Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Геродот. Религия и нравы скифов

Описание Геродотом (см. выше) Скифии (книга IV) является наиболее полным свидетельством в античной литературе о местном населении Северного Причерноморья. Приводимые факты историк получил от греков, живших в колониях на побережье Черного моря (в частности, Ольвии), или зафиксировал самостоятельно. Печатается по изд.: Геродот. История в девяти книгах. Л., 1972. (сер. «Памятники исторической мысли»). С. 201–205, 213, 219–220. Перев. с древнегреч. Г. А. Стратановского.

(59) ...Что же до скифских обычаев, то они таковы. Скифы по­читают только следующих богов. Прежде всего – Гестию, затем Зевса и Гею (Гея у них считается супругой Зевса); после них – Аполлона и Афродиту Небесную, Геракла и Ареса. Этих богов признают все скифы, а так называемые царские скифы приносят жертвы еще и Посейдону. На скифском языке Гестия называется Табити, Зевс (и, по-моему, совер­шенно правильно) – Папей, Гея – Апи, Аполлон – Гойтосир, Афродита Небесная – Аргимпаса, Посейдон – Фагимасад. У скифов не в обычае воздвигать кумиры, алтари и храмы богам, кроме Ареса. Ему они строят такие сооружения.

(60) Обряды жертвоприношений всем богам и на всех празднествах у них одинаковы и совершаются вот так: жертвенное животное ставят со связанными передними ногами. Приносящий жертву, стоя сзади, тянет за конец веревки и затем повергает жертву на землю. Во время падения животного жрец взывает к богу, которому приносит жертву. Затем он набрасывает петлю на шею животного и поворотом палки, всунутой в петлю, душит его. При этом огня не возжигают и не начинают посвя­щения или возлияния. После того как жертва задушена, обдирают шкуру и приступают к варке мяса.

(61) Так как в Скифии чрезвычайно мало леса, то для варки мяса скифы придумали вот что. Ободрав шкуру жертвенного животного, они очищают кости от мяса и затем бросают в котлы местного изделия (если они под рукой). Котлы эти очень похожи на лесбосские сосуды для сме­шения вина, но только гораздо больше. Заложив мясо в котлы, поджигают кости жертв и на них производят варку. Если же у них нет такого котла, тогда все мясо кладут в желудки животных, подливают воды и снизу поджигают кости. Кости отлично горят, а в желудках свободно вме­щается очищенное от костей мясо. Таким образом, бык сам себя варит, как и другие жертвенные животные. Когда мясо сварится, то приносящий жертву посвящает божеству часть мяса и внутренностей и бросает их перед собой на землю. В жертву приносят также и других домашних животных, в особенности же коней.

(62) Таким-то образом и таких животных они приносят в жертву про­чим богам. Аресу же совершают жертвоприношения следующим образом. В каждой скифской области по округам воздвигнуты такие святилища Аресу: горы хвороста нагромождены одна на другую на пространстве длиной и шириной почти в три стадии, в высоту же меньше. Наверху уст­роена четырехугольная площадка; три стороны ее отвесны, а с четвертой есть доступ. От непогоды сооружение постоянно оседает, и потому при­ходится ежегодно наваливать сюда по полтораста возов хвороста. На каж­дом таком холме водружен древний железный меч. Это и есть кумир Ареса. Этому-то мечу ежегодно приносят в жертву коней, рогатый скот, и даже еще больше, чем прочим богам. Из каждой сотни пленников обрекают в жертву одного человека, но не тем способом, как скот, а по иному обряду. Головы пленников сначала окропляют вином, и жертвы закалываются над сосудом. Затем несут кровь на верх кучи хвороста и окропляют ею меч. Кровь они несут наверх, а внизу у святилища совер­шается такой обряд: у заколотых жертв отрубают правые плечи с руками и бросают их в воздух; затем, после заклания других животных, оканчи­вают обряд и удаляются. Рука же остается лежать там, где она упала, а труп жертвы лежит отдельно.

(63) Таковы обряды при жертвоприношениях у скифов. Свиней они не приносят в жертву и вообще не хотят разводить этих животных в своей стране.

(64) Военные обычая скифов следующие. Когда скиф убивает первого врага, он пьет его кровь[348]. Головы всех убитых им в бою скифский воин приносит царю. Ведь только принесший голову врага получает свою долю добычи, а иначе – нет <...>

(65) Таковы военные обычаи скифов. С головами же врагов (но не всех, а только самых лютых) они поступают так. Сначала отпиливают черепа до бровей и вычищают. Бедняк обтягивает череп только снаружи сыромятной воловьей кожей и в таком виде пользуется им. Богатые люди сперва обтягивают череп снаружи сыромятной кожей, а затем еще покрывают внутри позолотой и употребляют вместо чаши. Так скифы поступают даже с черепами своих родственников (если поссорятся с ними и когда перед судом царя один одержит верх над другим). При посещении уважаемых гостей хозяин выставляет такие черепа и напо­минает гостям, что эти родственники были его врагами и что он их одолел. Такой поступок у скифов считается доблестным деянием.

(66) Раз в год каждый правитель в своем округе приготовляет сосуд для смешения вина. Из этого сосуда пьют только те, кто убил врага. Те же, кому не довелось еще убить врага, не могут пить вина из этого сосуда, а должны сидеть в стороне, как опозоренные. Для скифов это постыднее всего. Напротив, всем тем, кто умертвил много врагов, подно­сят по два кубка, и те выпивают их разом.

(67) У скифов есть много предсказателей. Гадают они с помощью множества ивовых прутьев следующим образом. Приносят огромные связки прутьев и кладут на землю. Затем развязывают пучки и каждый прут один за другим раскладывают в ряд и затем изрекают предсказания. При этом гадатели вновь собирают прутья по одному и опять складывают. Этот способ гадания у них унаследован от предков ... Гадают они при помощи липовой мочалы. Мочалу эту раз­резают на три части и полоски наматывают вокруг пальцев, а затем вновь распускают и при этом произносят предсказания.

(68) Когда царя скифов поражает недуг, он велит привести к себе троих наиболее уважаемых предсказателей. Они гадают вышеупомянутым способом. Обычно предсказание изрекают приблизительно в таком роде: такой-то и такой-то из жителей (называя его по имени) принес-де лож­ную клятву богами царского очага (если скифы желают принести особо священную клятву, то обычно торжественно клянутся богами царского очага). Обвиненного в ложной клятве тотчас хватают и приводят к царю. Предсказатели уличают его в том, что он, как это явствует после вопрошения богов, ложно поклялся богами царского очага и что из-за этого-де царь занемог. Обвиняемый с негодованием отрицает вину. Если он про­должает отпираться, то царь велит призвать еще предсказателей в двой­ном числе. Если и они после гадания также признают его вину, то этому человеку сразу же отрубают голову, а его имущество по жребию достается первым прорицателям. Напротив, в случае оправдания обвиняемого вто­рыми прорицателями вызывают все новых и новых прорицателей. Если же большинство их все-таки вынесет оправдательный приговор, то первых прорицателей самих присуждают к смерти.

(69) Род казни прорицателей следующий. На запряженный быками воз наваливают доверху хвороста. Прорицателей со связанными ногами и скрученными за спиной руками запихивают в кучу хвороста. Хворост поджигают и затем пугают и погоняют быков. Нередко вместе с прори­цателями в огне гибнут также и быки. Но все же, когда дышло обго­рит, быкам иногда удается спастись, получив ожоги. Упомянутым спо­собом прорицателей сжигают, впрочем, и за другие проступки, называя их лжепророками. Царь не щадит даже и детей казненных: всех сыновей казнит, дочерям же не причиняет зла.

(70) Все договоры о дружбе, освященные клятвой, у скифов совер­шаются так. В большую глиняную чашу наливают вино, смешанное с кро­вью участников договора (для этого делают укол шилом на коже или маленький надрез ножом). Затем в чашу погружают меч, стрелы, секиру и копье. После этого обряда произносят длинные заклинания, а затем как сами участники договора, так и наиболее уважаемые из присутствую­щих пьют из чаши.

(71) Гробницы царей находятся в Геррах (до этого Борисфен еще судоходен). Когда у скифов умирает царь, то там вырывают боль­шую четырехугольную яму. Приготовив яму, тело поднимают на телегу, покрывают воском; потом разрезают желудок покойного; затем очищают его и наполняют толченым кипером, благовониями и семенами сельдерея и аниса. Потом желудок снова зашивают и везут на телеге к другому племени. Жители каждой области, куда привозят тело царя, при этом поступают так же, как и царские скифы. Они отрезают кусок своего уха, обстригают в кружок волосы на голове, делают кругом надрез на руке, расцарапывают лоб и нос и прокалывают левую руку стрелами. За­тем отсюда везут покойника на повозке в другую область своего царства. Сопровождают тело те, к кому оно было привезено раньше. После объезда всех областей они снова прибывают в Герры к племенам, живущим в са­мых отдаленных пределах страны, и к царским могилам. Там тело на со­ломенных подстилках опускают в могилу, по обеим сторонам втыкают в землю копья, а сверху настилают доски и покрывают их камышовыми циновками. В остальном обширном пространстве могилы погребают одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также виночерпия, по­вара, конюха, телохранителя, вестника, коней, первенцев всяких дру­гих домашних животных, а также кладут золотые чаши (серебряных и медных сосудов скифы для этого вовсе не употребляют). После этого все вместе насыпают над могилой большой холм, причем наперерыв ста­раются сделать его как можно выше.

(72) Спустя год они вновь совершают такие погребальные обряды: из остальных слуг покойного царя выбирают самых усердных (все они корен­ные скифы: ведь всякий, кому царь прикажет, должен ему служить; купленных же за деньги рабов у царя не бывает). Итак, они умерщвляют пятьдесят человек из слуг удушением (также пятьдесят самых красивых коней) извлекают из трупов внутренности, чрево очищают и наполняют отрубями, а затем зашивают. Потом на двух деревянных стойках укрепляют половину колесного обода выпуклостью вниз, а другую половину – на двух других столбах. Таким образом они вколачивают много деревянных стоек и ободьев; затем, проткнув лошадей толстыми кольями во всю длину туловища до самой шеи, поднимают на ободья. На передних ободьях держатся плечи лошадей, а задние подпирают животы у бедер. Передние и задние ноги коней свешиваются вниз, не доставая до земли. Потом коням надевают уздечки с удилами, затем натягивают уздечки и привязывают их к колышкам. Всех пятьдесят удавленных юношей сажают на коней следующим образом: в тело каждого втыкают вдоль спинного хребта прямой кол до самой шеи. Торчащий из тела нижний конец кола вставляют в отверстие, просверленное в другом коле, проткнутом сквозь туловище коня. Поставив вокруг могилы таких всадников, скифы уходят.

(73) Так скифы погребают своих царей. Когда же умирают все прочие скифы, то ближайшие родственники кладут тело на повозку и возят по всей округе к друзьям. Все друзья принимают покойника и устраивают сопровождающим угощение, причем подносят и покойнику отведать тех яств, что и остальным. Простых людей возят таким образом по округе сорок дней, а затем предают погребению. После похорон скифы очищают себя следующим образом: сперва умащают и затем промывают голову, а тело [очищают паровой баней], поступая так: устанавливают три жерди, верхними концами наклоненные друг к другу, и обтягивают их затем шерстяным войлоком; потом стягивают войлок как можно плотнее и бросают в чан, поставленный посреди юрты, раскаленные докрасна камни.

(74) В Скифской земле произрастает конопля – растение, очень похожее на лен, но гораздо толще и крупнее. Этим конопля значительно превосходит лен. Ее там разводят, но встречается и дикорастущая конопля. Фракийцы изготовляют из конопли даже одежды, настолько похожие на льняные, что человек, не особенно хорошо разбирающийся, даже не отличит – льняные ли они или из конопли. А кто никогда не видел конопляной ткани, тот примет ее за льняную.

(75) Взяв это конопляное семя, скифы подлезают под войлочную юрту и затем бросают его на раскаленные камни. От этого поднимается такой сильный дым и пар, что никакая эллинская паровая баня не сравнится с такой баней. Наслаждаясь ею, скифы громко вопят от удовольствия[349]. Это парение служит им вместо бани, так как водой они вовсе не моются. Скифские женщины растирают на шероховатом камне куски кипариса, кедра и ладана, подливая воды. Затем полученным от растирания тестом обмазывают все свое тело и лицо. От этого тело приобретает приятный запах, а когда на следующий день смывают намазанный слой, оно становится даже чистым и блестит <...>

(102) После совещания скифы убедились, что они одни не в состоянии отразить полчища Дария в открытом бою и отправили послов к соседним племенам. Цари последних уже собрались на совет, чтобы обдумать, как им поступить ввиду вторжения такого огромного войска. На совещании присутствовали цари тавров...

(103) У тавров существуют такие обычаи: они приносят в жертву Деве потерпевших крушение мореходов и всех эллинов, кого захватят в откры­том море следующим образом. Сначала они поражают обреченных дуби­ной по голове. Затем тело жертвы, по словам одних, сбрасывают с утеса в море, ибо святилище стоит на крутом утесе, голову же прибивают к столбу. Другие, соглашаясь, впрочем, относительно головы, утверждают, что тело тавры не сбрасывают со скалы, а предают земле. Богиня, которой они приносят жертвы, по их собственным словам, это – дочь Агамемнона Ифигения[350]. С захваченными в плен врагами тавры поступают так: отруб­ленные головы пленников относят в дом, а затем, воткнув их на длинный шест, выставляют высоко над домом, обычно над дымоходом. Эти висящие над домом головы являются, по их словам, стражами всего дома. Живут тавры разбоем и войной[351] <...>

(131) ...В конце концов Дарий ... оказался в затруднительном положении. Скифские цари, проведав об этом, отпра­вили к Дарию глашатая с дарами, послав ему птицу, мышь, лягушку и пять стрел. Персы спросили посланца, что означают эти дары, но тот ответил, что ему приказано только вручить дары и как можно скорее возвращаться. По его словам, если персы достаточно умны, должны сами понять значение этих даров.

(132) Услышав это, персы собрали совет. Дарий полагал, что скифы отдают себя в его власть и приносят ему [в знак покорности] землю и воду, так как-де мышь живет в земле, питаясь, как и человек, ее плодами; лягушка обитает в воде, птица же больше всего похожа [по быстроте] на коня, а стрелы означают, что скифы отказываются от сопротивления. Такое мнение высказал Дарий. Против этого выступил Гобрий (один из семи мужей, которые низвергли мага). Он объяснял смысл даров так: «Если вы, персы, как птицы не улетите в небо, или как мыши не зарое­тесь в землю, или как лягушки не ускачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами» <...>

(134) После принесения даров царю оставшиеся в своей земле скиф­ские отряды – пехота и конница – выступили в боевом порядке для сражения с персами. Когда скифы уже стояли в боевом строю, то сквозь их ряды проскочил заяц. Заметив зайца, скифы тотчас же бросились за ним. Когда ряды скифов пришли в беспорядок и в их стане поднялся крик, Дарий спросил, что значит этот шум у неприятеля. Узнав, что скифы гонятся за зайцем, Дарий сказал своим приближенным, с которыми обычно беседовал: «Эти люди глубоко презирают нас, и мне теперь ясно, что Гобрий правильно рассудил о скифских дарах. Я сам вижу, в каком положении наши дела. Нужен хороший совет, как нам безопасно возвра­титься домой». На это Гобрий ответил: «Царь! Я давно уже узнал по слухам о недоступности этого племени. А здесь я еще больше убедился в этом, видя, как они издеваются над нами. Поэтому мой совет тебе: с наступлением ночи нужно, как мы это обычно и делаем, зажечь огни, оставить на произвол судьбы слабосильных воинов и всех ослов на при­вязи и отступить, пока скифы еще не подошли к Истру, чтобы разрушить мост, или ионяне не приняли какого-нибудь гибельного для нас решения»[352].

(135) Такой совет дал Гобрий. Когда настала ночь, Дарий начал приво­дить его в исполнение <...>

Николай Дамасский. Свод странных обычаев

Николай Дамасский (род. 64 г. до Р. Х.) – философ-перипатетик, был воспитателем детей Клеопатры VII и Антония, затем жил при дворе иудейского царя Ирода вплоть до его смерти (4 г. до Р. Х.). Представлял интересы одного из сыновей Ирода в Риме, где, скорее всего, потом и остался. Труды Николая сохранились лишь в выдержках других авторов. Главным его произведением стала охватывавшая многие события древности «История», которой пользовались многие античные писатели. В произведении «Свод странных обычаев», посвященном Ироду, писатель изложил бытовавшие среди варварских народов традиции. Печатается по изд.: Кавказ и Дон в произведениях античных авторов / Сост. В. Ф. Петракова, В. В. Черноус. Ростов-на-Дону, 1990. С. 141–142. Перев. с древнегреч. В. В. Латышева.

3. Млекоеды, скифский народ, не имеют домов, как и ог­ромное большинство скифов, и питаются только кобыльим молоком, из которого, делая сыры, едят и пьют, и поэтому с ними весьма трудно бороться, так как они повсюду имеют с собою пищу. Они-то и Дария[353] обратили в бегство. Они так­же весьма справедливы, имея общее имущество и женщин, так что старших себя считают отцами, младших – сыновь­ями, а сверстников – братьями. Из них был и Анахарсис, признанный одним из семи мудрецов, который прибыл в Эл­ладу, чтобы изучить эллинские обычаи. О них упоминает и Гомер в следующих словах: «Мисийцев, бойцов рукопашных, и дивных доителей кобылиц, млекоедов и абиев, справедли­вейших смертных»[354] … У них, как говорят, неизвестен ни завидующий, ни ненавидящий, ни боящийся, благодаря общности жизни и справедливости. У них женщины не менее воинственны, чем мужчины, и в случае надобности воюют вместе с ними. И поэтому амазонки чрезвычайно мужественны, так что не­когда дошли походом до Афин и Киликии, так как жили ря­дом с этими млекоедами близ Меотийского озера[355] <…>

16. Савроматы[356] через каждые три дня наедаются до пре­сыщения, женам своим во всем повинуются, как госпожам; девицу не прежде выдают замуж, чем она убьет врага <…>

Гай Юлий Солин. Собрание достопамятных сведений

Гай Юлий Солин (III в.) – римский писатель, автор антикварного «Собрания достопамятных сведений», в котором описаны диковинные явления из области географии. Этот труд, несмотря на наличие фактических ошибок, пользовался большой популярностью в поздней античности. Солин впервые использовал термин Средиземное море. В рассказе о Скифии чувствуется опосредованное влияние Геродота. Клавдий Птолемей. Математический трактат, или Четверокнижие // Знание за пределами науки: мистицизм, герметизм, астрология, алхимия, магия в интеллектуальных традициях I–XIV вв. М., 1996. С. 204–205. Перев. с лат. И. И. Маханькова.

3. Племена Северного Причерноморья

XV (1) У невров[357] берет начало река Борисфен[358], в которой водится превос­ходная на вкус рыба без костей, с одними только нежными хрящами. (2) Невры, по верным сведениям, в определенные моменты превращаются в вол­ков, а затем, по прошествии времени, которое на это отведено, вновь прини­мают человеческое обличье. (3) Бог у этого народа – Марс, вместо статуи они почитают мечи, в жертву приносят людей. Очаги они топят костями. С ними соседствуют гелоны[359]. Эти из кожи врагов изготовляют себе одежду, а лоша­дям – попоны. С гелонами граничат агатирсы[360]. Они разрисовывают себя в синий цвет, волосы также красят синим, но тут имеются различия: чем важнее человек по положению, тем сильнее он раскрашен, так что скудная раскраска есть признак низкого положения.

(4) Далее идут антропофаги[361], ужасной пищей которых служит челове­ческое мясо. Этот нечестивый обычай – причина унылой пустынности приле­гающих к этому племени земель: соседние племена покинули их. По этой же причине до самого моря, называемого Табис[362], из-за протяженности его бере­гов, обращенных на юго-восток, земля безлюдна, представляя собой ог­ромную пустыню, тянущуюся до самой Серы[363]. (5) Халибы и даги[364], оби­тающие в азиатской Скифии, жестокостью ничуть не уступают свирепейшим племенам. Обитающие на берегу албанцы, которые хотели бы, чтобы их считали потомками Ясона, рождаются со светлыми волосами. Белизну волос албанцы считают за вещий признак, поэтому цвет головы дал название са­мому племени[365]. Зрачки глаз у них, как у совы, из-за чего ночью они видят лучше, чем днем <...>

(13) К антропофагам азиатской части причисляют эсседонов[366], которые даже среди своих слывут оскверненными употреблением чудовищной пищи. В обычае у эсседонов сопровождать погребение родителей пением, а потом, созвав близких, зубами растерзать труп и, смешав с мясом скота, его пожрать. Черепа, обложив их золо­том, они используют в качестве чаш.

(14) Среди скифов скифотавры[367] приносят в жертву чужестранцев. Скифы-кочевники следуют туда, где есть корм. Скифы-земледельцы, оби­тающие в Европе, возделывают поля. Те скифы, что живут в Азии, и чужому не дивятся, и своим не дорожат … (15) Обы­чаи обитающих во внутренних областях скифов грубее: живут они в пеще­рах, чаши себе изготовляют, не в пример эсседонам, из вражеских черепов. Любят битвы, кровь павших в бою пьют прямо из ран. Чем больше врагов убил воин, тем больше ему честь, не убить же никого – позор. (16) Заключен­ные договоры они скрепляют глотком крови друг у друга.

4. Гипербореи

XVI (1) Если без разбора верить всему, что дошло до нас о гипербореях, то их следовало бы считать выдумкой и чистой фантазией. Но поскольку по­добные сообщения исходят также и от лучших авторов, которым можно ве­рить, бояться обмана нет оснований. Итак, поговорим о гипербореях. Оби­тают они за Птерофором[368], который, как сообщают, находится по ту сторону Севера. (2) Счастливейший это народ. Считается, что они обитают скорее в Азии, чем в Европе. Другие же помещают их посередине солнечного пути, когда Солнце заходит у антиподов и восходит у нас. Но это противоречит разуму, поскольку между тем и другим континентом пролегает широкое мо­ре. Следовательно, они обитают в Европе. (3) Считается, что у гипербореев находится ось мира, а также крайние звездные орбиты. У них светло по пол­года, а Солнце исчезает только на один день. Однако некоторые полагают, что Солнце у них восходит не ежедневно, как у нас, а в весеннее равноден­ствие, заходит же в осеннее. Так что шесть месяцев без перерыва у них день, а потом шесть месяцев – ночь. Климат у них очень мягкий, воздушные дунове­ния полезны для здоровья, а ветры не несут с собой ничего вредоносного. Домом гипербореям служат рощи и леса, а ежедневное пропитание им до­ставляют деревья. (4) Вражды гипербореи ни с кем не знают, болезни им не досаждают, обету кротости все они одинаково верны. Свою смерть гипербо­реи накликают сами, а ее промедление преодолевают добровольным уходом из жизни. (5) Тот, кто пресытился жизнью, должен, по их мнению, после рос­кошного пиршества с обильным возлиянием стремглав броситься в море с определенной обычаем скалы. Такой вид погребения гипербореи почитают наиболее славным. Еще говорят, что гипербореи имеют обыкновение посы­лать начатки плодов Аполлону Делийскому, снаряжая для этого благонрав­нейших дев. (6) Но поскольку случалось, что из-за коварства чужестранцев девы эти возвращались обратно не невинными, впоследствии гипербореи начали в своих пределах отправлять священнослужение, ранее практико­вавшееся за рубежом.

5. Аримфеи и другие племена

XVII (1) В Азии есть еще одно племя, обитающее на крайнем юго-востоке, там, где кончаются хребты Рифейских гор[369]. Аримфеев считают схожими с гипербореями. Как и те, они находят отраду в зеленеющих деревьях, питают­ся же ягодами. Как мужчины, так и женщины тяготятся своими волосами, поэтому те и другие их стригут. Любят аримфеи покой, вредить же кому бы то ни было не любят. (2) Они почитаются святыми, и посягательство на них считается нечестивым даже у самых свирепых народов. Кто боится опасности у себя на родине, тот, перебежав к аримфеям, будет в безопасности, словно в надежном укрытии. За ними обитают киммерийцы и племя амазонок, чьи области простираются до самого Каспийского моря, которое омывает азиат­ские просторы, а потом позади Скифии сливается с Океаном <...>

Овидий. Скорбная ссылка в Скифию

Публий Овидий Назон (о нем см. выше) в изгнании создал знаменитые «Скорбные элегии» (9–12 гг. н. э.), в которых увиденные им скифские земли предстают мрачными и неприглядными. Печатается по изд.: Овидий. Скорбные элегии. Письма с Понта. М., 1979 (сер. «Литературные памятники»). С. 36–37. Перев. с лат. С. Шервинского.

III. 2

Стало быть, рок мне судил и Скифию тоже увидеть,

Где Ликаонова дочь[370] ось над землею стремит.

О Пиэриды[371], ни вы, ни божественный отпрыск Латоны,

Сонм искушенный, жрецу не помогли своему!

(5)   Не было пользы мне в том, что, игривый, я не был преступен,

Что моя Муза была ветреней жизни моей.

Много я вынес беды на суше и на море, прежде

Чем приютил меня Понт, вечною стужей знобим.

Я, убегавший от дел, для мирных досугов рожденный,

(10) Мнивший, что всякий тяжел силам изнеженным труд,

Все терпеливо сношу. Но ни море, лишенное портов,

Ни продолжительный путь не погубили меня.

Противоборствует дух, и тело в нем черпает силы,

И нестерпимое он мне помогает терпеть.

(15) В дни, когда волны меня средь опасностей гнали и ветры,

Труд избавлял от тревог сердце больное мое.

Но лишь окончился путь и минули труды переезда,

Только я тронул стопой землю изгнанья, с тех пор

Плач – вся отрада моя, текут из очей моих слезы,

(20) Вод изобильнее, с гор льющихся вешней порой.

Рим вспоминаю и дом, к местам меня тянет знакомым

И ко всему, что – увы! – в Граде оставлено мной.

Горе мне! Сколько же раз я в двери стучался могилы –

Тщетно, ни разу они не пропустили меня!

(25) Стольких мечей для чего я избег и зачем угрожала,

Но не сразила гроза бедной моей головы?

Боги, вы, чьей вражды на себе испытал я упорство,

В ком соучастников зрит гнев одного божества,

Поторопите, молю, нерадивые судьбы, велите,

(30) Чтоб наконец предо мной смерти открылись врата!

Присяга граждан Херсонеса

Присяга граждан Херсонеса (совр. Севастополя) была выбита на камне, она относится к кон. IV или пер. пол. III в. до Р. Х. (хранится в публичной библиотеке им. А. Е. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге). Эту присягу, являющуюся важным источником по истории Херсонеса, юноши приносили в городе по достижении совершеннолетия. Публикуется по изд.: Латышев В. В. Присяга граждан города Херсонеса Таврического. СПб., 1900. С. 7–8. Перев. с древнегреч. В. В. Латышева. Правописание изменено в соответствии с современными нормами орфографии.

Клянусь Зевсом, Землей, Солнцем, Девой, богами и богинями Олимпийскими и героями, кои владеют городом, областью и укреплениями херсонеситов: я буду пребывать в единомыслии относительно благосостояния и свободы города и сограждан и не предам [ни] Херсонеса, ни Керкинитиды, ни Прекрасной гавани[372], ни прочих укреплений, ни [из] остальной области, которой херсонеситы владеют или владели, ничего никому – ни эллину, ни варвару, – но буду охранять [для] народа херсонеситов; не нарушу народоправления и желающему предать или нарушить не дозволю и не утаю [с ним его намерения], но заявлю демиургам[373], [правящим] в городе; буду врагом злоумышляющему и предающему или склоняющему к отпадению Херсонес, или Керкинитиду, или Прекрасную гавань, или укрепления и область херсонеситов; буду служить демиургом и членом совета[374] как можно лучше и справедливее для города и сограждан; и [современное состояние государства] народу охраню и не открою ни эллину, ни варвару ничего тайного, что может повредить городу; не дам и не приму дара ко вреду города и сограждан; не замыслю никакого неправедного деяния против кого-либо из граждан не отпавших и никому злоумышляющему [не дозволю и не утаю вместе с ним], но заявлю и на суде подам голос по законам; не вступлю в заговор ни против общины херсонеситов, ни против кого-либо из сограждан, кто не объявлен врагом народу; если же я с кем-либо вступил в заговор и если связан какой-либо клятвой или заклятием, то в случае нарушения [их] да будет лучше и мне и [моему имуществу], а в случае соблюдения – наоборот; и если я узнаю о существовании или составлении какого-либо заговора, то заявлю демиургам; и хлеба вывозного с равнины не буду продавать и вывозить с равнины в другое место, кроме Херсонеса. Зевс, Земля, Солнце, Дева и боги Олимпийские, пребывающему мне в этом [соблюдении клятвы] да будет благо и самому и роду и моим; да не приносит мне плода ни земля, ни море, женщины не рождают хороших детей и да не...[375]

Саллюстий. Непокорный Митридат

Гай Саллюстий Крисп (86–35 гг. до Р. Х.) – римский историк родом из Амитерна, происходил из состоятельной семьи, переехал в Рим, где сделал служебную карьеру. Был плебейским трибуном, выступал за сохранение римского республиканского строя и нравственное обновление общества, поддерживал Юлия Цезаря. Последние годы жизни посвятил литературному творчеству. Саллюстий – автор «Истории», важного для понимания событий в Поздней римской республике I в. до Р. Х. произведения, которое сохранилось лишь во фрагментах. Отдельные части «Истории» были написаны в виде писем политических деятелей того времени. В I в. до Р. Х. Рим вел тяжелые войны с понтийским царем Митридатом, мечтавшим в восточной части нарождавшейся Римской империи создать свою державу, в которую входили бы и причерноморские земли. Данное письмо относится к событиям третьей войны Рима с Митридатом (74–64 гг. до Р. Х.). Античные историки часто излагали позиции своих героев в виде вымышленных речей или писем. К подобному способу прибегает и Саллюстий, на основе реальных документов в IV книге «Истории» сочинивший письмо Митридата армянскому царю Аршаку. Печатается по изд.: Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М., 1981 (сер. «Памятники исторической мысли»). С. 113–114, 117–120. Перев. с лат. В. О. Горенштейна.

VI. ПИСЬМО МИТРИДАТА

Царь Митридат шлет привет царю Аршаку[376].

69. (1) Все те, кого в счастливые для них времена просят принять участие в войне, должны подумать, будет ли им тогда дозволено сохранить мирные отношения, затем – достаточно ли справед­ливо, безопасно, достославно или же бесчестно то, что у них ис­прашивают. (2) Что касается тебя, то если бы тебе было дозво­лено наслаждаться постоянным миром, если бы злейший враг не был вблизи твоих границ и если бы разгром римлян не должен был принести тебе необычайную славу, то я не осмелился бы просить тебя о союзе и понапрасну надеялся бы связать свои не­счастья с твоими счастливыми обстоятельствами. (3) Но то, что тебя, по-видимому, может остановить, – гнев на Тиграна[377], вы­званный последней войной[378], и мое затруднительное положение, если ты захочешь здраво оценить его, побудит тебя более всего. (4) Ибо Тигран, находящийся в опасном положении, на союз со­гласится на условиях, каких ты пожелаешь; мне же судьба, мно­гое отняв у меня, даровала опыт, позволяющий давать хорошие советы, и я, не будучи особенно силен, служу для тебя примером, благодаря которому ты (для людей процветающих это жела­тельно) можешь разумнее вести свои дела.

(6) Ведь у римлян есть лишь одно, и притом давнее, основа­ние для войн со всеми племенами, народами, царями – глубоко укоренившееся в них желание владычества и богатств <…>

(10) Стоит ли мне говорить о себе? Хотя царства и тетрархии со всех сторон отделяли меня от их державы, все же, так как я, по слухам, богат и не намерен быть рабом, они с помощью Ни­комеда начали войну против меня[379], прекрасно понявшего их преступный замысел и наперед предсказавшего критянам, единст­венному свободному народу в те времена, и царю Птолемею[380] то, что впоследствии и произошло. (11) И вот я в отмщение за обиды вытеснил Никомеда из Вифинии и возвратил себе Азию, эту военную добычу, взятую у царя Антиоха[381], и избавил Грецию от тяжкого рабства. (12) Моим первоначальным успехам поме­шал Архелай, последний из рабов, предав мое войско[382], и те, кого от войны удержала трусость, вернее, ложный расчет на то, что они будут в безопасности благодаря моим стараниям, несут за это жесточайшую кару; это Птолемей, за деньги изо дня в день добивающийся отсрочки войны; это критяне, однажды уже подвергшиеся нападению[383]; для них война окончится, только когда их истребят.

(13) Я, со своей стороны, понимая, что междоусобицы в Ри­ме[384] принесли мне перемирие, но не мир, несмотря на отказ Ти­грана, поздно признавшего справедливость моих слов, в то время как ты был далеко, а все остальные – покорны, все же возобно­вил военные действия[385] и на суше под Халкедоном разбил рим­ского полководца Марка Котту, а на море захватил его велико­лепный флот. (14) Во время затянувшейся осады Кизика, где я находился с многочисленным войском, мне не хватило припа­сов, причем никто из окружающих не приходил мне на помощь; в то же время подвозу по морю мешала зима. В этих обстоятель­ствах, а не под давлением врагов я, попытавшись возвратиться в царство своих отцов, при кораблекрушениях под Парием и под Гераклеей потерял вместе с флотом своих лучших солдат. (15) Затем, после того как я под Кабирой привел в порядок свое войско и между мной и Лукуллом произошли с перемен­ным успехом сражения, нас обоих снова постиг голод. Лукуллу оказывало помощь царство Ариобарзана[386], не пострадавшее от войны; я же, так как все ближайшие области были опустошены, отступил в Армению, а римляне не следовали за мной, но были верны своему обыкновению разорять все царства до основания; так как они ввиду недостатка места не дали многочисленным во­енным силам Тиграна вступить в бой, то они и выдают его опро­метчивость за свою победу.

(16) Теперь, пожалуйста, и рассуди, что будет в случае на­шего поражения: станешь ли ты сильнее, чтобы оказать сопро­тивление, или же, по-твоему, война окончится? Я, правда, знаю, что у тебя большие силы в виде людей, оружия и золота, по­этому я и стараюсь заключить с тобой союз, а римляне – тебя ограбить. Но мое намерение, раз царство Тиграна не затронуто войной, а мои солдаты искушены в военном деле, – закончить войну вдали от твоей страны, малыми твоими стараниями, при нашем личном участии[387]; но в этой войне мы не можем ни побе­дить, ни быть побеждены без опасности для тебя. (17) Или ты не знаешь, что римляне, после того как Океан преградил им даль­нейшее продвижение на запад, обратили оружие в нашу сторону и что с начала их существования все, что у них есть, ими похи­щено – дом, жены, земли, власть, что они, некогда сброд без ро­дины, без родителей, были созданы на погибель всему миру? Ведь им ни человеческие, ни божеские законы не запрещают ни предавать, ни истреблять союзников, друзей, людей, живущих вдали и вблизи, ни считать враждебным все, ими не порабощен­ное, а более всего – царства. (18) Ибо если немногие народы желают свободы, то большинство – законных властителей. Нас же они заподозрили в том, что мы их соперники, а со временем станем мстителями. (19) А ты, владеющий Селевкией, величай­шим из городов, и Персидским царством с его знаменитыми бо­гатствами? Чего ждешь ты от римлян, если не коварства ныне и не войны в будущем? (20) Они держат наготове оружие против всех. Больше всего ожесточены они против тех, победа над кем сулит им огромную военную добычу; дерзая, обманывая и пере­ходя от одной войны к другой, они и стали великими. (21) При таком образе действий они все уничтожат или падут. Это вполне возможно, если ты, идя через Месопотамию, а мы – через Армению, окружим войско, не имеющее ни припасов, ни вспомо­гательных сил и доныне невредимое по милости Фортуны, точ­нее, из-за наших промахов. (22) Ты же стяжаешь славу тем, что, выступив на помощь великим царям, истребишь разбойников, грабящих народы. (23) Настоятельно советую тебе так и посту­пить, а не предпочесть ценой нашей гибели отдалять свою, вме­сто того чтобы благодаря союзу с нами стать победителем.

Дион Кассий. Смерть Митридата

Дион Кассий (ок. 155–235) – греческий историк родом из Никеи. Получил риторическое образование и сделал блестящую служебную карьеру, два раза становился консулом. После 229 г. удалился от общественных дел и поселился у себя на родине в Вифинии. Более двадцати лет работал над главным трудом своей жизни «Римская история» от основания Рима до правления Александра Севера в 80 книгах. Целиком сохранились главы, охватывающие события I в. до Р. Х. – I в. по Р. Х. В одной из книг описаны войны Рима с Митридатом и его гибель. Печатается по изд.: Кавказ и Дон в произведениях античных авторов / Сост. В. Ф. Петракова, В. В. Черноус. Ростов-на-Дону, 1990. С. 345–347. Перев. с древнегреч. В. В. Латышева.

XXXVII. 10. 4 <…> В консульство Марка Цицерона и Гая Антония[388] <…> Митридат не только не причинил уже никако­го вреда римлянам, но и сам себя погубил <…>

11. Сам Митридат не падал духом под бременем несча­стий; более веря своим желаниям, нежели силам, он задумы­вал, пользуясь пребыванием Помпея в Сирии, пробраться че­рез Скифию к Истру и оттуда вторгнуться в Италию; (2) будучи деятелен от природы и испытав много неудач, но мно­го и удач, он полагал, что для него нет ничего недостижимо­го или безнадежного; в случае же новой неудачи он предпо­читал погибнуть вместе со своим царством, сохраняя преж­нюю высоту духа, нежели, лишившись царства, жить в уни­жении и бесславии. (3) Такими замыслами он укреплял се­бя: ибо чем более слабели его физические силы, тем более он укреплялся силой ума, так что даже телесная слабость уменьшалась от высоких помыслов. (4) Но зато другие его сподвижники по мере того, как римляне усиливались, а Мит­ридат ослабевал (кроме других причин слабости, землетря­сение, сильнейшее из всех когда-либо бывших, разрушило у него многие города), стали менять свое настроение, в вой­ске замечалось брожение, и некоторые даже захватили кое-кого из детей Митридата и отвезли к Помпею.

12. Вследствие этого Митридат одних уличал и наказы­вал, других в гневе схватывал только по подозрению, нико­му уже не доверял и убил по подозрению одного из остав­шихся сыновей. Видя это, сын его Фарнак, с одной стороны, боясь отца, с другой, рассчитывая получить от римлян царскую власть (ибо он был уже вполне возмужалым), соста­вил против него заговор. (2) Но, будучи открыт вследствие того, что многие и явно и тайно старались разузнавать все его действия, он был бы немедленно наказан, если бы тело­хранители имели хотя малейшее расположение к старику; но теперь Митридат, хотя отличавшийся величайшей мудро­стью во всех царских делах, не понял, что ни оружие, ни мно­жество подданных ни для кого не имеют никакого значения без дружественного с их стороны расположения и что, напро­тив, чем у кого их больше, тем труднее с ними справляться, если они не хранят верности. (3) Фарнак с приготовленными заранее людьми и с посланными отцом для его захвата (ибо он без всякого труда привлек их на свою сторону) двинулся прямо против отца. Узнав об этом, старик, бывший тогда в Пантикапее[389], выслал против сына нескольких солдат, намере­ваясь и сам последовать за ними; (4) но Фарнак скоро пере­манил и этих людей, тоже не любивших Митридата, захва­тил добровольно сдавшийся ему город и сделался виновни­ком смерти отца, бежавшего во дворец.

13. Митридат сделал попытку сам покончить с собой и, предварительно умертвив ядом своих жен и остальных детей, выпил его остаток, но не мог убить себя ни им, ни собствен­норучно мечом: (2) яд, хотя и смертельный, не подействовал на него, так как он закалил себя ежедневными большими приемами противоядий; а удар меча оказался слабым вслед­ствие того, что рука его обессилела от старости и испытан­ных несчастий и вследствие приема яда, хотя и недостаточно крепкого. (3) Итак, когда он оказался не в состоянии убить себя и чересчур долго медлил, на него бросились те, кото­рых он послал против сына, и своими мечами и копьями ускорили его гибель. (4) Таким образом Митридат, испытав­ший разнообразнейшие превратности своей великой судьбы, даже жизнь покончил не простым путем: он поневоле захо­тел умереть и, сделав попытку самоубийства, не был в сос­тоянии довести ее до конца, но отчасти ядом, отчасти мечом сделался самоубийцей н в то же время был убит врагами[390].

14. Фарнак, посолив его тело, отослал к Помпею, как до­казательство совершившегося факта, и предал ему самого себя и свое царство. Помпей не только не надругался над Митридатом, но и приказал похоронить его в фамильной усыпальнице: полагая, что его вражда угасла вместе с душой, он уже не гневался напрасно на мертвеца; (2) однако Боспорское царство[391] он подарил Фарнаку в награду за это нечестивое убийство и записал его в число друзей и союзни­ков.

(3) Итак, Митридат погиб, н все его царство было поко­рено, кроме немногих пунктов: именно, стражи, еще и в то время охранявшие некоторые укрепления вне Боспора, не сдали их немедленно, – не потому, чтобы задумывали сопро­тивляться Помпею, а из боязни, чтобы кто-нибудь не захва­тил сокровищ, которые они оберегали, н не свалил на них вины; поэтому они выжидали, желая все показать самому Помпею <…>

ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА

Введение
ОтлиЧительные Черты римской цивилизации

Саллюстий. О смысле истории

Приводимый ниже отрывок о назначении истории взят из книги Гая Саллюстия Криспа (о нем см. выше) «Югуртинская война», посвященной войне Рима с нумидийским царем Югуртой (111–105). В этом фрагменте, посвященном смыслу истории, излагается традиционный для римской историографии республиканского времени тезис об упадке современного общества в связи с его моральным разложением и идеализации прошлых поколений римлян. Печатается по изд.: Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М., 1981 (сер. «Памятники исторической мысли»). С. 40–41. Перев. с лат. В. О. Горенштейна.

1. (1) Несправедливо сетует на природу свою род люд­ской – будто ею, слабой и недолговечной, правит скорее слу­чай, чем доблесть. (2) Ведь, наоборот, по зрелом размышлении не найти ничего, ни более великого, ни более выдающегося, и [надо признать, что] природе нашей недостает скорее настойчи­вости, чем сил или времени. (3) Далее, жизнью людей руково­дит и правит дух. Когда он к славе стремится, идя по пути до­блести, он всесилен, всемогущ и блистателен и не нуждается в помощи Фортуны; ибо честности, настойчивости и других хо­роших качеств не придать никому и ни у кого не отнять. (4) Но если человек, охваченный дурными страстями, погряз в праздно­сти и плотских наслаждениях, после того как некоторое время предавался губительному сладострастию, то он, как только у него ввиду нестойкости его духа не станет сил, времени и способностей, винит в этом немощь своей природы; погрешившие взводят вину, каждый свою, на обстоятельства. (5) Ведь если бы у людей была такая же большая забота об истинной доблести, как велико их рвение, с каким они добиваются чуждого им, не сулящего им никакой пользы и во многом даже опасного <и губительного>, то не столько ими управляли бы события, сколько сами они ими управляли бы и достигали при этом такого величия, что их слава приносила бы им бессмертие.

2. (1) Ибо, как человек состоит из тела и из души, так все наши действия и наклонности следуют одни – природе тела, дру­гие – природе души. (2) Ведь прекрасная внешность, большое богатство, как и сила тела и все прочее в этом роде, быстро раз­рушаются, но выдающиеся деяния ума, как и душа, бессмертны. (3) Словом, для благ, относящихся к телу и имуществу, сущест­вуют как начало, так и конец, и все возникшее уничтожается, а растущее стареет; дух же, нетленный, вечный правитель чело­веческого рода, движет всем и правит всем, а им не правит ни­что. (4) Тем более следует удивляться порочности тех, кто, пре­давшись плотским удовольствиям, проводит свой век в роскоши и безделии, но уму своему, лучше и выше которого в человече­ской природе нет ничего, позволяет коснеть в небрежении и вя­лости, особенно когда столь многочисленны и столь разнооб­разны занятия для духа, приносящие людям величайшую славу

3. (1) Из них магистратуры и командование, словом, всякая забота о делах государственных, в наше время[392] совсем нe кажутся мне желанными, так как, с одной стороны, не доблести воздается почет, с другой стороны, те, кому он достался путем обмана, не обретают ни безопасности, ни большего почета. (2) Ибо посредством насилия править родиной или родными ты, правда, можешь и при этом пресечешь злоупотребления, но это небезопасно – тем более что все перевороты предвещают резню, изгнание и другие враждебные действия. (3) Но ста­раться понапрасну и, затратив много сил, пожинать одну только ненависть – полное безумие; (4) разве только кем-нибудь слу­чайно овладеет позорное и пагубное желание пожертвовать ради могущества кучки людей своей честью и свободой.

4. (1) Однако среди других умственных занятий наибольшую пользу приносит повествование о прошлом. (2) Так как о ценно­сти этого повествования высказывались многие, то я нахожу нужным о ней умолчать – также и для того, чтобы никто не по­думал, что я по заносчивости сам расхваливаю свое усердие <…> (5) Ведь я не раз слыхал, что Квинт Максим, Публий Сципион[393] и другие прославленные мужи нашей гражданской общины говаривали, что они, глядя на изо­бражения своих предков[394], загораются сильнейшим стремлением к доблести. (6) Разумеется, не этот воск и не этот облик оказы­вает на них столь большое воздействие; нет, от воспоминаний о подвигах усиливается это пламя в груди выдающихся мужей и успокаивается не ранее, чем их доблесть сравняется с добрым именем и славой их предков. (7) А найдется ли при нынешних нравах человек, который поспорил бы со своими предками чест­ностью и настойчивостью, а не богатством и расточительностью? Даже новые люди[395], когда-то доблестью своей обыкновенно пре­восходившие знать, добиваются власти и почестей не столько честным путем, сколько происками и разбоем; (8) как будто пре­тура и консулат и все другие должности того же рода славны и великолепны сами по себе, а не считаются такими в зависимости от доблести тех, кто их занимает <…>

Глава 1. римскаЯ религиЯ

Пророчества древних Сивилл

Сивиллы (скорее всего, от греч. «Божья воля») были древними пророчицами, предсказания которых сохранились лишь во фрагментах, наиболее ранний из которых восходит к VI в. до Р. Х. В христианской традиции существовало предание о том, что одна из Сивилл предсказала пришествие Христа – отголоски этих идей нашли отражение в православной иконописи: изображения Сивилл часто встречались в галереях, притворах и на входных дверях православных храмов (с нач. XVI в.), например, на фреске северной галереи и северных вратах Благовещенского, а также на дверях Успенского соборов Московского Кремля, во фресках паперти собора московского Ново-Спасского монастыря, в Троицком соборе Костромы и др. Сивилла упоминается и в католическом «Реквиеме» как пророчица. Непонятно число древних Сивилл, две наиболее известные из них обитали в малоазийском городе Эритры и итальянском городе Кумы, основанном греками. Сивиллины книги использовались в Риме как «подручный оракул» и хранились в храме Юпитера Капитолийского. После пожара 83 г. до Р. Х. они сгорели, но позднее были восстановлены по фрагментам, сохранившимся вне Рима. Новое собрание просуществовало до IV в. и было окончательно уничтожено фактическим правителем Западной империи Стилихоном. Однако уже к I в. до Р. Х. античный сивиллизм уже себя исчерпал и расцвет переживала иная традиция, восходившая к четвертой Сивилле по имени Сабба, обитавшей в Палестине. В основу сохранившегося эллинистического сборника легло сочинение писавшего на греческом языке иудея, жившего во II в. до Р. Х. в Александрии Египетской и использовавшего традицию палестинской Сивиллы для проповеди иудаизма в эллинизированной среде. Эти новые «Книги Сивилл», в иносказательной форме воссоздающие мировую историю, дополнялись и в императорский период (до IV в. н. э.), поэтому в них с римской, иудейской и греческой традициями переплелась и раннехристианская. Пролог и 12 песнь были составлены христианским автором. Печатается по изд.: Книги Сивилл. М., 1996. С. 20–24, 127–128. Перев. с древнегреч. М. и В. Витковских.

Пролог

Труд прочтения эллинских книг приносит большую пользу выполняющим его, поскольку этот труд может сделать весьма учеными тех, кто им занимается; но гораздо более подобает людям, имеющим здравое суждение, прилагать усилия к изучению книг Божественных, которые говорят о Боге и о том, что может быть полезным для души. Ведь выгода в этом случае, конечно, выходит двойная: для того, кто трудится, и для того, кто потом читает. Потому-то и я решил привести в порядок так называемые пророчества Сивилл, отысканные в разных местах, перемешанные и представляющие трудность для чтения и изучения их, и соединить таковые пророчества вместе по содержанию. Ибо они, приобретя удобный для понимания вид, могут принести пользу читающим, поскольку объясняют немало необходимого и важного, а также содержат в себе множе­ство самых разнообразных знаний. Ведь они совершенно ясно толкуют об Отце и Сыне и Святом Духе – Божест­венной и Животворящей Троице[396], о воплощении Господа и Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, о неизречен­ном Его рождении от Девы, и о совершенных им исцелениях, и о животворных страстях Его, и о воскресении из мертвых в третий день, и о будущем суде и воздаянии всем нам за те дела, которые мы творили в этой жизни; а сверх того о том, что говорится в книгах Моисеевых и пророческих о сотворении мира, создании человека, из­гнании его из Рая, а также и о новом воссоздании его все ясно рассказано; о некоторых событиях, которые про­изошли уже или, быть может, должны еще произойти, они разнообразно повествуют и, попросту говоря, могут принести немалую пользу тем, кто их прочтет.

Сивилла – слово римское, переводимое как проро­чица или предсказательница; одним этим именем зва­лись разные женщины-пророчицы. Этих Сивилл, как пи­шут многие, в разных местах и в разное время было де­сять. Первая – Халдейская, или Персидская, имя ее – Самбета, из рода блаженнейшего Ноя, которая, говорят, предрекла события, связанные с Александром Македон­ским ... Вторая – Ливийская ... Третья – Дельфийская, ро­дившаяся в Дельфах ... Четвертая – Италийская, из Италийской Киммерии, сыном которой был Эвандр, построивший в Риме святилище Пана, так называемый Луперкум[397]. Пя­тая – Эритрейская, пророчествовавшая о Троянской войне ... Шестая – Самосская, по имени Фито ... Седьмая – Кумская, называемая Амалтеей, или же Герофилой, а иногда Тараксандрой; Вергилий называ­ет Кумскую Сивиллу Деифобой, дочерью Главка[398]. Вось­мая – Геллеспонтская, родившаяся в селении Мармесса, что вблизи городка Гергитион; она являлась в пределы Троады во времена Солона и Кира ... Девятая Сивилла – фригийская. Деся­тая – Тибуртинская[399], по имени Абунея.

Говорят, что Кумская Сивилла принесла девять книг своих предсказаний Тарквинию Древнему, который цар­ствовал в ту пору в Риме, и попросила за них триста филип­пеев[400]. Когда к ней отнеслись с презрением и даже не спро­сили, что содержится в этих книгах, она предала огню три из них. Затем Сивилла пришла к царю во второй раз и принесла шесть книг, запросив за них прежнюю цену. Не удостоенная и разговором, она сожгла еще три книги. Пос­ле этого прорицательница пришла в третий раз, принесла оставшиеся три книги и попросила опять столько же, пред­упредив, что если царь не возьмет их, то и эти будут со­жжены. Тогда, говорят, царь прочел книги, удивился и дал за них сто филиппеев, а получив эти три, спросил об ос­тальных. Сивилла ответила, что у нее нет книг, подобных сожженным, и что без вдохновения она не в состоянии что-либо сказать о них; однако можно собрать в разных городах и селениях некоторые ее изречения, которые там были важны и необходимы, и составить из них собрание. Так немедленно и поступили. Ведь истинно сказанные Бо­гом слова не были спрятаны далеко и не пропали.

Книги всех Сивилл положили на Капитолии в первом Риме[401], причем изречения Кумской Сивиллы хранились в тайне и немногие могли узнать их содержание, потому что они говорили о долженствующем произойти в Ита­лии наиболее подробно и ясно, а остальные книги были доступны всем. Но только в пророчествах Эритрейской Сивиллы стоит ее имя, данное ей по названию селения, об остальных же не сказано, какие кому принадлежат, а записаны без различия.

И вот, Фирмиан[402], достойный удивления философ и жрец вышеупомянутого Капитолия, узрев вечный наш Свет – Христа, – в своих трудах записал сказанное Сивиллами о неизреченной славе (Божией), веско разо­блачая бессмысленность эллинского обмана. Его весьма пылкое истолкование создано на авзонийском[403] языке, тогда как Сивиллины стихи произносились по-эллински. Дабы эти пророчества не показались не стоящими доверия, при­веду свидетельство только что названного мужа. Он го­ворит, что этим пророчествам мало веры, потому что най­денные нами книги Сивилл не только легко вызывают пренебрежительное отношение к ним, ибо они свободно доступны, а в чести – все редкое, но и стихи не все сохранили правильный размер. Однако это вина скоро­писцев, не поспевавших за стремительностью произнесе­ния, а то и просто необразованных, но не пророчицы, ведь она забывала все сказанное, как только иссякало вдох­новение. И Платон, увидев, как все это происходит, сказал, что многое и великое исправляют люди, не знающие о чем они говорят[404].

А мы приведем здесь, насколько это будет возможно, то, что принесли в Рим послы[405]. Сивилла сказала о безначальном Боге в таких словах:

Бог – единый владыка, безмерный и нерожденный,

Только один есть Бог, Высочайший и все Сотворивший:

Небо, яркое Солнце, Луну и горящие звезды,

И плодородную землю, и воды глубокого моря.

Он единственный Бог, Творец всесильный и сущий,

Волей Своей утвердил Он людские вид и обличье,

Все в природе связав, Создатель всяческой жизни.

Это она сказала или оттого, что все воплотившееся должно происходить от одного Отца, или оттого, что Он сотворил из четырех друг другу противоположных элементов весь поднебесный мир и человека.

Песнь двенадцатая

Слушай, что я расскажу о горестном веке латинян:

Прежде всего, как умрут владыки Египта, которых

Всех, одного за другим, земля забрала равнодушно;

После рожденного в Пелле[406], которому под ноги пали

(5)   Все Восточные страны и Запад, безмерно богатый,

Кто, посрамлен Вавилоном, был мертвым отправлен к Филиппу,

Сыном Аммона и Зевса напрасно кого называли[407];

Также и после того, кто плоть и кровь Ассарака,

Кто из-под Трои бежал, пройдя сквозь пламени стены[408];

(10) После ряда царей – мужей, возлюбивших сраженья,

После младенцев, рожденных от зверя, губителя стада,

После того, как пройдут своей чередой шесть столетий

И спустя двадцать лет, как в Риме будет диктатор,

Станет первый властитель от вод Гесперийского моря[409]

(15) Царствовать в Риме – великий, бесстрашный в сражении воин,

Тот, кто первую букву имеет. Он цепи наложит,

Гибель несущим Аресом скует тебя, щедрая пашня[410].

Тем за обиду заплатишь, какую легко допустила.

Духом отважен, он всех превзойдет в военном искусстве:

(20) Фракия будет дрожать перед ним, Сицилия, Мемфис, –

Мемфис, поверженный в прах виной полководцев негодных,

Из-за упрямства жены, под ударом копья изнемогшей[411].

Даст он народам законы и всех подчинит своей власти;

Славу повсюду стяжав, одолеет других властелинов.

(25) Срок победам его немалый судьбою назначен –

На день дольше никто из царей править Римом не будет:

Ибо всегда и во всем Господь его сторону примет.

[На достославной земле указал Он удобное время –

Богом назначенный час, – о том дал знать Он заране.

(30) Явится в небе однажды звезда, подобная Солнцу,

Свет среди белого дня с высот проливая на землю, –

В то же время придет Всевышнего скрытое Слово,

Плотью облечено, подобно смертным. С ним вместе

Рима мощь возрастет и славного рода латинян[412].]

(35) Сам же великий правитель в свой срок распрощается с жизнью,

Царскую власть передав другому, идущему следом[413].

Тот, кто примет ее, могучий воитель – он править

Станет, пурпуровый плащ набросив на плечи <...>

Марк Туллий Цицерон. О природе богов

Цицерон Марк Туллий (106–43) – знаменитый римский оратор, политический деятель, писатель, сторонник республики. Получил блестящее образование в Риме, Афинах и на о. Родос, занимал должность консула в 63 г., когда раскрыл государственный заговор Катилины (см. ниже). Погиб во время проскрипций третьего триумвирата. Цицерон оставил обширное литературное наследие, он был автором многих речей, трактатов на философские, религиозные и государственные темы. В произведении «О природе богов» (II книга) дается рационалистическое философское обоснование бытия богов, характерное для скептических настроений эпохи Поздней республики. Печатается по изд.: Цицерон. Эстетика: Трактаты, речи, письма. М., 1994. С. 395–396, 445–446. Перев. с лат. М. И. Рижского.

<...> Всем людям всех народов, в общем, известно, что есть боги, ибо это знание у всех врожденное и как бы запечатленное в душе.

V. (13) О том, каковы они[414], существуют различные мне­ния, что они есть – никто не отрицает. Наш Клеанф[415] счи­тает, что понятия о богах сложились в человеческих душах по четырем причинам. Первой он полагает ту, о которой я сейчас сказал: возможность предчувствия будущего. Вторая – это великие блага, которые мы получаем от благоприят­ного климата, плодородия земли, и великое множество дру­гих благ. (14) Третья – [это разные природные явления], которые устрашают наши души: молнии, бури, грозы, мете­ли, град, засуха, эпидемии, землетрясения и часто слышимый подземный гул, каменные дожди, и дожди как бы из кровавых капель, обвалы и внезапное появление зияющих трещин в земле, затем противоестественные уроды среди людей и жи­вотных; далее, появление небесных факелов (метеоров) и тех звезд, которые греки называют кометами, – а наши – воло­сатыми; недавно во время войны с Октавием[416] они оказались предвестницами великих бедствий; затем двойное солнце, которое, как я слышал от моего отца, поя­вилось при консулах Тудитане и Аквилии[417] в тот самый год, когда погасло другое солнце – Публий Африканский[418]. Уст­рашенные такими явлениями, люди сообразили, что есть не­кая небесная и божественная сила.

(15) Четвертая причина, и самая важная, – равномер­ность движений и круговращений неба. Солнца, Луны, звезд, их различие и разнообразие, красота и порядок. Созерцание этих вещей само в достаточной мере указывает, что все это не случайно. Ведь если кто придет в какой-то дом, или в гимнасий, или на форум и увидит во всем разумность, соразмерность, порядок, тот, конечно, рассудит, что это не могло произойти без причины, и поймет, что есть некто, стоящий во главе всего этого, которому все повинуется. Тем более, наблюдая столь великие передви­жения и столь великие изменения многих связанных между собой вещей, связи между которыми в течение безмерного и бесконечного времени никогда ни в чем не нарушаются, необходимо признать, что все великие передвижения в при­роде управляются неким умом.

VI. (16) Хрисипп же, хотя это человек ума проница­тельнейшего, говорит так, как будто его сама природа на­учила, а не сам он это открыл. «Если, – говорит он, – есть нечто такое во вселенной, чего ум человека, челове­ческий рассудок, сила, могущество сделать не могут, то определенно тот, кто это сделал, лучше человека. Но че­ловек не мог создать небесные тела и все то, чему присущ вечный распорядок. Следовательно, тот, кто все это создал, лучше человека. Почему же не сказать, что это бог? Ведь если богов нет, то что может быть во вселенной лучше человека? Ибо только в нем одном есть разум, превосходнее которого ничего не может быть. Но было бы безумным высокомерием со стороны человека считать, что лучше его во всем мире нет. Значит, есть нечто лучшее, значит, есть бог». (17) Действительно, когда смотришь на большой и прекрасный дом, разве ты, даже не видя его хозяина, не сможешь сделать вывод, что дом этот построен отнюдь не для мышей и ласточек? Но не явным ли безумием с твоей стороны окажется, если ты будешь считать, что все великолепие мира, столь великое разнообразие и красота небесных тел, огромные простран­ства моря и земли – все это жилище для тебя, а не для бессмертных богов? Разве мы не понимаем, что все то, что располагается выше, то лучше. Земля расположена ниже всего, и ее окружает весьма плотный воздух. И есть неко­торые области и города, в которых вследствие особенностей плотности воздуха умы людей тупее. Так же обстоит дело со всем родом человеческим по той причине, что он населяет землю, то есть самую плотную область мира.

(18) И, однако, из самого наличия в людях сообрази­тельности мы должны прийти к заключению, что есть некий ум, более проницательный и божественный. Ибо «откуда же человек ее прихватил?» [419], как говорит у Ксенофонта Сократ. Если кто спросит, откуда в нас и влажность и тепло, которые разлиты в нашем теле, и сама земная плотность его плоти и, наконец, оживляющая его душа, то очевидно, что одно мы взяли от земли, другое – от влаги, иное – от огня, иное – от воздуха, который мы вводим в себя дыханием <…>

LXVI. Если мы считаем, на основании сказанного выше, что боги заботятся о всех людях, где бы они ни были, в каком бы краю и части земли за пределами той страны, которую мы населяем, они ни находились, то, значит, они пекутся и о тех людях, что населяют вместе с нами и эту страну с востока на запад. (165) А если боги заботятся о людях, которые населяют этот как бы некий большой остров, называемый нами «круг земли», то, значит, они заботятся о тех, что занимают разные части этого острова: Европу, Азию, Африку. Стало быть, боги пекутся и о частях этих частей: Риме, Афинах, Спарте, Родосе, а в этих городах выделяют и проявляют особую любовь к отдельным людям … и наше государство, и Греция дали многих выдающихся людей, из которых, надо полагать, ни один не стал бы таким 6eз помощи бога. (166) Это соображение и побудило поэтов, а более всего Гомера, приставить к главным своим героям … определенных богов, в качестве наставников в трудностях и опасностях. Кроме того, частное явление самих богов людям, о чем я уже говорил ранее, доказывает, что они, боги, пекутся и о государствах, и об отдельных лицах. Это можно понять также из предвещаний, которые сообщаются людям то во сне, то наяву. На многое нам указывают и знамения, многое узнаем по внутренностям жертвенных животных, многое другими способами, наблюдение которых и применение, и привело к возникновению искусства дивинации.

(167) Итак, никто никогда не стал великим человеком без некоего божественного вдохновения. Однако мы не дол­жны думать, что если у кого-то буря повредила посевам или виноградникам или случай отнял часть жизненных благ, то это означает, что такого человека, которого постигло что-нибудь подобное, бог или возненавидел, или пренебре­гает им. Боги пекутся о великом, но малым пренебрегают. Великих людей всегда сопровождает успех во всех делах. Ведь и нашими, и главой философов Сократом достаточно было сказано о великих преимуществах и возможностях добродетели[420] <…>

Овидий. Римский месяцеслов

«Фасты» («Календарь») Овидия (о нем см. выше) были созданы в зрелый период творчества Овидия (после 1 г. н. э.). В этом произведении описаны дни, когда была дозволена общественная деятельность (dies fasti), в отличие от запретных дней (dies nefasti), когда она была запрещена. В «Фастах» повествуется о возникновении римских праздников, религиозных обычаев и обрядов. Изгнание помешало Овидию завершить произведение, охватывающее период с января по июнь (кн. 1–6). В начале 1-й книги Овидий кратко описывает годичный цикл римских праздников и сообщает о божестве Янусе, по имени которого у римлян назывался первый месяц года январь. Печатается по изд.: Публий Овидий Назон. Собрание сочинений. СПб., 1994. Т. 2. С. 350–351. Перев. с лат. Ф. Петровского.

(27) <...> Распределив времена, основатель города Рима

Установил отмечать дважды пять месяцев в год[421].

Видимо, Ромул, война тебе ближе была, чем светила:

(30) Больше всего побеждать ты ведь соседей желал.

Довод, однако же, есть немалый для Ромула, Цезарь[422];

И для ошибки такой в нем оправдание есть.

Сколько месяцев мать дитя свое носит во чреве,

Стольким же месяцам быть он указал и в году.

(35) Столько же месяцев скорбь у вдовы соблюдается в доме,

И, погруженный в печаль, знаки он горя хранит.

Это и принял в расчет Квирин, облаченный в трабею[423],

Установляя толпе сроки, делящие год.

Марсу был посвящен первый месяц, второй – же Венере:

(40) Рода начало она, он – зачинатель его.

Третий был дан старикам, четвертый – юношам месяц,

Каждый из всех остальных знаменовало число[424].

Только Нума-мудрец о Янусе вспомнил и предках:

Перечень месяцев он новыми начал двумя.

(45) Знай же однако: у разных дней и порядки различны,

Каждое утро свои правила нам подает.

Будет «несудным» тот день, когда запрещаются сделки,

Будет «судным», когда тяжбы вершатся в судах.

Но и не всякий ведь день напролет этим правилам верен:

(50) День, несудный с утра, судным становится днем

После свершения жертв, когда в беспрепятственных преньях

Претору можно судить и выносить приговор.

Также бывают и дни для собраний на форуме Рима[425],

А на девятые дни рынок бывает открыт.

(55) День авзонийских календ – это день, посвященный Юноне;

В иды, Юпитеров день, в жертву приносят овцу;

Бога-хранителя нет для нон; но за этими днями

Завтрашний день, берегись, черным окажется днем[426].

Дней этих ведом исход, ибо Рим в эти дни оказался

(60) Жертвою горестных бед, посланных Марсом ему.

То, что я здесь говорю, ко всем относится фастам,

Чтоб не пришлось прерывать далее связный рассказ.

1 января. Календы

Янус начало сулит счастливого года, Германик[427],

И начинает мое стихотворенье тебе.

(65) Янус двуглавый, ты год начинаешь, безмолвно скользящий

Ты лишь один из богов видишь всё сзади себя.

Будь благосклонен к вождям, трудами которых блюдется

Мир на обильной земле, мир на просторе морском.

Будь благосклонен к отцам и к народу бога Квирина

(70) И мановеньем своим белый нам храм отомкни[428].

День счастливый настал. Молчите благоговейно!

Только благие слова в праздник уместны благой.

Тяжбы умолкнуть должны. Оставьте немедля пустые

Ссоры: зловредный язык должен теперь замолчать.

(75) Видишь, душистым огнем блистает эфир благовонный

И киликийский шафран звонко трещит на кострах?

Пламя сияньем своим ударяет по золоту храмов,

Всходит трепещущий свет до потолочных стропил.

В светлых одеждах идут в крепостные Тарпейские башни[429],

(80) Чтобы достойно почтить светлого праздника день.

Новые фаски несут впереди, новый пурпур блистает,

Чует слоновая кость новый торжественный гнет[430].

Шеей, не знавшей ярма, под топор преклонились телята,

Что на фалисских лугах вскормлены были травой.

(85) С верху твердыни смотря на окружность мира, Юпитер

Видит всюду одну Рима державную власть.

Слава счастливому дню! О, будь с каждым годом счастливей,

Чтобы тебя прославлял власти достойный народ <...>

Вергилий. Путешествие в преисподнюю

Публий Вергилий Марон (70–19 гг. до Р. Х.) – римский поэт. Родился в Южной Италии, учился в Кремоне, Медиолане и Риме. Был близок императору Августу и находился под покровительством его друга Мецената. Наибольшую известность Вергилию принесла «Энеида» – эпопея, по своему значению для римской литературы сопоставимая с гомеровскими поэмами. В ней повествуется о первом переселенце в Италию Энее, к которому Август возводил свою родословную. В VI книге описано путешествие Энея по загробному миру в сопровождении Сивиллы (сюжет, перекликающийся с «Божественной комедией» Данте). Печатается по изд.: Вергилий. Энеида. М., 1888. Ч. 1. Перев. А. Фета. С. 175–179.

<…> С этим покончив, спешит он завет исполнить Сивиллы.

Там пещера была глубокая с зевом огромным,

Каменистая, мраком лесов и озером черным

Скрыта, над ней не могли никакие летящие птицы

(240) Путь свой держать: таким из черного зева дыханьем,

Отдавая, несло к самому надземному своду..:

(243) Здесь сперва четырех выставляет тельцов черноспинных

Жрица и им на лбы вино выливает, и верхней

(245) Шерсти между рогов срезает, затем возлагает

На священный огонь приношением первым, взывая

Громко к Гекате, она же сильна в небесах и в Эребе.

Подставляют ножи другие[431] и кровь собирают

Теплую в чаши. А сам Эней чернорунную ярку

(250) Матери Эвменид[432] и сестре великой железом

Колет и яловую тебе, Прозерпина[433], корову.

Тут ночной он царю Стигийскому[434] жертвенник ставит

И быков целиком возлагает мясо на пламя,

Сверху елеем густым поливая горящие туки[435].

(255) Вот между тем, при лучах едва восходящего солнца,

Под ногами земля застонала, и леса вершины

Двигаться стали, и псов перед приходом богини[436]

Вой во мгле раздался. «Прочь, прочь, недостойные входа![437] –

Жрица громко вопит, – изо всей удалитесь вы рощи;

 (260) Ты же в путь выступай и меч из ножен свой исторгни;

Вот где храбрость нужна, Эней, где твердое сердце».

Так сказав, разъярясь, в пещеру открытую входит,

Он за ведущей вослед идет неробкой стопою.

Боги, властители вы и душ, и теней молчаливых,

(265) И с Флегетоном[438] Хаос, места ночного безмолвья,

       Буде дано мне сказать, что слышал; при вашем наитьи

Вскрыть дела, что в земной глубине и во мраке таятся.

Шли в одинокой ночи они через мрачные тени,

Через Дисов[439] чертог пустой и пустынное царство:

(270) Так при неверной луне и под обманчивым светом

Путь бывает в лесах, коль тенью Зевес покрывает

Небо, и черная ночь у всего цвета отнимает.

Перед входом самим и в начале Оркова зева

Плач и ложа свои утвердили мстящие Думы[440],

(275) Бледные Недуги тут, и тут же печальная Старость,

       Страх, и наставник дурной тут Голод, и гнусная Бедность,

Страшные лики на вид, и с ними Смерть и Работа;

Смерти тут сродственный Сон, и злые Радости сердца,

И смертоносная тож Война, на пороге напротив

(280) Из железа чертог Эвменид и безумная Распря,

Что свой волос из змей повязкой кровавой сплетает.

Посредине, суки вековые развеся как руки,

Темный ильм пребольшой, обитель, где лживые Грезы

Держатся, как говорят, и под всеми листами витают.

(285) Множество, кроме того, различных чудищ звериных,

Стойла Кентавров в дверях и тут же двувидные Сциллы[441],

С сотнею рук Бриарей и подле чудовище Лерны[442];

С шипом ужасным своим и огнем воюет Химера.

Гарпии близ Горгон и образ тени трехтелой[443].

(290) В страхе дрожащий Эней тут разом хватает железо

И обнаженный клинок навстречу идущим наставил,

И когда б вразумлен он не был спутницей вещей,

Что тут души без тел под пустым обличьем летают,

Он бы напал и вотще поражал бы тени железом.

(295) Тут дорога пошла к волнам Ахеронта[444] подземным.

Здесь огромный провал с завоем, мутным от грязи,

Плещет вскипая и весь песок в Коцит изрыгает.

Эти воды блюдет и реки паромщик ужасный

В страшной грязи Харон; у него же подбородок густою

 (300) Сединою покрыт, нечесан, и очи сверкают.

Грязное платье узлом с плеча у него ниспадает,

Сам ладью он багром проводит и парусами

Правит и в темном своем челне тела перевозит;

Он уже старик, но крепка и цветуща старость у бога[445].

(305) Вся, разливаясь, толпа сюда к берегам устремлялась,

Жены и мужи, тела великих героев, скончавших

Жизнь, и отроки тут и незамужние девы,

И пред глазами отцов на костры возложенные чада:

Как в лесах под мороз осенний первый слетает

(310) Множество павших листов, иль к земле с пучины высокой

Множество скучится птиц, когда зима ледяная

Гонит их чрез моря и к теплым землям посылает.

Первые тут стоят, моля о своей переправе,

И простирают, стремясь к противному берегу, руки.

(315) Но перевозчик то тех, то других принимает, угрюмый,

А иных далеко от берега прочь отгоняет:

Тут, удивляясь, Эней, и тронут смятением, молвил:

«Дева, скажи, для чего у потока такое собранье?

Души тут просят чего? По какому различию берег

(320) Те оставляют, а те гребут через сизые волны?»

Тут ему кратко на то многолетняя молвила жрица:

«Сын Анхиза, о ты, богов несомненная отрасль,

Топь Коцита ты здесь и Стикса видишь болота,

Чьим клянясь божеством, обманывать боги страшатся[446].

(325) Это, что видишь ты, вся толпа незарытых[447], несчастных.

Это паромщик Харон, а плывут по волнам, что в могилах.

И не дано по волнам глухим и ужасным на берег

Раньше их перевезть, чем почиют на месте их кости.

Бродят они сто лет и на береге этом кружатся;

(330) Их тогда наконец допустят к желанным болотам».

Остановился тут сын Анхиза и шаг свой замедлил,

В сильном раздумье скорбя в душе о доле неправой <…>