Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Мыслители эпохи Просвещения в трактовке проблем человека раз­делялись на сторонников идей универсализма и развития. Для первых были характерны стремление к открытию общих законов и универса­лий в человеческом мире, концепция «глубинной структуры» психики людей и представление о естественности некоторых аспектов их суще­ствования. Вторые придерживались идеи прогресса, акцентируя в дви­жении человечества адаптацию и решение проблем, считая историю процессом кумуляции все более адекватных представлений о реально­сти и все лучшей адаптации к императивам окружения.

В антропологии последних 20 лет эти идеи перестали быть исходной точкой и источником противоречий. Стало понятным, что оба направ­ления правомерны, но имеют свои ограничения. Ориентация на уни­версальные процессы взаимодействий и коммуникаций ограничивалась выявлением схем, которые встречаются во всех культурах и посредством которых кодируются и символизируются их различия. Акцент на адап­тации подразумевал изучение влияния коллективных представлений на совместную активность людей.

В рамках обоих направлений происходит сдвиг в сторону рассмотре­ния механизмов микродинамики человеческих отношений. При этом их семантическим, коммуникативным аспектам отдается решительное пре­имущество перед эмпирическими действиями. Внимание фокусируется на восприятии и символизации «синдромов поведения», т. е. «узлов» корреляции характеристик поведения и высказываний в ситуациях со­циального взаимодействия. Этим отличаются современные когнитивист-ские исследования, где подчеркивается значимость познания как агента влияния на активное окружение. Главная здача, связанная с таким сдви­гом в антропологии, заключается в желании понять связи структур зна­ний с их общекультурным и ситуативными контекстами. Согласно Д. Шнейдеру, здесь можно выделить два основных акцента.

В первом случае культура принимается как структурированное це­лое, а центром внимания становятся процесс приобретения индивидом новых знаний и их отношение с уже имеющимися. В этом контексте особенно активно изучается связь символа и значения, означаемого и означающего. Однако в отличие от ранних работ Морриса, Пирса, Соссюра, подчеркивавших их неразрывность, современные исследова­тели считают необходимым разделить их, чтобы ответить на вопрос,

каким образом в ходе взаимодействий и коммуникаций индивиды иден­тифицируют символы и конструируют значения. Д'Андраде, например, доказал, что изучать культурные символы следует на уровне не отдель­ных слов, а обширных систем знаний, и под-лежащих им базовых ког­нитивных схем. «В конечном счете, вероятно, мы будем вынуждены отказаться от классических представлений о сознании как блочной конструкции, где система убеждений строится из пропозиций, кото­рые, в свою очередь, складываются из независимых концептов. Вместо этого мы будем рассматривать сознание как феномен, отдельные со­ставляющие которого взаимообусловлены»¹.

Во втором случае предметом исследования становятся не когнитив­ные схемы, но практики взаимодействия людей с окружением и контек­сты, в рамках которых приобретаются и используются знания. Связь между ними представлена так: значение отдельного знака выводится из контекста, который определяется интерпретацией используемых людь­ми культурных элементов. Культурный контекст и когнитивные процес­сы структурированы. Но сознание отображает структуру окружения не во взаимно однозначном соответствии. Это следует принимать во вни­мание при изучении отношений между действиями и процессами мыш­ления и говорения людей в реальном мире, построением когнитивных и моделей окружения на этих уровнях. «Нам необходима холистическая теория сознания, которая будет объяснять сложную динамику менталь­ной и физической активности, психической и вещественной сфер ре­альности. Возможно, кооперация представителей разных теоретических направлений, которая уже сейчас наблюдается в когнитивных науках, будет способствовать продвижению в указанном направлении»².

Различие между реальностью и ее представленностью в сознании и речи уподобляется тому, что французские структуралисты проводят между языковой компетенцией и реальным использованием языка. Структура языка связывается с индивидуальной лингвистической ком­петенцией, врожденной способностью людей к его использованию в качестве средства обмена информацией. Реальное же вербальное пове­дение ограничено индивидуальным когнитивным и коммуникативным опытом. Компетенция обычно соотносится с освоением языка, со спо­собностями, навыками индивида, а его использование — с реализацией этих навыков в определенных коммуникативных ситуациях. Компетен­цию описывают в терминах структуры или системы языка, а использо­вание — с точки зрения вербальных репрезентаций этой системы. Структура языка, или логика, — это одна область познания, а то, как они осваиваются и включаются в индивидуальные и коллективные практики, — другая.

Аналогичным образом Дж. Фодор, например, предлагает изучать ра­боту сознания. Возможность построения высказывания, утверждает он, предваряется до-вербальными предложениями, сформулированными на языке мышления, которым располагают все люди. Соответственно при­чинные зависимости между обоими уровнями обусловлены синтакти-

¹ Schnider DM. American Kinship: A Cultural Account. 2nd ed. Chicago, 1980. P. 62.

² Ibid. P. 64-65.

ческими свойствами сформулированных на нем предложений. Счита­ется, что такие знаки за счет действия присущих им механизмов по­рождают речевое поведение. Однако процессы ментальной репрезента­ции не ограничиваются уровнем сознания и содержательно зависят от соотнесения с внешним окружением. Иными словами, внутренние свойства ментальных предложений относятся к уровню организма, а их репрезентация обусловлена также и внешними причинами. Содержа­ние репрезентаций определяется семантическими характеристиками и синтактической структурой этих предложений и их элементов.

Всю эту систему приводит в движение интенциональность, которую Шведер считает основной характеристикой опытного переживания реальности и его репрезентации. Он отмечает, что «когнитивная рево­люция» в антропологии выявила отсутствие концепции интенциональ-ности в трактовке личности и ее ментальных процессов, что мешало пониманию зависимости культурных форм от активности субъектов. Проблема усугублялась тем, что к 90-м гг. XX в., в течение 30 лет после когнитивной революции, антропология становилась все более фрагмен­тарной, а ее интеллектуальное ядро — все менее идентифицируемым. В этом контексте настоятельной стала необходимость преодолеть пре­жние противопоставления личности и культуры как внутреннего и внешнего для индивида.

Традиционно антропология опиралась на общую психологию, где изучались универсальные механизмы мышления, действия, обучения. Необходимой предпосылкой при этом было отделение внутрипсихиче-ских структур и процессов от внешних условий (при лабораторном эк­спериментировании). Сегодня осуществляется активный поиск зави­симостей внутренних особенностей когнитивных процессов от внешних характеристик социокультурного окружения, формы вербального вы­ражения от содержания мышления, «глубинных» ментальных струк­тур от «поверхностной» их репрезентации, действия внутренних меха­низмов познания от влияний извне. Когнитивные процессы, утверждает Шведер, нельзя отделять от исторической вариативности и кросс-куль­турного многообразия интенциональных миров, компонентой которых он является³.

В классической антропологии доминировал психический универса­лизм. Правда, в рамках общей психологии, откуда черпалась информа­ция, организация когнитивных процессов изучалась в эксперименталь­ных ситуациях, предполагавших устранение посторонних воздействий внешнего окружения. Тогда как в антропологии ее механизмы связы­вались с «естественным» социокультурным контекстом. Однако в обо­их случаях считалось, что психика как таковая обусловливает постоян­ство их действия и защищает от внешних искажений⁴.

В психологической антропологии раннего периода предполагалось, что центральные когнитивные механизмы не включены в социокуль­турную систему, независимы от нее и не меняют структуру и функци­онирование под ее воздействием. Все межкультурные различия интер-

3 Shweder R.A. Thinking Through Cultures. Cambridge (Mass.), L., 1991. P. 84.

4 Ibid. P. 88.

претировались как многообразие результатов глубинного действия этих универсальных механизмов. В настоящее время подобные утверждения ставятся под сомнение⁵, и антропологи исходят из допущения, что психика, «центральные механизмы» организации когнитивных Процес­сов и их действие формируются в прямой зависимости от социокуль­турного окружения. Соответственно необходимой стала такая его кон­цептуализация, которая позволила бы теоретически совместить представления о строении когнитивных процессов и среды их реализа­ции, традиционно обозначаемой как культура.

  Культура как контекст социальной активности

Из сказанного ранее следует, что культура рассматривается как поле действия людей, включающее в себя объекты, создаваемые и использу­емые ими, а также институты, идеи, образы, как содержание обществен­ной жизни. В этом качестве она определяет условия и возможности действий; цели, достигаемые определенными средствами; устанавлива­ет границы правильного, возможного, отклоняющегося поведения. Отношения между различными индивидами и группами также имеют культурное содержание и выражение; трансформации социально-струк­турных связей отражаются в символической сфере. «Как поле активно­сти культура не только включает в себя и контролирует действие, но и постоянно трансформируется им, поэтому культуру можно рассматри­вать и как процесс, и как структуру»⁶. Это созданное людьми окруже­ние не идентично биогеографическому. Оно характеризуется значи­тельным количеством подвижных центров совместных действий и потому имеет активную структуру. Его различные области упорядоче­ны повседневными действиями людей, и между ними существуют раз­ные дистанции. Каждая такая область представляет собой подобие сети, порождающей значения, обусловленные взаимосвязанными действия­ми индивидов⁷. Эта сеть составляет пространство индивидуальных или коллективных действий, в рамках которого обеспечивается их упорядо­чение и координация.

Пространства действия различных индивидов неодинаковы даже внутри одной и той же области. Они частично пересекаются, но не совпадают. Они структурируются прошлыми, настоящими и предпола­гаемыми действиями — индивидуальными и совместными.

Итак, в этом случае культура представляется в виде сложного кол­лективного пространства действия, каждая область которого состоит из комбинации индивидуальных пространств действия, координирую­щихся друг с другом. Коллективное пространство формируется из ин­дивидуальных как их динамическая комбинация, а индивидуальное —

5 Shweder R.A. Thinking Through Cultures. P. 90.

⁶ Boesch E.E. Symbolic Action Theory and Cultural Psychology. Berlin etc., 1991. P. 29.

⁷ Boesch E.E. Raum und Zeit als Valenzsysteme. In: Hilmann H. Vonessen F. (eds.). Dialektik
und Dynamic der Person. Kin, 1963. Tuan Yi-Fu. Space and Place. The Perspective of
Experience. Minneapolis.

как производная опыта не просто действий, но и взаимодействия лю­дей. Как интерсубъективное образование, оно наделяется значениями, распределенными в его пределах и относящимися к целям, непосред­ственным возможностям, ограничениям и условиям совместной актив­ности, осуществляемой в каждой из областей.

Пространство действий — это своего рода «хранилище» их струк­тур, зафиксированных в символической форме и имеющих индивиду­альную и коллективную модальность. Дополняя действия их условия­ми и атрибутами, можно перейти к представлению об «индивидуальных полях действия как формирующих коллективное поле»⁸. Концепты Э. Боша пространства и поля действия близки по содержанию понятию «жизненное пространство» («Lebensraum») К. Левина, которое обозна­чает «личность и ее психологическое окружение в той мере и как оно существует для личности»⁹. Согласно Левину, психологическое окру­жение является функцией выполняемых или предполагаемых действий людей. Соответственно, как было сказано, культуру можно рассматри­вать как комплекс взаимосвязанных полей действия индивидов и групп¹⁰.

Символизация содержания поля действия позволяет говорить о том, что в культуре выделяются лингвистические общности, которые как-то детерминируют естественные границы распространения определенной информации. Интеракционное содержание понятия намечает межгруп­повые различия: две автономные группы, даже близко расположенные территориально, могут не взаимодействовать; между определенными структурными единицами общества может не существовать прямых контактов; с другой стороны, сходства могут обнаруживаться в культу­рах, не имеющих общего языка или истории взаимодействия. Это ука­зывает на проблему разграничения культурных сообществ, которое, по мнению Э. Боша, следует концептуально осуществлять, даже если при­знается его условность. «Нашему определению культуры не мешает на­личие периферийных областей или культурной диффузии; сам факт [выделения] таких промежуточных областей может свидетельствовать о реальности культурных структур»¹¹. Иными словами, культура как контекст социальных взаимодействий считается не только неоднород­ной, но и по-разному упорядоченной совокупностью областей, полей действия.

С функциональной точки зрения их вещественные и символические составляющие можно рассматривать в качестве регуляторов действия. «С одной стороны, они указывают на цели, стимулируют действия, могут служить орудиями, т. е. используются инструментально. С дру­гой — они могут служить ограничителями: указывать на опасности, устанавливать барьеры, „зоны табу" и границы»¹². В таком аспекте они используются не для того, чтобы в каждой ситуации жестко разграни­чить индивидуальные функции, но чтобы акцентировать их содержа-

^s Boesch E.E. Cymbolic Action Theory and Cultural Psychology. P. 30-31. 9 Lewin K. Field Theory in Social Science. N. Y., 1951. P. 99. if Boesch E.E. Op. cit. P. 32. и Ibid. P. 33. 12 Ibid. P. 35.

ние и инструментальное значение во взаимодействии с элементами ок­ружения. Причем это относится как к вещественным, так и к менталь­ным объектам.

Большинство содержательных элементов «полей действия» создает­ся для облегчения активности; но благодаря своей ограничивающей природе они могут и препятствовать этому. В то же время культурный контекст, где существуют поля, не содержит строгих предписаний от­носительно характера действий. Здесь обозначаются классы целей, виды поведения и границы, внутри которых у индивидов остается некоторая свобода выбора, которую Бош называет «зоной толерантности». Пове­дение в таких зонах может казаться «необычным» или «дерзким», но не рассматривается как девиантное, а при определенных обстоятель­ствах даже последнее интегрируется в культуру и категоризируется. Зоны толерантности могут стать источником инноваций.

Культура в ее дифференциальном определении снимает вопрос об унификации людей; здесь скорее устанавливаются тенденции, которые в одних случаях допускают, а в других даже усиливают разнообразие проявлений активности, т. е. признается их сосуществование и полива­риантность общих проявлений. Согласно этой позиции, культура опти­мизирует условия для действий, обеспечивает защищенность и безопас­ность, облегчает ориентацию и предсказуемость поведения акторов. Это создает почву, на которой развивается идентификация «принадлежно­сти к культуре», но также стремление к изменению форм и условий реализации активности¹³.

Культуру в качестве контекста социального взаимодействия можно трактовать как структуру и как процесс. Эта категория объединяет события, поведение, действия, осуществляющиеся в сообществе с оп­ределенной регулярностью и связанные с другими подобными прояв­лениями. Из этих связей выводится система взаимозависимых черт, составляющих интеракционное представление о культуре. Поскольку антропологические исследования обычно фокусируются на сравнитель­но небольших группах с относительно «явной» структурой, на так на­зываемых «традиционных» сообществах, в определениях этого поня­тия часто акцентируют преемственность и даже постоянство. Однако после Первой мировой войны и до настоящего времени ускорение куль­турных изменений оказалось столь значительным, что они стали более очевидными, чем устойчивые черты. Их перестали считать «нарушени­ем» культурных порядков, чья «природа» якобы предполагает постоян­ство; теперь сюда включают и стабильность, и изменчивость. Факти­чески одной из главных функций социального действия в этом контексте становится поддержание баланса между тенденциями к сохранению целостности и трансформации структурных и содержательных его ха­рактеристик. «Даже в культурных мифах наряду с моделями покорно­сти и подчинения обнаруживаются модели сопротивления, мятежа и девиаций. Иногда в культуре встречаются попытки регулировать из­менения, устанавливая правила и границы инноваций; однако высво-

13 Boesch E.E. Op. cit. P. 36.

бождающиеся при этом силы нередко превышают такие попытки, и инновация может означать изменение правил... Конечно «культура» не может стараться или хотеть что-либо делать — это могут только инди­виды. Внутри культуры именно одни из них стремятся к поддержанию целостности, а другие — к изменению... Индивиды устанавливают по­стоянство и инициируют вариации... причинами изменения или отно­сительной стабильности окажутся многочисленные индивидуальные действия»¹⁴.

«Культура», понимаемая как контекст социальных взаимодействий, считается теоретическим концептом не только для стороннего наблю­дателя, но и для ее носителей. В обоих случаях не имеет смысла гово­рить о возможности осознать ее как реальную целостность и в полной мере. Большая часть того, что наблюдает антрополог в качестве черт изучаемой культуры, представляется в субъективном опыте ее носите­лей естественными, самоочевидными аспектами повседневной жизни, практически незамечаемыми. «Мы можем совершенствовать свой опыт, улучшать информационные средства, комбинировать, обогащать и кон­тролировать наши знания посредством знаний других, однако наше сознание остается проводником для кумуляции знания»¹⁵, которое все­гда остается частичным и обусловленным конкретными целями и кон­текстом деятельности познающего субъекта.

Такое понимание культуры как контекста социального взаимодей­ствия основывается на философии У. Джеймса, социологии Т. Парсон-са¹⁶, социальной психологии¹⁷, психологии¹⁸, гешталь-психологии К. Ле­вина, «экологической психологии»¹⁹, немецких теориях действия²⁰. Идея культурной опосредованности действий и мышления предполагает уточ­нение не только круга артефактов-медиаторов, но также и обстоя­тельств, в которых они порождаются. Иными словами всю человече­скую активность следует понимать в соотнесении с ее контекстом. «В реальном опыте не существует никаких изолированных единичных объектов или событий: всякий объект или событие всегда есть часть, фаза или аспект воспринимаемого окружающего мира— ситуации»²¹.

Поскольку активность осуществляется через вещи и/или символы, она не может быть независимой от социокультурных условий и когнитив­ной сферы. Ее следует рассматривать как распределенную в отдельных упорядоченных областях социокультурного пространства, где особым образом переплетаются друг с другом отдельные человеческие действия в соответствии с происходящими здесь событиями и включаются в них. В то же время контекст детерминирован организацией вещей и симво-

ч Boesch Е . Е . Op. cit. P. 37-38.

is Ibid. P. 39-40.

is Parsons Т ., Shils Е . А . (eds.). Toward a General Theory of Action. Cambridge, 1951.

i' Kelly G.A. The Psychology of Personal Constructs. N. Y., 1955.

is Miller C, Galanter E. and Pribram K.H. Plans and Structure of Behavior. L., 196.

^ Marker R.G. Ecological Psychology. Stanford, 1968; Poshansky H.M., Itelson W.H.I., Rivlin L.G. Environment Psychology: Man and his Physical Setting. N. Y., 1976; Baum A., Singer J.E., Valins S. (eds.). Advances in Environment Psychology. Vol. 1: The Urban Environment. Hillsdale, 1978.

²⁰ Kaminski G. Verhaltenstheorie und Verhaltens Modifikation. Stuttgart, 1980.

2i Dewey J. Human Nature and Experience. N. Y., 1963. P. 67.

лов, посредством которых человек взаимодействует с окружением и которые, в свою очередь, зависят от его целей и последствий, связанных с их достижением. В соответствии с таким взглядом на контекст взаимо­действия, из которого черпаются сочетания целей, средств и обстоя­тельств, устанавливается как пространство действий и поведения, так и способы интерпретации связи познания с этим контекстом.

В этом же ключе рассуждает и Ч. Тейлор, сводящий социальную реальность к совокупности социальных практик, обеспечивающих меж­субъектную среду взаимодействий и коммуникаций. Она и составляет основание общественных отношений и познания. Смыслы и нормы проявлений активности существуют «не только в сознании тех, кто действует, они существуют вовне, в самих практиках, которые следует понимать не как наборы индивидуальных действий, но, по сути, как виды социальных отношений»²². А о том, что опыт индивидов детерми­нирован их погруженностью в эту реальность, писал еще Дьюи. «Опыт существует не просто внутри личности... мы от рождения и до смерти живем в мире людей и вещей, которые таковы, как есть, по большей части благодаря тому, что сделано и передано как результаты предыду­щей человеческой деятельности. Когда этот факт игнорируется, опыт трактуется, как если бы он размещался исключительно внутри тела и разума индивида. Нет нужды говорить, что он обретается не в вакууме, но из внеиндивидуальных источников»²³.

Эта позиция является существенным методологическим принципом изучения процессов социализации (инкультурации): культура (искусст­венное окружение людей, созданное ими самими) и поведение, обуслов­ливающее ее воспроизведение, мыслятся в единой схеме представлений о становлении человечества. Чтобы понять культурное опосредование поведения, необходимо проанализировать процессы личностных изме­нений во времени. Как подчеркивал Дьюи, каждый ребенок входит в мир, трансформированный деятельностью прежних поколений. Люди с опы­том инкультурации организуют окружение детей так, чтобы дать им возможность освоить имеющийся фонд культурных ресурсов. Только через взаимодействие с другими младшие поколения становятся взрос­лыми членами общества²⁴.

Опосредование активности артефактами, не есть врожденное свой­ство ребенка. Но он попадает в среду, где взрослые заботятся о том, чтобы развить у него такую способность. «Фактически, сами дети, входя в мир, становятся в некотором важном смысле культурными объекта­ми. Изменения способов, которыми они присваивают набор культур­ных средств своего общества в процессе превращения в его взрослого представителя, являются центральными в онтогенетических изменени­ях. Основной факт, свидетельствующий о возникновении человеческой сущности из символического характера культурного опосредования,

²² Taylor С . Interpretation and the science of man. In: Robinow P. and Sullivan W. (eds.).
Interpretative social Sciences. Berkely, 1987. P. 53.

²³ Dewey J. Цит. по: Cole M. Socio — cultural — historival psychology: Some general remarks
and a proposal for a new kind of cultural-genetic methodology. In: Wertsch J.V. (ed.).
Sociocultural studis of Mind. Cambridge, 1995. P. 190.

²⁴ Michael С Socio-Cultural-Historical Psychology. P. 191-192.

состоит в том, что, когда новорожденные входят в мир, они уже явля­ются объектами культурной интерпретации со стороны взрослых»²⁵, постепенно включающих их в повседневную жизнь своей группы, в ко­торую они попадают при рождении²⁶. Ч. Сьюпер и С. Харчесс, последо­ватели Дж. Уайтинга, говорят о «нише» развития ребенка, определяе­мой контекстом повседневных практик, характерных для его взрослого окружения. Это система физических и социальных компонент, регу­лируемая культурными факторами, обычаями ухода за ребенком и представлениями родителей о детях²⁷. Культурные практики взрослых составляют непосредственный контекст формирования опыта ребенка. Его составляют повторяющиеся, привычные действия, регулируемые и отвечающие взаимным ожиданиям.

Распространенное в настоящее время исходное допущение об оди­наковости базовых когнитивных процессов в разных культурах по-прежнему определяет постановку вопроса о выявлении внешних фак­торов социализации, обусловливающих различия в поведении. «Но это предполагает и определение условий, в которых проявляются межкуль­турные сходства»²⁸.

 Культура и когнитивные процессы: продукты взаимодействия

Дискуссии на тему: «наследственность или среда детерминирует когнитивные процессы», оказались безрезультатными, поскольку ни­какие человеческие феномены не существуют вне зависимости как от биологических условий развития организма так и от конкретного ок­ружения. Однако аналитически их можно развести и попытаться изу­чить область взаимодействия между ними²⁹ в связи с темой индивиду­ального и коллективного опыта.

Опыт человека формируется его внутренними состояниями, но они зарождаются и реализуются в условиях социального взаимодействия, в процессах символически опосредованной повседневной коммуника­ции людей, переживания ими отношений с другими. Так образуется система, «благодаря которой люди организуют свой опыт в социуме, знания о нем и взаимодействия с ним»³⁰.

В. Тернер, базируясь на «философии жизни» в духе В. Дильтея, ос­новой мировоззрения считал именно категорию «опыт» — «атом... процесса человеческой активности. Из опыта возникают ценность и смысл»³¹. Эта категория позволяет представить динамику отношений

25 Коул М. Цит. раб. С. 208-209.

26 Там же. С. 114.

27 Super СМ ., Harchess S. The developmental niche: a conceptualization at the interface of society and the individual // International Journal of Behavioral Development. 1986. P. 545 — 570.

28 Jahode G. Theoretical and systematic approaches in cross-cultural psychology. In: Triandies H.C., Lambert W.W. (eds.). Handbook of Cross-Cultural Psychology. Boston, L., Sydney, Toronto, 1980.

м См.: Брунер Дж. Психология познания. М., 1977. С. 320.

30 Вгипег J.S. Child's Talk. Acts of Meaning. Cambridge (Mass.), 1990. P. 35.

³¹ Turner V. The Ritual Process: Structure and Antistructure. Harvondsworth, 1974. P. 191.

между людьми в культурном контексте, выходя за пределы структура­листской модели и полагая, что «человек— существо и структурное, и антиструктурное, развивающееся в антиструктурах и сохраняющее­ся в структурах»³². Такая позиция подразумевает, что процессы, свя­занные с обретением опыта конструируются людьми совместно. При этом любые непосредственные контакты предполагают наличие «тре­тьего партнера в процессе конструирования — культурное прошлое, ма­териализуемое в культурном настоящем в форме артефактов, опосре­дующих этот процесс»³³.

Исходными для концепции освоения и использования социокультур­ного опыта являются допущения об экзистенциальной неопределеннос­ти и об интенциональных, сконструированных мирах. Экзистенциаль­ная неопределенность предполагает, что человек, начиная с рождения, сталкивается с новыми для него ситуациями и возможностями социо­культурного окружения. Он пытается освоить и использовать их в целях саморазвития или по крайней мере в собственных интересах. Положе­ние об интенциональных мирах означает, что субъект и объект, актор и практика, индивид и социокультурное окружение составляют стороны интеракции и не могут анализироваться как независимая и зависимая переменные. «Интенциональные миры — это миры артефактов, создан­ных людьми. Интенциональные события, отношения, вещи существуют только в интенциональном мире. Ни одна вещь не существует вне нашей вовлеченности и нашей реакции на нее. Интенциональные вещи причин­но активны, но только в результате наших ментальных представлений о них. Они не имеют «природной» реальности или идентичности отдельно от человеческих понимания и деятельности. Интенциональный мир не существует отдельно от интенциональных состояний (верований, жела­ний, эмоций), воздействует на них и сам находится под их воздействием, воздействием людей, которые живут в этом мире»³⁴.

Будучи созданной людьми, такая социокультурная среда зависит от способов ее поддержания, возобновления ее возможностей. При этом каждый строит свою субъективную, индивидуальную жизнь «посред­ством извлечения смыслов и возможностей из социокультурной среды и их использования»³⁵. Таким образом, речь идет о тех процессах, ко­торые происходят потому, что люди понимают их и включаются в них. «Особенно важно, что мы не допускаем реальности, независимой от нашего участия в ней. Вероятность событий, происходящих в интенци­ональном мире, не независима оттого, что, с нашей точки зрения, будет происходить»³⁶.

Хотя теоретики постмодернизма и подняли вопрос о степени «раз­деляемое™» культурных значений, в рамках когнитивной антрополо­гии есть доказательства и функциональной значимости, и социального

³² Turner V. The Ritual Process: Structure and Antistructure. P. 116.

³³ Cole M. Socio —cultural —historical psychology... P. 193.

34 Shweder R.A. Thinking Through Culture. P. 48-49.

³⁵ Shweder R.A. Preview: A Colloquy of Culture Theories. In: Shweder R.A., LeVine R.A.
(eds.). Cultural Theory... 1984. P. 2.

³⁶ Ibid. P. 109.

происхождения интерсубъективности, составляющей основу поддержа­ния и освоения интенциональных миров. К. Тревартен, изучавший феномен первичной интерсубъективности, показал, что средствами ее достижения следует считать различные формы физической синхрони­зации: модуляции голоса, контакты взглядов и пр. Со временем она трансформируется во вторичную, которая достигается при помощи предметных и символических медиаторов и составляет основу для пе­рехода к более абстрактным формам³⁷. Восприятие этой многомернос­ти, как и освоение языка, — интерактивный процесс. Информация по­ступает к индивиду извне, и его опыт придает направление поиску схем интерпретации получаемых данных. Зачастую отдельные их части могут быть определены лишь в контексте целостной ситуации социального взаимодействия, которая, как известно, не может быть сведена только к сумме ее частей.

Концепция контекстуальной зависимости личности опирается на более широкий органицистский взгляд на отношения человека с окру­жением. Это составляющая холистической картины мира, принятой во многих культурах и характеризующейся социоцентрическими допуще­ниями и организменной метафорой. Она базируется на допущении о взаимозависимости частей и целого от каждой из них. Однако и проти­вопоставляемая ей эгоцентрическая позиция также предполагает об­условленность индивидуального опыта взаимодействием с окружением. Иными словами, в рамках обеих позиций признается фундаментальная значимость коллективных представлений, и западный индивидуализм есть их культурный продукт. Такие представления рассматриваются как производные интерсубъективности и в конечном счете социальности.

Тернер выделяет три ее вида, называемых им коммунитас:

— экзистенциальный, являющийся следствием ощущения единства, появляющегося у людей в ситуациях катастрофы, катарсиса и т. п.;

— нормативный — производная свойства, присущего людям, порож­дать в сообществе элементы упорядоченности (прото-формы струк­тур — неформальных, религиозных, политических и др.);

— идеологический — концептуализация представления о «всеедин­стве» в форме доктрины, содержащей догматы и оправдывающие его императивы (реальность sui generis).

Коммунитас как исходное, синкретичное состояние социальности не может длиться долго и неизбежно переходит в структурированные отношения между людьми³⁸. Динамику взаимных переходов между ними Тернер называет «социетас» (лат. societas — общество). «Челове­ческой природе совойственна необходимость пребывать в обоих этих состояниях. Люди, лишенные одного из них, ищут компенсации в ритуальной лиминальности; находящиеся внизу социальной структу­ры стремятся к ритуальному главенству; занимающие ее вершину — к символической коммунитас...»³⁹

37 Trevarthen С . Communication and cooperation in early infaney: a description of primary
intersubjectivity. In: Before Speech: the Beginnings of Human Cooperation. Cambridge, 1977.

³⁸ Turner V.W. The Ritual Process: Structure and Antistructure. Harmondsworth, 1974. P. 120.

39 ibid. P. 193.

Такого рода процессы рассматриваются как когнитивные и антро­пологически универсальные. Сигналы из окружения поступают в спе­циальные входные психические системы (системы восприятия и пер­вичной переработки информации), или, в терминологии Дж. Фодора, модулей. Здесь «входы» определенным образом перерабатываются и предаются на уровень сознания, или, по выражению Фодора «централь­ного процессора». Принципы организации таких преобразований, как уже отмечалось, считаются врожденными (подобно врожденной струк­туре языка Н. Хомского). Предполагается, что различные системы вос­приятия сигналов, в том числе указывающих на актуализацию социаль­ности, не взаимодействуют друг с другом непосредственно и каждая из них представляет собой отдельный психический модуль. Информация, упорядоченная на уровне модулей, координируется посредством «цен­трального процессора». При этом исходное допущение заключается в том, что модули не испытывают влияния со стороны других составля­ющих психики, которые не имеют доступа к их внутреннему опериро­ванию⁴⁰. Поэтому с их действием связывается активизация побужде­ний людей к взаимодействию с окружением как таковому.

«Существует две версии модульной гипотезы — слабая и сильная. По слабой версии, поведенческие диспозиции, встроенные в геном, и богаче, и сложнее, чем признается традиционными теориями когни­тивного развития. Эти генетически определенные характеристики обес­печивают точку отсчета, начальную структуру, над которой надстраи­ваются более поздние когнитивные способности. Они устанавливают ограничения на способы восприятия и осмысления опыта развиваю­щимся организмом, направляя развитие вдоль типичных для вида ли­ний. Сильная версия модульной гипотезы идет дальше и предполагает, что в пределах этих областей поведенческие характеристики на самом деле вовсе не развиваются. Будучи врожденными, они реализуются лишь по мере необходимости и включаются внешними воздействиями. Пола­гаю, что более слабая форма модульной гипотезы — основные принци­пы и точки отсчета — могут полезным образом сочетаться с представ­лениями о культурном опосредовании. Такое сочетание привлекает возможностью учитывать переплетения «природной» и «культурной» составляющих в едином процессе»⁴¹.

  Социокультурная реальность и ев составляющие

Представления о врожденной социальности и когнитивных процес­сах, придающих значения и смыслы человеческой активности, стано­вящихся культурными в контексте интерсубъективности, позволяют современным американским антропологам говорить о социокультурном анализе, который, по словам Д. Уэрча, нужен, чтобы «понять, как осу­ществляются ментальные действия в культурном, историческом, инсти­туциональном контексте. Точнее было бы назвать такой подход социо-

40 Fodor J . Modularity of Mind. Cambridge (Mass.), 1983. 4i Коул М . Цит. раб. С. 226.

историко-культурным, но это название слишком громоздко»⁴². Социо­культурный анализ совместной активности людей подразумевает тео­ретическое разведение культурных, исторических, институциональных факторов, детерминирующих ее. В этом случае предметной областью изучения становятся связи между субъектами действий, самими дей­ствиями и опосредующими их средствами (механизмами). Такая интер-акционная модель предполагает, что «не существует чисто культурного, исторического или институционального контекста человеческой актив­ности: любой контекст имеет все три измерения»⁴³.

Акцент на социокультурной ситуативное™ не отрицает антрополо­гических универсалий. Они, по определению, проявляются в каждой ситуации социального взаимодействия. Речь идет о феноменах и теоре­тических конструктах, относящихся к причинам их различного вопло­щения.

Контекст действия, в том числе коллективного, по Уэрчу, определяет­ся тремя мирами Ю. Хабермаса, которые имеют культурно установлен­ные формы и репрезентации. Для Хабермаса, как и в приведенных выше суждениях, конструирование этих миров состоит в «рационализации» людьми их субъективного «реального мира», которая является результа­том коммуникативной активности. Осуществление имеющих значение действий требует от участников взаимодействия разделяемого определе­ния ситуации. Язык становится в этом случае той минимальной базой, наличие которой трансформирует событие в коммуникативный акт, имеющий интерсубективное значение. В ходе конструирования опреде­лений ситуаций процессы репрезентации и коммуникации переплетают­ся, и в этом социальном взаимодействии, по Хабермасу, складываются формальные координаты объективного, социального и субъективного миров, своего рода границы для рационализации интерсубъективных образований, коллективных представлений⁴⁴.

В то же время признается, что для понимания любого пространства социокультурной активности — от родства, религии, политики до эко­номики, — необходимо уделять внимание не только сознательным, но и бессознательным аспектам совместных действий людей. Обращение к бессознательному сближает социокультурный анализ с психоанали­зом и структурализмом, но его отличие заключается в методе⁴⁵. Так, Гиртц предлагает изучать социокультурные феномены с помощью эм­пирических полевых исследований, а этнографию использовать не как серию технических приемов, а как способ построения интерсубъектив­ной среды, позволяющий понять значение символов, используемых участниками коммуникации. Согласно Гиртцу, «культура является не источником причинности, но контекстом для понимания ими друг друга». Гиртц называет свой метод «плотным описанием», которое выходит за пределы фиксирования того, что происходит, и включает в

⁴² Wertsch J.V. Voices of the Mind. Cambridge, Mass, 1991. « Ibid. P. 120.

⁴⁴ Bronckart J.P. Theories of action, speech, natural language and discourse. In: Wertsch J.V. (ed.). Sociocultural Studies of Mind. Cambridge, 1995. P. 79-80. « Jenks С Culture. L., N. Y„ 1993. P. 30.

себя рефлексию антрополога по этому поводу. Такая процедура помо­гает объяснить коммуникативные структуры, где внутри определенной социокультурной системы актуализируются конкретные значения символов. Э. Гидденс также считает, что именно практики, в том числе коммуникативные (в большей степени, чем, например, роли), являются основными составляющими социокультурной системы. Они становят­ся единицами анализа, которые позволяют отказаться от таких дихото­мий, как «индивидуальное-социальное», предполагающих односторон­нюю трактовку совместного существования людей⁴⁶.

П. Бурдье по-своему пытается преодолеть упрощенные представле­ния о социокультурном контексте как целостности, о причине интер­субъективности и рассмотреть отношения между познанием и соци­альной жизнью. Центральным для него является понятие габитуса — системы устойчивых и поддающихся переносу из одной ситуации в другую диспозиций, которые интегрируют прошлый опыт. Они функ­ционируют в каждой ситуации как матрица восприятий, понимания и действий, а их комбинации делают возможным достижение соответ­ствующих целей. Габитус является продуктом воздействия жизненных условий на существование людей и набором принципов для порожде­ния и структурирования их совместной практики. Он формируется как результат повседневного жизненного опыта и образует ненаблюдаемую глубинную детерминанту активности. Это универсальный посредник, делающий действия отдельных людей в отсутствие явных причин или намерения имеющими смысл и разумными⁴⁷.

Еще одним важным вопросом, связанным с интерсубъективностью, является воздействие культурных категоризации на когнитивные схе­мы, которые люди используют в межгрупповых контактах. Культурная категоризация определяет личность, объект или событие как компоненту определенной обобщенной единицы, или категории, в контексте соци­альной коммуникации. У. Гадиланст, например, выделяет пять ее типов, указывающих на особенности:

— личности — представления о чертах и целях, характерных для ти­пичных и специфичных индивидов;

— событий— общее знание о том, что происходит в определенных случаях;

— спецификации — правила и процедуры установления связей как таковых безотносительно к объектам;

— ролей — модели поведения в рамках определенной социальной роли;

— самого себя (self) — представления личности о собственных харак­теристиках (она также носит название Я-концепции)⁴⁸.

Я-концепция рассматривается в таксономической модели как схема, соответствующая категории «вид» (схема более высокого уровня, чем индивид), которая содержит «абстракцию прошлого опыта, в том числе

46 Giddens A. The Constitution of Society. Berkeley, 1979. P. 5.

4? Bourdieu P. Outline of Theory of Practice. N. Y„ 1977.

48 Gudylunst W.B., Jumbs L.I. Social cognition and intergroup communication. In: Asante M.K., Gudilunst W.B. (eds.). Handbook of International and Interecultural Communiation. Newbury Park, L., New Delhi, 1989. P. 207.

представления о собственной личности» , как рамки, с которыми со­относятся и в которых интерпретируются поступающие извне стиму­лы⁵⁰. Это относительно устойчивая, многомерная когнитивная струк­тура, которая «при определенных обстоятельствах посредничает между социальным окружением и социальным поведением»⁵¹ индивида.

В отношении окружающих выделяются особые типы ролевых схем, составляющих стереотипы, которые «организуют приобретенные зна­ния и ожидания личности о других как относящихся к конкретным социально установленным категориям»⁵². Роли схематизируются на таких основаниях, как пол, возраст, раса, занятия и т. п. О социальном стереотипизировании можно говорить тогда, «когда комплекс черт, ролей, эмоций, способностей и интересов атрибутируется индивидам, которые категоризируются на основании легко идентифицируемых характеристик»⁵³. Индивиды, относимые к стереотипной категории, считаются одинаковыми и отличающимися от представителей других групп конкретным устойчивым набором признаков. К социальным стереотипам обращаются в ситуациях, где при взаимодействии акцент ставится на групповое членство.

Характер отношений между людьми зависит от того, как они опре­деляют друг друга. Любой контакт начинается с взаимной культурной категоризации, но она приводит к разным результатам. Если во взаимо­действии фигурируют преимущественно социальные категории, то оно будет главным образом межгрупповым; если социальные категории не акцентируются, то оно будет в основном межличностным. Во втором случае проявляется личностная, а не групповая идентичность, и на первом плане оказывается схема, связанная с Я-концепцией. В первом случае место личностных характеристик занимают стереотипы и роле­вые схемы⁵⁴.

Эти навыки приобретаются в процессе социализации, где взрос­лые скорее направляют действия детей, чем напрямую обучают их чему-либо. Они используют свои знания о принятых в культуре кате­гориях, когнитивных схемах, стереотипах для наложения ограниче­ний на действия детей, постепенно включающихся в ожидаемое от них ролевое поведение. В этом смысле освоение таких конвенциональных установлений играет центральную роль в процессах приобщения к культуре. По мере того как дети вовлекаются в стандартные ситуации взаимодействий и коммуникаций, они постепенно интериоризируют-ся. Иными словами, внутриличностные процессы имеют социокуль­турное происхождение. «Вербальная коммуникация с другими посте-

⁴⁹ Rogers Т ., Kulper N., Kirker W. Self-reference and the encoding of personal information
// Journal of Personality and social Psychology. 35(9), 1977. P. 677/

⁵⁰ Marcus H. Self-schemata and processing information about the self // Journal of
Personality and Social Psychology. 63. 1977.

⁵¹ Turner J. Towards a cognitive redefinition of the social group. In: Tajfel H. (ed.). Social
Identity and Intergroup Relations, Cambridge, 1982. P. 19.

⁵² Gudylunst W., Cumbs L.I. Social Cognition and Intergroup Communication. P. 210.

и Hewstone M., Giles H. Social groups and social stereotypes in intergroup communication. In: Gudylunst W. (ed.). Intergroup Communication. L., 1968. P. 11.

⁵⁴ Gudylunst W.B., Gumbs L.I. Social Cognition and Intergroup Communication. P. 218.

пенно становится разговором с собой и для себя (эгоцентрическая речь), а затем безмолвным мысленным диалогом. Дети интериоризи-руют (Л. Выготский) или усваивают (Б. Рогофф) информацию и спо­собы мышления при своих взаимодействиях с родителями, другими взрослыми, более продвинутыми сверстниками. Технические и пси­хические средства, предоставляемые культурой, опосредуют функци­онирование интеллекта»⁵⁵.

Таким образом, на любой стадии жизненного цикла люди осуществ­ляют взаимодействие и коммуникацию в пространстве конвенциональ­ных, социально установленных и культурно зафиксированных (в сло­ве, жесте, интонации, иконическом, звуковом знаке, в символической форме) образований, которые принято называть артефактами.

Согласно символической концепции, этим пространством является культура, представляющая собой системы значений, выраженных в символической форме — действиях, словах, вообще в любых объектах, имеющих значение. В его пределах посредством символов индивиды коммуницируют, обмениваются опытом, формируют общие представ­ления и мировидение. Это контекст, определяющий интерпретацию их значений как для носителей, так и для исследователей определенной культуры. Так, этнографу, по словам Гиртца, чтобы уловить смыслы и значения феноменов изучаемой культуры, следует погрузиться в чу­жое конвенциональное пространство, абстрагируясь от собственного. При этом используется не столько интеллект, сколько способность к сопереживанию.

Культурные феномены с этой точки зрения, конструктивистской по сути, трактуются как символические формы в интерсубъективно структурированном контексте, а интерпретативный анализ состоит в изучении их значения в пространстве социальных взаимодействий и коммуникаций⁵⁶. Иными словами, внимание уделяется в первую оче­редь социокультурному контексту и определяемому им значению арте­факта. Основными категориями являются «означаемое», «означающее», «значение», «смысл», «знак», «символ». Субъект обозначения и симво­лизации здесь предполагается, но специально не рассматривается.

  Организация интеракции

Хотя интерпретативный (культурный) анализ в американской ан­тропологии 1970-х— 1980-х гг. базировался на структурализме, различия были существенными. Об этом свидетельствуют работы К. Гиртца, осо­бенно «Интерпретация культуры». «Для Клиффорда Гиртца культура существовала и могла изучаться только в контексте социальных взаи­модействий. Он, как и Франц Боас, подчеркивал множественность куль­турных миров. Он стремился избежать как редукции культуры к инди­видуальному познанию и типологии (как это происходит в этнонауке), так и ее определения как автономной системы, независимой от челове-

« Miller P.H. Theory of Developmental Psychology. N. Y._r 1993. P. 421. ⁵⁶ Thompson J. Ideology and Modern Culture. P. 131.

ческой активности (как это происходит в структурализме)» . В центре внимания оказывается описание области порождения значений, рас­положенной между системой символов и повседневной реальностью. Так рассматриваются все аспекты культурных коммуникаций в когни­тивном аспекте, — принимая во внимание их осознаваемые и бессоз­нательные компоненты⁵⁸.

Распределение систем значений между индивидами организованным образом позволяет им в совместной активности координировать вы­сказывания и действия. Оно соотносится с социальной системой, ко­торая обычно трактуется как распределение в обществе прав и обязан­ностей между статусными позициями. Согласно Д'Андраде, оба уровня анализа оказываются сопоставимыми, если принять, что каждая кон­фигурация прав и обязанностей представляет собой культурно установ­ленную целостность, основанную на конститутивных правилах, заучи­ваемых и транслируемых от поколения к поколению. В этом смысле он считает социальную структуру одним из аспектов организации культу­ры «как систематической упорядоченности активности индивидов по­средством принятых в обществе значений»⁵⁹.

Сопоставимость понятий «культура» и «социальная структура» через категорию значений не предполагает, однако, сведения к их системам всех важных человеческих феноменов. Те их множества, которые не организованы подобным образом, Д'Андраде называет «потоком мате­риала». «Под потоком материала я понимаю движение товаров, услуг, сообщений, людей, желаний и других потенциальных целостностей в пространстве и времени. Этот материал может быть структурирован в соответствии с такими классами, как демографические изменения, эко­номические взаимодействия, межличностный обмен сообщениями, энер­гетический обмен между экосистемами»⁶⁰.

С помощью конститутивных правил люди в социальном взаимодей­ствии порождают многообразие ролей, типов ситуаций, объектов, ко­торые связаны нормами, регулирующими отношения между определен­ными классами индивидов и объектов в определенных классах ситуаций. Эти нормы в пространстве и времени являются основными детерми­нантами действий и реакций людей, непосредственно воздействующих на «поток материала», включая его в уже существующие системы зна­чений или изменяя их. В то же время внешние условия меняются, порождая социальные столкновения и проблемы, к которым люди адап­тируются. При этом создаются новые нормы и конститутивные целост­ности, а устаревшие дезинтегрируются.

Механизмы таких преобразований, согласно Д'Андраде, можно понять, обращаясь к концепции личности, представленной в терминах значений. Это понятие отличается от представления о системах куль­турных значений, хотя теоретически и связано с ним: идеи, ценности, установки на уровне группы составляют культуру, а на уровне индиви-

эт Winthrop R.H. Dictionary of Concepts in Cultural Anthropology. N. Y., L., 1991. P. 57.

58 Jenks С Culture. L., N. Y., 1993. P. 61.

59 Ibid. P. 109. so Ibid. P. 110.

да — личность; совокупность всего, что заучено и разделяется всеми членами общества, образует культуру; то, что освоено отдельным инди­видом, — личность. При этом предполагается, что содержание ни одно­го из культурных событий или артефактов не разделяется всеми члена­ми общества полностью. Соответственно знания и навыки индивида относятся частично к понятию культуры, а частично к категории лич­ности. Вопрос о том, к какой из областей их приписать, решается в зависимости от позиции, с которой они рассматриваются в системе социальных взаимодействий. Когда основное внимание уделяется куль­туре, заученное связывается с адаптацией людей друг к другу и к окру­жению, с использованием систем значений. При акценте на личности речь идет о принятых в обществе способах организации поведения, импульсов, аффектов, осмысления побуждений индивида.

Согласно Д'Андраде, индивидуальный опыт — это сложная совокуп­ность элементов восприятия, памяти, мышления, фантазирования, из которых далеко не все представлены на уровне разделяемых представ­лений. В одних ситуациях связь между этими областями может суще­ствовать: культурные значения порождают индивидуальный опыт, и наоборот; в других — она отсутствует. Именно такого рода динамика обусловливает изменчивость отношений между «потоком материалов» и культурными значениями, возможность их трансформации.

В таком теоретическом контексте понятие «культура» используется для обобщенного обозначения интерсубъективного, репрезентирован­ного опыта людей и понимается как процесс (то, что транслируется, чтобы быть заученным последующими поколениями) и как особый класс явле­ний (т.е. организованные знания). Соответственно речь идет, с одной стороны, о контексте ситуативно определяемых смыслов и значений, приписываемых людьми артефактам; с другой — о процессах обмена и овладения ими в рамках социально типичных взаимодействий и комму­никаций. В таком определении индивидуальные биологические, психи­ческие свойства, состояния в это понятие не включаются.

Д'Андраде выделяет три основных современных взгляда на культуру как на производную и упорядоченное поле взаимодействий и комму­никаций между людьми:

— культура как результат кумуляции знаний, информации. Согласно
этой позиции, ни во всем объеме, ни в равной мере они не принад­
лежат членам общества, но по-разному распределены между ними.
Культурная целостность понимается как слабо интегрированная со­
вокупность распределенного знания, которая очень велика даже в
«простых» обществах;

— культуру составляют концептуальные структуры, образующие «сконструированную» людьми реальность: они «живут в том мире, который сами воображают» и где эти структуры распределены ин­терсубъективно, т. е. каждый предполагает, что другие видят то же, что и он;

— культура и общество трактуются почти как совпадающие реально­сти, состоящие из институтов, таких как семья, рынок, хозяйство, церковь, поселение и т. п., т. е. из систем норм, определяющих роли, связанные с различными статусами. Кумуляция знаний происходит,

но в относительно незначительной степени; объем культурной ин­формации избыточен по сравнению с возможностями его освоения; интеграция важна, но способы ее достижения несовершенны из-за специфичности значений, характерных для различных институтов. Соответственно каждая из позиций концентрируется на решении задач, связанных с организацией различных функций культурных значений: первая — репрезентативной, вторая — конструктивной, тре­тья — директивной. Теоретическая интеграция этих позиций позволя­ет Д'Андраде представить культуру в идеациональной трактовке как заученные системы значений, транслируемые посредством естествен­ного языка и других символических медиаторов. Такие системы выпол­няют репрезентативные, директивные, аффективные, эвокативные функции, порождая культурные институционально зафиксированные целостности, составляющие особые области социокультурной реально­сти. Системы значений используются людьми для совместной адапта­ции к окружению и организации интеракций. Они налагаются на «по­ток материала», структурируя услуги, межличностные связи, запросы. На теоретическом уровне они функционально связаны с личностными системами становления, а с социальными системами — выделения ста­тусных позиций и институтов, образующих социальную структуру. «Аналитически систему культурных значений можно толковать как обширный дифференцированный пул знаний или как внутриличност-ную символически «сконструированную» реальность. На индивидуаль­ном уровне актуальные значения и сообщения составляют многофунк­циональные комплексы, которые организованы в иерархические структуры, выполняющие конструктивные, репрезентативные, эвока­тивные и директивные функции»⁶¹.

Д'Андраде полагает, что изучение культуры как организации поля интеракций следует начинать с индивидуальных систем значений. «Я надеюсь, что после этого легче начать дискуссию о конститутивных правилах и культурных объектах. Внешние знаки и публичные собы­тия слишком эклектичны, чтобы стать стартовой позицией, позволяю­щей изучить организационные и структурные аспекты культуры. Я не отрицаю, что внимательное отношение к тому, что говорят и делают носители культуры, полезно. Полевые наблюдения необходимы для понимания циркуляции информации и того, что не могут описать информанты. Однако полевые исследования для антропологии не на­столько ценны, чтобы игнорировать все остальное»⁶².

Поскольку в этом теоретическом контексте одно из центральных мест занимает понятие «репрезентации», следует более подробно оста­новиться на его значении. Так, Д. Брунер выделил три модуса фикси­рования и выражения приобретаемого опыта: моторный (как в случаях велосипедной езды, завязывания узлов и т. п.), сенсорный, символиче­ский (использование произвольных знаков, относящихся к вещам). В процессах социализации и инкультурации каждый из них формиру­ется под влиянием своих «усилителей»:

б' D'Andrade R.G. Cultural Meaning Systems. P. 115. 62 Ibid. P. 105.

— моторному соответствуют инструменты и механические технологии;

— сенсорному— внешние сигналы и поисковые приспособления;

— символическому — язык, объяснение, миф, теория.

Эти «усилители» по большей части имеют культурно установлен­ные формы. Считается, что люди рождаются с предпосылками к при­обретению навыков, усиливающих их способности воспринимать и репрезентировать⁶³.

На этих основаниях сторонники социального конструктивизма, к которым принадлежит и Брунер, считают, что люди «конструируют модели мира, действуя в нем, и большинство действий совершается не индивидуально, а в кооперации с другими. Сформированные таким образом ментальные модели являются разделяемыми для социального сообщества в самом глубинном смысле, и эта разделяемость облегчает последующую кооперацию и делает ее более эффективной... Соответ­ственно в рамках социального конструктивизма различие между инди­видуальным и социальным как источниками знания по большей части исчезает. Но это не означает, что индивиды редуцируются до аморфно­го массового сознания. Напротив, многие социальные конструктивис­ты полагают, что люди становятся завершенными автономными инди­видами только благодаря своим социальным действиям, — что они «индивидуализируются» только в социальной среде»⁶⁴.

Итак, в когнитивном развитии основное значение приписывается освоению социально-технических навыков в направлении «извне вов­нутрь»⁶⁵. Практически все антропологи отмечают значимость социаль­ной обусловленности образа жизни людей, изготовления артефактов как предпосылок биологической и культурной эволюции человека⁶⁶. Наряду с этим начиная с 1970-х гг. важной темой для психологических антропологов стала трансмиссия культурной информации через язык и другие формы коммуникации, особенно применительно к младенче­скому возрасту⁶⁷. Принципы организации социокультурного контекста всех этих процессов рассматриваются как ключ к пониманию менталь­ных структур, являющихся их результатом, и механизмов взаимодей­ствий и коммуникаций людей.

Особое внимание сегодня уделяется тем когнитивным областям, которые находятся за пределами логических и научных стандартов ра­циональности. В этом случае вопрос об истинности или ложности, пра­вильности или ошибочности суждений, практичности и эффективности действий просто отсутствует. Здесь «нет правил логики и законов, дик­тующих, во что необходимо верить. Это реальность, где человек свобо­ден создавать свой собственный особый символический мир. Язык, мысль и общество выстраиваются на идеях, находящихся вне логической и научной оценки, не имеющих универсального оценочного критерия.

63 Bruner J.S. On cognitive growth. In; Burner J.S., Olbver R.R. and Greenfield P. (eds.). Studies in Cognitive Growth. N. Y. 1966.

64 Richardson K. Understanding Psychology. Milton Keynes, Philodelphia, 1988. P. 96.

65 Bruner J. The course of cognitive growth // American Psychology, 19. 1964.

66 Washburn S.L., Howell F.C. Human evolution and culture. In: Tax S. (ed.). The Evolution of Man. Vol. 2. Chicago, I960.

6' Richardson K. Understanding Psychology. P. 96 — 97.

Одно из направлений изучения так называемых внереальных идей фо­кусируется на принципах и допущениях, валидность которых не может быть ни подтверждена, ни опровергнута. Они не нарушают логических принципов, но и не следуют им»⁶⁸. Такие области приобретают особую культурную значимость в ситуациях, когда в социальной жизни возни­кают вопросы, ответы на которые не могут быть даны в рамках установ­ленной познавательной парадигмы (эпистемы).

В этой связи Шведер предлагает дополнить дихотомию «рациональ­ное—иррациональное», с которой принято соотносить когнитивные процессы, третьей позицией — «внерациональность». По отношению к рациональности две другие категории определяются следующим обра­зом:

— иррациональность: человек не способен применять стандарты по­строения суждений, утверждений, осуществления выбора, которые он сам признает как авторитетные и корректные, или же осмыс­лить собственные; во многих случаях иррациональность может быть полностью «рационализирована» (в психоаналитическом смысле);

— внерациональность: случай, когда каноны рациональности, валид-ности, истинности, эффективности отсутствуют.

Говорить об этих феноменах имеет смысл только в интерсубъектив­ном культурном контексте с его критериями оценок, символическими, экспрессивными, семиотическими репрезентациями, под-лежащими индивидуальным логике и опыту⁶⁹.

Отцом-основателем «романтического восстания против Просвещения» Шведер считает Л. Леви-Брюля, который рассматривал так называемый примитивный менталитет не как недоразвитый образец европейского рационализма, но как уникальный и целостный способ мироотношения. Его каноны нельзя свести ни к индуктивным, ни к дедуктивным, ни к каузальным. «Примитивный» человек, согласно Леви-Брюлю, — это вовсе не плохой ученый; он — хороший мистик; интеллектуальные процедуры «примитивного» разума неприложимы к правилам логики и науки; они не не логичны, а внелогичны, не иррациональны, а внерациональны.

Шведер типологизирует интеракции между когнитивным конструи­рованием реальности (интенциональной личностью) и культурно скон­струированной реальностью (интенциональным миром), исходя из ди­хотомий «позитивность —негативность» и «активность —пассивность»:

— позитивные, когда интенциональность мира усиливает или поддер­живает интенциональность личности, или негативные, когда интен­циональность мира противодействует интенциональности личности;

— активные, когда личность сама определяет или выбирает цели соб­ственных действий; реактивные, когда другие выбирают или созда­ют интенциональный мир для личности в соответствии с ее интен-циональностью или интенциональностью, которую в качестве цели выбирают для нее другие; пассивные, когда цель личности состоит в выживании в интенциональном мире, созданном или выбранном другими.

⁶⁸ Richardson К . Understanding Psychology. P. 40. и Ibid. P. 37.

В этой системе координат выстраивается шесть типов взаимодей­ствий личности с окружением: позитивный (активный, реактивный, пассивный) и негативный (активный, реактивный, пассивный)⁷⁰. В со­ответствии с ними получение культурно оформленного знания ин­терсубъективно происходит как «познание через других». В контексте антропологического исследования оно осуществляется следующими способами:

— получение знаний от других — использование информанта как эксперта в определенных областях культурного опыта; его рефлек­сивность, система представлений и дискурс могут использоваться как средство получения знания, отсутствующего в культуре иссле­дователя;

— попытка принять точку зрения другого — стремление шаг за шагом войти и включиться в интенциональный мир, конструируемый другим. Результатом становится рациональная реконструкция ино-культурных верований, желаний, практик. При этом предполагает­ся, что когнитивная организация основана на рациональных прин­ципах, т. е. культурно сконструированная реальность и когнитив­ное конструирование реальности соответствуют друг другу;

— отказ от каких-либо моделей или конструкций культуры и простое фиксирование рассказов и высказываний инокультурных инфор­мантов без попытки свести их в систему, своего рода постмодерни­стская позиция;

— саморефлексивный диалог — фиксация того, что происходит, в кон­тексте совместной активности с другим (и);

— поиск максимально общего в максимально частном, выявление универсального в отдельном явлении чужой культуры. Если это и не надежным образом обоснованные выводы, то по меньшей мере — плодотворные гипотезы.

В последней стилистике, характерной для британской социальной антропологии, работала М. Дуглас. Структурно-функционалистские и феноменологические теоретические основания она соединила с идея­ми Эванс-Причарда — ее учителя, — который выявил зависимость культурных представлений о пространстве и времени от социальной структуры и образа жизни членов общества, основываясь на своих принципах диалогизма в изучении иных культур.

По мнению М. Дуглас, идеи «когнитивной антропологии» дополня­ют институциональный структурный анализ содержательным, связан­ным с процессами познания. С этих позиций оказалось возможным прояснить некоторые нерешенные вопросы. Так, тезис о принципиаль­ной тождественности современного европейского и «примитивного» сознания был расширен до установления подобия между научным и обыденным знанием: «Пришло время трактовать повседневное и науч­ное знание как единое поле социологического [и антропологиеского] анализа»⁷¹. Появилась также возможность примирить две крайние по-

⁷⁰ Richardson К. Understanding Psychology. P. 103.

⁷¹ Douglas M.T. (ed.). Rules and Meanings. The Anthropology of Everyday Knowledge.
Harmondsworth. P. 13.

зиции в отношении порождения и воспроизведения знания: дюркгей-мовский социологизм и индивидуализм, относящий познание только и исключительно к личности⁷². Для этого следовало изучить, «каким об­разом индивидуальные мыслительные акты комбинируются, чтобы породить [знание] как общественное достояние»⁷³.

Она разработала свой понятийный аппарат, введя категорию «мир мышления» («мыслительный мир») (thought world), аналогичную таким принятым в разных областях познания понятиям, как denkkolektive австрийского исследователя Л. Фика, переводимое иногда как «когни­тивное сообщество», «искусственный мир» (art world) Т. Беккера, «па­радигма» Т. Куна, «дискурсивная формация» М. Фуко⁷⁴. Смысл этого понятия заключается в совмещении личностного опыта познания и принципов когнитивной активности, формируемых коллективно. Та­кая совместность возможна в «латентных группах», где взаимодействие упорядочивается на основе неформальных, зачастую бессознательных норм, принципов, приемов познания, под-лежащих когнитивным про­цессам и в научной, и в бесписьменной культурах. Для изучения этих феноменов она разработала особый способ анализа — «grid-group analysis» (grid— сеть, решетка, разметка). Понятие «grid» означает, согласно Дуглас, «социальное регулирование, не связанное с групповой принадлежностью»⁷⁵. Предполагается, что познание регулируется на уровне социокультурного контекста некоторой неопределенной сово­купностью установок, из которых индивид может вбирать наиболее подходящие для него. Тогда как в рамках «группы», понимаемой как формальное, осознаваемое и институционально очерченное сообще­ство, речь идет о добровольном признании системы принципов и пра­вил, регулирующих поведение всех ее членов⁷⁶.

На основе применения этих концептов к когнитивным феноменам можно построить типологию сообществ по степени преобладания в группе либо функциональной дифференцированности и автономии индивидов, либо взаимодополнительности и солидарности.

В рамках своей символической антропологии В. Тернер также обра­щается к идее организованной интерсубъективности. Он, например, показал, что ритуал получает смысл только в контексте социального взаимодействия и потому отражает социальную структуру и способ­ствует ее сохранению. Социальную структуру он определяет как ус­тановленную определенную «систему специализированных взаимоза­висимых институтов и институциональной организации позиций и/или акторов, связанных с этими институтами»⁷⁷. Ее поддержание он связы­вает с активностью соответствующих социальных групп, а основным инструментом для ее анализа считает «рассмотрение группы и ее осно­ваний как социального поля. Все происходящее в этом поле трактуется

⁷² Douglas M . T . How Institutions Think. N. Y., 1986. P. 8. ™ Ibid. P. 37. '4 Ibid. P. 16.

⁷⁵ Douglas M.T. (ed.). Essays in the Sociology of Perception. L., 1982. P. 2

⁷⁶ Douglas M.T. Implicit Meaning. Essays in Anthropology. L., 1975. P. 218

⁷⁷ Turner V.W. The Ritual Process: Structure and Antistructure. P. 155.

как производная или результат [функционирования] сосуществующих социальных единиц, таких как группы, подгруппы, их члены, границы между группами, каналы коммуникаций между ними и т. д.»⁷⁸.

Ритуал в этом контексте рассматривается как связующее звено меж­ду полем и структурой. Это не просто обычный набор ценностей, норм, практических указаний и символических образцов для повседневного поведения. «Это еще и сплав сил, которые считаются присущими лю­дям, вещам, отношениям, эпизодам, высказываниям... Это мобилиза­ция как энергии, так и идей»⁷⁹. В бесписьменном обществе «ритуаль­ные символы и нормированные отношения между ними выполняют мнемоническую функцию. Символический словарь и грамматика явля­ются своеобразными аналогами отсутствующей письменности»⁸⁰.

Таким образом, через ритуал движения социального поля приобре­тают структурную форму.

  Динамика интерактивный процессов

Итак, социокультурная реальность зависима от представлений лю­дей о ней и включенности в нее. Она образована обратными связями и динамическими нелинейными отношениями между трансформиру­ющимися вещами, идеями, образами. Многие попытки изучить, смоде­лировать ее оказались лишенными смысла. Например, выяснилось, что невозможно зафиксировать или стандартизировать концептуализиацию культуры в ее структурной и процессуальной модальностях одновре­менно. Или же стало очевидным, что культурные факты нельзя рассмат­ривать в гомогенном, линейном познавательном пространстве и одно­значно определить посредством друг друга. Новый взгляд на сложность и динамизм культуры как контекста совместной активности людей формируется с появлением понятий «интенциональная личность» как производная психики и «интенциональный мир» как одна из репрезен­таций культуры. Эти концепты взаимозависимы, поскольку определя­ются преднамеренной активностью, социальной практикой, которые, в свою очередь, детерминируются ими. «Движения психики — это ма­териал для интенциональных состояний, верований, желаний, фанта­зий, оценок... Движения психики— материал для интенциональных процессов: целеполагания, расчетов, эмоциональных реакций, саморе­гуляции. На уровне психики отображаются «здесь-и-сейчас», интен-циональные состояния и процессы распределения и организации — внутриличностные и внешние — включения в изменения, реорганиза­ции и трансформации образа жизни»⁸¹.

Интенциональный мир включает в себя концепции, оценки, сужде­ния, цели и другие продукты когнитивных процессов, которые на ин-

⁷⁸ Turner V.W. On the Edge of the Bush. Anthropology as Experience. The University of
Arizona, 1985. P. 55.

⁷⁹ Тернер В. Символ и ритуал. М., 1982. С. 39-40.
во Там же. С. 40-41.

⁸¹ Ibid. P. 101.

терсубъективном уровне воплощаются в социальные институты, прак­тики, артефакты, технологии, художественные стили, тексты, модели дискурса. В этом случае антропологи изучают, как интенциональные личности реагируют на интенциональные предписания и представле­ния и в соответствии с ними строят свои отношения даже с трансцен­дентальной реальностью как частью интенционального мира. Трансфор­мация этих миров возможна, но только как процесс превращения одного в другой, поскольку считается, что они сами и конструирующие их интенциональные личности постоянно создают друг друга, сталкива­ются, порождают взаимные интерпретации идентичности, обусловли­вая существование друг друга.

В антропологии создаются интерпретативные рамки для изучения «субъект-зависимых объектов (интенциональных миров) и объект-за­висимых субъектов (интенциональных личностей) с взаимопроницае­мыми идентичностями, с совместно устанавливаемыми условиями су­ществования и развития, меняющимися под влиянием социальных интеракций»⁸². Следует подчеркнуть, что понятие «интеракция» обо­значает одновременно как объектно ориентированыый, продуктивный, так и личностно ориентированный коммуникативный процессы. В этих случаях Коул использует концепт «активность» в трактовке И. Энгенст-рома. Если в культурно-исторической психологии в качестве схемы при­нимался треугольник, по углам которого расположены субъект — арте­факт—субъект, то схема Энгенстрома представляет собой набор взаимосвязанных треугольников, включающий других людей (сообще­ство) и разделение труда между субъектами⁸³, т. е. активность предпо­лагает взаимодействие.

В свою очередь, Бош использует понятие «действие» для обозначе­ния целенаправленного поведения; последнее трактуется широко и охватывает все виды активности. Термин «acteme» он относит к мини­мальному осмысленному акту. Действие разворачивается во времени и составлено из актем, выполняющих инструментальную функцию внут­ри него как целого. Актема для актора является естественным сегмен­том выполнения чего-либо⁸⁴.

Цели и средства их достижения, образ формирования из актем предвидения и достижения цели определяются культурными фактора­ми. Рассматривая символическую активность, Э. Бош подчеркивает важность понятия «значение» и выделяет в нем два аспекта отношения действия, объекта или их совокупности:

— к субъективно переживаемой актором ситуации;

— к опыту актора.

В первом случае значение соотносится с мотивацией, во втором — с ориентацией. Оба эти аспекта взаимосвязаны. Соответственно, когда утверждается, что два действия сходны по структуре, но различны по значению, подразумевается, что:

⁸² Тернер В. Символ и ритуал. Р. 100—101.

⁸³ Engenstrom Y. Developmental studies on work as a testbench of activity theory. Chaiklin
C. and Lame J. (eds.). Understandig Practice: Perspectives and Context. N. Y., 1993.

⁸⁴ Boesch E.E. Symbolic Action Theory and Cultural Psychology. P. 43.

— они обусловлены различными мотивациями, т. е. являются разны­ми частями общих ориентации действия;

— объект интерпретации принадлежит к различным секторам инди­видуальной когнитивной системы ориентации («когнитивной кар­ты», если речь идет об отношениях «Я —мир»),

Что касается направленности действий, то здесь уместно обратить­ся к социокультурному подходу Уэрча, где их трактовка близка телеоло­гической концепции Хабермаса и связывается с ориентированностью. Действия и взаимодействия людей опосредуются инструментами, язы­ком, придающим им форму. Те и другие связаны настолько фундамен­тально, что следовало бы говорить о них не как о самих по себе, но как об опосредованных.

Уэрч использует понятие «символическое действие», заимствован­ное из работ К. Бёрка 1960-х гг. Бёрк проводит различие между действи­ем, связанным с использованием символов, и экстрасимволическим или несимволическим движениям в природе. «Ни одно действие невозмож­но без движения — даже «символическое действие» чистого мышления требует соответствующей активности мозга. Однако может быть дви­жение без действия: движение морских приливов, солнечного света и т. п. Действие не сводимо к движению: «субстанция» или «значение» предложения не сводимы к его физическому существованию как зву­ков или записанных знаков, хотя определенные материальные действия необходимы для продуцирования, трансмиссии и рецепции предложе­ния»⁸⁵. По своей динамической сути действие, согласно Бёрку «являет­ся драматическим потому, что включает в себя конфликт, цель, рефлек­сию и выбор»⁸⁶. Ему соответствует «драматическая пентагма»: акт предполагает наличие актора, сцену, на которой он действует; средства, которые он использует, чтобы действовать на этой сцене; определен­ную цель (если нет цели, то движение— это не акт, а инцидент)⁸⁷. Действие в такой трактовке принимается в качестве динамической единицы, фундаментального объекта для интерпретации.

Примат действия как источника и движущей силы социокультур­ной динамики не нов для философии и антропологии (американский прагматизм, эволюционизм, межкультурные взаимодействия, теория социального действия Т. Парсонса); подразумевается, что когнитивная активность — производная от действий и взаимодействий. В качестве современного образца трактовки этого динамического фактора Уэрч рассматривает типологию действий Ю. Хабермаса, основанную на свя­зи между агентом действия (актором) и окружением⁸⁸. Типы окруже­ния, выделенные в ее рамках, соответствуют трем мирам К. Поппера⁸⁹: мир физических объектов или состояний; мир состояний сознания или ментальных состояний; мир объективных содержаний мышления.

85 Burke Е . Language as Symbolic Action: Essays on Life, Literature and Method. Berkeley, 1966. P. 53-54.

и Burke E. A Grammar of Motives. Berkeley, 1969. P. 10.

87 Ibid. P. 3.

88 Habermas J. The Theory of Communicative Action. Vol. 1. Reason and the Rationalization of Society. Boston, 1984.

89 Popper K. Objective Knowledge. Oxford, 1972.

В отношениях между актором и миром физических объектов Хабер-мас выделяет известное со времен Аристотеля понятие телеологического действия. Речь идет о целедостижении при выборе среди альтернатив­ных действий и использовании подходящих средств надлежащим обра­зом. Анализ фокусируется на акторе, вступающем во взаимодействие с миром объектов.

Связи актора с миром ментальных состояний характеризует поня­тие «драматургического действия», навеянное социальной драматурги­ей И. Гофмана⁹⁰. С его помощью актор строит для окружающих опре­деленный образ себя, за которым он в большей или меньшей степени целенаправленно скрывает свою глубинную Я-идентичность. В этом случае приоритет отдается самопрезентации, регулирующей спонтан­ные экспрессивные проявления⁹¹. Связь драматургических и телеоло­гических действий обусловлена тем, что актор может выполнять те из них, которые Гофман обозначил как «манипулирование производимым

" Q9

впечатлением» в попытках достичь стратегических целей .

Третий тип действий Хабермас называет нормативно управляемы­ми. В этом случае члены группы в своем поведении руководствуются общими нормами, представляющими собой продукт соглашений, до­стигнутых в ходе социальных взаимодействий. Разделяя эти нормы, они ожидают друг от друга соответствующих действий. Здесь акцент ста­вится на подчинении норме⁹³.

Он дополняет эту модель четвертым типом «коммуникативного дей­ствия», проявляющимся в контексте взаимодействия нескольких (на­чиная с двух) субъектов, вступивших в межличностный контакт — вербальный или невербальный. Акторы стремятся определить ситуацию и планы действий друг друга, чтобы скоординировать их на основе согласия. Соответственно центральное место принадлежит интерпре­тации⁹⁴.

Если каждый из первых трех типов действий соответствует одному из трех миров Поппера, то последний распространяется одновременно на все и оценивается в соответствии с критерием взаимопонимания.

Навыки действий люди приобретают во взаимодействии друг с дру­гом. Обучение может быть формализованным в соответствии со стан­дартными инструкциями. Однако обычно оно состоит в неформальной корректировке поведения в различных ситуациях. Люди осваивают обычаи, ритуалы, символы на внерациональном уровне. При этом дви­жение от него к рациональному не описывается в терминах прогрес­сивного развития. Во внерациональной области последовательность появления идей перестает быть универсальным стандартом для оценки их адекватности, и более поздние формы суждений не обязательно сложнее предшествующих. Здесь изменение не носит универсального эволюционного характера, и не имеет смысла говорить о развитии.

90 Goffman E. The Presentation of Self in Everyday Life. Garden City^N.Y., 1959. ⁹i Habermas J. Op. cit. P. 9.

92 Ibid. P. 91.

93 Ibid. P. 85. 9i Ibid. P. 86.

I___________________________ часть v. мшцшмиесие тенденции 8 теоретически шршлвгн

Внерациональные идеи нельзя оценить с точки зрения истинности или ложности, поскольку они выходят за пределы социально установлен­ных стереотипов здравого смысла.

Для каждого индивида формирование соотнесенных с реальностью, интегрированных и обобщенных представлений об окружении обуслов­лено различными типами социальных взаимодействий и коммуникаций. В течение жизненного цикла каждый человек переходит от личных пе­реживаний к коллективным представлениям, которые впоследствии при­дают им культурную форму. Культурные паттерны ребенок осваивает во взаимодействии с другими в форме неявных сообщений, передаваемых в контексте социальных сетей, в которые включен. Он получает инфор­мацию о том, что следует предпочитать, ценить, чувствовать, классифи­цировать; что понимается под личностью и как она связана с обществом; что самоочевидно, допустимо и т. п.

При изучении личностного развития и динамики отношений меж­ду людьми антропологи опираются на разные основания. Шведер, на­пример, выделяет три основные антропологические парадигмы: универ­сализм, эволюционизм, релятивизм.

— Универсализм предполагает, что интеллектуальные различия — это более видимость, чем реальность, что системы идей, кажущиеся на­блюдателю на первый взгляд экзотичными и чуждыми, в действи­тельности больше похожи на свойственные его культуре, чем ка­жется. Соответственно за различиями культурных изменений сле­дует искать их универсальные причины.

— В рамках эволюционизма считается, что системы чужеродных идей действительно отличаются от европейских, но особым образом: это более ранние и менее совершенные стадии когнитивного развития. Следовательно, изменения в отношениях между людьми следует трактовать, соотнося их с определенной стадией эволюции.

— Релятивизм подразумевает, что системы чужих идей фундаменталь­но отличаются от наших европейских, и их внутренняя когерент­ность может быть понята, но не оценена с точки зрения истинно­сти или ложности; что в человеческих культурах превалируют кон­кретные, привязанные к контексту и ситуации представления. Однако при этом речь не идет о принципиальных различиях, на­пример, расовых, в способностях к познанию, интеллектуальных потенциалах, о недостаточности информации или лингвистических средств: они считаются равноценными у всех народов. В этом слу­чае при изучении социокультурной изменчивости основное вни­мание уделяется ее специфике в рамках разных сообществ.

Релятивисты подразумевают, что «культуры различаются по когни­тивным способностям (к обобщению, абстракции и т. п.) в меньшей мере, чем в отношении метафор, в соответствии с которыми живут люди, гипотез и идей о миропорядке, под-лежащих социальным действиям. Метафора, согласно которой человек живет, и образ мира, который он очерчивает, опосредуют отношения между тем, что и как он думает»⁹⁵;

⁹⁵ Shweder R.A., Bourne E.J. Does the concept of the person vary cross-culturally? In: Shweder R.A., LeVine R. (eds.). Culure Theory... Op. cit. P. 189.

Но независимо от теоретических оснований, из которых исходит антрополог при анализе изменений в отношениях между людьми, ему следует одновременно изучать личностные, межличностные и группо­вые процессы. Изучение механизмов их взаимоконструирования позво­ляет избежать односторонности в рассмотрении социокультурной ми-родинамики. «Недостаточно изучать взаимосвязи индивидуального развития и социальной интеракции без рассмотрения культурной актив­ности, в контексте которой совершаются личностные и межличностные акты. Иначе получится, что развитие происходит в одной плоскости и отсутствует в другой — например, что дети развиваются, а их культур­ные группы — нет, или же, что ребенок влияет на родителей, а родители на ребенка — нет, или индивид влияет на культуру, а культура на него — нет»⁹⁶. В контексте изучения ранней социализации сегодня в антрополо­гии особое внимание уделяется становлению личности через ее участие в социокультурных процессах; способам, какими ребенок осваивает информацию и когнитивные модели во взаимодействии с родителями, другими взрослыми, более способными сверстниками; механизмам «уп­равляемого участия» в типичных социокультуных ситуациях, а затем сознательного «ученичества». В этих процессах индивид и его окруже­ние влияют друг на друга, и механизмы такого взаимовлияния составля­ют предмет изучения социокультурной микродинамики.

Дети научаются опосредованию своей деятельности артефактами в интеракциях со взрослыми, заботящимися о том, чтобы развить у них такую способность. Фактически они приобретают навыки оперировать культурными объектами за счет изменений способов приумножения соответствующих средств в процессе превращения во взрослого пред­ставителя своего общества. Чрезвычайно важным при этом является освоение символического аспекта культурного опосредования, тем бо­лее что сами новорожденные с первых дней жизни уже являются объек­тами культурной интерпретации со стороны взрослых. «Родители вно­сят будущее в настоящее. Воспоминание (чисто идеальное) родителей о своем прошлом и представление о будущем своих детей становится фундаментальным материальным ограничителем жизненного опыта ребенка в настоящем. [Это относится, в частности, к тендерному вос­питанию]. ...Взрослые основываются не на наличном репертуаре пове­дения ребенка, чтобы изменять его шаг за шагом; ребенок является для них существом культуры, и именно так они с ним обращаются»⁹⁷.

При этом важно проводить различие между социальным и культур­ным аспектами ранней социализации, которые нередко смешиваются в теориях личностного развития, основанных на противопоставлениях среды организму или природы воспитанию. Понятие «культура» в этом случае относится к закрепленному в вещественных и символических формах общественно значимому опыту людей, в то время как под «со­циальным» понимаются формы отношений между ними, регулируемых

⁹⁶ Altaian I., Rogoff В . World view in psychology. Trait, interaction, organismic and
transactional perspective. In: Stokols D. and Altman I. (eds.). Handbook of Environmental
Psychology. N. Y., 1987. V. 1. P. 378.

⁹⁷ Коул М. Культурно-историческая психология. С. 208 — 211.

культурными нормами и образцами. Соответственно современные антропологи, как и их предшественники, ставят особый акцент на со­циальном происхождении культурных феноменов и личностных харак­теристик.

Это относится и к идее культурного времени. Предполагается, что, как правило, думая о будущем, индивиды полагают, что дела всегда бу­дут обстоять так же, как они обстояли прежде. Следует напомнить ранее приведенные слова Л. Уайта, о том, что сформированная куль­турой психика во временном отношении является «континуумом, про­стирающимся в бесконечность в обоих направлениях», где прошлое проецируется в будущее, а затем полученная картина возвращается в настоящее.

Положение новорожденного в первичной группе рассматривается в социокультурной микросреде, названной Д. Уайтингом «нишей разви­тия», определяемой составляющими ее физическими и социальными компонентами. Здесь ближайшим объектом опыта ребенка становятся культурные практики — нормативно установленные и повторяющиеся действия, осваиваемые им во взаимодействии и коммуникации со взрос­лыми. При этом активными агентами социализации считаются и ребе­нок, и его социокультурное окружение. Исследования свидетельствуют о том, что дети интегрируются в группу такими способами, которые одновременно поддерживают их развитие и позволяют другим приспо­собиться к ним, продолжая заниматься своими делами.

Информация извне сначала воспринимается ими поверхностно и не подвергается даже первичным преобразованиям. Позже она начинает фильтроваться набором культурных моделей, интериоризированных ребенком в процессе социализации, а затем обрабатывается в соответ­ствии с накопленным опытом. Таким образом, элементы культуры ос­ваиваются, и ребенок научается организовывать и реорганизовывать их использование в соответствии с ситуативными контекстами. Таким образом, в процессах коммуникации он получает и передает культурно обработанную информацию. Способности к этому, как уже говорилось, являются врожденными, запрограммированными на такую обработку. Считается, что любая информация изначально представлена людям в культурном контексте, и только само его существование делает возмож­ной реализацию способности к различению и комбинаторике. Таким образом, предполагается, что врожденной является не только языковая модель, как у Н. Хомского, не только модульные системы, связанные с культурной обработкой информации, но и модель культуры и обще­ства (например, Р. Гелман, Д. Грино, Д. Хатано и др.).

А. Кармилофф-Смит полагает, что познание осуществляется в кон­тексте интеракций, где приобретенный ранее опыт модифицируется в процессе, названном ею «переописание». Этот способ обретения знания предполагает внутренний мониторинг накопленной информации и по­следующую ее рекомбинацию в различных формах, соответствующих разным культурным ситуациям⁹⁸. Эти формы, будучи выраженными в

ЗД Karmiloff-Smith A. Beyond Modularity: A Developmental Perspective on Cognitive Science. Cambridge (Mass.), 1992.

языке, приооретают синтаксические и семантические характеристики. В свою очередь, естественный язык, согласно Дж. Фодору, осваивается благодаря врожденности языка мышления. Предложения естественного языка принимаются и используются при действии антропологически универсальных механизмов, в том числе когнитивных. Они обеспечива­ют понимание смысла предложений в контексте различных интеракци-онных ситуаций.

Фодор предлагает для анализа этих процессов модульную теорию с трехчленной типологией когнитивных механизмов. Они представлены формальной технологической схемой переработки информации. Орга­ны чувств рассматриваются как датчики, принимающие внешние сиг­налы и преобразующие их в нейронном коде. Информация с датчиков обрабатывается системой ввода и передается в так называемый цент­ральный процессор, где, собственно, и осуществляются когнитивные процессы. Датчики предполагают наличие механизмов связи между символизацией и внешними воздействиями. Теоретически они разме­щаются на границе сознания и окружения. Входной импульс в датчи­ках рассматривается в терминах физической энергии; на выходе пред­полагается символ. Соответственно концептуальную связь между датчиками и системой ввода следует представить как переход от физи­ческого описания процессов к математическому.

Системы ввода носят специализированный характер. Каждая из них не гомогенна, но дифференцирована по классам признаков, характер­ных для сигнала (цвета, формы, яркости и т. п. — для зрительного вос­приятия) . Иными словами, модули специфичны, и каждый перерабаты­вает свой тип поступающих извне воздействий. Поскольку у всех людей отмечен общий набор таких механизмов отбора и переработки внеш­ней информации, правомерно предположение об их врожденной спе­циализированное™. В этом случае им соответствует специфичная, локализованная и структурированная нейронная система. Системы ввода в такой трактовке считаются автономными от «центрального процессора», а доступ его к ментальным репрезентациям, которыми оперируют системы ввода, ограничен.

Центральный процессор как устройство общей переработки инфор­мации функционирует специфичным образом. С одной стороны, такая переработка происходит согласно свойственным только ему закономер­ностям, а источники информации— неспецифичны, т.е., по Фодору, она изотропна. С другой — здесь верификация каждой возможности интерпретации любой ее порции обусловлена всей совокупностью име­ющихся у индивида знаний. Правда, сам Фодор не уверен в возможно­сти построения общей формальной теории преобразований информа­ции в центральном процессоре.

Эта система, -— по Фодору, «инкапсулированная» — допускает прямой контакт с окружением без его когнитивных преобразований. С этих позиций, восприятие по природе своей изначально адаптиро­вано к общим структурным характеристикам окружения, и это обес­печивает возможность адекватного взаимодействия с ним. Концепция Фодора отличается от представлений, характерных для когнитивной теории более позднего периода, где связи между перцептивными и

когнитивными процессами трактуются как нелинейные и более сложные.

Однако при целом ряде несовершенств этой модели, носящей, безус­ловно, идеально-типический характер, она считается удобным инстру­ментом для описания отношений между перцепцией и мышлением. Гипотеза Фодора «продуктивна с экспериментальной точки зрения, те­оретически обоснована и последовательна. Она важна и с общефилософ­ской позиции, и с позиции построения достоверной теории ментальных репрезентаций»⁹⁹. Модульные процессы — восприятие и понимание — доступны экспериментальному изучению, так как они осуществляются в контексте контролируемой конкретной информации. Представление же о том, что происходит в центральном процессоре, является результа­том теоретических рассуждений, поскольку речь идет о построении умозаключений.

На интерсубъективном уровне репрезентации информации, воспри­нимаемой людьми извне, — объекты, события, действия — составляют идеациональный уровень культуры. Поскольку они участвуют в интерак-ционных процессах, их следует рассматривать в контексте их проявления. В этом случае следует найти возможности теоретического совмещения представлений о восприятии объективных, не искаженных культурными факторами сигналов с понятием культурной схемы — одним из основных в когнитивной антропологии, отражающих социокультурную, интерсубъ­ективную обусловленность познавательных процессов.

Это можно сделать, допустив врожденность предпосылок культуро-генеза. М. Коул, например, предлагает такой ход рассуждений: внешние воздействия, воспринимаясь модульными системами, подвергаются первичной трансформации. Затем они проходят через фильтры куль­турных моделей, интериоризованных индивидом в процессе социали­зации. После этого информация поступает в центральный процессор уже в культурно обработанной форме, поскольку модульные системы являются врожденными механизмами, запрограммированными на куль­турную обработку внешних сигналов. Следует подчеркнуть, что любая информация, которой оперируют люди, априори «дана» им в культур­ном контексте: именно его наличие придает форму процессам и резуль­татам восприятия¹⁰⁰.

Культурные схемы считаются важными составляющими восприятия, обеспечивающими конструирование интерсубъективных значений. Они рассматриваются как производная реального опыта взаимодействия между публичным, конвенциональным, культурным контекстом и освое­нием, интеграцией его составляющих в индивидуальный опыт. Простран­ство между стандартными формами социокультурной жизни и их инди­видуальными когнитивными репрезентациями рассматривается как поле воспроизведения конвенциональных образований в практике социальных взаимодействий и коммуникаций, что и порождает интерсубъективность.

w Sterenly К . The Representation Theory of Mind. Oxford (Engl.). Cambridge (Mass.), 1990. P. 78-79.

loo Коул М. Культурно-историческая психология. С. 226.

Организующие функции культурных схем в познавательных про­цессах вовсе не предполагают их однородности или статичности. Само порождение гарантирует их динамичную природу: конвенциональная относительная устойчивость и идиосинкратическая подвижность. Со­ставляющие их культурные знаки разделяются в обществе, но в опре­деленных границах. Конвенциональность значений подразумевает не закрытость дискурса, но высокую вероятность сходства в интерпрета­ции членами общества нового опыта. Это относится и к возможностям культурной динамики в традиционном обществе. Так, В. Тернер усмат­ривает ее даже в отправлении обрядов. Они символизируют обществен­ный порядок и воспроизведение «заветов предков», казалось бы, не допуская новшеств. Однако обряд делает сакральную преемственность дискретной, вначале отменяя, а затем реконструируя традиционную целостность. Этот момент хаоса открывает возможность для содержа­тельных изменений, порождаемых динамикой самой социокультурной жизни, и принимаемых участниками нерефлексивно.

Исходя из этих соображений Тернер сформировал концепцию ри­туалов перехода (rites de passage), институонализирующих перемену членами общества их социокультурного статуса. Обратившись к уни­версальной схеме трехфазовой динамики А. Ван-Геннепа, он придал ей культурно-содержательную трактовку:

— первая фаза — разделение: символическое отделение личности или группы от прежней позиции в социальной структуре или от опре­деленного культурного качества;

— вторая фаза — грань (лат limen — порог): культурная зона, суще­ственным образом либо совсем, либо частично свободная от черт прошлого или будущего состояний;

— третья фаза — соединение: ритуал вновь придает субъекту стабиль­ное состояние, права и обязанности по отношению к другим и социальному порядку.

Тернер выделил два основных типа ритуала:

— «обряды жизненных переломов» (кризисов, несчастий);

— «обряды перемены статуса».

Их различает содержание пороговой фазы, названный Тернером «социальной драмой»: пограничность обрядов жизненных переломов он сравнивает с трагедией (считая, что общим для них является состояние унижения, отвержения и боли); перемена статуса напоминает комедию, с ее высмеиванием и пародированием, не подразумевающими, однако, уничтожения «структурных правил и ревностных их приверженцев»¹⁰¹.

В этом теоретическом ключе Тернер трактует социокультурные процессы. Как сторонник британского варианта структурализма, он основное внимание уделял механизмам воспроизведения социальной структуры, необходимым условием которого считается преодоление конфликтов, угрожающих ей разрушением. Считая конфликты неиз­бежной составляющей социокультурной жизни, он рассматривает ри­туал как символическую модель и эффективное средство их преодоле-

¹⁰¹Turner V. The Ritual Process: Structure and Antistructure. P. 191.

ния. Поскольку структурная упорядоченность и антистуктурные тен­денции сосуществуют в любом обществе, важно понять механизмы и последствия их взаимодействия. Тернер утверждает, что бинарная оп­позиция «структура —антиструктура» по-разному актуализируется в разных элементах обряда, осмысливается, переживается и воплощает­ся в серии характерных для него драматургических актов. Ритуал как массовое действо предполагает, что обязательные рамки обычая огра­ничивают и организуют многообразие возможных индивидуальных проявлений применительно к типичным социокультурным ситуациям. Пороговое состояние снимает жесткую нормативность и помещает субъектов в неопределенное многоплановое и поливариантное состоя­ние, выводя их за пределы социальной структуры.

В этом ключе Тернер рассматривает динамику состояния «комму-нитас» (лат. communitas — община), характеризующегося бесстатус-ностью, внеструктурностью, остающегося вне ритуала, поскольку в нем отражаются глубинные основания социокультурной жизни. «Коммунитас — это переживание и осознание общности со всеми людьми вне различия рангов и позиций. В обрядах перехода переме­щение из структуры в коммунитас необходимо людям, чтобы потом вернуться в нее обновленными полученными в этом состоянии опы­том и переживаниями. Конечно, адекватное функционирование любого общества невозможно без этой диалектики. Слишком высо­кая степень структурированности может привести к паталогическим проявлениям коммунитас... Чрезмерность коммунитас в уравнитель­ных религиозных или политических движениях нередко сменяется деспотизмом, бюрократизмом или другими видами жесткого струк­турирования...»¹⁰².

Итак, изучение интеракции в микродинамическом масштабе под­нимает целый ряд вопросов, в том числе связанных с преодолением прежней познавательной парадигмы. В новых проблемных рамках ока­залось необходимым выстроить предметную область процессов взаи­модействия между людьми, принимая во внимание сохраняющуюся в антропологии дихотомию — культура и личность. Важно разработать способы изучения того, как культурные традиции и социальные прак­тики воспроизводятся и изменяются в интеракционных процессах, регулируют, актуализируют и трансформируют индивидуальные и коллективные представлений людей. Акцент сегодня помещается не на психическом единстве человеческого вида, а на культурных разли­чиях проявлений интерсубъективности. В этих рамках изучаются способы, которыми субъект и объект, «я» и «другие», личность и со­циокультурный контекст формируют друг друга.

Даже если считать, что культура — это прежде всего объективиро­ванное знание, то его трансляцию невозможно понять без обращения к процессам взаимодействия и коммуникации как самостоятельной предметной области изучения. Речь идет о процессах и механизмах, посредством которых участники заключают свои интенции в слова и

юг Turner V.W. The Ritual Process. Structure and Antistructure. P. 116.

действия и обмениваются ими. Что касается действий, то здесь не тре­буется обращения к когнитивным преобразованиям: модель «дей­ствие — реакция» предполагает только обращение к общей для них цели. Но она неприменима к обмену идеями: чтобы их передать, необходи­мо обратиться к системе когнитивных механизмов, посредством ко­торой значения переводятся в физические сигналы, а те — снова в значения. Для этого нужны специальные условия. Прежде всего участ­ники интеракции должны понимать язык сообщений, а это требует его предварительной освоенности. Далее, процесс интеракции должен быть организован, а это означает знание ситуации его осуществле­ния. Наконец, он сопровождается действиями, которые активизиру­ются используемыми символами. А для этого нужно владеть правила­ми их использования.

Все это означает необходимость включать в программу исследо­вания рассмотрение связи между культурным контекстом, знанием и действием. Интеракция — это социокультурный процесс, а все «вещи», которые упоминаются и используются в его ходе — опосре­дуют его динамику. Они имеют культурную определенность, а куль­тура обусловлена процессами адаптации и кумулирует частные ре­шения типичных для людей проблем. Познавательная активность, которая носит интерактивный характер, опирается на внешние иде­альные и материальные артефакты, т. е. на составляющие культуры. «Это процесс, в котором участвуют повседневные культурные прак­тики, интрапсихические и экстрапсихические одновременно»¹⁰³.

Культура как контекст изучения интеракций представляется через понятие «артефакта», относящееся одновременно к вещественному и символическому уровням. Артефакты — искусственные объекты, так как они создаются в процессе сознательной человеческой деятельно­сти. Соответственно они заключают в себе культурную информацию, опосредованную предыдущими взаимодействиями людей с окружени­ем, а в настоящем они выполняют медиативную функцию в виде куль­турных моделей, вещей, технологий.

Культурное окружение, в котором происходит обмен интенцио-нальными актами, организует получение участниками информации о том, что происходит. Это описывается как взаимодействие между сим­волическим и реальным мирами, как осознание их различных облас­тей. Конечно, переживания людей в ходе подобных процессов могут быть не только «артефактичными», но и «естественными», культурно неопосредованными. Однако освоение интерсубъективной реальнос­ти и овладение когнитивными навыками — это важные части общего процесса культурной адаптации. В когнитивных науках хорошо изве­стно: то, что человек думает о вещах и событиях, решающим образом зависит от того, как он это делает. Но еще недостаточно осмыслено, что связь между обоими аспектами может быть опосредована его ги­потезами о мире и метафорами, согласно которым он интерпретирует свое окружение.

«оз Hutchins E. Cognition in the World. Cambridge (Mass.), 1995. P. 356.

 Резюме

Таким образом, тема интеракции, в явной или имплицитной форме присутствующая в современной антропологии, может быть раскрыта через ряд общепринятых положений.

—личность и культура изучаются в их взаимной соотнесенности через концепцию интерсубъективности; мировидение, действия, процес­сы коммуникации людей определяются культурным контекстом, но и меняют его;

—концепция социокультурных ситуаций позволяет определить меру вариативности культурных представлений, схем, концептов, кото­рыми люди оперируют в процессе взаимодействия;

—артефакты рассматриваются в процессах взаимодействия в каче­стве медиаторов, но не просто как внешняя данность; они суще­ствуют, поскольку люди создают, понимают их и оперируют ими;

—использование понятий интенциональности и интерсубъективно­сти, а также выявление связей между интенциональными мирами и интенциональной личностью определяют направление дальней­шего изучения интеракций между ними;

—триада «рациональное —иррациональное —внерациональное» помо­гает лучше понять процессы освоения и интерпретации людьми со­циокультурного окружения.

Эти исходные допущения позволяют структурировать предметную область антропологического анализа интеракции согласно предлагаемым в начале работы измерениям.

/. Пусковые механизмы взаимодействия между людьми.

1. Тема интеракции в культурной антропологии не была централь­ной вплоть до последних десятилетий. Она разрабатывалась в рамках социологии, но также не в качестве ключевой: человеческая активность здесь связывалась прежде всего с понятием действия. В то же время со временем становилось все более очевидным, что процессы взаимодей­ствия должны стать специальным предметом рассмотрения, поскольку все попытки вывести их из индивидуальных действий так и не привели к построению адекватной теории, представляющей формы социального взаимодействия и объясняющей характер соответствующих процессов.

2. Для современной антропологии эта тема имеет первостепенное значение в силу ряда обстоятельств:

 

—в рамках антропологии исходным является допущение о социаль­ной природе человека и о социальной обусловленности культурных феноменов; однако этого недостаточно, чтобы объяснять их порож­дение и существование в контексте современности; стало очевид­ным, что настало время обратиться к изучению того, что происхо­дит между людьми и обусловливает их общую жизненную среду, разделяемые представления и возможность индивидуальной само­реализации в контексте социальных связей;

—изучение социокультурных изменений также предполагает анализ области интеракции, поскольку результаты всех исследований на эту тему свидетельствуют об их совместном порождении и распро­странении;

— о важности темы свидетельствует и все возрастающее внимание антропологов к межкультурным взаимодействиям и их последстви­ям в условиях глобализации, принимая во внимание, что основной акцент в отличие от социологии ставится на динамику связей меж­ду людьми, а не структурами и функциями;

— наконец, значимость темы определяется переосмыслением требо­ваний к этнографической работе: к содержательной стороне ком­муникации между антропологом и информантами, к осмыслению того, какие именно сведения он получает о чужой культуре, к спо­собу ее репрезентации в этнографических отчетах.

 

3. Как уже отмечалось, все попытки решить эти вопросы пока бази­руются на концепции интенционального действия индивидуального актора, а предметной областью является коммуникация, т.е. активность на символическом уровне социокультурного пространства. Правда, те­ория фреймов указывает на возможность принять за исходную едини­цу анализа саму ситуацию взаимодействия, а не индивида, однако пока это не превратилось в обоснованную теоретическую позицию.

4. Интерактивные процессы пока изучаются с точки зрения теории коммуникации. В этой области за вторую половину XX в. собран обшир­ный и богатый материал, который с конца 1960 х гг. начинает использо­ваться в антропологии. Он оказался легко совместимым с лингвистически окрашенными структуралистскими и постструктуралистскими построе­ниями. В то же время пока функуционалистские возможности изучения социального взаимодействия используются недостаточно активно. Одна­ко есть основания предполагать, что объединение теоретических положе­ний функционализма, где акцент ставится в первую очередь на связях между функциональными единицами и коммуникационных моделях, где основное внимание уделяется содержанию информационных обменов, поможет по-иному увидеть пусковые механизмы и детерминанты интер­акции. Например, в центре внимания могут оказаться не индивидуальные интенции, а разделяемые представления о том, когда и как следует дей­ствовать (намек на это есть в теории фреймов и в рамках этнометодоло-гии), или социально значимые проблемные ситуации, наличие которых актуализирует необходимость объединения усилий.

По-видимому, для построения современной теории интеракции не­обходимо определить пусковые механизмы совместной активности на всех трех уровнях социокультурной реальности: вещественном, соци­альном и символическом. Пока же внимание уделяется только послед­нему, а в его пределах — только одному типу порождающих факто­ров — интенциональному коммуникативному действию, точнее коммуникативному намерению индивида. Для расширения области поиска порождающих интеракцию факторов в современной антропо­логии есть необходимые теоретические предпосылки.

II . Интеракция как концептуальная целостность и ее компоненты.

1. Интеракция как концептуальная целостность связывается с не­сколькими ключевыми понятиями, подчеркивающими ее различные аспекты:

— интерсубъективность: понятие в зависимости от задачи исследова­
ния может означать как предпосылку, так и производную взаимо-

действия и коммуникации. В первом случае «между» участниками предполагается наличие поля разделяемых представлений, обраще­ние к которым обеспечивает взаимопонимание использующих их сторон. Во втором — основное внимание уделяется ответу на вопрос, как возможна интерсубъективность, если во взаимодействие (ком­муникацию) вступают акторы, которые считаются индивидуально специфичными в отношении опыта, представлений, интенций.

— дискурс: с точки зрения интерсубъективности это понятие может рассматриваться как выделяющее ту область социокультурной ре­альности, где процессы коммуникации осуществимы и доступны на­блюдению. Дискурс в культурноантропологическом смысле можно представить как поток движения символических репрезентаций со­циально значимого опыта;

— текст: речь идет о культурной целостности, представляющей собой результат интеракции, порождаемый совместно ее сторонами на основе интерсубъективности; среду, где возможно формирование текста, называют контекстом. Это часть дискурсивного потока, вы­деленная интенцией, детерминирующей характер конкретной ком­муникативной ситуации. Она рассматривается с точки зрения зна­чений и смыслов ограничиваемой ею совокупности символов, из которых, собственно, и составляется текст;

— письмо; в культурно-антропологическом смысле этот концепт мож­но рассматривать как предпосылку интеракции, поскольку только зафиксированность следов многообразного человеческого опыта в символической форме делает теоретически возможным указать на наблюдаемый фон, относительно которого можно выделять ситуа­ции интеракции и характерные для них разделяемые участниками представления.

2. Такого рода целостностям в рамках антропологии соответствуют специфичные для них элементарные составляющие:

— интеракция как предметная область исследования определяется
совокупностью ключевых составляющих, устанавливающих ее грани­
цы и структуру. К ним относятся:

— участники, готовые к коммуникациям и осуществляющие ее;

— общая цель или направленность коммуникации, определяющие границы коммуникативной ситуации и форму отношений между участниками;

— используемый участниками символический код;

— механизмы интерактивного процесса

— результат интеракции;

— интерсубъективность как предпосылка интеракции в качестве ком-

понент предполагает совокупность разделяемых участниками представлений и интенций, релевантных ситуаций;

— письмо как предпосылка итеракции составляется из многочис­
ленных следов переживаний, расположенных в иерархическом
порядке, где каждый последующий уровень характеризуется
более высокой степенью проявленности и обобщенности по срав­
нению с предыдущим. И так вплоть до самого высокого — разде­
ляемых членами общества символических систем;

— дискурс, понимаемый как область социокультурной реальности, обеспечивающая возможность и осуществление интеракции, пред­полагает в качестве составляющих дискурсивные практики, при­менение которых формирует упорядоченные потоки символиче­ских репрезентаций опыта совместного существования людей;

— текст в качестве объекта анализа разлагается на классы составля-

ющих, такие как единичные сообщения и обусловливающие их интенции; символический код, используемый при формировании текста; контекст, в котором осуществляется порождение и раз­ворачивание текста. Из сказанного следует, что концепция интеракции в ее комму­никативной форме достаточно полно обеспечена теоретическими по­ложениями, соответствующими предметной области антропологии. Конструктивные ее составляющие, имеющие постмодернистское про­исхождение, делают модель интеракции более открытой, подвижной и утонченной по сравнению со структурно-функционалистскои, где отношения между «эго» и «альтер» (условными участниками взаимо­действия) определяются в терминах норм и взаимных ожиданий. III. Универсальные и специфичные аспекты в трактовке интеракции.

1. Изучение процессов интеракции осуществляется в двух основных направлениях. Во-первых, выявляются фундаментальные предпосылки, условия, движущие силы и результаты взаимодействия и коммуника­ции как обобщенных базовых модальностей социальности. Во-вторых, изучается многообразие культурных форм, в которых воплощаются универсалии такого рода.

2. Многочисленные исследования, построенные как на модернист­ских, так и на постмодернистских исходных теоретических допущени­ях, свидетельствуют о том, что есть основания принимать как данное антропологические универсалии, предопределяющие интеракцию как упорядочение и целенаправленность контактов людей в пространстве их совместного существования. К ним относятся такие представления, как:

 

— необходимость совместного приложения усилий (в непосредствен­ных и опосредованных культурных формах) при удовлетворении потребностей, желаний, интересов людей;

— врожденные свойства, обусловливающие способность людей всту­пать в отношения друг с другом и поддерживать их;

— трактовка культуры как порождения совместной активности лю­дей, с одной стороны, и пространства самоактуализации ее носите­лей — с другой;

— проблемные ситуации как побудители к объединению людей для совместных действий, связанных с их разрешением; рутинные про­цессы (повседневная жизнь), воспроизводящие интеракции, поддер­живающие существование людей в форме групп, сообществ, об­ществ, специализированных общественных объединений.

3. Разнообразие интерактивных процессов также является значимой
проблемной областью в изучении этой темы. В рамках классического
функционализма оно было представлено системой общественного раз­
деления труда, социальной структурой, где считалось, что взаимодей­
ствия и коммуникации осуществляются согласно нормативным пред-

писаниям. Логика постмодерна поставила под сомнение такую упро­щенную трактовку разнородности форм совместной активности людей. Появились концепции социальной драматургии, этнометодологии, со­циальной коммуникации и коммуникативного действия и т. п.

4. В ходе исследований были выяснены разные формы интеракции. При этом оказалось, что люди не только владеют знаниями и навыка­ми, соответствующими этим формам, но также распознают их на ка­ком-то метауровне. Иными словами, в культуре, по-видимому, суще­ствуют определенные принципы их категоризации и классификации, по которым люди легко идентифицируют ситуации совместной актив­ности и свое место в их рамках. Исходя из того, что классификация форм интеракции имеет особое значение для изучения микродинами­ческих процессов, происходящих в обществе и культуре, важно найти общие основания для нее. Например, можно предложить своего рода матрицу, где одна линия различения представляет фундаментальные социокультурные коды (например, заключенные в рамках социальных институтов, социальных слоев и групп), а другая — базовые формы социальных отношений (например, солидарность, конфликт, партнер­ство). Их пересечение приводит к выделению определенных форм ин­теракции, позволяющих проследить ее структурные, содержательные и динамические компоненты.

IV. Интеракция как процесс.

1. Как известно, современное состояние антропологических иссле­дований характеризуется особым интересом к социокультурной мик­родинамике. В этом отношении значимость изучения интеракции оче­видна, поскольку выделение ее в качестве предметной области анализа делает наблюдаемыми процессы, порождаемые совместной активнос­тью участников.

2. Эти процессы детерминированы по крайней мере тремя систе­мообразующими компонентами, каждая из которых характеризуется своим динамическим потенциалом: участник, ситуация, контекст. Применительно к ситуации этот потенциал определяется ее характе­ром — рутинным или проблемным, а также соответствующими ей формами взаимодействия и коммуникации. Активность участников побуждается целью, ради достижения которой они объединяют уси­лия, либо выполнением институционально предписанных функций. Контекст представляет собой источник воздействий, которые могут либо способствовать, либо препятствовать успешности взаимодействия и/или коммуникации.

3. Обращение к интеракции открывает новые возможности в изуче­нии социокультурной динамики. В отличие от других способов рассмот­рения изменчивости в обществе и культуре здесь областью наблюде­ния и анализа становится в первую очередь то, что происходит между людьми, а затем — в какие события и их последовательности это во­площается и какова их значимость для ситуации.

4. Такая аналитическая модель равно применима к теоретическому описанию межличностных, межгрупповых, межкультурных взаимодей­ствий и коммуникаций, поскольку при ответах на вопросы, с какой целью (по какой причине), каким образом, в каком контексте осуще-

ствляется интеракция, речь идет о людях, а не об организационных и институциональных структурах.

Итак, концепция интеракции, которая, как было показано, базиру­ется на достаточно обоснованных антропологических универсалиях, представляет собой перспективный инструмент для изучения социо­культурной динамики. На этом микроаналитическом уровне становят­ся очевидными фундаментальные механизмы, обусловливающие дина­мику воспроизведения и изменения социокультурной реальности. Пока исследования в этом направлении только начинаются, и охватывают весьма узкую ее область. Однако уже сейчас понятно, насколько они перспективны. Ведь знание антропологических механизмов существо­вания искусственного мира людей на микроуровне отношений между ними позволяет последовательно перейти к теоретическим конструк­там более высокой степени обобщенности. В результате появится воз­можность точнее реконструировать и прогнозировать социокультурные процессы в исторических масштабах времени.

Все сказанное свидетельствует о том, что современный антропо­логический взгляд на интеракцию серьезным образом отличается от функционалистских построений, акцентирующих в большей степени результаты совместной активности людей, чем ее процессы. И хотя более поздние исследования продолжают базироваться на концепции интенционального действия и ограничиваются символическим уровнем социокультурной реальности, процессами коммуникации, определен­ный сдвиг в направленности научного поиска уже наметился.

Во-первых, выделение таких специальных областей познания, как интерсубъективность, дискурс, текст, контекст и т. п. подразумевает возможность сфокусировать внимание на том, что происходит между людьми, является процессом и результатом их совместной активности. В этом случае проясняются вопросы о том, каким образом у людей появляются разделяемость представлений о связях с окружением и их конвенциональное закрепление в символической форме, помимо про­цессов социализации.

Во-вторых, переход от функционалистского взгляда на совмест­ную активность людей к драматургической метафоре означает расши­рение сферы ее изучения и выход за пределы ее рассмотрения только с институциональной, нормативной точки зрения. Об этом, в частно­сти, свидетельствует все усиливающийся интерес к теме повседневной реальности и интерактивным способам ее воспроизведения. Она имеет особую значимость для антропологии, где обыденная жизнь людей всегда была первостепенной предметной областью изучения.

В-третьих, антропологическая трактовка интеракции открывает богатые возможности в изучении микродинамики социокультурных процессов. Причем, как уже отмечалось, вне зависимости от уровня — межличностного, межгруппового, межкультурного — их рассмотре­ния. Внимание к факторам и механизмам, обусловливающим формы, содержание, направленность процессов интеракции, их возникнове­ние и окончание, позволяет узнать о природе изменчивости совмест­ной жизни людей гораздо больше, чем попытки реконструировать ис­торию.

В целом можно сделать вывод, что современная концептуализа­ция интеракции только формируется, новые компоненты ее исходных оснований пока соседствуют с предыдущими теоретическими допуще­ниями, и они не складываются в общую программную схему. Однако появившиеся в этой области познавательные тенденции в контексте по­стмодернистских идей указывают на перспективность темы интерак­ции для изучения механизмов устойчивости и изменчивости социо­культурной реальности.

  Литература

Alexander J.С . Action and Its Environment: Toward a New Synthesis. N. Y.: Columbia University Press, 1988.

Altman I., Rogoff B. World view in psychology: trait, interaction: organismic and transactional perspective // Handbook of Environmental Psychology. Stokols D. and Altman J. (eds.). N. Y.: Wiley, 1978. Vol. 1. Archer M.S. Morphogenesis versus structuration: on combining structure and action // British Journal of Sociology. 1982. №33. P. 455-483. Barker R.G. Ecological Psychology. Stanford: Stanford University Press. 1968. Bateson G. Steps to an Ecology of Mind. N. Y.: Ballantive, 1972. Baum A., Singer J.E.,Valins S. (eds.). Advances in Environment Psychology. Vol. 1: The Urban Environment. Hillsdale: Lawrence Erlbaum, 1978. Berger P.L., Luckman T. The Social Construction of Reality: A Treatise in the Sociology of Knowledge. N. Y.: Doubleday, 1966.

Blumer H. (ed.). Symbolic Interactionism. Englewood Cliffs, N. Y.: Prentice-Hall, 1969.

Blumer H. Symbolic Interactionism: Perspective and Method. Berkeley: University of California Press, 1969.

Boden D. and Zimmerman D. (eds.). Talk and Social Structure: Studies in Ethnomethodology and Conversation Analysis. Cambridge: Polity, 1990. Bourdieu P. The Logic of Practice. Stanford, CA: Stanford University Press, 1990.

Bourdieu P. The social space and the genesis of groups // Theory and Society. 1985. № 14. P. 423-744.

Bronckart J.P. Theories of action, speech, natural language, and discourse // Sociocultural Studies of Mind. Wertsch J.V. (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

D'Andrade R.G. The culture part of cognition // Cognitive Science. 1981. №5.

Davidson D. Essays on Actions and Events. Oxford: Claredon Press, 1980. Denzin N.K. Symbolic Interactionism and Cultural Studies. Cambridge, MA/ Oxford: Blackwell, 1992.

Douglas M. Purity and Danger. L.: Penguin, 1966.

Emirbayer M. and Goodwin J. Network analysis, culture and the problem of agency // American Journal of Sociology. 1994. №99 (6). P. 1411-1454. Emirbayer M. Manifesto for a relational sociology // American Journal of Sociology. 1997. Vol. 103. №2. P. 281-317.

Emirbayer M., Mische A. What is agency? // American Journal of sociology. 1998. Vol. 103. №4. P. 962-1023.

Fine G.A. Shared Fantasy: Role-Playing Games as Social Worlds. Chicago: University of Chicago Press, 1983.

Fisher P., Gregory M. (eds.). Discourse in Society: Systemic functional Perspectives. Meaning and Choice in Language: Studies to Michael Halliday. Norwood. N. Y.: Ablex, 1995. {Advances in Discourse Processes. Vol. 50). Galanter E. and Gerstenhaber M. On thought: the extrinsic theory // Psychological Review. 1956. №63. P. 218-227.

Gallant M.Y. and Kleinman S. Symbolic interactionism versus ethnometho-dology // Symbolic Interaction. 1983. №6. P. 1-18.

Gallistel C.R. The Organization of Action: A New Synthesis-Hillsdale. N. Y.: Lawrence Erlbaum Association, 1980.

Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs, N. Y.: Prentice-Hall, 1967.

Goffman E. Behavior in Public Places. N. Y.: Free Press, 1963. Goffman E. Frame Analysis. N. Y.: Harper and Row, 1974. Goffman E. Relations in Public: Microstudies of the Public Order. N. Y.: Harper and Row, 1971.

Gudylunst W.B., Gumbs L.I. Social cognition and intergroup communication // Handbook of International and Intercultural Communication. Molefi K.A. and Gudylunst W.B. (eds.). Newbery Park. -L. - New Delhi: Sage Publication, 1989. Habermas J. Communication and the Evolution of Society. Boston, MA: Beacon Press, 1979.

Habermas J. The Theory of Communicative Action. Vol. 1: Reason and Rationalization of Society. McCarthy T. (trans.). Boston: Beacon Press, 1975. Hall J.R. Social interaction, culture and historical studies // Symbolic Interaction and Cultural Studies. Becker H. and McCall M. (eds.). Chicago: University of Chicago Press, 1990. P. 16-45.

Handel W. Normative expectations and the emergence of meaning as solution to problems: convergence of structural and interactionist views // American Journal of Sociology. 1979. №84. P. 855-881.

Harwey O.Y. (ed.). Motivation and Social Interaction. N. Y.: Ronald Press, 1963. Honneth G.C., Wellmer A. Communicative Action. Cambridge: Polity, 1991. Joas H. The Creativity of Action. L.: Polity, 1996.

Latani B. Dynamic social impact: the creation of culture by communication // Journal of Communication. 1996. vol. 46. №4. P. 13 — 25. Marwell C, Oliver P.E., Prahl S. Social networks and collective action: a theory of critical mass // American Journal of Sociology. 1988. Vol. 94. P. 502 — 535. Mauss M. The Gift: Forms and Functions of Exchange in Archaic Societies. N.Y.: Norton, 1967 (1925).

Maynard D. W. and Clayman S.E. The diversity of ethnomethodology // Annual Review of Sociology. 1991. № 17. P. 385-419.

Minsky M. Framework for representing knowledge // the Psychology of computer Vision. Winston P.H. (ed.). N. Y.: McGraw-Hill, 1975. Myers T. et al. (eds.). Reasoning and Discourse Processes. L. etc.: Academic Press, 1986.

Nelson K. Event Knowledge: Structure and Function in Development.
Hillsdale. New Jersey. L.: Lawrence Erlbaum Publishers, 1988.
Noble D. Intentional action and psychology // Goals, No-goals and Own
goals: A Debate on Goal. Directed and Intentional Behavior. Montofiore A.,
Noble D. et al. (eds.).: Unwin Hyman. 1989. P. 81-100.                                         481

Percy W. Symbol, consciousness and intersubjectivity // Journal of Philosophy. 1958. №55. P. 631-641.

Percy W. The symbolic structure of interpersonal process // Psychiatry. 1961. №24. P. 39-52.

Platow M.J., Mills D., Morrison D. The effects of social context, source fairness, and perceived self-source similarity on social influence: a self-categorization analysis // European Journal of Social Psychology. 2000. Vol 30. № 1. P. 69-81. Potter J., Wetherell M. Discourse and Social Psychology. Beyond Attitudes and Behaviour. L. etc.: Sage Publications, 1987.

Proshansky H.M., Ittelson W.H. and Rivlin L.G. Environment Psychology: Man and his Physical Setting. N. Y.: Holt, Rinehart, and Winston, 1976. Rambo E. and Chan K. Text, structure and action in cultural sociology // Theory and society. 1990. № 19. P. 635-648.

Rogoff B. Apprenticeship in Thinking. Cognitive Development in Social Context. N. Y.: Oxford University Press, 1990.

Rommetveit R. On the architecture of intersubjectivity // Studies of Language, Thought, and Verbal Communication. Rummetveit R. and Blakar R.M. (eds.). L.: Academic, 1979.

Sacks H. Lectures on Conversation. 1964—1965. 2 vols. Oxford: Blackwell, 1992.

Sacks H., Schegloff E.A., and Jefferson C. A simplest systematics for the organization of turn— taking for conversation // Language. 1974. №50. P. 696-735.

Schegloff E. On talk and its institutional occasion // Talk at Work: Interaction in Institutional Settings. Drew P., Heritage J. (eds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 66-100.

Scheuer J. Habitus as the principle for social practice: a proposal for critical discourse analysis // Language in Society. 2000. Vol. 23. №2. P. 143-175. Sciulli D. Reconsidering interactionism's corrective against the excesses of functionalism // Symbolic Interaction. 1988. № 11. P. 69-84. Sewell W. A theory of structure: duality, agency, and transformation // American Journal of Sociology. 1992. №93. P. 1-29.

Sewell W. Three temporalities: toward a sociology of the event // The Historic turn in the Human Sciences. McDonald T. (ed.). Ann Arbor: University of Michigan Press, 1993.

Spiro M.E. Some reflections on cultural determinism and relationism with special reference to emotion and reason // Cultural Theory: Essays on Mind, Self and Emotion. Schweder R.A. and LeVine R. (eds.). Cambridge etc.: Cambridge University Press, 1984.

Stryker S. Symbolic Interactionism: A Social Structural Version. Menlo Park, CA: Benjamin Cummings. 1980.

Super СМ ., Harchess S. The developmental niche: a conceptualization at the inference of society and the individual // International Journal of Behavioral Development. 1986.

Trevarthen С Communication and cooperation in early infancy: a description of primary intersubjectivity // Before Speech: The Beginnings of Human Cooperation. Bullowa M. (ed.). Cambridge: Cambridge University Press, 1977. Van Dijk T.A. Dialog and cognition // Cognitive Constraints on Commu­nication. Representations and Processions. Vina L., Hintikka J. (eds.). Dordrecht etc.: Kluwer Academic Publ. Group: D. Reidel Publ. Co. 1984.

Vol. 2: Life-world and System: A Critique of Functionalist Reason. McCarthy

T. (trans.). Boston: Beacon Press, 1984.

Watson R. Reading Goffman on Interaction // Goffman and Social Organization:

Studies in Social Legacy. Smith G. (ed.). L.: Routledge, 1999. P. 138-155.

Wertsch J.V. The need for action in sociocultural research // Sociocultural

Studies of Mind. Wertsch J.V. (ed.). Cambridge: Cambridge University Press,

1995.

Wuthnow R. Meaning and Moral Order: Explorations in Cultural Analysis.

Berkeley: University of California Press, 1988.

Глава 2.