«Окей, похоже, это произойдет»: 1990-1991

Из-за прорыва к успеху нескольких групп 1991 год стал годом, когда слово «гранж» окончательно вошло в обиход. Но, как рассказывают очевидцы, предыдущий год был для истории не менее важен.

Пит Дродж: Я помню первую статью в Rolling Stone о «Саунде Сиэтла». Это была статья на одну страницу, кажется, с большой фотографией группы Posies. В то время многие считали, что эта группа будет очень успешна. Не помню, кто был на маленьких фотографиях, но вроде бы Alice In Chains и Love Bone. Это была одна из первых вещей, о которых ты думал: «Вау, Rolling Stone. Не какой-нибудь фэнзин из Британии».

Бен Шеперд: Для меня это всегда было общенациональным явлением. Когда я ездил в тур с Nirvana [в качестве роуди], видно было, что все сходили с ума по музыке. Музыка вновь стала живой, в ней постоянно что-то происходило. Иногда кино или литература больше влияют на культуру в целом, а в тот период это была музыка.

Грант Алден: Помню, как ходил на фестиваль CMJ в Нью-Йорке; мне очень запомнилось, как Screaming Trees играли вслед за Galaxie 500 в CBGB и абсолютно их затмили. В том же году я видел выступление Soundgarden в здании студенческого сообщества в Нью-Йоркском университете. Там был очень низкий потолок, и Корнелл вошел в транс, в результате чего он немного пробил этот потолок микрофонной стойкой. Люди из кампуса перепугались, тут же появились копы, готовые всех арестовать. Сьюзан сказала: «Слушайте, это всего лишь гипсокартон, мы всё починим. Оплатим все счета. Жизнь идет дальше, не пугайтесь вы так».

Через день после того, как фестиваль CMJ закончился, Mudhoney выступали в переоборудованной церкви на разогреве перед группой Gwar на Хэллоуин. Там были все эти ребятки – они пришли не ради CMJ, они даже не были с северо-запада, но они кричали каждую песню. Я вернулся из той поездки и такой: «Окей, похоже, это произойдет. Все эти группы уже явно вышли за пределы своего рынка. Они действительно хороши, я даже забываю, что они из моего собственного города». Журнал The Rocket охватывал всю местную музыку – фактически за счет всего остального – на максимуме своих возможностей.

Джим Бланчард: Помню, как я был на первом фестивале Lollapalooza – я и понятия не имел, что вся эта «альтернативная нация» к тому времени уже подрастала. Там были все эти молодые ребята с дикими прическами и татуировками, и меня это поразило. Я был увлечен музыкой на протяжении такого долгого времени, и тут вдруг ею увлечены все, и все о ней знают.

Джонатан Поунман: Мы с Брюсом в основном веселились, видя всё происходящее. Было несколько случаев – например, когда мы делали «гранжевый показ мод», и это было за девять месяцев до того, как я всерьез написал статью о гранжевой моде для журнала Vogue. Мы всегда прикалывались, типа: «Вот разбогатеем и уйдем на пенсию, у нас будут личные самолеты и бассейны…» Всё это тогда казалось бредом. Но в какой-то степени это с нами действительно случилось.

Арт Чантри: Я пытаюсь понять, как всё было взаимосвязано, как разные музыканты пересекались и создавали всякие новые вещи. На какое-то короткое время Сиэтл можно было сравнить с узкой точкой в песочных часах. Все проходили сквозь нее и сталкивались с кем-то еще. Лишь несколько городов пережили такое за всю историю. В Сан-Франциско, разумеется, происходило нечто похожее в поздних шестидесятых, в свингующем Лондоне тоже; Нью-Йорк – очень мощный и большой город, в котором что-то подобное происходит постоянно. Но гребаный Сиэтл? Почему это случилось здесь?

Колин Комбс: Дело было не только в музыкальной сцене; в это же время стал развиваться Microsoft, потом появился Amazon. Это повлекло большие изменения в городе. Когда я впервые переехала в Сиэтл, можно было позвонить в бар и позвать кого-нибудь к телефону. Можно было выписать чек на барном счете. Например, Лос-Анджелес был совсем другим, там все было в духе: «Я хочу вот это, я хочу это еще вчера, и естественно я могу за это заплатить». Попытаешься так вести себя в Сиэтле, и тебе объявят бойкот. Музыкальная сцена жила по тем же правилам. В Сиэтле люди в аудитории могли говорить с группами на сцене, и группы отвечали им. В то время как в Лос-Анджелесе все очень старались быть профессиональными; мне это было не совсем близко.

Брэд Синсел: Я думаю, определяющим моментом стало то, что Сиэтл перестал ориентироваться на внешний мир. Мы в какой-то момент перестали опираться на чужие идеи, и в процессе этого создали кучу всего своего. Это было крутой революцией, но в конечном итоге, что такого мы сделали? Ким Тайил – очень хороший парень, но, рано добившись успеха, он высокомерно заявил миру: «Мы забили последний гвоздь в гроб дебильного рока». И я тогда подумал: «Как ты можешь так говорить. Вы позаимствовали тяжелый вокал у Dio, а музыку у ранних Sabbath». Если вы послушаете их музыку по хронологии, в какой-то момент вам придет в голову: «О, теперь это звучит как Foreigner – что же случилось со всей этой музыкальной революцией?»

Когда «великая революция» произошла, я был подписан на лейбл Columbia в составе War Babies, и это была последняя сделка с лейблом перед тем, как я покинул весь этот бизнес. Я помню, как один менеджер Ник Турзо – он был менеджером Alice – делал радио-шоу в Сиэтле, куда мы должны были прийти с радио-диджеем с Columbia или Sony. Он сказал: «Warrant в городе. Я знаю, что у нас намечен ужин – вы не против, если они тоже придут?» Я сказал: «Конечно, почему нет». Мы отправились в Benihana, и тут появляются парни из Warrant, с такими огромными прическами. «Как дела?» «О, отлично!» Я начал разливать сакэ и вдруг слышу: «Ты знаешь, вообще-то все не так уж хорошо». Чувак еще и жаловался мне!

Джефф Гилберт: Знаете, что еще объединило металлистов и гранжеров? Кирк Хэммет из Metallica. Большой фанат Nirvana и Melvins. Он упоминал о них в новостных рассылках фан-клуба Металлики, коллекционировал всё, что выходило у Sub Pop. Он открыл им дорогу – металлисты стали думать: «Ну, раз это нравится Кирку Хэммету, то нам понравится тоже». Кирк здорово помогал продажам Sub Pop, даже не зная об этом. Он также был большим фанатом Mudhoney. Когда Metallica выступали здесь у нас в Key Arena, у них была «змеиная яма» – большое углубление в сцене, куда можно было залезть и тусоваться с группой во время их выступления. Кирк притащил туда всех чуваков из Mudhoney и Nirvana, и постоянно спускался к ним, чтобы передать пиво Мэтту Лукину. Когда тот начинал пить всё сам, Кирк кричал ему: «Делись с другими!»

Дилан Карлсон: Было странно – все так зациклились на Сиэтле. Внезапно появилось много представителей прессы, и люди стали приезжать в Сиэтл специально, чтобы создавать новые группы. Люди, которых ты знал, появлялись все реже, потому что все время были в турах. Появилось MTV, все эти странные шоу с камерами. Даже у Earth [группа Дилана Карлсона] брала интервью Табита Сорен.

Либби Кнадсон: MTV брали интервью у Марка и Стива, и, кажется, Марк сказал: «А разве гранж – это не та грязь, что скапливается в раковине на кухне?»

Меган Джаспер: «Гранж» стал обычным обиходным словом, и всех это ужасно бесило.

Арт Чантри: Я ненавижу это слово; это маркетинговый термин.

Джек Эндино: «Гранж» – это просто еще один термин для определенного подвида классического хард-рока. Я вижу, что разные стили перетекали из одного в другой, всё это началось еще в семидесятых годах и продолжалось впоследствии, прервавшись лишь нью-вейвом в ранних восьмидесятых. Но молодежь, которая толком не застала семидесятые, видела всё то, что происходило в поздних восьмидесятых и ранних девяностых, и думала: «Это совершенно новая фаза рок-н-ролла, надо назвать это как-то иначе… Назовем это «гранж». А на самом деле ничего там не было нового. Это было возрождение классического рока – с характерными для него структурами песен, последовательностями аккордов, мелодиями. Все ингредиенты классического рока семидесятых, может быть с небольшой примесью панка восьмидесятых годов. Никто не одевался как-то по-особенному, никто не делал прикольных стрижек… Никто вообще никак не стригся [смеется].

Но у меня всегда было странное ощущение от «гранжа», потому что никто толком не знал, кто же был тем первым человеком в Сиэтле, который стал использовать этот термин. Я выяснил уже спустя много лет, что, возможно, этим человеком мог быть я сам – есть косвенные доказательства. Но я также видел и доказательства того, что это могли быть другие люди. Лестер Бэнгс использовал этот термин еще в 1972 году. Могу показать вам статью, которую он написал о группе Groundhogs в 1972 году, где он использовал термин «гранж». А Groundhogs звучали очень похоже на Mudhoney – просто так совпало. Не знаю, откуда это пошло; вообще этот термин – моя мама использовала его, когда говорила о грязи, скопившейся в водостоке кухонной раковины. Или так можно было назвать то, что скапливается у тебя в пупке, понимаете? Это не было неизвестное слово, которое кто-то придумал, это слово давно существовало и использовалось обычно для описания чего-то очень грязного и противного. «Убери эту грязь (гранж) со сковороды, отчисти от грязи (гранжа) сток в ванне». А еще некоторые записи Stooges считаются протогранжевыми.

Либби Кнадсон: До сих пор я думаю: «Что? Эти вонючие парни… Что?» Не знаю, одна ли я такая, но мне до сих пор кажется шокирующим то, какого успеха они добились. Кто бы мог подумать?

Эмили Римен: Я приехала в 1991 году, и всё было очень отстойно. Я вернулась домой и не могла узнать то, что меня окружало; движение на дорогах удвоилось – думаю, как раз тогда происходила вся эта штука с Microsoft. Все переезжали сюда по множеству причин. Я думала, что просто приеду и пообщаюсь со своими старыми друзьями, но всё здесь было теперь по-другому. Нельзя даже было попасть в список гостей. Невозможно было купить гребаный билет на концерт Mudhoney, если только ты не был «знакомым» или не подлизался к кому-либо.

Я хорошо помню – моим соседом по комнате в Сиэтле был Джим Тильман, и он был в группе Love Battery. Они собирались выступать в Off Ramp. Он сказал: «Я внесу тебя в список гостей». Я прихожу на концерт, и оказывается, что он забыл меня туда внести. В этом не было ничего страшного – наверное, просто вылетело у него из головы. Я подумала: «Может быть, если я туда протиснусь, мне удастся увидеть кого-нибудь, кто позовет Джима, и тогда я смогу попасть на концерт». Но там было безумие – оказалось, был полный солд-аут, все билеты были проданы. Мои старые друзья проходили мимо меня, даже не глядя. Им было так важно попасть на шоу, быть VIP и все такое. Я была просто потрясена. Помню, как той ночью говорила: «ЗАБЕРИТЕ МЕНЯ ИЗ ЭТОГО СИЭТЛА ОБРАТНО, НЕНАВИЖУ ЗДЕСЬ ВСЁ!»

Дэвид Мейнерт: Примерно в 1991 году полиция начала использовать Постановление о подростковых танцах в отношении рок-концертов. Как только сиэтлская сцена совершила прорыв, я думаю, местную полицию это напугало, и они стали пытаться все прикрыть. Так что они ссылались на это постановление и говорили: «Когда дети слэмятся, они танцуют, а значит, этот закон к ним применим». Я работал в Odd Fellows Hall, и там однажды выступали Mudhoney. Полиция окружила здание оцеплением, копы вошли внутрь и сказали, что мы должны все закрыть, потому что здесь танцуют дети. Мы такие: «Это шоу Mudhoney – здесь как бы не совсем танцуют». Они говорят: «Ну, для нас выглядит как танцы». А это было в самом эпицентре моша. В общем, полиция стала тогда приходить в клубы для всех возрастов, в рок-клубы и на панк-концерты. В итоге все обернулось большой битвой, которую мы так или иначе выиграли… Но произошло это только в 2001 году.

Эд Фозерингем: Люди прикалывались над всем происходящим. Была одна история, как New York Times собирались написать какую-то статью про «гранжевый Сиэтл». Им нужен был молодежный лексикон, они позвонили Меган Джаспер в Sub Pop – она тогда работала на ресепшене. Она наговорила им какой-то фигни, и это было опубликовано! А ведь это самая почтенная газета в мире. Это была победа Сиэтла.

Меган Джаспер: Помню, я думала, что кто-то меня разыгрывает. Потому что уж слишком тупой это вопрос: «Поделитесь гранжевым лексиконом». Чувак, ну серьезно. А когда я поняла, что это настоящий телефонный звонок от настоящего репортера, я решила, что надо как следует повеселиться, обратить все в шутку. Я пыталась продиктовать все более и более странные гранжевые синонимы, думая, что репортер в какой-то момент скажет: «Да ладно, не может быть!» Но этого так и не случилось. Тогда я подумала: «Эта история, похоже, закончится настоящей публикацией в New York Times, кто-то прочитает ее и подумает: «Вот дебилизм». Все, что я могла слышать – это стук по клавиатуре: репортер очень старался внимательно записать всю информацию. Уверена, он на самом деле был умным парнем, но в тот момент его мозг просто отключился. Все, что я говорила, миновало его мозг и шло по телефонному проводу сразу к клавиатуре.

Арт Чантри: Мы вырезали эту штуку с обложки New York Times. Дэниел Хаус с лейбла С/Z сделал такие футболки, и люди носили их по всему городу. Это было невероятно смешно. Но со временем все больше всяких аутсайдеров стало приезжать сюда, чтобы присоединиться к движению, и через какое-то время эти слова стали использоваться по-настоящему. Идешь по улице и слышишь, как люди действительно употребляют в своей речи этот так называемый сленг. А потом Harsh Realm стал телесериалом, господи ты боже! Только тогда мы начали понимать мощь всего, что происходило. Вот эта сцена, которой лишь недавно не существовало, а теперь она породила такой хайп. Было похоже на мошенничество. А потом все стало реальным. И благодаря этому у всех потрясающих талантов, которые целую вечность торчали в этой заднице мира, наконец-то появилась возможность заявить о себе. Они десятилетиями жили здесь, на северо-западе, как крысы, а теперь они внезапно смогли показать миру все, что умели. И – бум! Причем у них было достаточно хватки, чтобы не упустить свой шанс. Это было совершенно потрясающе.

Джерри Кантрелл: Видеть, во что все это превратилось, было поразительно. Поставили весь мир на уши – всю планету, чувак. Это было жестко [смеется]. Не я, не мы, но все мы – мы все это сделали вместе, хотя и не объединялись специально ради этого. Просто каждый из нас делал свое дело. В этом и вся прелесть. Это не было спланировано, это просто случилось. И это случилось потому, что музыка была хороша.