Москвичи и немосквичи - женатики теперь имели удовольствие наслаждаться домашним уютом и трястись в городском транспорте в то время, когда иногородним полагалось демонстрировать себя в утреннем «физо».

Потому что иногородние «безродные» холостяки жили на седьмом этаже "Хилтона" – восьмиэтажного здания, судя по его архитектуре, где-то 20-х годов постройки, ныне снесённого, поскольку, оказавшись над Лефортовским тоннелем-путепроводом, грозил в него провалиться... А в ту пору в нём на первых этажах располагались службы, повыше - общежитие для бесквартирных офицеров и прапорщиков, ещё выше, на седьмом –мы, на восьмом - казарма (курс «Берии», что на год младше нас, вытесненный из «красных» казарм немеряно, как саранча, расплодившейся «юрлой»). Кстати, каламбур в связи с «Берией». Как-то он на этаже выступал с чем-то перед строем курсантов; один из сержантов стоял, заложив руку по-наполеоновски, и думал о чём-то своём. «Что Вы тут стоите, как Иосиф Виссарионович?!», раздался окрик «Берии». – «А что Вы кричите на меня, как Лаврентий Павлович?», - не растерялся сержант …

Жизнь в свободное от учёбы и прочих служебных обязанностей в общежитии была под стать возрасту и, судя по мемуарам из «москвоведения», отличалась от забав студенчества середины позапрошлого века разве что в деталях: всякого рода пирушки, просто беседы, слушания музыки, походы в театры и проч. (в расположенном в трёх остановках трамвая ДК "Серп и Молот" иной раз выступали их шефы - Театр на Таганке: можно было прийти в курсантской форме, жалобно поскулить - и тётка-дежурная пускала посмотреть действо и актёров на сцене, иной раз предлагая и свободный приставной стул).

До сих пор, когда доводится, с особым чувством хожу по Лефортовскому Парку (Парк МВО в описываемые времена) – это оказалось неплохое место для ночных романтических свиданий в нехолодное время года. Время от времени дефилировавший по дорожкам парка дежурный милицейский «газик» с синим огоньком на крыше кабины (в народе – «луноход») и с включённым прожектором не вмешивался в происходящее и тем самым не портил настроение: просто надо было вовремя напялить на голову форменную фуражку и в таком виде с успокоительно-приветственным взмахом-другим руки попасть в луч света прожектора: мол, мы приличная публика, культурно отдыхаем, без проблем. То, что в итоге непрерывных атак полчищ алчущих разгорячённого тела лефортовских комаров потом в течение нескольких дней зудело и чесалось седалище, представлялось не признаком дискомфорта, а как нечто почётное, словно шрамы на теле старого вояки. Реальное неудобство же ощущалось по возвращении из Парка: чаще всего приходилось, как в былые, «казарменные» годы, форсировать институтскую ограду, поскольку вход на КПП был закрыт на ключ и дежурный рядовой, если там таковой обретался, никак не желал реагировать на стук в дверь…

В этом же Парке по воскресеньям (кафедра ФИЗО: «увольнение через кросс!» - и отнимала от нашего увольнения добрых два часа) мы, с красными и перекошенными от натуги лицами, бежали свой «километр»; во рту было гадко и сухо, а мужики за столиками в «щипках» по маршруту приветственно махали нам пивными кружками и кричали что-то сочувственно-ободряющее… В Парке можно было отведать настоящего – редкость! – чешского портеру. Главное, не попасться в форме на глаза знающим тебя офицерам из института, которые тоже не игнорировали эти «злачные» места. Как и «Избу рыбака», что была уже в районе М. «Бауманская».

Как же молодёжь да без пива? «Валдай», «Ладья», «Рыба», «Ракушка»…Можно было «завернуть» сегодня в этот «пивняк», завтра – в двухэтажный «пивняк»-стекляшку на Абельмановской. Послезавтра была «точка» в районе немецкого кладбища… А возле «Бауманской» в глубине переулка существовала всегда многолюдная пивная с разливочными автоматами (20 копеек - автомат слегка недоливал кружку, в то время как классическая полная кружка пива стоила 22 копейки) – она была известна под названием IRON FRIEND («Железный друг»).

Торговля пивом на московских улицах из мобильных бочек на колёсах велась круглогодично: летом напиток был по возможности охлаждённым, зимой же – чего не снилось в эпоху «рыночной экономики» - подогретый непосредственно в бочке!!

При походе «по пиву» всегда следовало помнить, что «торговля» привычно занималась бизнесом, делая навар на всём, на чём можно, поэтому пиво в розлив могло быть и изрядно недолито под пеной, могло и неестественно горчить, будучи разбавленным водой с добавлением основы стиральных моющих средств – сульфанола – для пенистости. И очень внимательно – для пищеварительного тракта – степень свежести «закуси», предлагаемой в «пивняках»…

Ну, а вечерами, конечно, пирушки далеко за полночь, чаще всего в самом Хилтоне. (В те времена магазины «24 часа» отсутствовали; «дежурные» универсамы работали до 21:30, в то время как «обыкновенные» - до 21:00). Значит, никуда не деться от ночных походов в общежитие "Ликёрки" (в последствии "Кристалл"): бартерный обмен горячительной продукции завода на заранее приготовленную для этого шоколадку "Алёнка"...

Из «злачных мест» особо выделялся ресторан «Золотой рожок», достойный пера Куприна: специфическая атмосфера, специфический интерьер и ароматы; в одном углу какие-то командированные «толкачи» или «деловые» обговаривают свои дела; в другом углу физиономии персонажей как будто только что сошли со стендов «Их разыскивает милиция»; тут тебе «громыхают стопарями» откровенные алкаши; там увлечённо беседуют и чокаются мужики со «снятыми» тёлками, из одного угла, то из другого «««стреляют» глазами подмосковные молоденькие проституточки, начинающие с платформы «Серп и Молот» «покорять» Москву; а вот и дешёвые цыгане с песнями на непонятной сценке; ну, конечно, и военные при погонах. Офицеры из «бронетанковой» или «химдыма» иной раз дружелюбно («мы сами когда-то были в этой шкуре») «присылали» на курсантский стол «пузырь водовки» … Но случалось и такое: «Курсантик! Помоги – ко мне вот тот пьяный майор пристаёт!»…

Здоровья по молодости было хоть отбавляй, и по утрам все были обычно как огурчики. Или почти как огурчики. Тем не менее, по утрам бегать на «физо» никто не испытывал желания. А «проверяющие» упорно, изо дня в день, пытались нас «вытащить» их Хилтона. Как-то коллеги Вакуленчик и Литин, пользуясь обстоятельством, что в коридорчике их «номера» не работал выключатель, рассчитав расстояние, установили в этом тёмном проходе увесистую гирю. …Утренняя картина выглядела приблизительно так. Вошедший в их «номер» особо настырный проверяющий, не сумев включить свет, энергично зашагал во мраке зимнего утра вперёд… Далее последовал грохот упавшего тела… Непечатные комментарии из-под одеял разбуженных этим грохотом обитателей «номера»…

Возмущённые нашими «невыходами» на «физо» проверяющие в отместку писали на нас «нехорошие» рапорты вышестоящему начальству…

…И вот в одну из ночей конца весны к нам в комнату вдруг в пять утра ввалился в портупее начальник курса...

Надо же случиться такому совпадению - именно этой ночью мы подверглись яростному и беспощадному нашествию клопов - на этажах ниже, в комнатах, где было общежитие для бесквартирных, начали делать ремонт и сорвали обои...со всеми мучительными последствиями для нас. Клопы лезли в постели отовсюду; закрытие окон не помогало, как и установка ножек кроватей в банки с водой: клопы "десантировались" с потолка. Уснуть было невозможно, так что Шеф никого не разбудил своим приходом. Лёг сам, не раздеваясь, в «свободную» кровать, из которой убежал заеденный в ней клопами её "жилец", - и заснул. А мы с любопытством ждали, когда же Шеф начнёт почёсываться. Дудки! Судя по наряду и портупее, Шеф был проверяющим, проверял дежурных в казармах и караул, ну и ... под утро заснул мертвецки... Часа через два он проснулся и, видя, что мы вроде как бодрствуем, сказал мне: "Собери-ка всех наших!" Минут через пять "наши" иногородние собрались в комнате. Речь Шефа была кратка и заключалась приблизительно в следующем: "Я не могу вам приказать - не имею права. Но если у вас вдруг найдутся в Москве пятиюродные дяди и семиюродные тёти, готовые предоставить вам свой кров...Ну, вы уже взрослые, сами понимаете: вам самим так будет лучше. И мне".

...Дней через четыре-пять из "Хилтона" на съёмный «флэт» (квартиру) съехал последний из наших иногородних...

***

Чертаново, Красного Маяка…

Мы с коллегой снимали комнату (почти всю квартиру) в далёком тогда Чертаново. За «полтинник». Станции метро ("Пражская") тогда не существовало; на месте одного из выходов на поверхность на улице Красного Маяка был (и сейчас есть) наш любимый магазин "Молоко". Дальше в направлении ул. Янгеля и к МКАД было немало общежитий "лимитчиков", работавших на ЗиЛе, АЗЛК ("Москвич"), поэтому утром взять штурмом автобус было довольно проблематично так же, как и опрометчиво вылезти, пропуская выходящего – автобусные двери могли тотчас закрыться, и автобус преспокойно продолжал свой путь, не обращая внимания на того, кто с недоумённым выражением лица и матерными комментариями происшедшего остался стоять у обочины. Идущий из Чертаново транспорт по утрам был набит людьми, как банка кильками; при выходе из автобуса у метро "Варшавская" поток людей переставал быть столь сжатым, и из порыхлевшей толпы иной раз вываливалось в грязный снег то одно, то другое мертвецки спящее «тело». Обычно так бывало по понедельникам...

По степени ощущаемой свободы Хилтон отдыхал. Жили на съёмной квартире весело и дружно, хохмили, фантазировали; готовились на кухне к контрольным, зачётам, экзаменам - попутно обмениваясь анекдотами и чем-нибудь их запивали… Наловчились шнурком извлекать пробки, протолкнутые внутрь бутылок, чтобы создать «неприкосновенный запас» стеклотары, способный в период безденежья залатать дыры в бюджете и выручить на прожитьё.

Как-то скопилось газет и даже несколько импортных рекламных журналов – просто до неприличия. Решили выбросить…Но тут осенило… «Пётр! вспомни анекдот: любой заголовок из советской газеты подойдёт под любую фотографию. Давай-ка, проверим – газет море!» К следующему дню раздобыли лист ватмана, клею, нарезали заголовков из газет и фотографий из журналов… Соединили… Разложили в логической последовательности… Приклеили… Получился оригинальный и довольно юморной рассказ-коллаж по всем правилам: с прологом, завязкой, кульминацией, развязкой и эпилогом… Вскоре «газету» «украли» – её забрала хохмачка-свекровь брата хозяйки квартиры – показать друзьям… В конечном счёте коллаж перекочевал на дачу самой хозяйки и точно хранился там 25 лет, - возможно, «жив» до сих пор…

…А соседом за стенкой был полковник, который имел обыкновение стучать в эту стену, когда мы незаметно для себя начинали слишком шумно проводить поздний вечер. Его же худая, как забытая с прошлого года в ящике стола вобла, соответствовавшая изречению («ни того, ни другого, и эта с кулачок»), дочка при встрече на лестнице «строила глазки» и выказывала большое желание с нами познакомиться...

Однако соседи соседям рознь! Вот однажды "умер" наш славный кассетник - "Весна-304". С разбитым в нескольких местах корпусом и торчащими наружу внутренностями, с перегоревшим трансформатором – он работал только от батареек. Подогревание на сковородке севших батареек продлило удовольствие слушать музыку минут на пятнадцать. Время было около часа ночи, спать не хотелось совсем, тем более, что у нас с собой "было", впереди выходные и всех разговоров переговорить не успели... В советское время звонить после 22 часов вечера считалось дурнейшим тоном…Но если очень приспичило, то можно. В хмельноватом кураже почему-то сразу поднялись этажом не ниже, а выше, позвонили наугад в первую попавшуюся дверь (оказалась расположенной над нашей, при этом представленья не имели о том, кто там обитает). Дверь (надо же!) почти тут же открылась (час ночи!), на пороге стояла миловидная "старуха" лет 26-29 в халатике...

-Мы ваши соседи этажом ниже! У нас ужасная катастрофа! У Вас случайно не найдётся двух батареек, вот таких (демонстрируем) - нам сейчас без музыки хоть помирай!

-Минуту!

Не через минуту, но через две - в начале второго ночи мы действительно стали обладателями двух совершенно девственных «круглых» батареек...

-А мы Вам случайно своей музыкой не мешаем?

-Да что вы, мальчики!

Вечер был спасён. А в памяти осталось убеждение, что мир не без душевных соседей...

***

«Пора-пора-порадуемся на своём веку: красавице и кубку…» (Мушкетёры)

Одним из главных последствий снятия с казармы было то, что при этом как бы были сняты «тюремные» ограничения для нашего приобщения к столь свойственным этому возрасту «амурным делам» … Чего больше было в этом бурлящем коктейле чувств – игры гормонов? азарта исследования «терра инкогнита», именуемой «сексуальная жизнь»? приобретение опыта в «выстраивании отношений» с противоположным полом? просто страстей? Но уж точно не той любви, которая с большой буквы – для неё ещё предстояло созреть… Не имеющие в отличие от москвичей старых, «проверенных» знакомств в Мегаполисе и не очень преуспевшие обзавестись ими в годы казармы, мы, иногородние, со стороны скорее всего выглядели подобием сельских бобиков и шариков, то ли сорвавшихся с цепи на свободу, то ли кем-то милосердно спущенных с оной «погулять».

Погулять? Пожалте! Да не просто, а ещё при этом с лихвой и наверстать «упущенную выгоду» за три года «состояния в стойле» на казарменном положении. Чтобы вписаться в увольнение «на сутки» (легальная ночёвка вне казармы), мы готовы были на всё. Так, с огромным удовольствием шли, если подворачивалась такая возможность, в доноры: сдавали кровь, при этом было наплевать на положенные донорам чашечку какао со сгущёнкой и кусочки сыра с шоколадками, «от которых попа склеивается» – звонили подругам из телефонного автомата: «Я в ночь с такого-то по такое-то свободен до утра», брали с собой пару - тройку «красного» для «восстановления тонуса», и далее – как у гоголевского Хлестакова –жизнь «в эмпиреях, штандарт скачет»…

«Что наша жизнь? Игра!»

Как там у Окуджавы в исполнении Миронова: «…Мюзетта, Лизетта, Иветта, Козетта, Жоржетта, Жанетта! Вся жизнь моя вами, как солнцем июльским согрета!» Тема не нуждается в дальнейшем раскрытии, поскольку всяк, кто обладает нормальными мозгами и естественными человеческими инстинктами, прошёл через это...

Однако здесь всё же уместно ненадолго задержаться на паре моментов, выпадавших из общего мейнстрима.

Так, в отдельную категорию стоило бы выделить некоторых барышень-raffinées (фр. – «рафинированных»), зачастую из престижных «сталинских», «генеральских» или «цековских» домов, при весьма солидных по положению и связям родителях. Невзирая на юный возраст, у этих «лизетт-мюзетт» было принято без обиняков как-то сразу переводили намёки на чувства в этакую по-протестантски «деловую», «договорно-контрактную» плоскость: «А ты собираешься поступать в Академию Советской Армии?» или «А ты не думаешь «перекинуться» в МИД?». Именно так: будешь военным атташе – люблю; а не будешь – не люблю и времени зря тратить не буду. В общем, прежде обеспечить “comme il faut” – стандарты своего круга, а потом уже воркование голубков, тути-мути и всё остальное… Какие ещё браки на небесах? Какое там у алтаря: «и в радости, и в гóре…»? С ощущением себя ипподромной лошадкой, на которую без особых эмоций, по-деловому делается ставка, да ещё «смотрят зубы», в пору было идти к нотариусу и заключать в те времена ещё неизвестный в советской практике «брачный контракт»: «я, такой-то, клятвенно обещаю своей дражайшей супруге и обожаемым мной её родителям и торжественно обязуюсь…».

«Посмотрите, какие у неё кривые ноги – и с такими ногами всё туда же лезет!»,- помнится, высказывал своё высокомерное «фи» за глаза в адрес способной, но «безродной» однокурсницы один двадцатилетний «полумажор», уже успевший вовремя, пока «не увели», жениться на «выгодной партии», у которой форма ног была не лучше, но это с лихвой компенсировалось «приданым»: «положением родителей» и «семейным ресурсом» с видом на светлое будущее. «Да кто он такой! Да как он одет! Голытьба! Деревня! Тракторист! («тракторист» – это тот, кто не чурался много «пахать», т.е., работать – прим. автора) Ряха рязанская!»… «Деревня» и «ряха рязанская» теперь давным-давно всеми уважаемый дважды или трижды «self-made» (англ.: «сам себя сделавший») доктор наук, а то и вовсе «член-корр». И кто-то, будучи уже седой бабушкой, до сих пор покусывает собственные локотки оттого, что в своё время «повелась» на «доброжелательные советы» блюстителей «чистоты своего круга»…

Снобизм – в советской Москве, средоточии «элит», его хватало… Достаточно вспомнить (или ещё проще - найти в интернете – тьма вариантов) в те времена широко известную в «узких» московских кругах песенку: «А кто я есть? Простой советский парень…».

Но всякий раз, когда откуда-нибудь слышится высокомерное и незаслуженное «быдло», «чернь» в чей-либо адрес, невольно вспоминаются кадры из одного французского фильма о Франции времён её революции конца XVIII века: кучка «санкюлотов» (фр. «быдло») отловила заносчивого «нобля» (фр. – «представитель элиты общества»), на скорую руку ему «насовала в морду и промеж», затем подхватили вчетвером за руки-за ноги, разбежались – и с разбега хрясь! «элитарной» головой о крепкую каменную стену, сложенную мозолистыми руками таких же, как и они, «быдляцких» каменщиков…

Запомнился другой забавный моментик, возможно, связанный с тем, что имелась категория скромных девушек, желающих, а то и вовсе болезненно зацикленных на том, чтобы правдами-неправдами выйти замуж за курсанта нашего института… Однако, чтобы оное свершилось, необходимо было вытянуть некий выигрышный билет лотереи… Очень похоже, то была мамашка дочки (ну, не сама же мамашка!), потерпевшей фиаско от военного курсанта на этом поприще). Сия мамашка, служа дежурной у турникетов на станции метро «Бауманская», демонстративно орала на всю Бауманскую улицу и заодно Бакунинскую со Спартаковской: «Курсанты четвёртого (или пятого) курса! Я знаю, сколько вы получаете! Вы не имеете права на бесплатный проезд! Не пропущу! Платúте, платúте за проезд!» Какая разница, с чего так орала эта дама – из мести по-женски или из свойственной женской вредности, из уязвлённой гордыни или из врождённой глупости, или же у неё проблемы какие возрастные случились – в любом случае симптоматично и забавно...

Ну, а все остальные, кроме этой «раненной в голову» дамы, работники МОСГОРТРАНСа и столичного Метрополитена считали, что рядовой состав СА, а также военные курсанты, пока являются таковыми, имеют безусловное право на бесплатный проезд в городском общественном транспорте…

«Что наша жизнь? Игра!»

Нет,мир был не без привлекательных и при этом не дур, нормальных, развитых девчат, с которыми было интересно и полезно встречаться и общаться и которые при этом всё прекрасно понимали и принимали (как говáривала одна барышня словами известных героев Киплинга: «Ты и я – мы одной крови»).

Ну и как молодому человеку при погонах да без гусарства, без оказания должного «обхождения», как не ходить «гоголем» рядом с женским полом, не виться вокруг него, не рассыпаться в изысканных комплиментах, как не пытаться блистать умом в ухаживаниях? Всё это в купе на нашем сленге называлось кратко: «охмурять». И что ободряло и воодушевляло - противоположная сторона только и ждала, когда её будут «охмурять»...

«Что наша жизнь? Игра!»

…И вот курсант «вышел» (познакомился, «склеил», «снял», т.п.) на «нормальную тёлку»…Театры, выставки, вернисажи, музеи… Иногда выезды в примечательные места ближнего Подмосковья… Обмен мнениями и комментариями о прочитанных новинках в литературных журналах… Отмечание дней рождений, праздников, вечеринки в компаниях - «сходняки», «скáчки»… Магнитофонные записи - по большей части зарубежной эстрады, поскольку отечественная была задавлена «вкусовщиной» и Прокрустовым ложем идеологических установок со стороны «худсоветов» и непомерной зацикленностью райкомов на «военно-патриотической» песне… Кино? Зарубежное было представлено не очень. Однако советский кинематограф часто выдавал «на-гора» чудесные работы. А актёры какие! Некоторые фильмы, не допущенные в центральные кинотеатры или продолжительное время как вышедшие из широкого проката, можно было посмотреть без рекламы и объявлений где-нибудь в домах культуры и третьеразрядных кинотеатрах на московских окраинах. А в «Иллюзионе» в высотке на Котельнической крутили «ретро» и «трофейное» кино, среди которого было немало любопытного и для сегодняшнего дня…

«Что наша жизнь? Игра!»

«Женщина любит ушами»? Среди нас могли найтись желающие своевременно «блеснуть» новой гранью своей натуры и процитировать что-нибудь из Есенина, Заболоцкого, т.п. – из лирики (как в известном фильме Шурик про «хорошую девочку Лиду» из Я. Смелякова). А то «пустить в ход» и что-нибудь собственноручно состряпанное – например, отдалённое подражание средневековым японским танкам:

«Себя истратив на листопад, навстречу Ноябрю Октябрь едва волочит ноги…

Уныла и бледна вконец озябшая Луна: бедняжке б поскорей под тёплый войлок плывущей мимо тучки…

Угрюмый лес зияет чёрной пустотой, лишь изредка тревожа слух печальной, тихой нотой…

Нет, не лесной – МОЙ вздох ты слышишь в шорохе ночного ветерка у своего иссиня-чёрного окошка!»…

И что? После декламации подобных «белых» виршей, да ещё в действительно сырой, зябкий, неуютный позднеосенний вечер, могло последовать приглашение «на чай согреться», и последующий этап, как обычно, заключался бы в «самой малости»: в преодолении входного вестибюля в женском общежитии незаметно для сторожившей его цербера-комендантши. Подруга бы активно и изобретательно содействовала этому, отвлекая внимание блюстительницы нравов… И вскоре «ценители поэзии» вместе хихикали бы «за чаем», вспоминая подробности…

Или вот где-нибудь, например, при восхождении на Ай-Петри под Ялтой, какой-нибудь коллега-курсант мог бы указать перстом своей спутнице на открывающиеся с высоты красоты природы и «выдать» родившееся только что, буквально в течение какой-то минуты, просто так, от души, «за то, что ты такая сегодня есть»:

«А вот и солнце! Туман трусливо сполз в овраг,

оставив россыпи алмазных бусин на траве –

- вокруг меня искрится мир…ТВОЕЙ УЛЫБКОЙ!!»…

– и отпуск, поначалу предвкушаемый, как карамельный, мог превратиться в медовый…

Будучи представителем такого солидного учебного заведения, как ВИИЯ, и при наличии соответствующего темперамента, сообразительности, желания и склонности к импровизации, каждый незаторможенный из нас, курсантов, мог бы любой девушке с места в карьер прочесть стихотворение, мадригал и прочее на любом по желанию или предложению языке – будь то на языке аборигенов джунглей верхнего течения Амазонки, будь то на китайском, корейском, индонезийском, арабском, японском, персидском, турецком… какая разница, на каком! Нужен ещё и перевод? Легко! И если на ходу сочинённый перевод казался слушательнице не очень «казистым», то всегда можно было сослаться на менталитет и нравы «носителей языка», ибо, как известно, Восток – дело тонкое!

…Ещё в первые дни по возвращении из Сирии встретил в «Хилтоне» на седьмом этаже направо своих коллег с Запада – Дёшина и Лебедева (вместе поступали в составе седьмой роты иногородних). Давненько, года полтора, если не два, не виделись… Дёшин - романсы под гитару…Разговорились о том, о сём… Вдруг заметил у Сергея Лебедева обручальное кольцо на правой – никак женился?! Оказалось, и женат, и уже сынишку родил! Есть у нас привычка чужие вещи примерять «на себя» - вот и я: а как бы я на месте Серёги? И тут к первоначальному изумлению примешалось сомнение: нам ведь годиков-то всего 20-21 - а не поторопился ли Серёга? Как говорила одна из моих знакомых, «дурное дело – не хитрое». Успеется ведь!

…В том курсантском, «жениховском» возрасте не каждому «успелось» даже в таком МЕГАполисе «широчайших возможностей», как Москва. «Ау, Мисюсь!»

Расклад, батеньки, расклад!

В общем, счастливейшее время жизни было, господа!

N.B.: только когда уже сам стал седым дедом, осознал непреходящую истину: чем раньше заведёшь детей, тем больше шансов подольше пообщаться в жизни со своими первыми настоящими детьми - с внуками…

***

Немного о жидкостях

Портвейн московского розлива в нашей среде был популярнейшим напитком и успешно конкурировал с пивом – брал «градусом». Будучи лишённым намёка на благородный букет и вкус, но при этом искушая вполне демократическими ценами, в наших глазах он представлял собой оптимальный вариант, хотя и несколько дороже другого варианта - «Вермута розового» (тот же градус, литраж более чем - «огнетушитель»: 0,8л). Последний изготовлялся из непонятно какого купажированного винного материала и представлял собой откровенную гадость опасно-розового цвета с горьковатым привкусом, употреблять которую соглашался не всякий, да и «начинать» ею пирушку было как-то рисково с точки зрения провоцирования рвотного рефлекса. И тот, и другой «напитки» среди нас были известны как «чернила», или «грязь».

И вдруг в центральных гастрономах появился натуральный, аутентичный португальский портвейн в пёстрых бутылках с необычными вогнутыми конусом вовнутрь донышками. Несмотря на бешеную цену (дороже четырёх рублей!), продегустировали – и поняли, что разница между ним и отечественным портвейном – что дешёвым московским, что дорогим (от 2руб. 20 коп.) портвейном из Крыма – как разница между португальским и русским языками.

Знающие люди рассказывали, что на московский винный завод (МВЗ) вино везли из Крыма, Грузии, Молдавии по железной дороге в цистернах с сопровождающими, которые продуктом приторговывали, идя навстречу пожеланиям жителей станций, которые были хорошо в курсе того, кто что везёт. Естественно, для компенсации «усушки» в цистерну добавлялась вода и, возможно, ещё что-нибудь. Как-то провёл экспериментальную дегустацию. В ходе оной мой «сожитель» по квартире в Чертанове Пётр Литин вслепую по вкусу и «букету» угадал якобы грузинское «Саперави» московского розлива и не смог распознать «Саперави» с точно такой же этикеткой, привезённое мной из Тбилиси.

А вообще-то МВЗ специализировался на производстве купажированных вин; при этом весьма приятным качеством по тем временам отличались красное и белое «Арбатское», «Свадебное», напоминавшее по вкусу «шампанское» без газа.

Московское же «шампанское» было дороговато (дороже трёх с половиной рублей), кроме того, будучи приготовленным не по технологии шампанского, а по ускоренной промышленной поточной технологии, оно не только сильно отдавало дрожжами, но и отличалось чрезмерной «нешампанской» кислятиной во вкусе. Как-то вычитал из учебника для студентов пищевых вузов про секреты промышленного «шампанского». Оказывается, что исходный для приготовления «шампанского» материал – совершеннейшая гадость по своим вкусовым качествам. Но они потрясающе радикально улучшались, если в «бормотуху» добавлялось… растительное масло!!

У женщин постарше был популярен игристый аналог «шампанского» - «Салют» (белое шипучее) - всего 2 руб. 10 коп. за удовольствие (экономия от 1,5 руб. на бутылке)! Иное дело – «шампанское» крымское и грузинское в медалях, азербайджанское без оных, грузинские и армянские коньяки, грузинские (в т.ч. абхазские) и некоторые азербайджанские (например, «Букет Азербайджана») и среднеазиатские (туркменское «Ясман-Салык») вина, опять же портвейны – грузинские, крымские и туркменские – это было хорошего и отменного качества!

Но в советское время существовала так называемая «местная промышленность», многие виды продукции которой предназначались для местного потребления, и потому основная часть «хмеля» союзных республик нечасто выходила за их пределы. Если в тех краях существовали погреба с бочками для дегустации винной продукции, то в популярных молодёжных кафе Москвы задавать вопросы официантам наподобие «Какого завода у вас «шампанское» (или коньяк)?» считалось моветоном и глупым. Вообще столичный «общепит» прекрасно знал, на чём и как делать деньги, профессия «бармен» была весьма «сытной», и тем сытнее, чем «бойче» место...

Импортное пиво в банках было символом приобщения к престижным сферам «высокого полёта». Свои баночные сорта отсутствовали, бутылочное пиво были неплохи; в буфетах крупных кинотеатров можно было отведать под бутерброд с красной рыбкой или настоящей сыро-копчёной и такие малораспространённые «вкусные» сорта в маленьких, 0.33л, бутылочках, как «Двойное золотое», «Рижское», «Славянское» … Советское пиво производилось без консервантов, что в те годы не было оценено по достоинству, и подлежало реализации в считанные дни, иначе на дно начинали выпадать белые хлопья осадка. А импортное долгохранящееся, «с глицерином», в привлекательной таре, иной раз тяжело «ложилось» и на желудок, и на голову.

Ещё пара штрихов. Придя с улицы в промозглую сырую погоду, приятно было потягивать разогретый в «турке» вишнёвый пунш, радостно и горячо растекавшийся по жилам. А вот алычёвый пунш в отличие от вишнёвого был простоват на вкус.

Популярен в народе был «Рижский бальзам» к кофе (или для придания банальному спирту вкуса и цвета коньяка). А о существовании «Туркменского бальзама» мало кто подозревал...

***