Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Исходные теоретические основания

Со временем область научного изучения общества и культуры рас­ширялась, а новые проблемы и факты выходили за пределы эволюцио­нистских объяснений. Их критики отмечали целый ряд ограничений, приводивших к таким интерпретациям данных, которые не находили дальнейших эмпирических подтверждений:

— для доказательства универсальности эволюции сопоставлялись яв­ления, относящиеся к разным историко-культурным и природным условиям, что вело к ненадежным выводам об их социальной зна­чимости. Так, то, что теоретически оценивалось как «пережитки», оказывалось действующими институтами, гибко приспосабливаю­щимися к динамике социокультурной жизни;

— основной акцент ставился на развитии как движении от более про­стых состояний обществ и культур к более сложным; за пределом внимания оставались другие формы исторических процессов;

— объяснение истории и культуры предполагало, что любое из собы­тий совместной жизни людей генетически предопределяется ее предшествующим состоянием; их обусловленность представления­ми о будущем специально не рассматривалась;

— выводы глобально-исторического масштаба делались на основании достаточно ограниченного круга явлений (семейно-брачные отно­шения; термины родства, хозяйственные формы, религиозные пред­ставления); их теоретическое обоснование в качестве детерминант эволюции и определение их взаимного соотношения, характеризу­ющего движение общества и культуры как развитие, не осуществ­лялись.

Критика парадигмы классического эволюционизма, сложившейся в Англии, Германии, США благодаря таким крупным фигурам, как А. Ба-стиан, И. Бахофен, Л. Морган, Э. Тайлор, Г. Спенсер, Дж. Фрэзер и др., обусловила поиски других теоретических оснований и моделей для объяснения культурных порядков и изменений. Часть исследователей пыталась усовершенствовать сложившуюся концепцию развития, допол-

няя ее представлениями о многолинейности и обратимости, расширяя круг детерминант изменений. Другие отвергали ее полностью, находя ошибочными и универсализацию эволюции как формы исторического движения, и методологию исторического развития, и методы работы с материалом. Третьих не удовлетворяло характерное для эволюциониз­ма представление о детерминированности культурно-исторического процесса имманентными, видовыми свойствами человека, и они иска­ли иные возможности его объяснения.

На рубеже XIX и XX вв. эволюционистскую трактовку существова­ния человечества во времени сменила так называемая историко-куль­турная, получившая наиболее широкое распространение в Германии и Австрии. Ее сторонники занимались главным образом историей перво­бытного общества, реконструируя его — конечно, при крайнем дефи­ците информации — с предполагаемого момента возникновения до периода появления «первичных», а затем более «поздних» культур. Изменения глобального масштаба приписывались заимствованию арте­фактов представителями разных народов друг у друга. Иными словами, они предлагали диффузионистское объяснение развития культур, ко­торое предполагает не их самостоятельную эволюцию, но главным об­разом и даже исключительно взаимное заимствование культурных достижений и их распространение путем миграций.

Следует подчеркнуть, что идеи диффузионизма содержались в рам­ках эволюционизма, например, распространение «элементарных идей» и формирование «народных идей» у А. Бастиана. Различие заключалось в том, что сторонники теории эволюции рассматривали межкультур­ный обмен достижениями как всего лишь один из механизмов истори­ческого развития, тогда как последователи историко-культурной ори­ентации едва ли не отождествляли его с самим этим процессом.

  Истоки культурного развития

Ф. Ратцель, антропогеограф, считающийся предтечей диффузиониз­ма, изучая пути культурных изменений, происходящих в географиче­ском пространстве, приписывал их контактам между народами. И хотя он нередко говорил об историческом развитии, изучение других исто­ков этого процесса не входило в круг его интересов. В своей антропо-географии он уделял основное внимание человеку в природном окру­жении и их взаимодействию приписывал историческое формирование антропогегографической среды. В этих концептуальных рамках утверж­дался закономерный характер связей между географическими факто­рами и историко-культурными процессами.

Ратцель считал, что каждый современный народ с характерной для него сложной, длительной исторей формировался из различных попу­ляций на определенной территории, природные особенности которой оказали влияние на его культурную специфику. Как и в рамках эволю­ционизма, считалось, что начальные стадии такого формирования мож­но реконструировать при изучении существующих бесписьменных народов. Так, К. Еттмар отмечал, что основным объектом этнологиче-

ских исследований в этом отношении считались «естественные» наро­ды, определяемые как «группы, которые благодаря счастливому рав­новесию не оказались вовлеченными в цепной процесс, называемый „высокими" культурами и кончающийся глобальной катастрофой. Ес­тественные народы избежали втягивания в этот процесс вследствие своего окраинного положения и малочисленности»¹. Именно поэтому их принимали в качестве источника данных об истоках культуры. Ма­лочисленность отнюдь не связывалась с примордиалистской трактов­кой таких народов, поскольку проводилось различие между родством по крови и этнографическим сходством, которое считалось обусловлен­ным внешними контактами и связями между популяциями.

Таким образом, с одной стороны, не отрицалось представление Бас-тиана о том, что часть своего культурного богатства человечество поро­дило из имманентных ему «элементарных идей». Другие его компонен­ты появились благодаря усилиям человеческих групп, обитавших в отдельных географически ограниченных регионах, и составили в сово­купности «народные идеи». С другой — вслед за Ратцелем признавалась значимость миграции и передвижения вместе с ней отдельных культур­ных элементов, которые при контактах заимствовались у мигрантов представителями других народов. Следует подчеркнуть, что сам Ратцель не разделял идею эпохи Просвещения о первобытном человеке как орга­ничной части природы, находящемся в гармонии с ней, а впоследствии утратившем это состояние. Его «Naturvolk» — это народ, который нахо­дится не в состоянии слияния с природой, но под ее давлением, а все ранние формы хозяйствования детерминированы природными услови­ями. Соответственно различие между примитивными и цивилизованны­ми народами заключаются не в близости к природе, а в характере отно­шений с ней: «Культурный народ не освобождается от природы, но усложняет и совершенствует способы ее использования... наша культура связана с природой теснее, чем любая предшествующая, поскольку мы знаем больше о том, что от нее можно получить»².

Л. Фробениус, исходя из учения Ратцеля, в 1893 г. разработал кон­цепцию «культурного круга» в качестве объяснения первоначального формирования и дальнейшего развития культур, которая стала осно­вой «исторической школы» В. Шмидта, В. Копперса и других. Истоки исторических сходств и различий, изменений определялись в соответ­ствии с трактовкой понятия «культура», которая, согласно Фробениу-су, есть «самостоятельный организм, автономный от людей», т. е. от­дельный индивид — не субъект, а объект культуры; не он создает культуру, а культура «вживается» в него. Каждой культуре, культурной форме или ценности приписывался свой процесс роста, соответствую­щий биологическому закону сохранения энергии. При исходном допу­щении о видовом единстве человечества особенности членов различных сообществ трактовались как обусловленные культурой и связывались с характерными чертами естественного окружения. Культура, таким

1 Ettmar К . Angewandte Sowjetethnologie // Osterreichische Osthefte. Jg. 4 Heft 5. 1962.

2 Ratzel F. Anthropogeographie. I Feil. Grundzhiie der Anwendung der Erdkunde auf die Geschichte. Stuttgart, 1882. B. I, C. 41.

образом, приобретала биполярную обусловленность. Только через об­мен полярных жизненных потоков — ее собственных и природных — повышается уровень ее развития, рост и совершенствование, которые порождаются миграциями³.

А. Фридрих, один из последователей Фробениуса, определял куль­туру и ее генезис через сумму проявлений жизнедеятельности наро­да. Он подвергал критике эволюционизм за то, что в его рамках рас­сматривался главным образом «духовный» аспект таких проявлений — магические ритуалы, табу и т. п. — и на основе этих фрагментарных данных делались выводы о формировании и развитии человеческих сообществ. Противопоставляя этому концепцию культурных кругов, он подчеркивал, что благодаря опоре на материальную сторону их жизни появляется возможность рассматривать культурогенез в его полноте и в историческом ключе⁴. В то же время В. Хиршберг подчер­кивал, что не следует ни недооценивать, ни переоценивать значение природной среды в формировании первобытности. Она могла благо­приятствовать развитию одних хозяйственных форм и тормозить другие; в свою очередь, это воздействовало на социальные отношения, религию, иные аспекты культуры. Он полагал, что наибольшее влия­ние природная среда оказывала на общества с присваивающим типом хозяйства, где люди, в отличие от скотоводов и земледельцев, были пассивны в отношениях с природой и не разрушали свое естественное окружение.

При рассмотрении детерминант развития человечества Щмидт вы­делял два их класса: базовый — духовно-религиозный — и «вторич­ный» — хозяйство, политика, техника, наука. Эволюцию он относил ко вторичной, но не религиозной области и потому считал ее заслужи­вающей меньшего внимания, чем то, что он называл духовными явле­ниями. Относя к ним ментальность первобытного человека как «прало-гическую», «магическую», аналогичную детской или свойственной душевнобольным, он утверждал, что, будучи истоком культуры, теперь уже она недоступна пониманию современного человека и потому не реконструируема. А. Енсен также подчеркивал первостепенную важ­ность изучения «духовной» культуры, полагая, что каждый историче­ский период определяется не только новыми открытиями, но главным образом мировоззрением⁵.

Если же говорить об истоках социальности, то в отличие от эволю­ционистов сторонники культурно-исторической школы — Е. Вестер-ман, В. Копперс, В. Стирке, В. Шмидт — изначальной ее формой счита­ли моногамную, «парную» семью. Кроме того, Шмидт подвергал критике позицию Руссо, Прудона, Моргана, Энгельса, утверждавших отсутствие собственности в первобытном обществе. Он трактовал это явление как изначальное свойство социальной жизни, предмет собственности счи-

³ См. Frobenius L. Der Ursprung der afrikanischen Kulturen. Berlin. 1898.

⁴ Cm. Friedrich A. Die Forschung iiber das fruhzeitliche Jagertum // Paideuma. Bd. 2. Heft.
S. 1941.

⁵ Jensen A. Kulturkreislehre als Grundlage der Kulturgeschichte // Leo Frobenins. Ein
Lebenswerk aus der L'eit der Kulturwende. Dargestellt von seinen Freunden und Schulern.
Leipzig. 1933. C. 73.

тал не универсальным, а зависимым от характера культуры. Таким образом, в рамках этого теоретического направления подчеркивалась значимость для формирования и истории различных культур не только многочисленных заимствований и взаимовлияний, но и их имманент­ных свойств. Это позволило Ф. Лушану выдвинуть гипотезу «конвер­генции», т. е. возможности появления сходных элементов культуры у разных народов без взаимовлияния или заимствования.

  Трактовка культурных сходств и различий

Вопрос об этнографических параллелях и причинах появления у отдаленных друг от друга народов сходных орудий труда, обычаев, идей обсуждался еще в антропологических работах XIX в. Поиски ответа на него привели к выделению двух разных исходных позиций. Одни при­держивались концепции элементарных идей; другие объясняли куль­турные параллели заимствованиями и миграциями.

Вторая позиция получила поддержку результатами картографирова­ния: на конкретных территориях обнаруживались совокупности сход­ных культурных элементов. Из этого делался вывод, что между такими элементами имелась связь, характеризующая их принадлежность к некогда существовавшей единой культуре. Область распределения со­вокупности сходных черт была названа «культурным кругом», который определялся границами и следами ее распространения. В свое время Ратцель предположил возможность классифицировать культуры в соот­ветствии с происхождением и географическим распределением по «куль­турным зонам». Эта идея нашла продолжение у более поздних исследо­вателей диффузионных процессов как движущих сил истории. «Задача заключалась в том, чтобы на основе допущения о культурных кругах реконструировать исторические эпохи и таким образом углубить зна­ния о человеческой истории»⁶.

Концепция культурных «кругов» появилась в Германии на рубеже XIX и XX вв. и приписывается Ф. Гребнеру. Но первым, кто использо­вал само понятие, был Л. Фробениус. Соответствующая теория получи­ла распространение не только в Австрии и Швейцарии, но оказала су­щественное влияние на американскую культурную антропологию. Она считается составляющей более широкого интеллектуального течения — культурно-исторической школы.

Теория основывалась на неокантианских постулатах (Фрейбургская школа, Г. Риккерт), что история как область познания имеет дело толь­ко с индивидуальными и неповторяющимися фактами, поскольку каж­дое событие происходит лишь однажды и в единственном месте. Соот­ветственно задачей этнологии как науки становится построение метода, примиряющего сходство артефактов, обнаруживаемое в этнографиче­ских записях, с уникальностью исторических культурных событий.

⁶ Jensen Ad. Kulturkreislehre als Grundlage der Kulturgeschichte // Leo Frobenins. Ein Lebenswerk aus der Leit der Kulturwende. Dargestellt von seinen Freunden und Schulem. Leipzig. 1933. С 73.

Начиная с Ф. Гребнера, установилось мнение, что концепция куль­турных кругов обеспечивает такую возможность. Суть ее заключа­лась в следующем. Предполагалось, что все многообразие проявлений человеческой культуры можно свести к совокупности характерных наборов элементов, порожденных детерминантами, о которых гово­рилось выше. А Хиршберг полагал, что «культурные круги» образу­ются также сходными культурами, которые появились вследствие не­зависимого конвергентного формирования в их рамках похожих элементов. Первоначально для каждого круга такие наборы были уникальными. Однако по мере диффузии, — которая понималась как суть истории, — они или их элементы распространялись из одного круга в другой.

Сторонники этой теории считали, что для примитивных, как и для развитых народов, характерны свои самоценные культура и история. Так, В. Хиршберг отмечал, что по мере изучения культурно отсталых народов их перестали называть «дикарями», а стали использовать тер­мин «естественные» (Naturmensch), тем самым подчеркивая большую, чем в условиях цивилизации, зависимость от природного окружения. Однако такая зависимость не считалась основанием для противопо­ставления их друг другу по признаку наличия — отсутствия культуры: у «естественных» была своя, созданная ими жизненная, культурная сре­да с высокой степенью сложности.

Будучи последователем Шмидта, В. Хиршберг в духе культурно-ис­торических идей разделил историю первобытного общества вплоть до его распада на четыре стадии: «древнейшие культуры», «культуры в эпоху материнского права», «культуры в эпоху отцовского права», «культуры времени распада древности». Все они рассматривались в свете принадлежности к определенным культурным кругам. Прини­мая во внимание исходное допущение, что «народы более изменчивы, чем создаваемые ими предметы...», для изучения истории народов утверждалась необходимость выявлять географическое распределение этнографических объектов, которое указывает на их первоначальное уникальное происхождение и пути распространения в другие культу­ры. Такое требование соответствовало определению этнографических объектов как форм, «в которых заключены идеи. Идеи приобретают в разных местах неодинаковые формы, но еще более при распростране­нии меняются феномены духовной культуры»⁷.

X. Воленберг указывал еще на один источник многообразия в куль­туре. Подчеркивая, что двуполость — не только средство размножения, но и исходная детерминанта культуры, он связывал с мужским нача­лом символы времени, движения, а с женским -— символы простран­ства, покоя. Их соединение обеспечивает естественный порядок бытия, жизни. В то же время он подчеркивал, что такое противопоставление не абсолютно: во всяком мужском есть женское, и наоборот. «Все по-

⁷ См. Ratzel F. Anthropogeographie. Stuttgart, 1891. В. II. С. 388, 389.

⁸ Wohienberg H. Die Paideumalehre als Kulturphilosophie. Der neue Kulturbegriff 7/ Leo
Frobenius. Ein Lebenswerk ans der Zeit der Kulturwende. Dargestellt von seinen Freunden und
Schiilern. Leipzig. 1933.

лярно — биологическое и пайдеумическое (термин Фробениуса), вре­мя и пространство. Но эти доминанты не абсолютны; следует исходить только из преобладания какой-то одной». Он считал, что эти исходные пайдеумические силы, породившие мир культурных форм, не исчезают у современных европейских народов и продолжают действовать, несмот­ря на исторические наслоения⁸.

Хотя многие отмечали исключительную устойчивость хозяйствен­ных форм, указывалось, что и они диверсифицируются, если в этом есть необходимость. Невозможность сохранять их на первоначальном месте проживания из-за исчерпания ресурсов обусловливала миграци­онные процессы, благодаря которым эти формы распространялись. Экспансия идей и изобретений могла осуществляться и без миграций — путем заимствований, что и обусловливало приращение многообразия в культуре человечества. А В. Мюльман, ученик Турнвальда, считал одной из его причин войны. Он полагал, что война и мир — это постоянно перемежающиеся функционально взаимосвязанные состояния отноше­ний между обществами. Их смена является исторической закономер­ностью, порождающей культурное многообразие.

Происхождение культурных сходств объяснялось здесь двумя раз­личными типами факторов: «психологическими» (сходство объясняет­ся психическим единством людей) и «географическими» (сходство объясняется распространением культурного явления из единственного центра его происхождения). Эволюционисты придерживались первой точки зрения; диффузионисты — второй. Предполагается — и этому есть многочисленные косвенные подтверждения, — что чем теснее артефакты связаны с практическим использованием, тем вероятнее их независимое изобретение в разных местах; чем более абстрактными, отвлеченными от практики они являются, тем вероятнее их распро­странение из единственного места происхождения.

С точки зрения соотношения общих черт и различий в культуре уме­стно обратиться к позиции А. Енсена, который считается одним из вид­ных последователей Фробениуса. Он полагал, что концепция культурных кругов позволяет рассматривать явления культуры с единой точки зре­ния. В качестве организующего принципа для всей совокупности разно­образных этнологических данных она может использоваться двумя спо­собами, которые не следует смешивать. Во-первых, понятие «культурные крути» относится к ограниченным пространствам Земли, где все культу­ры взаимосвязаны; их изучение позволяет понять специфичную историю каждой такой области. Во-вторых, речь идет об обширных незамкнутых культурных кругах, распространяющихся на значительные территории и на всю Землю, где прослеживаются, как и в рамках эволюционизма, общие черты человеческой истории. При этом Енсен подчеркивал: «...вы­воды учения о культурных кругах выглядят как спекуляции, которые, хотя демонстрируют некоторые сходные для культурной провинции черты, однако не служат доказательством того, что эти аналогии можно считать признаками некогда существовавшего единого культурного пе­риода»⁹.

^ См . Jensen A. Op. cit. С . 82, 83,85.

181

 Концепция динамики исторического процесса

Концепция культурных кругов далека от соответствия требованиям к научной теории. Во-первых, при конструировании кругов использова­лись произвольные, не обоснованные признаки. Во-вторых, сам отбор культурных элементов, из которых строились крути, не соответствовал принципам научной систематики: фундаментальные культурные факты соседствовали с производными, второстепенными, вещи — с идеями, а по содержанию оказывались несопоставимыми для разных кругов. Соот­ветственно теоретически бесполезным оказалось и их картографирова­ние. Таким образом, речь идет не о модели исторического развития, а о механических наборах отдельных сходных элементов, о которых нельзя сказать, были ли они объектами диффузии, вызывали ли культурные изменения и откуда появились, из-за произвольности выделения куль­турных кругов.

Тем не менее сторонники культурно-исторической школы счи­тали, что существовала историческая последовательность культур, происходящих от древних (Altekulturen), которые в дальнейшем раз­делились на два самостоятельных культурных круга — отцовско-пра-вовой и материнско-правовой (Шмидт, Хиршберг). Впоследствии их черты распространились из мест происхождения путем диффузии. Древние же культуры сохранились только в самых неблагоприят­ных для жизни местах, куда они были вытеснены более молодыми и модифицированы их влиянием в существующие первобытные народы. В настоящее время они разрушаются и приспосабливаются к новым условиям жизни, хотя современная цивилизация рассмат­ривалась как сформировавшаяся вокруг ядра древнейшего культур­ного наследия.

Ратцель полагал, что изучение истории обязательно предполагает знание природного, географического окружения, где происходит по­рождение и распространение человеческой культуры. Сам он изучал закономерности перемещения ее элементов в географическом про­странстве и влияние этих процессов на культурное развитие, понимая под этим исторический процесс в целом, а не отдельные культурные изменения. Он занимался не происхождением культурных форм как таковых, но трансформацией ценностей при их пространственном пе­ремещении в сферах торговли, политических отношений, социальных обменов.

Исходное допущение о единстве человечества делало возможным смешение человеческих рас и популяционных групп. Соответственно в пределах одной географической территории любой народ считался производной такого смешения. Согласно Ратцелю, численность и сте­пень разнородности определяет характер развития культуры народа: чем меньше дистанция между его составляющими, чем теснее между ними связи и чаще контакты, тем оно интенсивнее. Однако численный рост народа ведет к возрастанию частоты внутренних контактов, а исчерпа­ние территориальных возможностей жизнеобеспечения стимулирует его движение за пределы локуса проживания, т. е. переселение, экспан­сии. Таким образом, в истории чередуются этапы «относительного

покоя и подвижности»¹⁰, и «то, что облегчает движение народов, уско­ряет также движение истории»¹¹.

В концептуализации происхождения культуры он ставил акцент на факторах, благоприятствующих формированию ее материальных основ, конкретному воплощению идеи формы. Эта база обусловливает «тес­ную связь народа с его орудиями, оружием, украшениями и т. п. и придает им этнический характер, своего рода печать народа. Соответ­ственно географическое распределение указывает на круг распростра­нения народа или, по крайней мере, его связей. Географическое рас­пределение вещей соответствует экспансии народа»¹². Таким образом, «вещи перемещаются с людьми, через людей, в их душе как «идея фор­мы»¹³. Однако он считал недостаточной классификацию культурных явлений только по восходящему пути эволюции, по линии усложнения. Руководствуясь фактическими данными, он предлагал принимать во внимание и нисходящее движение («деволюцию»).

Показательным примером динамической модели исторического развития в рамках культурно-исторической школы можно считать те­оретические построения Л. Фробениуса, относящиеся к 1940-м гг. Они не получили широкого признания из-за фрагментарности. И хотя его идеи не были оригинальными, они заслуживают внимания как своего рода обобщение предыдущих культурно-исторических построений.

Л. Фробениус вслед за Ф. Ратцелем проявлял особый интерес к ме­ханизмам динамики культурных процессов, путям и скоростям движе­ния материальных артефактов и социальных институтов. Он считал необоснованным перенесение данных и закономерностей, относящих­ся к динамике отдельных регионов, на всемирные процессы.

Культура, согласно Фробениусу, — порождение природы, которая проявляется через человека в разных формах, образующих культурные круги. Он полагал, что это происходит благодаря действию своего рода творческого начала, формирующего принципа, которые он назвал «пай-деума» (в отличие от понятия Шпенглера, «душа культуры»). Этим понятием он обозначал «духовную» культуру народа, отображенную в характерном для него образе действия. Пайдеуме свойственны собствен­ные закономерности существования. Ее воплощение определяется при­родным окружением человека, с одной стороны, и его врожденными свойствами — с другой. Именно в этом смысле он утверждал, что пай-деума образует расы, которые, как и многие его современники, он отождествлял с понятием «народы», т. е. не делил на высшие и низшие. В таком контексте задачей этнологии становится выявление географи­ческого распространения и смены культурных форм, установление связей между этнографическими (неевропейскими) и древними евро­пейскими культурами благодаря действию этой движущей силы.

Он предлагал рассматривать культуру как целостность, организм, не связывая ее с изучением людей как таковых: «человек — не машина

ю Ratzel F. Op. cit.

¹¹ Ibid. С . 81.

¹² Ratzel F. Anthropogeographie. B . 2. С 412.

¹³ Ibid . С 393.

культуры, а ее духовный носитель». Соответственно, если «история че­ловеческой культуры есть история изменения жизнеощущений, а об­разы ощущений и есть культура», то элементы этого окружения и были «создателями» человека.

Из идеи пайдеумы вытекало представление о единстве культуры как природно обусловленной характеристике человеческого существования, т. е. современную «этнографическую» и древнюю «историческую» куль­туры следует рассматривать как проявление в пространстве и времени одного и того же активного начала. Соответственно уместно говорить о закономерностях их исторической динамики: «Культура живет и умирает, вновь возрождается и путешествует через культурные про­странства в соответствии с собственными обстоятельствами так, как будто человек не присутствует — он всего лишь ее строительный инст­румент». По аналогии с организмом она имеет фазы жизни— от мла­денчества до старости и распада. Этот путь закономерен как для каж­дой отдельной культуры, так и для культуры человечества в целом, вне зависимости от различий территорий, исторических периодов, хозяй­ственно-культурных типов. Как холист он считал, что, только познав целое, можно понять его отдельные составляющие.

В становлении человечества Фробениус выделял следующие этапы:

—начальный, характеризующийся пластичностью и вариабельностью проявлений;

—формирование человека;

—приспособление людей к окружению;

—специализация людей в их отношениях с окружением.

С точки зрения содержания он подразделял культуры на историче­ские типы:

—самая старая группа— «солярные мифологические культуры», по­родившие позднейшие культуры Юго-Восточной Азии и Тихого океана;

—культуры западной части Азии — центры, откуда «высокие рели­гии» (от зороастризма до ислама) распространялись в южную и Цен­тральную Азию, Восточную Европу;

—греческое время, в течение которого в Южной Европе складывают­ся основы «западной философии»;

—«материалистическая эпоха», для которой характерны французский рационализм, британский реализм, северо-американский материа­лизм, мировоззрение прибрежных народов Северной Атлантики. Эти волны культурной динамики, зародившиеся на тихоокеанских

берегах, дошли до атлантического побережья в соответствии со следу­ющими стадиями:

— детство человечества (демонология, мифологические культуры); их
также характеризует разделение мужской и женской пайдеумы;

— юношеский период (религиозные культуры);

— возмужалость (фаза критического осмысления бытия)

— зрелость (материализм, господство науки и техники)

С точки зрения проявления пайдеумы эти ступени характеризо­вались движением от «способности к выражению» к «искусству при­менения».

Другим показательным примером макродинамического рассмотре­ния культуры человечества можно считать Венскую католическую культурно-историческую школу. В ее рамках предпринимались попыт­ки найти в этнографических данных подтверждение ряда библейских положений — первичности первобытного монотеизма, моногамной семьи, частной собственности. Фактические данные при этом исполь­зовались произвольным образом, чтобы построить соответствующую последовательность возникновения и изменения культур, что и было названо «историческим подходом».

Теория кругов стала составляющей культурно-исторической школы, создателем которой принято считать австрийского этнолога и миссионе­ра В. Шмидта, уделявшего основное внимание священной истории. Он использовал этнографические данные для подтверждения соответствую­щих церковных догматов, опровергаемых эволюционистами.

Его теоретические и методологические положения были тесно свя­заны с идеями Ф. Гребнера. Но в отличие от Гребнера, целью которого было размещение культурных элементов по географически очерченным зонам, Шмидт пытался построить их универсальную последовательность от наиболее простых, примитивных до наиболее сложных, развитых.

В таком контексте он, как и другие сторонники этой концепции, рассматривал историю не с точки зрения внутренней обусловленности развития отдельных культур и их институтов, но как изменения внут­ри них, порождаемые трансляцией и заимствованием у других наро­дов. Считается, что культурно-историческое направление было своеоб­разным мостом между априорно эволюционистским и «строго историческим» методами изучения культурной макродинамики.

Шмидт попытался выстроить последовательность кругов, ранжируя их от древнейших, примитивных к наиболее продвинутым по таким параметрам, как материальная культура, социальная организация (структура), религия. Согласно его изысканиям, обнаруживается тен­денция к усложнению по всем трем измерениям, а в рамках религии — к рационализации, к философским обобщениям.

Он возражал против утверждения, что на ранних стадиях человече­ской истории религиозные верования отсутствовали, и противопостав­лял этому гипотезу о первобытном прамонотеизме. В свете концепции культурных кругов Шмидт предполагал, что изначально человечество ис­поведовало единобожие, данное ему в Откровении. Появление политеиз­ма он относил в отличие от эволюционистов к более поздним временам и рассматривал его как следствие упадка первоначальной религиозной моральной чистоты. В то же время, по его мнению, прамонотеистичес-кое начало в таких верованиях сохраняется, хотя во многих случаях про­следить его не удается, поскольку деградация зашла слишком далеко.

Прогрессивные изменения он допускал только в сфере материаль­ной культуры, причем, как в первобытных, так и в «высоких» (термин Шмидта) культурах. В отношении духовной жизни он придерживался ортодоксальной позиции деградационизма.

В 1950 г. Шмидт вернулся к проблеме культурных кругов, выделив три первичные культуры, связанные с производящим хозяйством, а из них — признаки (хозяйственные, социальные, религиозные) культур-

ных кругов патриархальных пастухов, патриархальных охотников и тотемических высших охотников. Далее он перешел к построению вто­ричных и третичных культурных кругов. Все это делалось для того, чтобы доказать, что первоначальный подъем человеческой культуры сменился спадом, начавшимся с появления рабства и феодальной зави­симости, когда меньшинство человечества стало угнетать большинство (образец деградационистской трактовки истории).

Последователь Шмидта В. Копперс полагал, что для понимания сущ­ности человеческой культуры необходимо объединение идиографич-ности истории и номотетичности этнологии, что позволит выявить древнейшие формы религии и пути их возникновения.

Позже И. Геккель предлагал пересмотреть концепцию культурных кругов, отказавшись от представления о том, что элементы культуры (экономические, социальные, духовно-религиозные) оставались неиз­менными в бесписьменных обществах в течение тысячелетий. Он счи­тал целесообразным использовать понятие культурных кругов в самом общем виде — эллинский, исламский и т. п. Основной метод этноло­гии — исследование закономерных связей между ними — в этом слу­чае сохраняется, но акцент переносится с мировых систем на отдель­ные «регионально ограниченные области», где можно выявить их внутренние устойчивые культурные комплексы. Обобщая эти рассуж­дения, Еттмар отмечал, что культурные крути в понимании Шмидта и его последователей можно рассматривать как «идеальные типы» в духе М. Вебера¹⁴. Но и с подобными оговорками теория культурных кругов постепенно сошла на нет.

Вообще к такой трактовке макродинамики культуры можно отне­сти высказывание К.А. Шмитца, относящееся к культурно-историче­ской школе: «Хорошей идее культурно-исторического исследования В. Шмидт и В. Копперс придали ложное толкование. Они возвели ги­гантское универсальное строение, не соответствующее реальности. Поэтому долгое время культурно-историческая идея оставалась безре­зультатной. В настоящее время культурные круги не признаются. Но сама мысль, — исходя из современного пространственного распреде­ления культуры, определить временные наслоения— плодотворна». Причем на основе анализа этнографических источников он сделал вывод, что по ним можно судить об истории народов не более чем за 300 —400 лет¹⁵. Тем не менее это теоретическое направление имело продолжение. С одной стороны, дальнейшее развитие получили иссле­дования в области культурной диффузии, которая в контексте амери­канской антропологии стала трактоваться в узком смысле механизма культурных изменений. С другой — определенный период времени характеризовался всплеском так называемого расистского направле­ния в антропологии, истоки которого отчетливо обнаруживаются в идеях культурных кругов и связанных с ними трактовках истории культуры человечества.

" См. Ettmar K.K.E., Narr K.I. Urgeschichte der Kultur. Stuttgart. 1961. is Schmitz C.A. Vorwort // Historische Volkerkunde. Frankfurt a/M, 1967. С 5; Historische Probleme in Nordost-Neuguinea // Studien zur Kulturkunde. Bd. 16, 1960.

  Резюме

Основные теоретические положения историко-культурного направ­ления можно обобщить следующим образом: /. Истоки исторического процесса.

1. Направление базировалось на идиографическом представлении об истории. Подразумевалось, что исторические события, т. е. те, что имели глобальные последствия или определили движение от прошлого к будущему, уникальны. Иными словами, невозможно выявить еди­ную закономерность движения человечества от прошлого к будущему. Это была откровенная альтернатива эволюционизму, который тракто­вался как научная теория исторического процесса, как закон движения человечества во времени.

2. Направление было ориентировано прежде всего на попытки по­нять смысл истории, значение отдельных событий для ее продвиже­ния. Поэтому основным источником, порождающим эти события, счи­тались врожденные идеи. Отсюда попытки некоторых сторонников направления обосновывать теоретические построения на креациони­стских представлениях, поскольку концепция сотворенности челове­ка не требовала объяснения того, что такое врожденные идеи и како­во их происхождение.

3. Врожденные идеи, воплощаясь в реальность, порождали в отдель­ных точках земного шара, где зарождалось человечество, определенные формы социальных (например, семейных) отношений и культурных, идеологических (в первую очередь религиозных) систем. В дальнейшем эти образования путем миграции или заимствований распространялись в соседние области.

4. В отличие от моногенетической концепции человека, принятой в рамках эволюционизма (человеческий род — звено общей цепи бытия), в пределах историко-культурной модели истории изначально и без объяснений исходной была идея полигенеза человека. В этом случае без определенного ответа оставался вопрос о видовом единстве челове­ка, что в дальнейшем привело к его расистскому решению. Считалось, что расы появились в разное время и в разных областях земного шара, и те, что возникли раньше, имели исторические преимущества.

Распространение идей и их производных из центра происхождения не было безграничным, по-видимому, в силу неравномерности заселе­ния людьми территории Земли. Соответственно предполагалось, что движение было направленно от центра к периферии и имело определен­ные пределы. Так объяснялось порождение того, что обозначалось как культурные круги, каждый из которых характеризовался как собствен­ной спецификой, как в синхронном, так и диахронном измерении. Пред­полагалось также, что между культурными кругами не существовало устойчивых связей, — некоторые полагали, что они вообще отсутствова­ли. Поэтому культура, характерная для одного круга, оказывалась непро­ницаемой для понимания теми, кто принадлежал к другому.

Именно таким образом объяснялась идиографическая концепция истории. Движение от прошлого к будущему можно описать по остав­шимся следам, но его невозможно представить как закономерное. Мож-

но всего лишь в пределах каждого культурного крута проследить пути распространения культурных образований от центра к периферии. II. Концепция целостности и ее составляющих.

1. В качестве целостности, на реконструкцию которой были направ­лены поиски, осуществляемые в рамках этого направления, выделялся исторический процесс. Обращаясь к исходным допущениям, на кото­рых оно базировалось, можно сказать, сто сама постановка такой зада­чи содержала внутреннее противоречие. Если исходить из допущения о врожденных идеях, то из этого следует априорная предопределенность исторического движения человечества, ограниченного и упорядочен­ного этими базовыми формами. Иными словами, можно говорить о закономерном характере человеческой истории. Если же принять до­пущение об уникальности исторических событий и содержании цент­ров культурных кругов, то сомнительной становится гипотеза врож­денных идей, особенно в ее креационистском варианте. Иными словами, целостность в субстанциональном смысле слова являлась недостижи­мой, а история вопреки представлениям сторонников этой теоретиче­ской позиции превращалась в концептуальный конструкт.

2. Составляющими этого конструкта считались культурные крути, которые позже были концептуально преобразованы в понятие цивилиза­ций. В отношении центров, широты охвата и количества таких кругов (а затем и цивилизаций) в рамках направления в течение всего периода его существования обнаруживаются расхождения. Иными словами, по­строить общую панораму исторического процесса сторонникам этой тео­ретической позиции так и не удалось.

3. Неопределенным осталось и культурное содержание каждого из выделенных кругов. Это объясняется рядом вполне очевидных причин:

— культурная целостность, характерная для центра каждого из кру­
гов, определялась какими-то доминирующими факторами, лидиру­
ющая роль которых декларировалась, но никак не обосновывалась.
Это могли быть форма семейных отношений или характер религи­
озных верований;

— к этим доминирующим факторам присоединялись и ими объясня­
лись исторические факты и события, отбор которых практически
не обосновывался;

— данные для построений черпались из исторических источников и использовались не столько для построения обоснованных суждений, сколько в качестве иллюстративного материала. С этой же целью сторонники направления обращались к этнографическим записям и результатам археологических раскопок.

— соответственно весь этот материал оставался несистематизирован­ным, поскольку его компоненты оказывались разнородными, несо-поставляемыми, а в силу исходной идиографической позиции и не­пригодными для составления из них единой целостности.

4. Тем не менее обращение к такого рода материалам и их изучение
в географическом контексте свидетельствовало о том, что какое-то
подобие историко-культурных регионов и их границ можно обнару­
жить, и что эти целостности проявляют тенденцию сохраняться в ис­
торическом времени. Такого рода свидетельства поддерживали концеп-

цию культурных кругов если не в качестве теории, то, во всяком случае, как идею, заслуживающую внимания и дальнейших размышлений.

Итак, концепция культурных кругов, предназначенная для рекон­струкции исторического процесса как целого, оказалась непригодной для решения этой задачи. Обращение к ней даже не обеспечило воз­можности представить каждый из культурных кругов в виде систем со­стоящих из логически взаимосвязанных компонент. В то же время явные свидетельства того, что в географическом пространстве существу­ют несходные между собой культурные целостности разного масшта­ба, позволили сохраниться представлению о разнородных культурных кругах, культурных ареалах, цивилизациях. И этот образ сохраняется в социально-научном и общекультурном контексте до сих пор.

III . Сходства и различия в историческом контексте.

1. Исходное допущение об уникальности исторических событий означает, что в центр внимания помещается культурное многообразие человечества в синхронном и диахронном плане. Это многообразие фиксируется на нескольких аналитических уровнях, которые в рамках самого направления представлены как субстанциональные:

— по культурному содержанию различаются сами круги, причем, с точки зрения ряда исследователей, настолько, что полноценные кон­такты, взаимопонимание между их представителями оказываются недостижимыми;

— различными и несопоставимыми — в силу методологических при­чин — являются компоненты ядра каждого из кругов;

— определенные различия предполагаются при движении от центра круга к его периферии, поскольку в этом случае происходят:

 

• выборочная трансляция культурной информации, т. е. на перифе­рию доходят далеко не все составляющие центра;

• варьирование содержания транслируемых единиц культурной информации;

• искажение или потеря информации на каждой ступени движе­ния от центра к периферии;

Круги различаются не только в синхронном, но и в диахронном плане: возникновение каждого нового круга в историческом времени характеризуется большим уровнем сложности и трудоемкости. Их по­следовательность в принципе сходна, хотя и в более развернутом виде, с хорошо известными в прошлом ступенями «дикость — варварство — цивилизация».

IV. Динамика исторического процесса.

1. Движение кругов по ступеням трактуется не в прогрессивистском эволюционном ключе, но в деградационистском. Особенно характерна эта точка зрения для сторонников креационистской концепции проис­хождения человека и его культуры.

2. Такая концепция истории подразумевает объединение концепций осевого и циклического времени. Движение до пика цивилизации но­сит осевой характер. После этого начинается распад культурной целост­ности и начинается новый цикл движения с самого начала.

3. В пределах каждой ступени предполагается своя форма движе­ния — распространение культурных характеристик из центра вплоть

до территорий, образующих границы круга. Механизм такого распро­странения двоякого рода:

— заимствование культурных образцов сообществами, соседствующи­ми с теми, что составляют центр круга;

— миграции на новые территории групп, ранее входивших в состав центра крута.

Обобщая исходные теоретически положения культурно-историче­ского направления, можно сделать ряд выводов о возможностях их при­менения в современных антропологических исследованиях. Это непро­сто, поскольку само направление просуществовало как авторитетное относительно недолго, и в отличие от эволюционизма не возродилось в новой форме. Тем не менее в его рамках обнаруживается ряд интерес­ных идей, которые сегодня актуальны и могут получить интересные направления развития:

— отмеченное ранее противоречие между попыткой построить целост­ный исторический процесс при исходном допущении об уникаль­ности культурных событий и форм порождает важную методоло­гическую проблему. Если рассматривать историю не как субстан­циональный процесс, а с позиций конструктивизма, то можно по­пытаться логически объединить элементы идиографического и номотетического методов в общую логическую схему в соответствии с принципом дополнительности;

— концепция стадий возникновения культурных кругов в противопо­ложность эволюционному видению процесса движения человече­ства от прошлого к будущему как непрерывного подразумевает его дискретность. Если принять во внимание, что в рамках неоэволю-ционализма допускается возможность не только эволюционной, но и иных форм динамики в обществе и культуре, то появляется по крайней мере две новые исследовательских задачи:

 

• выявление и объяснение начал и окончаний определенных про­цессов, в том числе и эволюционных;

• постановка вопроса об иных, кроме эволюционной и циклической (волнообразной), формах социокультурных процессов.

Следует отметить, что исчерпанность эвристических возможностей культурно-исторических построений в свое время не означает, что они не оставили следов в сфере антропологического теоретизирова­ния. Это направление породило два других, имевших большое значе­ние для его развития. Во-первых, речь идет о диффузионизме. Идея диффузионного распространения культурных образований из цент­ра круга к его периферии и свидетельства правдоподобности такого рода процессов стали побуждением к возникновению «дилеммы Тай-лора —Галтона». Решение вопроса о том, объясняются культурные сходства в разных концах Земли независимым изобретением (эволю­ционная гипотеза) или заимствованием (диффузионная гипотеза), породило множество исследований, результаты которых подтвердили существенное преимущество диффузионного происхождения поли­культурных сходств над эволюционным. В ходе этих исследований до сих пор устанавливаются и прослеживаются точки порождения куль­турных инноваций и пути их распространения. Сегодня концепция

диффузии является важным инструментом изучения межкультурных контактов и обменов.

Во-вторых, это направление породило особый интерес к концепции расы и проблеме расовой обусловленности культурных различий. Силь­ная идеологическая окрашенность расовых теорий, вовлеченность широкой общественности в их обсуждение активизировали научно-исследовательскую деятельность в этой области на уровнях как физи­ческой, так и культурной антропологии. В обоих случая допущение о видовом единстве человечества нашло полное подтверждение. Кроме того, результаты исследований показали, что внутрирасовые вариации способностей людей выше, чем межрасовые. Это означает несостоя­тельность утверждений о существовании «высших» и «низших» в ин­теллектуальном отношении рас.

Оба эти направления имеют существенную теоретическую и идео­логическую значимость для антропологии как социальной науки, по­этому каждому из них следует уделить специальное внимание.

Культурная диффузия

Диффузия как термин, используемый антропологами, означает один из исторических процессов, объясняющих изменения в человеческих обществах и культурах. Он относится к перемещению материальных объектов, идей заученных форм активности из пункта происхождения в одном обществе в другие. Данные свидетельствуют о том, что во все известные времена и у большинства народов встречались индивиды и группы, часто немногочисленные, которые участвовали в таких видах взаимодействия с чужестранцами, как торговля, браки, война, религи­озный прозелитизм, и передавали объекты или идеи либо специально, либо непреднамеренно тем, с кем вступали в контакт.

 Определение культурной диффузии

О диффузии обычно говорят только в случаях, когда общество-до­нор передает ограниченный объем своих культурных ресурсов ряду обществ-реципиентов. Когда несколько обществ, обычно два или три, состоят в длительном контакте и обмениваются широким спектром культурных благ, процесс принято называть аккультурацией или транс-культурацией. Однако общепризнанных количественных границ меж­ду понятиями «диффузия» и «аккультурация» не существует. Оба тер­мина обычно также отличают от концептов культурного наследования или общего происхождения, когда источником, из которого несколько обществ в свое время почерпнули определенные типы культурных об­разцов, была одна и та же протокультура.

При недостаточности документальных материалов для объяснения культурных сходств следует искать культурные черты, связанные с семейством или подсемейством языка либо биологическим (расовым) типом или подтипом. Если можно показать, что между ними существу­ет значимая корреляция, то можно допустить, что единица-донор, воз­можно, является протокультурой, связанной с протоязыком и протора-

сой. Поскольку большинство артефактов часто более подвижно, чем раса или язык, чистые примеры культурного наследования, связанного с длительными периодами времени или обширными географическими ареалами, редки.

Диффузию как механизм культурного изменения следует отличать от миграции. Считается, что целое сообщество может сменить ареал проживания и распространить характерную для него культуру в регио­ны, где ее прежде не было. Это означает, что перемещается большинство его членов в отличие от меньшинства, участвующего в диффузионном процессе. Миграцию принято связывать с культурным наследованием, поскольку считается, что в этом случае множество обществ, порожден­ных одной протокультурой, покинули землю предков и диверсифициро­вались в расовом, языковом, культурном отношении.

Диффузию также отличают от эволюции, которая означает кумуля­тивные изменения, ведущие во времени к преобразованию простых культурных форм в сложные. Об эволюции говорят применительно к культуре всего мира, к ее части вплоть до сообщества, состоящего ме­нее чем из 100 человек. Ее могут обусловливать как внутренние, так и внешние инновации. Диффузия в последнем случае играет важную роль. Ренфрю¹⁶ подчеркивал диффузионную значимость торговли в развитии урбанизации. А Барнетт¹⁷ изучал пространственное перемещение ин­новации и предложил следующую схему. Нечто впервые создается од­ним или несколькими (группой) индивидами в определенном обществе. Распространение новшества на других его членов часто предшествует или происходит одновременно с их диффузией во внешние группы. Там, где границы между этническими единицами малопроницаемы, напри­мер, у них разные языки, легко отделить распространение внутри од­ной из них от диффузии из нее в другие. Когда такие границы эластич­ны или разные общества сосуществуют на одной и той же территории, как отмечает Коэн¹⁸, это различие трудно провести.

Инкультурацию, процесс, посредством которого индивид осваивает собственную культуру, принято относить к внутрикультурным явле­ниям. Однако если на нее одновременно оказываются диффузионные воздействия и многие из них принимаются, считается, что молодые индивиды могут не осознавать, имеют артефакты и способы поведения внутреннее или внешнее происхождение. Исследования показали так­же, что в дописьменных обществах память о заимствовании черт, име­ющих внешнее происхождение, не удерживается дольше, чем время жизни индивидов — свидетелей заимствования.

Другой важный концепт — это стимул диффузии, выделенный Кребером¹⁹. Один из известных примеров — диффузия английского алфавитного письма в слоговость языка индейцев чероки. Идея письма была стимулом, но инноватор из чероки, Секвойя, использовал ряд

^ш Renfrew С . Trace and culture process in European prehistory // Current Anthropology. 1969. № 10.

" Barnett H.G. Innovation: the Basis of Cultural Change. N. Y., 1953.

'8 Cohen Y.A. Social boundary systems // Current Anthropology. 1969. № 10.

w Kroeber A.L. Stimulus diffusion // American Authropologist. 1940. № 42.

символов, часть из которых была латинскими заглавными буквами, и приписал каждому слоговое звучание родного языка. Континуум от наименьшего объема изменения к наибольшему со стороны заимству­ющих культур позволяет объяснить широкий спектр изменений и адап­тации культурных элементов и комплексов — объектов диффузии.

Еще один тип диффузии определяется как результат брака между лицами из разных мест проживания. Невеста в патрилокальном обще­стве может внести какие-то практики ухода за детьми в племя жениха впервые. Через поколение или два это же поведение может быть пере­несено далее посредством брака кого-то из ее женских потомков в чу­жую этническую единицу. При такой диффузии нужно как минимум одно поколение для каждого шага в пространстве, и она в среднем может осуществиться только через целый ряд поколений. Однако при условии множества браков между членами разных обществ и достаточного вре­мени это объясняет определенные сходства, например, в области род­ственных отношений, обнаруживаемые в смежных ареалах. Для подоб­ных случаев Мердок предложил использовать термин «диффузия через социализацию ».

 Эмпирическая база диффузионизма

М. Харрис²⁰, оценивая диффузию как непринципиальное явление в области культурных изменений, имел в виду, что ее произвольно по­стулировали в рамках теорий культурных кругов и ареалов. Конечно, большинство этих спекуляций, как отмечалось ранее, оставалось не­обоснованным. Однако неразрешимого конфликта между концепция­ми диффузии, принятыми в рамках истории, и эволюции как научного изучения форм социокультурной динамики не существует; в антропо­логии нужны оба направления.

Изучение культивации растений (Дж. Гриффин²¹, Г. Драйвер²²), а также обзор такого рода работ позволили Хэгерстранду²³ заметить, что там, где есть статистическая информация, характеристическая кривая, представляющая диффузию, соответствует S-образному распределению частот накопления изменений. Количество тех, кто принимает иннова­цию, вначале невелико; затем оно постепенно увеличивается до своего максимума и обычно спадает до немногих или до нуля. Различные инновации проходят этот путь в разной степени, с разной скоростью, и с увеличением частоты контактов, связанных с их переносом или предложением, увеличивается скорость диффузии.

Географически инновации вначале распространяются на ограничен­ное расстояние от пункта происхождения, которое со временем увели­чивается; однако пространственный паттерн часто модифицируется множеством центров диффузии. В ходе целого ряда исследований были

20 Harris M. The Rise of Anthropological Theory. N. Y., 1968. P. 373.

²¹ Griffin J. Eastern North American archeology: a summary // Science. 1967. № 156.

²² Driver H.E. Indians of North America, Chicago, 1969.

²³ H&gerstrand T. The diffusion of innovation // In: Sills D.L. ed. International Encyclopedia
of the Social Sciences. 1968. Vol. 4.

7 История антропологических учений

выявлены особые инновационные зоны, обычно характеризующиеся множеством технологических или других ресурсов, пригодных для конструирования новых артефактов. Однако было обнаружено, что, несмотря на рекламу через массовые коммуникации и торговую сеть, люди (особенно сельские жители) обычно, перед тем как принять ин­новацию, обращаются за советом к своим местным друзьям или авто­ритетам. И если «среди фермерских популяций Европы и Азии вероят­ность контактов уменьшается примерно пропорционально квадрату расстояния»²⁴, то понятно, что многие находки из инновационных центров так и не доходят до периферии.

Одно время широко распространенным было математическое мо­делирование отдельных перемещений артефактов, документально за­фиксированных во времени и пространстве. Симулирование таких процессов с помощью компьютера показало близкую аппроксимацию к реальной диффузии с уровнем абстракции выше, чем при описани­ях культурных антропологов. Однако принципиальное ограничение всех количественных изучений диффузии заключается в отсутствии адекватного метода построения выборки. Нерешенным остается так­же вопрос, являются ли примеры таких чистых регулярностей репре­зентативными для всех документированных случаев заимствований, или же они были отобраны и представлены по принципу близости к математическим моделям (Описание и библиография широкого спек­тра методов, использованных для исследования диффузии в XX в., можно найти в работах Кларка²⁵ и Брауна)²⁶.

Неорганические свидетельства диффузии. Физический и химиче­ский анализ объектов, сделанных или используемых людьми, иногда позволяет определить место происхождения материала. Археологи обыч­но занимаются этим с помощью представителей естественных наук²⁷.

Многие последние археологические техники позволяют определить временную последовательность пространственно смежных мест с одно­родными артефактами бесспорно общего происхождения и таким об­разом определить путь диффузии. Эти техники описаны в работе Бро-туэлла и Хиггса²⁸.

Органические свидетельства диффузии. Останки или артефак­ты, материалами для которых послужили дикие растения или живот­ные, часто можно локализовать во времени и пространстве. Многие из одинаковых, но обнаруженных в разных, удаленных друг от друга местах можно объяснить только диффузией, связанной с человеком.

Особое значение для антропологии имеет распространение одомаш­ненных растений и животных, представляющее интерес с точки зре­ния не только истории культуры, но и в первую очередь ее эволюции.

24 Hagerstrand Т . The diffusion of innovation // In: Sills D.L. ed. International Encyclopedia of the Social Sciences. 1968. Vol. 4. P. 176.

25 Clarke D.L. Analytical Archeology. L., 1968.

26 Brawn L.A. Diffusion Processes and Location. Philadelphia, 1968.

²⁷ Cm. Heiser R.F. Ancient heavytransport, methods and achievements // Science. 1966.
№ 153; Griffin J. Eastern North American archeology: a summary // Science, 1967. № 156; Levey
M. Archeological Chemistry: a Symposium. Philadelphia, 1967; Shotton f.W. Petrological
examination // In.: Brothwell D. et al., eds. Science in Archeology. N. Y., 1963.

28 Brothwell D. and Higgs E. Science in Archeology. N. Y., 1969.

Так называемая цивилизация не могла бы быть достигнута без более высокой степени эффективности в производстве продуктов питания, обеспеченной таким одомашниванием²⁹.

В большинстве случаев предполагается, что каждый вид был домес-тицирован однажды, а затем распространялся посредством диффузии во множество других мест, где был обнаружен. Исключения из моно­генезиса доместицированных видов составляли случаи, когда они под­разделялись на разные расы, каждая из которых была ограничена сво­ей территорией.

Другие свидетельства диффузии. Для нематериальных аспектов культуры, недоступных физическому и биологическому анализу и с временной глубиной не более чем воспоминания информантов, опро­шенных в XX в., диффузию установить наиболее затруднительно. Не­прерывность географического распределения является единственным лучшим ключом, хотя и этому может быть экологическое объяснение. Орудия труда, оружие и техники, используемые для охоты, собиратель­ства, рыболовства, скотоводства, земледелия — все это, как подтвержде­но многочисленными исследованиями, было предметом диффузии. Она часто ограничивается экологической зоной, где культурная черта по­лезна и прямо удовлетворяет конкретную потребность либо совмести­ма с какой-то другой из функциональных черт или их совокупностей. Когда они коррелируют в пространстве с другими, диффузия которых установлена лучше с помощью документов, физических и биологиче­ских свидетельств, это усиливает вероятность диффузии; а когда кор­реляции столь многочисленны, что вся совокупность составляет опре­деленный ареальныи кластер или культурный ареал, такая вероятность еще больше возрастает. Факт заимствования получает дальнейшее под­крепление, когда непрерывный ареал распространения включает в себя несвязанные друг с другом языки и значительные различия физиче­ских (расовых) типов. Это доказывает, что культурная непрерывность — это не результат наследования культурных черт, которое осуществля­ется вместе с общими лингвистическими и биологическими характе­ристиками. Однако если расовые, языковые и культурные особеннос­ти составляют тесные сочетания, то процесс диффузии будет трудно отличить от распространения разделяемого культурного наследия пу­тем миграции.

Среди антропологов существует согласие, что раса и язык в длитель­ной перспективе более стабильны, чем большинство артефактов, по крайней мере у дописьменных сообществ. Следовательно, языковые семейства и генетически подтвержденные расовые группы в целом имеют большую временную глубину, чем культурные единицы, состав­ляющие ареал. Обычно эти три группировки редко совпадают в точно­сти. Некоторые антропологи считают, что они совсем не коррелируют друг с другом. Но было показано, что это не совсем верно. Они могут иметь значимую позитивную, негативную или нулевую корреляцию. Правда, недостоверность знания о формах связей между расой, языком

²⁹ См. например, Ucko P . J . and Dimbleby C . W . eds . The Domestication and Exploitation of Plants and Animals. Chicago , 1969.

и культурой до сих пор ставит под сомнение возможность точных ис­торических построений. Однако при допущении о разных способах распространения культурных объектов (диффузия, миграция, культур­ное наследование, аккультурация) само отсутствие корреляции между этими группировками иногда увеличивает валидность некоторых из реконструкций. При этом независимое происхождение сходных харак­теристик в разных культурах может быть доказано лишь в редких слу­чаях и лишь предполагается, если речь идет об идеациональных объектах или разрушающихся материалах. Эти выводы, сделанные на основании многочисленных эмпирических исследований через много десятилетий после исчезновения теории культурных кругов, подтвердили правомер­ность ее диффузионистских допущений. Почти каждый этнолог сегодня полагает, что доказательство происхождения культурных сходств следу­ет искать прежде всего в диффузионных процессах.

Исследования в области распространения доместицированных расте­ний и животных, орудий труда и оружия, ремесленных и художествен­ных изделий свидетельствуют о том, что диффузия особенно активна между соседствующими народами и имеет тенденцию уменьшаться с увеличением дистанции; она блокируется географическими и экологи­ческими барьерами и в меньшей мере лингвистическими и культурны­ми. Ее важность как стимула культурного роста никак не связана со спорами о действии этого механизма на ранних стадиях человеческого существования. Процессы обмена артефактами, их добровольного заим­ствования или навязывания происходят сегодня и легко наблюдаемы в качестве источника изменения жизненной среды людей.

  Направленность диффузионистских исследований

Эволюционистская трактовка. Хотя период с 1850 по 1900 г. харак­теризовался доминированием идеи культурной эволюции, Лоуи, Бидни и Харрис³⁰ показали, что диффузия использовалась для объяснения сходств наряду с психическим единством человечества, предполагающим врожденное побуждение к причинной последовательности и прогрессив­ному движению. Свидетельства этого, нередко сомнительные, можно об­наружить в работах Л.Х. Моргана, Э.Б. Тайлора, позже А. Кребера.

Эразмус³¹ замечает, что разделение сходств в сравнительной этноло­гии на гомологии (исторически связанные черты) и аналогии (параллели или конвергенции) намного сложнее, чем в биологической или палеон­тологической таксономии. Принципиальное различие между операцио­нальными таксономическими единицами в биологии и этнологии тако­во. В биологии, если однажды две органические формы достаточно далеко разошлись, чтобы классифицироваться как отдельные роды, то они не могут скрещиваться и давать потомство; следовательно, практически

30 См. Lowie R.H. The History of Ethnological Theory. N. Y., 1937,. P. 28, 59-61, 73-76,
90-91; Bidney D. Theoretical Anthropology. N. Y. 1953. P. 198-201, 212; Harris M. The Rise
of Anthropological Theory. N.Y., 1968. P. 173-179.

³¹ Erasmes C.J. Patolli, pachisi, and the limitation of possibilities // Southwestern Journal of
Anthropology. 1950. №6.

каждый таксон в биологии исторически независим от каждого другого. В этнологии, напротив, любые две этнические единицы, вступившие в контакт, могут обмениваться культурными элементами.

В кросскультурных сравнениях следует оперировать всеми доступ­ными данными в отношении выбранного артефакта, чье распределение изучается во времени и пространстве. Ни одного значимого заключе­ния нельзя сделать на основании только нескольких этнических еди­ниц, находящихся в тысячах километров друг от друга.

Концепция культурных кругов. В Германии Ф. Ратцель³² ввел «критерий формы», согласно которому все специфичные сходства стро­ения, формы двух или более музейных объектов, зависящих не от материала изготовления или практической функции, следует объяснять общим происхождением и последующей диффузией в места, где они были найдены, вне зависимости от того, насколько эти места далеки друг от друга. Фробениус³³, как уже отмечалось, был первым, кто исполь­зовал понятие «Kulturkreis», переводимое на английский язык как «куль­турные ареалы (area)» или «культурные регионы», а на русский— как «культурные круги». Он также предположил наличие следующей зависи­мости: чем больше у рассматриваемых объектов сходств, не связанных с материалом или способом использования, тем вероятнее диффузия.

Два ранних варианта правил использования концепции культурных кругов для определения ареальных совокупностей, временных последо­вательностей и дисперсий артефактов были предложены Гребнером³⁴ и Анкерманом³⁵. Они также имели дело с объектами «материальной» куль­туры и упорядочивали данные в серии темпоральных страт, (Schichten). Ни один из них не описал технику объединения культурных элементов в такие целостности, однако позже Чекановски³⁶ показал, что реальность двух африканских кругов Анкермана можно подтвердить, используя кор­реляционный анализ.

Сегодня никто не разделяет мнения о едином происхождении и пос­ледующем всемирном рассеянии посредством миграции и диффузии куль­турных черт, относящихся к любому из кругов или слоев, описанных, например, Шмидтом и Копперсом³⁷. В то же время некоторые корреляции и функциональные связи были подтверждены результатами более поздних исследований, осуществленных с других теоретических позиций.

Темпоральные страты мирового масштаба, выведенные сторонни­ками теории культурных кругов, обусловили корректировку идеи эво­люции. Их позиция отличалась от характерного для XIX в. акцента на независимом происхождении сходных элементов в разных культурах

³² Ratzel F. Die geographische Verbreitung des Bogens und der Pfeile in Afrika // Berichte
uber die Verhandlungen der Kdniglich — SAW zu Leipzig. Philologisch-historische Klasse. 1887.
№39.

³³ Frobenius L. Der Ursprung der afrikanischen Kulturen. Berlin, 1898.

³⁴ Graebner F. Kulturkreise und Kulturschichten in Ozeanien // Zeitschrift fur Ethnologie.
1905. №37.

M Ankermann B. Kulturkreise und Kulturschichten in Afrika // Zertschrift fur Ethnologie. 1905 №37.

³⁶ Czekanowski J. Objective Kriterien in der Ethnologie // Deutsche Gesellschaft fur
Anthropologie, Ethnologie und Urgeschichte. 1911. №42.

³⁷ Schmidt W . and Koppers W . Volker und Kulturen. Regensburg. 1924.

тем, что предполагала единичные появления и последующую диспер­сию артефактов через миграцию и диффузию. Поскольку утверждалось, что такие процессы многочисленны, они считались географически пе­рекрывающими друг друга, что обусловливало наслоение объектов, относящихся к разным временным стадиям.

Концепция культурных ареалов. Она была предложена Боасом на основе эмпирического исследования³⁸, где племена американских ин­дийцев рассматривались как переменные, а элементы их фольклора — мифов и сказок — как материал наблюдения. Методом корреляций он получил кластеры данных и использовал их как показатели ареалов распространения тем, общих для этих форм. Полученные результаты он интерпретировал следующим образом:

— соседствующие народы разделяют больше элементов фольклора и диффузия среди них интенсивнее, чем у дистантных;

— племена, говорящие на языках, принадлежащих к одному семей­ству, обнаруживают значительно большее внутренне сходство друг с другом, т. е. проводится различие между объяснениями сходств через наследование-миграцию и через диффузию;

— большинство сходств появляется не'независимо из «элементарных идей», разделяемых всеми людьми на Земле, но детерминируется контактами народов;

— элементы (мотивы) отдельного типа или цикла сказаний имеют тенденцию к распространению независимо как друг от друга, так и от определенной сюжетной линии; сказание никогда не передается путем диффузии как целое;

— новые элементы, включаемые в определенный тип сказания, суще­ствующий в пределах одного общества, реинтерпретируются и ин­тегрируются в каждый локальный литературный стиль;

— нет возможности сказать, какая из версий определенного типа сказания первоначальна, и, таким образом, ранжировать их в исто­рической или эволюционной последовательности.

Концепция культурного ареала появилась из сравнительных исследо­ваний американских индейцев. Географическая классификация индий­цев в гарвардском музее и американском музее естественной истории в Нью-Йорке, ранняя ареальная классификация Мейсона, Холмса и Фар-ранда, первая карта ареалов полушария Уисслера (1917) и вслед за ним Кребера (1923) — из всех этих работ следовало, как отмечали последние два автора, что наиболее значимые черты культуры в каждом случае появлялись в центре и за счет диффузии направлялись к периферии. Исходя из допущения, что все культурные характеристики распростра­няются таким путем примерно с одной скоростью, оба использовали гипотезу время-ареал, согласно которой возраст культурной черты или комплекса детерминирован степенью их географического распределения.

Кребер представил масштабную гистограмму обширного пан-аме­риканского ареала³⁹, где предположительно более старые черты распо-

38 Boas F. Indianische Sagen von der Nord-Pacifischen Kuste Amerikas. Berlin, 1894; Tsimshian Mythology. Washington D.C., 1916.

39 Kroeber A.L. Anthropology. N.Y., 1923. Fig. 35.

лагались внизу, как при археологической стратификации, а более моло­дые — наверху. Возраст детерминировался главным образом степенью распространенности в географическом пространстве, но типологическая сложность также принималась во внимание, равно как и немногочис­ленные прямые свидетельства ступенчатости из археологии. В то время как горизонтальное измерение представляло дисперсию культурных элементов, распространившихся путем диффузии и миграции, верти­кальное — ясно показывает эволюцию от простого к сложному. Кребер отказался от концепции однолинейной эволюции XIX в. и теории неза­висимых происхождений культурных сходств. Он построил модель многолинейной эволюции с несколькими независимыми происхожде­ниями культурных черт и множеством их диффузий и миграций от племени к племени, от ареала к ареалу. Гипотеза возраст-ареал предпо­лагала ступенчатое упорядочение материала, а когда данные указывали на темпоральное продвижение по степени сложности, она становилась эволюционной.

Основной слабостью моделей культурного и возрастного ареалов считается ее нечувствительность к их различиям по размерам. Локаль­ные развития могут зарождаться в «центрах» малых единиц и продви­гаться на периферию. Но в то же время новые культурные элементы и объединения могут появляться в «центрах» больших областей и переме­щаться посредством диффузии или миграции в меньшие. Таким обра­зом, элементы внутреннего и внешнего происхождения смешиваются. Дополнительные изобретения могут возникать в «центрах» каждого полушария и широко распространяться во множество культурных аре­алов разных размеров. Поэтому затруднения появляются и при опреде­лении центров диффузии, и при различении ее внешних и внутренних по отношению к ареалу источников. Схема такой единицы строится и для одного временного периода. Когда на основе имеющихся данных изменения рассматриваемых культурных черт во времени хорошо извест­ны, совсем несложно построить набор карт для целого ряда периодов вре­мени. Это в течение веков делали историки, а археологи — в XX в.

Критика подобных построений считается справедливой только в отношении спекулятивных таксономии, таких как у Кребера или Уис-слера. Репрезентативная выборка единиц наблюдения в сочетании с техникой количественного анализа рассматриваются как надежные средства для выделения устойчивых культурных ареалов.

Харрис⁴⁰ и Карнейро⁴¹ отмечают вариативность диффузии. Однако данные свидетельствуют о том, что она может носить регулярный ха­рактер, достаточный для относительно простых математических опи­саний. В этом отношении она не менее поддается формализации, чем эволюция. Между американской концепцией культурных ареалов (меж­племенные контакты) и немецкой культурных кругов (общность черт) несмотря на некоторые расхождения в интерпретациях обнаруживает-

⁴⁰ Harris M. Op. cit. P. 375-378.

⁴¹ Carneiro R.L. Comment on «Historical inferences from Guttman scales: the return of age-
area magic» by Theodore Graves, Nancy B. Graves, and Michael J. Kobrin // Current
Anthropology. 1969. № 10.

ся сходство в том, что само существование группировок было установ­лено объективно, с помощью статистических методов.

В своем исследовании Драйвер⁴² обнаружил несколько типов внут-риареальных сходств: универсалии; культурное наследование через миграцию, диффузии, конвергенции. Он отмечает, что:

—элементы универсального или близкого к нему происхождения не следует использовать для установления связи между этническими единицами в ареалах ограниченных масштабов;

—элементы, тесно связанные с языковым семейством, можно рас­сматривать как культурное наследование от протокультуры, с кото­рой ассоциируется протоязык группы;

—непрерывное распределение сходств, пересекающих границы язы­кового семейства, можно отнести к диффузии;

—возможны черты независимого происхождения, проявляющие тен­денцию к конвергенции с теми, что существуют в других регионах. Милке⁴³ измерял связи между степенью культурного сходства и

географической дистанцией. Сходство уменьшалось по мере увеличе­ния дистанции, вначале быстро, а затем более постепенно. Это иссле­дование продемонстрировало существенную степень порядка в распре­делениях культурных черт. Он был интерпретирован только через историческое влияние, хотя есть основания связать его также с окру­жением и экологией.

Более поздние исследования диффузии. В целом ряде работ, осу­ществленных в 1960-х гг. X. Драйвером, Д'Андраде, Р. Чейни, Р. Нарол-лом и другими нашли подтверждение представления о независимом про­исхождении ряда паттернов поведения в рамках не связанных друг с другом ареалов и языковых семейств и дальнейшей их диффузии внут­ри них, а иногда и за их пределами.

Йоргенсен⁴⁴ построил шкалу интервалов между обществами. Когда два общества географически смыкаются, интервал равен нулю; когда на кратчайшем пути они разделены одним промежуточным обществом, контактный интервал равен единице; когда двумя — двум и т. п. Если концепцию близости заменить на дистанцию, то справедливо утверж­дение: чем ближе два общества между собой в пространстве интервала контактов, тем больше языковых и культурных характеристик они разделяют. Это свидетельство диффузии, которую антропологи счита­ют важным источником культурного изменения. Считается, что она повлияла на каждую из известных этнических единиц на всем земном шаре; каждая из них испытывает влияния, большинство из которых отвергается, но часть принимается из прагматических соображений или в результате принуждения.

Диффузионные процессы, согласно имеющимся данным, непосто­янны с точки зрения как скорости, так и размера ареала. Эволюция

⁴² Driver H.E. Girls' puberty rite in Western North America // University of California
Anthropological Records. 1941. №6.

⁴³ Milke W. The quantitative distribution of cultural similarities and their cartographic
representation // American Anthtopologist. 1949. № 51.

⁴⁴ Jorgensen J . Salish language and culture // Language Science Monographs. 1969. № 3.

столь же переменчива по скорости изменения и количеству обществ, где она происходит. Регулярности во всех культурных процессах лучше всего прослеживаются в ограниченных пространственных и временных рамках, а наиболее документированные примеры можно подвергнуть исторической и научной критической проверке.

Сегодня общепризнано, что ни одна из генерализаций относитель­но культурной динамики не может считаться универсальной для всех человеческих обществ во все времена и повсеместно. По косвенным свидетельствам антропологи предполагают, что изменения происходи­ли более униформно в эпохи палеолита и неолита, затем ускорялись по экспоненте, а в XX в. их скорость стала непредсказуемой. По призна­нию самих исследователей данных для таких умозаключений недоста­точно. Но наиболее оптимистично настроенные из них питают надеж­ду, что, комбинируя наличный материал и применяя к нему новые утонченные способы анализа, можно будет уточнить истоки и пути диффузионных процессов в культуре и провести более четкое различие между ними и эволюционными изменениями.

Сказанное позволяет выделить ряд теоретических положений, указы­вающих на границы эффективного применения диффузионистских идей.

 Резюме

/. Причины и источники диффузии.

1. Представления о том, что изменения в обществе и культуре про­исходят в результате заимствований, обменов и принуждений, осуще­ствляющихся в межкультурных отношениях, было наиболее широко распространено в рамках культурно-исторического направления. Одна­ко эта позиция не была специфичной для него, обусловленной исклю­чительно его исходными допущениями. Хорошо известно, что в рабо­тах эволюционистов такого рода процессам присваивалась важная роль источников социокультурного развития.

2. Когда авторитет культурно-исторического направления сошел на нет, диффузионистские представления продолжали сохранять актуаль­ность и породили целый ряд значимых для антропологии исследований, особенно в период возрождения эволюционизма. Как уже отмечалось, диффузия рассматривалась как одна из важных для развития общества и культуры движущих сил.

3. Обмен культурной информацией при контактах между общества­ми признавался прежде всего как инструмент социокультурного разви­тия. Причинам же диффузии специального внимания не уделялось. Тем не менее при рассмотрении многочисленных работ на эту тему можно вывести типичные случаи, когда этот путь культурных изменений ста­новится наиболее вероятным:

■ в обществе складывается проблемная ситуация, для решения ко­торой в его рамках отсутствуют необходимые предпосылки; в то же время известны иные культуры, где подобные затруднения уже пре­одолены. В таких обстоятельствах вполне возможным оказывается по­иск культурных образцов для заимствования.

■ в обществе чрезмерно долго длится стабильное состояние, воспро­изводятся одни и те же алгоритмы общественных отношений, симво­лические стереотипы. Стандартизация социокультурной жизни по­рождает у наиболее активной части людей состояние, подобное тому, что принято называть стрессом монотонии, или желание перемен. Эти люди образуют группу — реальную или статистическую, — для кото­рой характерна открытость к восприятию новой информации, посту­пающей из других культур;

■ между обществами складываются отношения доминирования — подчинения, в рамках которых те, кто занимает более сильную пози­цию, принуждают другую сторону принять нормы и символы, харак­терные для их культуры.

4. Можно также выявить условия, благоприятные для заимствова­
ния инокультурных образцов:

■ длительные соседские отношения между обществами, делающие их культурную жизнь доступной для взаимного наблюдения;

■ частые и/или продолжительные контакты между представителя­ми различных обществ, даже не являющихся соседями;

■ активность представителей культуры-донора в формах, приемле­мых для культуры-реципиента.

5. Заимствованные образцы в рамках культуры-реципиента могут
распространяться в разных масштабах. Одни из них при благоприятных
условиях быстро принимаются значительной частью членов общества и
без затруднений интегрируются в фонд их собственной культуры. Дру­
гие, если условия не благоприятствуют их массовой популярности, оста­
ются достоянием узкого круга заинтересованных лиц. Но и в этом слу­
чае инокультурные образцы играют активную роль в обществе, влияя на
его членов опосредованным образом.

II .Целое и части в объектах заимствования.

1. Важнейший вопрос, ответ на который отыскивался в ходе изуче­ния культурной диффузии, состоял в том, что же именно заимствуется при межкультурных контактах. Когда говорят о проникновении в об­щество инокультурных образцов, создается впечатление, что речь идет о некоторых законченных целостных образованиях. Результаты иссле­дований показали, что это не так. Обычно принимаются и удержива­ются в рамках культуры-реципиента отдельные фрагменты целостного инокультурного образования. Считается, что именно те, которые наи­более созвучны ее темам, ценностям, базовым принципам формообра­зования. Иными словами, заимствованные элементы культуры-донора трансформируются под влиянием культуры-реципиента. Это означает, что при этнографических исследованиях не следует сразу по встреча­ющимся сходным фрагментам культурной темы, присутствующим в разных сообществах, пытаться реконструировать ее аутентичный ва­риант. Этнограф в этом случае имеет дело с материалом, настолько преобразованным, что он уже указывает на целостность, характерную для культуры-реципиента, а не донора.

2. Как уже отмечалось ранее, диффузионные процессы не безгра­ничны, и по мере удаления от центра происхождения культурного объекта побуждение к его заимствованию ослабевает. Изучение терри-

ториального распределения сходных для различных сообществ культур­ных черт становится основанием для выделения культурного ареала (подобие культурного круга), где общие характеристики, скорее всего, являются результатом распространения из одного центра.

3. Если общие черты обнаруживаются в удаленных друг от друга культурах, то реконструируемой целостностью становятся пути их диф­фузии. Благодаря многочисленным исследованиям, интенсивность ко­торых возрастала со второй половины XX века, были реконструированы и зафиксированы в специальных атласах ареалы распространения отдель­ных культурных черт и предполагаемые центры их происхождения. Ре­зультаты такого рода работ имеют не только самостоятельное значение для исторической реконструкции. Они также являются косвенным сви­детельством того, что между пространственно удаленными друг от друга культурами существовали связи, обеспечивающие обмен их достижени­ями, а также, что на территории Земли практически не существовало обществ-изолятов: межкультурные контакты, прямые и опосредованные, по-видимому, осуществлялись на протяжении всей истории человечества.

Рассмотрение диффузионных процессов как целостностей с точки зрения объединения их составляющих привлекает внимание к изуче­нию двух классов целостностей. Во-первых, единицы заимствования. В этом случае речь идет о выявлении того, в каком объеме культура-реципиент принимает образцы из культуры-донора и во что они пре­образуются в новых условиях. Во-вторых, области распространения объектов диффузии. Соответственно задача заключается в рекон­струкции сети межкультурных контактов и выявлении центров куль­турных инноваций, которые в дальнейшем заимствовались в других обществах.

III . Культурные сходства и различия в диффузионистской трактовке.

1. Концепция диффузии позволяет рассматривать иные, чем разви­тие, процессы формирования культурных черт, как общих, так и специ­фичных для различных обществ. Представление о культурных сходствах основывается на допущении, что инновации появляются в отдельных обществах, группах и затем распространяются в более широком физи­ческом и социокультурном пространстве. Поскольку выявление этого общего центра является задачей антропологической реконструкции, исследователям приходится иметь дело с отдельными культурными чер­тами, между которыми обнаруживается некоторое сходство — порой весьма отдаленное — и очень редко подобие. Применение теоретических принципов диффузионизма позволяет определить, является сходство достоверным или только кажущимся.

2. Установление действительного сходства между культурными чер­тами, обнаруживаемыми в разных обществах, позволяет выносить суж­дения о границах ареала их распространения и выдвинуть гипотезу о центре, где они впервые появились. Задача усложняется тем, что изу­чаемые черты в рамках определенной культуры могут оказаться резуль­татом заимствования не из одного, а из нескольких центров. В этом случае речь идет о выделении групп признаков, характерных для каж­дой из предполагаемых культур-доноров. Если признаки из выделенных групп не пересекаются, можно предположить, что изучаемые черты

представляют собой своеобразный синтез заимствований из центров, прямо не связанных друг с другом.

3. Следует подчеркнуть, что заключение о сходстве черт в различ­ных культурах в контексте диффузионистских исследований всегда остается условным и гипотетическим. Это объясняется рядом причин:

■ как уже говорилось, обычно заимствуется не образец в целом, а отдельные его фрагменты, которые могут оказаться отнюдь не клю­чевыми для его функционирования в рамках культуры-донора;

■ заимствованные компоненты образца в пределах культуры-реци­пиента могут складываться в свою композицию, отличную от первона­чальной;

■ заимствованный образец в рамках культуры-реципиента неизбеж­но попадает в иной по сравнению с местом происхождения контекст использования. Соответственно меняется его культурное значение.

Подобного рода условности и неопределенности, возникающие в ходе исследований, стали причиной различения процессов территориального распространения артефактов. Соответственно понятие диффузии полу­чило четкое определение как заимствование через относительно узкие каналы трансляции информации: прежде всего межличностные и по крайней мере предполагающие прямое соприкосновение с образцом. От него отличаются понятия аккультурации, миграции и наследования. Такое уточнение позволяет лучше понять происхождение общих черт в разных обществах и их преобразования в прошлом и настоящем.

IV. Динамика диффузионных процессов.

1. Хотя концепция диффузии широко распространена в рамках неоэволюционизма и исследования подтверждают, что большинство культурных сходств объясняется скорее заимствованием, чем незави­симым изобретением, сам процесс распространения инноваций по форме отличается от эволюционного в его строгом определении. Пре­образование прототипа при движении от места порождения в культуру реципиент отнюдь не предполагает количественного приращения раз­нокачественных элементов с их последующей интеграцией и повыше­нием уровня организации, что характерно для точного определения процесса эволюции.

2. В ходе заимствования с исходным образцом происходят измене­ния иного типа. Они пока еще не стали предметом специального ана­лиза и классификации, однако результаты многочисленных исследова­ний позволяют выделить их некоторые типы:

 

■ деконструкция — реконструкция, когда образец разлагается на составляющие его компоненты, и из них отбираются те, что оказыва­ются приемлемыми для культуры-реципиента, и организуются в новую целостность;

■ рекомпозиция, в ходе которой меняется конфигурация элемен­тов, составляющих образец, и таким образом его функциональные воз­можности;

■ помещение образца в иной контекст взаимодействий и коммуни­каций, когда он меняет первоначальное значение.

3. Помимо процессов трансформации исходных артефактов в геогра­
фическом и социокультурном пространстве в рамках диффузионизма

существует другая, более изученная проблема, связанная с социокультур­ной динамикой. Речь идет о путях и скорости распространения культур­ных черт дуффузионным путем. Ранее уже говорилось о том, что в этом отношении существуют свидетельства, позволяющие утверждать, что:

■ скорость распространения инноваций снижается по мере удале­ния от центра происхождения;

■ чем длиннее путь от места происхождения культурной черты до пункта ее заимствования, тем более искажается ее первоначальная форма;

■ чем насыщеннее определенная географическая зона инновацион­ной активностью, тем полифоничнее оказываются диффузионные процессы в окружающем ее ареале культур-реципиентов.

В настоящее время концепция диффузии и смежные понятия ис­пользуются как инструмент для изучения территориального распро­странения культурных инноваций с целью реконструкции макроди-намических процессов в пределах историко-культурных регионов и в глобальном масштабе. На этой основе сложилось целое направление культурно-антропологических исследований, называемое холокульту-рализмом. В его рамках устанавливается географическое распределе­ние определенных культурных черт, таких как доместицированные животные и растения, мифы, фольклорные образования, способы ухода за детьми, диеты и т. п., и выявляются центры их происхожде­ния и пути распространения.

Однако есть основания предполагать, что эвристический потенциал этой теоретической концепции еще не исчерпан. Если принять во вни­мание все ограничения на ее познавательные возможности, представ­ленные выше, можно сформулировать задачи исследований, результа­ты которых помогут ответить на ряд нерешенных вопросов.

Прежде всего, если поменять направление поисков, можно расши­рить поле изучения социокультурной динамики. Сейчас целью иссле­дования является определение центров культурных инноваций и рекон­струкция путей их распространения. Задачу можно сформулировать по-другому и переместить акцент на те изменения, которые претерпе­вают исходные образцы в различных культурах-реципиентах. При на­личии многочисленных данных можно выделить сходные трансформа­ции и типологизировать их. В дальнейшем открывается возможность выделить фундаментальные антропологические факторы, определяющие каждый из типов таких преобразований.

Другой класс задач может быть связан с выявлением форм микро­процессов преобразования одних культурных, черт или их элементов в другие. Их изучение позволяет существенным образом расширить область знаний, относящихся к социокультурной динамике. Как из­вестно, сегодня все изменения в обществе и культуре обозначаются понятием «развитие», которое благодаря этому перестало обозначать какую-то определенную форму процесса. Проведение различий между последовательностями преобразований культурных черт в ходе диф­фузии и их классификация позволяют выявить закономерности из­менчивости артефактов при их перемещении в физическом и социо­культурном пространстве, описать формы процессов, отличные от эволюционных, но представленные столь же подробно; не относящиеся

к вариациям, но не приводящие к структурным преобразованиям. Та­кие преобразования осуществляются людьми в непосредственном опе­рировании заимствованными артефактами с определенными и вполне идентифицируемыми целями. Для современной антропологии это ак­туальная, но малоизученная область исследования.

Использование диффузионной исследовательской модели для реше­ния задач такого рода целесообразно потому, что уже сегодня в этой области накоплен богатый материал, а статистический анализ, широко распространенный при изучении культурной диффузии можно без особых затруднений дополнить семантическим.

Расизм как теория и идеология

Выделение расы в качестве единицы классификации человеческого многообразия обусловило появление двух основных направлений обсуж­дения темы: расовые исследования и расизм. В первом случае речь идет, строго говоря, о проверке гипотезы, связывающей видимые, внешние различия между большими группами людей с их фундаментальными био­логическими различиями. Во втором — априорно утверждается «наслед­ственное расовое превосходство или чистота и превосходство определен­ных рас; это означает также любую доктрину или программу расового доминирования, основанную на этом допущении»⁴⁵. Оба направления сформировались в XVIII в. во времена колонизации, когда появилась необ­ходимость, с одной стороны, углубить знания о связи физических, био­логических характеристик людей с культурной неоднородностью, а с дру­гой — оправдать право колонизаторов на доминирование над покоренными народами. В сочетании с идеей прогресса концепция превосходства одних рас над другими породила идеологию и даже социальную философию расизма, которая, начиная с этого периода и вплоть до второй половины XX в. повлияла на отношение к человеческому многообразию не только в политической, но и в научной среде. По сравнению с предыдущими пери­одами, когда расовые различия между людьми не вызывали особых пред­рассудков и конфликтов, теперь они стали центром националистических доктрин⁴⁶.

 Идеология расизма

Идеология расизма нашла достаточно широкое распространение в кругах биологов, занимавшихся изучением человека, антропологов, психологов. Но для тех исследователей, которые изучали фундаменталь­ные проблемы связи биологических и культурных аспектов человече­ского многообразия, эти идеи были стимулом к более детальному ана­лизу предметной области. Тот факт, что в конечном счете раса как основная таксономическая единица разнообразия человеческих попу-

⁴⁵ Snyder L.L. The Idea of Racialism, its Meaning and History. Princeton, 1962. P. 10.

⁴⁶ Cm. Harris M. The Rise of Anthropological Theory: a History of Theories of Culture. N. Y._r
1968. P. 80-107.

ляций оказалась неадекватной, не следует считать поражением физи­ческой антропологии, поскольку сами поиски способствовали развитию биологии и генетики человека. Однако некоторые из социальных фи­лософов и исследователей сделали ее центром своих доктрин и в соот­ветствующих текстах выборочно привлекали данные научных исследо­ваний, иногда всего лишь гипотетические и недостаточно достоверные, для оправдания расистских и националистических умонастроений и направлений активности.

Подобные доктрины основывались на исходных представлениях о деградации мифологических чистых рас, архетипов, представленных адамитами либо кавказским типом. Этот процесс приписывался их смешению, степень которого определялась как мера вырождения. При­чем в силу сложившейся еще со времен Античности и Средневековья практики напрямую связывать физические характеристики человече­ских популяций с уровнем их культурного развития появились такие выражения, как «еврейская раса», «германская раса», «европейская раса» и т. п. В этих случаях в качестве культурных коррелятов априорно пред­полагаемых биологических различий обычно выделялись такие показа­тели, как язык, религия, политика. Построив биологическую иерархию рас по принципу деградационизма и приняв ее в качестве антропологи­ческой константы, адепты расизма приписывали все важнейшие куль­турные достижения «высшим» расам, а вклад в развитие человеческой культуры «низших» сводили к минимуму. Это оправдывало представле­ния не только о преимуществах одних народов по сравнению с други­ми, но и о праве «избранных» на мировое господство.

Допущения, относящиеся к расовой чистоте и культурной иерархии, наследственному характеру как физических, так и ментальных черт, пред­полагали независимость этих свойств различных рас от внешних условий их существования. Причем такие имманентные свойства приписывались всем индивидам отдельных популяций. Соответственно считалось, что «высшие» расы обладают наиболее развитыми интеллектуальными спо­собностями, мощным творческим потенциалом, выдающейся изобрета­тельностью. Отсюда и их роль в мировой истории.

На рубеже XIX и XX вв. в антропологии и немецкоязычной этноло­гии начали появляться публикации расистского содержания. Сочета­ние «социал-дарвинизма» и культурно-исторических идей породило представление о том, что история государств обусловлена биологиче­ским развитием человеческих рас и можно выявить закономерности их связи. Интеллектуальные способности людей соотносились с их при­надлежностью к определенной расе. Этих взглядов в Германии придер­живались О. Амон, Л. Вольтман, С. Штейнмец. Их работы составили базу для более поздних — начиная с 1930-х гг. — многочисленных публика­ций социал-дарвинистского и расистского содержания, из которых черпались оправдания идеологии национал-социализма.

В период 1930-х — 1940-х гг. объем расистской литературы в Герма­нии был весьма велик, поскольку соответствующая идеология уже сло­жилась здесь до возникновения национал-социалистического движе­ния. Вопросами расы занимались биологи, социологи, сторонники «народной психологии», этнологи. Работы этнологов Э. фон Эйкштед-

та, Ф. Кейтера, Ф. Меркура, О. Менинга, Р. Шибольда, А. Тотара были направлены на обоснование избранности «нордической» расы и непол­ноценности других; необходимость колоний для Германии оправдыва­ли такие авторы, как Д. Вестерман, Г. Бауман, Г. Бломе и др.

Раса определялась как «группы людей с общими духовными и физио­логическими признаками, складывающимися и поддерживающимися в ходе [совместного существования людей] путем отбора»⁴⁷. Она рассматри­валась как исходная единица этнической специфичности. «Расе свойствен­на интенциональность, т. е. имеется расовое самосознание и расовое чув­ство. В этом отношении она представляет собой важнейший фактор образования и укрепления этноса, характерной чертой которого является вера его членов в общее происхождение»⁴⁸. Соответственно утверждалось, что индивидуальная и народная психология не может объясняться только воздействием внешнего окружения без учета расовых особенностей.

Обращаясь к механизмам образования рас, Мюльман подчеркивал: «В ходе приспособления людей к месту [проживания], к культуре, об­ществу главная роль принадлежит не усредненным групповым призна­кам, а личности лидера. Без него просто невозможно представить себе возникновение какой-либо группы... Понятие «раса» определяется на­следием личности»⁴⁹.

Механизмом формирования таких личностей Мюльман считал «от­сеивание». Его действие заключается в последовательном отборе внача­ле выдающихся личностей, затем менее и менее значительных, вплоть до безличной «массы», готовой следовать за крупными и мелкими ли­дерами, — ключевой движущей силой культурного прогресса.

Такого рода идеологемы, подкрепляемые произвольными интерпре­тациями разрозненных этнографических данных, привели к появлению так называемого фолк-расизма — отождествлению расы с нацией и утверждению преимуществ собственного народа над остальными. Эту позицию принято интерпретировать как привычку людей на обыден­ном уровне судить о социальных отношениях по аналогии с семейны­ми и не представлять себе «социальное единство без физического род­ства и общий менталитет без общей крови»⁵⁰. Понятия фолк-расизма, такие, как «американская раса», и стали воплощением представлений о подобного рода солидарности, которые обусловили появление примор-диалистской концепции этноса.

В определенных ситуациях социальных напряженностей в обществе, связанных с реальными или воображаемыми внешними угрозами, низким массовым уровнем и качеством жизни, амбициями политиче­ского лидерства, людям важно почувствовать себя в безопасности. Ис­торический и современный опыт свидетельствует о том, что в подоб­ных условиях многие из них готовы объединиться в общее «мы». И если эта готовность подкрепляется акцентированием общности языка, исто-

⁴⁷ Muhlmann W . Rassen-und Volkerkunde. Braunschweig, 1936. С. 313.

⁴⁸ Miilmann W. Schmidt Wilhelm // Handbuch der Methode der Kulturhistorischen Ethno-
logie. Archiv fur Anthropologie und Volkerforschung. Bd. XXIV. 1938.

« Miihlmann W. Methodik der Volkerkunde. Stuttgart, 1938. С 235.

⁵⁰ Snyder L.L The Idea of Racialism, its Meaning and History. Princeton, 1962. P. 32.

рических традиций, биологического единства, исходящим от соци­альных или политических лидеров, появляется почва для массовых на­ционалистических настроений, которые политики обычно используют в целях укрепления своих правящих позиций в стране и в геополити­ческом пространстве. Следует, однако, отметить, что это обоюдоострое орудие в политике: национализм при слишком сильном массовом резо­нансе может выйти из-под контроля правящей верхушки и привести к разрушительным для общества последствиям.

В мировой культуре существует целый ряд расистских и национали­стических мифов об арийцах, кельтах, о превосходстве англо-саксон­ской или тевтонской расы, об особом русском пути, о миссии мусуль­ман. Корни каждого из них исторически прослеживаются без особых затруднений. Так, миф об арийцах возник из изысканий немецкого филолога Ф. Мюллера, который высказал гипотезу о принадлежности народов, говорящих на индоевропейских языках, к древней арийской расе. Он, правда, не связывал напрямую язык с биологическими и политическими характеристиками этих народов. Однако его идеи ис­пользовал в своих целях французский государственный деятель Гоби-но, оправдывая ими недопустимость смешения рас и связанной с ним культурной деградации, привносимой «не-арийцами». В Германии эти идеи трансформировались в доктрину нордического превосходства, сыгравшую роль ведущей идеологии в периоды Первой и Второй миро­вых войн и между ними.

Разумеется, все эти идеологемы не имеют никаких научных осно­ваний. Во-первых, результаты многочисленных исследований подтвер­дили, что ни одна из человеческих популяций никогда не была «чис­той» в смысле непрерывного и непосредственного наследования свойств предполагаемого прародителя. Выяснилось, что с первобытных времен для групп гоминидов всегда была характерна генная миграция. В более поздние периоды у народов-изолятов обнаруживалась высокая степень обмена генетическими характеристиками с их географическими сосе­дями, позитивно влиявшего на обменивающиеся стороны.

Во-вторых, необоснованной оставалась корреляция между биологи­ческими и культурными характеристиками человеческих популяций и построенная на этой основе расово-культурная иерархия. Уже в XVIII в., когда человеческое многообразие стало предметом научного изучения, между этими уровнями проводилось различие. Например, если в каче­стве критерия иерархической классификации принимается язык, то таксономическими единицами являются черты грамматических струк­тур, частота использования заимствованных слов, отличия от реконст­руированного древнего языка, считающегося «материнским». Однако в концепции лингвистической расы упускается из виду тот ключевой факт, что языки, как и другие заучиваемые культурные практики, скла­дываются и осваиваются в контексте социального взаимодействия и коммуникации, а не передаются путем генетического наследования.

Наконец, в-третьих, не существует никаких научных доказательств того, что одни популяции в интеллектуальном отношении превосходят другие. Согласно общепринятой в антропологии идее психического един­ства человечества, межкультурные различия в ментальных практиках раз-

ных народов объясняются несходством условий реализации соответству­ющего потенциала, и свидетельствуют только о разнообразии, но отнюдь не об априорном иерархическом порядке ее форм. Вот почему так назы­ваемые интеллектуальные тесты, разрабатываемые в рамках одних куль­тур и используемые для изучения других, не могут быть надежным инст­рументом измерения когнитивных способностей ее носителей.

В связи со сказанным выше напрашивается замечание, связанное с убежденностью радикальных материалистов в том, что само по себе сведение социальных и культурных феноменов к их «природным» при­чинам достаточно, чтобы обеспечить истинность получаемых в резуль­тате выводов. Дело в том, что расистские концепции базировались на «материалистических» предпосылках, и даже некоторые эмпирические данные использовались для их иллюстрации вполне правдоподобным образом. Соответственно столь значимый в советской версии марксиз­ма так называемый «основной вопрос философии» о «первичности» материи или сознания вовсе не так уж значим при объяснении соци­альных и культурных явлений. В современной науке соответствие ме­тода исследования четко определенной его предметной области гораздо важнее для получения достоверных результатов, чем редукция собы­тий, происходящих в обществе и культуре к единому «материальному» основанию.

  Расы как результат внутривидовых вариаций

Сторонники расистских доктрин подкрепляли свои спекуляции ссыл­ками на более ранние работы, где обсуждению вопроса о причинах и последствиях расовых различий уделялось особое внимание в рамках физической антропологии.

Вплоть до появления научных геологии, биологии, палеонтологии происхождение человека определялось установленными в Библии вре­менными пределами — 6000 лет. С развитием геологических исследова­ний стало очевидно, что возраст Земли измеряется в эпохах, больших, чем тысячелетия. В период с 1790 по 1830 г. еще сохранялись попытки примирить библейские доктрины с полевыми данными геологов. Одна­ко к середине XIX в. в научном мире установилось общее согласие о том, что изменения на территории Земли выходят за пределы не только письменной истории, но и времени возникновения жизни. Прежде, хотя кости первобытного человека и обнаруживались в раскопках, это сви­детельство его древности категорически отрицалось. Только в 1856 г., когда в Германии были найдены останки неандертальца, временные рамки происхождения человека отодвинулись в глубокую древность.

Ко второй половине XIX в. на основании все большего накопления данных о ранних стадиях существования гоминидов время их проис­хождения уже исчислялось примерно 15 млн лет, а сами они подразде­лялись на три рода и пять видов. Неопределенным было — и остается до сих пор — место происхождения человека. Как уже отмечалось, внача­ле считали, что это Европа; позже об открытиях ископаемых гомини­дов приходили сообщения с Явы, из Китая, из Палестины; благодаря

начавшимся в 1924 г. раскопкам останки протогоминидов были обнару­жены в Африке. Таким образом, свидетельства древнего происхожде­ния человека были обнаружены на трех континентах, но вопрос о вре­менных и географических истоках человечества до сих пор остается открытым.

Тем не менее, несмотря на постоянное увеличение количества раз­нообразных палеонтологических данных о человеке, предпринимались попытки связать локальные ископаемые образцы с современными по­пуляциями на основании сходства некоторых анатомических характе­ристик. С этого времени и в этих рамках появилась концепция расы. Изначально она была полигенетической, хотя гипотеза о множестве центров происхождения напрямую не поддерживалась палеонтологиче­скими данными. Но поскольку и противоположное, моногенетическое предположение не имело убедительных доказательств, ряд физических антропологов, таких как Ф. Вайденрайх, Э. Хутон, К. Кун попытались установить ряд отдельных филогенетических линий, связывающих существующие популяции с конкретными ископаемыми предками. При этом считалось, что самые древние и полные ископаемые данные сви­детельствуют о раннем происхождении живущих ныне популяций, а последующие находки — о более позднем их зарождении.

В то же время многие физические антропологи не связывали совре­менные расы с древними ископаемыми предками, и вопрос об их про­исхождении оставался открытым. Споры на эту тему продолжались до тех пор— вплоть до 1970-х гг., — пока антропологи не начали пони­мать, что концепция рас и спекуляции об их происхождении не обес­печивают достоверных заключений ни о природе человеческих популя­ций, ни об их далеком прошлом.

  Интерпретации расовых различий

Внимание к физическому разнообразию человеческих популяций побудило палеонтологов и антропологов к поиску возможностей как-то упорядочить имеющиеся данные. Основания для их классификации были почерпнуты из области ботаники, зоологии, микробиологии, где уже с начала XVIII в. соответствующие схемы были достаточно подроб­но разработаны.

Основной таксономической единицей естествоиспытатели считали «вид», критерием выделения которого была передача по наследству совокупности устойчивых и повторяющихся от поколения к поколе­нию признаков. Источником данных наблюдения была анатомия, а мор­фологическая общность подтверждала, что члены вида объединены наследственностью. Внутривидовые различия признавались, но счита­лись вариациями общей модели, незначительными отклонениями от линейного распределения по цепи бытия. Виды рассматривались как неизменные естественные целостности, созданные раз и навсегда со­гласно библейским представлениям. И для «естественного историка» они были архетипами, эталонными формами, идеальными типами в совре­менной терминологии, из которых выстраивалась цепь бытия как тако-

вая. Однако вариации видов для ее построения также имели важное значение, поскольку трактовались как пропущенные звенья, отыскание и размещение которых было необходимым для соблюдения принципов последовательности и полноты. Даже при размещении человечества на лестнице жизни в поиске переходных единиц от более низких предше­ствующих ему видов к более высокому положению.

Накопление и попытки упорядочения данных о человеческом биоло­гическом разнообразии позволили обратиться к поиску его конкретных объяснений, поскольку ранее общепринятые ссылки на обусловленность внешним окружением, телеологию прогресса, библейские причины пере­стали казаться убедительными. До появления работы Дарвина «Происхож­дение видов» (1859) такое многообразие интерпретировалось, исходя из допущений о моногенезе и неизменности видов. Немногочисленные сто­ронники полигенеза— философы (Вольтер, Демулен) и представители науки (этнограф К. Мейнерс, географ Бори де Сен-Венсан, физик С. Мор-тон) — в XVIII в. были редким исключением. Среди сторонников расовой теории преобладала уверенность в том, что все человеческие популяции имели единого предка. Они были противниками классификации человече­ства на виды, поскольку со времен Линнея всех людей принято было от­носить к роду «homo» и виду «sapiens» и не признавалось их происхожде­ние от какого-либо другого вида.

В этом контексте объяснения человеческого многообразия отыски­вались исходя из необходимости оставаться в пределах концепции ви­дового единства. Французский математик и астроном П. де Мопертюи (1745) защищал концепцию имманентной обусловленности расовых вариаций. Он полагал, что в «репродуктивной плазме» животных зало­жено «неисчислимое множество частей», способных к спонтанному объединению, но таким образом, чтобы потомки оказались сходными с родителями. В то же время он признавал, что случайные факторы или комбинации частей, не соответствующие фамильным чертам, могут породить новые сочетания свойств. Если особи с такими наборами оказываются способными воспроизводить потомство, то возможно формирование новых рас. Хотя Мопертюи относил их к неустойчивым и имеющим тенденцию возвращаться к исходному образцу, ему при­шлось объяснять и ситуации необратимости таких изменений. Он предположил наличие селективного механизма, который поддерживает новые комбинации наследуемых черт, и в качестве такового предложил половой отбор в рамках популяции. Его действие заключалось в том, что нетипичные особи вытеснялись за пределы территории прожива­ния основной группы и, постепенно размножаясь, сохраняли специ­фичные для них свойства.

Идею имманентной обусловленности человеческого многообразия разделял И. Кант. Считая, что человечество изначально составляет еди­ный вид, он пытался объяснить причины (работы 1785, 1798 гг.) популя-ционных вариаций тем, что этот вид наделен разнообразием латентных сил, которые с необходимостью активизируются при столкновении по­пуляции с внешними императивами. Таким образом, речь шла о врож­денном, присущем человеку механизме защиты от угроз его существо­ванию.

Английский физиолог Дж. Причард (1813) придерживался более ра­дикальной точки зрения. Исходя из того, что человечество принадле­жит к единому виду, он считал, что расы представляют собой типы в нормальном ряду внутривидовых вариаций. Эти вариации он связывал с цивилизационным прогрессом, следствием которого был естествен­ный закон развития человечества в направлении светлокожей европей­ской расы. Такие люди, по его мнению, были более приспособлены к цивилизованному образу жизни. Механизмом формирования этого расового типа он считал отбор, основанный на половых предпочтени­ях. В своей трактовке формирования рас он отрицал не только значе­ние климатических и географических факторов, но и наследуемость случайным образом приобретенных физических характеристик.

Физиолог У.Уэллс (1818) также считал, что в контексте единства человеческого вида расы представляют собой естественные вариации. Их происхождение он связывал с необходимостью сопротивляться болезням, породившей определенные сцепления отдельных физических характеристик человека. Такие сочетания, по его мнению, передавались от поколения к поколению по наследству, если они — например, цвет кожи — коррелировали с сопротивляемостью болезням определенного типа. Большая часть подобных вариаций нейтрализовалась за счет гиб­ридизации. Однако при определенных условиях начинали работать селективные механизмы, сохраняющие и закрепляющие эти различия, что и рассматривалось как основа формирования отдельных рас.

Следует отметить, что во всех концепциях такого рода акцент поме­щался на имманентных свойствах человека, каким бы ни мыслилось их начальное происхождение. В то же время при трактовке формирования расовых различий в каждой из них присутствуют факторы внешнего окружения. Они не были здесь предметом специального изучения и воспринимались как источники стимулов для активизации процессов естественного, закономерного саморазвития человечески свойств. Ос­новными движущими силами порождения и воспроизведения расового многообразия считались общие для всего человечества внутривидовые врожденные характеристики.

Однако в объяснении расовых различий обнаруживается и другая тенденция, сохраняющая идею их обусловленности внешними фактора­ми. Так, Блуменбах, который придерживался доктрины, что современ­ные расы — результат вырождения восходящего к Адаму совершенного первоначального архетипа (образцы которого считались сохранившими­ся у кавказских народов), связывал этот процесс с действием климати­ческих условий, образа жизни, питания, заболеваний (работы 1770, 1779 гг.). Он также признавал возможность смешения рас между собой. Приобретенные таким образом физические характеристики, по его мнению, становились наследственными. Будучи моногенетистом, он считал расы биологическим выражением нормальных внутривидовых вариаций реагирования на внешние императивы и исключал возмож­ность промежуточных звеньев между человеком и другими видами.

Бюффон (в работах 1749, 1767, 1778 гг.) при объяснении биологиче­ских человеческих вариаций также считал их последствием закономер­ной деградации архетипа и в качестве механизма этого процесса рас-

сматривал действие внешних факторов. Непостоянство расовых харак­теристик он объяснял перемещением популяций в новые окружающие условия и временем пребывания в них. Например, в неблагоприятном окружении, считал он, кожа у людей темнела, но при длительном про­живании в лучших условиях они светлели, хотя и не достигли архети-пического образца. И эту зависимость от внешних факторов он распро­странял на многие физические характеристики человека. Гипотезу о видовом единстве человечества он доказывал ссылкой на прямо наблю­даемые случаи скрещивания представителей разных рас и появления в результате этого жизнеспособного потомства.

Кювье (1817) объяснял расовое разнообразие на основе своей тео­рии катастроф. Он полагал, что Земля переживала ряд геологических катаклизмов, во время которых часть живых существ погибала, а часть выживала и заново распространялась по земной территории, населяя ее в течение более спокойного периода между этими глобальными со­бытиями. Человеческие расы, по его мнению, образовались вследствие того, что отдельные группы людей были изолированы друг от друга во время последней катастрофы, которую он отождествлял с библейским Всемирным потопом. После этого географическая изоляция поддержи-вала расовое разнообразие.

Сторонники концепции, согласно которой оно обусловливалось внеш­ними факторами, в то же время основывались на допущении о видовом единстве человечества. Его свойствам, благодаря которым формировались межрасовые различия, не уделялось специального внимания, а способ­ность приспосабливаться к меняющейся жизненной среде принималось как данное. Таким образом, подобные рассуждения побуждались наме­рением объяснить расовое многообразие путем отыскания механизмов внешнего воздействия на общую человеческую природу.

Из сказанного следует, что эти позиции не были ни противоречащи­ми друг другу, ни несопоставимыми. Просто одно и то же наблюдаемое явление рассматривалось с разных точек зрения при общем исходном допущении о видовом единстве человечества и о действии селективных механизмов при формировании и поддержании расовых различий. При­чем концепция, предполагавшая взаимодействие имманентных и внеш­них факторов, была своего рода теоретической предпосылкой для теории естественного отбора Дарвина, увидевшей свет почти сорок лет спустя и помимо человека примененная им ко всему органическому миру.

В то же время следует подчеркнуть, что все эти теории не были эволюционными. Считалось, что, однажды появившись, — не важно, каким путем, — новые физические черты далее передавались от поко­ления к поколению через наследование. Но без ответа оставался во­прос, за счет чего одни адаптационные черты стали наследственными, а другие не закрепились в качестве расово- или видообразующих. В то же время в этих построениях содержались представления, значимые для формирования последующей динамической, эволюционной трак­товки расовых различий. Среди них такие, как половой отбор, пре-адаптация, влияние болезней, отклонения от нормального ранга видо­вых вариаций. Они черпались из аналогий с растениями и другими животными.

Так, Линней предположил, что при условии неизменности ботани­ческого рода внутри него новые виды могут появляться от межвидовых гибридов, казавшихся способными к воспроизведению потомства. Та­кой процесс формирования видов носит случайный характер, а потен­циальный ресурс для него составляют внутривидовые вариации. А Бюф-фон, предполагая, что виды, не сумевшие адаптироваться к новым внешним факторам, оказались обреченными на вымирание, предварил теорию естественного отбора. Правда, такое вымирание считалось ано­мальным природным явлением до тех пор, пока благодаря палеонтоло­гическим доказательствам Кювье оно не стало считаться в биологии допустимым.

Одним из ранних сторонников эволюционной трактовки «цепи бы­тия» стал английский физиолог, изучавший естественную историю, Э. Дарвин, дед Ч. Дарвина. Он исходил (1794— 1796) из представления о том, что все живые существа появились из одной первородной клетки (аналог «герма»), которую создатель наделил способностью к последую­щему развитию. Соответственно вся материя, в том числе живые орга­низмы, претерпевает прогрессивные трансформации, которые под влия­нием внутренних свойств самого герма и внешних условий завершались появлением новых форм. Наследование и порождение приобретенных характеристик он связывал с потребностями живых организмов в пище, безопасности и воспроизведении потомства: во взаимодействии с окру­жением у них развивались полезные органы, выполняющие функции, необходимые для поддержания жизнеспособности организма. В этом же ключе трактовались человеческие расы. Он также полагал, что живые формы развивались в определенной временной последовательности, а те, что оказывались нежизнеспособными, — вымирали. Например, для до­казательства того, что растения исторически предшествовали животным и что некоторые ранее существовавшие виды исчезли с лица Земли, он использовал палеонтологические данные.

Однако наибольшее влияние на развитие эволюционной интерпре­тации расового многообразия оказал Ж. Ламарк (1809). Он полагал, что организмы, чтобы выжить, обязательно должны меняться в ответ на динамику окружения. Эти процессы, считал он, происходят медленно по сравнению со временем жизни одного поколения. Поэтому в силу его ограниченности люди не могут наблюдать, как меняются формы организмов, расы, виды. Ламарк считал окружение их детерминантой, а их выживание и воспроизведение зависело, по его мнению, от спо­собности к адаптационным изменениям. Соответственно эволюция организмов заключается в развитии отдельных органов до степени, пропорциональной их полезности для поддержания существования организма в целом, а также в появлении новых в ответ на императивы выживания в меняющихся условиях. Эти полезные характеристики наследовались от поколения к поколению и таким образом сохранялись в качестве видообразующих. В отличие от сторонников деградациониз-ма Ламарк считал внутривидовые вариации не признаками вырожде­ния изначальной идеальной формы, но прогрессивной реакцией эле­ментарных составляющих организма на разнообразные воздействия окружения. Такое допущение открывало возможность межвидового

обмена приобретенными чертами и образования новых видов из пред­шествующих. В этом ключе объяснялось происхождение человека с его расовыми вариациями от менее развитых приматов, которые обрели речевые органы и язык в ответ на необходимость коммуникации. Со­ответственно вид Homo Sapiens объявлялся одним из самых поздних в цепи бытия, а сама она приобретала временное измерение и внутрен­нюю подвижность.

Однако механизмы, обусловливающие изменчивость и вариации в мире живого, в том числе у людей, оставались неизвестными вплоть до появления в 1859 г. книги Ч. Дарвина «Происхождение видов» (полное название: «Происхождение видов посредством естественного отбора, или Сохранение удачных рас в борьбе за жизнь»). Эта работа вошла в историю науки как первая теория органической эволюции с объясне­нием ее механизма. Наблюдая межвидовые сходства и различия и от­мечая, что общие черты сохраняются внутри видов несмотря на появ­ление новых характеристик, он теоретически объяснил эти факты постепенностью их изменения во времени. На основании сравнитель­ных данных он попытался проследить естественный путь возникнове­ния новых физических характеристик в рамках вида. Независимо от Т. Мальтуса он предположил, что для всех живых существ характерна борьба за выживание. В ее ходе благоприятные для сохранения целост­ности организма вариации имели тенденцию сохраняться, а бесполез­ные — угасать, поскольку их наличие мешало адаптации организма к среде существования. Носители полезных для выживания черт, появля­ющихся благодаря естественному отбору, могли порождать новые виды. Таким образом, начав с индивидуальной вариации, Дарвин продемон­стрировал ее функциональную значимость и для поддержания, и для изменения видов⁵¹. В то же время ни ему, ни его коллегам тогда так и не удалось объяснить возникновение самих вариаций. Ситуация сохра­нялась до конца XIX в., пока на более фундаментальном уровне не были сформулированы законы наследственности.

Если в «Происхождении видов» человек не рассматривался, то в «Происхождении человека» (1871) была детально представлена концеп­ция эволюции человеческого вида и механизм естественного отбора применительно к расовым различиям. Дарвин показал, каким образом появились разные расы, и объяснил, почему человеческое многообра­зие способствовало выживанию вида. Внутривидовые вариации, не имевшие значения для ранних биологов, исходивших из допущения о неизменности вида и архетипических формах, для Дарвина стали пред­метом пристального внимания в качестве необходимого «материала» для формирования новых видов.

Вплоть до начала XX в. естественный отбор считался основным механизмом, обусловливающим формирование рас в макровременных масштабах. Но тут же возник вопрос, можно ли с помощью этой тео­рии объяснить разнообразие индивидуальных различий и количество ныне существующих рас. В попытке дать ответ на него Дарвин предло-

⁵¹ Независимо от Дарвина и примерно в то же время свою теорию естественного отбора сформулировал А.Р. Уоллес.

жил концепцию полового отбора. Но и этого оказалось недостаточно. Представления о порождении вариаций и их судьбе в популяциях чело­веческого вида стали уточняться уже в XX в, когда начались исследова­ния в области генетики и были открыты механизмы хромосомной сортировки, генетической мутации, миграции и дрейфа генов.

Следует также сказать несколько слов о попытках классифицировать человеческий вид по расовому основанию. Наиболее ранние попытки такого рода предпринимались по аналогии с ботаническими построени­ями. Однако первым, кто предложил схему организации многообразных проявлений вида Homo Sapiens, был шведский классификатор К. Линней. На основе нескольких простых, наблюдаемых различительных призна­ков — темперамент, обычаи, цвет кожи — он выделил четыре внутриви­довые группы: европейскую, азиатскую, африканскую, американскую. Название «раса» применительно к такого рода группировкам предложил Ж. де Бюффон (1479). Его классификация включала шесть человеческих рас, различающихся по признакам роста, телосложения, цвета кожи, черт характера.

Немецкий анатом Й.Ф. Блуменбах, строивший свою классификацию на основании формы черепа, выделил в качестве критериальной так называемую кавказскую. В соотнесении с ней он расположил свою краниологическую коллекцию и представил это как способ упорядоче­ния внутривидовых различий. Такого рода попытки в XIX в. привели к широкому распространению антропометрических исследований.

Реакцией на общую и неточную категоризацию форм черепа, пред­ложенную Блуменбахом, стало обращение к количественным их оцен­кам. Исследователи обратились к существовавшей у художников техни­ке измерения соотношений лицевых углов и конфигурации черепа. А.А. Ретциус на этой основе разработал цефалический индекс — процен­тное соотношение длины и ширины черепа. Ранние антропологи — сто­ронники этой позиции считали его лучшим инструментом для описания и классификации человеческих популяций. Множество такого рода из­мерений живых людей и скелетов, накопление соответствующих данных породили необходимость в стандартизации как измерительных проце­дур, так и выстраиваемых в результате их применения классификаций. Подобные усилия не привели к успеху, но вызвали необходимость обра­титься к другим морфологическим характеристикам. Границы антропо­метрических исследований расширились, включив в себя количествен­ные измерения таких признаков, как цвет кожи, волос и глаз, рост, телосложение. Такого рода исследования проводились во второй полови­не XIX в. во Франции, Германии, Италии, Англии. Антропометрия при­менялась при изучении останков древнего человека, при типологии со­матических различий между людьми, при классификации вариаций человеческих популяций. Совершенствовалась как техники измерений, так и классификационные модели. Однако описательный характер тако­го рода исследований и отсутствие фундаментальных обобщений их результатов открывали путь для необоснованных расистских спекуляций, облеченных в наукообразную форму.

Таким образом, несмотря на всевозрастающие количество данных о человеческом разнообразии и результатов антропометрии проблемы

оснований классификации рас, определения их количества и качествен­ных особенностей оставались нерешенными. Каждый, кто занимался этой темой, предлагал свои критерии определения расы, и разнородность, теоретическая необоснованность таких критериев, делали их несводи­мыми в общую концептуальную модель. Соответственно понятие вида подчеркивало единство человечества, но результаты изучения расового многообразия не обеспечивали обоснованных доказательств такого един­ства. Для этого нужен был более фундаментальный уровень исследова­ний, к которому антропология XIX— начала XX в. была не готова.

  От «расизма» к доказательства видового единства человечества

Продвижение в изучении человеческого многообразия и окончатель­ное решение вопроса о природе расовых различий было достигнуто при переходе с «макро»- на «микро»-уровень их изучения.

К «макро»-уровню можно отнести сравнительные исследования по­пуляций в целом, в том числе в историческом масштабе, а также внутри-популяционных различий между индивидами. Одним из показательных примеров, относящихся уже к XX в., но еще к классическому периоду, является работа по изучению изменений телосложения у потомков иммигрантов, осуществленная американским антропологом Ф. Боасом. В ее ходе особое внимание уделялось выявлению степени пластичности человеческих популяций с общим генетическим пулом и модификациям фенотипа под влиянием изменений средового и культурного характера. В начале 1940-хгг. в рамках биологии эволюционная теория Дарвина и генетика Менделя перестали рассматриваться как различные интерпре­тации изменчивости организмов во времени, но стали трактоваться как компоненты новой синтетической теории органической эволюции.

К 1950 г. расовая антропология была полностью сложившимся направ­лением в рамках биологических и социальных наук, о чем свидетельство­вало появление двух обобщающих монографий на расовую тему. Одна из них— работа иммунолога У. Бойда «Генетика и расы человека». Ав­тор подверг обоснованной критике многие сомнительные и недостовер­ные спекуляции о происхождении, разнообразии и классификации рас. Он отвергал полигенетическую идеологию традиционной физической антропологии и выражал недоверие к методологии антропометрии.

Вторая работа К.С. Куна, СМ. Гарна и Дж. Бердселла «Расы» пред­ставляла собой первый опыт антропологической трактовки экологиче­ской адаптации человека. В этих и последующих научных исследовани­ях человеческих рас все более заметным становится антропологический принцип, согласно которому их следует определять как феномен есте­ственной истории, а не замкнутые самодостаточные этнические попу­ляции, границы между которыми определяются высокой корреляцией биологических и культурных (включая язык) признаков.

В 1950-х гг. попытка в рамках ЮНЕСКО сформулировать научное определение расы в ответ на расистские идеологии, распространенные в период Второй мировой войны, породили широкие дискуссии. Они привели к полному пересмотру концепции расы и ее места в научной

антропологии. Одни исследователи пытались переосмыслить ранее при­нятые определения и модели, привести их в соответствие с новыми эмпирическими данными и теоретическими взглядами. Но другие — и их точка зрения возобладала — пришли к заключению, что этому по­нятию нет места в современной биологии и антропологии, поскольку на уровне фундаментальных исследований не было обнаружено дока­зательств, подтверждающих правомерность выделения расы в качестве самостоятельной популяционной единицы применительно к человеку.

В антропологии расовая концепция как основание для таксономии человеческого многообразия была полностью дискредитирована в 1960-х гг. Отказ от нее был ознаменован появлением ряда статей в журнале «Current Anthropology» и выходом в свет ряда обобщающих монографий. Подводя итоги критическим возражениям против ее использования в антрополо­гии, К. Кеннеди выделяет ряд проблем, возникающих, но принципиально неразрешимых в рамках этой концепции.

Прежде всего невозможно выделить единую генетическую базу для большинства критериев расового отбора. Они продолжают быть спор­ными, а соответствующие им количественные индексы остаются не­обоснованными. Более того, так называемые расы выделялись в соот­ветствии с ограниченным количеством критериев (цвет кожи, качество волос, телосложение), относительно которых не доказаны ни их отно­шение к расовой идентификации, ни адекватность их группировок.

Из этого следует, что невозможно определить, каким образом от­дельная расовая характеристика появляется, меняется, адаптируется в контексте определенного окружения. Так, появление сходных феноти-пических черт в разных, не имеющих связей между собой, популяциях могло быть результатом параллелизма, а не филогенетического родства, как считали многие сторонники расовых теорий.

Далее, ранние исследования человеческих рас были основаны на использовании концепции вида. Вид представляет собой закрытую ге­нетическую систему, но внутривидовые популяции генетически откры­ты, о чем свидетельствуют выявленные в исследованиях миграция ге­нов и ее механизмы. Соответственно если человечество имеет предков одного вида, то так называемые расовые различия должны быть обус­ловлены процессами культурной коммуникации, мутации, миграции, дрейфа генов, а также естественного отбора, а не изолированного по­явления и сохранения характеристик, считающихся расово специфич­ными. Кроме того, скорость эволюционных изменений неодинакова не только в различных, но в одних и тех же популяциях, поскольку фено-типические вариации благодаря действию генных механизмов распре­деляются по интенсивности и частоте появления. Анализ их распреде­ления свидетельствует о том, что между соседствующими популяциями нет четких границ. При обнаружении связей между так называемыми расовыми характеристиками следует, однако, принимать во внимание, что они, как и другие, распределены в популяции с разной частотно­стью и в ходе микроэволюции могут сформировать новые паттерны. Все эти соображения, основанные на эмпирических данных, указыва­ют на то, что на биологическом уровне не существует раз и навсегда установленных границ.

Наконец, все попытки построить естественные классификации чело­веческого многообразия на основании представления о расах натолкну­лись на трудности, — оказавшиеся непреодолимыми, — возникшие при идентификации линий родства между ныне существующими и доисто­рическими популяциями. Более того, останки первобытных людей ука­зывают на то, что степень физических вариаций у них была не меньше, чем у современных. А человечество в свете нынешних знаний о нем всегда существовало в форме множества различных типов популяций, которые способны к гибридизации друг с другом в случаях, когда обстоятельства и географическая близость допускают это. Иными словами, сегодня су­ществуют все основания утверждать, что человеческие популяции в силу их филогенетической истории не поддаются расовой классификации⁵². «Поведение, которое долгое время не принималось во внимание в науч­ных исследованиях рас, теперь определяется как один из причинных уровней человеческого биологического разнообразия, хотя ему отводит­ся совсем иная роль, чем в донаучных теориях. Подобно тому как попу-ляционная генетика заставила физических антропологов признать откры­тую природу внутривидовых генетических систем, так и работа биологов человека побудила их связать биологическое определение человека со спе­цифичной адаптацией к своим социальным и биологическим нуждам — к его культуре»⁵³.

  Резюме

В отношении расизма и теории рас можно высказать следующие обобщения.

/. Происхождение рас.

1. Понятие расы было принято в антропологии давно и вначале не имело специального значения. Его относили к человечеству в целом, к жителям определенного географического региона или отдельной стра­ны. Иными словами, его содержание не было теоретически обоснова­но. Эта неопределенность сохранялась и тогда, когда понятие стало использоваться в более узком значении. При этом вместо строгой кон­цептуализации оно приобрело априорно оценочный смысл, поскольку постепенно стало связываться с последовательностью возникновения культурных кругов. Так сложилось представление о низших и высших расах.

2. Происхождение расовых различий не обсуждалось. Расовое нера­венство принималось без доказательств в качестве исходного допуще­ния: одни группы людей априори считались интеллектуально выше всех остальных. Поскольку первоначально научные методы проверки этой

 

52 См. Hiernaux J. The concept of race and taxonomy of mankind // In: F.M. Ashley, ed. The Concept of Race. N. Y., 1964; Johnston F.E. Racial taxonomies from an evolutionary perspective // American Anthropologist, №66, 1964. Kennedy K.A.R. The phylogenetic tree: an analysis of its development in studies of human evolution // Papers of the Kroeber Anthropological Society. № 23. 1960.

53 Kennedy K.A.R. Race and culture // In: Naroll R., Naroll F., eds. Main Currents in Cultural Anthropology. P. 151.

гипотезы отсутствовали, ее подтверждали ссылками на произвольно выбранные так называемые исторические свидетельства, обычно не­достоверные. Сторонники расизма выдавали такие представления за достоверные, а общественность со свойственными ей этническими стереотипами легко принимала их.

3. Так продолжалось до тех пор, пока не появились возможности проверить гипотезу о врожденных расовых различиях биологическими методами и с помощью интеллектуальных тестов, не содержащих евро­поцентрических обертонов. Актуальность такого рода исследований была обусловлена не столько внутринаучными, сколько социальными факторами. Вторая мировая война, сопровождавшаяся нацистской иде­ологией, побудила ученых более активно доказывать гипотезу о видо­вом единстве человечества, на которой базировался эволюционизм.

4. Проверка этой гипотезы разными методами, включая появивши­еся к этому времени генетические, привела к ряду однозначных резуль­татов, указывающих на то, что:

 

• все расы относятся к одному и тому же биологическому виду Homo Sapiens, и нет никаких оснований для суждения о том, что обнару­женные в разных местах останки доисторического человека отли­чаются от него существенным образом;

• по интеллектуальным способностям представители существующих современных рас не имеют статистически значимых различий. Как уже говорилось ранее, внутрирасовые вариации распределения спо­собностей внутри популяции оказываются выше, чем межрасовые. Подобные исследования подтвердили гипотезу о психическом един­стве человечества;

• межрасовые различия в образе жизни людей обусловлены внешни­ми причинами — условиями существования — и не имеют отноше­ния к происхождению человеческого вида.

В результате подобных исследований вопрос о фундаментальности расовых различий в пределах вида Homo Sapiens был закрыт, а видовое, в том числе психическое единство представителей различных рас счи­тается доказанным.

П. Единицы, из которых выстраиваются обобщения.

1. В ранние периоды распространения расизма псевдодоказательства расового неравенства строились следующим образом:

• сравнивались уровни технологического развития разных народов, и отсталость в этом отношении приписывалась принадлежности к низшим расам;

• тесты, предназначенные для проверки способностей, в том числе интеллектуальных, и построенные на материалах европейской куль­туры, предъявлялись носителям иных культур, имевшим неевропей­ский габитус. Более низкие результаты тестирования у них припи­сывались расовым причинам, а не различиям в содержании культур­ных ядер, социализации, стандартных форм связи с окружением;

• этические, эстетические инокультурные нормы и ценности квали­фицировались в соответствии с европейскими стандартами, и рас­хождения трактовались как непреодолимая отсталость, вызванная расовыми причинами.

2. Позже, когда проблема расовых различий приобрела предельную социальную остроту, публичной критике подверглись не только одиоз­ность расистских утверждений, но и неадекватность способов их обо­снования.

3. Широкомасштабные сравнительно-культурные исследования при­обрели более высокую степень обоснованности и надежности. Едини­цы анализа и наблюдения в отношении неевропейских культур стали выделяться применительно к ним, а не к европейским стандартам. При выделении их признаков в качестве оснований начали использовать более глубинные культурные характеристики, чем очевидные проявле­ния поведения, например функциональные, адаптационные, структур­ные. Культурные черты, темы, другие устойчивые образования рекон­струировались из этих фундаментальных признаков, относящихся к существованию местных жителей в характерном и значимом именно для них социокультурном пространстве.

Процедуры деконструкции — реконструкции тех социокультурных явлений, которые с точки зрения европейской культуры казались при­митивными, наивными, неразумным, и помогли доказать ошибочность такого рода выводов. Оказалось, что и целостные культурные образова­ния — обычаи, ритуалы, символы, технологии — и их составляющие — действия, знаки — в контексте изучаемой культуры имеют значимость для ее носителей, составляют сложные целостности, которые осваива­ются в ходе социализации, а затем используются в социально типич­ных ситуациях. И в отношении способности к успешной адаптации в своих жизненных условиях представители разных рас не отличаются друг от друга.

III. Интерпретация расового разнообразия.

1. В рамках расистской идеологии европоцентристские идеи были доведены до экстремальной точки: предполагалось не просто культур­ное превосходство белой расы над другими, но утверждалось право одной из ее составляющей — арийской — на мировое господство. В кон­тексте таких идеологий выстраивалась расовая иерархия, в пределах которой каждая из более низких ступеней считается менее способной к самоопределению по сравнению с предыдущей.

2. Самой высшей в иерархии расе приписывалась роль цивилизую­щей силы по отношению к другим. В то же время идеология не допус­кала выравнивания уровней социокультурного развития представите­лей разных рас, поскольку, как уже отмечалось, их неравенство считалось врожденным и потому непреодолимым.

3. Таким образом, многообразие культур признавалось в качестве фундаментальной характеристики существования человечества. Одна­ко различия трактовались с точки зрения изначального расового нера­венства, то есть и культуры оценивались с точки зрения их дистантно-сти по отношению к культуре высшей расы.

4. Необходимость полностью дезавуировать расистскую идеологию породила множество сравнительно-культурных исследований, направ­ленных на доказательство гипотезы, что при любых процессах глобали­зации локальное культурное своеобразие сохраняется вне зависимости от расовых различий.

IV. Динамические аспекты расизма.

1. Представление сторонников расизма об исходном и непреодоли­мом расовом неравенстве предопределяет их концепцию глобальной социокультурной динамики. Утверждение о существовании высшей расы сопровождалось наделением ее правом оказывать цивилизующее влияние на другие. Таким образом, она становилась движущей силой исторического процесса. В качестве механизмов динамики принимались диффузионные процессы, которые до 1960-х гг. не отделялись от ак­культурации, миграции, наследования. Здесь признавалась возможность добровольного заимствования, и считалось, что представители низших рас осваивали культурные достижения высших. Однако приоритет отдавался принудительной аккультурации в том числе в процессе заво­еваний, и войны принимались в качестве одной из основных движу­щих сил прогресса человечества.

2. В то же время форма макровременной социокультурной динамики в этих рамках отличалась от эволюционной. Эволюционисты с их кон­цепцией моногенеза человечества полагали, что все сообщества так или иначе проходят через одинаковые стадии изменений и в ходе этого про­цесса выравниваются в уровне развития. Появляющиеся инновации под действием механизма отбора либо приобретают глобальное распростра­нение, либо сохраняются на локальном уровне, либо от них отказывают­ся. Однако общий вектор эволюции распространяется на все культуры.

Расистская модель глобальной культурной динамики иная. Возмож­ность самостоятельного порождения инноваций признается только за представителями высшей расы. Считается, что в рамках всех осталь­ных собственные изменения могут носить только деградационный характер. Все позитивные трансформации приписывались заимствова­нию из культуры высшей расы.

3. Таким образом, общая форма глобальной динамики предполагает, что уровень культуры низших рас повышается за счет заимствования из развитых обществ. В то же время считается, что отсталые народы по природе своей неспособны к прогрессивным преобразованиям и обре­чены на подчинение более сильным. Соответственно в ходе историче­ского процесса постоянно сохраняется социокультурное неравенство, обусловленное расовыми причинами.

4. В противовес этой идеологии были сформулированы и в рамках сравнительно-культурных исследований подтверждены иные гипотезы:

 

• множественность локусов социокультурных инноваций: открытия и изобретения не являются прерогативой «избранных» народов или лиц; они возникают в рамках разных обществ, и здесь основную роль играют проблемные ситуации, побуждающие людей искать и находить способы их решения и делиться ими с другими, а не при­надлежность к определенной расе;

• универсальность эволюционного потенциала: возможность развития присуща всем народам, и оно осуществляется, когда для этого есть бла­гоприятные условия; данные исследований свидетельствуют о том, что модернизация происходит даже в тех странах, которые на обыденном уровне принято было считать отсталыми, и ее успешность не зависит от расовых характеристик членов трансформирующихся обществ;

мультикультурализм: в современном мировом социокультурном контексте, характеризующемся процессами глобализации, совершен­но очевидна тенденция к сохранению самобытности отдельных культур. Более того, она проявляется не в архаизации, не в возвраще­нии к образцам прошлого, но в их преобразовании соответственно современным императивам, в заимствовании инокультурных образ­цов с их адаптацией к собственным нуждам, в локальных оригиналь­ных изобретениях. Все эти характеристики сегодня квалифициру­ются как признаки самоценности любой отдельной культуры. Таким образом, расистской концепции социокультурной макроди­намики с ее предельной идеологизированностью были противопостав­лены результаты научно обоснованных социокультурных исследований. Что касается порождения социокультурных инноваций, то выяснилось, что связать их происхождение с каким-либо одним народом невозмож­но: в разные времена они появляются в тех- точках земного шара, где для этого складываются благоприятные условия, и не связаны с расо­выми характеристиками изобретателей. Кроме того, разделение поня­тия эволюции на общую и специфичную позволило проследить процес­сы развития в рамках локальных культур. И их позитивная динамика также не коррелировала с расовой принадлежностью.

Итак, концепция расизма оказалась в антропологии тупиковой ветв-тю научного поиска объяснения культурного многообразия и истори­ческого движения человечества. Однако ее чрезмерная идеологическая нагруженность и антигуманная сущность побудили целый ряд антропо­логов к поиску обоснованной контраргументации. Интенсивные ис­следования позволили подтвердить эволюционную гипотезу о единстве человеческого вида на уровне как физической, так и культурной антро­пологии, более того, повышенное внимание к механизмам сохранения культурной самобытности в контексте глобализации способствовало формированию новой исследовательской области, связанной с концеп­цией мультикультурализма. В ее рамках не только подробно изучаются процессы локального и регионального развития, но и открывается воз­можность проследить другие формы социокультурной динамики.

Из антропологии ушло представление о фундаментальности расовых различий в пределах человеческого вида. Их стали рассматривать как одно из оснований групповой (этнической) идентификации наряду с полом, возрастом и местом проживания и другими критериями построения социокультурных категорий, по которым люди различают друг друга. Тема расизма утратила самостоятельное познавательное значение и в качестве частного случая была интегрирована в область изучения меж­культурных (межэтнических) взаимодействий и коммуникаций.

  Литература