Речь идет о контроле одних интеллектуалов над другими интеллектуалами. Это лишь делается от имени пролетариата. Хотя Авангард и утверждает, что пролетариат это «его класс», но для этого у него не больше оснований, чем у антрополога, изучающего некое племя, называть его «своим».

Сам Авангард разделяется на две элиты - первого сорта и второго сорта. Первые - профессиональные революц ионеры, контролирующие партийную машину.

В условиях «социализма» в структуре контроля выделяется три уровня: Авангард, Новый Класс и государство. Все они стремятся к относительной автономии, но здесь действует сложная и коварная диалектика: чем больше Новый Класс и его Авангард используют в своих интересах государство, тем меньше их собственная автономия в отношении государства.

С появлением авангардной организации никакие другие социальные условия для революции уже не обязательны. Разумеется, революционные усилия Авангарда имеют больше шансов на успех в кризисных ситуациях, но в принципе всегда найдутся основания для недовольства существующим порядком, и недовольные группы всегда могут быть мобилизованы на революцию.

Обнаруживается одно интересное противоречие. Новый Класс глубоко привержен культуре критического рассуждения. Так почему же он склоняется к союзу с авангардной партией, пресекающей критическое рассуждение на той стадии, когда результаты рассуждения выгодны для нее? За этим вопросом скрывается еще более общий вопрос: как возможно, чтобы кто бы то ни было примыкал к организации, чьи интересы противоречат его собственным?

Возможны два ответа. В данном случае интеллектуалы, подобно всем остальным группам, действуют по расчету, принося в жертву какие-то из своих интересов ради достижения других интересов. Они готовы ограничить свое право на критическое рассуждение, скажем, ради того, чтобы принять участие в историческом процессе, избежать изоляции. Как и все люди, интеллектуалы пытаются совместить власть и «добро». Они высоко ценят себя и верят, что, добившись власти, сумеют облагодетельствовать всех. Это - одно из проявлений их «платонического комплекса», или, иначе говоря, веры в «республику ученых», восходящей к отцу философии.

Все это выглядит вполне правдоподобно, но предпочтительнее кажется другая интерпретация. В основе поведения интеллектуалов лежит не компромисс (стратегический или тактический), а объективная противоречивость Нового Класса: «Некоторые их интересы, например, заинтересованность в критическом рассуждении, делает их сторонниками свободы. Но их интересы как культур-буржуазии превращает их в элиту, озабоченную монопол ией на доходы и привилегии» (p.81). Поэтому мног ие, если не все интеллектуалы вовсе не расматривают как жертву свое присоединение к Авангарду и подчинение ему.

Разумеется, многие из тех, кто сделал это, потом выходят из авангардной партии и громко рассказывают о своем разочаровании. Это факт. Но столь же непреложен тот факт, что сама авангардная партия есть создание интеллектуалов как класса и служит их классовым интересам. «Идея свободной дискуссии, хотя и центральная для культуры критического рассуждения, коренным образом противоречит интересам Нового Класса - культур-буржуазии. Как носитель критической культуры Новый Класс протестует против цензуры, но как культур-буржуазия со своими собственными материальными интересами он стрем ится ограничить право на дискуссию и закрепить его исключительно за своей элитой. Он так же стремится к государственному управлению экономикой, чтобы устранить препятствия для своего восхождения наверх.Ради этого он готов подвергнуть себя цензуре и другим формам контроля со стороны государства, которое он сам создает» (p.82).