Рассказывают, что однажды ночью Султан Махмуд, да умножит Господь блеск его, почивал на ложе отдохновения и предавался сну. Вдруг он проснулся и как ни старался, не мог заснуть. Он смежил, было полураспустившиеся подобные нарциссам, очи, но сон не захотел посетить его веки. В его сердце запала мысль, что, наверное, какой-то обиженный сделал землю у порога его дворца своей постелью, потому к нему и не приходит сон. Тогда он велел невольнику посмотреть, нет ли кого у дверей дворца. Невольник посмотрел, но никого не нашел. Махмуд положил голову на подушку и хотел соснуть часок, но не смог. Непонятное беспокойство не проходило. Он опять приказал: «Посмотрите, нет ли просителя у дверей». Рабы поспешили выполнить приказ, но, никого не обнаружив, доложили об этом.

Тогда Махмуд понял: кто-то ищет защиты от греха. Он встал, взял саблю, вышел из дворца и стал ходить во все стороны. А у дверей его опочивальни стояла мечеть. Войдя туда, он услышал плач и увидел несчастного, который распростерся ниц на земле, горько-горько плакал и говорил: «О, падишах, который не нуждается во сне, и чей взор не затуманивает сон и покой ²²²! Махмуд закрыл дверь для обиженных и сидит в компании приближенных.

Если ты не испытываешь печали,
Где ты узнаешь о нашей тоске?
Если ты спишь всю ночь, как спит и наше счастье,
Что ты можешь знать о муках бессонницы?

Если двери султана закрыты, божественные врата — отверсты. Если Махмуд из Забула (Завули) ²²³ спит, Махмуд Вечный (азали) ²²⁴ не дремлет!».

Махмуд подошел к несчастному и, увидев его страдания, подождал, пока тот не поднимет головы, и сказал: «Ты верно сказал о земном Махмуде, который всю ночь ищет тебя. Говори, какая у тебя нужда. Расскажи, на кого ты сетуешь».

Несчастный перестал плакать и молвил: «Один из приближенных твоего величества, имени которого я не знаю, стремится опозорить мою жену. По ночам, когда темнота потворствует притеснителям, он пьяный врывается в мой дом и чернит целомудрие моей супруги грязной клеветой. Если ты не очистишь остро отточенным мечом грязь с подола чести моего дома, в Судный день рвение за веру у Всевышнего заставит мою руку схватить тебя за шиворот». [136]

[Махмуд] сказал: «Это ужасное чудовище уже пришло за добычей или нет?».

Ответил: «Он, должно быть, ушел, но, боюсь, опять вернется».

Махмуд: «Пусть приходит. Как только придет, немедленно извести меня».

Тот человек поблагодарил его и собрался уйти. Махмуд подозвал его, показал своим слугам и повелел: «Всякий раз, когда этот ходжа придет во дворец, днем или ночью, немедленно впустите его ко мне».

Тот человек удалился к себе. Спустя две ночи подлый притеснитель опять явился к нему и стал приставать к его жене ²²⁵. Несчастный муж с помощью тысячи уловок увел свою жену в дом соседа. Это происходило в ночное время. Обиженный муж поспешно направился в августейший чертог Махмуда. Его ввели к нему. Махмуд, как разъяренный лев, словно коготь обнажил закаленный меч и сказал тому, кто просил о справедливости: «Покажи мне ту лисицу, которая, притворившись львом, охотится в чаще твоего гарема, чтобы я покарал эту собаку грозным мечом и одним ударом отправил ее в могилу, так что и заяц не стал бы там спать с ним рядом!».

Обиженный вышел из дворца и словно проводник или стрела пред луной шел впереди, пока не привел Махмуда к презренному клеветнику. Махмуд, увидев его спящим, словно дракон на сокровище, на ковре в женской половине, ударил его сверкающим мечом. От удара меча справедливости это место стало багровым как цветник тюльпанов.

Махмуд повернулся к обиженному и сказал: «Теперь ты доволен Махмудом и добился полной справедливости», а затем упал ниц на молитвенный коврик, стал молиться, прославлять Бога и читать благодарственную суру [из Корана]. Когда султан закончил, он попросил: «Принеси что-нибудь поесть».

Несчастный, говоря: «Как может муравей угощать Соломона, и как летучая мышь разложит скатерть перед сияющим солнцем?!», принес скромную еду дервиша: несколько корок черствого хлеба с куском абкамы ²²⁶. Султан съел эту пищу с таким большим удовольствием, с каким, возможно, никогда не ел за всю свою жизнь.

Потом он сказал: «О, шейх! Извини, что я не отведал твоего хлеба-соли прежде, чем, занятый твоей бедой, не устранил негодяя из твоего гарема. Я решил не притрагиваться к твоей пище, пока не отомщу за тебя. А благодарил я в молитве Бога потому, что в душе боялся, как бы безжалостный притеснитель не оказался одним из моих сыновей или одним из вельмож и столпов государства, стоящих на страже порядка и справедливости, оказался способным на подобную наглость и вздумал совершить такую низость. Я подумал, что такая дерзость присуща царевичам и шахзаде, опьяненным вином высокомерия и напитком чванства. Когда я обнажил саблю, то решил, [137] что придется разрубить на куски свое собственное дитя. Но, увидев, что это — чужой, я возблагодарил Бога».

(Hyderabad, II, 296-300)

СОВЕТ ИЛАК-ХАНА (405)

Передают, что когда падишахом стал Рази [Ибрахим], он был справедливым, благородным и дальновидным правителем. Он хотел установить в государственных делах прочный фундамент и исправить ущерб, нанесенный смутой, вызванной домом Сельджуков. Однако он не видел никого, на чей совет мог бы положиться, по двум причинам. Одною было то, что вельможи хотели, во что бы то ни стало, [вернуть утраченный] Хорасан. По этой причине государство ослабело. Эмир Хамид Карани запустил дела, передав их в руки презренных людей, а сам устранился от своих обязанностей. Другой причиной было то, что ничье суждение и ум не могли сравниться с величием [султана Ибрахима], пока он не призвал к себе Абу-л-Касима Хусайри — одного из наперсников Султана Йамин ад-давла. Правильное суждение этого человека в государственных делах было подобно сияющему солнцу, он обладал большим опытом; и его советы никогда не диктовались изменой или подлыми побуждениями.

К тому времени этот человек был уже дряхлым стариком, поэтому его доставили к султану на паланкине. Султан, из вежливости стараясь быть кратким в беседе с ним, сказал: «Ты был свидетелем и участником славных деяний моего покойного предка, да сделает Аллах благоуханной его могилу. Он считал тебя своим доверенным лицом. Теперь и мы следуем его примеру и полагаемся на твое правильное суждение. Тебе следует дать совет в делах. Скажи, на чем покоится падишахская власть?».

Абу-л-Касим Хусайри ответил: «Как-то покойный султан отправил меня с посланием к Илак-хану. Я находился у него некоторое время. Это был старый и опытный падишах, который постоянно совещался со знающими и престарелыми людьми, повидавшими мир. Однажды он сказал: «Аллегорией государства служит сад, а правитель — владелец этого сада. Каждому, пекущемуся о своем саде, его зелени и плодах, надлежит всегда иметь три вида деревьев. Первый вид — зрелые деревья, приносящие плоды, которыми можно пользоваться, а когда эти деревья высохнут, употребить их на дрова. Второй вид — деревья, которые уже расцвели, но еще не принесли плодов. Третий вид — это молодая поросль. Владелец сада должен быть спокоен: если большое дерево пойдет на дрова, второй вид деревьев заменит первый, а поросль наберет силу и заменит второй вид. Пусть земля сада всегда будет приносить пользу, и в нем постоянно будет зелень, цветение и плоды».

Абу-л-Касим Хусайри продолжал: «Эти слова мне очень понравились. Когда я возвратился к покойному султану, я пересказал ему этот рассказ. Ему он тоже понравился. Много раз он просил повторить его на совещаниях». [138]

Услышав эту речь, падишах Рази [Ибрахим] воодушевился, положил это назидание в основу управления. В каждом деле у него были люди, ценившие его способность оказывать им поддержку. Он стремился, чтобы исполнявшие свои обязанности нуждались в нем, были убеждены, что без него дело не осуществится, и рассматривали то, что он им поручал, как милость. Поэтому они проявляли усердие и старались добиться благосклонности падишаха.

(Suppl. Pers. 95, л . 76 а - б; Hyderabad, II, 312-314)