Связь между словом и чувством – камень преткновения не только для психологии и лингвистики, но и для современной философии. Так, согласно Л. Витгенштейну, нельзя овладеть психологическими понятиями лишь на собственном опыте. Например, понимать, что тебе больно, можно лишь научившись конвенциональному употреблению слова «боль».

Центральное противоречие в теории Вежбицкой заключается в том, что она отстаивает «психологическое единство» человечества, доказывая существование семантических универсалий, но демонстрирует при этом, что субъективный опыт представителей разных культур описывается на языке универсалий по-разному.

Что мы имеем в виду, когда говорим: «Мне грустно», «Я боюсь» или «Ты меня разозлил»? Казалось бы, ответ очевиден: мы обозначаем так свои эмоции, которые испытываем независимо от того, говорим о них или нет. Не тут-то было! Оказывается, современная наука ставит такую точку зрения под вопрос.

Знаменитый польский лингвист Анна Вежбицкая разработала метод семантических универсалий, позволяющий описать многообразие субъективного опыта при помощи ограниченного набора единиц (я, ты, нечто, этот, хороший, хотеть, из-за и др.). Эти единицы, представленные во всех языках мира, составляют семантический метаязык, на который можно «перевести» выражение, сформулированное на любом конкретном языке. Что, если описать таким образом человеческие эмоции? Сопоставив английское слово «sadness» и русские слова «грусть» и «печаль», английское «anger» и русское «гнев», Вежбицкая показала, что эти слова не эквивалентны по своему значению. Когда англичанин говорит, что испытывает «sadness», он имеет в виду не то же самое, что русский, который говорит, что испытывает «грусть»!

Если эмоции по-разному описываются на языке семантических универсалий, значит, сами они не являются универсальными, т. е. представители разных культур испытывают их по-разному. По мнению Вежбицкой, эмоции нельзя идентифицировать без помощи слов, а слова всегда принадлежат какой-то конкретной культуре.

С точки зрения теории речевой деятельности слово не «присоединяется» к «готовому» чувству или мысли лишь для того, чтобы их обозначить. Скорее слово – это культурная рамка, формирующая чувство или мысль в ходе их обозначения. При помощи слов мы также упорядочиваем субъективный опыт, делая его более доступным сознательному контролю. Поэтому неспособность вербализовать эмоции (алекситимия) сопровождается нарушением их регуляции.

Был ли прав Бенджамин Уорф?

Бенджамин Ли Уорф не имел научной степени в лингвистике, однако современники считали его выдающимся специалистом по языкам американских индейцев. Работая в страховой компании, Уорф изучил эти языки во время своих многочисленных поездок. Он прослушал в Йельском университете лекции Э. Сепира, который впоследствии всячески поддерживал его исследования.

В ходе развития любая высшая структура реорганизует и подчиняет себе низшие. Если вы уже научились читать, вам крайне сложно будет воспринять этот текст как совокупность ничего не значащих крючков. По мнению Л. С. Выготского, слово является не источником развития психики, а его венцом. Значит, овладев языком, мы уже не можем мыслить как бессловесные существа.

Согласно гипотезе лингвистической относительности, восприятие, мышление и даже эмоции человека определяются структурой языка, на котором он говорит. Связь между мышлением и языком подчеркивали многие ученые XIX и XX веков, включая В. фон Гумбольдта, Ф. Боаса и Э. Сепира, однако в первую очередь идея лингвистической относительности (принцип лингвистического релятивизма) ассоциируется с именем американца Бенджамина Ли Уорфа (1897–1941).

Изучая языки коренных американцев (в частности, язык хопи), Уорф пришел к выводу, что человек выделяет в мире явлений те или иные категории не потому, что они самоочевидны, а потому, что они «навязываются» ему языком. Например, русский или английский язык позволяет представить процессы как объекты: словосочетания «пять дней» или «пять шагов» строятся по аналогии с конструкцией «пять яблок». Язык хопи такого не позволяет: с обозначениями процессов в нем сочетаются только порядковые, а не количественные числительные («пятый шаг», «десятый день»). Поэтому, согласно Уорфу, индейцы хопи воспринимают отрезки времени как повторные воплощения одной сущности: десятый день – это десятое повторение одного и того же дня. Отсюда – циклическое восприятие времени, мифы и ритуалы, в которых индейцы вновь и вновь разыгрывают одни и те же события.

Многие ученые (Э. Малотки, Э. Лннеберг, С. Пинкер и др.) ставили под сомнение выводы Уорфа и факты, на которые он ссылался. Другие (Дж. Лакофф, С. Левинсон, Дж. Люси) придерживаются мягкой версии гипотезы, утверждая, что язык влияет на мышление, но в ограниченной степени.

С точки зрения деятельностного подхода в психолингвистике в формах языка закрепляются формы предметной деятельности. Хотя психические процессы опосредуются языком (речью), за различиями в психологии представителей разных культур стоят не разные языки, а разные условия предметной деятельности.

Как «работает» психика

«Хитрость» разума

Благодаря знаковой деятельности человек может познавать объекты, недоступные его прямому наблюдению (например, изучать черные дыры). Но даже прямое наблюдение объекта опосредуется его значением: мы воспринимаем мир «сквозь призму» форм возможного взаимодействия с ним.

В качестве психологических орудий могут выступать не только знаки и сенсомоторные схемы, но также знания, убеждения, мифы и даже научные теории. Так, для ученого орудием восприятия и анализа данных является теория, которой он придерживается.

Когда слепой человек «ощупывает» при помощи палки дорогу, его ощущения локализуются на конце палки, а не в пальцах руки. В этом есть смысл: чем меньше человек обращает внимание на палку, тем лучше он может концентрироваться на восприятии дороги. Любое орудие нашей деятельности и любое средство восприятия лучше работают тогда, когда мы их не замечаем: например, мы не должны замечать стекол очков, когда читаем книгу, или тяжести молотка, когда забиваем гвоздь. Пока мы учимся использовать орудие, оно должно быть объектом нашего сознания. Но когда мы действуем при помощи орудия, оно должно быть проводником нашей активности, незаметным для нашего взгляда. Если водитель будет думать о том, какие нажимать педали, он не сможет следить за дорогой.

Человеческий разум использует в своей деятельности различные средства или орудия: в этом, как говорил Г. В. Ф. Гегель, заключается его «хитрость». Деятельность нашего разума опосредуется не только внешними, но и внутренними орудиями: слепой правильно использует палку потому, что образ ее возможных движений включен в схему движений его руки (внутренним, психологическим орудием в данном случае будет сенсомоторная схема).

Согласно теории интериоризации, по мере развития психики опора на внутренние орудия возрастает. При этом универсальным орудием психики становится знак. Чтобы правильно употреблять знаки (например, слова родного языка), нужно овладеть их значениями. Хотя психологи разных школ по-разному отвечают на вопрос о том, в какой форме психика хранит информацию о значениях, большинство согласится с тем, что значение отражает возможную активность человека по отношению к предмету (например, чашка – это то, из чего можно пить). Знаковая деятельность позволяет нам не только общаться друг с другом и познавать реальность, но и управлять собственными психическими функциями.

Эффект многоножки

Наиболее известным способом дезавтоматизации психических процессов является парадоксальная интенция. Например, чтобы избавиться от навязчивого повторения какого-либо действия, человек должен начать выполнять его произвольно. В результате болезненный симптом дезавтоматизируется и может исчезнуть.

Эффект многоножки иногда называют феноменом «зонда». Если палка в руке слепого, являющаяся средством его восприятия, ведет себя непредсказуемым образом (например, ломается), человек тут же переключает на нее внимание. Это называется объективацией «зонда». Объективироваться могут и внутренние средства психики (например, речь).

Если на полу в комнате положить доску, каждый из нас легко сможет по ней пройти. А если точно такая же доска будет перекинута над пропастью? Из-за естественной боязни высоты человек будет избыточно контролировать движения своего тела. В результате ему будет труднее поддерживать равновесие, и он может вообще не пройти по этой доске! Обычно мы поддерживаем равновесие непроизвольно: это автоматизированный навык. Но стоит ввести его в зону сознательного контроля, и он сразу же даст сбой. Даже великий скрипач может запнуться, если подумает о том, что в настоящий момент делают его пальцы.

В психологии этот эффект связывают с историей о многоножке, которая не смогла двинуться с места, когда задумалась о движениях своих ног. Чтобы нарушить автоматизированный процесс, нужно ввести его в зону сознательного контроля. Пока процесс формируется (например, когда мы овладеваем каким-либо орудием), мы контролируем его сознательно. Обучаясь игре на фортепьяно, мы можем вслух произносить названия нот, соотнося их с пальцами и клавишами. Затем от внешнего опосредования мы переходим к внутреннему. При этом доля сознательного контроля существенно уменьшается, процесс становится автоматизированным: пианист играет музыку, а не нажимает клавиши. Хотя функция по-прежнему является опосредованной, средства ее выполнения (психологические орудия) перестают быть доступными сознанию. Переключить внимание на средство возможно, но при этом произойдет смена актуального процесса: например, если мы начнем разглядывать шрифт, мы перестанем понимать текст.

Эта особенность автоматизированных процессов используется в психотерапии. Так, чтобы разрушить действие дисфункциональной установки, нужно обучиться отслеживать (осознавать) ее проявления.