Пошли мы с Лариком за берестой! В лесу чудо, диво дивное, снежная легенда. Сверху лес укутан снегом, а у подножий деревьев снегом только чуть припорошено и лёгкий мороз хранит снежное великолепие. Потянуло нас по звериным тропкам пройтись. Много у нас звериных тропок в лесу, по лёгкой пороше очень хорошо приметны тропки эти, гораздо лучше, чем летом. Ведут они через бор к лесным канавкам, вьются, огибая полянки, скрываются в частом березнячке. Часто пересекаются тропки, расходятся по разным направлениям и смысл у них совсем не тот, что у тропок людских. Водит лосей, кабанов, зайцев и косуль Лесной Хозяин, дирижёр лесной жизни. Так и мы с Лариком, решили слушать Лесного Хозяина и идти туда, куда он нас поведёт. Это совсем не трудно: нужно всего лишь услышать в себе созвучие лесу, как притяжение, которое лучше всякого компаса указывает нужное направление. Путь этот может быть извилист и причудлив, но он всегда самый лучший!

Вот так спустились мы с Лариком в низинку к лесной канавке, а всё для того, что хотел нам Лесной Хозяин показать крупного зайца-русака. Заяц, выскочив из-под густой ёлки, большими неспешными прыжками побежал от нас, перескочил поваленный ствол, осыпав бахрому снега и скрылся, мелькнув за кружевом заснеженных веток. Заяц бежал к лесной канавке; здесь был разлив и топкое место, канавка делилась на ручьи, струящиеся в березняке. В этих краях есть такое: высокие боровые гривы опушены кустарником, кустарник обрамляет влажные низины с березняком, переходящим в чернолесье. Это особый мир болотных лесов. Вот в этих-то лесах обычно много берёзовых останцов с растрёпанной корой и причудливым выражением; именно они и нужны были нам с Лариком. Но почему-то в этом месте болотистый лес, ровный и статный, был чист, здесь не было даже обычных выворотней. Мы пересекли рукава канавки, где по брёвнышку, где по корням, и встретилось нам ещё одно удивительное местечко — звериный водопой, скрытый под сенью густых кустов, но с моей стороны канавки было видно, как по бережку натоптано многочисленными лапками да копытами... Тут и переправа нам опять нашлась, чуть правее, а от водопоя звериная тропа вывела на высокий взгорок…

Тишина заснеженных сосновых лап шепнула нам в лицо. Здесь рос молодой сосновый лесок, весело обживающий небольшую гриву, и тропка наша уводила прямо под частые сосны, в сумрак, где не было снега. Дальше, за гривой, золотом плескались стволы высоких сосен, там начинался бор. Парящие в вечернем воздухе золотистые стволы, как мимолётные лучи скользящего зимнего солнца, увидели мы, прежде чем тропка скрылась в чаще. О, и что же хотел и здесь показать Хозяин? Вчерашнюю лежку кабанов, вырытые свежие траншейки, где отдыхали животные, защищенные от ветра и снегопада. Дальше тропка повела нас прямо к бору, и перед бором, в кустарнике, мы спугнули косулю с лёжки. Косуля убежала прямо перед нами, а то, что мы спугнули её, поняли по следам: с одной из сторон к лёжке подходили спокойные следы с отчетливым отпечатком копытец, а с другой стороны следы стремительно убегали, напоминая росчерк, оставленный животным. В бору было так много звериных дорог! Когда нога ступает на такую дорогу, появляется удивительное ощущение, оно плещется, как море, море радости и благости. Звериный путь — это соприкосновение с иным сознанием, которое слышат и которому подчиняются все животные. На звериной тропе растворяются мысли, погружённые в быстрый и мощный поток всеобъемлющего знания. Многочисленными тонкими нитями соединено это знание с живыми существами, пульсирующее, вибрирующее в каждой клетке, этими вибрациями знания наполнена лесная тишина и все лесные краски, звуки, отточенные формы стволов, веток, мха, засохших трав...

Очень сложен разговор всех живых существ в лесу, потому что лес — это единый организм, где всё сплетено потоками знания, информации, взаимодействия — потоками жизни. Звериные тропки в бору — это тоже потоки жизни. По бору проложены переходы от одних мест, интересных животным, к другим: от болота до болота, от болота к поляне и между полянами. Трепетны эти тропы, потому что, когда ступаешь на них, такое ощущение возникает, будто животные прошли совсем недавно. Влажная земля взбита и даже кое-где видны вмятинки следов. Такими вот тропами мы прошли через бор до большой всхолмлённой поляны, на которую все тропы будто стянулись вместе и превратились в одну широкую дорогу, уже по снегу сотворённую копытами кабанов и косуль. Дорога была пробита животными к большой картофельной куче и ямам с овощами, оставленными на поляне охотниками. Что тут творилось! Снег вокруг кучи и ям был взбит и вытоптан так, как будто ночи напролёт некие диковинные существа устраивали здесь безудержные пляски! В отсутствие охотников поляна явно была и столовой, и домом для многих животных, устроивших многочисленные лёжки под молодыми соснами. Нижние густые ветви сосен опускались прямо до земли, закрывая доступ снегу, что явно нравилось животным. Множество лёжек косуль мы с Лариком обнаружили и по гребню поляны, на её границе с высоким болотным лесом. А вот дальше тропа от большой поляны вела к поляне другой, поменьше. Тропой пользовались очень часто, по ней ходили явно стадом, это была такая служебная тропа, и в чём заключался секрет, тоже очень скоро обнаружилось. Тропа была короткой; быстро вывела она нас к канавке у меньшей поляны, в густые заросли чёрной ольхи и тальника. Канавка служила разделом между густым болотистым лесом справа от нас и поляной слева. У канавки тропа и не думала заканчиваться, такая же натоптанная, она огибала поляну, полностью скрытая зарослями. Это была кабанья тропа. Что же здесь делали звери? Ещё только на подходе к поляне — в зарослях у канавки, кабаны сразу понимали, есть ли в засидке у края поляны люди с ружьями. Осторожные животные совершали всем стадом обход поляны, невидимые в зарослях, и, если людей всё-таки не было, выходили на поляну и лакомились оставленной здесь кукурузой. Если же охотники сидели в засидке, кабаны спокойно уходили в заболоченный лес справа, также скрытые зарослями, где во влажной, рыхлой, легко разрываемой даже из-под снега земле можно было найти корешки и личинок.

И мы с Лариком, также скрытые зарослями, долго разглядывали и широкую кабанью тропу, и болотный лес… А лес тихо и вкрадчиво подбирался к поляне. Снег легко лежал на бурой земле, как пушистые ресницы, прикрывающие удивлённые глаза болотных бочажинок и разливов... Снег осыпался с веток, мерцал белыми птицами там, впереди. По кабаньей дорожке мы с Лариком почти обогнули поляну и вышли опять в бор... Рядом была дорога, а у дороги, в том месте, где мы никак не ожидали, Лесной Хозяин приготовил нам подарок: засохшую берёзину с отличной берестой.

МНИМЫЕ ОСТРОВА

Совсем неслышно осыпается с деревьев снег. Лёгкие снежинки и крупинки снега падают вниз, но от своей невесомости парят в морозном воздухе, тихонько улетая к земле. Кабаний остров, на который мы часто ходим за еловой смолой, качает головами больших елей из снежной задумчивой дымки. Ели почему-то любят долбить дятлы. Сначала мы не понимали, почему стволы некоторых вполне здравствующих елей бесцеремонно расцарапаны и разворочены совсем не высоко от земли, на высоте человеческого роста, а некоторые и от подножия, пока не увидели дятла, долбящего ель. Деревья старательно заливают терпкой смолой пораненные места, смола целыми потоками стекает по коре и застывает сначала как бы засахаренными, а потом прозрачными желваками. На Кабаньем много таких елей, высоких, мощных, раскидистых и любимых дятлами. Кабаний вообще удивительный остров. Это почти единственное место в округе, где растёт орешник. Вот и сегодня я опять захожу под сень еловых стражей и, минуя их, попадаю на поляну с орешником. Это, конечно, не поляна, потому что орешник растёт среди высоких деревьев — осин, берёз и чёрной ольхи, но деревья, как будто разбросанные по небольшому пространству, расположены настолько редко, что всё это место напоминает шахматное государство, где пустые клеточки заснеженных прогалин чередуются с четкими галочками орешниковых кустов. Орешник рождает умиротворение.

Я иду по лисьему следу, уже присыпанному снежком, вглубь орешника и дальше, на болото. У старого лесного трона, расщеплённого бурей елового пня-останца, лисий след ныряет в дыру между корнями, потом выходит наружу, топчется и уводит дальше... Старые следы куниц временами пересекают лисью дорожку. Все следы стремятся сойтись к тому месту, где, я знаю, в просвете чёрной ольхи и старых берез, Кабаний остров, окружённый болотом, отрезан от болота стремительными стрелами лесных канавок. Здесь пересекаются три канавки, уводящие по разным направлениям в болото, и по ним, как по аллеям, рассыпаны пути следов и следочков. По заснеженному крепкому льду лесных канавок, ручьев и ручейков любят зимой ходить разными путями животные. Видно, что куницы просто огибают остров по одной из канавок, лисы ходят дальше в болото и на другие острова, выдры используют канавки для временных коротких перебежек. А вот следов косуль, которые я наблюдала здесь ранее, сейчас не видно, не ходили здесь по снегу и кабаны. Я решаю пройти по канавке, уводящей вперёд от Кабаньего острова, дальше в болото, к виднеющимся за ольховым лесом другим островам. Очень хочется посмотреть, что же там. Каждый остров или полуостров на болоте — это особый мир, и мне хочется найти ещё какой-нибудь интересный остров, понять его жизнь хоть чуть-чуть. Болотные острова, как изюминки жизни, они помогают прочитать изнутри всю эту скрытую и часто неприметную летопись нашего озёрного края, где большое озеро, пойменные леса и болота слиты воедино.

Светел мир зимнего болота. Вода замерзла, и между болотными кочками хорошо видны белые извилистые дороги: застывшие разливы и ручьи, по которым удобно ходить.

Берёзовые останцы-чудики весело машут мне лоскутами растрёпанной коры. Растущая вдоль канавки чёрная ольха провожает меня, внимательно смотрит вслед, охраняя мой путь. Следочки выдры недолго бегут со мною рядом, скоро и сама канавка теряется среди кочек. Болото очень разное, но рассмотреть его хорошенько удаётся только зимой. Когда находишься в одном потоке с природой, то ничего не страшно, если, конечно, специально не вспоминать свои страхи. Просто ты знаешь, что твой путь безопасен, а если куда идти не нужно, то туда как будто что-то не пускает, останавливает. Очень занятно бывает наблюдать за собой, как на Природе всё тело, сознание, душа сами собой начинают настраиваться на волны окружающего пространства, встраиваются в поток тонкой и разнообразнейшей информации. И очень хочется научиться ей доверять.

На одном и том же болоте есть совсем открытые места, летом залитые водой, есть моховые пространства, поросшие низенькими чахлыми сосенками, есть болотные березняки с травяными кочками, осоками, тростником и багульником, есть полосы чистых черноольховых зарослей и, наконец, есть пересекающие всё болото в разных направлениях гривы смешанного болотного леса. Вот эти-то гривы, хорошо заметные на болоте, часто вводят в заблуждение. Издали кажется, особенно если в такой лесной полосе есть сосны, что там приютился очередной остров, но, только подойдя поближе, видишь, что это и не остров вовсе, а просто лес, выросший на болоте среди тростника, осок, мелкой ивы и глубоких бочажин. В этом лесу почти первобытная тишина; высокие тонкие сосны, берёзы, осины и ольха растут здесь часто, беспорядочно, как будто стремятся надышаться жизнью. Деревья растут на высоких кочках, естественные для такого места буреломы и завалы создают фантастическую и кажущуюся мрачной картину. Лес как будто отпугивает. Но на самом деле этот лес трогателен в своём стремлении к жизни, прекрасен и чист. Высоко-высоко в сомкнувшихся кронах сосен и берёз поёт ветер, жёлтый тростник подхватывает эту песню, его шорох как звон невидимых колокольчиков... Где-то скрипит старая, мудрая сосна. Там, где растёт эта сосна, самое сухое место, небольшой пупырь твёрдой земли. Скрип и шорох, тягучие порывы ветра, тишина, потом опять волны шороха и тихих, почти неслышимых звуков. Так разговаривает болотный лес. Сейчас по нему можно пройти, обойти завалы и буреломы. Следов животных в этом лесу почти не видно, они обходят его стороной, по болоту. Только одинокий лисий след, мелькнув у опушки в тростнике, неуверенно уводит вглубь, но потом возвращается снова к опушке и в болотный открытый березняк. Животные знают, что лес, кажущийся издалека островом — не остров, слишком в нём сыро и мокро. Только кочки, на которых растут деревья, да вода между ними… Здесь не устроить лёжку, нет и корма для копытных.

Таких непроходимых полосок мокрого леса много на болоте; спутать их с островами можно по наличию сосен. Но всё же отличить лес от острова можно, если внимательно приглядеться.

На островах, как правило, всегда есть деревья старые и мощные, растут они скорее группами и встречаются ели. В полосках болотного леса все деревья стройные, высокие и, даже если лес густой, хаотично разбросанные и часто разреженные ели там никогда не растут. Лес в некоторых местах постепенно переходит через кустарник в болото, острова отделены от болота либо глубокими топями и канавами, либо резкой сменой растительности.

Призрачны и привлекательны издали эти мнимые острова, будто летящие над болотом, удивительно побыть на таком вот мнимом острове болотного леса, послушать музыку его тростника, нежное пение ветра в кронах.

Так и я, уйдя от прочного Кабаньего острова вперёд, обошла один мнимый остров, и замаячили вдали снова кроны высоких сосен. Только уж издали было понятно, что это тоже кусочек болотного леса. Подошла я поближе и к этому лесу, к самым высоким соснам… Только тут, за тростником, как за высоким забором, не был виден этот ещё один новый мир. Постояла я под сосной, посмотрела на вечереющее небо, на застывшие пёрышки рябристых туч и бледно-голубые оконца неба и поняла, что пора и назад… На Кабаньем меня встретили высокие ели и ольха у канавки, под корнями-контрфорсами осыпался снег и получилась пещерка. Тёплым, уютным показался суровый Кабаний остров. Ну что ж, на другие острова я дойду потом, они меня ещё ждут…

ВОЛК

Хотели мы «наше» болото проведать, да не получилось: вокруг всего нашего нежного, уютного, небольшого болота были выставлены красные флажки, а на той дорожке, по которой мы любили заходить на болото и разглядывать следы, стояло с десяток машин… По большой дороге важно расхаживали и покуривали люди с карабинами в ярких оранжевых жилетах. Почему-то от этих вооружённых мужчин не было ощущения защиты и мужества. Скорее наоборот. Грубая сила. Хозяйкина Грива лохматилась вдали щёточкой своих сосен, было в этих соснах, застывших на морозе, что-то трогательное и жалобное. Болото насторожилось, съёжилось и замерло, ему было больно. Болото любили самые разные звери: в центре болота, в непроходимом месте у гривы, жили бобры, окраины болота, поросшие березняком, были излюбленными местами для лёжек и кормежки лосей, кабанов и косуль. А зимой, вслед за кабанами и косулями, сюда стали наведываться волки. Вечером же я услышала разговор, что будто бы в лесной деревне Пырсте собака пропала, поэтому решили, что это дело волков и организовали на них облаву. Странным всё это показалось: снега почти нет, кабанов и косуль хоть пруд пруди, потому что пищи для них достаточно и она досягаема — стало быть, и пищи для волков тоже много. Поскольку облава была на праздники, и народу множество прибыло пришлого, подумалось, что скорее загон этот волчий организован больше для людской забавы. Как-то от этого совсем грустно стало. Нежный мир «нашего» болота был любим всем сердцем, мы знали его заповедные уголки, его маленькие тайны. Дикие звери есть дикие звери, жизнь их Природой управляется и подвластна её воле, кто кого съел, кто жив остался, а кто умер в морозы от голода… Но никогда не понять мне охоту человека на животных ради забавы, да ещё из машин или с лесных дорожек. Приехали, даже в лесу толком не побывав, потолкались на дороге или на опушке, напакостили и уехали водку пить… А после них место как осквернённое и звери долго не появляются.

Расстроенная, на следующий день я попала на светлую речку Пимжу, прошлась по её притоку, постояла у большой бобриной плотины, с которой, несмотря на сильный мороз, стекали, бормоча и перекликаясь, струи холодной воды. В них замерзла синева зимнего неба и оттого струи казались синими. Там, вдали, за косым мыском леса, за сосновыми борами, жили потревоженное болото и Хозяйкина Грива. И во всей этой стылой дали, в прозрачных отзвуках лесов было будто растворено дыхание Лесного Бога, защитника и вершителя судеб мест, растений и животных… Кто он такой? Не важно, есть или нет его зримый образ, просто он есть, как часть Мироздания, часть одной-единственной Высшей и неподвластной нам силы. Сердце просило за этот хрупкий мир, чтобы охота ради забавы не состоялась, чтобы вожак сумел увести волков из облавы, а волки не подходили бы и близко к поселениям людей… Морозное солнце загорелось ярко перед закатом и стало таять, как леденец, за черноольховым леском, когда я собралась наконец домой. Облавы около «нашего» болота как будто и не было, как будто это всё приснилось. Не было машин, и только за поворотом дороги замёрзшие охотники сматывали остатки флажков. Почему-то стало ясно, что волки ушли, и ушли ещё до облавы, только-только почуяв скопление людей, а скорее всего, ушёл один-единственный волк, живший отдельно от стаи, для которого «наше» болото было «кормовой базой» и убежищем.

В эти дни сильные ударили морозы, да ещё и с боковым, пронзительным ветром. Почти смеркалось, когда я всё-таки собралась за берестой в лес. День угасал быстро, уже очень скоро на западе разлилась прозрачно-жёлтая, как янтарь, полоска вечерней зари. Воздух сгустился, зимняя лазурь неба стала изнутри наливаться тёмно-синим, и на этом стылом небесном куполе ясно обозначилась бледная половинка месяца. Болото по обе стороны дороги совсем замёрзло. А я решила пройти не на «наше» болото, а в сторону Ястребного озера — к самому озеру, берега которого доступны только в морозы. В болотном березняке, выходившем к озеру, было много коры: меня встречали самые настоящие «чудики», останцы погибших берёз; кора на них лопалась от перепадов температуры и отслаивалась крупными свитками. Целые стволы и пни казались мохнатыми. От этого болотный лес оживал и виделся населенным самыми разными диковинными существами. Между березами — ровная белая гладь, кое-где тронутая кочками: то застыла вода. Идти было интересно и легко. Насобирав рюкзак коры, я стала разглядывать следы. Тут-то мне и стало понятно, куда же ушёл «болотный» волк: крупные следы зверя, опущенные игольчатым инеем, уходили цепочкой к Ястребному. След был старый, даже не вчерашний, но мне стало не по себе. Наверное, зверь схоронился сначала совсем «под боком» у облавы, переждал, а потом отправился через Ястребное на дальние болота. Я пошла по следу, и очень скоро в зарослях почти у самого берега мне встретились ещё цепочки волчьих следов, но уже более свежие. Волчьи следы всегда пересекали следы других зверей: зайцев, копытных и лисиц, крутились рядом.

Скоро блеснула чистая полоска замёрзшего озера. Лес становился всё реже, берёзы расступились, открывая белое пространство, обрамлённое болотами и лесами. Вот оно, Ястребное. Чёрная ольха обозначала озёрный ближний берег, зыбкий переход от болота к озеру. Летом к нему не подойти — не подойти к огромной бобриной хате у самой воды… На другом берегу озера, в быстро наступивших сумерках светились белые крыши далёкого хутора, слышно было, как на хуторе заливались-лаяли собаки. Их звонкий лай долетал до моего берега уже эхом, эхо гасло в глухой, холодной тишине. Тишина гасила звуки, гасила краски, лес за моей спиной погружался в сумрак. Морозное пространство обнимало за плечи и одновременно жило внутри меня, как будто искрясь звёздами. Я хотела пройти к бобриной хате, но по какому-то наитию вдруг замерла, остановилась, так и не успев выйти на открытое место. Там, на озере, на нежном, голубоватом вечернем льду, казался неподвижным тёмно-серый силуэт. Это было животное, но не собака и не лиса, и не копытное. Животное пересекало озеро со стороны открытого болота на другом берегу, оставив сбоку хутор, где его обнаружили собаки; наши с ним пути не пересекались. Животное шло параллельно и навстречу мне, в заросли частого кустарника и ольхи, находившиеся левее моего пути, но почуяв и заметив меня гораздо раньше, чем я его, село неподвижно и стало всматриваться. От этого взгляда я и остановилась интуитивно… Какое-то время мы смотрели издалека друг на друга, затем животное продолжило свой переход по льду. В движении можно было хорошо рассмотреть его: это был серый, пушистый хищник с большим хвостом, хвост палкой плыл позади него и, казалось, подметал лёд. Но стоило мне выйти из оцепенения и достать фотоаппарат, как животное сразу же перешло с шага на бег: оно не то чтобы побежало, а, скорее, поплыло по белой глади озера стелющимися длинными прыжками. От этого движения захватывало дух, настолько оно было совершенно и красиво. Вне всяких сомнений, это был самый настоящий волк. Тот ли самый, пригрезившийся мне ранее на «нашем» болоте и тот, на которого охотились, чьи следы я только что видела среди берёз — не знаю… И несмотря на то, что волк явно убегал, мне снова стало не по себе. Очень сложно описать это ощущение. Страха не было вовсе, но было явственное ощущение опасности, какое-то неясное, смутное сознание присутствия дикого зверя проникало в мою душу и смущало её. Как-то всё было так, как в одном глубоком глотке: бездна озёрного простора и неба, вкрадчивый сумрак болотного леса и существо, бывшее со всем этим на одной волне, чуявшее и чувствующее в миллионы раз лучше меня, саму ткань, тончайшие струны слитого с ним пространства. Я поняла, что мне нужно уходить… Повернувшись к озеру спиной, я быстро пошла обратно, к дороге, не оглядываясь назад. Лес посмеялся в свою бороду, не причастный ни к чему и отрешённый, да берёзовые «чудики» проводили меня своим внимательным взором…

ЛИСЬЕ

Рассвет

Задолго до восхода озёрные дали наполняются прозрачным светом утренней зари, тончайшими, опаловыми оттенками светятся небо и вода… Но когда близится восход, на востоке сиреневый свет теплеет, как будто изнутри, зажигается ясным пламенем встающего солнца. Скрытое завесой и прохладой отступающей ночи, ещё не умея сиять, пламя солнца ровно растекается по небу… А там, где встанет солнце, наливается сгусток жёлтого света, подобный текучей прозрачной смоле.

Солнечный ветер

Восход солнца начинается солнечным ветром. Когда ещё не видно светила, уже открывается с востока солнечная дорожка, и, если идти по ней навстречу восходу, попадаешь в поток солнечного ветра. Лучи ещё не вставшего солнца мягкой и благодатной рекой льются в пространство почти горизонтально, омывая светлой позолотой мохнатые сосенки.

Но вот быстро встаёт солнце, и дорожка солнечных лучей поднимается, становится почти ослепительно сияющей и уходит ввысь, солнечный ветер рассеивается в чистой лазури утреннего неба.

Соловьиное место

У протоки есть небольшие, укромные заводи, которые трудно заметить: издалека они кажутся зарослями кустов и ив. Но на самом деле, заводи уже давно превратились в небольшие болотца, часто с зеркалами воды, отделённые от протоки тростником, а от берега кустами и ивами. Болотца с весной нарядные, на них цветёт калужница, от её золотистого весёлого цвета болотца кажутся посыпанными радостью. Прячутся эти болотца от чужого глаза. Только люди сюда не ходят: незачем; а укромные эти места служат тайными выходами звериных троп к водопою, да любят эти места соловьи. В сплетениях тальника, малинника и черемухи устраивают соловьи свои гнёзда, а у самой воды дремлют старые ивы, слушая соловьиные песни. Молодая крапива ещё нежна и приветлива. К водопою приходят по своим тропам косули из леса, что на крутом косогоре, и одна из троп уводит к воде через малинник прямо под душистый цвет черёмухи...

Восход. Песни соловьёв громко и так прекрасно перекликаются с тишиной. Что-то уже неуловимо изменилось, наверное, это ушла ночь, оставив до прихода дня своё сырое, душистое дыхание... Нечаянный луч только что взошедшего солнца быстрой стрелой скользнул и исчез в соловьиных зарослях, зажёг цвет калужницы и посыпал светлым золотом молодые листья черёмух.

Майская протока

Вода в протоке синяя-синяя. Какая же она разная! Вчера был ветер, гнал по протоке упругие буруны волн. Протока сжалась, как упругая стрела, и летела, пущенная к озеру. Сегодня тихо. И на воде лишь лёгкая рябь. Протока задумчивая, тихая, открытая простору, сегодня она кажется шире, чем вчерашним ветреным днём... Облака застыли в ней, всё раздумывая, не пристать ли к берегу... Вечереет. Со всех сторон слышатся голоса разных птиц, а берега, всё же нагретые солнцем, с только пробуждающейся травой пахнут так пряно и душисто. Наверное, ещё ароматами прошлого лета. Рыба начинает играть. В заводи то и дело на поверхности появляются и исчезают круги. Эту игру рыбы давно стерегут маленькие стремительные чайки, парящие над протокой. Они то камнем падают вниз, то на бреющем полёте почти касаются воды, ловя рыбу. И всегда раздаётся громкий всплеск, довольная чайка уносится с добычей.

Ветер сегодня чуть теплее, он не такой колючий и острый, и его мало... Можно сказать, почти безветрие, погружающее вечер в мягкое, ленивое небытие сумерек. Весна не торопится, не хочет она спешить в этом году, но её время всё-таки пришло, она всё равно явственна и прекрасна. Потихонечку, нежными мазками жёлтой болотной калужницы да весёлым узором серёжек и свежих, ещё не раскрывшихся вполне листочков напоминает она о своём явлении.

...А к нам плывёт гость, одинокий лебедь, белый цветок на ряби воды. Мы долго наблюдаем за ним, за его грациозными движениями, за его неторопливым дрейфом по протоке. Лебедь выгибает шею, распускает сложенные крылья... В конце концов он взлетает, разбежавшись по мелким волнам и скоро пропадает в сумеречных далях, в вечернем воздухе...

У старой ивы

Иногда я навещаю одну из старых ив, живущих на берегу протоки. Живёт эта ива в одном из укромных уголков. Сейчас, весной, к дереву легко подойти по лугу, пока лето не скрыло путь к ней высокой крапивой и иван-чаем, переплетёнными луговыми травами да малинником. Ива живёт у самой воды, в окружении своих ровесниц, таких же старых ив. Ствол её не далеко от земли когда-то разделился на три и получился трезубец, уносящий вверх мощные извилистые стволы. К дереву по старости лет присоседились разные жители. На стволах вырос мох, а на самой развилке трезубца приютилась юная рябинка. Маленькое дупло уютно использовал чистотел, а крыжовник мягко пригрел подножие старого дерева. Старостью ивы воспользовался и трутовик, питаясь сердцевиной стволов и постепенно губя дерево... Но ива ещё жива, мощна; далеко наверху, в высоте неба, зеленеет её раскидистая крона. У ивы пахнет водой и болотными травами, лишь изредка ветерок принесёт с протоки запах свежести, рыбы, далёких озёрных просторов.

Это место в Лисьем щедрó дарами природы. Под ивами много чёрной смородины, у протоки на лугах можно уже собирать щавель, очень душистый и ароматный в супе, можно найти для вкусного напитка молодые метёлки иван-чая, листья земляники, побеги малины. Земляника и щавель здесь часто растут прямо на одной кочке. Приветливый сосновый лес на крутом берегу подарит свежие смолистые побеги сосен... В лесу совсем другие запахи охватывают своими душистыми потоками: разогретой смолы и чабреца, которым укрыты крутые сухие косогоры. Лес ещё только добирается до них, выслав вперёд кораблики нежных молоденьких сосенок.