И Она к забору не придёт!"

Так точно! В отличие от прежних лет отцы-начальники уже не разговаривали с нами, как с глупышами-несмышлёнышами, не орали на нас без особой на то причины. За год отсутствия на Родине куда-то безвестно сгинули прежние пассии и симпатии…Но «свято» место, как известно, не бывает пусто…

Будучи в Сирии, я восстановил свою внешность (ИДЕНТИЧНОСТЬ!) в том виде, в котором её себе всегда представлял перед зеркалом или умозрительно: отпустил усы, сбритые на первом курсе под давлением замполита факультета. К моему удивлению, замполиту факультета теперь оказалось не до моих усов; я же, теперь будучи не сопливый первогодок, бы полон решимости отстаивать свои пусть куцые права.

Одним из формальных свидетельств достижения нами стадии «взрослости» было то, что после третьего курса сняли с котлового довольствия и с казарменного положения. Стали платить немалую по тем временам «стипендию» - 95 или 96 рублей, из которой «выдирали» 6% «за бездетность» (стимулирование деторождаемости в СССР: с мужчин – по достижении 18-летнего возраста, с молодых женщин – через месяц после регистрации первого брака). Минус ещё что-то там – стирка белья в Хилтоне и проживание? На руки приходилось 87 руб. И даже когда позже за съём жилья приходилось расставаться с четвертным, жить всё равно можно было временами даже с «размахом». П

остоянные пропуска-увольнительные с фотографиями, которые до четвёртого курса хранились в сейфе у начальства курса, теперь лежали практически в карманах; предъявив пропуск на КПП, теперь можно было свободно в любое время выйти за пределы института. Если бы не присутствие начальства. Но…«Литерный прошёл КПП!» - означало «начальник курса покинул территорию института» - и тут каждый начинал действовать по своему плану… Планы у каждого – свои. Но все дороги из института пролегали через КПП – на волю!

***

Удаль молодецкая, или жаль, что Гиннесу было не до СССР, а СССР не до Гиннеса

Как-то была организована «Битва гигантов» между «Западом» и «Востоком» - кто кого перепьёт по пиву. Бывший «лоскутовец», а на момент «схватки» уже наш «деревянковец» Боцман (он же Тетеревлёв) защищал честь ориенталистов. По информации, до истечения установленного, как имеет место в случае игры в «преф», времени каждый из претендентов «выдул» более 20 кружек, но победителем был признан «Восток» с преимуществом, если не ошибаюсь, в полторы или две кружки.

***

Ещё раз о мировой моде

С середины семидесятых мир перешёл с "мини" на "макси". Бывали случаи, когда курсантов патрули задерживали уже за чересчур длинные шинели - на манер кавалерийских (любимого наряда киношного Феликса Эдмундовича).

***

Дворники

Снег на тротуаре Танкового проезда, прилегающего к Институту, имел обыкновение накапливаться в течение всей зимы, транформируясь в вульгарный лёд. Начальство дожидалось момента, когда толщина льда достигала уж совсем наглого и неприемлемого максимума, а весна ещё не наступила, и ставило нам задачу, заодно выкручивая нам руки: тротуары за вечер очистить до асфальта, и только после этого – домой.

Пробовали работать ломами – те отскакивали ото льда с проворностью каучуковых мячиков. Соль действовала слишком медленно, эффект мизерный, к тому же группа курсантов, скупающая крупную партию соли в Гастрономе напротив, вызывала панические настроения у бабушек, ещё помнивших июнь 1941 года: «Военные солью запасаются! Военные – они всё знают!».

Самое эффективное было – пустить шапку по кругу, собрать сумму, направить гонца-переговорщика на ближайшую стройку –«арендовать» грейдер. Грейдер управлялся с заданием максимум за полчаса, кое-где отдирая не только лёд, но и асфальт…

Однако, грейдер не пылесос, и для него прежде всего надо расчистить «поле деятельности». Расчищали. В памяти картина, как мы, освобождая от автотранспорта тротуар для грейдера, с шутками и прибаутками на руках переносим «Жигули» и «Запорожцев» на противоположную от института сторону Волочаевской через трамвайные пути, а пассажиры вынуждено останавливающихся трамваев с весёлым недоумением наблюдали эти «военные манёвры» и пытались догадаться, кому и ради чего потребовалось демонстрировать «удаль молодецкую»… Машины в этой куче на противоположной стороне расставляли так, чтобы уважаемые люди выехали из неё легко и быстро, а вот «неуважаемым» пришлось бы попотеть…

***

«Нетипичная фамилия»

Из забавных ситуаций. Как-то оказались вместе с мл. сержантом И.Евтеевым, турком, в наряде по этажу. Турки недавно вернулись из командировки на юг Грузии, где понабрались кое-чего из грузинского языка. И вот мы с ним живо обсуждали грузинскую нецензурную лексику — один из результатов упомянутой поездки наших «турок», ну, а я десятый класс закончил в Тбилиси и тоже успел там в кое-чем «просветиться».

Тут начальник курса возьми, да и поручи нам оформить новый журнал сдачи-приёма дежурств по этажу. В результате в образец уставной записи (первая страница, все страницы пронумерованы и прошиты суровой ниткой, приклеенной наклейкой с печатью) вместо традиционного «младшего сержанта Иванова» был вписан «курсант Могитханов» (фамилия, образованная от непечатного грузинского слова, которое непосвящённым не известно и русского уха не режет)... От души веселились с Евтеевым, смеялись над собственной выдумкой, и только когда уже вписали Могитханова в журнал («не вырубить топором»), поняли, что исправить сделанное далее нельзя – все листы прошиты-опечатаны - и обратной дороги нет... Теперь надо думать, как выкручиваться...

В конце концов "отмазка" была найдена...На удивлённый вопрос начальника курса насчёт Могитханова ему сказали, что, мол, в советской стране не все ивановы, петровы и сидоровы, но есть и другие, - вот, например, хотя бы на нашем курсе: Талахадзе, Алиуллин, Маркарян, Кушниренко... «Согласен! Но всё-таки какая-то НЕТИПИЧНАЯ фамилия: Могитханов», - сдался Шеф под напором наших идейно верных аргументов...

***

Е марта на больничной койке

8-е марта – и на тебе, какая-то вирусная хворь уложила в санчасть. Кроме меня, таких «счастливчиков» ещё двое: бывший старшина с «лоскутовского» (годом раньше нас) курса и незнакомый юрист. «Лоскутовец», с более, чем непривлекательной внешностью, бывший старшина курса – отличался шустрым поведением и при этом был известен на своём курсе наклонностями шпынять, гнобить подчинённых, а то и вовсе изгаляться над ними, и потому пользовался «дурной» славой и откровенной нелюбовью коллег. Но тут, в санчасти, он оказался на удивление уравновешен, спокоен, адекватен – не то, что «на людях». Санчасть на праздники была сонным царством, мы сами никому, кроме процедур, не были нужны. Делать было абсолютно нечего, мы много беседовали с коллегой о том-о сём, и он мне изрядно поведал о себе, особенно о ранних детских годах, когда при Сталине сидел с матерью в лагере, как их там гнобили; как, например, уже после выхода на свободу всякий раз, когда его хотели после прогулки в парке отвести домой он первое время кричал «нельзя из зоны! Из зоны нельзя!». И прочее. Надо сказать, моё отношение к нему, к моей вящей радости, существенно изменилось в лучшую сторону.

Беседы беседами, таблетки, градусники, что-то там в ягодицу – но скука же! Как вдруг в санчасти тайком собственной персоной объявляется Гера Добряков, тоже из «лоскутовцев», «по граждане» и не с пустыми руками. «Прохожу мимо, и вдруг вспоминаю, что ты лежишь в санчасти – а ведь праздник в стране!», - объяснил он однокурснику.

Ну, конечно, мы причастились, и не раз. И при этом и будущего юриста не забыли – а кто-то говорит, что «переводяги» и «юрла» - «вещь несовместная» …

А вот сданные на следующий день наши анализы были признаны «неудовлетворительными».

***

«Ленинский субботник»

Ленинские субботники сочетали в себе полезное для народа, «халявное» для государства (нечто, сделанное «за бесплатно», что те же материальные ценности, что просто наведение порядка и чистоты) с приятным для участников (совместный труд заканчивался таким же совместным импровизированным «банкетом» трудового коллектива, что объективно содействовало его слаживанию и сплочению).

За время учёбы в институте мне выпало участвовать в субботнике только единожды (в остальные разы был в нарядах и разик – в отъезде) – в апреле 1976г. Действо совершалось в неухоженном парке (имени 1-го мая?) в глубине территории «Ликёрки».

По пути проходили мимо церкви, от куполов которой остались только рёбра – любимый пункт наблюдения у ворон, а на дверях, ведущих в бывший храм, висели поеденные ржавчиной неброские таблички типа «Ремонт электробритв» и т.п.

С минимумом инструментов корчевали пни древними дедовскими способами, в основном за счёт «грубой физической силы» и благодаря «какой-то там матери». Земля была сырая, ещё напитанная талыми водами, покрытая прошлогодней травой и жухлыми листьями – и в этом мы все изрядно изгваздывались, особенно страдали сапоги, которые отмыть эффективнее всего было бы в стиральной машине. Мой коллега Пётр Литин «проникся пафосом» действа и под конец выдал идейно правильно выверенное двустишие:

«Кругом г*вно, и я в г*вне,

Но всё равно приятно мне!».

Всё под Луной когда-нибудь заканчивается – закончился и субботник, и мы, уставшие, но, что куда неприятнее, потные, грязные и дико голодные расходились. Проходившие мимо патрули понимающе нас не трогали, тоже проявляя идейную сознательность и солидарность с участниками субботников в такой день. Впереди светили выходные, и группа курсантов, в том числе и автор этих строк, собралась провести это время на даче нашего коллеги в ближнем Подмосковье. По пути заскочили в ближайший магазинчик и купили, естественно, по пакету молока и несколько хлебных «плетёнок», чтобы не помереть с голодухи (жрать хотелось неимоверно) в дороге, снедь сложили в два больших портфеля, бывших при нас.

Добрались до «Тушинской», там дождались нужного автобуса…

…Ехали на задней площадке. Конец апреля. Было жарковато в шинелях – позволили себе рассупониться в автобусе, сразу по виду превратившись в персонажей из фильма «Человек с ружьём» или «Ленин в октябре». Голод достал окончательно – портфели раскрыты, каждый одной рукой выхватил по пакету молока, а второй оторвал, сколько смог, свой кусок от «плетёнки», которую держал на весу за другой конец его товарищ.

Зубами вскрывались молочные пакеты, откушенные бумажные углы выплёвывались в чрево открытого портфеля. Расхристанные, со сдвинутыми на самый затылок головными уборами на потных головах, в изрядно заляпанных грязью сапогах, жадно откусывали хлеб от оторванного куска и энергично его жевали, запивая молоком из пакета, которое, когда задние колёса автобуса наезжали на ухабы, нет-нет, да выплёскивалось из пакетов наружу, и беловатые капли иной раз струйками наперегонки стекали сверху вниз по тёмно-серому сукну шинелей…

…А в трёх метрах от нас, в проходе автобуса, стоял суворовец – весь наутюженный, чистенький и аккуратненький, рослый, стройный, с румяными щёчками и нежной, словно у персика, кожей - словом, мечта бабушек: кровь с молоком и весь такой слащаво хорошенький и образцовый, словно сошедший с картины сороковых-пятидесятых годов или с рекламного плаката «суворовец – это высоко!»… Он пристально смотрел на нас, и в его немигающих глазах читался неподдельный ужас…

***