Ведущее место среди рациональных элементов культуры ев­ропейской традицией отводится науке, которая рассматривает­ся в качестве высшей формы рациональности. Известный немец­кий философ XX столетия Л. Витгенштейн (1889-1951) утверждал даже, что область рационального знания полностью совпадает с наукой.

Торжество рациональной положительной науки еще О. Конт оценил как высшую ступень социального развития. Отступление от принципов рациональной положительной науки (характери­зующейся в идеале строгостью, логичностью, точностью выводов, семантической определенностью языка, опорой на опыт) в этой связи некоторые философы рассматривали как поражение всей культуры. Разум, рациональный критицизм считался основой дУ' ховной, интеллектуальной свободы, свободы от догм и предрас­судков.

Наиболее последовательно оценку научной рациональности как необходимого и существенного начала человеческой культуры 156

в XX столетии защищал сциентизм. Сциентизм (от лат. scientia — «знание, наука») — мировоззренческая позиция, в основе которой лежит представление о научном знании как наивысшей культур­ной ценности и достаточном условии ориентации человека в мире. Сциентисты считают, что рациональность мысли и действия, на­ходящая свое воплощение в науке,— основная духовная ценность человеческой культуры. В основе сциентизма лежит философский тезис, гласящий, что человеческое бытие в высшей степени про­низано рациональностью, высшей формой которой и является наука. Философское содержание сциентизма кратко можно свес­ти к следующим положениям: 1) только научное познание дает адекватное объекту знание; 2) наука является безусловным средс­твом социального прогресса; 3) только на основе науки могут и должны решаться все практические, социально-политические и духовно-мировоззренческие проблемы человечества; 4) научная рациональность является образцом сознания и деятельности для всех сфер культуры.

Все попытки лишить науку статуса высшей ценности культуры сциентисты считают проявлением контркультурного иррациона­лизма. Согласно сциентизму, все виды деятельности и типы знания приемлемы постольку, поскольку они копируют науку. Наука — высшая ступень развития человеческого разума, которую следует тщательно оберегать от вненаучных влияний и распространять на все виды деятельности и общения людей. Сциентизм при этом трактует науку как чисто инструментальную деятельность, как простое средство решения поставленных познавательных и при­кладных проблем. Сциентизм сводит научное познание, в сущнос­ти, к целерациональной деятельности, в которой господствует при­нцип абсолютно свободного выбора объектов познания и преоб­разования, игнорируется нравственный аспект выбора цели под прикрытием принципа объективности научного познания (позна­ния объекта и мира вообще «как он есть»). И абсолютно свободный выбор объекта научного познания, и подчинение науки всякий раз только требованию познания объекта «как он есть» провоциру­ют идею нравственной беспредпосылочности научного познания, нравственной нейтральности науки.

К основным типам сциентизма относят: (1) аксиологический, со­гласно которому наука есть высшая культурная ценность, единст-

157

венно надежная опора человеческой деятельности, прогресс этой опоры обусловливает социальный и культурный прогресс; (2) ме­тодологический, утверждающий методы точных и естественных наук в качестве универсальных, подлежащих распространению на все остальные науки. Со сциентизмом связывают отождествление специально-научного познания с единственно подлинной формой познания, с элиминацией из научного познания философской и социально-этической проблематики. Сциентизм основными кри­териями научной деятельности считает профессиональную ком­петентность и эффективность. Он смыкается обычно с технокра­тизмом, сводящим управление социальными процессами к орга-низационно-манипулятивной деятельности.

Социально-научный сциентизм состоит в признании качест­венной однородности социальных и природных явлений, наличия в обществе неизменных законов, подобных законам природы. Этот вид сциентизма трактует социологию как естественнонаучную дисциплину, описывающую социальную реальность «как она есть», абсолютизирует математические и кибернетические модели со­циальных явлений.

Со второй половины XX века ситуация в философии науки из­менилась. Если на первой стадии существования философии науки основной ее задачей считалась защита Разума, спасение культу­ры путем проведения строгой границы между наукой и не-наукой (в частном случае — между наукой и спекулятивной философской метафизикой (проблема демаркации науки и метафизики)), то се­годня уже Разуму предъявляются обвинения в антикультурной роли. Одним из оснований для таких обвинений явилась обнару­женная неспособность научного сообщества противостоять прак­тике повышения уровня жизни людей даже за счет технологий, представляющих угрозу самому существованию человека и чело­вечества. Кроме того, рациональная наука так и не смогла освобо­дить людей от власти стихий, голода, болезней. Более того, сила научного знания использовалась для насилия, для механизации, машинизации жизни самого человека путем широчайшего внед­рения техники и сверхиндустрии. Науке адресуется и тот упрек, что научная рационализация жизни общества (производство, со­циальные отношения) обедняет духовную жизнь человека и обще­ства. В европейской культуре (а речь идет именно об этой культуре] 158

наука используется как орудие уничтожения, подавления и ни­велирования людей. Культура разума неминуемо «свертывается» в цивилизацию как материально-техническую систему общества. Тотальное врастание человечества в цивилизационные формы ком­форта в конечном итоге оценивается в качестве серьезной причи­ны снижения внутренней потребности людей в активном развитии духовной культуры (Шпенглер, Бердяев). В этой связи укрепилось мнение, что если ценность науки измерять только ее практической (технической) реализацией, то одного существования ядерного или космического оружия достаточно, чтобы поставить эту цен­ность под сомнение. В результате подобных обвинений научный прогресс перестал восприниматься как бесспорное доказательство культурного развития.

В «иссушении» духовности человека под влиянием науки многие мыслители видят корни внутренних противоречий сов­ременной культуры. Конечно, как писал Л. Толстой, наука в смыс­ле знания, приобретенного человечеством, всегда была и есть, и без нее немыслима жизнь, и ни нападать на науку в этом смысле, ни защищать ее нет никакой возможности. Вопрос, однако, в том, способствует ли научная рациональность духовному возвышению современного человека. Стремление отодвинуть науку на перифе­рию культуры говорит о том, что на поставленный вопрос скорее подразумевается отрицательный, а не положительный ответ. Ис­тория XX столетия показывает, что варварство, жестокость, нена­висть и алчность вполне уживаются и с наукой, и с техническим прогрессом.

Современные философы и социологи науки предпосылали на­уке идеальные образцы морального поведения — коллективизм, солидарность, бескорыстное служение идеалам, укрощение тем­ных инстинктов, предрассудков и суеверий и т. п. Однако прак­тическая, реализовавшая себя наука XX столетия оказалась не­способной воплотить в жизнь идеальные нравственные нормы научной деятельности. Сегодня имеет место расщепление пове­денческих ориентировок представителей науки. Сознание мно­гих ученых, даже тех, кто внес существенный вклад в развитие науки, «мечется» между долгом ученого и долгом гражданина го­сударства, между «этосом науки» и стереотипами социального ус­пеха и материального благосостояния, между служением истине

159

и прагматическим, далеким от норм рациональности служением тем, кто платит. Такая ситуация объясняется или оправдывается обычно тем, что точно так поступают люди во всех иных сферах своей деятельности. Однако К. Ясперс видит более глубокие корни сложившейся в науке ситуации. Эти корни он связывает с утратой учеными подлинного безусловного желания знать. Безусловное желание знать затмевается идолом превратно понятой личной или узкосоциальной выгоды.

Корни обрисованной пессимистической оценки роли науки в развитии культуры вряд ли справедливо искать в фактах уте­ри наукой «нравственного облика». Вряд ли обоснованно и абс­трактное требование подчинить науку абсолютному авторитету морали. Дело в том, что и мораль далеко не всегда оказывается правой и справедливой в оценке развития человека и человечест­ва. Она может «тянуть» человека, формы его жизнедеятельности назад, к прошлому. Достаточно вспомнить, что совсем недавно пе­ресадка человеческих органов от живого или мертвого донора для спасения жизни или исцеления пациента считалась аморальной. Мораль в свое время осуждала вивисекцию, что сдерживало разви­тие знаний о системе кровообращения у высших животных. Амо­ральными до сих пор многие считают эксперименты, связанные с так называемым «клонированием» человеческих существ. Эти и другие примеры показывают, что мораль (точнее, ее частные тол­кования) не может всегда и везде выступать безапелляционным судьей развития науки. Против «клонирования» можно возражать не только по моральным соображениям, но по рациональным осно­ваниям, поскольку невозможно предусмотреть всех отрицатель­ных последствий появления «клонов». Не следует забывать, что наука как производство знаний увеличивает мощь человека, созда­ет предпосылки его свободы. Безусловно, чтобы мощь и свобода не уничтожали человека, желательно подчинить науку высшим идеалам и ценностям. Однако не всякая мораль содержит такие идеалы и ценности. Рациональное обоснование применения пере­садки органов оказалось, например, благотворнее для сохранения человеческой жизни, чем моральный запрет пересадки. Противо­поставление морали рациональной науке по принципу «добро — зло», таким образом, лишено универсальности. Заменив ницшевс-кое «всегда» на «иногда», можно сказать, что разум и мораль могут 160

иногда в равной мере отвергнуть человека, оставить его один на один с безжалостной конечностью жизни, с осознанием тщетнос­ти своих надежд. В этой ситуации призыв председателя Римского клуба А. Печчеи привлечь самих ученых к установлению морально­го кодекса, регулирующего границы и ответственность за научное и техническое развитие и внедрение научных результатов мало­утешителен. Мировое научное сообщество совсем не однородно и состоит вовсе не из одних только интеллектуалов-гуманистов, озабоченных судьбами культуры. Вполне возможен разлад между «внутренними» интересами ученых и всеобщим интересом чело­вечества. Но это значит, что критика науки перерастает в критику несовершенного общественного устройства.

Ситуация с критикой науки невольно наталкивает на вопрос: действительно ли культура современного человечества неразрыв­но связана с наукой? Оптимистическое утверждение, что у челове­чества просто нет иного выбора — либо с помощью рациональной науки разрешать противоречия своего бытия, либо двигаться к апокалипсису, поражает своей нерациональностью: угрозу апока­липсиса сегодня усматривают как раз в самом развитии научной рациональности. Можно ли в таких условиях по-прежнему ждать от рациональной науки самой по себе гарантий будущего челове­чества на путях дальнейшего овладения принципиально новыми источниками энергии, создания принципиально новых техноло­гий, способных обеспечить жизнь быстро растущих человеческих масс, защиты от глобальных катастроф, социальных катаклизмов и войн? Косвенно и сами ученые проявляют осторожность в своих ответах, утверждая, что никогда нельзя заранее знать, к практи­ческой пользе или вреду могут привести результаты отвлеченных научных исследований.

Итак, в XX столетии возникли глубокие сомнения в культурном значении науки. Разум, в том числе в лице науки, объявляется глав­ной опасностью для гуманистической культуры. Даже в науке ра­зум не должен быть всевластным. Реальная наука, отметил П. Фейе-рабенд, гораздо более «расплывчата» и «иррациональна», чем ее идеальные методологические изображения. Современным ученым советуют более свободно впитывать «эвристические импульсы» из громадного резервуара духовной и мыслительной жизни челове­чества, в полной мере использовать обширное пространство твор-

161

ческой свободы. Культуротворческая функция науки подвергается сомнению, науке стремятся оставить утилитарные функции обес­печения технического развития и решения практических проблем Наука перемещается на периферию культуры.

Критику научной рациональности в середине XX века дали Т. Адорно и М. Хоркхаймер в книге «Диалектика просвещения», содержащей размышления об истоках репрессивных тенденций цивилизации. Проблема обсуждается в плане соотнесения резуль­татов и тенденций современного прогресса с общечеловеческими ценностями. Необходимость преодоления зависимости человека от природы соавторы считают движущей силой общественного развития, а «оперативный [инструментальный) разум», крите­рием результативности которого является «рациональность»,— специфическим средством такого преодоления. Подчеркивая про­грессивность рациональности на начальных стадиях развития общества, соавторы полагают, что позже в рамках отношений гос­подства как над природой, так и над природным началом в самом человеке она превратилась в репрессивную силу. Рациональность была направлена по ложному пути формирования цивилизации, основанной на принципе «господства» (в том числе человека над человеком), отношения противоречия природе. В этой цивилиза­ции установилось слепое господство научно-технического рецеп­турного разума, включающее формализацию ранее неподвласт­ных рациональности сфер культуры — языка, религии, филосо­фии. В экспансии «рецептурного разума» в различные области культуры и духа авторы усматривают тенденцию к саморазруше­нию рациональности, превращению ее в «массовый обман», мифо­логическое восприятие мира. Экспансия «рецептурного разума» привела в конечном итоге к упадку ценностного, морального со­знания, отмиранию рефлексии и замене ее мысленными клише, тотальному управлению человеком и его сознанием. В этой свя­зи теорию и практику господства соавторы оценивают как де­структивное явление человеческой истории. В свете изложенных идей науку критикуют за то, что она отворачивается от наибо­лее важных для человека проблем смысла и ценности его жиз­ни, выбора культурных ориентации, самоопределения личности в пространстве свободы.

162