В исторической психологии как относительно консо­лидированной области исследований человека на стыке истории и психологии может быть выделено несколько направлений:

1) герменевтически-феноменологическое, продолжающее линию полухудожественного прочтения источников индивидуализирующей историографии и понимающей психологии XIX в.

Ярким примером воссоздания целостной историко-психологической картины эпохи является работа И. Хейзинги «Осень Средневековья» (1919), опубликованная на русском языке в 1990 г. и положившая начало серии блистательных исследований в области исторической психологии Средневековья: Ж. Дюби, Ф. Ариаса, Ж. Ле Гоффа, А.Я. Гуревича.

2) историческое, с ориентацией на «новую историю» (школы «Исторического синтеза», «Анналов») и методами воссоздания картин коллективной жизни отдельных эпох;

3) психологическое (французская школа И. Мейерсона—Вернана; «критическая психология» в ФРГ), разрабатывающее на историческом материале генезис пси­хических процессов и структур;

4) психоаналитическое — применение неофрейдизма к изучению личности и массовых движений в истории, развивается в США под именем психоистории.

Собственно, герменевтика и феноменология как оформленные доктрины и методы представляют ядро этого направления. Значительная часть работ, выполненных в указанном ключе, — это произведения истори­ков, достаточно безразличных к теории и доктрине. Их общий знаменатель — интерпретационизм, то есть опо­ра на традиционную работу историка с документами культуры и рефлексивное осмысление собственной работы. В числе таких исследователей следует упомянуть современного немецкого медиевиста А. Борста. Его работа «Формы жизни в средние века». дает представление о той линии истории ментальности, которая связана с пониманием жизнен­ных условий людей прошлого.

В СССР 1970—1980-х гг. метод индивидуализирующего анализа культуры в русле истории ментальностей развивал Л.М. Баткин. Стиль жизни и мышления итальянских гуманистов воссоздается им в психологических зарисовках людей эпохи Возрождения.

Наиболее известный и явный продолжатель психологизирующей историографии в XX в. — голландец Й. Хейзинга (1872-1945). Историк с мировым именем, в своих теоре­тических работах он прямо адресуется к неокантианской идее науки о ценностях культуры, идиографическому методу понимающей психологии В. Дильтея и романтичес­кому интуитивизму.

Главная книга Хейзинги «Осень Средневековья». Ис­следование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и Нидерландах» (1919) во многом определила основные темы современной историчес­кой психологии.

Голландский исследователь творчества Йохана Хёйзинги д-р Антон ван дер Лем, говоря о неослабевающей привлекательности работ своей знаменитого соотечественника, оказывает на их пять наиболее существенных признаков:

1. Любовь к истории исключительно ради нее самой. В подходе к изучению прошлого Хёйзинга, следуя Якобу Буркхардту, стремится не «извлечь уроки на будущее», но увидеть непреходящее. Он не подвержен веяниям моды и требованиям злобы дня. Он не преследует политических, экономических или социальных целей. Идеологические пристрастия над ним не властны.

2. Плюралистическое понимание истории и отказ от разъяснений. По мнению Хёйзинги, история — это живой, многогранный процесс, который мог бы протекать и иначе. История не имеет ни цели, ни необходимости, ни двигателя, ни всеопределяющих принципов. Хёйзинга отвергает монопричинность при анализе исторических процессов. Это дает возможность его произведени­ям сохранять убедительность независимо от текущего времени.

3. Дар образного воплощения исторических событий. Хёйзинга не приемлет позитивистский взгляд на историю как на процесс, подлежащий рациональному объяснению. История не знает ни законов, ни правил, имеющих всеобщий характер. Историк должен стремиться воссоздать «образ» прошлого. Самому Хёйзингс важнейшим под­спорьем служит виртуозное владение нидерландским языком.

4. Идея «исторической сенсации». Под этим термином Хёйзинга понимает внезапный прорыв в подлинное историческое событие, как он сам писал, «почти экстатическое постижение того, что я сам более не существую, что, переполненный до краев, я перетекаю в мир, находящийся вне меня; это прикосновение к сути вещей, переживание Истины посредством истории». Прямой контакт с про­шлым может дать только «воображение, разбуженное строкой хартии или хроники, видом гравюры, звуками старой песни». Хёйзинга сравнивает ощущение «исторической сенсации» с музыкальным переживанием, вернее с постижением мира через музыкальное переживание

5. Этический императив. В своем стремлении передать прошлое историк, по мнению Хёйзинги, прежде всего должен сохранять верность истине, по возможности корректируя свою субъективность. Стремление к истине — нравственный долг историка.

Герои здесь — эпо­ха, судьба, жизнь, а не отдельные люди с их специальны­ми психологиями, хотя о психологии и для психологии очень много в этой богатой книге. История — драматичес­кий жанр, никогда ее не свести к формуле, закону.

Психологические темы этой книги с подзаголовком «Исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV вв. во Франции и Нидерландах» вычитаны из подтекста. Страсти, верования, представле­ния, экономические и политические интересы, эстетичес­кие и любовные переживания, забавы знати, метания тол­пы, экстаз мистиков предстают книжными сущностями, вставленными в рамку игровой концепции истории. На картине франко-нидерландского общества позднего сред­невековья изображены не социальные и политические отношения.

Сквозь теоретическую конструкцию книги проходит противопоставление содер­жания и формы. Поэтому история предстает сим­волическим спектаклем, за которым автор затрудняется разглядеть истинность. Впрочем, он и не в состоянии: ведь в его распоряжении только слова, а жизнь остается загадкой, игрой. Какого-либо укрепления авторского видения специальными терминами и понятиями не требуется. Ис­торическая психология И. Хейзинги не теоретическая или практическая; от людей прошлого нам вообще ничего не нужно, кроме того, чтобы они существовали как образы и эмоции нашей души. Автор конструирует смысловые структуры ушед­шей культуры, которые, однако, оказываются нашими литературно-эстетическими отношениями к прошлому.

Если обрастить изложение цифрами, лингво-семиотическими комментариями, социологическими и психологическими гипотезами, т.е. опереть на явные и твердые структуры невербального (или не чисто вербального) свой­ства, то исследование приобретает теоретический или прак­тический лоск, но кое-что и потеряет. Потеряет характер целенаправленного ценностно-смыслового отношения, которое всегда является признаком гуманитарного знания. Оставшись же в пределах слов, исследование будет одновременно моделировать, показывать и объяснять свой предмет в категориях жизни, идеала, образа, переживания. Такой редкий случай гуманитарной психологии, удержавшейся на своем уровне текстуально-письменной игры, представляет книга И. Хейзинги (Хёйзинга Й. Осень Средневековья / Пер. с нидерландского Д.В. Сильверстова. – 3-е изд., испр. – М.: Айрис-пресс, 2002. – 544 с.)