Прогуливаясь ранним утром по берегу Старицы и вдыхая свежий воздух наступающего дня, насыщенный северными ароматами лета, я любуюсь приречьем: заливными лугами, берёзовой рощей и большими зелёными кронами берёз на левом высоком берегу Старой Вычегды, где, будто девицы в хоре, тесно прижавшись друг к дружке, они собрались исполнить песню утренней зари. Запевалы среди берёз, конечно же, величественные сосны. Невысоко поднявшееся солнце золотит верхушки деревьев, словно девичьи волосы. Стелет лучи на траву, усеянную росой и сверкающую жемчугом. Безветрие, тишина и голубое небо над головой! Боже! Как прекрасен созданный Тобой мир! Как хочется умыться чистотой Твоего неба! Я смотрю на него, прикрываю веки и подставляю лицо, чтобы небо умыло меня. Почувствовав лёгкое колыхание воздуха, открываю глаза и гляжу на реку. Невероятно, но небо у моих ног! Я стою и вижу и эту лазурь, и эти редко плывущие облака. И даже коршун, парящий в вышине, теперь ниже моего взора. Вот — рядом, только руку протяни! Я опустился на колени и зачерпнул в ладони небо, чтобы умыться им. Прохладная влага потекла по лицу, омывая его чистотой и голубизной, казалось бы, недосягаемого небосвода. Дружно запели птицы. Подул лёгкий ветерок. Будто дирижер взмахом руки, он прошёлся над кронами деревьев, и шелест листвы присоединился к исполнению утренней песни природы. Кто сказал, что чудес не бывает? Сегодня я умылся небом, это ли не чудо?!

ВЫЧЕГОДСКИЕ БЕЛЫЕ НОЧИ

Смеркается, и выходит на прогулку вычегодская белая ночь… Небо меняет свой дневной наряд голубого цвета на палевую, с чуть проступающей синевой, ночную рубашку. Далеко за горизонтом, как соборное паникадило с миллионом свечей, пылает закат, разбрасывая слепящие блики по зеркальной поверхности Старой Вычегды, заречных озёр и по небу. Золотые лучи присевшего к горизонту солнца фонтаном устремляются всё выше и выше, плавно окрашиваясь в бледно-розовый, розовый, а уж совсем близко к небу — в ярко-малиновый цвет, не давая темноте захватить в свои объятия нежное северное диво. Лёгкий ветерок, который прогуливался по берегам Старицы с утра до вечера, переговариваясь с листвой деревьев, потихоньку уходит по реке, оставляя за собой мелкую рябь на воде. Умолкает шелест листвы. Наступает полуночная тишина, сквозь которую иногда прорывается короткий свист или щебет встрепенувшейся во сне птицы. Опускающаяся прохлада заставляет реку прикрыть свою водную гладь тонкой вуалью из матовой дымки. Тишина. Ни один лист не шелохнётся на берёзах. И только осиновые листочки дрожат то ли от пугающего безмолвия, то ли от ночной прохлады. Белая ночь в июне, на вычегодских просторах, дарит необъяснимое чувство чего-то непостижимого и загадочного. Всматриваясь в прозрачную ночь, в это созданное Богом чудо природы, невозможно не любить Русский Север. Белые ночи — это пора мечтаний, пора любви!

ПРЕДЗИМЬЕ

Стою на высоком берегу Старицы, несущей воды мимо посёлка Вычегодский в русло своей родительницы Вычегды. На противоположной стороне раскинулась пожня — Игнашино. В бытность колхозов здесь было шумно. Летом кипела работа. Стрекотали трактора, таская за собой сенокосилки, а колхозники метали в скирды сено. А теперь тихо и пустынно. Редкие, невысокие стожки, неведомо кем заготовленные, терпеливо ждут вывозки на «большую землю».

Короткий день увядает, отдаваясь сумеркам, и уставшее, тусклое солнце ему не помощник. Смотрю вдаль и вижу осень, посинелую осень. Берёзы, оплакав золотыми листочками ушедшее лето, уронили их на студёную землю и стоят хмурые, неприветливые. Голые ветки деревьев, множеством морщин пробежали по бледному лицу поздней осени. Небольшие ложбинки и ямки заполнились дождевой водой и, подёрнувшись льдом, смотрят в серое небо холодным, потухшим взглядом. Пожухлая, нескошенная трава, припорошённая снегом, словно сединой, похожа на растрёпанные волосы немощной, одинокой старухи. Холодный северный ветер, как недруг, бездушно и зло треплет, ворошит и путает когда-то прекрасные локоны луга.

А река — улыбка лета — испуганно застыла в ожидании зимы, бледно-синей ледяной коркой поджав обветренные губы берегов. Дни осени сочтены. Скоро снегопад покроет белым одеянием неприглядный дымчато-пепельный облик невыразительной умирающей поры.

АПРЕЛЬ

Северная весна в апреле капризна. Поющие ручьи, купающиеся в лужах солнечные зайчики и тёплые дни, радующие солнцем, нередко сменяются утренниками. Холодом, морозом сковывают они весну, сдерживая её желание вдохнуть новую жизнь в северные просторы.

Вот и сегодня я был поражён обилием выпавшего за ночь снега. Белизна расстелилась по земле, как чистая простыня на кровати перед брачной ночью. Одинокая берёза, будто девица в спальне, замерла в белом наряде, боясь, что вот-вот подует ветер или выглянет солнышко и снимет с неё одежды, прикрывающие наготу. Хмурое небо, словно сеятель, сыплет и сыплет снег. Снежинки, будто понимая, что век их не долог, не торопясь, нехотя падают и падают.

Ещё вчера звенящие и поющие потоки играючи бежали в ручей Берёзовый, сегодня они замедлили движение и без трепетного журчания, как бы извиняясь за свою нерасторопность, неохотно несут воды в ближайшую канаву. Не слышно пения птиц, всё замерло.

Снег в апреле, что незваный гость, радости не приносит. Утомлённые долгой зимой, все ждут тепла. И дождавшись прихода дней с голубым небом и негорячим ещё солнцем, воодушевляются, словно заново рождаются под весенние трели скворца. Эти ощущения сравнимы с чувствами от взаимной любви, от трепетного, несмелого прикосновения к милой женщине.

Ликует душа, расправляются плечи, хочется петь, танцевать, весь мир обнять. Вдыхая тёплый воздух, наполненный запахом освободившейся от снега земли, получаешь силы, энергию и ещё большее желание жить. Весна! Ты любовь моя!

Шустова Наталья

НОВГОРОДСКАЯ ЗЕМЛЯ

ВОЛШЕБНЫЙ ЛЕС ПОЛИСТИ

Полисть

Речка неширокая, она течёт по лесам и полям, в ней есть и разливы, и мелкие места и даже небольшие омуты. Летом вода тёплая, но не парная; мягкая «тёплая» прохлада окутывает, когда погружаешься в неё или просто берёшь в ладони воду или ступаешь по дну босыми ногами.

Хозяин лощины

Иногда убеждаешься, что действительно в лесу есть особенные места... Вдруг из привычного мира прибрежных зарослей попадаешь в лощинку. Где-то там, под густым сплетением плюща и ежевики лишь угадывается ток прохладной воды ручейка... И остаётся идти только по ручью, перешагивая через мягкие, как подушки, поросшие всё тем же плющом и ежевикой, завалы деревьев. И опять-таки — вдруг — в открывшейся прогалинке кустов: «Он»! Что это: коряжина, или старый высокий пень, или извив ствола — издалека не разобрать. От внезапности пугаешься, но тут же улыбаешься: стоит «он» и смотрит своими глазками, добрый такой и какой-то трогательный... как будто благословляет...

Солнечный дуб

Дуб вырос в лощине посреди поля... Он там единственный. Вся небольшая лощина полностью принадлежит ему. Но и это дерево вынуждено было бороться с последствиями войны: как и деревья в окрестном лесу, он тоже пророс через колючую проволоку. Заметили это не сразу, и проволока не попала в кадр. Дерево свободное и сильное, вокруг него растёт зверобой и мягкие, белые, очень душистые цветы, полянки клевера и шелковистой травы. Ветер, солнце, свет наполняют это место, и там, далеко под корнями, есть родник, питающий дуб. Лощина впадает в ручей, поросший большими деревьями, но это дерево выросло в стороне от всех и заметно издалека в волнистом контуре холмов.

Так приятно запрокинуть голову и смотреть, смотреть на мощные стволы сквозь играющую светом спокойную листву. Так приятно прислониться, положить руки на шершавую, живую кору. Дерево очень красиво. Оно укачивает сердце в своих ладонях, и не хочется уходить.

Осенний свет

Там, где ручей Холодный впадает в Полисть, слегка кружатся листья. Река обмелела, обнажила глинистые крутые берега… А идти к Холодному приходится сначала тёмным густым ельником; только когда открываются весёлые увальчики, улыбающиеся березняком, а за ними травяные поляны, ясно, что близко Полисть. На звонкой и как будто сказочной поляне собирали мы шиповник, любуясь на весёлые тёплые взгорки. И этими золотыми взгорками пришли потом на Холодный ручей, почти в устье.

Холодный, незаметен в купах калины и трав, тихо струит воды свои в Полисть. Пошли-то мы за калиной, взяли с собой ведёрко. А калина нынче мелкая и как будто побита, съёжилась в гроздьях. То ли дело прошлый год! Ясные, крупные ягоды светились, наливались соком и силой лесной. Грибы тоже уже пропали, не так давно прошёл слой белых, а вдоль реки встречали мы уже старые, огромные, дряхлые подосиновики. Совершенно было неожиданно, что так обмелела река. Небольшой поток едва струился в русле, обнажая большие песчаные косы, в затонах и на плёсах стояла неглубокая вода. Виделись эти озерца воды, будто большие зеркала, разбросанные между берегами, светящиеся осенним солнцем, отражающие небо и лес.

Потом за поворотом река немного набухала, выгибала спину, мягко разливалась и заполняла русло, она была мягка и спокойна, как кошка, греющаяся на солнце. Шли вдоль уреза воды, по глинистому обнажившемуся дну, уже покрытому сухой коркой растрескавшейся глины. И если раньше трава на берегах надёжно укрывала лесных обитателей, то теперь было очень хорошо видно, кто спускался к самой воде. Глина хранила следы копыт и лапок. Очень осторожно подходила к воде косуля, уверенно ступали кабаны, мелко напестрили еноты. Жёлтые листья опускались на свежие углубления следов, осеняя звериный путь.

Наш Федя мало обращал внимания на следы; его больше интересовали палки и коряги, бывшие, в его глазах, более одушевлёнными. С ними он время от времени вступал в бой, напрягая морду и притворно рыча. На подходе к Холодному, на самом гребне увальчика, Федя сразился с горелым деревом. Странное, чёрное, шершавое существо, превратившееся из дерева, раскинуло руки, упав в траву. Изгибаясь треснувшим стволом, оно уползало каждым своим изгибом, чем вызвало совершенный Федин восторг. Устав от поединка с деревом, Федя всё же не потерял боевой дух. Коряги в воде Полисти вызывали не меньшее воодушевление. В порыве своих чувств Федя даже схватил тонкую палку, которая была длиннее Феди, и долго нёс её поперёк себя, задевая берег. Каждый раз, когда палка сопротивлялась и путалась в траве, Федя рычал и делал страшную морду, он спешил за хозяином.

Там, где берег стал скользким, мы ушли в лес. Яркое солнце было уже по осени спокойным, оттого не резкие, а мягкие и очень светлые образы представлялись лесом. Вдоль Полисти растут редкие в наших местах в диком виде липы и ясени. Эти деревья укрывают Полисть загадочным и тайным покровом. Мощная сила исходит от них, растекаясь в прибрежных зарослях, как будто делая человека сильнее, объёмнее. Мы шли, наблюдая образы этого леса.

Солнце пряталось, украдкой светило, таясь за мощными стволами. Иногда оно плескало в самую гущу зарослей пригоршню света, смеясь и купаясь в листьях. Смеялся мухомор, обласканный светом. И сколько же их тут было! Мухоморное царство. Одни огромные, важные, с плоскими шляпками, другие юные, яркие, круглые и весёлые! Мухоморы помогают деревьям, сотрудничают с ними. Тонкими нитями-гифами оплетают они корни, образуя микоризу и помогая дереву поглощать питательные вещества; взамен мухоморы получают созданные деревом органические соединения. Кое-где на поваленных стволах видели мы россыпи грибов-шариков, источающих сильный грибной дух, они казались маленькими проворными живыми существами, гуляющими в моховой зелени. Их хотелось тихонько потрогать, погладить пальцами. А вот гриб-свинушка, затаившийся в жёлтых листочках, и не поймёшь сразу, так хорошо гриб прикинулся листком, завернул края шляпки, и получилось ухо-чашечка. Пойдёт дождик и наполнится чашечка свежей водицей. А пока ушко это ловит солнечные блики и чутко вслушивается в тишину…

Там, где свет — прогалина в лесу. Ему радуются совсем юные деревья-дети, молодая поросль. Но над головами переплетаются толстые ветви старых деревьев, как будто живут деревья, взявшись за руки. Зрелые, мощные деревья питают покой реки. Вода, овеваемая тонким воздухом, и высящийся над ней лесной страж создают совершенно необыкновенное состояние. Около каждого такого дерева хочется долго быть, смотреть на мерцающую воду, ощущать покой незаметных потоков воздуха. То лист одинокий пронесёт течением мимо, то с лёгким дуновением воздуха прилетит пуховое семечко, осядет на морщинистую кору. Даже Федя в такой тиши под ветвями присмирел, прижал уши, улёгся клубочком у корней. Глубоко идут корни вниз и там, на глубине, соединяются корни и вода в покое земли. Если опустить ладони на землю, то можно услышать руками, как вибрирует земля, и как дерево внутри вибрирует, наполняется силой. От этой силы всё замирает внутри, и мурашки идут по коже. Под деревом так спокойно. И рядом такие же великаны, они живут на берегу и смотрят. Кто-то большой, рогатый, как олень, и любопытный. Вот огромная берёза, в ней лик старика, старик поднимает руку — пропускает.

Берегом мы опять выходим на большие поляны, поросшие калиной, черёмухой и рябиной. Здесь была война и на окраине одной из полян мы находим старый дот. В заросшее отверстие дота ярко льётся солнечный свет, убивая память о зле и давая простор жизни. Война долго будет ещё уходить с этой земли, но она непременно уйдёт, растворится в истине этих мест.