Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Великая греческая колонизация

Аполлодор. Поход за золотым руном

Аполлодор (ок. 180–109) – древнегреческий ученый, автор сочинения «О богах». Компиляцией этой книги является так называемая «Мифологическая библиотека», приписываемая Аполлодору, но составленная уже в римское время, не позднее II в. н. э. Это одно из немногих произведений античности, в котором систематически излагаются греческие мифы, в том числе – о путешествии аргонавтов в Колхиду (I книга). Сказание об аргонавтах оформилось, видимо, к VIII в. до Р. Х., но в мифологизированной форме отражает более ранние события греческой истории, связанные с освоением Средиземного и Черного морей и перекликающиеся с приключениями Одиссея. Печатается по изд.: Аполлодор. Мифологическая библиотека. М., 1993 (сер. «Литературные памятники»). С. 18–23. Перев. с древнегреч. В. Г. Боруховича.

(16) От Эсона ... родился Иасон. Он стал жить в городе Иолке; в этом городе после Кретея воцарился Пелий. Когда он вопросил оракул, как следует ему оберегать свою царскую власть, бог возвестил ему, что он должен остерегаться человека об одной сандалии. Вначале Пелий не понял того, что ему предсказал оракул, но позднее ему пришлось узнать его смысл. Однажды, принося на берегу моря жертву богу Посейдону, он пригласил на это торжество многочисленных гостей, и среди них Иасона. Иасон, пристрастный к земледелию, занимался в это время полевыми работами, но, получив приглашение, поспешил на торжество. Переходя через реку Анавр, он потерял одну сандалию, сорванную с его ноги речной струей. Увидев обутого таким образом Иасона и вспомнив о предсказании, Пелий подошел к нему и стал спрашивать, как бы он, Иасон, поступил, имея всю полноту власти, с тем из сограждан, о котором ему было бы предсказано, что этот человек станет его убийцей. Иасон ... ответил, что приказал бы этому человеку принести золотое руно. Пелий, услышав это, тотчас же приказал ему отправиться за золотым руном. Это руно находилось в Колхиде, в роще, посвященной богу Аресу: оно висело на дубе и охранялось постоянно бодрствующим драконом. Иасон, посланный на свершение такого подвига, призвал на помощь Арга, сына Фрикса, и тот по совету Афины построил пятидесятивесельный корабль, названный по имени строителя Арго. На носу корабля богиня Афина укрепила ствол прорицающего додонского дуба[105]. Когда корабль был построен, Иасон обратился к оракулу, и бог приказал ему отплыть, после того как он соберет себе на помощь самых доблестных героев Эллады <...>

(17) Под командованием Иасона все эти герои отправились в путь и причалили на своем корабле к острову Лемносу <...> (18) Отплыв с острова Лемноса, герои причалили затем к стране долионов, которыми правил царь Кизик[106]. Он оказал им гостеприимство и дружелюбие. Оттуда они ночью выплыли в открытое море и попали в полосу противных ветров. Не узнавая берега, они вновь причалили к стране долионов. Последние приняли их за войско пеласгов[107] (с которыми у них постоянно шли стычки). Началось ночное сражение, во время которого ни те, ни другие не знали, кто их противники. Аргонавты многих перебили и в том числе убили Кизика. Когда же наступил день и они уразумели происшедшее, они в знак скорби остригли себе волосы и устроили Кизику пышные похороны. После похорон, выйдя в открытое море, они причалили к Мисии <...>

(20) Из Мисии аргонавты отправились в землю, где жило племя бебриков[108]. В этой земле правил Амик, сын Посейдона и Вифинской нимфы. Будучи отважным бойцом, Амик заставлял чужестранцев, причаливавших к его земле, биться с ним на кулаках и таким способом их убивал. И в этот раз он прибыл к месту, где причалил корабль Арго, и стал вызывать самого доблестного на кулачный бой. Полидевк[109] принял вызов и ударом под ложечку сразил его насмерть. Когда же после этого бебрики напали на него, герои, взявшись за оружие, обратили их в бегство и многих перебили.

(21) Отплыв оттуда, аргонавты подошли к Салмидессу на побережье Фракии. Там обитал Финей, слепой прорицатель ... Боги ослепили его, как говорят, за то, что он по наущению мачехи ослепил своих собственных детей. Некоторые же сообщают, что его ослепил сам Посейдон за то, что он указал детям Фрикса морской путь из Колхиды в Элладу. Помимо того, боги наслали на него Гарпий. Это были крылатые существа, и каждый раз, как для Финея накрывали стол, они стремглав спускались с неба и похищали большую часть еды, а то немногое, что оставалось на столе, заражали таким зловонием, что есть это было невозможно. Когда аргонавты отправились к Финею с просьбой указать им путь по морю, он обещал выполнить их просьбу, если они избавят его от Гарпий. Тогда аргонавты накрыли стол для него с разнообразной пищей, и Гарпии тотчас же, внезапно слетев с неба, стали расхищать ее. Увидев это, сыновья Борея Зет и Калаид, будучи сами крылатыми, обнажили мечи и стали преследовать Гарпий в воздухе. Гарпиям было предсказано, что они погибнут от руки сыновей Борея <...> Аполлоний же в «Аргонавтике» говорит, что Гарпий преследовали до островов, называемых Строфадами, и что они не претерпели ничего дурного, так как дали клятву больше никогда не обижать Финея.

(22) Избавившись от Гарпий, Финей указал морской путь аргонавтам и дал им совет относительно скал Симплегад, находившихся в море. Эти скалы были огромной величины и, сдвигаясь под силой ветра, отрезали морякам путь. Над местом, где они находились, стоял густой туман и раздавался страшный грохот; даже птицы не могли пролететь между ними. Финей посоветовал аргонавтам пустить дикого голубя, чтобы он пролетел между скалами, и если он останется целым, то смело плыть; если же он погибнет, то отказаться от плавания. Выслушав это, они вновь выплыли в открытое море и, когда уже были близко от Симплегад, выпустили с носа корабля голубя. Тот пролетел, и скалы, сомкнувшись, успели отсечь ему только кончик хвоста. Подождав, когда скалы разойдутся вновь, напряженно гребя, поддерживаемые богиней Герой, аргонавты проплыли между ними: пострадали только кормовые фигуры корабля. С этого времени Симплегады стали неподвижными, ибо было определено, что они остановятся навсегда, если между ними проплывет корабль.

(23) После этого аргонавты прибыли к мариандинам <...> Проплыв мимо реки Термодонта и Кавказа, они прибыли к реке Фасису, которая протекает по Колхиде. После того как корабль там причалил, Иасон прибыл к царю Ээту. Рассказав ему о поручении, которое возложил на него Пелий, он стал просить Ээта отдать ему руно. Тот обещал сделать это при условии, если Иасон сумеет загнать в упряжку медноногих быков. Была у Ээта пара этих свирепых быков, огромной величины, дар Гефеста. У них были медные ноги и огнедышащие пасти. Ээт приказал Иасону запрячь этих быков и засеять поле зубами дракона: уже давно он получил в дар от Афины половину тех зубов дракона, которые Кадм посеял в Фивах. Иасон был в безвыходном положении, не зная, как он сможет запрячь быков. Но в него влюбилась Медея, дочь Ээта и Идии, дочери Океана, волшебница. Опасаясь, что быки погубят Иасона, она дала ему тайно от отца обещание помочь в укрощении быков и отдать руно, если он поклянется, что женится на ней и увезет ее с собой в Элладу. Когда Иасон поклялся, она дала ему волшебную мазь, которой он должен был натереть свое тело, копье и щит, когда станет запрягать быков, и сказала, что, намазавшись этой мазью, он будет неуязвим в течение дня как от огня, так и от железа. Она также объяснила ему, что, когда зубы дракона будут посеяны, из земли подымутся витязи в полном вооружении, которые на него набросятся. Когда он заметит, что они столпились, он должен будет забросить камень на самую середину: тогда они станут сражаться друг с другом, и Иасон сможет их перебить. Выслушав все это и намазавшись волшебной мазью, Иасон пришел в рощу, где находился храм, отыскал быков и, когда они, изрыгая из пасти огонь, ринулись к нему, запряг их в ярмо. После этого Иасон посеял зубы дракона, и из земли поднялись мужи в полном вооружении. Тогда Иасон стал незаметно бросать камни туда, где воины собирались вместе; и когда они вступали в сражение друг с другом, Иасон, подойдя близко, убивал их. Но, хотя Иасон и сумел запрячь быков, Ээт не отдавал руна: он замыслил сжечь корабль Арго и перебить аргонавтов. Однако Медея успела прежде привести Иасона к месту, где находилось руно, и, усыпив волшебным зельем дракона, который его охранял, взяла руно и села вместе с Иасоном на корабль Арго. С ней отправился в плавание и брат ее Апсирт. Ночью аргонавты вместе с ними выплыли в открытое море.

(24) Ээт, узнав о том, что дерзнула совершить Медея, кинулся преследовать корабль. Когда Медея увидела, что Ээт уже совсем близко, она убила брата <...> Когда аргонавты уже проплывали вблизи реки Эридана, Зевс, разгневанный убийством Апсирта, наслал сильную бурю и сбил их с курса. Когда же аргонавты проплывали мимо Апсиртских островов, корабль провещал им, что Зевс не сменит гнева на милость, пока они, прибыв в Авсонию, не очистятся у Кирки от убийства Апсирта. Затем аргонавты проплыли мимо земель, на которых обитали племена лигиев и кельтов, пересекли Сардинское море и, проплыв мимо Тиррении, пристали к острову Ээе. Там, обратившись с мольбой к Кирке, они были очищены от преступления <Далее аргонавты повторили путь Одиссея, проплыв мимо острова Сирен, между Сциллой и Харибдой и сдвигающимися скалами Планктами, мимо островов Тринакии и Керкиры>

(26) Выплыв в открытое море, аргонавты не могли пристать к острову Криту, так как им мешал сделать это Талос ... Талос был человек из меди, но иные говорят, что это был бык. У него была только одна жила, протянувшаяся от шеи до лодыжек. Эта жила была заткнута медным гвоздем. Охраняя остров, Талос трижды в день обегал его кругом. И в этот раз, увидев подплывающий корабль Арго, он стал бросать в него камнями ... Медея обещала сделать его бессмертным и вытащила медный гвоздь: из Талоса вытек весь ихор, и он погиб ... Пробыв на Крите одну ночь, аргонавты затем причалили к острову Эгине, чтобы пополнить там запасы воды, и по этому поводу между ними началось состязание. Оттуда, проплыв между Эвбеей и Локридой, они прибыли в Иолк. Все плавание заняло у них четыре месяца.

(27) ... Вернувшийся Иасон отдал руно и стал поджидать подходящего момента, чтобы отомстить Пелию за нанесенные обиды. Тогда-то он, приплыв с самыми доблестными героями к Истму, и посвятил там корабль Арго богу Посейдону; потом он обратился за помощью к Медее, чтобы она отыскала способ отомстить Пелию <...>

Аполлоний Родосский. Приключения аргонавтов

Другая, но уже поэтическая версия путешествия аргонавтов содержится в произведении Аполлония Родосского «Аргонавтика». Аполлоний, происходивший из Александрии, жил во второй половине III в. до Р. Х. Он был ученым и поэтом, долгое время руководил знаменитой александрийской библиотекой, позднее покинул Александрию и поселился на о. Родос, где получил гражданские права. Аполлоний, создавая объемную эпическую поэму, старался согласовать географические и этнологические представления эпохи раннего эллинизма с преданиями об аргонавтах. Предсказания Финея содержатся во второй книге «Аргонавтики». Печатается по изд.: Кавказ и Дон в произведениях античных авторов / Сост. В. Ф. Петракова, В. В. Черноус. Ростов-на-Дону, 1990. С. 110–112. Перев. с древнегреч. Г. Ф. Церетели.

Предсказания Финея[110] аргонавтам

(369) <…> «А немного подальше большой выдающийся угол

(370) Выступает земли; близ него же реки Фермодонта[111]

Устье в спокойный залив Фемискирского мыса пониже

Тихо впадает (река чрез большой материк протекает).

Там Дойанта поля, а от них недалеко три града

Амазонок лежат; ниже наижалчайшие люди

(375) На земле, что крепка и трудна для работы, Халибы[112],

Люди труда, проживают, а заняты делом железным.

Рядом же с ними стадами богатые Тибарены[113]

За Генетийским живут Зевеса Эвксинского мысом;

Возле же них Моссинеки[114], соседи, богатый лесами

(380) Материк населяют, а также и рядом подгорья,

В башнях себе деревянных обитель из древа устроив,

(В крепко сколоченных башнях, «моссинами» их называя,

Да и они от «моссин» свое получили прозвание).

(382) Этих людей преминув, и у острова с берегом гладким

Бросив якорь, птиц вы отгоните хитростью разной

Наглых, что в бесконечном числе посещают обычно

(385) Остров пустой. А на нем, на том острове[115], соорудили

Храм из камней в честь Ареса владычицы Амазонок,

Отрера с Антиопой самой, на войну пред уходом.

Там из соленого моря придет несказанная помощь

К вам, и я потому советую, дружески мысля,

(390) Бросить там якорь. Однако зачем надо вновь погрешать мне,

Полностью все в прорицаньи одно за другим излагая?

А за островом и за лежащим насупротив брегом

Племя Филиров живет. За Филирами выше – Макроны;

За Макронами вновь племена – им числа нет – Бехиров;

(395) Возле них их соседи, Сапиры, свой век провождают;

С ними смежны Бизиры, а выше ближайшими будут

Сами Колхи[116] уже, войнолюбцы. Вы ж путь совершайте

На корабле, пока не войдете вы в пазушье моря.

Там на твердой земле Китаидской, из гор Амарантов,

(400) Из далекой дали, и по всей равнине Киркейской[117]

Свой широкий ток в море водоворотный льет Фазис.

И корабль к устью этой реки подгоняя, твердыни

Вы Ээта узрите Китейского, также Ареса

Рощу, тень где царит, Руно в ней на самой вершине

(405) Дуба висит, и чудище-змей невыносного вида

Взоры водит кругом, зоркий сторож, и день ли то будет

Или же ночь, не смыкает сон сладкий очей его наглых».

Так он сказал, их же страх охватил, его слышавших речи.

Долгое время они бессловесными были. И молвил,

(410) Много спустя, сын Эзона, герой, пред бедой растерявшись.

«Старец, свой сказ ты довел до плаванья нашего граней,

И знак явил, с коим мы сквозь отвратные скалы проедем

В Понт, на него полагаясь. Но нам, в этот раз избежавшим

Скал[118], возврат вновь в Элладу сужден ли судьбою в грядущем,–

(415) Вот и об этом с охотой большой от тебя я б проведал.

Как тут быть, как снова пройду путь такой я по морю?

Я – новичок, новички и друзья! А Колхидская Эя

Ведь лежит на самом краю и Понта и суши!»

Так он молвил. Старик же в ответ сказал ему вот что:

(420) «Сын мой, только лишь ты проскользнешь чрез опасные скалы,

Духом воспрянь! Вождем будет бог при обратной дороге

Из-под Эи. А в Эю вождей вообще будет вдоволь.

Но, друзья, имейте в виду помощь хитрой Киприды[119], –

Произойдет от нее завершение подвигов славных!

(425) Больше же мне ни о чем вопросов вы не задавайте».

Ранняя греческая тирания

Фукидид. Покушение на тиранов

Фукидид (о нем см. выше) в VI книге своей «Истории» приводит знаменитый эпизод покушения двоих юношей Гармодия и Аристогитона, ставших символами борьбы за свободу, на сыновей тирана Писистрата – Гиппия и Гиппарха, совместно правивших в Афинах с 528 по 514 гг. до Р. Х. Описываемые события относятся к 514 году. Печатается по изд.: Античная демократия в свидетельствах современников. М., 1996. С. 128–131. Перев. с древнегреч. Г. А. Стратоновского.

<…> 53. (3) Народ по слухам знал о том, сколь свирепой стала под конец тирания Писистрата и его сыновей (к тому же тиранов свергли не сами граждане и не Гармодий, а лакедемоняне), и жил поэтому в вечном страхе, чуя повсюду опасность для демократии.

54. (2) <...> После того как Писистрат скончался в преклонном возрасте, тиранию унаследовал не Гиппарх, как обычно думают, а старший сын Гиппий. Был тогда Гармодий, блиставший юношеской красотой, и Аристогитон, гражданин среднего круга и достатка <далее повествуется об оскорблении, нанесенном Гармодию Гиппархом> (4) Не желая применять насилия, Гиппарх решил при случае незаметным образом унизить юношу, действуя, однако, так, чтобы скрыть истинную причину. (5) Действительно, применение насилия не соответствовало характеру его власти, которая вовсе не была непопулярной или в тягость народу. Напротив, Гиппарх старался избежать всякого недовольства. Вообще Писистратиды стремились в своем правлении проявить больше всего доблести и благоразумия. Так, они взимали с афинян только двадцатую часть доходов с земли. На эти средства они благоустроили и украсили город, вели успешные войны и упорядочили празднества. (6) В остальном в городе продолжали существовать прежние законы, и тираны заботились лишь о том, чтобы кто-нибудь из их семьи всегда занимал должность архонта <...>

55. (1) А то, что Гиппий, как старший, наследовал власть, я могу определенно утверждать, так как собрал из устных источников более точные сведения об этом, чем другие <...> (3) Гиппию нелегко было бы достигнуть власти, если бы Гиппарх в момент смерти был правителем, а Гиппию пришлось бы сразу же провозгласить себя тираном. Привычный страх, который он сумел внушить гражданам, и строгая дисциплина телохранителей помогли ему одержать победу над заговорщиками и без малейшего затруднения обеспечить себе безопасность. Гиппий не выказал нерешительности и неуверенности, как было бы свойственно младшему брату, не имеющему опыта в управлении государством. (4) Однако печальный конец Гиппарха, как оказалось, сделал его столь знаменитым, что впоследствии стали даже думать, что он-то и был тираном.

56. (1) Итак, Гиппарх ... нанес Гармодию оскорбление. Писистратиды сначала пригласили сестру Гармодия, девушку, нести священную корзину на праздничной процессии, а затем отказали ей, объявив, что вовсе и не приглашали ее, так как она не достойна такой чести[120]. (2) Этот поступок Гармодий воспринял как тяжкое оскорбление, а из-за него и Аристогитон еще больше озлобился на Гиппарха. Они втайне обсудили с другими заговорщиками план действий, но выждали наступления праздника Великих Панафиней. Это был единственный день, когда все граждане, участники процессии, могли собираться вооруженными, не вызывая подозрений. Гармодий и Аристогитон должны были начать нападение, а остальные – немедленно присоединиться к ним и вступить в схватку с телохранителями. (3) Заговорщиков, ради надежности дела, было немного. Если лишь горстка храбрецов, рассуждали они, отважится напасть на Гиппия и его телохранителей, невооруженная толпа непосвященных в заговор тотчас же присоединится к ним в борьбе за свободу.

57. (1) Наконец, с наступление праздника, Гиппий со своими телохранителями отправился за город в местность под названием Керамик[121] для установления порядка прохождения отдельных частей торжественной процессией. В это время Гармодий и Аристогитон, вооруженные кинжалами, выступили, чтобы совершить свое деяние. (2) Заметив, однако, как один из заговорщиков дружески беседует с Гиппием (а Гиппий был легко доступен каждому), они испугались, вообразив, что уже преданы и их немедленно схватят. (3) Тогда они решили сначала, как только представится возможность, пока их не схватили, отомстить своему оскорбителю, из-за которого они предприняли эту отчаянную попытку. Они сразу же бросились через ворота в город и, встретив Гиппарха у так называемого Леокория[122], тотчас же, не раздумывая, в слепой ярости ... оба накинулись на него и сразили ударами кинжалов. (4) Аристогитону, правда, удалось, затерявшись в нахлынувшей толпе, пока спастись, но затем он все-таки был схвачен и мучительно погиб. Гармодий же был убит сразу же на месте.

58. (1) Когда весть об убийстве пришла в Керамик, Гиппий тотчас же поспешил не на место происшествия, а прямо к вооруженным гражданам, участникам процессии, пока те, находясь далеко, не успели еще узнать о случившемся. Придав лицу непроницаемое выражение, несмотря на постигшее его горе, Гиппий приказал гражданам сложить оружие и отойти в назначенное место. (2) Граждане повиновались, думая, что тиран собирается им что-то сказать. Тогда Гиппий велел телохранителям незаметно отобрать оружие и тотчас же схватить всех подозрительных лиц и тех, у кого нашли кинжалы. Ведь обычно граждане являлись на праздник с копьем и щитом.

59. (1) Таков был заговор Гармодия и Аристогитона... (2) С того времени власть тиранов стала для афинян более тяжкой, и Гиппий, который после смерти брата, страшась за свою жизнь, стал еще более подозрительным, множество граждан осуждал теперь на казнь. Вместе с тем он начал также обращать взоры за рубеж, надеясь обеспечить себе убежище на случай переворота[123] <...>

Первые греческие законодательства

Плутарх. Солон и благотворная сила законов

Одно из жизнеописаний, созданных Плутархом (о нем см. выше), посвящено второму после Драконта греческому законодателю Солону (ок. 635–559). Солон был крупнейшим греческим реформатором, политиком и поэтом, происходил из знатного, но обедневшего рода Кодридов, занимался торговлей, путешествовал, посетил Египет, Кипр, Лидию и многие города Эллады. Уже в античности Солона включали в число семи мудрецов. В 594 г. до Р. Х. он стал афинским архонтом и провел ряд реформ. В жизнеописании Солона упоминаются более ранние реформы архонта Драконта (621). Законы Драконта и Солона составили базу формировавшейся афинской демократии. Печатается по изд.: Плутарх. Избранные жизнеописания. М., 1990. Т. 1. С. 168–185. Перев. с древнегреч. С. Соболевского.

(13) Когда Килонова смута кончилась и «прокля­тые», как сказано выше, уже ушли из Аттики[124], у афи­нян возобновился старый спор о государственном строе: население разделилось на несколько партий по числу различных территорий в Аттике <...> Поскольку неравенство между бедными и бога­тым дошло тогда, так сказать, до высшей точки, государство находилось в чрезвычайно опасном поло­жении: казалось, оно сможет устоять, а смуты прекра­тятся только в том случае, если возникнет тирания. Весь простой народ был в долгу у богатых: одни обрабатывали землю, платя богатым шестую часть уро­жая; их называли «гектеморами» и «фетами»; другие брали у богатых в долг деньги под залог тела; их заи­модавцы имели право обратить в рабство; при этом одни оставались рабами на родине, других продавали на чужбину. Многие вынуждены были продавать даже собственных детей (никакой закон не воспрещал это­го) и бежать из отечества из-за жестокости заимодав­цев. Но огромное большинство, и к тому же люди большой физической силы, собирались и уговаривали друг друга не оставаться равнодушными зрителями, а выбрать себе одного вожака, надежного человека и освободить должников, пропустивших срок уплаты, а землю переделить и совершенно изменить государ­ственный строй.

(14) Тогда наиболее рассудительные люди в Афи­нах, видя, что Солон, – пожалуй, единственный чело­век, за которым нет никакой вины, который не явля­ется сообщником богатых в их преступлениях и в то же время не угнетен нуждою, как бедные, стали про­сить его взять в свои руки государственные дела и положить конец раздорам. Впрочем, Фаний Лесбосский[125] рассказывает, что сам Солон для спасения отече­ства прибегнул к обману обеих сторон: неимущим он по секрету обещал раздел земли, а людям богатым – обеспечение долговых обязательств. Но, по словам самого Солона, сперва он взял на себя управление го­сударственными делами с некоторым колебанием: бо­ялся корыстолюбия одних и наглости других. После Филомброта его выбрали архонтом, а вместе с тем посредником и законодателем. Все приняли его с удо­вольствием: богатые – как человека зажиточного, а бедные – как честного. Говорят, еще до этого в наро­де ходило его крылатое слово, что равноправие войны не производит, а оно нравилось как состоятельным людям, так и неимущим: первые ожидали равнопра­вия, основанного на заслугах и личных достоинст­вах, вторые – равноправия по мере и числу <...>

(15) ...Хотя он отказался от тирании, одна­ко во время своего правления не проявлял особенной мягкости и слабости, не делал уступок лицам влия­тельным и в законодательной деятельности не ста­рался угодить тем, кто его избрал ... Он применял лишь такие меры, которые, по его расчету, можно было провести путем убеждения, или такие, которые при проведении их в принудительном порядке не должны были встретить сопротивления. По этому поводу он и сам говорит:

Я принуждение с законом сочетал!

Вот почему впоследствии, когда его спросили, са­мые ли лучшие законы он дал афинянам, он ответил: «Да, самые лучшие из тех, какие они могли при­нять» <...>

Первым актом его государственной деятельности был закон, в силу которого существовавшие долги были прощены и на будущее время запрещалось давать деньги в долг «под залог тела». Впрочем, по свиде­тельству некоторых авторов, в том числе Андротиона, бедные удовольствовались тем, что Солон облегчил их положение не уничтожением долгов, а уменьшени­ем процентов, и сисахтией[126] называли этот благоде­тельный закон и одновременное с ним увеличение мер и возвышение ценности денег. Так, из мины, содер­жавшей прежде семьдесят три драхмы, он сделал сто драхм; таким образом, должники уплачивали по чис­лу ту же сумму, но по стоимости меньшую; через это платившие получали большую пользу, а получавшие не терпели никакого убытка.

Но большинство авторов утверждают, что сисахтия состояла в уничтожении всех долговых обязательств, и стихотворения Солона находятся в большем согла­сии с этим свидетельством. Солон с гордостью гово­рит в них, что с заложенной раньше земли он

Поставленных камней закладных много снял:

Свободна ныне прежде бывшая рабой <...>

(16) Солон не угодил ни той ни другой стороне: богатых он озлобил уничтожением долговых обяза­тельств, а бедных – еще больше – тем, что не произ­вел передела земли, на который они надеялись, и, по примеру Ликурга, не установил полного равенства жизненных условий <...>.

Впрочем, афиняне скоро поняли пользу этой меры и, оставив свой ропот, устроили общее жертвоприно­шение, которое назвали сисахтией, а Солона назначи­ли исправителем государственного строя и законода­телем. Они предоставили ему на усмотрение все без исключения, – государственные должности, народные собрания, суды, советы, определение ценза для каж­дого из этих учреждений, числа членов и срока их деятельности; дали ему право отменять или сохранять все, что он найдет нужным, из существующих, сло­жившихся порядков.

(17) Итак, Солон прежде всего отменил все зако­ны Драконта, кроме законов об убийстве; он сделал это ввиду жестокости их и строгости наказаний: поч­ти за все преступления было назначено одно наказа­ние – смертная казнь; таким образом, и осужденные за праздность подвергались смертной казни, и украв­шие овощи или плоды несли то же наказание, как и святотатцы и человекоубийцы. Поэтому впоследствии славилось выражение Демада[127], что Драконт написал законы кровью, а не черной краской. Когда Дракон­та спросили, почему он за большую часть преступ­лений назначил смертную казнь, он, как говорят, отвечал, что мелкие преступления, по его мнению, заслуживают этого наказания, а для крупных он не нашел большего.

Во-вторых, желая оставить все высшие должности за богатыми, как было и прежде, а к про­чим должностям, в исполнении которых простой народ раньше не участвовал, допустить и его, Солон ввел оценку имущества граждан. Так, тех, кто производил в совокупности пятьсот мер продуктов, как сухих, так и жидких, он поставил первыми и назвал их «пентакосиомедимнами»[128], вторыми поставил тех, кто мог со­держать лошадь или производить триста мер; этих называли «принадлежащими к всадникам»; «зевгитами»[129] были названы люди третьего ценза, у которых было двести мер и тех и других продуктов вместе. Все остальные назывались «фетами»[130]; им он не позво­лил исполнять никакой должности; они участвовали в управлении лишь тем, что могли присутствовать в народном собрании и быть судьями. Последнее каза­лось в начале ничего не значащим правом, но впослед­ствии стало в высшей степени важным, потому что большая часть важных дел попадала к судьям. Даже на приговоры по тем делам, решение которых Солон предоставил должностным лицам, он позволил также апеллировать в суд <...> Считая нужным, однако, еще больше помочь про­стому народу, он позволил всякому гражданину вы­ступать в защиту потерпевшего и требовать наказа­ния преступника. Если кого-нибудь били, производили над ним насилие, причиняли ему вред, всякий, кто мог или хотел, имел право жаловаться на преступни­ка и преследовать его судом: законодатель правильно поступал, приучая граждан сочувствовать и соболез­новать друг другу и быть как бы членами единого те­ла. Есть упоминание об одном ответе Солона, имею­щем смысл, одинаковый с этим законом. Когда его, по-видимому, кто-то спросил, какое государство самое благоустроенное, он отвечал: «То, в котором необи­женные преследуют судом и наказывают обидчиков не менее, чем обиженные».

(19) Солон составил совет Ареопага из ежегодно сменяющихся архонтов; он и сам был членом его как бывший архонт. Но, видя в народе дерзкие замыслы и заносчивость, порожденные уничтожением долгов, он учредил второй совет, выбрав в него по сто человек от каждой из четырех фил[131]. Им он поручил пред­варительно, раньше народа, обсуждать дела и не до­пускать внесения ни одного дела в Народное собрание без предварительного обсуждения. А «верхнему сове­ту»[132] он предоставил надзор за всем и охрану законов: он рассчитывал, что государство, стоящее на двух со­ветах, как на якорях, меньше подвержено качке и до­ставит больше спокойствия народу <...>

(20) Из остальных законов Солона особенно ха­рактерен и странен закон, требующий отнятия граж­данских прав у гражданина, во время междоусобия не примкнувшего ни к той, ни к другой партии. Но Солон, по-видимому, хочет, чтобы гражданин не отно­сился равнодушно и безучастно к общему делу, огра­див от опасности свое состояние и хвастаясь тем, что он не участвовал в горе и бедствиях отечества; он, на­против, хочет, чтобы всякий гражданин сейчас же стал на сторону партии, защищающей доброе, правое дело, делил с нею опасности, помогал ей, а не дожи­дался без всякого риска, кто победит <...>

...Солон уничтожил обычай давать приданое и разрешил невесте прино­сить с собою только три гиматия и вещи из домаш­ней обстановки небольшой ценности – больше ниче­го. По его мысли, брак не должен быть каким-то доходным предприятием или куплей-продажей; сожи­тельство мужа с женой должно иметь целью рожде­ние детей, радость, любовь <...>

(21) Хвалят также Солонов закон, запрещающий дурно говорить об умершем. И действительно, рели­гия требует считать умерших священными, справедли­вость – не касаться тех, кого уже нет, гражданский долг – не враждовать вечно. Бранить живого Солон запретил в храмах, судебных и правительственных зданиях, равно как и во время зрелищ; за нарушение этого закона он назначил штраф в три драхмы в поль­зу оскорбленного лица и еще две в пользу казны. Ни­где не сдерживать гнев – это признак человека не­воспитанного и необузданного; везде сдерживать – трудно, а для некоторых и невозможно. Поэтому за­конодатель при составлении закона должен иметь в виду то, что возможно для человека, если он хочет наказывать малое число виновных с пользой, а не многих – без пользы.

Солон прославился также законом о завещаниях. До него не было позволено делать завещания; деньги и дом умершего должны были оставаться в его роде; а Солон разрешил тем, кто не имел детей, отказы­вать свое состояние, кому кто хочет, отдавая преиму­щество дружбе перед родством, любви перед принуж­дением, и сделал имущество действительной собствен­ностью владельца. Но, с другой стороны, он допустил завещания не во всех случаях, а лишь в тех, когда завещатель не находился под влиянием болезни или волшебного зелья, не был в заключении и вообще не был вынужден какой-либо необходимостью или, нако­нец, не подпал под влияние какой-либо женщины. Со­лон вполне правильно считал, что между убеждени­ем, ведущим ко вреду, и принуждением нет никакой разницы, и ставил наравне обман и насилие, удоволь­ствие и страдание, потому что все это одинаково мо­жет лишить человека рассудка.

Также и относительно выезда женщин из города, их траурных одежд, их праздников Солон издал за­кон, запрещающий беспорядок и неумеренность. Он разрешил женщинам при выезде из города брать с со­бою не больше трех гиматиев, пищи или питья не больше, чем на обол, иметь корзинку не больше лок­тя, отправляться ночью в дорогу только в повозке с фонарем впереди[133].

Далее, он запретил женщинам царапать себе лицо, бить себя в грудь, употреблять сочиненные причита­ния, провожать с воплями постороннего им покойни­ка. Он не позволил приносить вола в жертву покой­нику, класть с ним больше трех гиматиев, ходить на чужие могилы, кроме как в день похорон. Большая часть таких запрещений есть и в наших законах; в них прибавлена еще статья о том, чтобы гинекономы наказывали нарушителей таких постановлений как людей, уподобляющихся женщинам и поддающихся страстному чувству скорби, недостойному мужчины и заслуживающему порицания.

(22) Солон заметил, что Афины наполняются людьми, постоянно со всех сторон стекающимися в Ат­тику, ввиду безопасности жизни в ней, а между тем большая часть ее территории бедна и неплодородна, и купцы, ведущие морскую торговлю, ничего не приво­зят тем, которые ничего не могут дать в обмен. Поэто­му Солон направил сограждан к занятию ремеслами и издал закон, по которому сын не обязан был содер­жать отца, не отдавшего его в учение ремеслу <...>

...Солон приноравливал законы к окружающим обстоятельст­вам, а не обстоятельства к законам, и, видя, что стра­на по своим естественным свойствам едва-едва удов­летворяет потребностям земледельческого населения, а ничего не делающую праздную толпу не в состоянии кормить, внушил уважение к ремеслам и вменил в обязанность Ареопагу наблюдать, на какие средства живет каждый гражданин, и наказывать праздных <...>

(23) <...> Что касается воды, страна недостаточно богата ни постоянно текущими реками, ни какими-либо озерами, ни обильными источниками; большая часть населения пользовалась вырытыми колодцами. Ввиду этого Со­лон издал закон, по которому можно было пользо­ваться общественным колодцем, если он находился на расстоянии не более гиппика (гиппик равнялся четы­рем стадиям)[134]; а где колодец находился дальше, там надо было искать собственную воду. Если на глуби­не десяти сажен[135] в своем владении не находили воды, то разрешалось брать воду у соседа два раза в день по одному сосуду в шесть хоев[136]: по мнению Солона, следовало приходить на помощь в нужде, но не пота­кать лености.

Солон определил, с большим знанием дела, также расстояние, которое следовало соблюдать при посад­ке растений. При посадке различных деревьев на по­ле он приказал отступать от владения соседа на пять футов[137], а при посадке смоковницы или маслины – на девять, потому что эти деревья пускают корни дальше других, и не для всех растений соседство с ними без­вредно: они отнимают у них питание и испускают ис­парения, вредные для некоторых растений.

Тем, кто хотел копать ямы и канавы, Солон при­казал отступать от соседнего владения на расстояние, равное их глубине. А ставить пчельники по закону по­лагалось на расстоянии трехсот футов от пчельников, уже поставленных другим.

(24) Из продуктов, производимых в стране, Со­лон разрешил продавать за границу только оливковое масло, а другие вывозить не позволил. Кто вывозил их, того по закону Солона архонт должен был подвер­гать проклятию, под угрозой в противном случае са­мому платить сто драхм в казну. Этот закон написан на первой таблице. Поэтому не следует считать со­вершенно неосновательным мнение, что в старину был запрещен и вывоз смокв, и что «файнейн» в доносе па вывозящих смоквы и означало «сикофантейн»[138].

Солон издал также закон о вреде, причиняемом животными; в нем он приказывает, между прочим, собаку, укусившую кого-нибудь, выдавать пострадавше­му привязанной на цепь длиною в три локтя[139], – сред­ство, остроумное и обеспечивающее безопасность.

Закон Солона, касающийся «вновь пожалованных граждан», вызывает недоумение: он предоставляет права гражданства только тем, кто изгнан навсегда из родного города или переселился в Афины со всем домом для занятия ремеслом. Говорят, при этом Со­лон имел в виду не столько недопущение в Афины других иностранцев, сколько привлечение этих двух классов надеждою на получение гражданских прав; вместе с тем он рассчитывал, что они будут верными гражданами, – первые потому, что потеряли отечест­во по необходимости, вторые потому, что оставили его по своему убеждению.

Характерно для Солона также постановление о пи­тании в общественном месте, что сам он обозначает словом «параситейн»[140]. Одному и тому же лицу он не дозволяет часто пользоваться общественным столом; с другой стороны, если лицо, которому это полагает­ся, не хочет пользоваться своим правом, он его нака­зывает: в первом случае он усматривает жадность, во втором презрение к обществу.

(25) Солон установил, чтобы все его законы оста­вались в силе в течение ста лет. Они были написаны на деревянных таблицах, которые были заключены в четырехугольники и могли поворачиваться; небольшие остатки их хранились еще в наше время в пританее[141] <...>

Совет давал присягу коллективную – твердо со­блюдать Солоновы законы, а каждый из тесмотетов присягал особо на площади у камня[142], заявляя, что, ес­ли он нарушит что-либо в этих законах, то посвятит богу в Дельфах золотую статую, равную своему росту.

Солон заметил аномалии месяца и видел, что дви­жение луны не совпадает вполне ни с заходом солн­ца, ни с восходом, но часто в один и тот же день до­гоняет солнце и опережает его. Такой день он прика­зал называть «старым и молодым», ввиду того, что часть дня, предшествующая конъюнкции, относится к кончающемуся месяцу, а остальная – ê уже начинаю­щемуся[143]. По-видимому, Солон первый правильно понял слова Гомера, который говорит, что когда

Прежний кончается месяц, на смену идет ему новый.

Следующий день он назвал новолунием. Дни от двадцатого до тридцатого он считал от конца месяца, называя их убывающими числами и сводя на нет со­ответственно ущербу луны.

После введения законов к Солону каждый день приходили люди: то хвалили, то бранили, то совето­вали вставить что-либо в текст или выбросить. Но больше всего было таких, которые обращались с во­просами, осведомлялись о чем-нибудь, просили допол­нительных объяснений о смысле каждой статьи и о ее назначении. Солон нашел, что исполнять эти жела­ния нет смысла, а не исполнять значит возбуждать не­нависть к себе, и вообще хотел выйти из этого затруд­нительного положения и избежать недовольства и страсти сограждан к критике. По его собственному выражению,

Трудно в великих делах сразу же всем угодить.

Поэтому под тем предлогом, что ему как владель­цу корабля надо странствовать по свету, он попросил у афинян позволения уехать за границу на десять лет, и отплыл из Афин: он надеялся, что за это время они и к законам привыкнут.

(26) Прежде всего он приехал в Египет и жил там, по его собственному выражению,

В устье великого Нила, вблизи берегов Канобида.

Некоторое время он занимался философскими бе­седами также с Псенофисом из Гелиополя и Сонхисом из Саиса, самыми учеными жрецами. От них, как говорит Платон, узнал он и сказание об Атлантиде и попробовал изложить его в стихах, чтобы познако­мить с ним эллинов. Потом он поехал на Кипр, где его чрезвычайно полюбил один из тамошних царей, Филокипр. Он владел небольшим городом, который был основан сыном Тесея, Демофонтом <...>

Так вот, говорят, что Солон по просьбе Креза при­ехал в Сарды. С ним случилось нечто подобное тому, что бывает с жителем континентальной страны, кото­рый в первый раз идет к морю. Как тот каждую реку принимает за море, так и Солон, проходя по дворцу и видя множество придворных в богатых нарядах, важно расхаживавших в толпе слуг и телохраните­лей, каждого принимал за Креза, пока, наконец, его не привели к самому Крезу. На нем было надето все, что из своих драгоценных камней, цветных одежд, золотых вещей художественной работы он считал выдающимся по красоте, изысканным, завидным <...>

Крез спросил его, знает ли он человека, счастливее его. Солон отвечал, что знает такого человека: это его согражданин Телл. Затем он рассказал, что Телл был человек высокой нравственности, оставил по себе детей, пользующихся добрым именем, имущество, в котором есть все необходимое, погиб со славой, храбро сражаясь за отечество. Солон показался Крезу чудаком и грубияном, раз он не измеряет счастье обилием серебра и золота, а жизнь и смерть простого человека ставит выше его громадного могущества и власти. Несмотря на это, он опять спросил Солона, знает ли он кого другого после Телла, более счастливого, чем он. Солон опять сказал, что знает: это Клеобис и Битон, два брата, чрезвычайно любившие друг друга и свою мать. Когда однажды волы долго не приходили с пастбища, они сами запряглись в повозку и повезли мать в храм Геры; все граждане называли ее счастливой, и она радовалась; а они принесли жертву, напились воды, но на следующий день уже не встали; их нашли мертвыми; они, стяжав такую славу, без боли и печали узрели смерть. «А нас, – воскликнул Крез уже с гневом, – ты не ставишь совсем в число людей счастливых?». Тогда Солон, не желая ему льстить, но и не желая раздражать еще больше, сказал: «Царь Лидийский! Нам, эллинам, бог дал способность соблюдать во всем меру; а вследствие такого чувства меры и ум нам свойствен какой-то робкий, по-видимому, простонародный, а не царский, блестящий. Такой ум, видя, что в жизни бывают всякие превратности судьбы, не позволяет нам гордиться счастьем данной минуты и изумляться благоденствию человека, если еще не прошло время, когда оно может перемениться. К каждому незаметно подходит будущее, полное всяких случайностей; кому бог пошлет счастье до конца жизни, того мы считаем счастливым. А называть счастливым человека при жизни, пока он еще подвержен опасностям, – это все равно, что провозглашать победителем и венчать венком атлета, еще не кончившего состязания: это дело неверное, лишенное всякого значения». После этих слов Солон удалился; Креза он обидел, но не образумил[144].