспрепятствовало ему исполнить свой замысел и освободить отечество[481].