Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Закипающий чайник призывно шумел, приглашая к чаепитию. Баба Нюра сидела за кухонным столом и смотрела в окно на вечереющее небо, освещённое розоватыми лучами заходящего солнца. Стволы сосен вдали горели янтарём, в их кронах будто запутались воздушно-белые облака, а лёгкий ветерок постукивал в стекло крупными краснобокими яблоками, играя с ветвями яблони, растущей возле самого окна.
Маша вошла в кухню с охапкой душистых цветов и трав и бросила всю эту роскошь на стол:
— Сейчас разберу. Чай с мятой заварим, будем пить.
— Эвон ты сколь насобирала, — ласково улыбнулась бабушка. — А это никак овёс?
— Да, сорвала несколько колосков. Сделаю букет и их добавлю.
Маша ловко срезала цветочные стебли наискосок. Вскоре скромная коричневая ваза превратилась в шедевр: белые и жёлтые личики ромашек выглядывали вопросительно из-за синеглазых колокольчиков, а тонконогие васильки трепетно прижимались к овсяным колоскам.
— У нас бабка-травница когда-то в деревне жила. Так она говорила, что рядом с каждым домом только те травки растут, которые хозяевам того дома нужны, чтобы их болезни-то вылечить. Да кабы теперь знать, какая трава от чего, — вздохнула баба Нюра и, причесав гребнем свои густые седые волосы, вернула его на затылок.
— А овёс мы зачем сажаем? Для чего он нужен? — поинтересовалась Маша.
— Ну, дед как удобрение сажал. Для огорода полезно, для земли. А у меня-то с овсом своя история, — ответила баба Нюра.
— Ой, бабуля, расскажи, — попросила Маша, разливая по чашкам волшебно-ароматный свежий чай.
— Знаешь ты уже, — неторопливо начала баба Нюра свой рассказ, — что жили мы с родителями до конца войны в Федове. Деревня маленькая, все почти друг другу родня, но жили богаче, чем соседи, потому что люди были непьющие и работящие у нас. И колхоз наш был богатый. Кругом деревни всё поля да поля… И рожь сажали, и овёс, и греча даже росла у нас, хоть и холодно. Своя какая-то была. Потом-то Хрущёв все закрома выгреб — пропала наша греча. А овсяное поле самое большое было, к реке спускалось, к Щучихе. Меня в том поле мама и родила, — засмеялась бабушка.
Смеялась она беззвучно, только тучное тело её тихо подрагивало и раскачивалось от смеха.
— Как так, в поле? — поразилась Маша.
— А вот так! Ходила на покос сено ворошить, перемахала, видно, граблям-то, да на обратном пути прямо в овсе меня и родила. Пятая я в семье была дочка-то, — ты знаешь. Я и кисель в детстве именно овсяный любила. Мама, бывало, наварит. Он густой такой. Мама его «стульчиками» нарежет, мы, семеро детей, наедимся, а я всегда добавки просила. Смеялись все, «овсянкой» дразнили. Овсяной соломой во время войны баба Глаша, мамина мама, мне ноги спасла. Девок с нашей деревни поздней осенью, в тот год, как война началась, за сто с лишним километров увезли окопы рыть. И меня тоже. А как туда приехали, три дня поработали, налетели немецкие самолеты и всё разбомбили там. Трое нас всего в живых осталось, пешком по домам стали добираться, кто куда. Домой я уж зимой вернулась. Опорки рваные, ноги все отморозила. Синие были, колени опухшие. Вот баба Глаша мне их всё и парила с овсяной-то соломой. Так с тех пор колени к плохой погоде ноют, — бабушка охнула, потирая ноги.
— И первый поцелуй мой на овсяном поле был, — тут баба Нюра лукаво улыбнулась. — Ребятишками, бегали мы через поле на речку купаться. А у меня брат троюродный был, Ваня. Добрый такой, хороший парень, красивый. Глаза голубые, а кудри чёрные, как смоль. Влюбился в меня. Ну, и мне он нравился. И вот на пятнадцати годах — ровесники мы с ним — шли полем домой, на краю остановились, а он говорит: «Гляди, Нюра, звёздочка падает!» Я голову вверх — он меня чмок! А моя мама в окно из-за занавески смотрела как раз, стучит нам в стекло!
Баба Нюра вдруг замолчала, задумалась, глядя на овсяные колоски в Машином букете.
— Бабушка, а что потом случилось? — встревоженно напомнила о себе Маша.
— А потом, доченька, убили нашего Ваню. На войне убили, — глубоко вздохнула бабушка. — Когда провожали его на станцию, мимо поля овсяного шли. Так Ваня сорвал несколько колосков, положил за пазуху. На память о нас, о деревне нашей. Вскоре похоронку мы получили. А уже после войны однополчанин его к нам в деревню приехал, привёз тете Наташе, матери Ваниной, последнее письмо от Вани и тряпицу, бурую от крови, а в ней…
По морщинистым щекам бабы Нюры медленно скатились две большие слезы.
Маша много раз вспоминала этот разговор. Вспомнила и сейчас, присев на кладбищенскую скамейку. А в сердце её, как и в бабушкиной оградке, тихо шептались овсяные колоски.
Сычёв Юрий
ВОРОН
Говорят, чёрный цвет не отражает солнце.
Я в это не верю.
Этого ворона я знал, можно сказать, с детства. Его голос звучал всегда громче, чем у других птиц. Слышалась в нём некая сила, которую сложно передать словами. Сначала мне жуть как не нравилось, что ворон отпугивал от меня добычу. Бывает, только услышишь, как утки на озере плещутся, а он тут как тут, кружит и скрипучим голосом кричит: «Охотник! Охотник!». Иногда даже хотелось пристрелить наглого «охранника природы», но что-то всегда останавливало мою руку… Позже я стал мириться со своим шумным спутником. Спустя годы понял его. Может ли существовать дружба между птицей и человеком? Едва ли можно назвать это дружбой, скорее единением с природой. Я узнавал его среди других птиц и приветствовал, прикладывая руку ко лбу, как солдат — офицера.
Со временем стали до меня доходить слухи, что знаю я такие тропы, каких зверь не знает. Неправда, конечно. Но народ не переубедишь, и вот уже богатые дядечки-туристы начали ходить ко мне, охоту выпрашивать. Придёт, бывало один из таких, суетливый, в дорогой одежде. Носом шмыгает, хвалит дом, и лес наш хвалит. А потом, как бы невзначай, положит на стол пачку денег: «Своди, мужик на охоту. Знаю, не сезон! Но не вырваться мне на открытие! Год ждал… Своди, а?». Я тогда ещё молод был, падок на деньги. Водил втихаря. Мужичок зайца подстрелит да и успокоится. А меня совесть гложет. Первое время не мог даже прямо людям в глаза смотреть, особенно другу своему, настоящему леснику Михалычу.
— Ну, что, Ефим, — начинал свой обычный разговор Михалыч. — Опять приезжих водил?
За что я уважал нашего лесника, так это за прямоту. Никогда от него не услышишь хитрых поворотов-переворотов и прочей психологической гадости. Такому захочешь соврать — не получится.
— Трудно мне, Михалыч, денег совсем…
— Не прибедняйся! — отрезал лесник. — Чтобы больше такого не было!
Однажды я не выдержал, вне себя от злости выкрикнул:
— Завидуешь небось, что ко мне люди ходят, а не к тебе!
Михалыч посерел, вышел, громко хлопнув дверью. Молчаливые стены поглотили удар, и дом вновь погрузился в тишину. Где-то над лесом раздался скрипой голос ворона…
Этот гость не был похож на моих обычных клиентов. Дешевая кожанка, потрёпанная «горизонталка», туманный, отрешённый взгляд серых глаз. Черты лица мужчины напоминали волчьи. Но люди бывают разные, а я не из тех, кто судит по внешности.
— Мужик, говорят ты лесник местный, — визитёр сплюнул и криво улыбнулся, прищурив левый глаз. — Проведи ты меня через этот лес к станции. Заплачу, как полагается. А заодно и дичь поглядим.
Я не стал задавать лишних вопросов. Клиент хочет охоту — клиент её получит. Тем более сейчас сезон, даже Михалыч не был бы против, будь мы не в ссоре.
Эти места хорошо мне известны, здесь прошли мои детство и юность, тут, должно быть, и смерть встречу. Воздух пропитан запахом хвои и прелой листвы. Под ногами то мягкая подстилка из иголок, то листья, то трава. С тропинки мы давненько сошли, двигались прямиком через лес. Дичи всё не было. Для меня было странно, что в небе не парит знакомая чёрная фигурка. Я даже стал волноваться, не случилось ли что с моим другом. Вдруг ухо уловило странный шум сзади…
— Собаки лают, — сказал я задумчиво. Спиной я почувствовал напряжение спутника. Он вполголоса чертыхнулся.
— И далеко ещё эта проклятая станция? Мужик, веди меня быстрее!
С чего это он так волнуется? В небе что-то затрещало. Неизвестно откуда взявшаяся железная птица низко проревела над лесом. Гул винтов вертолёта ещё долго стоял в ушах. Спутник матерился, как сапожник, и клял всё на свете. Его бешеные глаза уставились на меня.
— Выводи меня отсюда! — захрипел он. Где же я видел это лицо… Перед глазами всплыла статья из газеты: из тюрьмы сбежал особо опасный преступник, внимание! Мужчина на фото…
— Что встал, твою налево? Пошли! — он ткнул меня в бок ружьём. — Я шутить не буду! Пристрелю и дело с концом!
На ватных ногах я пересёк поляну и вновь вошёл в лес. За эти несколько мгновений, кажется, получилось успокоиться. Уверенным шагом я вёл преступника в лес, в противоположную от железнодорожной станции сторону.
Очередная поляна. Лай собак где-то близко, мой опасный клиент теперь тоже его слышит. В небе раздался знакомый до боли скрипой голос. Преследователи рядом, но, кажется, преступник понял мой план. Он приказал сделать несколько шагов вперёд и остановиться, не оборачиваясь. Убьёт. Кажется, лай собак теперь звучал чуть дальше. Неужели уходят? Неужели зря? Казалось, жизнь ушла из меня заранее…. Но крик ворона вновь взбудоражил что-то внутри, заставил содрогнуться и вдохнуть этот свежий воздух, посмотреть на небо. Чёрный силуэт гордой мудрой птицы кружил над поляной, призывный «кра» разлетался по округе, деревья вторили стражу природы. Очередной возглас ворона, я закрыл глаза, готовый принять тьму. Раздался выстрел. Тело вздрогнуло само, но боли не было. Я открыл глаза: из синей вышины падал чёрный силуэт птицы, падал, сражённый предательским выстрелом, тихо и печально. Вот он ударился о землю и затих. Жгучая ненависть заставила рывком развернуться к убийце.
— Не будет больше орать, ха-ха! — хрипло проговорила сволочь. — Твой черёд, Сусанин!
Убийца вскинул ружьё. Всё было словно во сне. Внезапно раздался глухой удар, преступник стал медленно оседать.
— Ох, и повезло тебе, что я сегодня на медведя пошёл! — Михалыч вытирал рукавом пот со лба. — Услышал твоего друга-ворона, ну, думаю: тут миша мой. Ан нет, здесь другой зверь оказался…
Преступник лежал ничком, неплохо его Михалыч прикладом по затылку приложил. Я держал на коленях ворона. Он был жив, глядел на меня чёрными бусинами глаз. Дробь перебила птице крыло и немного задела лапы. Ворон то открывал, то закрывал клюв, моргал. Слёзы сами текли по моим щекам. Сейчас я был готов жизнь отдать за чудесную птицу.
— Михалыч, — начал я, — ты…
— Забудь, — лесник махнул рукой и улыбнулся. — Все мы ошибаемся. А ворон твой жить будет, ничего, выходим.
Наконец, подоспели военные, я вытер соль со щёк и встал, бережно держа ворона. Я плохо помню, как мы с Михалычем давали показания, как я умолял поскорее отпустить меня, чтобы помочь раненой птице. Когда этот бесконечный день подошёл к концу, я, выполнив все указания Михалыча относительно ворона, пожелал спасителю спокойной ночи и лёг сам. Птица ответила что-то по-своему. Я не заметил, как заснул. Мне снился полёт черного, как смоль, мудрого и прекрасного ворона.
Халикова Эльвира
НАЙДЁНЫШ
Его нашли на помойке. Маленький шоколадный комочек. И кто бы знал, что настоящих друзей можно найти где угодно. Даже на мусорной свалке.
Он оказался на редкость смышлёным и ласковым, к тому же — голубых кровей. Ну и как полагается всем графьям, очень полюбил целоваться с девчонками… прямо в губы. Если какая-то из его любимиц уворачивалась, он обязательно подстерегал её спустя некоторое время, неожиданно подбегал, и, подпрыгнув до человеческого роста, дарил-таки, как полагается, этот страстный и нежный поцелуй.
А ещё у него была слабость, наверное, передавшаяся от хозяйки: он любил по магазинам прошвырнуться. Ему заранее на пороге озвучивали весь маршрут. Запомнив все магазины, он решал сам, где ему интересно, а что следует исключить из сегодняшнего маршрута. Хозяйка об этом, правда, и не догадывалась до поры до времени.
В один из таких шопингов она у первого магазина потеряла из виду своего мальчика. Если бы не подруги... переволновалась бы.
А Тамарка говорит ей, смеясь и с восхищением: «Твой-то сидит у «Магнита», ждёт тебя».
Магазин «Магнит» был последним пунктом в этом длительном шопинге. Не было, видать, охоты у нашего мальчика болтаться в этот день по всем магазинам.
«Бабы, они ясно дело... а я что там забыл?» — думал он, сидя на конечном пункте...
Хрипков Николай
ГУСИ-ГУСИ! ГА-ГА-ГА!
Круглолицый крепыш шофёр Николай балагурил без конца. Истории из него сыпались, как горох из лопнувшего мешка. Он оживлённо жестикулировал и то и дело смеялся. Николай водил хлебовозку, ездил в соседнюю деревню и развозил хлеб по деревенским магазинчикам. Я «подсватался» к нему, чтобы заехать в одну из деревушек по служебному делу. Больше никакой транспорт туда не ходил. Это была самая отдалённая и запущенная ферма.
Вдруг Николай резко надавил на тормоза. Я подался вперёд и едва не впечатался лбом в лобовое стекло. Но обошлось. Потому облегчённо вздохнул. И поглядел на Николая.
— Смотри! Гуси! — закричал он. — Гуси!
И тут же быстро приказал:
— Выскакивай! Чего сидишь? Давай!
Я выбрался из кабины. Из пшеничного поля к высохшему болоту выходил целый выводок, возглавляемый двумя взрослыми гусями. Николай, выдернув мешок из-за сидения и крикнув мне: «Ну, чего стоишь-то?» — бросился бежать к выводку. Конечно, гусак и гусыня могли бы улететь, но, как чадолюбивые родители, они в первую очередь стали спасать потомство. Само собой, остановить двух мужиков они не могли, поэтому пустились на хитрость, которая известна многим животным. Да и людям.
Издавая тревожные крики, гусыня вначале указала путь гусятам в густую траву, потом ринулась в другую сторону, надеясь отвлечь нас на ложный путь. Но мы сразу раскусили её хитрость и бросились не за ней, а за гусятами. Вот Николай схватил одного гусёнка и бросил его в мешок, потом другого и третьего. Я бежал вслед за гусиным криком и внезапно остолбенел: прямо у меня под ногами лежал дохлый гусёнок. Глаза его были закрыты, а шея далеко вытянута и выброшена вперёд. «Неужто умер от страха? — подумал я. — Бывает же такое!» Но раздумывать было некогда, я побежал дальше догонять выводок гусят. Но через несколько шагов увидел такую же картину.
Передо мной лежал ещё один сдохший гусёнок. Смутное подозрение закралось мне в душу. Что-то здесь не так. Я постоял над ним какое-то время. Гусёнок не шевелился. Я поддел его ногой. Нет, гусенок всё-таки был дохлой. Я сделал несколько шагов, остановился и оглянулся назад. Сдохшего гусёнка уже не было на месте. Ах ты хитрец! Такой малыш, а всё-таки перехитрил меня! Я быстро вернулся назад и схватил его. Потом догнал ещё одного гусёнка, который минуту назад прикидывался дохлым. Затем поймал ещё одного «дохляка» и ещё одного. Но удержать четверых гусят в руках — а они были уже крупненькие — не смог. Четвёртый гусёнок выпорхнул и убежал. Я вернулся к машине.
— Трёх? — спросил Николай. — Что ж ты так? А у меня шесть. Ну, бросай в мешок, дома разберёмся.
Я затолкал трёх своих гусят к его шестерым. Когда я вернулся домой, то посадил гусят в клетку. Похвалился жене и сказал ей, чтобы она не выпускала их с домашними гусятами. Первое-то время, может быть, ещё и ничего, а потом, как говорится, «встанут на крыло» и только их и видели. Николай дорогой уже предупредил меня. Некоторые обрезают диким гусятам крылья или перетягивают их ниткой. Но мы не сделали ни того ни другого, поскольку держали их в клетке и на волю не выпускали. К тому же и домашние гусята не проявляли к ним никакого интереса. Дикого гуся легко отличить от домашнего. Он гораздо меньше и имеет тёмно-серый окрас. Некоторые хвалились, что оставляли диких гусей на зиму, а по весне они откладывали яйца и выпаривали гусят, как и домашние. Другие же доказывали, что дикий гусь в неволе никогда этого делать не будет.
Мы продержали гусят почти три месяца. Наступил ноябрь. И хотя дни ещё стояли тёплые (позднее бабье лето), но приближение зимы уже ощущалось. Ночью в лужах замерзала вода, а с деревьев при каждом лёгком дуновении ветерка облетали листья и щедро устилали землю. Да и колки уже не радовали зеленью или разноцветьем красок, а темнели вдалеке, как неприятельские бастионы, куда уже не стоит заходить. Как-то, возвратясь с работы, я отправился управляться. Клетка с «дикарями» была распахнута настежь. Никого в ней не оказалось. Среди домашних гусей их тоже не оказалось. Что за дела? Может быть, клетку открыл кто-нибудь из ребятишек, а поймать потом гусят не смог? Но стоило мне дома увидеть глаза жены, как всё стало ясно без всяких слов.
— Выходит, что выпустила?
— Ну, стало жалко, — виновато проговорила она, отводя взгляд. — Подумала, пускай попасутся. А они, как вышли, как загоготали, как заносились по двору. И давай подпрыгивать. Ну, и улетели!
— Два месяца не было жалко, а тут пожалела. Да ладно! Чего уж тут!
Я махнул рукой. Зато мои подопечные увидят далёкие южные страны, которых ни я, ни один односельчанин никогда не видали. А весной, может, вернутся в наши края. Мало ли что? И начнут тут домашней птице гоготать-рассказывать про далёкие сказочные страны.
Шашурин Евгений
КАЛЕКА
Каждый день прохожу в Вычегодском по старой дороге на Шанхай, индивидуальную часть посёлка. Узкая, около двух метров, она пролегла между железной дорогой и кромкой глубокого оврага, на дне которого торопливо бежит ручей Берёзовый. Насобирав рыжеватой воды из Едомских болот, он спешит донести её в усыхающее русло Старой Вычегды. Раньше овраг был более глубокий, ручей протекал немного другим руслом. Мы с мальчишками ходили сюда в обильный ольшаник за опятами. Зимой катались на лыжах с угоров и прыгали с трамплина через замёрзший ручей. Весной сооружали запруды на пути вновь рождённых звенящих и журчащих музыкантов весны... Вот и в этот холодный день поздней осени я беззаботно шагал домой. Навстречу с большой скоростью нёсся пассажирский поезд «Воркута — Москва». Вдруг мой взор привлекла грязная, короткая, сучковатая палка, торчащая из щебня у торца шпалы. Она под мощным потоком воздуха от стремительно проходящего поезда дрожала, словно от испуга, но не гнулась. Да и не могла она сгибаться… Коротенький ствол без верхушки, несколько чёрных от мазута веточек с иголками... Я догадался, что это деревце. Почему-то вспомнился беспризорник Мамочка из фильма «Республика ШКИД»…
Поезд прошёл. Я подошёл к отростку, осмотрел, потрогал, как бы убеждаясь, живо ли это грязное чудо. Надо же родиться в метре от рельса?! Сильно изуродовано, не сразу и поймёшь, сосенка это или ёлочка. В душе пожалел несчастное деревце и пошёл домой. Но мысли о дереве-калеке не выходили из головы.
Судьбы людские, судьбы деревьев и всего живого, есть ли какая связь? Живут люди сильные, здоровые, не знающие ни нужды, ни горя. Есть и другие, кого постигли тяжести болезней, нужды, физического «надлома». И деревья так. Кому-то жить и расти в Летнем саду, красивом парке, роще, сосновом бору… А вот этому подранку даже не в чистом поле выпало родиться, где оно могло бы вырасти, пусть в одиночестве, но мощным кряжистым деревом, украшением и природным указателем, радующим взор путника. А здесь — какая судьба? Скорая гибель от снегоуборочной машины, мазута или химической обработки.
Когда на следующий день возвращался домой, то подошёл к деревцу, поздоровался с ним. Решил перенести его на свой домашний участок, попробовав спасти от неминуемой гибели. Однако в предзимье моя попытка откопать его из щебня не увенчалась успехом... Отныне, проходя по старой дороге, всегда здоровался со своим новым знакомым, желал ему здоровья и просил подождать до весенних деньков. Пришла зима, начались снегопады. Калека скрылся под снегом. Зимой этот участок дороги превращается в непроходимый сплошной сугроб, а потому мой маршрут на работу и с работы сменился.
Я ждал весну... И вот она, моя желанная и долгожданная, пришла. Люблю весну! Никогда не устаю её ждать, чтобы вновь и вновь увидеть просыпающуюся природу, первые проталины вокруг деревьев, бегущие ручейки, наполняющие канавы, реки и озёра талой водицей. Любуюсь мать-и-мачехой, эти первые северные вестники весны своими ярко-жёлтыми цветами, как тысячи маленьких солнышек, греют сердца и души северян.
Это время года навевает на меня теплоту и необъяснимые чувства душевной благодати и удовлетворённости. Даже прохладный весенний дождь звучит мелодией, пусть и грустной, но желанной и родной. А может, это просто потому, что весне, как любимой женщине, прощается всё.
С жадностью вдыхал свежий аромат пробуждения северной природы. Жаль, обнять не могу… Необъятная! Мне не терпелось навестить своего знакомого и скорей перенести деревце на свой благоустроенный участок, где растёт много его собратьев, привезённых мною из разных мест.
Снег на «железке» сходит быстро, и грязная железнодорожная насыпь под весенним солнышком быстро теряет свою промёрзлую прочность, приобретённую за зиму. Вечером, придя с работы, взял лопату и пошёл за деревцем. Помолившись и извинившись перед ним, что вырываю, хотя и с неухоженного, но родного места, аккуратно подкопал корень и извлёк поломанный отросток из державшего его щебня. По корню понял, что это сосенка, но сомнения оставались: уж очень сильно оказалось деревце повреждено, а иголочки недоразвито коротки.
Посадил его в укромном месте у забора. Всё лето приглядывал за своим новым питомцем. Деревце потихоньку освобождалось от грязи, но признаков жизни не подавало, разве что иголки не подсыхали, и это давало надежду, что выживет... Минули лето, осень, и снова пришла зима. Добрые, неторопливые снегопады и неласковые вьюги спрятали под толстый слой снега мой участок с подрастающими клёнами, ёлочками, липами и дубками. Они беззаботно заснули, а я опять стал ждать весну.
Наступил март. Ветки, сбросив зимние одежды, расправились, подставляя набухающие почки нежному теплу солнечных лучей. Иголки на хвойниках зазеленели более ярко.
Подойдя к месту, где спал мой питомец под толстым слоем набухшего от влаги снега, я осторожно разгрёб сугроб, открывая деревцу весеннее солнце. Нежное и теплое, оно коснулось его изуродованного ствола, и мне показалось, что моё деревце проснулось... Оно перезимовало на моём участке! Поприветствовал его, пожелал тепла и прекрасного роста. Примерно через месяц на его веточках появились маленькие и пушистые ёжики. С каждым днём деревце преображалось, покрываясь всё новыми щепотками зелёных иголочек. В этом израненном чуде появились признаки молоденькой сосенки, коренного жителя северных лесов. Сосенка приветливо улыбалась мне и миру, улыбался и я.
Щербакова Галина
Я, КОТ И ЧЕРЕПАХА
Утро. Первое, что я делаю, встав с постели, — иду к террариуму с черепахой и включаю ей свет.
Она, за ночь остывшая, пробирается под лампу и оживает, а я бегу в кухню и режу ей свежий огурец, и наливаю в плошку чистую воду. Глаза я ещё не протёрла, но! Мне нужно срочно насыпать корм коту и греть ему молоко. А он уже проснулся и — так нежно — трётся о мои ноги.
Мне с трудом удаётся освободиться от этого пушистого комка, я спотыкаюсь об него, чуть не падаю и чертыхаюсь! Теперь я вспоминаю, что у меня есть сын, которого нужно будить в школу, варить ему овсянку, делать бутерброды, давать ему в руки мешок с двойной обувью и одновременно прихорашиваться и собираться на службу. Боже! Как я завидую в это время черепахе, а особенно коту. Вот кто в этой жизни отлично устроился — это коты!
Вот кто — самые умные! Вот кого не обвяжешь гранатами и не пошлёшь под танк, вот кто не будет поводырём для слепых, вот кто не схватит смертельной хваткой бандита, вот кто не повезёт в тележке хворост. Но он, кот, получит всё и без этого. И любовь, и ласку, и пропитание, и внимание. Вот он, мой хороший! Изволил покушать, лёг в кресло и величественно сказал мне:«Муурр!»
О! Если бы я двигалась по жизни, как черепаха, я ни за что не вышла бы так рано замуж!
О! Если бы я так спокойно реагировала на происходящее, как бы молодо я выглядела до старости!
О! Если бы я была так мудра, как кот и черепаха вместе взятые, я ни за что бы не завела ни кота, ни черепаху, несмотря на отчаянные просьбы моего младшего сынишки! Но если бы их у меня не было, как бы я узнала об их исключительном предназначении, как бы я могла сделать эти потрясающие выводы об их натурах?! А как полезно для моего мальчика смотреть, как мама ухаживает за его любимыми животными. Может быть, и он со временем тоже начнёт за ними ухаживать. Ведь прошло всего два года, как эти замечательные животные появились у нас.
Но нет, я не доверю ему за ними ухаживать: ещё сделает что-нибудь не так...
Ой, я совершенно не успеваю! Нужно, что-то решать c этим зверьём!
Завтра утром, я обязательно...
Созерцание
Бала Марина
СЕГОДНЯ ПРИШЛА ОСЕНЬ
Ещё несколько дней назад, когда Ари смотрела с высоты этажа, на котором жила, на город, на окружающий его плотной стеной лес, она не видела ни одного жёлтого листочка, ни одного пятнышка иного цвета, кроме сплошной массы зрело-зелёного цвета, который обыкновенно бывает в конце тёплого и дождливого лета. Но вчера, возвращаясь в автобусе из соседнего городка, она услышала разговор сидящих напротив пожилого мужчины и мальчика с огромными васильковыми, точно сапфиры, глазами, должно быть внука:
— Завтра придёт осень, — сказал мужчина, вздыхая и устало глядя в окно. Его изборождённое морщинами худое лицо, потёртая, вылинявшая ветровка и видавший виды рюкзак указывали на бывалого, хорошо знающего местные приметы человека.
— Почему? — удивился мальчик, вертя кудрявой русой головой по сторонам. — Ведь ещё рано. И тепло, нет никаких признаков осени. Так почему? — нетерпеливо повторил он свой вопрос.
— Не знаю, — подумав, глухо ответил мужчина, — но после первого августовского похолодания всегда начинают желтеть листья. Много лет наблюдаю это. Вот посмотришь завтра…
Ари не знала, станет ли мальчик с глазами-сапфирами проверять завтра, но сама решила обязательно посмотреть. Её всегда удивляло, как незаметно, но быстро меняются по осени картины за окном, как только что пышная крона дерева, под которым была густая, большая тень, вдруг оставалась с жалкими десятками листьев, а совсем зелёное дерево неожиданно становилось жёлтым или красным, малиновым или бордовым. Ведь, в самом деле, не могло же такое произойти за одну ночь. Значит, было какое-то начало, которое она почему-то пропускала, упускала из внимания, а замечала — лишь когда перемена столь ярко бросалась в глаза, что не увидеть становилось невозможно. И вот теперь она обязательно рассмотрит всё сама, заглянет за ширму осени в тот самый первый момент приготовлений, когда она только-только меняет свой наряд. Когда её самый первый выход… Первый выход в свет…
Проснувшись, Ари первым делом выглянула в окно — всё было зелёным, как и прежде. «Обманул, дедушка! — усмехнулась она своей наивности. — Поверила, что вот так осень нагрянет! Ведь только август — какая осень может быть? — ещё слишком рано!»
Но тем не менее на работу Ари пошла окружной дорогой через лесок, чтобы хорошенько рассмотреть все деревья. Вдруг, да что-то случилось в лесу!
И случилось, и она увидела! Правда, в этот день только внимательному взгляду осень открывала своё незримое присутствие. Она показалась только тому, кто хотел её увидеть.
Осень словно только пробовала краски, только примерялась, сама сомневаясь: а пора ли, готова ли природа, не рано ли она пришла. Она словно только настраивала свой осенний инструмент увядания, но чуткая природа уже ловила эту забытую мелодию и послушно откликалась на неё.
Вот чуть приметно, всего на один тон, прижелтила берёза свою роскошную гриву, другая тоже, едва заметно, но подмешала горсть бурой бронзы в сочную листву. Чуть потемнела крона у рябины; осины, наоборот, светлее стали, словно побледнели, будто за ночь немного выцвели, иль вымокли под прошедшим с утра дождиком.
А вот и первая жёлтая прядка, совсем маленькая, с десяток соломенно-лимонных листиков, но робкой струйкой проявилась на молоденькой берёзе.
А там мелькнул пунцовым огоньком рябины лист, другой рубиновой серёжкой качнулся в кроне зелени, будто играл он с кем-то в прятки. А третий, один-единственный под ивой, лежал на голом мокром тротуаре печальный, одинокий.
Вот словно несколько монеток обронил рассеянный прохожий на асфальт — округлые листочки под берёзой — как новенькие меди пятачки почти забытых лет далёкой юности…
Ари любила осень. В каждой поре года она находила много чудесных моментов, но осень была особенной порой. Зима нравилась Ари торжественностью и ослепительной чистотой свежевыпавших снегов, таинственностью сказочных аллей и долгими гудящими метелями. Весна одаривала пробужденья радостью, звала надеждой или призрачной мечтой, цвела благоухающими майскими садами. А летом всё кипело жизнью, наливалось соком зрелости, гремело грозами, палило зноем.
Но только осень даровала щедро такую негу чувств, такой чудесный хоровод воспоминаний, мыслей, настроений, что Ари казалось, будто она попала на феерический природы бал. Её пленяли синева и мощь осеннего бездонья неба, и горы туч, гонимых ветром, и полыхающее буйство красок засыпающего леса. Её незримо чаровал своей волшебной красотой осенний каждый упавший лист. Ей нравилось бродить усыпанными золотой листвой тропинками по зыбкой лёгкой тени клёнов и осин, и растворяться в карнавале прощания.
Ари завораживали осенние, но такие яркие, последнего наряда, запоздалые цветы, ей нравилось смотреть, как листья, кораблики огня, плывут тихонько по течению реки, плывут, покачиваясь, и незаметно тают в дальнем повороте. Ей нравился сам воздух осени: в прозрачной мягкости, в дурмане соков увядающих цветов, в настое поздних горьких трав. И в тихих улочках витающий густой и сладко-терпкий аромат петуний с клумб, и, тонкой свежести, едва приметный аромат арбузов, и дух янтарных дынь с прилавков овощных палаток.
Ей нравился и ветер осени, и тишина, и сила глубины осенней зыби неба, и его незабываемая нежность. «Небес безутешная нежность…»
В раскрытую ладонь Ари неслышно опустился жёлтый лист — подарок осени. Он, маленький, несмелый, трогательный, скользнул откуда-то с берёзы, а она успела протянуть ладонь, как будто испугалась, что разобьётся, если упадёт он на асфальт.
Вдруг свежести волной прошёлся ветерок по лесу — жестяным шелестом заговорила крона у осины, качнулась тонкая рябинка, вся в алых гроздях, глухим шуршаньем отозвались кряжистые ивы.
«Сегодня пришла осень… Так, здравствуй, осень!.. И спасибо… что показала мне свой первый лик…» — Ари пошла тропинкой, заросшей крапивой, неся в руке, как золотистый огонёк, подаренный ей осенью листочек.
Сегодня пришла осень…
Валеев Марат
ОЗЕРО ДОЛГОЕ
Своенравный Иртыш, спрямляя себе путь, за тысячелетия течения местами отошёл на сотни метров от прежнего русла и проложил новое, оставив после себя намытый им высокий песчаный берег. Склоны его с годами стали покатыми и покрылись зарослями боярышника, осинника, черёмухи, джигиды, ежевики и хмеля.
Под старым берегом зеленеют обширные луга с кудрявыми ивовыми рощицами, с множеством пойменных озёр, среди которых и моё любимое Долгое. Этот красивый водоём с берегами, поросшими рогозом и тростником, с покачивающимися на лаковых зелёных листьях желтоглазыми кувшинками, в ширину имеет всего пару десятков метров, а протянулся параллельно Иртышу примерно на километр. Потому-то, видимо, и назвали озером Долгим, то есть — длинным.
Выглядит Долгое как речка, но таковым, конечно, не является, так как и начало его, и конец находятся в пределах видимости, особенно если смотреть с высокого правого берега, под которым и располагается иртышская пойма.
Озеро это неглубокое, всего метра два-три, но достаточно рыбное. В причудливых переплетениях водорослей Долгого водятся горбатые тёмноспинные окуни, краснопёрая сорога и серебристая плотва, золотистые караси и тускло-бронзовые лини. И, конечно же, щуки — отдельные экземпляры этих озёрных хищниц могут весить и два, и три килограмма.
И хотя в глубине жёлто-зеленоватых вод Иртыша таятся стерляди, язи, громадные лещи, случается и нельма, и клёв здесь практически всегда гарантированный, мне больше нравилась озёрная рыбалка. Здесь она выглядит настоящим поединком между человеком и осторожной рыбой — кто кого перехитрит. Сидеть на берегу или в лодке надо без излишнего шума и резких движений, так как рыба в прозрачной и весьма ограниченной акватории озера прекрасно всё слышит и видит и очень пуглива.
Если щука хватает живца, надо усмирить свой азарт и не вытаскивать жерлицу сразу, а терпеливо дождаться определённого момента, когда вдруг притопленный поплавок (у меня он обычно был вырезан из приличного куска белого пенопласта, и когда щука хватала наживку, проваливался под воду с негромким, но отчётливым звуком «бупп!») начинает быстро уходить вглубь и вбок, обычно куда-нибудь в гущу водорослей.
И лишь когда леска натягивается струной, а удилище начинает рваться из рук, вот тогда и приступаешь к борьбе с очень сильной хищницей, не желающей расставаться ни со своим завтраком, ни с уютным домом-озером.
И не всегда этот поединок заканчивается в пользу рыбака — щука может или порвать леску, или перекусить её острейшими зубами, а то и переломить конец ивового удилища.
Вот за такие переполненные адреналиновыми всплесками минуты я и любил рыбалку на озере Долгом, и потому хаживал на него куда чаще, чем на Иртыш.
Обычно шёл я на Долгое, до которого надо было шагать с километр, или поверх старого иртышского берега, или низом, между береговым склоном и тянущимися вдоль него огородами, по извилистой влажной тропинке, пересекающей бесчисленное множество негромко журчащих ручейков, заросли крушины и ивняка.
Отправлялся я из дома ранним прохладным июльским или августовским (самые лучшие для озёрной рыбалки месяцы) утром, когда заспанное солнце только-только начинало выкатываться из-за кромки горизонта и по всему селу стояла предрассветная тишина, нарушаемая лишь редким побрёхиванием собак да нестройным хором петухов, своим неутомимым и бодрым «Ку-ка-ре-ку!» возвещавших о начале нового дня.
С утра почти всегда было ещё безветренно, и уютно лежащее меж камышовых берегов Долгое ещё дремало, укрывшись лоскутным одеялом тумана. Но уже то там, то тут слышались громкие всплески, и по воде разбегались круги. Это у окуней и щук начинался утренний жор, и они гонялись за чебачками, да и порой за своими сродственниками поменьше, по всему озеру, иногда даже вылетая из воды и обрушиваясь на свои жертвы сверху.
Вот почему я и спешил на рыбалку пораньше: надо было успеть наловить сорожек, у которых в это время тоже был неплохой аппетит и которых ещё не распугали радостным визгом и громким бултыханьем в неостывшей даже за ночь тёплой воде набежавшие ближе часам к десяти-одиннадцати утра в купальные места озера ребятишки из села Пятерыжск, угнездившегося на высоком песчаном берегу Иртыша.
Снарядив изловленными живцами жерлицы (обычно пару штук), я аккуратно, по возможности бесшумно закидывал их в укромные и свободные от кувшинок уголки, под широкими листьями и между длинными стеблями которых могли стоять в засаде зубастые хищники. Ну, а главным надводным хищником в это время на озере, получалось, был я. Хотя, такова уж диалектика жизни: сорожки (да, это их местные жители называют чебаками) охотились в воде на всяких безобидных букашек; сорожек преследовали окуни да щуки. А уж им укорот наводил я — человек, повелитель природы, «язви его-то» — так обычно мило и беззлобно поругиваются коренные пятерыжцы, потомки прииртышских казаков, которых, кстати, также называют чебаками жители соседних сёл — за пристрастие к рыбной ловле.
Вот как затянулась преамбула моей, в общем-то, короткой истории, которую я всё собираюсь вам рассказать, да никак не доберусь до её сути. Но без подробного описания милого моему сердцу озера Долгое, которое и сейчас ещё мне порой снится, хотя уже прошло больше тридцати лет с того дня, когда я последний раз на нём рыбачил, у меня просто ничего не получится. Потому что я страстно желаю, чтобы и ты, дорогой читатель, тоже проникся тёплым чувством к этому замечательному прииртышскому водоёму.
Наконец вот оно, о чём я хотел вам поведать. Однажды я вот так же отправился на рыбалку. Ну, может быть, чуть позже обычного, когда солнце уже не просто застенчиво выглядывало из-за краешка горизонта, а уже смело встало во весь свой круглый рост и щедро испускало тёплые и ласковые лучи. И вот, когда я стал подходить к известному среди пятерыжцев месту озера, именуемому Красненьким песочком (бьющий в этом месте из крутого склона особенно мощный ключ натаскал на берег озера много железистого и оттого красноватого песка, образовавшего очень удобный для ныряния с него мыс), ещё издалека заметил, что вся округлая кромка песчаного мыса выглядит необычайно тёмной, почти чёрной.
Ничего не понимая, я даже ускорил шаг, стараясь всё же при этом не шуметь. И когда тропинка уже сворачивала к Красненькому песочку, до которого оставалось, может быть, метров пятнадцать, я своим, тогда ещё молодым и цепким взором, выхватил вот такую картину: всё полукружие обширного песчаного мыса у самой воды было плотно, как мухами, облеплено… раками!
Выложив свои клешни на песок, они смирненько сидели, если можно так сказать, плечо к плечу на мелководье и грелись в ласковых лучах ещё нежаркого солнца. И раков этих было, по меньшей мере, штук сто-сто пятьдесят. Конечно, если бы они мне позволили, я бы их пересчитал. Но при виде такой поразительной картины я от неожиданности уронил пустое ведро, с которым всегда ходил на рыбалку (и нередко возвращался домой с наполненным!). Чёртово ведро, гремя, покатилось вниз, к той самой клешнястой тёмной кайме. И песчаный мыс мгновенно взорвался: десятки раков одновременно шлепнули по воде перепончатыми хвостами и тут же стремительно исчезли в глубине озера.
Лишь помутившаяся и вспенившаяся у берега вода свидетельствовала, что мне всё это не привиделось: только что здесь сидели десятки раков и принимали солнечную ванну (а может, не просто грелись, а обсуждали на бережку какой-то очень важный для них вопрос — например, как пережить очередную зиму?). Больше ничего подобного я в своей жизни не видел. И это незабываемое и загадочное зрелище, которое до сих пор стоит у меня перед глазами, мне подарило моё любимое озеро Долгое.
Васильев Виктор
ПЕРВАЯ КАПЕЛЬ
Вот, кажется, и закончилась ещё одна суровая здешняя зима. Хотя она ещё и диктует свои условия: по утрам мороз ещё щиплет уши и нос, да нет-нет и запорошит нас свежим снегом, заставляя вновь взять в руки лопаты, поспешно убранные до следующей зимы. Но стоит лишь выглянуть солнышку, и всё живое преображается, мартовское светило уже не заглядывает к тебе в сапоги, а заставляет снять шапку. Вот и лес весь преобразился, расправил свои натруженные ветки, сбросившие снежный покров, они весело переговариваются между собой, с грустью вспоминая о своих погибших собратьях. Ноздреватый, но ещё колючий снег всё дальше и дальше отступает от стволов елей и сосен. Вот они стоят, словно окольцованные, — иллюзия такого брачного союза ещё долго продлится, но процесс уже пошёл.
Близится полдень, все ждут с нетерпением чего-то нового. И это случилось — первая капля, упавшая на отливину, будто молот ударил по наковальне, и тут уж началось. Первым заплакал застрех — капли одна за другой пустились в весенний водоворот.
Столетняя пихта, ещё с вечера украшенная морозцем в бисерный кафтан, вдруг ни с того ни с сего резко заплакала. Вмиг от былого бисерного наряда остался только мираж. Вот и пришла по-настоящему русская весенняя капель, влагой наполняющая землю. Земля с жадностью впитывает её, чтобы затем сторицей напоить весенние всходы. Всё в природе связано между собой: тепло и холод, влага и солнце, — каждый год повторяясь наперекор всему, как эта весенняя капель.
Журавлёв Сергей
МАРТ
Вот и март. Вчера кружился пушистый снег, ночью засияли звёзды, а под утро подморозило…
Утро.
Утро ослепляет золотистым горизонтом и бескрайностью голубого неба.
А снег?!
Под солнцем он искрится серебром и синеет под тенью деревьев.
А тишина?!
Тишина со звонким тиньканьем синицы уносится в прозрачное небо. Днём вдруг чувствуешь, что солнце не только светит, но и греет.
И душа мурлычет от этого великолепия. С каждым днём забирается солнце выше, и капель неустанно звенит о весне.
Март! Он нужен человеку как пробуждение, как начало жизни.
И в этот солнечный мартовский денёк я спрашиваю у себя: не приравнял ли понятие «жизнь» к «выживанию», есть ли место в ней наивным и светлым мечтаниям? И ещё мне хочется крикнуть: «Люди, проснитесь! Март на дворе!»
А впрочем, я этого так и не крикну, повинуясь негласным людским законам и испугавшись быть непонятым. Ведь мы такие правильные и важные, нам даже некогда остановиться и прислушаться к звукам марта.
Лад Людмила
ДОЖДЬ
Дождь. Каким же разным может быть дождь!
Один внезапный, шумный, летящий. Другой противный, нудный, нескончаемый. А третий капельный: кап-кап… и нет его. Четвёртый…
Но это всё обычные дожди. А бывает дождь совершенно фантастический и таинственный. И неважно, приходит он неспешно или внезапно и мощно. Этот дождь заполняет всё пространство не только от неба до земли, но и от края до края. Он окутывает дождевой пеленой всё, что попадается на его пути. Он слизывает своим прозрачным языком все пылинки с листвы, с травинок, с цветов, со скамеек, заборов…
Но самое удивительное — это его скольжение по оконным стёклам.
Дождевые струйки стремительно несутся по стеклу, сталкиваясь, сливаясь, изменяя траекторию движения, при этом продолжая свой неудержимый бег куда-то вниз.
От мощного потока воды невозможно оторвать взгляд. Это зрелище завораживает. А что может быть более потрясающим в дожде, как не эти водные узоры на стекольном холсте!? Даже не нужно иметь сильное воображение, чтобы разглядеть мгновенно меняющиеся причудливые дождевые картины. И не только те, что на самом стекле, но и те, что возникают в искажённом водой пространстве за окном. Очертания деревьев, домов, столбов теряют чёткие границы и, размываясь и искажаясь, создают неправдоподобный и потрясающий пейзаж.
Ещё загадочнее дождевые картины смотрятся поздним вечером или ночью, когда их эффект усиливается трепетанием света реклам и уличных фонарей.
Всё это будоражит, волнует, увлекает и невозможно оторваться от такого фантастического рисунка. А автор этого дивного волшебства — дождь, полный силы и неповторимого очарования дождь.
Людмилин Александр
СОЛОВЕЙЧИК-СОЛОВЕЙ
В детстве о соловьях я слышал, не особо ценя и понимая их пение. Ну, пташка, как и все птички. В юности же, в период влюблённости во всё, я услышал пение соловья совсем близко — и уже не путал его с другими птицами. Его переливы-трели уникальны, неподражаемы. Я насчитывал до семи-восьми отголосков. Он поёт самозабвенно. Особенно в вечерней тиши…
И слушаешь его затаённо, прикрыв глаза и распахнув душу. И кажется, трели его, лаская слух, оседают в уголках памяти. Действительно незабываемо! Тогда же во мне уверовалось, что не может соловейчик сесть с таким пением на сорное дерево. Непременно на берёзу или иву, растущую у речушки или по-над оврагом. Соловьи поют у нас с середины лета и вплоть до его конца. И пусть он поёт там, где ему любо… И в душе тоже…
Малыхина Виталина
Дата: 2018-09-13, просмотров: 1166.