Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

В последние десятилетия XX в. в антропологии, как и в других соци­альных науках, произошел существенный сдвиг в отношении целей и стиля теоретических построений по сравнению не только с периодом их первоначального становления, но и с 1960-ми гг. Причины измене­ний были обусловлены совпадением во времени двух классов факторов. Во-первых, после Второй мировой войны начинается цепь серьезных геополитических изменений, для объяснения и прогнозирования ко­торых имеющиеся социально-научные теории оказались недостаточ­ными. Во-вторых, сомнению начали подвергаться наличные средства описания социальной и культурной реальности: новые научные факты перестали укладываться в рамки ранее сложившегося понятийного ап­парата. Одновременное действие этих групп факторов побудило пред­ставителей социальных наук говорить об их кризисном состоянии и определять пути выхода из него.

Был предпринят целый ряд попыток переориентировать предметную область в новом направлении, например перейти от макроуровня рас­смотрения социальных и культурных феноменов к их микроанализу; от социетально-институциональных объектов к событиям повседнев­ной жизни; от изучения общества и культуры по отдельности к теоре­тическому объединению социологических и антропологических позна­вательных стратегий. Стали меняться и исследовательские объекты: от общества, культуры «в целом», от отдельных институтов внимание переключается на социальные и культурные проблемы.

Развитие современной антропологии обусловлено стремлением решить центральную проблему: какими должны быть адекватные репрезентации социокультурной реальности в подвижных условиях повседневной жиз­ни. Причем речь идет не только о научном дискурсе. Обращение к соци­ально значимым проблемам означает, что полученные в исследованиях результаты должны использоваться в прикладных целях, а также представ­ляться широкой публике в ходе решения актуальной в эпоху интенсифи­кации межкультурных коммуникаций задачи — массового просвещения. Соответственно речь идет о погружении антропологии в более широкий политический, исторический, философский контекст, помещение ее на пик дебатов в отношении актуальных социокультурных проблем с исполь­зованием современных дискурсивных практик.

Центральным вопросом исследования становится: «Что происхо­дит?» Движимые им работы представляют собой подробное описание совместного опыта исследователя и тех, кого он изучает как участии-

ков различного рода типичных и экстраординарных социокультурных ситуаций. Это подразумевает процесс реконструирования уже суще­ствующих теорий от исходных допущений до проверки гипотез, вы­явления новых путей познания и репрезентации различных моделей адаптации людей в современном сложном и подвижном окружении. В широком социокультурном контексте такая работа связана с реше­нием целого ряда просветительских и этических задач: критический ана­лиз европейских обществ, пересмотр оснований существующих здесь традиционных культурных норм, ценностей, привычек, жизненных стандартов; демонстрация иных, чем европейский, способов организа­ции совместного существования людей и того, что модели эффектив­ной социокультурной адаптации многообразны; привлечение внимания к неосознаваемым глубинным основаниям, исходя из которых пред­ставители разных культур и субкультур воспринимают друг друга.

Антропология уже давно перестала быть средством коллекциониро­вания экзотичных обычаев и раритетов, поставщиком развлекательной информации. Сегодня, как никогда раньше, она открывает возможность использования мирового культурного богатства для саморефлексии и интеллектуального роста представителей всех народов. В то же время в современной глобальной ситуации, когда взаимодействие и взаимоза­висимость культур возрастают, нужны новые точки зрения на изме­нившуюся социокультурную реальность и новые стили ее репрезента­ции. Их суть сегодня заключается в том, чтобы перейти от наблюдения и описания иных культур к их рефлексивному критическому сопостав­лению с европейскими образцами, чтобы лучше познать сходства и различия в способах организации совместного существования людей и понять их причины и последствия.

Просветительский потенциал антропологии

С момента зарождения социальной и культурной антропологии здесь существуют две основные просветительские тенденции. Одна из них связана со стремлением постоянно напоминать о существовании само­бытных культур и форм социокультурной жизни и оберегать их от глобальной экспансии вестернизации. В этом смысле антропологию можно считать одной из самых гуманных социальных наук. Часто иронизируют по поводу ее романтической окраски, тем не менее ан­тропологам до сих пор удается противостоять широко распространен­ным представлениям о неизбежности гомогенизации мировой культу­ры по западным образцам. Их работы также являются убедительными проводниками толерантного отношения к культурным меньшинствам, к инокультурным обычаям и нравам, сколь бы экстравагантными они ни казались носителям западных культур. Другая тенденция, возмож­но, менее заметная и непрерывная, чем первая, проявляется в крити­ческой позиции по отношению к собственной культуре. Сравнивая инокультурные типичные ситуации и паттерны поведения с присущи­ми своей культуре, антрополог демонстрирует относительность ценно-! стей, стереотипов, норм, кажущихся естественными, побуждает чита-

теля к размышлениям о повседневных событиях, принимаемых как нечто само собой разумеющееся.

Антропология как культурная критика пока используется не так уж широко. Однако ее потенциал в этом отношении весьма велик. Во-пер­вых, сегодня существует обширный эмпирический материал, представ­ляющий самые разнообразные инокультурные сообщества с описанием и интерпретацией полевых наблюдений. Во-вторых, характерный для антропологии компаративный метод делает обязательными межкультур­ные сравнения. Все это предполагает рефлексивное отношение к ино-культурным феноменам и явное или неявное их сравнение с западными. Поэтому одна из отличительных черт антропологического исследова­ния — «это утонченная рефлексия антрополога относительно себя и своего общества при описании чужой культуры. Она может быть вы­членена из области экспериментального описания и перенаправлена во всей полноте на культурную критику в своем обществе. Идентичность современной культурной антропологии связана с объединением ее кри­тической функции применительно к своему обществу и трансформаци­ей ее традиционно описательной функции в отношении чужих обществ. Результатом может быть интеграция целей и практики этой науки, ко­торая сможет ответить на вызовы новой среды, где ей приходится суще­ствовать»¹.

В то же время, как и любая социальная наука, антропология не сво­бодна от априорных культурно-оценочных суждений, от идеологических коннотаций. Так, в период после Второй мировой войны в развитых странах сложилась общая идеологическая модель либерального государ­ства благосостояния. Сопровождающие ее настроения уверенности и безопасности нашли отображение в социальных науках в приоритетном внимании к идеям системной целостности, общим моделям стабильно­сти и «естественности» социального порядка.

Последующие события глобального масштаба как в Европе и США, так и в странах «третьего мира», поколебали уверенность социологов и антропологов в универсальности общесистемной парадигмы. Уже в 1960-х гг., особенно к их концу, академическая культура отличалась по­литическим активизмом и направленностью на существенные обще­ственные и культурные трансформации. В это время в рамках соци­альных наук и в более широких интеллектуальных кругах происходили серьезные дискуссии относительно смены познавательной и даже куль­турной парадигмы, доминировавшей в предыдущий период и утверж­давшей идеи единства и целостности мира, в том числе социального. Повышенный интерес к динамике и многообразию процессов, активи­зировавшихся в этот период и нарастающих в дальнейшем, породил сомнения в отношении необходимости, а затем и возможности широ­коохватных социально-научных построений, которые могли бы — как в период приверженности стилю «общей теории» — объяснить разно­образие локальных реакций на действие глобальных процессов. Разоча­рование в существующих субстанциональных теориях общества и куль-

• Marcus СЕ. and Fisher M . M . J . Op. cit. P. 4.

туры привело к тому, что наиболее интересные дебаты переместились на уровень методологии, эпистемологии, интерпретации, дискурсивных форм репрезентации микросоциальных процессов, в том числе отноше­ний, складывающихся между антропологом и носителем изучаемой им культуры. Центральными в антропологии стали — и остаются до сих пор — вопросы: что именно изучается, когда речь идет об изучении общества и культуры; какого рода знание извлекается из данных о чужих культурах; каким образом можно репрезентировать это знание, чтобы оно стало социально полезным и интересным для читателей.

Вначале о позитивистской парадигме. По-видимому, накопление данных, совершенствование методов, расширение сферы ad hoc допу­щений и т. п. с течением времени привели исследователей к понима­нию того, что она не универсальна. Ее границы стали непосредственно ощутимыми на уровне как получения, так и интерпретации научной информации. В науках о человеке, обществе и культуре такое положе­ние дел привело к возникновению ряда фундаментальных социально-философских проблем. Среди них особый интерес представляют следу­ющие.

Во-первых, в исследовательской практике обнаружилось, что далеко не все, что устойчиво и повторяется в социокультурной реальности — это Универсальные Законы, подобные законам природы. Многие устой­чивые элементы общественной и культурной жизни людей порожда­ются ими самими и существуют в неизменном виде лишь ограничен­ное время. Сейчас исследователи все более осознают познавательную целесообразность отделить «законы» от «регулярностей» и придать им свой собственный эпистемологический статус.

Во-вторых, в рамках этой парадигмы были выявлены универсальные формы социальности. Однако в ходе дальнейшей работы обнаружилось, что сведение к ним текущих социокультурных процессов не объясняет их генезиса, динамики и формы развития. Кроме того, стало очевид­ным, что не сами эти «универсалии», но их специфичные соотноше­ния, место и смысл в этих конфигурациях имеют значимые последствия для социокультурной жизни людей. Таким образом, вновь возникла проблема, как следует строить объяснение в социальных науках.

Тем не менее можно говорить, что в сфере изучения человека, обще­ства и культуры эта парадигма сыграла известную положительную роль. По крайней мере теоретические и эмпирические данные, накопленные в ее рамках, позволяют подойти к постановке вопросов о видовых грани­цах и специфике человека, о границах его экологической ниши.

Ограниченность позитивистской парадигмы социально-научного познания еще более резко обнаружилась в контексте текущих социо­культурных изменений. Расширение международных контактов в усло­виях сосуществования государств с различным социально-политиче­ским строем; распространение идей о национальном и расовом равенстве как универсальной человеческой ценности; взаимодействие представи­телей различных культур в контексте глобализации — все это повысило значимость проблемы соотношения универсальных и специфичных характеристик социокультурного существования людей в мировом масштабе. На уровне отдельного общества эти проблемы приобрели

особую значимость в связи с процессами модернизации. Профессио­нальная дифференциация и изменения процессов социализации; рас­ширение информационного поля и сферы индивидуального выбора в культуре; увеличение меры многообразия субкультур в современных обществах — вот те факторы, которые повсеместно стимулировали интерес к социокультурному многообразию в новых условиях.

Изменения в общественной практике отразились в концепциях об­щества и культуры как повышенное внимание к индивидуальной и локально-культурной специфике совместного существования людей. В рамках более гуманизированной по сравнению с позитивистской по­знавательной ориентацией исследовательский интерес фокусируется на иных проблемах.

Во-первых, центральной темой здесь становится изменение социо­культурной жизни, а не сохранение социальной системы. Соответствен­но внимание привлекается к тому, что социокультурные системы по­рождаются, «живут» и разрушаются, а не просто «поддерживаются».

Во-вторых, первостепенное значение придается тому, что люди, че­ловеческая активность составляют единственную движущую силу этой динамики. Поэтому прежде всего следует изучить и понять то, как они поддерживают или изменяют характеристики общества и культуры.

В-третьих, ценностные и нормативные суждения признаются рав­ноправными с логическими. Поэтому построение идеальных моделей общества и культуры считаются важным дополнением к дескриптив­ным и объясняющим.

Наконец, в-четвертых, на методологическом уровне проблемой ста­ло стремление объединить поиск социокультурных закономерностей (номотетическая позиция) с определением специфики значений, смыс­лов отдельных событий общественной жизни в их историческом и культурном контексте (идиографическая позиция). Иными словами, надо было интегрировать метод «понимания» в набор исследователь­ских инструментов социальных наук. Такие попытки, хотя и начали предприниматься с конца 1960-х гг., но их результаты до сих пор оста­ются весьма скромными. И отчасти потому, что провозглашаемые тео­ретические посылки, включающие в себя идеи семантической много­мерности символической реальности и значимости социокультурной микродинамики, расходятся с применяемыми методами сбора инфор­мации, которые еще не приспособлены для улавливания изменчивости смыслов и значений культурных фактов в стандартных социокультур­ных ситуациях.

Итак, антропология характеризуется стремлением соединить гума­нистические ориентации с научными методами, и не только на уровне провозглашаемой идеологии. Само исследовательское внимание к по­вседневной социокультурной жизни людей, к ее процессам, а не только результатам, к содержательным, а не только структурным ее аспектам означают важные дополнения к некоторым фундаментальным представ­лениям о том, что на Западе традиционно считалось научным познани­ем. В таком контексте следует ожидать, что новые ориентации без особых затруднений отчасти дополнят, а отчасти заменят традицион­ные. Но для этого нужно время и тщательный анализ возможностей их

взаимодействий и взаимовлияний. Поскольку для каждого из них ха­рактерен свой образ социального мира, свои цели и методы исследова­ния, в настоящее время их сторонники постоянно дискутируют друг с другом и порой считают свои теоретические основания несовместимы­ми. Но уже сейчас можно видеть, что целый ряд данных, получаемых в рамках каждого из них, носит взаимодополнительный, «взаимоосве-щающий» характер. И это позволяет говорить о том, что их взаимодей­ствие способствует расширению и углублению знаний людей об обще­стве и культуре.

 Значимость антропологического знания для других профессий

В период, когда социальные изменения второй половины XX в. при­влекли всеобщее внимание, стали все более заметными расхождения между процессами глобализации и этноцентризма. Соответственно организация межкультурных контактов в разных сферах обществен­ных отношений все более опиралась на те возможности социальных наук, которые могли бы способствовать определению возникающих здесь проблемных ситуаций и поиску способов справиться с ними. В это время тщательно анализируются те области в системе общественного разделения труда, в рамках которых социально-научное знание могло бы стать полезным для решения профессиональных задач². В ходе изу­чения этого вопроса были выявлены аспекты такого рода знания, кото­рые оказались бы особенно необходимым для каждой из них, анализи­ровались препятствия, мешающие его непосредственному практическому использованию, рассматривались возможности эффективной организа­ции обучения общественным наукам соответствующих специалистов. Речь шла также о просветительстве в области знаний об обществе и культуре и возлагались надежды на то, что таким образом можно под­нять уровень культурной компетентности в широких масштабах.

Среди рассматриваемых категорий системы общественного разде­ления труда были так называемые «профессии» — право, медицина, ин­женерия, социальное консультирование, — менеджмент в сферах биз­неса и индустрии, работники учреждений федерального правительства, локального управления и служб. Из официальных документов, опубли­кованных в США в конце 1960-х — начале 1970-х гг., например, явству­ет, что целесообразность применения социально-научного знания во всех перечисленных случаях не вызывает сомнения.

Так, обращаясь к сфере профессий, следует отметить, что это один из самых влиятельных институтов в современном обществе, поскольку его представители располагают и высоким статусом в рамках социаль-

² См.: The Behavioral and Social Science: Outlook and Neede. The Behavioral and Social Scirnce Survey Committee. N. Y. 1969. A.D. Biderman, E.T. Crowtord. The Political Economics of Social Resoerch. The Case of Sociology. Washington DC. Bureau of Social Research, 1968. M. Random. The Social Scientict in American Industry. N.Y., 1970. A.M. Rivien Systematic Thinking for Social Action. Washington D.C. Broolyeis. N. Y., 1971. Knowledge into action. Improving the Nation's Use of the social Sciences. Report of the Special Commission on the Social sciences of the National Science Board. Washington DC, 1969.

ной структуры, и высоким престижем. Все это делает их общественно значимым слоем, влиятельность которого такова, что специальные со­циально-научные знания для них совершенно необходимы, и их нельзя подменять техническими навыками³. Считается, что специалисты та­кого рода могут извлечь для себя пользу из знания и понимания соци­альных условий, культурных кодов, образа жизни, характерных для общностей, с которыми они имеют дело. Социология и антропология помогают им также в процессе принятия решений, входящих в сферу их компетенции.

Это становится чрезвычайно важным сейчас, в частности, для пред­ставителей инженерных профессий. Изменение самой социальной ситуации такого рода деятельности в странах «третьего мира», ставит перед инженерами целый ряд новых проблем, решить которые помога­ет знание в области социальной антропологии. Среди них можно на­звать следующие:

— возросла необходимость в умении выбирать среди технологических альтернатив и оценивать их последствия в соотношении с локаль­ным качеством трудовых ресурсов и образом жизни пользователей;

— значительно расширилась традиционная сфера эргономики. Теперь речь идет о связи между человеком и физическим окружением во­обще. А это, в свою очередь, требует от инженера не только хорошей технической подготовки, но и культурно-экологических знаний;

— акцент на социальных последствиях технической модернизации в развивающихся странах требует, чтобы к экономическим подсче­там затрат и выгод прибавляется оценка социальной эффективно­сти совершаемых технических выборов.

Важность использования знания из области социологии и антропо­логии отмечается и для таких профессий, как право, журналистика, медицина. Причем наряду с социальной «полезностью» использования этого знания подчеркивается также и возможность вклада обществен­ных наук в развитие самих профессий. Так, если говорить о журнали­стике, то считается, что антропология может оказать существенную помощь при репрезентации материала, освещающего текущие вопросы межкультурной значимости, придавая ему глубину и размещая в соот­ветствующем социокультурном контексте. Что касается права, то здесь вопрос становится еще более важным, так как до сих пор недостаточно изученными остаются проблемы функционирования международного права и правовых институтов.

Повышенное внимание к социальным и культурным проблемам в настоящее время делает чрезвычайно важным вопрос применения со­циально-научного знания при построении национальной политики в отношениях с другими странами. Это относится и к правительству в целом, и к локальным управлению и службам. Например, уже в конце 1960-х гг. в федеральном правительстве США происходят некоторые изменения, свидетельствующие о повышении внимания к социальным

з Knowledge into Action: The Improving the Nation's Use of the social Sciences. Report of the Special Commission on the Social Sciences of the National Science Board. Washington DC, 1969.

наукам. Так, если до 1968 г. The President's Science Advisory состоял глав­ным образом из представителей естественных наук (при лидирующем положении физиков), то с 1968 г. в состав Комитета был включен пред­ставитель социальных наук, и в дальнейшем это представительство рас­ширяется. Социальные науки представлены также и в Federal Council on Science and Technology. Возник вопрос о необходимости ввести в профессиональный штат Office of Science and Technology специалистов в этой области. Появилась даже заинтересованность в учреждении Council of Social Advisers при White House Office, выполняющего роль советника, подобную роли Council of Economic Advisers⁴. Сейчас и под давлением общественного мнения, и преследуя собственные цели, лю­бое правительство вынуждено, разрабатывая свои внешнеполитические программы, опираться на результаты анализа социальных и культур­ных аспектов жизни в обществах-партнерах и оппонентах.

В последнее время стала совершенно очевидной недостаточность изучения лишь экономических возможностей и последствий модерни­зации в развивающихся странах, решения вызванных ими проблем только в технических терминах. Правительства развитых стран столк­нулись с необходимостью признать, что городское планирование, раз­работка новых проектов транспорта, связи, информационных техно­логий в модернизирующихся обществах при участии одних лишь технических специалистов часто не приводят к ожидаемым результа­там. Здесь нужны эксперты, способные оценить эти решения с точки зрения социокультурных последствий. Например, размещение трудо­вых ресурсов — это не просто вопрос определения функционального соответствия специалистов рабочим местам. Речь идет о сложной про­блеме формирования и поддержания организационной культуры.

Уже накопленный опыт в разработке таких социальных программ, как Программа по борьбе с бедностью, появившаяся в США в начале 60-х гг. XX в., показала, что подобного рода деятельность «без тщатель­ной консультации специалистов в области социальных наук может обой­тись очень дорого. Штат, хорошо подготовленный в области социальных наук, — это существенные ресурсы в разработке и переформулирова­нии политики, влияющей на общество... Знание из области социальных наук необходимо при планировании, исследованиях, разработке, при­менении, опосредовании и оценке такого рода деятельности»³.

То же самое полностью относится и к органам местного управления и служб («community organization»), которые включают в себя и обще­ственные, и частные агентства, осуществляющие решение проблем на уровне локальных сообществ. В их состав входят отделения местного управления, полиция, службы здравоохранения, социального обеспече­ния, пожарной безопасности, а также добровольные благотворительные организации. Естественно, что по сравнению с проблемами, входящи­ми в крут компетенции правительства, здесь речь идет о меньшем объе­ме работ, но зато об обязательной локальной специфике принимаемых

■• Knowledge into Action. P. 54. ⁵ Ibid. P. 55.

решений. Следует отметить, что, например, в связи с особенностями американской культуры органы локального управления и служб не только оказались более тесно связанными с самими социальными про­блемами, но и их взаимодействие с представителями социальных наук оказалось более успешным и имеет длительную историю. Например, еще в 1915 г. в Рочестере (штат Нью-Йорк) было организовано Bureau of Municipal Research, в котором работали профессиональные ученые — представители социальных наук. Целями их работы были оценка и улучшение местного управления в Рочестере и окружающих областях. Сотрудники бюро провели многочисленные исследования, связанные с локальной городской политикой — вопросы экономики, права, управ­ления, образования и культурной неоднородности.

Другой, более поздний пример — это исследования в области город­ской политики, проводимые совместно работниками местного управле­ния Нью-Йорка и RAND Corporation. Это одно из самых больших исследовательских объединений подобного рода, штат которого включа­ет около 40 профессионалов, в число которых наряду с математиками, программистами, инженерами входят также и специалисты социально-научного профиля. Эти и ряд других исследований подтверждают пози­тивные аспекты включения знания из области социологии и антрополо­гии в разработку и оценку социальных программ, разрабатываемых органами местного управления. К 1960-м гг. уже имелось значительное количество работ, позволяющих делать заключения и о социальной диф­ференциации участия в добровольных организациях, и об их влиянии на локальную политику. Ряд социологических исследований, относящихся в основном к концу 1950-х гг., был посвящен изучению различий в доступе к органам локального управления и служб и связи этих различий с соци­альным статусом претендентов. Несколько более поздние исследования (середина — конец 1960-х гг.) предпринимались с целью понять, каким образом локальные организации управления адаптируются к социальным нормам, нравам и обычаям, принятым в американской жизни.

Наконец, еще одна чрезвычайно важная социальная сфера, где об­ращение к социальным наукам имеет, пожалуй, самое широкое распро­странение — это деловые и промышленные круги. В настоящее время соответствующие знания применяются здесь не только при стратеги­ческом планировании и прогнозировании, изучении социального воз­действия отдельных компаний, стандартизации продукции, но и при решении проблем управления персоналом, при попытках определить соотношение организационной и корпоративной культуры, при разра­ботке новых и улучшении уже существующих способов связей с обще­ственностью.

До сих пор остаются проблемой социокультурные аспекты управле­ния персоналом в организациях разного рода. Попытки решить ее име­ют длительную историю. В конце XIX в. попытки размещения рабочей силы и регулирования производственной деятельности исходили глав­ным образом от инженеров. Достаточно вспомнить систему «научного управления» Ф. Тейлора, более чем скромный успех которой объяснялся ошибочными представлениями ее создателя о человеческих побуждени­ях и мотивах. Дальнейшие попытки относятся к периоду между двумя

мировыми войнами и связаны с более сложными представлениями о человеческой природе и способах построения промышленной политики. Исследования были направлены на изучение «человеческих отношений в промышленности». Однако это снова привело к известной односторон­ности, ибо здесь чрезмерно большое значение стало придаваться уже внефункциональным аспектам трудовой деятельности. Следует отметить, что этому аспекту поведения приписывалось лишь негативное значение. А поскольку практически вся масса исследований адресовалась менедже­рам, рекомендации были направлены на сокращение пространства тако­го поведения в соответствии с критериями рациональности. Хотя при изучении человеческих отношений акцент ставился на сокращении зоны неформальных отношений в структуре внутригрупповой и межгрутшо-вой коммуникации в формальных организациях и был явно односторон­ним, такая ориентация с тех пор вплоть до настоящего времени продол­жает оказывать влияние на их восприятие,

В 1960-е гг. именно в этой области были построены и проверены модели, связанные с системным и организационным анализом. Здесь интегративная идея о целостной природе организации объединялась с точным логико-математическим описанием ее функционирования как системы. Сейчас такого рода анализ давно уже вышел за рамки науч­ных лабораторий и активно применяется при построении политики различных компаний.

Одним из самых недавних (начиная с середины 1980-х гг.) примене­ний социально-научного, в особенности антропологического знания в сфере организационных отношений является обращение к культурным и личностным различиям при отборе и размещении персонала. Широ­кое распространение получила практика деловых игр, коллективной выработки решений, межкультурных коммуникаций. Еще до сравни­тельно недавнего времени руководству деловых компаний приходилось, принимая решения, опираться лишь на собственные опыт и интуицию Современные учебные программы в университетах обязательно вклю­чают в себя технику и теорию решений, имитацию и моделирование, современные методы коммуникаций и связей с общественностью, дру­гие достижения социальных наук, причем с широким использованием антропологических теорий и данных.

Наконец, представителям деловых кругов приходится сталкиваться еще с одним типом проблем, требующим обязательного знакомства с социальными науками. Дело в том, что в начале 60-х гг. XX в. в мире усиливается процесс формирования транснациональных корпораций. Такого рода процесс порождает «наднациональные» объединения, и их лидеры ищут поддержку у социологов, антропологов, историков, линг­вистов — у тех, кто имеет подготовку, необходимую для изучения раз­личий и способов иметь дело с ними при необходимости функциони­рования культурно неоднородных коллективов.

Особенно актуальной становится проблема построения внешней политики западных государств в отношениях со странами, имеющими разные ориентации в отношении процессов модернизации и глобали­зации. В этом случае акцентирование национально-культурной специ­фики сопровождается особенно настороженным отношением к тем

процессам, которые нивелируют социокультурную самобытность целых регионов и отдельных этнических сообществ. Вот почему представите­ли высших политических, деловых и финансовых кругов и развитых, и развивающихся стран сейчас, как никогда, заинтересованы в практи­ческом применении антропологического знания и осуществлении срав­нительно-культурных исследований.

Сказанное выше относится к общемировой ситуации. В современ­ных условиях, когда социальные проблемы начали привлекать внима­ние все более широких кругов общественности во всем мире, увеличи­лось поле возможностей применения социальных наук теми, кто заинтересован в повышении степени эффективности межкультурных взаимодействий и коммуникаций.

  Возможности антропологии в решении текущих социокультурных проблем

При анализе состояния социальных наук в определенный период времени важным показателем является мнение тех, кто прямо заинте­ресован в использовании их результатов: правящие круги, представите­ли деловых и внеправительственных организаций, органов местного самоуправления и т. п. Отношение их к социальным наукам складыва­ется из оценок адекватности связей, существующих между научными организациями и заказчиками, внутренней оснащенности и готовно­сти социальных наук к решению общественно значимых, с точки зре­ния заказчика, проблем, эффективности коммуникации между ним и исследователем. Положительные или отрицательные реакции потенци­альных и реальных заказчиков в отношении результатов прикладного использования социальных наук, в том числе антропологии, становят­ся важным показателем наиболее вероятных тенденций изменений внутри них. Во-первых, такого рода реакции определяют степень ока­зываемой финансовой поддержки и распределения фондов между раз­личными направлениями антропологических исследований. Во-вторых, оценка, даваемая заказчиками их результатам, является одним из опре­деляющих факторов при формировании общественного мнения по отношению к социальной полезности антропологии как науки.

В разное время антропология привлекала то большее, то меньшее внимание правящих и деловых кругов, и это имело для ее динамики существенные последствия. Однако ни признание ее важности при решении текущих проблем, ни, наоборот, сокращение объема финан­сирования исследований и разработок в этой области не могут служить признаками социального потенциала и культурной значимости их со­временного состояния. Выявление сфер возможного применения ан­тропологических теорий и данных и анализ преимуществ, которые мож­но получить при их использовании, позволяет оценить, насколько сейчас эти преимущества реализуются, и каковы препятствия, мешаю­щие такой реализации.

Изучение возможностей использования социальных наук, в том числе антропологии, для разработки национальной государственной и локальной политики выявило целый ряд затруднений, которые следует

преодолеть, прежде чем такое использование может принести значи­мые результаты. Препятствия, имеющиеся на пути применения соци­окультурного знания на практике, можно условно разделить на два типа. Часть из них зависит от политиков. За другие ответственны сами ант­ропологи.

Препятствия к использованию антропологического знания в политической практике

Важный набор факторов, препятствующих эффективному приме­нению результатов исследований в области антропологии непосред­ственно при разработке стратегических политических решений, связан с системой ее финансирования и институционализации. Очень часто, когда речь заходит о необходимости справиться с социально значимой проблемой и есть институты или агентства, где концентрируются соот­ветствующие специалисты, способные найти для нее нетривиальное решение, осложнения возникают при необходимости действовать на основании имеющегося знания. Безусловно, ученые могут располагать необходимыми сведениями; знать соответствующие факты или зако­номерности, даже иметь теоретическое обоснование выходов из соот­ветствующего класса ситуаций. Однако до сих пор в институциональ­ной системе самых разных государств не существует конвенционально установленного проводника, обеспечивающего адекватную связь меж­ду содержанием социально значимых решений и теми, кто желает или вынужден участвовать в их реализации, особенно если речь идет о вопросах социетального масштаба.

Сегодня правительства многих стран предпринимают шаги, направ­ленные на поддержание связи с представителями социальных наук. Обычно она нужна для компетентной оценки социальных программ, которая по сравнению с другими типами исследований имеет, с точки зрения потребителей социокультурного знания, ряд преимуществ. Во-первых, речь идет о работе по контракту, а не о бюджетных ассигнова­ниях. Считается, что такая форма финансирования повышает конкурен­цию среди претендентов и стимулирует поиск более эффективных результатов и рекомендаций. Во-вторых, оценка конкретных социальных программ непосредственно относится к текущим социальным проблемам в отличие от долгосрочных академических исследовательских стратегий. С этим связана также надежда на то, что вырабатываемые рекомендации могут вводиться непосредственно в практику и сразу же давать желае­мые результаты. Сейчас количество таких исследований в мире возрас­тает с каждым годом. Хотя официальные крути возлагают большие на­дежды на их эффективность, об этом можно говорить весьма условно, поскольку пока не изучены те социокультурные последствия, которые может вызвать реализация предложений, кажущихся в данный момент целесообразными, и способы их контроля.

Встречается и другой способ укрепить связь между социальными науками и решением проблем локального и глобального масштабов. Речь идет о новом типе институтов, имеющих своей непосредственной це­лью осуществлять прикладные социокультурные разработки, связанные

с темами бедности, миграции, сепаратизма, межконфессиональных, межэтнических различий и конфликтов, социальных рисков и безопас­ности. Они обычно носят междисциплинарный характер и, ориенти­руясь на решение текущих задач, являются существенным элементом в процессе доведения социально-научного знания до максимально воз­можного использования в сфере практической политики. Такого рода институты носят прикладной характер, но они кумулируют знание, необходимое для построения теорий среднего уровня.

Таким образом, в настоящее время существует вполне удовлетвори­тельные организации, обеспечивающие научно обоснованное решение социально значимых проблем. Однако институциональные средства их реализации вызывают определенные сомнения относительно эффектив­ности их действия. Во-первых, практически все корпорации, которые и сейчас являются, и в дальнейшем будут основными заказчиками для антропологов и социологов, связаны с получением прибыли. Это обсто­ятельство имеет для исследователей целый ряд последствий.

Социально значимые результаты исследований могут быть отвергну­ты из-за того, что полученные рекомендации противоречат явным или скрытым целям руководителей корпорации. Далее, даже если заказчик будет согласен с выводами, сделанными на основании социокультурного знания, он может отказаться от использования соответствующих реко­мендаций из-за того, что их воплощение потребует слишком больших затрат. Наконец, ориентированность заказчика на решение текущих проблем прямо возвращает исследователей, работающих в этой сфере, в рамки «чистого» эмпиризма. Заказчику невыгодно затрачивать сред­ства ни на разработку теоретических обобщений, ни на оценку долго­временных последствий принимаемых им решений, поскольку эффект подобных исследований он считает слишком отдаленным во времени, чтобы оправдать затрачиваемые средства. Следовательно, между социо­культурными теориями и решениями общественно значимых проблем существует зазор, обусловленный различием в интересах тех, кто их представляет в обществе. Для тех, кто может выступать в роли заказчика, нормы научного познания часто становятся предлогом для отказа от осмысления социокультурных последствий своей деятельности.

Другой фактор, препятствующий адекватному использованию соци­ально-научного знания в повседневной жизни, связан с его слабой ос­военностью на уровне общественности. Это относится даже к той ее высокопрофессиональной части, где такого рода знание оказывается со­вершенно необходимым, например образование, юриспруденция, мас­совые коммуникации, медицина. Программы обучения в области соци­ологии и антропологии здесь весьма далеки от совершенства. Во всем мире отмечается недостаточная связь между журналистикой и соци­альными науками. Что касается юриспруденции, то правовым учебным заведениям можно адресовать упрек в том, что они до сих пор остаются центрами узкопрофессиональной подготовки, а не развития и трансля­ции знания относительно действия права и правовых институтов в социокультурном контексте. Очевидна серьезная недостаточность со­циально-научной информации, используемой инженерами, а также ра­ботниками системы общего образования. Со временем ситуация мало

меняется, и до сих пор предпринимаются попытки так или иначе ком­пенсировать дефицит знаний в этой области. Так, разрабатываются спе­циальные программы по работе с социальными проблемами. Есть обра­зовательные учреждения, обеспечивающие возможность широкому кругу специалистов получить дополнительную социально-научную под­готовку. Некоторые организации для своих работников выделяют часть собственных финансовых ресурсов на эту же цель. Подобного рода уси­лия предпринимаются в областях менеджмента, связей с обществен­ностью, СМИ, права. В ряде стран с этой целью создаются программы университетского типа, предназначенные для междисциплинарной под­готовки специалистов такого рода с упором на социальные науки. Од­нако большинство таких программ и общая сумма их финансовой под­держки остаются недостаточными. Следовательно, и вопрос массовой подготовки всех этих типов специалистов в области социологии и ант­ропологии, на современном уровне пока остается нерешенным.

Наконец, еще одним важным фактом, препятствующим оптималь­ному применению социокультурного теоретического знания в обще­ственной жизни является неадекватная организация сбора социально значимой информации. Этот вопрос имеет три основных аспекта. Во-первых, в настоящее время не имеется координирующего информаци­онного центра, способного обеспечить связь между социально значи­мыми данными, сведение воедино информации, собранной различными организациями о различных секторах общества так, чтобы отношения между данными могли быть изучены и обобщены. Такого рода обобще­ния являются, однако, необходимыми для построения межгосудар­ственной политики, тем более в условиях все повышающегося уровня глобализации.

Во-вторых, сам характер информации также часто вызывает сомне­ние. Сейчас, как никогда, для тех, кто участвует в построении полити­ки, возросла значимость наиболее точного описания социально значи­мых ситуаций. Необходимость среднесрочного прогнозирования и планирования, убедительного обоснования законодательных и испол­нительных решений и обеспечения их эффективной реализации, оцен­ки их возможных последствий требуют достоверных дифференциро­ванных данных о состоянии различных секторов общества и культуры и способов их обобщения. Попытки определить, чем чреваты текущие социокультурные процессы и события и формализовать программы их мониторинга, желание «рационализовать» построение политики вооб­ще в 1960-х гг. вылились в социальных науках в своего рода «движение за построение социальных индикаторов». Теоретическому обоснованию и описанию самих индикаторов, их соотношению и взаимосвязи была посвящена многочисленная литература. Среди авторов можно назвать У. Мура, И. Шелдона, Р. Будона, А. Этциони, Р. Наролла и др.

Однако следует отметить, что уже на методологическом уровне между политиками и исследователями возникла существенная пробле­ма, решение которой до сих пор вызывает известные затруднения. Ее характер обусловлен спецификой структуры современного общества, в рамках которой связь между политикой и социокультурным знанием затруднена. Представители деловых и политических кругов, непосред-

ственно занятые решением социальных проблем, в том числе на меж­дународном уровне, нуждаются в системах индикаторов, обеспечиваю­щих сопоставимость данных из разных областей общественной жизни для принятия оперативных решений. При отсутствии единой, унифи­цированной схемы сопоставлений, — а таковой до сих пор не существу­ет — это означает, что различные исследования и программы порожда­ют множество разнородных показателей, и это затрудняет возможность их сравнения, оценок, обобщения не только в компаративных исследо­ваниях, но и при диагностике состояния отдельных обществ и культур.

Далее, тот небогатый набор показателей, который является в насто­ящее время более или менее общепринятым, может стать ограничива­ющим фактором: в сферу внимания не попадают важные события и явления социокультурной жизни только потому, что они не подходят ни под один из имеющихся формальных критериев. Таким образом, возникает противоречие. С одной стороны, у тех, кто использует соци­альные индикаторы, существует стремление к некоей неизменной их системе, позволяющей сравнивать во времени оценки состояний обще­ства и культуры по одним и тем же критериям. С другой — сама изме­няющаяся действительность порождает новые явления, не укладываю­щиеся в такую схему и, следовательно, остающиеся за пределами внимания. Рано или поздно это приводит к тому, что решения, прини­маемые без учета новых явлений, становятся неадекватными. Наконец, отсутствие четкой теоретической базы для выделения и коррекции эмпирических социальных индикаторов делает их недостаточно обосно­ванными и надежными. А это, в свою очередь, ведет к тому, что многие важные аспекты социальной, особенно инокультурной жизни остают­ся либо незамечаемыми, либо описываются неадекватно или слишком редко. Следовательно, и само содержание собираемой информации вызывает некоторые сомнения в смысле ее соответствия задачам наци­ональной социокультурной политики.

Эта сторона связи между наукой и обществом специфична в том отношении, что за нее равно ответственны обе стороны. Что касается антропологии, то вполне справедливыми являются упреки, адресуемые ей в связи с тем, что до сих пор здесь не существует единого методоло­гического основания, позволяющего разработать систему гибких ин­дикаторов, обеспечивающих сопоставимость различных культур. С дру­гой стороны, построение такой системы, как было продемонстрировано в предыдущих главах, требует серьезных фундаментальных исследова­ний междисциплинарного характера.

Если принять во внимание, что социальные индикаторы и зароди­лись, и применяются главным образом в прикладных исследованиях, а эти последние направлены на решение текущих и, следовательно, те­оретически не ранжированных по важности проблем, то положение в этой области социальных наук отражает весьма важное явление. По сути дела, это свидетельство того, что в области социокультурной антропо­логии существует разрыв между его фундаментальным и прикладным аспектами.

Близость прикладных исследований к разработке политических ре­шений дает им известные преимущества в смысле как финансирова-

ния, так и оперативного апробирования результатов. Однако им не хватает теоретической глубины, и, как уже говорилось, внимание лишь к отдельным частным проблемам в совокупности не может обеспечить целостную картину положения дел в обществе ни по какому из аспек­тов, ибо результаты исследований несопоставимы друг с другом из-за отсутствия общего методологического основания для сравнения разно­родных индикаторов.

С другой стороны, фундаментальные исследования, которые мог­ли бы способствовать таким разработкам, далеки по своим целям от текущей политики. Заказчики, заинтересованные в быстром решении конкретных задач, практически игнорируют фундаментальные иссле­дования, хотя и предъявляют к социологии и антропологии претензии в связи с невозможностью построения крупномасштабных моделей социокультурных процессов, с несопоставимостью имеющихся здесь данных.

В-третьих, в связи с первыми двумя проблемами, возникает еще одна, связанная уже не с потребителями информации, но с теми, кто явля­ется ее носителями. Речь идет о приватности граждан. Успехи развития компьютерной техники, рекламирование ее возможностей в смысле обобщения данных и «беспристрастной» оценки ситуации вызвали во многих обществах негативную реакцию. Поэтому неудивительно, что с самого начала предложение комитета Social Science Research Council об учреждении в США центра статистических данных, или национально­го «банка данных» (1965) не вызвало одобрения у широких слоев аме­риканской общественности. Люди были «обеспокоены возможностью того, что... будет существовать гигантский компьютерный центр... с многочисленными и постоянно возобновляющимися данными о каж­дом американце... Тот факт, что частные кредитные бюро и страховые агентства уже имеют досье на десятки миллионов американцев само по себе дает основание для такого рода страхов и начинает привлекать внимание конгресса⁶.

Однако в связи с новыми рисками и угрозами не только государ­ственная администрация, но и общественность вынуждены быть заин­тересованными в доступе к данным, имеющим высокий уровень как социальной значимости, так и достоверности. Это побуждает их искать современные средства контроля над информацией, с одной стороны, и пытаться принять необходимые меры для сохранения приватности — с другой. Следует отметить, однако, что пока вопрос о примирении этих требований остается важным для современных обществ, и сопротивле­ние всякого рода дополнительному контролю сохраняется.

Таким образом, существует ряд затруднений в получении социаль­но значимой информации, а также в применении уже имеющегося теоретического социокультурного знания, ответственность за которые прежде всего несут те, кому это знание необходимо для принятия по­литических решений. Наличие такого рода препятствий есть свидетель­ство того, что связь между социальными науками и теми учрежде-

⁶ Garter L.J. National data bank: its advocates try to erase «Big Brother» image // Science, 1969. № 163. P. 160.

ниями, которым они нужны, сегодня во всем мире не является удов­летворительной. Сейчас это уже широко известный факт, признан­ный представителями государственных и деловых кругов.

Внутринаучные препятствия, мешающие использованию социальных наук в обществе

Наряду с перечисленными затруднениями, связанными с практиче­ским использованием достижений антропологии, существует набор пре­пятствий, в наличии которых потенциальные и реальные потребители их продукции обвиняют самих ученых. Основной претензией, выдвига­емой в адрес антропологов, является ориентированность их в первую очередь на фундаментальные исследования, которые долгое время отно­сились к традиционным и бесписьменным обществам. Как известно, институциональной базой антропологии, был и остается университет, и она развивалась во всех отношениях как академическая дисциплина. Не удивительна и ее относительная автономия по отношению к непос­редственной политической деятельности. Если антропологи и занимались изучением «социальных проблем» — как это было принято в Чикагском университете в период расцвета Чикагской школы, — то такого рода деятельность, как правило, не имела целью разработку практических рекомендаций или конкретных способов решения. В академической среде она концентрируется главным образом на построении базовых понятий, концепций, теорий, на их эмпирической проверке.

Когда злободневные вопросы попадали в сферу внимания антропо­логов, они осмысливали их главным образом как научную проблему с позиций той теоретической ориентации, к которой принадлежали, пы­таясь скорее вписать события в рамки соответствующей концептуаль­ной модели, нежели отыскать технические средства для того, чтобы справиться с социальной проблемой. Безусловно, такие поиски не огра­ничивались лишь теоретическими построениями. Известно, что эмпи­рическая, этнографическая тенденция была и остается ярко выражен­ной, и результаты исследований, проведенных в полевых условиях, применялись в практике межкультурных политических отношений, в области массовой коммуникации и рекламы и т. п. Следует отметить, однако, что инициатива в выборе проблематики главным образом исхо­дила от самих антропологов.

Ориентированность академической антропологии на фундаменталь­ные исследования имела свои последствия для самого характера эмпи­рической деятельности. Она здесь носит главным образом поисковый характер или же служит для проверки гипотез и теоретических моделей. Социальные проблемы как таковые входят в число задач исследования с точки зрения их выявления и определения идеально-типических аль­тернатив решения. Это означает, что рекомендации, подходящие для потребителя антропологического знания, в таких условиях в лучшем случае могут быть побочным продуктом деятельности ученого. Чаще всего, однако, завершением этнографической работы становится либо сравнительное описание институтов в разных культурах, либо анализ поведения участников диалога между антропологом и информантами,

либо построение методологических моделей анализа и репрезентации этнографических данных (например, «эмик» — «этик» категоризирова-ние, компонентый анализ и т. п.).

Однако, даже если у антропологов имеется готовность принять уча­стие в решении проблемы, заданной им извне, здесь также возникают затруднения, связанные с самой академической культурой, к которой принадлежит исследователь. Если речь идет, например, о специфичной субкультурной или межкультурной проблеме, для котрой нет готового решения, антрополог в соответствии с нормативными требованиями научной деятельности должен вернуться в поле для получения допол­нительных фактов и для дальнейших исследований. Клиенту это может показаться неприемлемым по нескольким соображениям.

Во-первых, такого рода исследование потребует дополнительных временных затрат и, следовательно, повышается срок окупаемости средств, вложенных в решение проблемы. Это обстоятельство обычно не устраивает руководство организаций, ориентированных на получе­ние дохода. А среди потенциальных заказчиков для представителей социальных наук такого рода организации составляют большую часть. Во-вторых, клиенту часто нужен ответ, который по своему содержа­нию значительно проще, чем тот, который требуется в соответствии с научными стандартами. Он обычно нуждается не столько в исследо­вателе, сколько в консультанте, который мог бы использовать свои про­фессиональные навыки и опыт и оказать помощь на основании имею­щейся под рукой информации. В-третьих, когда ученый либо на основании исследования, либо исходя из наличной информации, гово­рит о том, что проблема сформулирована так, что совет невозможен, заказчик скорее всего откажется от его дальнейших услуг. Попытки исследователя предложить переформулировать проблему, пользуясь научными критериями, обычно не встречают энтузиазма второй сто­роны. Это происходит из-за того, что научный анализ затрагивает более глубокие слои социокультурной реальности, чем оценка ситуации на уровне здравого смысла. И часто то, что кажется на первый взгляд легко разрешимым, на самом деле требует радикальных структурных изме­нений самой системы, находящейся в проблемной ситуации.

В качестве примера можно использовать работы, касающиеся мо­дернизации развивающихся стран. Любые локальные изменения без учета их культурной специфики — стандартные технологические и образовательные нововведения, насаждение демократических полити­ческих институтов, попытка принудительного преодоления традицион­ных обычаев и т. п. — могут дать лишь кратковременный результат, либо даже вызвать конфликты в обществе, не имеющем достаточных оснований для таких преобразований. Радикальное же решение пробле­мы модернизации предполагает последовательное структурное измене­ние общества на его собственных культурных предпосылках. Это самое общее направление возможного объединения научной и политической деятельности. А в каждом отдельном случае рекомендации переформу­лировать проблему могут касаться отыскания конкретных компромис­сов между традиционными и модернизационными культурными чер­тами. Совершенно очевидно, что такого рода изменения потребуют

дополнительных исследований или каким-то иным образом нарушат интересы заказчика. Поэтому чаще всего предлагаемое консультантом переформулирование проблемы игнорируется.

Кроме того, антропологи часто оказываются неадекватными кон­сультантами еще по одной причине, связанной с их академической культурой. Подобно всем другим дисциплинам антропология имеет свой специфичный словарь, свою терминологию. Поэтому, как и в случае любой другой науки, общение между заказчиком и исполнителем не­сколько затруднено из-за необходимости переводить понятия из систе­мы научного языка в систему обыденных представлений. Обычно та­кое затруднение принимается как должное, когда речь идет, например, о математике, физике, химии, биологии и т. п. Заказчик исходит из того, что консультант говорит на ином языке и принимает его сужде­ния как компетентные, не обвиняя его в том, что тот выражает свои рекомендации в свойственных его науке терминах.

Совершенно иная картина наблюдается при взаимодействии заказ­чика с консультантом-антропологом. В этом случае непонимание тер­минологии, применяемой консультантом, чаще всего вызывает негатив­ное отношение и к нему, и к его науке. Отчасти такая реакция понятна, и связана с самой ее спецификой. Во-первых, антропология и ее раз­личные ветви, как это следует из всего сказанного ранее, имеют своим предметом различные аспекты социокультурной жизни, т. е. то, что люди сами создают, внутри чего они живут, и, разумеется, считают, что знают, что делают и как следует действовать. Поэтому рекоменда­ции антропологов-консультантов, идущие вразрез с общепринятыми представлениями, подразумевают, что тот, к кому они обращены, до сих пор действовал «неправильно». Поскольку речь идет о сфере максималь­ной включенности человека — о социокультурной жизни, — такого рода рекомендации сродни совету заменить одни нормативные, ценностные представления, привычки, сценарии на другие. Разумеется, человек встре­чает такой совет в лучшем случае с известным сопротивлением.

То же самое относится и к языковому аспекту антропологии. Дело в том, что за исключением терминов, заимствованных у философии, лингвистики, социологии, и некоторых новообразований ее язык со­стоит в основном из слов обыденного языка, наделенных учеными статусом терминов, т. е. имеющих отличное от обыденного значение. При общении с заказчиком эта особенность также становится источ­ником затруднения. У участников коммуникации создается иллюзия взаимопонимания, хотя на самом деле одни и те же слова каждый может интерпретировать по-своему. Это неизбежно, ибо даже самый рефлек­сирующий ученый не может, строя картину социокультурной реально­сти в научных терминах, одновременно принимать во внимание специ­фику их значений в обыденном языке.

Когда в конце концов заказчик осознает, что то, что казалось ему вполне понятным из-за его собственной интерпретации научно обосно­ванных предложений, на самом деле имеет какой-то дополнительный, с первого раза недоступный ему смысл, он также начинает предъявлять претензии к консультанту. Они состоят в том, что, говоря на одном языке с ученым, заказчик плохо понимает его. Таким образом, близость

антропологии и по предмету изучения, и по языку к миру повседнев­ной жизни является источником затруднения при взаимодействии с теми, кто нуждается в консультации по социокультурным вопросам. Как правило, упреки в этом случае направляются в адрес представителей социальных наук.

Однако языковые расхождения можно рассматривать как признак возможного наличия более существенных, идеологических различий, существующих между заказчиком и антропологом. Обращаясь к нему за консультацией те, кто непосредственно участвует в разработке госу­дарственной или локальной политики, уже имеют перед собой опреде­ленные цели и, следовательно, руководствуются при их выделении опре­деленными ценностными представлениями, позволяющими оправдать, почему выбраны именно эти направления действий. В антропологе или социологе такие люди нуждаются только как в консультантах, в техни­ческих специалистах, способных предложить им набор средств, способ­ствующих наиболее эффективному целедостижению. Однако ученые в своей деятельности исходят из определенной теоретической системы, и, как известно, она в основе своей тоже имеет мировоззренческие исходные допущения. Если системы ценностей тех, кто принимает политические решения, и научного консультанта, опирающегося на определенную теорию, различны, рекомендации последнего могут ока­заться бесполезными для заказчика.

Такого рода несоответствия и сопротивление советам специалис­тов нередко имеют серьезные социальные последствия. Примером может служить случай с исследованием в области расовых конфлик­тов P.M. Уильямса мл., профессора Корнеллского университета⁷. Еще в 1947 г. Уильяме предсказал, что США придется столкнуться с расовыми мятежами и другими проявлениями насилия, по мере того как уровень притязаний афроамериканцев в стране будет повышаться. Следует от­метить, что предсказание Уильямса носило весьма обоснованный ха­рактер: оно имело хорошо разработанную теоретическую базу, подкреп­лялось значительным эмпирическим материалом. Более того, его работа получила положительную оценку в профессиональной среде. Это пред­сказание осталось без внимания, ибо в политических и широких обще­ственных кругах США в то время превалировала точка зрения, что по­степенное решение проблем национальных предрассудков и сегрегации приведут к мирному разрешению этой исторически сложившейся ра­совой проблемы. Без внимания осталась указанная Уильямсом возмож­ность, что усиление воинственности среди темнокожего населения может стать интегрирующим процессом для этнополитического движе­ния. События 1960-х гг. подтвердили правоту Уильямса, и лишь после этого его концепция расового конфликта попала в центр внимания, была признана значимой для политических целей.

То же самое имело место и в другом случае. Акт о Гражданских правах от 1964 г. предписывал исследование неравенства в отношении

¹ Willieme R.M. Jr. The Reduction of intergroup Tencione. N. Y. Social Science Research Council. 1947.

возможностей образования для основных расовых, этнических и рели­гиозных групп. Национальный центр по статистике образования при Министерстве образования США провел в соответствии с этим предпи­санием ряд исследований. В частности, начальными и средними школа­ми занимался Дж.С. Коулмен, профессор Университета Джона Гопкин-са⁸. Его исследования показали, что понятие неравенства усваивается детьми до школы, куда они приходят, уже имея эти представления, изменить которые чрезвычайно трудно. Было продемонстрировано, что в среднем у афроамериканцев, поступающих в школу, уровень подго­товки ниже, чем у белых; при окончании школы оказывается, что по результатам обучения они уже значительно отстают от белых. Безуслов­но, эти данные имели важное социальное значение. Однако отчет не получил достаточного внимания ни на одном из правительственных уровней. Отчасти это объясняется тем, что, во-первых, полученные результаты находились в противоречии с официально провозглашаемой в США эгалитаристской идеологией, а во-вторых, они противоречили широко распространенному представлению о том, что образование выравнивает любое, не связанное с биологическими причинами, отста­вание в области развития интеллекта.

  Ценностный априоризм в антропологии

Критический пересмотр теоретических и методологических пози­ций в социальных науках, в том числе в антропологии, обусловил изме­нение представления о месте социально-научного знания в обществе и культуре.

Важную роль в этом процессе сыграло новое определение характера социокультурной закономерности. Теории общества и культуры пере­стали рассматриваться как «объективное отражение реальности». Их активное начало в общественной жизни стало подчеркиваться практи­чески во всех основополагающих постмодернистских работах. Само познание регулярностей в этой области считается здесь фактом, нару­шающим то единообразие, которое удалось обнаружить исследовате­лю. В ходе познания он вмешивается в последовательность ритмов про­текавших до этого социокультурных процессов, по словам Р. Фридрихса, освобождает будущее от прошлого. «Если социальный детерминизм, — пишет он, — операционально доказывается повторением связанных между собой фактов взаимодействия, а свобода — появлением уникаль­но нового, то логика социальной науки в принципе становится логикой освобождения, а ее грамматика — грамматикой превзойдения»⁹.

Изучая порождение и функционирование социокультурных инсти­тутов, способы кодирования и декодирования культурной информации, принципы взаимопонимания участников коммуникативных процессов, исследователь начинает выявлять механизмы их поддержания и изме­нения, а следовательно, условия и направления действий, при которых

8 Coleman J.S. et el. Equlity of Educationel Opportunity. Washington DC, 1966.

9 Friedrichs R. A Sociology of Sociology. N. Y„ 1971. P. 181.

они могут быть преобразованы. Такая роль социальных наук, особенно антропологии, во многом обусловлена их изначальной направленностью на познание человеческой природы, оснований совместной жизни людей. Используемый здесь познавательный аппарат позволяет выде­лить устойчивые и повторяющиеся, а также подвижные аспекты в со­циокультурном опыте людей, спроецировать его в прошлое и будущее и сделать выводы о возможных причинах или последствиях различных альтернатив социальных взаимодействий. «Умение выявить порядок во времени обеспечивает карту, в соответствии с которой мы можем дви­гаться, зная заранее, что может произойти, и вследствие этого отвечать за последствия нашего поведения»¹⁰. В этом случае социальным наукам принадлежит роль активного фактора социокультурного изменения и средства, обеспечивающего людей известной мерой надежности при определении того, что происходит и что может случиться, при каких условиях их выбор может быть свободным, а когда предпочтительнее руководствоваться общепринятыми стандартами.

Изменение представлений о субъекте исследования также имело важ­ные последствия этического характера. Осознание того, что в социальных науках нет «субъектов» и «объектов» изучения, а есть только взаимодей­ствие и коммуникация между людьми, подчеркнуло их статус источника знаний людей о самих себе. При более тщательном анализе собственной исследовательской деятельности как таковой антропологи обнаружили ее непосредственную вплетенность в жизнь носителей изучаемой куль­туры. Тематика и направленность работы каждого исследователя явно или неявно определятся стремлением эффективно справиться с соци­альными или индивидуальными проблемами. Совершенно очевидно, что такая деятельность не может быть ценностно нейтральной, ею обяза­тельно руководит совокупность представлений о том, почему и для чего нечто происходит именно так, а не иначе. Тогда структура исследования представляется как выявление и взвешивание важнейших факторов, определяющих изучаемую социокультурную ситуацию, определение тенденций ее движения и оценка того, насколько ее последствия будут позитивными или негативными для людей, а не для «общества или куль­туры в целом».

Современные антропологи видят в своей науке потенциальное сред­ство освобождения людей от устаревших, мешающих их благополучию социальных структур и культурных стереотипов и осознанного сохра­нения жизнеспособного наследия прошлого, поскольку познавая их как собственное порождение, люди начинают понимать свои возможности изменять или сохранять их. Задача антропологии, таким образом, за­ключается в том, чтобы понять порожденные самими людьми причины и характер текущих социальных и культурных проблем и помочь лю­дям преодолеть их, а если это невозможно, научиться оптимальным образом жить с ними.

Такая совокупность представлений обусловливает совершенно иную, чем объективистская, позицию исследователя по отношению к социо-

¹⁰ Friedrichs R. A Sociology of Sociology. P. 317.

культурной реальности. Он больше не присваивает себе уникального права оценивать чужие культуры только с европейских позиций, а их будущее — только в терминах однолинейной эволюции, принявшей сегодня идеологические формы модернизации и глобализации. Напро­тив, его роль видится в том, чтобы показать людям, каким образом они сами создают, рутинизируют и институционализируют структуры определенных социальных отношений и мифологизируют совокупно­сти некоторых частных значений; как эти образования приобретают статус «реальных» и «естественных» характеристик социокультурной жизни и в этом качестве представляются людям неизбежными. Благо­даря такого рода знаниям они получают возможность увидеть и понять, как сами своими взаимодействиями и коммуникациями поддерживают социальные процессы и культурные мифы, которыми недовольны, и на основании приобретенного знания при необходимости выходить за их пределы. Иными словами, сегодня критическая, просветительская функ­ция антропологии состоит в рефлексивном выходе за пределы одномер­ного видения культуры и ее динамики, представлений о непреодолимо­сти процессов и последствий глобализации, о «естественности» и неизменности существующего положения дел. Итак, этический аспект современной антропологии связан с утверждением критичной позиции исследователя по отношению к собственной культуре, его привержен­ности идеям самоценности каждой культуры, значимости взаимопони­мания в межкультурных взаимодействиях.

Однако, выражая на теоретическом уровне постмодернистские взгля­ды, современные «новые» антропологи не согласны с доминирующей сегодня критикой просвещения и, напротив, сами активно занимаются просветительством. Более того, теперь они уже не адресуются к читате­лю как к некоторой универсальной абстракции, моделью для которой был идеализированный образ представителя западного среднего класса. При­влекая внимание к культурным различиям между людьми, они пытают­ся как можно шире охватить разнообразие социокультурной реальности современного мира. Именно поэтому можно говорить о ценностной отрефлексированности такой антропологии. Для исследователя резуль­татом становится система, с которой в ходе критического анализа он соотносит данные своих изысканий и их интерпретацию. Такое соотне­сение позволит выявить, в какой мере та или иная теоретическая модель или концепция способствуют илщ напротив, препятствуют пониманию чужих культур, а через них и собственной.

Теперь можно обратиться к тому, каким образом ценностные пред­ставления проникают в систему антропологического знания. Ученые создают теории, изучая других людей и внося в свою работу взгляды и предпочтения, свойственные своей культуре. Можно рассмотреть про­цесс их освоения и проследить те каналы, по которым антрополог вно­сит их в свои построения, а также те ограничения, которые они нала­гают на научную деятельность.

Индивид рождается в определенную историческую эпоху и попада­ет в уже сложившееся до него социокультурное окружение. Это, в част­ности, означает и то, что он с момента своего рождения оказывается в пределах представлений о мире, о месте человека в нем, о его целях и

жизненной среде и т. п., свойственных данной культуре. Однако, как уже отмечалось выше, нельзя говорить о ценностях абстрактно. Поэто­му следует конкретизировать те явления ценностного порядка, с кото­рыми индивид встречается на ранних, «допрофессиональных» стадиях своего становления.

Первую их группу он осваивает как некоторые самые общие миро­воззренческие представления, обусловленные накопленными опытом и знаниями предыдущих поколений. На начальных стадиях социализа­ции он относится к этим представлениям как к «реальности», вне зави­симости от личного отношения к ним. Лишь позже в своей научной деятельности он сможет подвергнуть «данность» некоторых из них сомнению, сделать предметом своего изучения. Однако многое из того, что изначально принималось без доказательства, остается таковым на всю жизнь.

Как правило, речь идет о понимании добра и зла, справедливости, места человека в мире. Короче говоря, обоснованность существующих моральных и этических норм редко подвергается сомнению. Однако у этого вопроса имеется два аспекта. С одной стороны, часть из них инди­вид осваивает на уровне непосредственного столкновения с социокуль­турным окружением: в ходе взаимодействия и коммуникации с други­ми, в процессе оценки их и своих собственных действий и поступков и т. п. Получаемый таким образом опыт носит достаточно рефлексивный характер, и по большей части индивид осознает, в каких границах они применимы. Более того, он способен судить об истинности или ложно­сти такого рода представлений, ибо они порождаются и проверяются в процессе совместной жизни людей. С другой стороны, существуют цен­ностные априоризмы, которые получаются от других, без непосредствен­ного столкновения с соответствующими явлениями. В этом случае ис­тинность или ложность представлений, а также границы их приложения не верифицируются. Люди принимают их без доказательств.

Таким образом, одним из аспектов того, что индивид считает «дан­ным», являются изначально освоенные мировоззренческие позиции, полученные им из собственного опыта и внушенные агентами социа­лизации. Разумеется, когда индивид приобретает профессию антропо­лога, эти идеи неизбежно вносятся в его теоретические построения, что особенно важно, поскольку представления о человеке, обществе, культуре являются предметом его изучения. Можно назвать их дотео-ретическими представлениями на уровне здравого смысла.

Вторая группа ценностных представлений обусловлена социальной принадлежностью исследователя. Здесь также возможно выделить две стороны вопроса — разумеется, чисто аналитически. С одной стороны, система ценностей социального слоя, группы осваивается индивидом на самых начальных стадиях социализации. Рождаясь, он уже попадает в ту социокультурную среду, к которой принадлежат его родители. Это во многом обусловливает последующий круг его контактов, характер получаемого воспитания, часто даже предопределяет содержание при­обретаемых знаний в силу того, что в рамках его социального слоя принято получать образование в определенных учебных заведениях. Таким образом, субкультурный, групповой этос частично осваивается

уже на донаучном уровне. Позже, вступив в профессиональную и ак­тивную социальную жизнь, индивид, получивший социально-научное образование, становится проводником определенных мировоззренче­ских позиций.

Это обусловлено самим характером его деятельности, особенно когда он изучает общество, членом которого является сам. Здесь различные ценностные основания мировидения сосуществуют, сталкиваются, вли­яют на культурную динамику, а те из них, которые в данный период являются доминирующими, поддерживаются и распространяются все­ми институциональными средствами и неизбежно в той или иной форме закрепляются в общественном мнении. Как носитель своей культуры антрополог, уже будучи профессионалом, вступая в те или иные про­фессиональные отношения, решая те или иные проблемы, подходит к ним, исходя из представлений об обществе и культуре, соответствую­щих тем социальным группам и слою, внутри которых он воспитывался и с представителями которых больше всего имел контактов. Следова­тельно, другим аспектом того, что антрополог считает «данным», стано­вится набор его субкультурных ценностных представлений. Хотя это лишь часть всех мировоззренческих ориентации, существующих в куль­туре, она тем не менее выполняет роль селективного механизма, когда речь идет об оценке оснований той или иной антропологической тео­рии и выборе собственной познавательной позиции. Именно такие априоризмы в максимальной степени окрашивают исследовательские интенции и интерпретации.

Таким образом, сегодня при инициировании теоретических или эмпирических антропологических исследований от ученого требуется отрефлексировать собственную мировоззренческую позицию. Эта не­обходимость вызвана тем, что субкультурные ценности и их восприя­тие как плода собственных познавательных поисков, как свободно выбранных убеждений сливаются воедино в процессе исследования в активную и чаще всего неосознаваемую силу. Она обусловливает вы­бор, отчасти «по убеждению», отчасти неосознанный, как проблемы, так и направления исследования, и право считать их соответствующи­ми «логике» предметной области. Представления, о которых шла речь выше, можно назвать субкультурными.

Третья группа априорно оценочных представлений связана более тесно уже с собственно профессиональной деятельностью антрополо­га. Еще в процессе обучения ему приходится сталкиваться со своего рода «научной идеологией». Вступая в университетскую среду он застает там некий образ того, что такое «подлинно научное» знание и каким спо­собом его следует получать. Он осваивает антропологию как набор исходных, выраженных в явной форме допущений, концептов, связей между ними, способов оперирования ими, методов получения и обра­ботки соответствующей информации. Следует подчеркнуть, однако, что такого рода образ во многом диктуется не столько внутренним разви­тием самого антропологического знания, сколько обобщенным на фи­лософском уровне представлением о природе науки, о ее необходимой структуре и специфичных способах деятельности. Это еще один набор предпочтений, который антрополог принимает как «данное».

Антропология как наука включает в себя общие теории, частные концептуальные модели и, наконец, данные эмпирических полевых, этнографических исследований. Для каждой из перечисленных компо­нент этой структуры существуют свои оценочные критерии. В наиболь­шей степени это относится к общим теориям части, поскольку в них отражаются свойственные определенному времени идеи о природе социальности, о роли человека в построении своего искусственного окружения, о том, что в совместной жизни людей является добром и злом. Каждая дает возможность обоснованно отбирать и решать те про­блемы, которые в соответствии с нею оказываются первостепенно важ­ными для данного состояния науки либо общества и культуры. Если же она исчерпывает свой эвристический потенциал, постановка новых проблем в ее рамках становится невозможной: для изучения социо­культурных изменений, поиска способов модернизации исследователь­ского инструментария, определяющего ее познавательную ценность, не оказывается необходимых оснований и аргументов.

Отбор и интерпретация фактов зависят от того, занимает исследо­ватель когнитивистскую или бихевиористскую позицию. Каждая из них заключает в самой себе оценочный априоризм, который переплетается с тем, что внесен исследователем как носителем определенной культу­ры. Эти компоненты антропологической теории детерминируют эмпи­рическую область исследования. На их основании теория приписывает различные значимости охватываемым ею социокультурным проблемам; внутри этих проблем она диктует, что считать фактами и какие из них следует рассматривать как первостепенные; она определяет и ограни­чивает набор методов, с помощью которых происходит отбор инфор­мации об объекте; обусловливает логику организации и интерпретации получаемых в исследовании данных. Следовательно, априорные оценоч­ные критерии, заключающиеся в любой антропологической теории, обусловливают содержание всех компонент исследования, проводимых на ее основании.

В период классического позитивизма в социальных науках посто­янно предпринимались попытки доказать, что научные суждения могут быть свободными от ценностного априоризма. Поскольку вна­чале социология и антропология моделировались по естественно­научному образцу, нормативным требованием здесь считалось полу­чение объективного, «беспристрастного знания». В этом отношении особенно показательной может служить попытка построить позити­вистскую этнографию. Подобно всем интенциям такого рода претен­зия на объективное описание чужой культуры оказалась совершен­но необоснованной.

Выше было показано, что при отборе эмпирического материала исследователь неизбежно руководствуется какими-то соображениями, на основании которых одни данные он принимает, а другие оставляет вне сферы своего внимания. Если эти соображения не продиктованы общей теорией, которая, будучи всегда односторонней и неполной, пред­ставляет собой все-таки определенным образом организованную кон­цептуальную систему, то они черпаются на уровне здравого смысла. Суждениям же такого рода, как известно, свойственна чрезвычайная

стереотипизированность, они часто бывают окрашены предрассудка­ми. Они несут в себе заряд того мировоззрения, которое в данный период времени доминирует в культуре и субкультуре, к которым при­надлежит исследователь.

Далее, этнограф неизбежно сталкивается с необходимостью систе­матизации и интерпретации того, что он считает научными фактами, а там, где есть выбор и истолкование, уже открывается путь влиянию оценочных суждений. Следовательно, любые обобщения, индуцирован­ные из эмпирических «фактов», обязательно отмечены ими, хотя очень часто у естественно-научно ориентированных антропологов этот факт прикрывался позицией ценностной нейтральности. Сегодня широко признается тот факт, что при изучении тенденций в динамике культу­ры, определенной социокультурной проблемы или же состояния отдель­ного института в целом в определенный временной период антрополог должен принимать во внимание ценностную окраску принятых им теоретических и методологических представлений, которые можно назвать допущениями.

Наконец, влияние определенной ценностной позиции на антропо­логические исследования может осуществляться непосредственно, че­рез систему социальных заказов. Социология и антропология в боль­шей степени, чем какая-либо другая наука, связаны с интерпретацией происходящих социокультурных процессов. В любом обществе предста­вители правящих кругов часто обращаются за помощью к антрополо­гам: на основании результатов исследований они строят свою нацио­нальную политику. Связь с ними через систему социальных заказов заранее определяет тематику исследований, ограничивая набор проблем лишь теми, решение которых содействует достижению национальных целей. Обращаясь к опыту социальных заказов в ряде современных обществ переходного типа, можно отметить, что дело не ограничивает­ся тем, что государственные органы и монополистические объедине­ния, давая заказы научным учреждениям, тем самым диктуют темы разработок. Через использование результатов исследований по соб­ственному произволу они ставят формирование общественного мнения в прямую зависимость от своих целей и идеологии. Таким образом, в этих случаях заказчик контролирует не только содержание, но и ре­зультаты социально-научной деятельности, по договору ограничивая авторские права научных коллективов и отдельных ученых. Социальный заказчик волен использовать для своих целей лишь те социологические и антропологические данные, которые он сочтет необходимым. При социально-научном анализе этнических проблем, организации предвы­борных кампаний, пропаганды и т. п. в транзитивных обществах поли­тики, как правило, используют лишь те результаты, которые подтверж­дают нужные им решения, и не принимают во внимание указания на негативные последствия применения тех мер, которые кажутся им выгодными.

Таким образом, антропология и социология оказываются связанны­ми с идеологией заказчика, через область прикладных исследований. Проблематика и направление работ, выполняемых по контракту, дик­туются и контролируются теми, кто финансирует их исследования,

которые оказываются ограниченными достаточно жесткими селектив­ными рамками.

Обобщая все сказанное выше о ценностном априоризме в антропо­логии, можно выделить несколько наборов соответствующих представ­лений, которые определяют направление теоретических и прикладных исследований:

—антрополог вносит в свою работу набор общих мировоззренче­ских допущений о человеке и мире вообще, свойственных обществу, в котором он живет в данный период времени. Иными словами, в любые антропологические построения проникает то, что выше было названо дотеоретическими ценностными представлениями на уровне здравого смысла;

—каждое антропологическое исследование обязательно носит на себе отпечаток ценностных представлений, свойственных тому социально­му слою, той субкультуре, к которым принадлежит исследователь. Их также можно назвать дотеоретическими, поскольку культурные пред­почтения на этом уровне (в какой бы степени они ни были выражены) начинают формироваться задолго до того, как человек становится про­фессионалом. Таким образом, в антропологические построения неиз­бежно проникают собственные субкультурные ценностные представ­ления исследователя;

—в антропологические исследования проникают оценочные крите­рии, обусловленные общим состоянием научного знания, свойствен­ным определенной познавательной парадигме. Такие метафизические основания обусловливают внутреннюю структуру исследования, отбор соответствующих методов сбора и анализа данных, способ их интер­претации и построения логических обобщений. Теоретические постро­ения обусловлены определенным соотношением донаучных представ­лений, относящихся к уровням субкультуры и здравого смысла, с одной стороны, и представлений, продиктованных образом «научности», свой­ственным определенной познавательной парадигме, — с другой;

—проблематика и использование результатов антропологических и социологических исследований несвободны от идеологических рамок в силу того, что ученые как члены общества, как профессионалы выпол­няют социальный заказ. В обществе, где финансирование исследова­ний осуществляется представителями высших деловых и политических кругов, направление и результаты исследований, проводимых по зака­зу, обычно ценностно окрашены, так как используются для удержания властных позиций и оправдания принимаемых решений.

Сказанное выше представляет собой попытку выделить те аспекты социально-научных построений, которые являются при анализе их кри­тической функции наиболее значимыми с точки зрения априорной ценностной «нагруженности». Это позволяет определить их социальную направленность. Соотнося антропологического знания с парадигматиче­скими основаниями, с одной стороны, и с культурно-ценностными — с другой, исследователь может в каждый период отрефлексировать свою работу по ряду параметров. Сопоставление содержания полученных ре­зультатов с парадигматическими основаниями позволяет судить о том, насколько они являются новыми и обоснованными. Таким образом, речь

идет об оценке вклада в развитие общего социально-научного знания. Сопоставление содержания исследований с определенной ценностной позицией выявляет социальные границы применимости полученных вы­водов. При этом очевидными становятся как определенные исходные ми­ровоззренческие посылки (явные или неявные) антропологической тео­рии, так и идеологические импликации получаемых при ее применении результатов.

Осознание ценностных допущений антропологических теорий по­зволяет понять причины приятия или отвержения определенных кон­цептуальных построений в зависимости от того, насколько получаемые с их помощью выводы помогают переосмыслению или, наоборот, под­держанию устоявшихся представлений о человеке, обществе, культуре. Таким образом, антропология сегодня выполняет функцию не только получения достоверного знания о социокультурной жизни, но и ре­флексии к ее мировоззренческим основаниям, а также критического сравнения собственной культуры исследователя с другими.

Литература на русском языке

Аверкиева Ю.П. Проблема историзма в современной буржуазной этног­рафии // Вопросы истории. 1964. № 10.

Александренков Э.Г. Диффузионизм в зарубежной этнографии // Кон­цепции зарубежной этнографии. Критические этюды. М, 1976. Апресян Р. Г. Утилитаризм // Новая философская энциклопедия. М., 2000. Аронсон Э. Общественное животное. Введение в социальную психоло­гию / Пер. с англ. М.А. Ковальчука. М.: Аспект-Пресс. 1998. Артановсшй С.Н. Современная зарубежная философская мысль и про­блемы этнокультурных исследований // Этнологические исследования за рубежом. М., 1973.

Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции // Новое в за­рубежной лингвистике. Вып. XIII. Логика и лингвистика (Проблемы ре­ференции). М.: Радуга. 1982.

Баксанский О.Е. Коэволюционные репрезентации современной направ­ленности познания. М.: Альтекс, 1999.

Барт Ф. Личный взгляд на культурные задачи и приоритеты культурной и социальной антропологии // Этнографическое обозрение. 1995. № 3. Бахитов М.Ш. Проблема причинности и критика функционализма // Вопросы философии. 1963. №9.

Бейлис В.А. Традиция и ритуал. Ритуал как выражение социальной и куль­турной динамики (по трудам Виктора Тэрнера) // Традиция в современ­ных культурах Африки. М., 1986.

Бромлей Ю.В. Современные проблемы этнографии. Очерки теории и ис­тории. М._г 1981.

Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М., 1973. Брунер Дж. Психология познания. М.: Прогресс, 1977. Бутинов Н.А. Американская антропология (формализм и субстантивизм) // Актуальные проблемы этнографии и современная зарубежная наука. Л., 1979.

Бюттнер Т. Лео Фробениус — исследователь Африки: достижения и за­блуждения // Изучение истории Африки. Проблемы и достижения. М., 1985.

Валлерстаин И. Конец знакомого мира: Социология XXI века / Пер. с англ. М.: Логос, 2003.

Весёлкин Е.А. Понятие социальной сети в британской социальной антро­пологии // Концепции зарубежной этнологии. М., 1976.

— Кризис британской социальной антропологии. М., 1977.

— Структурализм: претензии на философию (теоретические проблемы британского этнологического структурализма) // Этнография за рубе­жом. М., 1979.

Гаврилова М.В. Критический дискурс — анализ в современной зарубеж­ной лингвистике. СПб.: СПбГУ, 2003.

Гадамер Х.Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М.: Прогресс, 1988.

Геллнер Э. Нация и национализм. М., 1991. Герпес М. Первобытная история человечества. СПб., 1911. Гольб Г.Ф. История человечества и культуры. Киев, 1897 — 1899. Гофман И. Анализ фреймов: эссе об организации человеческого опыта. М.: Институт социологии РАН, 2003.

Григорьев С.И., Субетто А.И. Основы неклассической социологии: Но­вые тенденции развития культуры социологического мышления на рубе­же XX-XXI веков. М.: РУСАКИ, 2000.

Григулевич И.Р. Социальная антропология: есть ли у нее будущее? // Со­ветская этнография. 1975. № 2.

Делёз Ж. Логика смысла. Фуко М. Theatrum philosophicum. M.; Екатерин­бург: Раритет: Деловая книга, 1998.

Дилыпей В. Введение в науки о духе // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX —XX вв.: Трактаты, статьи, эссе. М., 1987. Диффузионизм // Большая советская энциклопедия. 3-е изд. Т. 8. М., 1972. Доналдсон М. Мыслительная деятельность детей. М.: Педагогика, 1985. Дуглас М. Чистота и опасность. Анализ представлений об оскверенении и табу. М., 2000. Дюркгейм Э. Метод социологии. Киев; Харьков, 1899.

— О разделении общественного труда. Одесса, 1900.
Здравомыслов А.Г. Функционализм и его критика // Информационный
бюллетень ССА и ИКСИ АН СССР. 1968. № 6.

Зильберман Д.Б. Социальная антропология: динамика развития и перс­пективы (обзор) // Вопросы философии. 1971. № 11. Золотарев A. M. Кардинал Шмидт и Отмар Шпан (к вопросу о классовых корнях культурно-исторической школы) // Сообщения Государственной Академии материальной культуры. 1932. № 1—2.

— Расовая теория и этнография // Наука о расах и расизме. Труды НИИ
антропологии МГУ. Вып. 4. М.; Л., 1938.

Золотарев A. M. Фритц Гребнер // Советская этнография. 1936. № 1. Инкелес А. Личность и социальная установка // Американская социоло­гия. М.: Прогресс, 1972.

Ионин А.Г. Альфред Шюц и социология повседневности // Современная американская социология / Под ред. В.И. Добренькова. М.: МГУ, 1994. Ионин А.Г. Понимающая социология. Историко-критический анализ. М., 1979.

Квадратура смысла: французская школа анализа дискурса / Сост. П. Се-рио. М.: Прогресс. 2002.

Ковалев А.Д. Структурно-функциональный подход // Критика современ­ной буржуазной социологии. М., 1977.

Козлов С.Я. Западная этнология и Африка // Концепции зарубежной эт­нологии. М., 1976.

Козлова Н.Н. Жизненный мир в контексте социальной антропологии: новое исследовательское поле // Социальная антропология на пороге XXI века. Тезисы и материалы конференции 20 — 21 ноября 1997 г. М., 1998.

Козлова Н.Н. Социально-историческая антропология. М.: Ключ-С, 1999. Конт О. Курс позитивной философии. Т. 1. Отд. 2. СПб., 1899. Косвен М.О. И.Я. Бахофен // Советская этнография. 1933. № 1. Косвен М.О. Рихард Турнвальд и его этнографические труды // Совет­ская этнография. 1933. №3 — 4.

Коул М. Культурно-историческая психология. М.: Когито-центр, 1997. Коул М. Культурные механизмы развития // Вопросы психологии. 1995. №5.

Крипке С.А. Виттгенштейн о правилах и индивидуальном языке // Логос. 1999. № 1(11). С. 151 — 185 (сокращенный перевод).

Кузнецов В.Г. Герменевтика и гуманитарное познание. М.: МГУ, 1991. Кунов Г. О происхождении брака и семьи. М., 1928.

— Всеобщая история хозяйства. М.; Л., 1929.

— Возникновение религии и веры в бога (н. д.).

Купер А. Постмодернизм, Кембридж и «Великая калахарская дискуссия» //

Этнографическое обозрение. 1993. № 4.

Леви-Брюль Л. Первобытное мышление. М., 1930.

Леви-Строс К. Структурная антропология (сборник переводов). М., 1980.

Лингвистический антропологический словарь. Гл. ред. В.Н. Ярцева. М.:

Современная энциклопедия, 1990.

Липерт Ю. История культуры. СПб., 1894.

— История культуры в отдельных очерках. СПб., 1902.

Липе Ю. Происхождение вещей. Из истории культуры человечества. М., 1954.

Лич Э. Культура и коммуникация. Логика взаимосвязи символов. К ис­пользованию структурного анализа в социальной антропологии. М., 2001. Лэбок Дж. Начало цивилизации и первобытное состояние человека. Нрав­ственное и общественное положение диких народов. СПб., 1871. Маркарян Э.С. Проблема целостного исследования культуры в антропо­логии США // Этнология в США и Канаде. М., 1989. Марков Г.Е. Взлет и крушение теории — немецкая этнология на рубеже веков. Лео Фробениус // Этнографическое обозрение. 1998. № 4. Марков Г.Е. История хозяйства и материальной культуры. М., 1979. Марков Г.Е. Немецкая этнология. М.: Академический Проект, 2004.

— Очерки истории немецкой науки о народах. Часть 1. Немецкая этно­
логия. М., 1993. Часть 2. Народоведение. М., 1993.

Марков Г.Е. От истоков немецкой этнологии к ее расцвету. Вопросы теории // Этнографическое обозрение. 1996. №4.

Матурана У.Р., Варела Ф.Х. Древо познания. Биологические корни чело­веческого понимания. Пер. с англ. Ю.А. Данилова. М.: Прогресс-Тради­ция. 2001.

Милль Дж. С. Утилитаризм. О свободе. СПб., 1900. Монтескье Ш.Л. Избранные произведения. М., 1955. Морган Л.Г. Древнее общество. Л., 1934.

Московичи С. Социальное представление: исторический взгляд // Пси­хологический журнал. 1995. Т. 16. № 1. С. 3—18.

Мосс М. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антрополо­гии. М., 1996.

Никишенков А.А. Социальная антропология как научная традиция // Со­циальная антропология на пороге XXI века. М., 1998.

— Британская социальная антропология. Становление и развитие науч­
ной дисциплины. М.: Академический Проект, 2005.

Николис Дж. С. Хаотическая динамика лингвистических процессов и об­разование паттернов в поведении человека. Новая парадигма селектив­ной передачи информации. М.: Прогресс-Традиция, 2000. Орлова Э.А. Культурная (социальная) антропология. М.: Академический Проект, 2004.

Петренко В.Ф. Психосемантика сознания. М.: Издательство МГУ, 1988. Преображенский П.Ф. Курс этнологии. М.; Л., 1929.

Работы Л.А. Уайта по культурологии: Сборник переводов. М.: РАН. ИНИОН, 1996.

Райл Г. Понятие сознания. М: Идея-пресс. Дом интеллектуальной книги, 1999.

Райхман Дж. Постмодернизм в номиналистской системе координат // Флэшарт. 1989. № 1.

Расовая теория и этнография // Труды Научно-исследовательского ин­ститута антропологии МГУ. Вып. 4. М.; Л., 1938. Ратцель Фр. Человек как жизненное явление на земле. М., 1901. Ришар Ж.Ф. Ментальная активность. Понимание, рассуждение, нахож­дение решений. М.: Институт психологии РАН, 1999. Русанов Н. Жизнь и сочинения Бахофена // Русская мысль. 1889. № 6. Рэдклифф-Браун А.Р. Метод в социальной антропологии. М., 2001. Свод этнографических понятий и терминов. Этнография и смежные дис­циплины. Школы и направления. Методы. М,, 1988.

Современная западная социология: Словарь / Сост. Ю.Н. Давыдов, Н.С. Ковалева, А.Ф. Филиппов. М.: Политиздат, 1990. Современная западная философия: Словарь / Сост. B.C. Малахов, В.П. Фи­латов. М.: Политиздат, 1991.

Современное зарубежное литературоведение (страны Западной Европы и США): концепции, школы, термины: Энциклопедический справочник/ Ред. и сост. И.П. Ильин, Е.А. Цурганова. М.: Интрада-ИНИОН, 1996. Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика: исследования измене­ний в больших системах искусства, истины, этики, права и обществен­ных отношений. СПб.: Издательство Русского Христианского гуманитар­ного института, 2000.

Спенсер Г. Воспитание умственное, нравственное и физическое. СПб., 1898.

— О законах вообще и о порядке их открытия // Опыты научные, фило­софские и политические. Т. II. СПб., 1899.

— Основания социологии. Т. I СПб., 1876.

Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. М.: Про­гресс: Универс, 1993.

Тайлор Э. Первобытная культура. М., 1989.

Токарев С.А. Венская школа этнографии // Вестник истории мировой культуры. 1958. № 2.

Токарев С.А. История зарубежной этнологии. М., 1978.

Толстов СП. Расизм и теория культурных кругов // Наука о расах и расизм. М.; Л., 1938. Труды научно-исследовательского института антро­пологии МГУ. Вып. 4.

Тэрнер В. Символ и ритуал. М., 1983.

Унгер И. Брак в его всемирно-историческом развитии. Киев, 1884. Фермойлен Х.Ф. Происхождение и институционализация понятия «Volker-kunde» (1771 — 1843) // Этнографическое обозрение. 1994. №5. Фрэзер Дж. Дж. Золотая ветвь. М., 1980.

— Фольклор в Ветхом Завете. М., 1985.

Фуко М. Археология знания. Киев: Ника-центр, 1996. Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М, 1996.

Черноушек М. Психология жизненной среды. М.: Мысль, 1989. Шнирельман В.А. Методы использования этнографических данных для реконструкции первобытной истории в зарубежной науке // Этногра­фия как источник реконструкции истории первобытного общества. М., 1979.

Шурц Г. История первобытной культуры. 1-е изд. СПб., 1970; 2-е изд. СПб., 1910; 3-е изд. М., 1923.

Шюц А . Структура повседневного мышления (фрагмент статьи Schutz A. Common Sense and Scientific Interpretation of Human Action // Collected Papers. Vol. 1. The Problem of Social Reality. The Hague. 1962. P. 7-26 // СоцИС. 1988. №2. С. 129-137.

Эванс-Причард Э.Э. Нуэры. Описание способов жизнеобеспечения и по­литических институтов одного из нилотских народов. М., 1985. Эванс-Причард. Э.Э. История антропологической мысли. М., 2003. Этнография и культурная, социальная антропология на Западе // Со­ветская этнография. 1971. №5.

— Неоэволюционизм, релятивизм и расизм // Расы и народы. М., 1971.

— История теоретической мысли в американской этнографии. М., 1979. Этнография и смежные дисциплины / Отв. ред. М. Крюков, И. Зельнов. М., 1994.

Юнг К.Г. Психологические типы. М.: Университетская книга: ACT, 1996.

Язык и интеллект. М.: Прогресс: Универс, 1995.

Яврилехто Т. Мозг и психика. М.: Прогресс: Универс, 1992.

Глоссарий

Автономия функциональная — мера независимости компоненты социальной системы от нормативно предписанных функций; в отноше­нии индивида обусловлена его принадлежностью к различным социо­культурным группам со специфичными для них нормами, с одной сто­роны, и зонами свободного выбора, присутствующими в рамках любого нормативного установления, — с другой.

Агрессия — тип поведения, обычно проявляющийся в ситуации конкуренции и связанный с возможным нанесением ущерба соперни­ку, со стремлением достичь превосходства в статусной иерархии, с получением права доступа к дефицитным ресурсам. Может принимать форму насилия.

Адаптация социокультурная — активный способ взаимодействия человека с окружением, в ходе которого человек как приспосабливает­ся к его императивам, так и приспосабливает его элементы к своим нуждам; в результате формируется жизненная среда, характеризующа­яся относительно высокой степенью комфортности, устойчивости, предсказуемости.

Актема (термин Э. Боша) — элементарная осмысленная составляю­щая действия (акта), выполняющая инструментальную функцию в про­цессе его разворачивания во времени.

Актор — обозначение активных сторон взаимодействия; человек, совершающий действие в процессе взаимодействия.

Альтруизм — тип поведения, не столько отвечающий интересам индивида, сколько способствующий сохранению целостности группы. Альтруистическое поведение не приносит пользы и даже может повре­дить проявляющему его индивиду. Однако за счет него возрастает при­способленность других.

Антропология когнитивная — раздел антропологии, где изучаются универсалии человеческого познания — его биологические основания, социокультурная обусловленность когнитивных структур и процессов. Основное внимание уделяется механизмам научения, действующим в контексте взаимодействия и коммуникации, распределению знания в обществе, формированию культурных значений в ходе интеракции, ее опосредованию артефактами. В то же время изучаются механизмы работы мозга, центральной нервной системы, которые оформляют и ограничивают культурную представленность знания, его трансляцию от поколения к поколению. Теоретические дискуссии разворачивают­ся вокруг того, как коллективная интерпретация опыта обусловливает индивидуальные когнитивные процессы с широким привлечением линг-

вистической тематики. Однако акцент помещается на дискурсе, а не на лексике, на культурных схемах, а не на семантике языка.

Антропология культурная, социальная, этнология — область соци­ально-научного познания, в рамках которой изучается совместное су­ществование людей, его формы и содержание, обусловленные соци­альным взаимодействием и коммуникацией, порождение артефактов и обмен ими в этих процессах. Первоначально ее предметной областью были бесписьменные общества и макроисторические реконструкции их динамики; в настоящее время произошел сдвиг в сторону изучения современной социокультурной жизни, что обусловливает сближение этой науки с социологией.

Антропология психологическая — область антропологии, в рамках которой изучается, каким образом индивидуум приобретает культур­ную компетентность взаимодействия. Такая предметная область пред­полагает объединение элементов биологического, психологического, психиатрического, социологического, лингвистического, этологическо-го знания. На этой междисциплинарной базе осуществляются отбор и интерпретация данных.

Антропология экологическая — направление неоэволюционизма, для которого характерно комплексное, системное изучение механиз­мов структур, результатов и последствий взаимодействий людей с их естественным и искусственным окружением, закономерных связей между природными и социокультурными фактами. Основное внима­ние в исследованиях уделяется процессам адаптации человеческих со­обществ к жизненным условиям; энергетическому обмену между об­ществом и физической средой; сравнительно-культурному анализу характеристик общей и специфичной эволюции.

Ареал культурный — в контексте диффузионистских исследова­ний обозначение ограниченной географической области распростра­нения определенных культурных паттернов, черт, тем, их компози­ций и вариаций.

Артефакт (искусственный объект) — искусственный объект, созда­ваемый людьми в процессах взаимодействия и коммуникации и опо­средующий их в ходе социокультурной адаптации (удовлетворение потребностей, интересов, запросов; установление и поддержание отно­шений с окружением; формирование и изменение жизненной среды). Артефакты можно разделить на следующие категории: вещи, когнитив­ные модели (идеи, образы), технологии, нормативные образования, оценочные критерии — и представить в следующих фундаментальных измерениях: функциональное (для чего создан объект), технологичес­кое (как он создан), коммуникативное (какую культурную информа­цию он несет). Понятие было введено в социально-научный оборот для преодоления дихотомии материального и идеального в определении культуры.

Вариация культурная — тип изменчивости культурных феноменов, не затрагивающий основных принятых в обществе принципов формо­образования, предусматриваемых такими организационными начала­ми, как художественный стиль, познавательная парадигма, культурные таксономии и нормы.

Взаимность (взаимодополнительность) — отношения между сторо­нами взаимодействия, при которых права каждой из них составляют обязанности другой.

Взаимодействие социальное — совместное распределение и прило­жение усилий, специально организованные для поддержания или из­менения людьми их жизненной среды.

Габитус (по Б. Бурдье) — система устойчивых диспозиций (побужде­ний, интенций), интегрирующая прошлый опыт и переносимая из од­ной социокультурной ситуации в другую. В каждой из них габитус функционирует как матрица для организации восприятия и интерпрета­ции информации, а также действий; комбинация соответствующих си­туации габитусов обеспечивает целедостижение. Считается, что габитус формируется в результате повседневного жизненного опыта и образует ненаблюдаемую глубинную детерминанту активности, придающую ей резон и смысл при отсутствии явных порождающих ее причин.

Действие — элементарная единица интенциональной активности, представленная через цели, средства, условия. Обычно рассматривает­ся в контексте типичных ситуаций социального взаимодействия.

Деконструкция — процедура разъятия на части того, что представ­лялось как единая целостность; рефлексия к парадигматическим осно­ваниям с целью проверить их на взаимную совместимость.

Децентрирование — концепция множественности социокультурных порядков в обществе, не имеющих иерархической соподчиненности, рассматриваемых как равнозначные.

Деятельность — систематическим образом организованная актив-ност, направленная на выполнение определенной функции, получение заранее предусмотренного результата (цели). Процесс, составляемый из последовательно соединенных действий.

Динамика социокультурная — понятие, обозначающее совокуп­ность разнородных изменений и процессов, происходящих в обществе и культуре с выделением их направленностей и движущих сил.

Дискурс (в терминологии М. Фуко) — аналитическое поле объек­тов, понятий, стратегий построения и типов высказываний. Конкрет­ная система их взаимосвязей обозначается как дискурсивная форма­ция и определяется правилами:

— образования дискурсивных объектов, т. е. специфичными формами связей между «словами» и «вещами», означающими и означаемыми;

— построения высказываний, т. е. их модальностями, позицией без­личного субъекта в рамках формации;

— конструирования понятий, т. е. формами связей между дискурсив­ными элементами (атрибуция, артикуляция, десигнация, деривация);

— дискурсивных стратегий, предполагающих осуществление выбо­ра высказывания в ситуациях неопределенности.

Понятие дискурса позволяет в совокупности разнородных культур­ных текстов определить:

— причины появления высказывания в пределах данных места и времени;

— условия и границы существования данного высказывания в соот­ношении с другими.

Дистанция межличностная — в процессах взаимодействия и комму­никации мера интенсивности контактов участников. Определяется в пространстве измерений «индивидуальность —коллективность» и «до­ступность—недоступность». Она контролируется механизмами регулиро­вания приватности, персонального пространства, тактильных контактов.

Дифференциация социокультурная — понятие, которое в статиче­ском смысле означает внутреннюю расчлененность социальной систе­мы, а в динамическом — процесс формирования в рамках системы новых функциональных и структурных единиц.

Диффузия культурная — распространение культурных паттернов, тем, черт от одной культуры к другой путем добровольного заимство­вания или принуждения.

Дополнительность — отношения между сторонами взаимодействия, при которых в рамках системы с функциональной дифференциацией каждый имеет свои права и обязанности, связанные с ее поддержанием.

Знак — конвенционально принятый артефакт, используемый в ка­честве заместителя реального объекта, модель, обозначающая его функ­циональные характеристики, репрезентирующая этот объект и задаю­щая программу его истолкования. Согласно Ч. Моррису, знак следует рассматривать в трех аспектах: прагматика (отношение знака к интер­претатору), семантика (отношение знака к означаемому), синтактика (формальные отношения знаков между собой).

Значение — социально функциональная, культурно кодифицирован­ная связь между означаемым и означающим, знаком и референтом, устанавливающаяся в процессах коммуникации и сохраняющаяся от­носительно постоянной в сходных социокультурных ситуациях. Ч. Мо­рис выделяет атрибутивные свойства значения знака: десигнативное (указывающее на предмет, несущее информативную нагрузку), оценоч­ное (указывающее на рейтинг означаемого среди других, ему подоб­ных) , прескриптивное (предписывающее направление действий в опре­деленной ситуации). По функциональным характеристикам значения принято относить к одной из следующих категорий: сигнификативные (отношение знака к сигнификатам, или содержанию понятий), денота­тивные (отношение знака к означаемому, референту), ситуативные (относящиеся к интерпретации знака в зависимости от контекста его употребления).

Идентичность — представление индивида о себе и представление о нем других, определяющее его самотождественность в различных со­циокультурных ситуациях и группах.

Изменение эволюционное — процесс перехода любой социокультур­ной единицы из более простого и менее упорядоченного состояния в более сложное и организованное путем вариаций или реструктуриро­вания ее составляющих с целью повышения уровня ее адаптированно-сти к окружению.

Инкультурация — освоение индивидом общепринятых способов действий и построения суждений, приобретение навыков овладения своим телом и оперирования элементами окружения, характерных для культуры. Продолжается на протяжении всего индивидуального жиз­ненного цикла.

Институт социальный (культурный) — устойчивая социокультур­ная форма, с помощью которой люди включаются в контекст норма­тивных порядков, поддерживающих общество как целое. Каждый ин­ститут связан с решением определенного класса социально значимых задач, соответствующих удовлетворению базовых потребностей, реали­зации интересов людей. Структура института характеризуется тем, что его функции зафиксированы в нормативной форме.

Интеграция социокультурная — понятие, которое в статическом смыс­ле означает отношения между компонентами социокультурной системы, построенные по принципу дополнительности или взаимодополнительно­сти, а в динамическом — процесс объединения или включения отдельных единиц в целостную систему в соответствии с этими принципами.

Интенциональная личность (объект-зависимые субъекты) — ото­бражение на уровне психики культурно обусловленных совокупностей процессов целеполагания, расчетов, эмоционального реагирования, са­морегуляции, а также состояний — верований желаний, фантазий, оценок — их распределение и организация в ментальном индивидуаль­ном пространстве, определяющие включенность индивида в интенцио­нальныи мир.

Интенциональныи мир (субъект-зависимые объекты) — одна из репрезентаций культуры; включает в себя разделяемые людьми концеп­ции, цели, суждения, оценки, которые на интерсубъективном уровне воплощаются в социокультурные институты, технологии, дискурсив­ные формации. Иными словами, жизненная среда людей, состоящая из созданных ими самими артефактов (искусственных объектов). Они выстраиваются преднамеренно (интенционально) и существуют только благодаря тому, что люди оперируют ими и реагируют на них. Зависи­мость от человеческих действий и понимания делает их причинно ак­тивными как производная интеракции интенциональныи мир зависит от способов его поддержания, от того, как люди организуют свою ин­дивидуальную и совместную жизнь. Из него извлекаются смыслы и возможности использования социокультурного опыта.

Интерпретация — процесс конструирования значений в ходе интер­акций, который определяется следующими характеристиками:

— базируется на способности людей к ментальному отображению практического опыта;

— обеспечивает различение коллективных значений и индивидуаль­ных смыслов;

— позволяет переводить одну систему-значение в другую;

— опирается на имеющиеся когнитивные модели, с одной стороны, и дискурсивные практики, используемые в контексте текущей ин­теракции — с другой.

Это производная коммуникации в ходе которой участники стара­ются понять высказывания друг друга путем взаимной коррекции вплоть до установления общего согласия или разделяемого значения относи­тельно их содержания. Такой перевод из одного культурного кода в другой всегда относителен, поскольку участники становятся посредни­ками между наборами категорий и концептов, используемых каждым неодинаково на разных отрезках коммуникативного процесса.

Интерсубъективность — характеристика пространства интеракции (взаимодействия и коммуникации), предполагающая наличие у акторов разделяемых представлений, общих культурных кодов, составляющих основания взаимопонимания. Первичная интерсубъективность форми­руется в младенческом возрасте посредством различных форм синхро­низации значений физических контактов — тактильных, визуальных, звуковых— со взрослыми. Вторичная интерсубъективность формиру­ется на базе первичной с помощью предметных и символических меди­аторов (артефактов), опосредующих взаимодействие и коммуникацию. Таким образом, речь идет о пространстве между стандартными формами социокультурной жизни и их индивидуальными когнитивными репре­зентациями, поле воспроизведения конвенциональных образований в практике социальных взаимодействий и коммуникаций.

Категоризация культурная— определение личности, объекта, со­бытия как компоненты определенной обобщенной единицы (категории) в контексте социокультурной коммуникации. Категория выделяет осо­бенности личности, события, отношений, ролей, я-концепции в соот­ветствии с определенным культурно установленным основанием.

Коммуникация — обмен информацией, значимой для контроля над изменениями социального взаимодействия, или обсуждение на симво­лическом уровне возможных направлений активности, связанных с воздействием на ситуативные факторы.

Компетентность культурная — мера освоенности и владения инди­видом знаний и навыков, необходимых для эффективного взаимодей­ствия и коммуникации в стандартных социокультурных ситуациях, а также для идентификации проблемных ситуаций. Приобретается в ходе процессов социализации и инкультурации.

Компетентность лингвистическая — мера владения языком в про­цессах обмена информацией; определяется следующими параметрами:

— правильность — соответствие высказывания принятым в культу­ре грамматическим правилом;

— реализуемость — способность контролировать размер и смысло­вую глубину грамматически правильных высказываний;

— приемлемость — соответствие высказывания конкретной комму­никативной ситуации;

— частотность — вероятность употребления языковой единицы.

Лингвистическая компетентность определяется, с одной стороны, врож­денными свойствами человека (лингвистическая компетенция), а с дру­гой — приобретенным опытом использования языка в устной и письмен­ной формах.

Контекст культурный — по отношению к событию или факту опре­деляется совокупностью условий их реализации (социально-структур­ных, функциональных, нормативных, ценностных) с одной стороны, и совокупностью выразительных средств (культурным кодом), в кото­рых они репрезентированы — с другой.

Культура — понятие, обозначающее содержание совместной жиз­ни людей, определяемое искусственными, созданными людьми объек­тами-артефактами и заученным поведением. Она относится к органи­зованным совокупностям: вещей, идей и образов, технологий их

изготовления, освоения, использования; способов регулирования отно­шений между людьми; критериев оценки всех этих типов артефактов. Это созданный самими людьми искусственный жизненный мир, среда их существования и самореализации в процессах социального взаимо­действия и коммуникации.

Культурный круг — предположительное представление о возможно­сти свести все многообразие явлений и процессов истории человече­ской культуры к определенным центрам сосредоточения специфичных устойчивых комплексов конкретных элементов («культурным кругам»). Каждый такой комплекс считался первоначально уникальным для каж­дого круга, а затем по мере диффузии отдельные культурные элементы распространялись из одного круга в другой — что и трактовалось как история. Предполагалось, что при таких исходных допущениях откры­вается возможность проследить происхождение разных культур и их изменение в пространстве и во времени,

Макродинамика социокультурная — уровень изучения социокуль­турных изменений и процессов, соответствующий масштабам истори­ческого времени и таким единицам изучения, как панкультура (челове­ческая культура в целом) и цивилизация.

Маргинальность — модальность существования индивидов и групп на периферии социальной структуры, предполагающая немерное, не­структурированное пространство, образуемое нецентрированными множествами ризомных движений.

Медиация (опосредование) — антропологически универсальный процесс включения и использования артефактов в ходе взаимодействия и коммуникации. Медиативные средства (вещи, технологии, когнитив­ные модели, язык) определяют форму и содержание интеракции толь­ко когда используются акторами.

Микродинамика социокультурная — уровень изучения социокуль­турных изменений и процессов, сопоставимых по времени с продолжи­тельностью жизни одного —трех поколений, где прослеживаются их непосредственные сетевые связи; единицами изучения являются отдель­ные черты и темы в контексте различных субкультур.

Модуль когнитивный (концепция Д. Фодора) — формальная техноло­гическая схема когнитивной переработки информации. Включает в себя:

— органы чувств как датчики, принимающие внешние сигналы и преобразующие их в нейронном коде;

— систему ввода как специализированный селективный механизм, дифференцирующий информацию по определенному признаку (например, для зрительного восприятия — цвет, яркость, форма);

— центральный процессор — устройство общей переработки инфор­мации, место осуществления когнитивных процессов.

Входной импульс в датчиках описывается в терминах физической энергии; на выходе предполагается сформированный символ.

Направление научное — совокупность теорий, имеющих общие основания, предметную область изучения, принципы сбора, анализа, интерпретаций информации, границы применимости.

Норма социокультурная — социокультурный механизм закрепле­ния и контроля в отношении реализации определенных функций, зна-

чимых с точки зрения удовлетворения жизненно важных нужд людей или поддержания совместности их существования. Норма налагает огра­ничения на индивидуальные желания и претензии, делая их социально приемлемыми. Границы определяются представлениями о требованиях и запретах, допустимом и недопустимом, одобряемом и порицаемом поведении. Между одобрениями и порицаниями располагается про­странство свободного выбора индивидуальных проявлений.

Обучение — в антропологическом и социобиологическом смысле освоение и использование индивидом адаптационно полезного опыта, которые нельзя объяснить ни развитием организма, ни сенсорным приспособлением. Обучение принято подразделять на следующие виды: кратковременное и долговременное запоминание, классическая инст­рументальная обусловленность, развитие способностей.

Организация социальная — совокупность функциональных связей между элементами социальной системы, определяющих их соподчинен-ность, контроль над эффективностью взаимодействий и коммуникаций между ними, обеспечивающих целедостижение.

Парадигма познавательная — устойчивый набор оснований, прин­ципов и методов познания, изучаемых явлений и процессов, результиру­ющих построений, критериев их оценки, позволяющий выделить раци­ональный, научный способ культурной переработки информации из всех остальных, отличить один период в истории познания от другого.

Письмо («археписьмо», первописьмо) — понятие, которым Ж. Дер-рида обозначает динамическое образование, формирующееся на пере­сечении следов различий и различий следов, составляющих исходную сетку различения. Оно аналитически дает возможность говорить о «графии» как таковой, т. е. любой записи в пространстве и времени — письменность, фонограмма, видеозапись, хореография и т. п. Письмо понимается как овременения и опространствления различения, как дуальность присутствия — отсутствия следа. Это понятие используется для обозначения антропологически универсальной исходной пре-фор-мации, области порождения для конструирования любого артефакта.

Позиция социальная — общественное положение индивида, опре­деляемое двумя параметрами: место в системе общественного разделе­ния труда и в социальной стратификации.

Порядок социокультурный — устойчивая структурная форма взаи­модействий, коммуникаций, артефактов, задаваемая людьми как латент­ная (неявная) сеть отношений между ними, принимаемая как законо­мерная и представленная в символическом выражении.

Постмодерн — стилистическое направление в культуре, широко распространенное в глобальном масштабе, знаменующее исчерпанность объяснительных и эвристических возможностей предыдущей культур­ной, в том числе познавательной парадигмы — модерна. Сложность из элементов авангарда конструктивизма, модернизма, функционализма, структурализма и характеризуется особым вниманием к движению, неопределенности, переходности, микропроцессам социокультурной реальности.

Потребность — динамическая форма связи человека с окружением, определяемая дефицитом жизненно важных ресурсов, которые можно

пополнить за счет либо активизации внутренних резервов, либо обра­щения к внешним источникам. Ее актуализация становится механиз­мом побуждения к активности.

Представление (репрезентация) — способы и результаты фиксирова­ния и выражения приобретаемого опыта— моторного, сенсорного, по­знавательного. Единица в описании когнитивных отношений человека с окружением, занимающая промежуточное положение и репрезентирую­щая связи между реальностью, переживанием и символом. Представле­ния, репрезентации выполняют функции идентификации и оценки пере­живаний и воздействий со стороны окружения. Понятие используется также для обозначения внешней, интерсубъективной представленности артефактов и их совокупностей в культурно установленных формах.

Различение — реализация процесса проведения различий. Ж. Дерри-да выделяет два основных значения этого понятия. Первое предполагает промедление, отсрочку в его движении, «временное становление про­странства» и «пространственное становление времени». Во втором под­черкивается свойство быть иным, другим, нетождественным, отличным.

Реификация — отношение к категории, к понятию как к реальному объекту, имеющему онтологический статус.

Репрезентация — см. Представление.

Ризома — в контексте постмодернистской терминологии беспоря­дочное возникновение множественности, движение, не имеющее пре­валирующего направления, распространяющееся без регулярности, что не позволяет предсказывать его дальнейшие пути.

Ритуал — социокультурная практика, в ходе которой выполняе­мые действия приобретают символический, в том числе мифологи­ческий смысл.

Роль социальная — совокупность функций, которые культурно предписано выполнять индивиду, занимающему определенное место в социокультурной системе.

Символ— вещь, стереотип поведения, слово, указывающие на зна­чимую для людей область реальности — природной, социальной психи­ческой — представленную отличными от символа собственными призна­ками. Символы указывают на существование культурных порядков, т. е. специально выделенных, организованных культурных форм, объединя­ющих условия, процессы и оценки соответствующих этим формам соци­альных отношений. Символы порождаются и существуют в процессах взаимодействия и коммуникации как артефакты, ставшие одновремен­но указанием и явлением. Они обнаруживают себя как таковые, лишь выражая свою связь, свое отношение с обозначаемым порядком.

«Система-значение» (значение как система) — комплекс представ­лений и поведения людей, связанных с определенным символом с по­мощью конститутивных (институционально предписанных) и регуля­тивных (обусловливающих конкретные действия) правил. Понятие указывает на сложное строение значения как связи означающего и означаемого и на его репрезентативную, конструктивную, директив­ную, эвокативную функции, т. е. значения представляют окружение, выделяют культурные целостности, предписывают конкретные дей­ствия, вызывают определенные чувства.

Система социальная — аналитический объект, представляющий собой совокупность функций, организованную в устойчивую целеори-ентированную целостность. Система определяется такими параметра­ми, как границы, входы — выходы, составляющие элементы, структура связей и содержание процессов обмена между ними, способы преобра­зования входов в выходы.

След — пространственно-временная фиксация различения. Он вы­являет и закрепляет соотнесенность предшествующего и последующе­го, самотождественного и иного. След определяется только его собствен­ным становлением, он не мотивирован, не детерминирован ничем внеположенным. Как понятие он предшествует разграничению альтер­нативных понятий (природное — культурное, физическое —психичес­кое, материальное —духовное). Это не знак, отсылающий к обозначае­мой им вещи, но то, что уже «записано». На взаимосвязи понятий «различение» и «след» Деррида строит свою концепцию письма.

Слой (страта) социокультурный — социокультурная единица, харак­теризующая объединение людей, сходных по социальному положению, образу, качеству, стилю жизни, объединенных не только институцио­нальными, но и социально-сетевыми связями.

Слот — структурная составляющая сценария, включающая в себя акторов, действия, объекты действий, правила связей между ними (тре­бования к заполнению), а также предполагающая «пустые» места, если для данного контекста эти компоненты не определены. Слоты заполня­ются в соответствии с содержанием события и таким образом связы­ваются друг с другом в качестве целостности.

Смысл — контекстуальная окрашенность значения знака; роль, функция значения в конституировании содержания сообщения.

Событие — продукт интеракций, интенционального оперирования артефактами, приводящих к достижению цели или результата. Оно структурировано, т. е. характеризуется определенной временной и причинно-следственной связностью и воспринимается в терминах схем, которые актуализует.

Социализация — освоение людьми элементов социокультурного окру­жения: социального и культурного пространства и времени. Функциональ­ных объектов, технологий взаимодействия и коммуникации, символичес­ких образований, нормативных порядков. Продолжается всю жизнь

Социальность — концепция взаимозависимости людей и социокуль­турной реальности. В. Тернер выделяет в этом понятии две модальности:

— коммунитас, или ощущение человеческого единства как исходное, синкритичное, неустойчивое состояние социальности, которое он подразделяет на следующие виды: экзистенциальный (в экстре­мальных условиях); нормативный (тенденция к упорядоченнос­ти); идеологический (побуждение строить доктрины о «всеедин­стве»);

— социетас — переход от этого синкретизма к структурированию отношений между людьми.

Социальность считается врожденным свойством человека как вида. Статус социальный — социальная позиция, оцениваемая с точки зрения характерных для нее объемов власти и авторитета.

Стереотип социальный — устойчивое, принимаемое без доказа­тельств представление о какой-либо категории людей, формирующееся благодаря их выделению по некоторому индивидуализирующему при­знаку (расовая, этническая, конфессиональная принадлежность, воз­раст, пол). Оно складывается в процессах взаимодействия и коммуни­кации в качестве символического обобщения и становится социальным, когда разделяется большинством членов сообщества.

Стратификация социальная — расслоение общества по признакам социальных позиций и статусов, характеризующим сходства и разли­чие в образе, качестве, стиле жизни. Члены групп, составляющих соци­альные слои, связаны сетевыми отношениями.

Схема (модель) когнитивная — общее понятие, обозначающее мно­госоставные, иерархически упорядоченные концептуальные абстракции, осуществляющие информационные связи между человеком и окруже­нием — восприятие, понимание, категоризацию, планирование, узнава­ние, разрешение задач (проблем), принятие решений. Им приписывают­ся структурные и процессуальные характеристики. Они обусловливают репрезентацию знания, относящегося к объектам, ситуациям, событи­ям, действиям и их последствиям. Считается, что в контексте социаль­ного взаимодействия схемы используются каждой из сторон для:

— упрощения опыта его осуществления;

— облегчения логических выводов о происходящем;

— целеполагания.

На шкале «общее —специфичное» когнитивные схемы принято рас­полагать в такой последовательности: универсальные, общие для всех людей; культурные, разделяемые большинством членов отдельных со­обществ; идиосинкратические, уникальные для индивидов.

Сценарий — когнитивная схема события, упорядоченная последо­вательность действий (сцен), разворачивающихся в определенном про­странственно-временном контексте (линии движения) и подчиненных определенной цели или приводящих к конкретному результату. В его рамках фиксируются акторы, обязательные и факультативные дей­ствия, соответствующие достижению цели или приводящие к результа­ту в определенных условиях. Сценарий предполагает взаимообусловлен­ность действий и внутренних состояний индивида. Совокупности действий, или сцены, подчинены сценарию как целому и связаны меж­ду собой либо причинным, либо случайным образом. В то же время допускается некоторая вариативность каждой из них и их сочетаний.

Тема культурная — совокупность представлений, оценок, выражен­ных в символической форме, относящихся к осмыслению членами общества определенной социально значимой проблемы, к оправданию стандартных способов поведения в проблемной ситуации.

Текст — в терминологии Ю. Кристевой понятие, обозначающее объект и средство методологического анализа различных означающих практик, принятых в культуре. Оно занимает промежуточное положе­ние между понятиями языка и речи и отображает как универсальные принципы культурного формообразования, так и его конкретно-исто­рическую обусловленность. Это не линейный континуум разворачива­ющихся дискурсивных практик, но «стратифицированная история

означений». Такое понимание текста указывает на условия и процессы его самопорождения— «генотекст», который причинно обусловлен лингвистически представленным структурированным означающим — «фенотекстом». Понятие текста относится к абстрактному (вневремен­ному, внесубъективному) локусу взаимозависимостей и взаимопере­ходов генотекста и фенотекста; письмо в этом случае предстает как пе­ревод генотекста в фенотекст, а чтение — фенотекста в генотекст.

Универсалия антропологическая — любое общевидовое, врожден­ное свойство человека.

Универсалия культурная — культурная черта, структурная едини­ца, форма активности, встречающаяся во всех культурах.

Универсалия эволюционная— структурно-функциональное образо­вание, складывающееся в процессах взаимодействия людей с окружением и увеличивающее степень их адаптированное™, повышающее уровень организованности общества. Статус универсалии ей придает широкое распространение, обусловленное действием механизмов диффузии.

Функционализм — теоретическое направление в социологии и ант­ропологии, в рамках которого основное внимание уделяется коллектив­ным способам удовлетворения потребностей, интересов, запросов людей. Его проблемное поле определяется поиском ответов на вопросы: как существуют и поддерживаются устойчивые формы социальных отноше­ний; каковы механизмы их сохранения; как работают эти механизмы.

Функция социальная — система действий, взаимодействий, комму­никаций, направленная на решение определенной социально значимой задачи (удовлетворение потребности, интереса, запроса; поддержание социальных отношений; сохранение жизненной среды).

Черта культурная — структурно-функциональная единица, паттерн социокультурных отношений, символическое образование, имеющие кульурообразующее значение.

Эволюционизм — философское и социально-научное направление в изучении макродинамики общества и культуры, основывающееся на концепции эволюции, предполагающей, что необратимые социальные и культурные изменения осуществляются в направлении количествен­ного приращения разнокачественных элементов с последующей их интеграцией и повышением уровня организации сложившейся в резуль­тате целостности. Эволюция человеческой культуры рассматривается как совокупность процессов адаптации сообществ людей к окружению за счет действия механизма отбора: вариации культурных черт, отбора и сохранения в культуре адаптационно целесообразных.

Эволюция общая —■ эволюционные универсалии и процессы, рассмат­риваемые на уровне культуры всего человечества, или панкультуры. Складывается в результате межкультурных взаимодействий и обменов, в ходе которых происходят отбор и распространение адаптационных культурных черт.

Эволюция специфичная — изменения в культуре, происходящие благодаря повышению уровня адаптированности ее носителей к осо­бенностям непосредственного окружения. Порождают культурно-спе­цифичные черты, из которых могут сформироваться эволюционные универсалии.

Этнос — культурная единица, характеризующаяся общностью язы­ка, нравов и обычаев, этноидентификации.

Язык — понятие, обозначающее самое существенное из культурных образований, выражающих социальную природу человека. Язык приня­то рассматривать в двух основных аспектах: философско-феноменоло-гическом и лингвистическом. В первом случае речь идет о символиче­ской реальности, которой приписывается собственный онтологический статус, обусловленный необходимостью социального взаимодействия коммуникации (интеракции). С этой точки зрения язык — это развер­тывающаяся во времени и пространстве активность языкового коллек­тива, объединенного общей социокультурной потребностью и способ­ностью обмениваться информацией посредством интерсубъективно разделяемых знаков и значений. Во втором случае язык рассматрива­ется прежде всего как лингвистическая система, абстрагированная от конкретных речевых практик. Основное внимание уделяется идеаль­но-типическим принципам организации лингвистических единиц в ком-муницируемые вербальные или письменные тексты. С формальной позиции язык принято представлять в трех основных аспектах, кото­рые отражают его интерсубъективность и стандартизованность: мор­фология (строение языковых форм), грамматика (способ организации языковых единиц), фонетика (способ звукового выражения языковых единиц).

В сфере социального взаимодействия язык считается основным медиатором, проводником, средством и средой, позволяющим прида­вать интерсубъективную, культурную форму интрасубъективному опыту; транслировать социально значимые представления и придавать им общезначимый разделяемый смысл.

Я-концепция — представление индивида о себе, основанное на до­пущении о наличии внутриличностного ядра — «я» — отбирающего и интегрирующего значимую и отбрасывающего бесполезную для него информацию. Я-концепция обусловливает репрезентацию индивидом себя в отношениях с другими.

Содержание

Введение.............................................................................................................................. 3

Часть I . Антропология как социальная наука .................... 15