Среди геополитических аспектов гражданской войны в Испании 1936-1939 гг. закономерно выделяется средиземноморский.

Как известно, Средиземноморье вобрало в себя сложнейший комплекс межцивилизационной, экономической, политической, международной, военно-морской и этнической историй, соединив «воедино пространство и движение»[809]. В разные периоды своего развития история отводила ему весьма насыщенные, неоднозначные роли, но почти никогда – второстепенные. Господство в этом регионе создавало предпосылки к доминированию и на юге Европы, и на Балканах, и на севере Африки, и отчасти – на Ближнем Востоке. 

Изменившийся в конце Х1Х - первой четверти ХХ века характер инфраструктуры, в т.ч. и транспортных коммуникаций, безусловно, снизил роль морских перевозок, но не перечеркнул вообще. А революция в топливной индустрии и военно-техническом деле даже усилила стратегическую значимость морского пространства, что было продемонстрировано ходом первой мировой войны: возрастание роли морских путей в условиях всеобщего военного конфликта. Не случайно, в годы второй мировой войны итальянская армия будет так рваться к Александрии (Суэцу), а основные сухопутные сражения британской армии (Северная Африка) будут направлены на защиту морских коммуникаций.

В 30-е гг. ХХ в. географическое значение расстояния еще во многом соответствовало его политическому или экономическому значению. Отсюда - и политика европейских стран в Средиземноморье, невзирая на все технические достижения того времени.

Добавим, что по числу ясных дней (что неоспоримо важно при артиллерийской стрельбе, воздушных атаках, разведке и прочих военных операциях) Средиземноморье принадлежит к числу наиболее благоприятных регионов в мире (без солнца в году в среднем 55 дней [810]).

Понимание международных аспектов гражданской войны в Испании 1936-1939 гг. не будет полным без рассмотрения роли, места и значения в их комплексе аспекта средиземноморского.

5.1. Средиземноморский регион во внешнеполитических  планы европейских государств (середина 30-х годов)

Межвоенное двадцатилетие (1919-1939 гг.) было достаточно сложным для средиземноморского региона. Ситуация в нем в большей мере зависела от политики Великобритании, Франции, Италии, балканских стран и отношений между ними. К середине 30-х гг. ХХ в. 8 из 16 средиземноморских государств (не беря во внимание Танжер с его особым статусом) были независимыми, 5 – колониями, 3 – подмандатными территориями. Соответственно, из зависимых стран 4 принадлежали Франции, 2 – Англии, по одной – Испании и Италии. 

У руководителей Великобритании военно-политическая мощь страны традиционно ассоциировалась с морским могуществом. Морское мышление дополнялось имперским. В силу преобладания (до сер. 30- гг. ХХ в.) в британской геополитике имперских интересов, собственно европейские аспекты вызывали повышенный интерес ее творцов разве что в преимущественно кризисные моменты. Своеобразное исключение составлял средиземноморский регион. Британские позиции в бассейне Красного моря, а также Средиземного в большей степени определялись, по  выражению А. Идена, «таким невесомым и нематериальным фактором, как престиж»[811].

Дипломатическое влияние, имперская стратегия, национальная безопасность – таковы в действительности мотивы, которыми руководствовалась британская политика в Средиземноморье. В межвоенный период структура британских интересов в данном регионе претерпела определенную эволюцию, несколько изменились и сами позиции Британии в Средиземном море.

После прорытия Суэцкого канала для Англии резко возросла транзитно-торговая и военно-стратегическая роль Средиземноморья и Северной Африки в целом, но происходило это на фоне резко обострившейся конкуренции. Суэц играл важную роль как барьер и времясберегающий фактор. По данным Е. Монро, исключение Средиземного моря из транспортных магистралей Британии могло увеличить протяженность ее путей до Персидского залива на 80%, до Индии – на 77%, до Сингапура – на 44 %, до Гонконга- на 37%, до Сиднея - только на 10[812]. Суэцкий канал служил основным путем в транспортировке Британией товаров и сырья из Индии (70% всего экспорта из этой колонии), через него шло 25% импорта и до 50% экспорта Австралии. Индия, занимая центральное место в Британской империи, являлась самым большим рынком сбыта товаров метрополии: их продавалось там более чем в два раза больше, чем французских и в 1,5 раза больше, чем американских. При всей важности торговли в Средиземноморском бассейне все страны этого региона не продавали Британии столько, сколько она вывозила из Индии. Свою торговлю на Балканах и в странах Леванта Англия стала расширять только с 1937 г[813].

Определенное значение содержал ближневосточный аспект. Его значимость для Великобритании возросла в межвоенный период после краха Османской империи и получения подмандатных территорий.

Муссолини считал, что для Великобритании Средиземноморье - «только один из многих путей, кратчайший»[814]. Англичане возражали: «Средиземное море – не кратчайший путь, а главная магистральная дорога, представляющая жизненный интерес в полном смысле этого слова для Британского Содружества наций»[815]. С точки зрения экономических интересов Британии правилен первый вывод, для ее имперской безопасности, политического влияния, позиций в мировой торговле – второй. Присутствие метрополии по всей империи уже не было равномерным, по мере усложнения международной ситуации средиземноморский регион требовал к себе повышенного внимания. Все это предопределяло активную роль в нем Великобритании.   

Для Англии Средиземное море имело и стратегическую цену, возраставшую в военное время, но и в мирное позволявшую влиять на европейскую политику. До определенного времени благодаря дипломатии и военно-морскому преобладанию ей это удавалось. Тесно связанный со стратегическим, европейский мотив  начнет брать верх в британских интересах в Средиземноморье с середины 30-х гг  по мере усложнения международной ситуации, в первую очередь, в Европе. Позиции Великобритании здесь оставались значительными, но далеко не абсолютными. Перевооружение и экспансионистские намерения Италии, арабское восстание в Палестине, национально-освободительное движение в подмандатных территориях на Ближнем и Среднем Востоке, активная антибританская пропаганда в этих регионах равно как в Египте, на севере Африки, Аравии, Иране, Албании[816] – все это делало  присутствие Англии в Средиземноморье все более уязвимыми.

Великобритании удалось закрепиться на стратегических узлах Средиземноморья - Гибралтаре, Балеарских островах, Мальте, Кипре, Суэце. Со времен захвата Гибралтара англичанами (1713) стало очевидно, что господствует нам коммуникациями Западного Средиземноморья тот, кто владеет Гибралтаром. Кроме того, безопасность Гибралтара зависела от расположения к Великобритании испанского руководства. Фактически через весь пролив проходил широкий глубоководный фарватер, недоступный для постановки маневренных мин или заграждений, чем, как известно, пользовались в I мировую войну немецкие подводные лодки для проникновения в Средиземное море[817].

Мальта, расположенная всего в 70 милях от сицилийского побережья Италии, и видимая с г. Этны в ясный день, была достаточно укреплена и вооружена британскими военными кораблями и самолетами. Италии не могло нравиться иностранное военное присутствие на столь близком от ее берегов расстоянии, этакая «колючка в ее теле»[818]. В рассматриваемый период Мальту в определенном плане превзошла французская база в Бизерте (Тунис) и итальянские на Сицилии, юге Аппенин и на островах Пантеллерия и Лампедуза; Кипр и Александрия входили в зону досягаемости итальянских орудий на Додеканесских островах с главной засекреченной базой на о. Лерос (первоклассной, по определению Идена), и итальянской базой Тобрук (Ливия)[819], то есть, британские базы в Средиземноморье не потеряли способности к атакам, но были открыты для них. Можно говорить о неустойчивом равновесии сил в Средиземном море к середине 30-х гг.

Слабости или сильные стороны британских позиций в Средиземноморском бассейне преувеличивались или, наоборот, приуменьшались различными британскими политическими и военными кругами. Дискуссии между кабинетом и Адмиралтейством по проблемам военно-морского перевооружения, равно как и Средиземноморья,  велись весь предвоенный период. Военные круги и Адмиралтейство намеревались усилить британские позиции в регионе путем перевооружения и укрепления флота. Политики, в своем подавляющем большинстве, – дипломатическим путем. В июне 1936 г. адмирал Фишер даже открыто настаивал на скорейшей расправе с Италией в Средиземном море[820].

 Наиболее серьезными противниками Британии в Средиземном море являлись Италия и Турция. Хотя еще в 1926 г. британское министерство иностранных дел признавало маловероятной войну с Италией, оно признавало, что эта страна «уже является тревожным, беспокоящим элементом в международных отношениях»[821]. В ноябре 1933 г., несмотря на все более тревожные тенденции в европейской политике, британский Кабинет характеризовал Италию  вместе с Францией и США как дружественные державы, против которых не требовались солидные оборонные приготовления[822]. Только абиссинский кризис 1935 - 1936 гг. заставит британское руководство пересмотреть эти установки.

Кроме того, в январе 1936 г. Лондонскую конференцию по морским вооружениям оставила Япония, создав реальную угрозу позициям Британии на Дальнем Востоке и существенно ограничив сферу ее морской активности, в том числе, и в Средиземном море.

Косвенным показателем более пристального внимания, как политиков, так и общественного мнения Британии к проблемам Средиземноморья в 1936-1939 гг. стало увеличение количества и объема публикаций политического, научного и популярного плана, посвященных позициям страны в Средиземном море[823].

В целом, Англия сочла более целесообразным решать проблемы в Средиземном море методом примирения, а не сопротивления. Это касалось и Италии, и Турции, и  даже Палестины.  В межвоенное время сократился инструментарий британского влияния на европейскую политику. И, возможно, уступка открытым вызовам была одним следствий этого. 

Интересы и позиции в регионе Франции, крупнейшего средиземноморского государства, совпадали с английскими по главному вопросу – поддержанию в нем мира и стабильности. Франция находилась здесь в геополитическом плане в более выгодном положении: по периметру Средиземноморья значительная часть северо-запада Африки и Ближнего Востока была или ее колониями или принадлежали ей в качестве подмандатных территорий, намного ближе расположенных к метрополии, чем британские. Но Франция окажется несколько менее привязана к Средиземноморью. И хотя оно не утратило значения региона ее непосредственных интересов, (нефть, фосфаты и железная руда из Французской Северной Африки, удачное стратегическое расположение  военных баз и пр.), Франция сфокусировала в межвоенный период основные внешнеполитические интересы на континенте, стремясь сохранить там статус-кво. Особенности этнопсихологии и политической истории Франции будут побуждать ее руководителей при рассмотрении международных коллизий предвоенного периода отдавать приоритет континентальной, а не морской составляющей национальной обороны. Это, в частности, будет означать постоянную готовность к обороне против тяготевшей к реваншу Германии. Средиземноморские проблемы воспринимались официальным Парижем в этом контексте.  

Средиземноморское побережье делало Францию более уязвимой, в западной части моря ее интересы пересекались с итальянскими, сближаясь с британскими. Французский флот был сконцентрирован на рейде вокруг Тулона и у французских баз в Северной Африке. Около четверти французской армии находилось на североафриканском побережье[824]. До поры до времени серьезной угрозы с юго-востока Франция не видела. Тем более, одним из последствий некоторого осложнения к 1935 г. отношений Италии с Германией (австрийский вопрос) стало соглашение Лаваля –Муссолини (январь 1935). В это же время, как известно, генеральные штабы обеих стран достигли договоренности о совместных действиях на случай продвижения Гитлера в Австрию или Рейнскую зону[825]. 15 августа 1935 г. Лаваль, беседуя с итальянским послом в Париже Черрути, выдал карт-бланш: «Передайте Муссолини, что я намерен действовать в отношении Италии таким образом, чтобы она смогла распространить свое господство на необходимые для нее территории, но не следует говорить о войне и не следует подвергать опасности существование Лиги Наций»[826]. 

Франция, парализованная в 1935 - начале 1936 г. политическим кризисом, а после выборов весны 1936 г. – волной забастовок, теряла нить своей прежней политики в Европе, в том числе в Средиземноморье. Одним из первых внешнеполитических актов правительства Л. Блюма стало опубликование решения о полной солидарности французской политики в итальянском вопросе с Англией, что было с удовлетворением встречено в Лондоне и вызвало раздражение в Риме. Советские дипломаты в течение 1936 г. докладывали в Москву, что Муссолини мог снимать, по крайней мере, на время, Францию со счетов как самостоятельный фактор, с которым необходимо считаться[827].   

Наиболее выгодно в геостратегическом плане в Средиземном море была расположена Италия. Ее береговая линия, включая Сардинию и Сицилию, составляет более 4000 миль (более 7, 4 тыс. км.)[828]. Но, претендуя на роль «хозяйки» Средиземного моря, фашистская Италия не могла чувствовать себя комфортно, если вход и выход в этот «дом» принадлежали другому. Еще за три года до прихода к власти Муссолини провозгласил: «Первое, что нужно сделать – изгнать иностранцев, начиная с англичан, со Средиземноморья»[829]. Франции он никогда не смог простить ее сопротивления притязаниям Италии на равенство военно-морских сил, о чем Муссолини высказывался на Лондонской конференции 1930 г. В том же 1930 г. Муссолини провозгласил новую морскую программу с установкой, что Италия не может «оставаться узником в Итальянском (Средиземном) море» [830].

Включаясь в борьбу за преобладание на средиземноморской арене, Италия фактически погружалась в водоворот общеевропейской борьбы и менее всего могла рассчитывать на расположение европейских государств, за исключением Германии.

Итальянский военный флот демонстрировал свою новую мощь в центральном Средиземноморье. Британская средиземноморская флотилия сосредоточилась между Александрией, Мальтой и Гибралтаром. По концентрации в акватории Средиземного моря военных кораблей большой разрушительной мощи предвоенный период значительно превысил предыдущие времена. По данным на 1936 г., соотношение военно-морских сил в Средиземном море выглядело следующим образом:

Таблица 2.

Военно-морские силы в Средиземном море (1936)[831]

Более скоростные и более современные, чем британские, итальянские эсминцы, патрулировавшие вдоль побережья Мальты, у Гибралтара и Александрии, составили первый реальный вызов британскому морскому превосходству в Средиземном море со времен наполеоновских войн. «Мы можем с гордостью констатировать, что сегодня над Средиземным морем нет ни одного пункта, способного ускользнуть от нашего контроля», - заявлял в апреле 1936 г. заместитель министра авиации Италии генерал Валле[833], притом том, что серьезная уязвимость Италии заключалась в факте отсутствия серьезных запасов топливных ресурсов. В случае войны с Британией, итальянский топливный импорт с Востока мог автоматически перекрыться. Поэтому стремление не допустить британской военной интервенции в Средиземноморье будет одной из доминант итальянской внешней политики в 1937- 1939 гг. Промежуточный успех убеждал Муссолини, что он может грозить Британии почти безнаказанно, и это было главным основанием, гарантировавшим сохранение мира в Средиземном море. Для него Британия при всей ее мощи «была увядающим государством, империей, которая гибла»[834].

Гитлер не рассматривал Средиземное море как сферу прямых германских интересов, он мог только выиграть от большего итальянского, французского и британского внимания к этому региону и концентрации там их присутствия.

Национальным интересам ведущих европейских стран в Средиземноморье суждено было сложно переплестись, а потом и столкнуться.

Начало предвоенному средиземноморскому кризису положила итальянская агрессия в Абиссинии (1935). Она открыла политику внешней экспансии Италии и побудила к ответным действиям. Заявление Муссолини в послании к итальянской нации (октябрь 1935 г.), о том, что итальянское правительство сделает все возможное, чтобы этот конфликт колониального характера не приобрел масштабов общеевропейского, осталось на уровне пожеланий[835]. Испытанию подверглись позиции ведущих держав в регионе. Средиземноморский кризис протекал в контексте общеевропейского, в основу которого, в свою очередь, легли отказ Германии от соблюдения условий Версальского договора по части ограничения вооружений и введение ею в марте 1935 г. всеобщей воинской повинности.     

С лета 1935 г. Великобритания вынуждена была уделить больше внимания театрам Средиземного и Красного морей. Интенсивная и демонстративная переброска итальянских войск в Эфиопию нарушала баланс, особенно в Восточном Средиземноморье. По мнению многих британских политиков и военных, осенью 1935 г. возникла реальная угроза войны в Средиземном море[836]. Но когда встал вопрос о закрытии для Италии Суэцкого канала, аргумент лорда Хейлисхэма, что это может спровоцировать конфликт, даже войну с Италией, противоречащую концепции коллективной безопасности, был в целом одобрен британским руководством[837].

Итальянский вызов нарушил фундаментальные основы британского владычества, но Британия могла продемонстрировать превосходство в Средиземном море только ценой ослабления своего присутствия в других регионах. Как справедливо считал Ф. Белл, в рассматриваемый период «суть заключалась в том, что Британский флот мог адекватно противостоять одному противнику и в одном месте одновременно»[838]. И хотя военно-морские силы Великобритании были готовы для контрмер против Италии, вероятность их применения была невелика. Ни один из британских родов войск не воспринимал Средиземноморье удобным или желательным театром военных действий: армия и военно-воздушные силы предпочитали ориентироваться на европейский плацдарм, адмиралтейство – на войну в европейской акватории или Тихом океане. По этой же причине во время Рейнского кризиса главы штабов трактовали концентрацию британских сил в Средиземном море как потенциально опасную[839]. Основой такой тактики до определенного времени была пресловутая вера, что Италия никогда не сможет стать серьезным противником. В английских военных кругах в 1935 г. даже ходила шутка: после поражения в Эфиопии Италия будет вынуждена прибегнуть к помощи Лиги наций[840].

Эту «неспособность Англии вести активную политику одновременно на всех уязвимых для нее направлениях (европейском, средиземноморском, дальневосточном)», по мнению советской дипломатии, «превосходно учел Гитлер во время Рейнского кризиса»[841]. Можно предположить, что, выделяя эти направления, и учитывая опыт 1935 г. - первой половины 1936 г., советская дипломатия решила действовать активнее на конференции по проливам в Монтрё летом 1936.

7 октября 1935 г. Совет Лиги Наций признал Италию агрессором, а 11-19 октября обсудил и принял экономические санкции против Италии[842]. Практика показала, что в полной мере участвовать в санкциях, в «никем не контролируемой системе экспортно-импортных ограничений»[843], в силу разных причин не стремилось большинство из 47 заявивших о них стран. И хотя с ноября 1935 г. по март 1936 г. вывоз товаров из Италии сократился в четыре раза, а ввоз – в три раза, слабость и бесконтрольность всей системы действовавших санкций позволяла реализовывать итальянские товары в это время и на французском, и британском рынках, а сама Италия могла закупать на них вооружение и сырье[844]. Но, несмотря на отсутствие строгих санкций (например, закрытия Суэцкого канала или нефтяного эмбарго), меры, примененные против Италии, все же задели ее экономические интересы и престиж, как в Европе, так и в Средиземном море. В ответ на Ближнем Востоке была развернута активная антибританская пропаганда. Официальный Лондон осознавал, что тлеющий конфликт с Италией продлится до тех пор, пока будет продолжаться эфиопская авантюра. Первой попыткой если не урегулирования его, то смягчения станет известный план Хора-Лаваля (декабрь 1935), стоивший Великобритании политического кризиса[845].

Тогда же, в декабре 1935, Англии удалось склонить Турцию, Грецию и Югославию к заключению «джентльменского соглашения» о взаимопомощи, предусмотренной параграфом 3 ст.16 Устава Лиги Наций. Исследователи сходятся во мнении, что эта мера была направлена на укрепление британских позиций на востоке Средиземноморья и носила явно демонстративный характер в отношении Италии[846]. Италия, расценив это соглашение однозначно, заявила протест, как его участникам, так и всем членам Лини Наций[847]. Возможно, этот мотив будет не последним в принятии Великобританией конвенции по черноморским проливам на конференции в Монтрё (1936).

Санкции против Италии «почти автоматически вызвали вступление в игру «третьего рейха»[848], поддержавшего Италию и экономически, и политически. Под угрозой оказывалась одна из основных тогдашних внешнеполитических установок Великобритании: не допустить сближения Италии с Германией, которое стало четче обозначаться в ходе абиссинского кризиса. Муссолини получил не только победу в Эфиопии, но и некоторое поле для политического маневра в Европе: ощутив податливость Великобритании и слабость Франции,  он мог попытаться договориться с ними, спекулируя на центрально-европейских и средиземноморских проблемах. При этом, не теряя надежды разыграть «германскую карту»:  «Италия, -  заключал советский посол в Риме Штейн, - пытается продать как можно дороже свою возможную антигерманскую позицию»[849]. Тем более что Гитлер внимательно наблюдал за событиями в Абиссинии и вокруг них. Анализируя установки Германии, британский посол Э. Фиппс докладывал: «Итальянская победа открыла новую главу. В стране, где обожествляют силу, авторитет Англии обязательно должен был упасть»[850]. По оценке Идена, абиссинский кризис «поколебал престиж Великобритании так сильно, как ничто другое со времен завершения мировой войны»[851].

Муссолини чувствовал нерешительность британской стороны и с апреля 1936 г. даже попытался усилить присутствие итальянской авиации в бассейне Средиземного моря и привести ее в боевую готовность на случай открытого столкновения с Англией, подкрепляя практические действия беспрерывной антибританской кампанией в итальянской печати. Италия, как подчеркивал в своих выступлениях в Сенате генерал Валле, не теряла время за и действительно значительно усилила свои воздушные силы[852]. Проблема столкновения с Англией приобретала уже несколько иной характер, чем в начале абиссинского конфликта. «Европа находится в состоянии опасного брожения, и разрушительные процессы развиваются в ней ускоренными темпами»,- констатировал в апреле 1936 г. экс-премьер Франции Эррио[853].

Средиземноморский кризис приобретал для Британии даже более имперскую, чем международную окраску. Ситуацией могла воспользоваться Япония, создав серьезную угрозу ее позициям на Дальнем Востоке и имперским вообще. В конце апреля 1936 г. британская дипломатия уже открыто высказывала сомнения в целесообразности продолжения санкций[854]

Едва ли не главным аргументом, определившим в то время поведение официального Рима, стало желание договориться, в первую очередь с Англией, по поводу Абиссинии и эвентуально по Средиземному морю. Дуче отдавал себе отчет, что без соглашения с Англией безопасность Италии на Средиземном море будет всегда находиться под вопросом. «Муссолини в течение абиссинской кампании пережил по этому поводу немало тревожных минут», - считал советский полпред в Италии Б. Штейн[855]. Только колеблющаяся и нерешительная политика Великобритании спасла его и не отрезала всю итальянскую армию в Восточной Африке от ее опорных баз. В своих публичных выступлениях и воззваниях весны-лета 1936 г. итальянский диктатор подчеркивал, что Рим обязуется уважать интересы британской империи, и заявлял о своей готовности заключить соглашение с Лондоном в духе лояльности[856].

По мнению советской дипломатии, «Англию не интересовала и не интересует будущая ориентация Италии в вопросах коллективной безопасности. Наоборот, поведение Италии в Абиссинии, вопрос об английских капиталах, вопрос о черной армии, вопрос о безопасности Египта, проблемы распределения английских и итальянских морских и воздушных сил в Средиземном море – вот проблемы, которые интересуют и волнуют англичан»[857].

Гитлер был готов при отказе Муссолини от претензий на Центральную Европу уступить ему южное, средиземноморское направление в экспансионистских устремлениях.

К лету 1936 г. британское правительство после внимательного изучения выводов т.н. «Средиземноморской школы» (группа военных и политиков) распространило их в Кабинете для ознакомления и утверждения. Морская и военно-воздушные программы – после посещения региона первым лордом Адмиралтейства – были усилены, планы связывались с базой на Кипре, от Египта были получены обещания гаваней и посадочных площадок[858].

Политический климат в Средиземноморье накалялся….

К началу мая 1936 Адис - Абеба была захвачена итальянскими войсками, и итальянский король Виктор-Эммануил провозгласил себя императором Эфиопии. Майская сессия (1936) Лиги Наций воздержалась от отмены санкций, хотя они к тому времени соблюдались чисто формально. Британские политические круги после скандала, связанного с планом Хора - Лаваля, не решались брать на себя инициативу в этом вопросе, хотя санкции играли уже скорее антибританскую, чем антиитальянскую роль. Британское общественное мнение постепенно подготавливалось к мысли о том, что действия против Италии не должны рассматриваться как прецедент, ибо это «могло бы привести к разочарованию в будущем»[859].

 По мнению немецкого посла в Риме Хасселя, в конце июня 1936 г. в плане абиссинского вопроса уместнее было говорить о политической победе и триумфе Италии над Британией. При этом Хассель прозорливо добавлял: «Но игра еще не закончена», предположив, что Британия будет стремиться к реваншу за счет усиления своего присутствия в Средиземном море[860].

У советской дипломатии в конце мая 1936 г. появились сведения, что Италия дала Англии далеко идущие гарантии в вопросах не только Абиссинии, безопасности Египта, но и распределения английского и итальянского влияния в Средиземном море. Между странами отсутствовало соглашение по указанным проблемам, но имелась «джентльменская договоренность» по основным линиям. «Джентльменская договоренность» заключалась в том, что Англия молчаливо принимала к сведению те гарантии, которые Гранди формулировал от имени итальянского правительства. Как следует из архивных источников, советская дипломатия располагала информацией, что данную договоренность планировалось трансформировать в соглашение, «когда страсти улягутся, и когда английское общественное мнение, равно как и общественное мнение всего мира, не сможет обвинять Англию в том, что она продала Абиссинию Италии»[861]. Начавшаяся вскоре испанская драма отодвинула заключение «джентльменского соглашения» до января 1937 г. и придала ему новую окраску.

Признание Лигой Наций факта захвата Италией Эфиопии и отмена в июле 1936 г. санкций против Италии диктовались, помимо прочего, желанием ее членов возможно дольше сохранить стабильность и в Европе, и в Средиземном море. Черчилль объяснял факт, что мужество изменило английскому правительству в той обстановке только его «искренним миролюбием»[862]. Как оценивала ситуацию немецкая сторона, «французские политические методы… заключаются в частых мелких и коротких придирках для получения необходимых гарантий против немецкого кошмара», а британское решение об отмене санкций имело двойную цель: сохранить дружбу в лице французов с помощью политики гарантий и давления на нее, и «предотвратить намечающийся итало-германский блок от становления»[863].

Схожей была и советская оценка: «Итальянское правительство, добившись снятия санкций, сейчас выставляет собственные требования и переходит в наступление»[864]. СССР заявил об отмене санкций после решения Политбюро ЦК ВКП (б) от 10 июля 1936 г.[865]. 

О возрастании роли Средиземноморского региона в геополитической ситуации кануна Второй мировой войны свидетельствовал и тот факт, что на 1936 г. пришлось несколько международных конференций и межправительственных соглашений по Средиземному морю, демонстрировавших стремление большинства стран закрепить как свои позиции в регионе, так и относительное, но равновесие там. Средиземноморскую «карту» разыгрывали, имея свои цели и собственные «козыри» как политического, общеевропейского, так и сугубо национального военно-морского плана. Так, 25 марта 1936 г. был подписан Лондонский договор о морских вооружениях (Англия, США, Франция), открытый для присоединения других государств и устанавливавший категории судов, допустимый суммарный тоннаж военных судов и калибр орудий, а также предписывавший предварительной уведомление о строительстве новых кораблей[866]. В июле была заключена конвенция о черноморских проливах в Монтрё, 26 августа - англо-египетский договор (упразднял протекторат Великобритании на всей территории Египта, кроме зоны Суэцкого канала, и оформлявший союз двух стран сроком на 20 лет). Франция 9 сентября подписала договор о дружбе с Сирией, с мая по декабрь этого же года шли англо-советские переговоры о морских вооружениях (завершатся только в середине июля 1937 г.)[867]. Германо-итальянское соглашение по вопросам гражданской авиации (июль 1936 г.) распространяло, помимо прочего, сотрудничество этих стран и на восточное Средиземноморье: Италия предоставляла Германии право посадки самолетов на одном из островов Эгейского моря (Роди), оставляя, однако, за собой монопольное право на осуществление воздушных сообщений с Палестиной. Право было получено итальянцами по соглашению с англичанами[868].

В накалявшейся атмосфере нельзя было игнорировать позицию Турции – геостратегическая роль черноморских проливов резко возрастала. И если две из трех ключевых стратегических точек Средиземноморья (Гибралтар, Суэц) полностью контролировались Британией, то проблема Босфора, Дарданелл и Мраморного моря со времен Лозаннской конференции (1922-1923) не была до конца урегулирована. Внимание к проливам проявляли не только Англия, Франция, Италия, но и Советский Союз, не ратифицировавший в свое время Лозаннскую конвенцию, и заинтересованный в праве свободного выхода в Средиземное море.

Вопрос о пересмотре режима черноморских проливов, поднятый в ноте турецкого правительства 11 апреля 1936 г., нашел понимание у Болгарии, Великобритании, Греции, Италии, Румынии, Турции, СССР, Югославии, Японии. Как морская держава, Советский Союз, приняв приглашение на конференцию, так или иначе включался в средиземноморскую борьбу. Война в Испании сделает СССР одним из ее активнейших участников.

Италия, со своей стороны, требовала гарантий от Англии: свое участие в конференции в Монтрё Италия поставила в зависимость от отказа Англии выполнять условия вышеупомянутого соглашения с Францией, Турцией, Югославией и Грецией (декабрь 1935 г). Как заявил Чиано советскому полпреду в Риме Штейну, «до отказа Англии от этого соглашения не может быть и речи о каком-либо действительном сотрудничестве Италии в вопросах о Дарданеллах»[869].

В решениях конференции в Монтрё[870], завершившей свою работу в первые дни мятежа в Испании, Муссолини усматривал крупный успех СССР и поражение Англии. Итальянские газеты утрировали англо-советские противоречия на конференции, высказывая надежду на то, что с их углублением Англия ускорит заключение соглашения с Италией[871]. Не присоединившись к конвенции в Монтрё, Италия сохранила относительную свободу действий в средиземноморском вопросе.    

Испанские события оказались в этом плане на руку итальянскому диктатору. В своем послании в Берлин (июль 1936 г.) посол фон Хассель  так суммировал основные направления итальянской внешней политики: расширение позиций как державы в Европе, Средиземном море и в Африке; попытки достижения modus vivendi с Британией должны быть результативными в надежде, что противоречия между странами, особенно в Восточном Средиземноморье, на настоящий момент ликвидированы. В день начала мятежа в Испанском Марокко, Хассель, еще не имея о нем информации, подчеркивал, что итальянские отношения с западными странами определяются всецело проблемами Средиземного моря и Дарданелл[872].

Таким образом, к началу гражданской войны в Испании, вопросы Средиземноморья во французской интерпретации были прочно привязаны к общеевропейским. В британском понимании средиземноморская проблема была подчинена, или являлась частью общеимперской, и ее решение было важно в той степени, в какой она задевала интересы империи. Для Италии позиция в Средиземном море были едва ли не самой болезненной и насущной.

 С возрастанием геостратегического значения Средиземного моря и Франции, и Британии нужно было ликвидировать все потенциальные препятствия на этом пути, по возможности не обостряя ни с кем отношений. Абиссинская авантюра предоставила Муссолини надежду и эвентуальную возможность укрепить свое положение и отвоевать новые рубежи в «итальянском озере».

Таким образом, Средиземноморье встретило начало испанской трагедии в состоянии сложных, натянутых, нерешенных как международных, так и двусторонних отношений, превращаясь в серьезный очаг напряженности.