Испанский конфликт в силу геополитических факторов серьезно задел интересы стран, рассматривавших Средиземное море как сферу своих экономических, военно-политических или колониальных интересов (к слову, морская граница Испании – 3144 км, ее средиземноморская граница составляет 1663 км - около 53%)[873]. Вынеся на некоторое время Средиземноморье с периферии в центр европейской политики, события в Испании 1936-1939 гг. заставили ведущие европейские страны расставить новые акценты в своей политике в этом регионе.

Как отмечалось выше, начавшаяся война в Испании, желание британских и французских руководителей локализовать ее, не дать развернуться в неприемлемом для Европы направлении, вызвало к жизни в начале августа 1936 г. идею соглашения о невмешательстве  в форме соглашения средиземноморских стран. Точнее, тех стран, чьи интересы, по мнению французского правительства, были представлены в данном регионе наиболее широко: Великобритании, Франции и Италии. Британские политики, возразив против такой постановки вопроса, справедливо полагали, что испанский конфликт не подпадает под понятие собственно средиземноморского, и такое ограничение, скорее, спровоцирует более быстрое разрастание его до уровня общеевропейского.

Абиссинский кризис уже выявил, что главным оппонентом Великобритании в средиземноморском бассейне стала Италия. Британские лидеры выступили против того, чтобы испанские события осложнили восстановление и поддержание англо-итальянских отношений, и отчасти воспринимали победу Франко как необходимое условие для этой цели. Но перспектива усиления итальянского присутствия в Испании и в Средиземном море их не устраивала. Британские политики отдавали себе отчет, что войну в Испании Италия воспринимает далеко не как борьбу коммунистической и фашистской идеологий, но и преимущественно как возможность «усилить свое влияние и ослабить британское морское могущество в Западном Средиземноморье»[874].

Англия имела свои основания желать возврата к нормализации отношений с Италией. Прежде всего, нужно было выиграть время для приведения вооружений в надлежащий порядок, облегчить свое положение на Средиземном море и вместе с тем попытаться «вбить клин» в намечавшуюся итало-германскую «ось». Наконец, Англия рассчитывала путем известного сближения с Италией оказать на последнюю давление в собственно испанском вопросе. Руководители британской политики заранее считались с тем, что процесс нормализации может идти медленно, незаметными этапами. «Что рано или поздно для Италии придет час возмездия, и что Англия приложит к этому в полном объеме свою руку, - писал И. Майский, - ни у кого на британских островах с самого начала не было ни малейшего сомнения: англичане нанесенных им обид не забывают»[875].

При всем том, что Великобритания могла опереться на поддержку Франции в проведении средиземноморской политики, она не вполне адекватно реагировала на предупреждения французской дипломатии о планах итальянцев в отношении Балеарских островов и немцев – в отношении Канарских, а также на доводы  официального Парижа, что союз трех политических диктатур: Германии, Италии, Испании «будет опасен для британских интересов, как и для французских». Комментируя процесс итало-германского сближения в ходе испанской войны, французская «Либерти» ( Libert é) писала в октябре 1936 г.: «…Но Франция еще  сильнее должна быть озабочена тем, что, если итало-германское соглашение состоится, то встанет вопрос, каким образом Франция сможет защитить свои позиции в Средиземном море»[876]. В английской трактовке защита французских коммуникаций в Средиземноморье едва ли не полностью зависела от британской морской мощи[877].

По мнению немецких дипломатов и политиков, период после оккупации Рейнской зоны знаменовался не только ростом немецкого влияния в Европе, но и усилением итальянской военной мощи, почти лишившей Францию возможности исполнения ее союзнических обязательств на Востоке Европы средствами сухопутных войск. В таком расчете Средиземное море представлялось сверхважной ареной для эвентуального военного развертывания и линией переброски войск и амуниции из Малой Антанты или России[878].  

 Германия в начале войны в Испании выступила, скорее, в роли наблюдателя за борьбой в Средиземноморье. Будучи наблюдателем заинтересованным и пристрастным, Германия подливала масла в огонь, преследуя цели, напрямую не связанные со Средиземноморским регионом. Гитлер и его дипломаты при личных встречах с итальянскими политиками старались уверить последних, что «Германия оказывает помощь националистической партии исключительно в силу идеологических мотивов, и у нее нет никаких интересов в Средиземном море. Фюрер …считает Средиземное море чисто итальянским озером. Интересы немцев повернуты к Балтийскому морю, которое - их Средиземноморье». Вывод из этих установок сформулировал Хассель: Германия должна позволить Италии лидировать в ее испанской политике, в борьбе за Западное Средиземноморье[879]. Но в немецком руководстве, равно как британском или французском, отсутствовало единство мнений в вопросах тактики по этой проблеме. Так, Риббентроп, не всегда находивший общий язык с Нейратом, в августе 1936 г. едва ли не отождествил испанский и Средиземноморский аспекты внешней политики, подчеркивая, что английские и французские интересы в них почти полностью совпадают. Он предостерегал против слишком явного сотрудничества с Италией в этом направлении, что могло быть воспринято французами и англичанами как прямая угроза их интересам в Средиземном море[880].

С точки зрения геополитических интересов у СССР не было оснований с началом Гражданской войны в Испании вмешиваться в средиземноморское противостояние. Тем более, подписанная накануне в Монтрё конвенция до определенной степени защищала вход в акваторию Черного моря, на побережье которого размещался ряд военно-морских баз СССР. Ситуация изменится с началом военной помощи Испанской республике - советская политика в Средиземноморье станет более выраженной. В октябре 1936 г. в итальянской печати стали появляться призывы к тому, что нельзя не реагировать на то, как «советские пароходы возят оружие в Барселону, нужно принять эффективные меры, чтобы перерезать им путь через Средиземноморье»[881]. Немецкая печать, в свою очередь, в первых числах ноября 1936 г. писала, что с сезонным прекращением судоходства из ленинградского порта для посылки оружия в Испанию будет использоваться мурманский порт. И хотя путь из Мурманска сравнительно длиннее, «но он удобнее средиземноморских путей в том отношении, что находится вне всех наблюдательных зон»[882].

Советская дипломатия, зная об определенном ослаблении британских позиций в Средиземном море, в каждом удобном случае утрировала перед англичанами угрозу захвата Средиземноморского ареала итальянцами: «Что было бы тогда с Гибралтаром? Что было бы с Мальтой и Кипром? Что было бы с имперскими коммуникациями и с британскими позициями в Палестине и Египте?»[883].  

Таким образом, осложнение ситуации в регионе в связи с конфликтом в Испании продемонстрировало наибольшую заинтересованность в благоприятном для себя решении средиземноморского вопроса Италии, Великобритании и, отчасти, Франции.

Началом британской активности в этом плане стала передислокация в конце июля 1936 г. ряда кораблей в непосредственной близости к испанским территориальным водам под предлогом защиты британских подданных и имущества, затем - эвакуация  своих граждан из района конфликта. К 4 августа главная эвакуация из Барселоны была завершена, порядка трехсот британских граждан оставались там добровольно[884]. 7 августа 1936 г. сотрудник британского посольства в Мадриде Миланс довел до сведения испанской стороны данное британским кораблям распоряжение правительства о патрулировании Гибралтара для защиты от потенциальной интервенции мятежников. Аналогичное послание было рекомендовано передать Франко[885].

Италия, встав на путь поддержки испанских мятежников, также не была заинтересована в дальнейшем обострении средиземноморского кризиса. Муссолини одобрил в начале августа 1936 г. идею о невмешательстве, торопясь до подписания соглашения оказать Франко максимум возможной помощи и усилить хотя бы отчасти итальянское присутствие в Западном Средиземноморье.

В британском руководстве в августе 1936 г. шла интенсивнейшая работа по выработке тактики как в собственно испанском, так и в средиземноморском вопросах. В иных случаях средиземноморский аспект подчинял себе собственно испанский. По рекомендации британского министерства иностранных дел (письмо от 12 августа) при главах штабов был создан подкомитет по контролю над ситуацией в Западном Средиземноморье, занявшийся разработкой мер в противовес «итальянским действиям, способным нарушить существующий баланс в Западном Средиземноморье». Итальянской политике в испанской войне посвятил 19 августа свою ноту парламентскому Комитету по иностранным делам А. Иден. Адекватно оценивая тот факт, что пресловутая «борьба с коммунизмом» в данном регионе – не более чем камуфляж реальной политики Муссолини, Иден полагал, что итальянское усиление в Западном Средиземноморье «даст глубокие корни», и итало-британский антагонизм в таком случае может приобрести более острые формы, чем даже в 1935 г. Проанализировав, как скажется на Италии победа той или иной противоборствующей стороны в Испании, Иден счел, что «Мы должны удержать ее [Испанию] от Италии». При этом рекомендовалось не оставаться безразличными к малейшим колебаниям баланса сил на море и в воздушном пространстве Западного Средиземноморья и к «действиям некоторых других стран, которые могут последовать не только благодаря событиям в Испании, но и акциям ряда стран, желающих воспользоваться гражданской войной в Испании для установления своеобразных отношений с каждой из сторон» [886].

Главные установки Подкомитета по контролю над ситуацией в западном Средиземноморье (от 24 августа 1936 г.) подразумевали: Гибралтар должен остаться укрепленной британской морской базой. Авиабазе на Гибралтаре нужно придать особый характер для использования альтернативных воздушных путей через западное побережье Африки. Британские интересы в испанском вопросе отождествлялись с французскими, и выдвигалась задача сохранения территориальной целостности Испании (Гибралтар) и ее владений (Балеарские и Канарские острова, Марокко и Рио де Оро)[887].  

Через несколько дней Иден повторит: «мы должны занять окончательную позицию по Гибралтару. Я сомневаюсь в благоразумии Муссолини на настоящий момент». В сентябре 1936 г. британская сторона сочла необходимым впервые с начала войны в Испании официально предупредить Италию, что любое нарушение статус-кво в Западном Средиземноморье «станет предметом пристального внимания Правительств Его Величества». Отвечая на британский демарш, Чиано подчеркнул отсутствие у Италии подобных целей, аналогичные заверения были даны министром военно-морского флота Италии британскому морскому атташе в Риме и Идену итальянским послом в Лондоне Гранди[888].

Во время визита рейхсминистра Ханса Франка в Италию (конец сентября 1936 г.) было подчеркнуто, в частности, что Германия не будет препятствовать итальянским стремлениям к доминированию в Средиземном море, и выражена надежда, что Италия, в свою очередь, не станет противостоять политике Германии в Австрии. После обсуждения британской политики Чиано записал в дневнике: «Наши отношения с Лондоном очень плохи и не могут улучшиться… Хозяином пространства в Средиземном море есть и всегда будет Италия»[889].

К заверениям британского посла Друммонда (начало октября 1936 г.) в желании его правительства восстановить добрые отношения с Италией как можно скорее и даже закрыть абиссинский вопрос Чиано отнесся со скептицизмом. Будучи в двадцатых числах октября с визитом в Берлине, он повторил свою мысль, найдя понимание у фюрера[890].

Протокол, подписанный во время этого визита и легший в основу «оси» Берлин-Рим, советская дипломатия расценила как «легкий пинок по адресу Англии», а итоги визита Чиано, как «крушение надежд на возможность непосредственного сговора [Италии] с Англией по вопросам Средиземноморского бассейна»[891].

Балеарские острова были фактически оккупированы Италией и использовались как перевалочная база в транспортировке оружия и живой силы в Испанию. Позиция Великобритании в регионе, таким образом, пошатнулась, но тактике грубой силы она не решалась ответить адекватно. Раздавались лишь радикальные предложения, например, британского вице-консула в г. Пальма Хиллгарта о необходимости для Великобритании первой признать правительство мятежников, опередив Францию или Италию для сохранения своего присутствия на островах[892].

Осенью 1936 г. в западноевропейских дипломатических кругах активно муссировалось мнение, что Италия принимает столь активные действия на стороне испанских мятежников потому, что получает в виде компенсации часть Балеарских островов. Когда В. Антонов-Овсеенко 13 октября 1936 г. поинтересовался об этом у итальянского консула в Барселоне Де-Пробицера, тот раздраженно заявил, что Балеарские острова – это международная проблема: «Как мы можем из-за них входить в конфликт с Францией и Англией?»[893]. 12 октября дуайен консульского корпуса в Барселоне, английский генконсул Кинг, услышав аналогичный вопрос, «покраснев, сказал, что считает этот слух неверным». Тактика советского дипломата: он вскользь  упомянул о громадном стратегическом значении Балеарских островов, консулу выражалась благодарность за подтверждение слухов о высадке итальянских вооруженных сил на остров Ивиса, и акцентировал, что активность Италии на Балеарских островах не может ни  задеть Англию[894].

Активность Муссолини на Балеарских островах была расценена прессой, например, американской, как ответная мера на советский демарш в Комитете по невмешательству от 23 октября 1936 г.: это - острая необходимость предотвратить установление Советской республики в Каталонии, а Средиземное море защитить от попыток проникновения (политического) в него СССР[895].

Меморандум Идена в отношении Испании и Балеарских островов от 14 декабря 1936 г. свидетельствовал о некоей двойственности подхода к данной проблеме. С одной стороны, отмечалась значимость Балеарских островов в британской средиземноморской политике, подчеркивалось, что в ходе испанских событий они превратились в источник опасности для Британии. С другой - итальянская оккупация любого из этих островов всего лишь даст Италии возможность завладеть базой для морских и воздушных операций, отстоявшей от Гибралтара на 250 миль ближе, чем любая другая. Иден считал, что такой ход событий будет иметь для Британии скорее политическое, чем стратегическое значение[896]. Вероятность ослабления или даже потери своего присутствия на Балеарских островах носила для Великобритании болезненный, но не решающий характер. Поэтому и решать эту проблему предполагалось путем компромисса с Италией, эвентуальная война с которой, в согласии с идеей документа, могла спровоцировать войну с вставшей на ее защиту Германией.

Поиски такого решения были уже в полном разгаре. Проблема Балеарских островов - «ключа к проходу английского флота внутрь Средиземного моря» - станет в нем одной из ведущих. К моменту подписания договора и декларации о Балеарских островах [«джентльменское соглашение», январь 1937], итальянскими «частными лицами» скупались огромные земельные участки, которые, как следует из архивных источников, по некоторым сведениям, составляли едва ли не половину территории островов[897].

Политика невмешательства в дела Испании свидетельствовала о невозможности заключения коллективного соглашения по Средиземноморью, кроме того, после конференции в Монтрё британские политики не были расположены к коллективным действиям. Вывод определялся ими необходимостью поиска попыток нормализации англо-итальянских отношений. Надежду на это укреплял факт подписания 6 ноября 1936 г. двух англо-итальянских торговых соглашений.

В известной миланской речи Муссолини (1 ноября 1936 г.) раздались примирительные нотки и предложение Англии заключить джентльменское соглашение по основным проблемам Средиземноморья. Аналогичные приглашения к переговорам повторялись итальянцами на разных политических и дипломатических уровнях[898].

Первоначальная программа Муссолини предполагала ограничение присутствия морских сил обеих стран в Средиземном море и установление соотносительной пропорции по данному вопросу[899]. В силу экономических причин Италия не могла конкурировать с английскими морскими вооружениями, что делало ее позиции в Средиземноморье уязвимыми. Наличие такого серьезного потенциального противника было опасно и рискованно. Не меньшую роль играли мотивы политического характера. Италия, не подписавшая конвенции о проливах, в накалявшейся ситуации в Европе и в Средиземном море испытывала беспокойство по поводу морского сотрудничества Англии с Францией, Югославией, Грецией и Турцией. В связи с ее активным вмешательством в Испанскую войну это порождало чувство неуверенности и небезопасности. Сохранение напряженной атмосферы в Средиземноморском бассейне к концу 1936 г. не отвечало интересам Италии еще и потому, что это делало для малых стран неизбежным выбор между Италией и Англией.

Английская сторона, однако, уже была готова к компромиссам. Усложнение ситуации вокруг Испании с ноября 1936 г. диктовало острую и перед Великобританией срочную необходимость ликвидации напряженности в этом регионе хотя бы по ряду направлений. В начале ноября британская дипломатия поспешила категорически опровергнуть появившуюся в итальянской печати информацию о проходе советских судов с оружием для Испании через Суэцкий канал[900].

В конце декабря 1936 г. Ванситтарт, обсуждая с И. Майским предстоящее англо-итальянское соглашение, сослался на сведения о произошедшем между Германией и Италией разделе сфер влияния, по которому Италии отошел район Средиземноморья. По мнению Ванситтарта, интересы Германии и Италии во многих пунктах сталкивались, и появилась возможность «вбить между ними острый клин и постепенно оттянуть Италию от Германии». Майский, в отличие от английского дипломата, считал, что «флирт Муссолини с Гитлером, по крайней мере, на 60% является лишь мерой шантажа по отношению к Англии и Франции», с помощью которого Муссолини хотел достигнуть, возможно, более благоприятных условий замирения с обеими западными державами, особенно с Англией[901].

Первоначальные и итальянский, и британский варианты соглашения подверглись значительной корректировке: итальянцы отвергли предложение Лондона о присоединении к декларации Франции и включении в нее гарантий территориальной целостности Испании (Балеарские острова) и пр.[902].

По взаимной договоренности 31 декабря 1936 г. состоялся обмен нотами относительно статус-кво в Западном Средиземноморье, а 2 января 1937 г. была подписана англо-итальянская декларация. Cогласно этому весьма обтекаемому по смыслу документу, Средиземноморье признавалось зоной жизненных интересов Британской империи и Италии, обе стороны обязывались поддерживать в этом регионе статус-кво и уважать в нем взаимные права и интересы. Испания в декларации не упоминалась[903]. В строго юридическом смысле, соглашение не имело никакого к ней отношения, но, «политически, - как писал И.М. Майский Н.Н. Крестинскому, - как раз испанские дела являются лакмусовой бумажкой для определения ценности англо-итальянского договора»[904]. Об Испании речь шла в нотах: британская, например, рассматривала уступку Балеарских островов или какой-либо иной части испанской территории Италии как невозможную. Италия фактически получала свободу рук в Испании в обмен на обязательство не затрагивать английские интересы в Испании и Средиземноморье. «Лондонские политики, как всегда, ошибочно полагали, что, слегка похлопав Муссолини по плечу, можно убедить его не так уж рьяно вмешиваться во внутренние дела Пиренейского полуострова, ставя тем самым под угрозу сохранение европейского мира и безопасность британских коммуникаций с Востоком», - отмечал И.М. Майский[905].  

«Джентльменское соглашение» было неоднозначно расценено политиками и общественностью стран, втянутых в события в Испании, или напряженно наблюдавшими за ними.

Хотя итальянская и германская печать писала, что это соглашение означало молчаливое признание Великобританией вмешательства Италии в испанские дела, Германия усмотрела в факте его заключения некоторое расхождение с Италией в вопросах дальнейшей тактики в отношении Испании и известное уменьшение интереса Рима к сотрудничеству с Берлином. Рейхсминистру Герингу было поручено срочно «выправить колеблющуюся линию итальянской политики»[906]. 13 января 1937 г. Геринг прибыл в Рим.  На аудиенции у Муссолини он подробно расспрашивал дуче по каждому пункту англо-итальянского соглашения. Интервью, данное Муссолини «Фёлькишер беобахтер» ( Völkischer Beobachter ) по результатам встречи с Герингом (в известной мере повторявшее внешнеполитические тезисы миланской речи итальянского лидера от 1 ноября 1936 г.), свидетельствовало о том, что ось «Берлин-Рим» не только не ослаблена итало-английским соглашением, но даже получила новый импульс к своему укреплению. Программа действий в Испании фактически повторяла соответствующие заявления Гитлера. У Муссолини в тот момент было мало преимуществ, чтобы отказаться от «германского козыря». Жестом в сторону Гитлера были и грубые оскорбления в этом интервью английской и французской демократий. Единственное, в чем не согласился с Герингом Муссолини – в необходимости немедленно и массированно помочь Франко посылкой нескольких дивизий для быстрого разгрома республиканцев. Муссолини согласился усилить итальянскую помощь, но в тех формах, которые осуществлялись до тех пор[907].   

Тональность французских политиков в отзывах на «джентльменское соглашение» менялась. В первые дни после его подписания преувеличенно восторженные высказывания (доходившие до надежд на возвращение «фронта Стрезы») присутствовали и во французской прессе, поместившей «совершенно сервильное» заявление Дельбоса, приветствовавшее это соглашение. Но уже к середине января 1937 г. в политических кругах Парижа верх стало брать понимание, что средиземноморское соглашение - удар, «новая пощечина французскому международному престижу» и усугубление ситуации в Испании. По мнению французского посла в Берлине Франсуа-Понсе, «разговаривая с Муссолини, Великобритания в действительности говорит с Франко, выражая желание, чтобы он одержал победу»[908]. Правда, некоторые из политиков (например, Шотан) пытались убедить коллег и общественное мнение, что Франция и Англия не готовы к вооруженному конфликту с Италией или Германией и заинтересованы в его отсрочке хотя бы таким образом[909].

Советская дипломатия считала, что средиземноморское соглашение без Франции непрочно и нереально, и активно навязывала эту мысль французской стороне, акцентируя  на том, что «итальянцы категорически отвергли предложение о привлечении Франции к участию в средиземноморском соглашении или хотя бы присоединению к нему», и что последние месяцы в Италии по отношению к Франции усвоен тон в высшей степени враждебный и агрессивный. В тот момент серьезным пунктом расхождений между Италией и Францией, кроме абиссинской, была испанская проблема. Советская сторона справедливо полагала, что Италии найти общий язык с Францией гораздо труднее, чем с Англией, и процесс улучшения отношений между этими странами будет развиваться медленными темпами и в значительной степени зависеть от положения в Испании[910]. Официальная Москва прилагала максимум усилий по недопущению международных договоренностей без своего участия.

Советскими дипломатами давались достаточно адекватные оценки англо-итальянского соглашения: оно лишь устанавливает временную паузу перед перегруппировкой сил, как в Средиземноморье, так и в Испании; являясь этапом к дальнейшей договоренности с Англией на предмет обеспечения безопасности Италии в Средиземноморском регионе. Англия будет усиленно вооружаться и готовиться к реваншу за абиссино-средиземноморское поражение. Италия планирует окончательный захват Балеарских островов[911]. Майский верно подметил, что «само соглашение носит характер векселя, в котором еще не проставлена сумма долга», справедливо сомневаясь в правильности оптимистического прогноза [912].

Высадка в начале января 1937 г. в Кадисе около 11 тыс. итальянских войск аннулировала положительный эффект англо-итальянского соглашения в широких кругах британского общественного мнения. Политики и общественные деятели (не только в Великобритании) задались вопросом: совершил ли Муссолини зловещий обман или, наоборот, англичане благословили дуче на углубление интервенции в испанские дела. Прецедент пакта Хора-Лаваля не позволял дать формального одобрения («в наши дни дипломатических тайн почти не бывает», – писал И. Майский), но, согласно мнению европейских дипломатических кругов (январь-февраль 1937 г.), англичане обладали информацией о подготовке этой высадки и решили обойти ее молчанием. «Вот почему мы имеем основание обвинять англичан в попустительстве и содействии испанским мятежникам» - заявил И. Майский[913].   

Еще в начале 1937 г. один из выводов Комитета по имперской безопасности Великобритании гласил: «Наша безопасность в Средиземном море в последнее время в большой степени зависит от дружбы с Италией и от слабости Испании»[914]. Соглашение с Италией давало Лондону некоторые основания надеяться на его трансформацию со временем в политический договор в контексте политики «умиротворения».

Значительная активизация итальянского вмешательства в испанскую войну (по данным Ковердейла, на 18 января 1937 г. в Испании находилось 17 422 итальянских солдат, к 30 января – 28 700[915]) и как следствие – некоторое усиление Италии в Западном Средиземноморье вызвали очередной виток напряженности между Лондоном и Римом. «Джентльменское соглашение» на исходе второго месяца своего «действия» раскрыло весьма любопытную ситуацию: в нем, по саркастическому выражению Б. Штейна, «не оказалось ни соглашения, ни джентльменов»[916]. 

Таким образом, порожденное испанским конфликтом англо-итальянское соглашение (1937) не смогло даже частично решить его проблем, а лишь устанавливало на некоторое время очень зыбкий modus vivendi в Западном Средиземноморье. 

Дискуссии в Комитете по невмешательству по вопросу морского контроля над поставками в Испанию оружия, амуниции и воинских контингентов заняли январь-февраль 1937 г. В средиземноморской политике заметно активизировалась роль Советского Союза. Сначала СССР заявил о недопустимости исключения советского флота из системы морского патрулирования испанского побережья, тем самым стремясь не остаться в изоляции, как в Комитете, так и на европейской арене в целом. Английские дипломаты на встрече с Риббентропом откровенно говорили, что для них крайне нежелательно присутствие советских военно-морских сил в районе Гибралтара. Отстояв в дискуссиях право морского патрулирования всеми странами-членами Комитета, советская сторона вскоре отказалась от участия в нем, мотивируя этот шаг тем, что вблизи Испании не имеет собственных баз, а пользоваться английскими или французскими не желала из-за опасения провокаций[917].

6 марта 1937 г. контроль вступил в силу. Тремя днями раньше, 3 марта, в беседе с Ф. Вейнберга Пайяр подчеркнул, что тактика советской стороны не совсем понятна. Французский дипломат счел, что Советское правительство рассматривает вопрос только под углом зрения собственных интересов, а не проблем коллективной безопасности[918]. Но в той обострявшейся международной обстановке окончательное решение СССР по морскому контролю выглядело оправданным с точки зрения национальной геополитики и безопасности. 

Весна 1937 г. ознаменовалась дальнейшим осложнением ситуации в Средиземном море и вокруг Испании. Начавшиеся в марте маневры итальянского флота у Ливийского побережья были демонстративно приурочены к открытию автодороги вдоль всего Ливийского побережья. Маршал Бальбо заявил в печати, что новая дорога имеет, прежде всего, военно-стратегическое значение. Тогда же итальянское правительство декретом запретило полеты над островом Пантеллерия. Антианглийская направленность этих действий не скрывалась[919].

Позиция Франции Народного фронта в средиземноморском вопросе продолжала оставаться пассивно-выжидательной. Попытки советской дипломатии заинтересовать и обеспокоить правые политические круги страны фактом оккупации итальянцами Балеарских островов убеждали, что эти круги не склонны проявлять беспокойство о деятельности итальянцев в Средиземном море («все равно Франция на деле отрезана от своих колоний»)[920]. Они верили заявлениям, что Италия не имеет никаких намерений изменить существовавший в Средиземном море до начала испанских событий статус-кво, и поэтому Франции нечего опасаться нарушения в этом направлении своих жизненных интересов со стороны Италии[921]. 

Советские дипломаты, зондируя ситуацию вокруг Средиземноморского бассейна, периодически преподносили англичанам информацию по этому вопросу. Так, например, на встрече 27 апреля с лордом Кренборном (помощник министра иностранных дел) и издателем «Файнэншл Ньюс» ( Financial News ) Брендан-Бракеном Майский упомянул о попытках Италии сколотить в Средиземном море блок Италии, Югославии, Греции и Турции, высказав опасение, что он будет направлен против Великобритании. Кренборн в ответ презрительно махнул рукой и заметил, что «Англия достаточно прочно стоит в Средиземном море»[922].

В середине апреля 1937 г. Иден делился со своими военным коллегами мнением, что Италия представляет бóльшую опасность миру, чем Германия, и что «в настоящее время война может скорее возникнуть в Средиземноморье, чем где-то еще в Европе»[923]. Майский считал (апрель 1937), что напряжение в англо-итальянских отношениях может уменьшиться под влиянием тех или иных обстоятельств, подчеркивая, что «ключ к ходу событий в Испании во многом находится в руках Муссолини» [924].

Одной из задач в средиземноморском направлении в 1937 г. нового британского лидера Чемберлена станет возвращение к ситуации до 1935 г., когда Италия была исключена из списка врагов Великобритании[925]. Эту точку зрения разделяли не все британские политики и общественные деятели. Стенограммы заседаний кабинета, Комитета по имперской безопасности или Комитета глав штабов за 1937 г. свидетельствуют о наличии некоторого спектра точек зрения. Так, 15 июня 1937 г. О’Малли даже заявил о возможности войны с Италией,  предлагая, чтобы «Италия рассматривалась как возможный противник в течение неопределенного времени»[926].

Кризис политики невмешательства (июнь 1937), начинавшийся как средиземноморский кризис, на время затруднил попытки англо-итальянского сближения. Его, как указывалось выше, британская дипломатия попыталась разрешить усилиями т.н. четырехстороннего комитета (Великобритания, Франция, Италия и Германия). 12 июня 1937 г. Комитет по невмешательству в дела Испании достиг соглашения об обращении к испанскому правительству с предложением установить в испанских портах «зоны безопасности» и получить от него и Франко гарантий о ненападении на патрульные суда[927]. Морское патрулирование, хотя бы относительно поддерживающее порядок, как в испанской прибрежной зоне, так и в Западном Средиземноморье, по британскому плану от 14 июля 1937 г. предлагалось ликвидировать, заменив его институтом наблюдателей в портах. План предусматривал предоставление Франко прав воюющей стороны.

Дискуссии вокруг этого плана в Комитете по невмешательству в июле-начале августа 1937 г. оказались непродуктивными. Италия попыталась действовать методами шантажа и запугивания. Уже в начале июля стало известно о назначенных на август больших маневрах итальянского флота в Сицилии. Итальянская печать не скрывала, но всячески раздувала, что они напрямую связаны с испанской войной, а оперативные задания этих маневров открыто направлены против Англии. Это не могло не раздражать ее руководителей и усиливать италофобские настроения[928]. Отношения между Лондоном и Римом принимали все более напряженный характер.

Анализ внешнеполитических документов Великобритании за июль-август 1937 г. свидетельствует, что средиземноморские проблемы в контексте англо-итальянских отношений и испанских событий регулярно становились предметом обсуждения в различных высших государственных и военных учреждениях. При этом тональность мнений британских политиков и военных постепенно менялась: в начале июля 1937 г. преобладали прогерманские и антиитальянские настроения, допускалась возможность войны с Италией в Средиземном море (например, заседание Комитета по имперской безопасности от 5 июля, речь Чемберлена на заседании Кабинета от 14 июля)[929].  В конце июля начали звучать идеи улучшения отношений с Италией (выступление Идена в парламенте, речь морского министра Дафф-Купера). Все это имело известный эффект в Риме, и Муссолини дал Гранди инструкцию, предписывавшую встретиться с Чемберленом и передать ему (устно) личное послание итальянского диктатора: отношение Идена к средиземноморской проблеме расценивалось как «основанное на реальном понимании ситуации»[930]. Муссолини разделял идею сотрудничества, подчеркнув, что Италия не имеет никаких территориальных притязаний в Испании, и что интересы Великобритании и Италии не антагонистичны как в Средиземном море, так и в других регионах. Вместе с тем, Гранди заявил Чемберлену, что Италия не может допустить поражения Франко[931]. По мнению советской дипломатии, в вопросе о господстве на Средиземном море испанский аспект включался «как часть только что названной более общей проблемы»[932].

Тогда же в европейских дипломатических кругах усилились слухи, что официальный Лондон выдвигает идею тройственного итало-англо-французского средиземноморского пакта с подтверждением сохранения территориальной целостности Испании. «Само собой, английский вклад выразится также в признании аннексии Абиссинии», - считал Литвинов[933].       

Средством давления на политику невмешательства стала активизация итальянского надводного и подводного пиратства, в первую очередь, против кораблей, направлявшихся в Испанию. С 30 октября 1936 г. по 9 апреля 1937 г. был задержан 81 советский корабль, к июлю 1937 г. потоплено 3 советских судна. В справке, составленной зам. Наркома водного транспорта СССР Г.Г. Кучеровым, было указано 93 задержанных и обысканных советских судна с 30 ноября 1936 г. по 3 сентября 1937 г., хотя многие из них подвергались неоднократному обыску, следовательно, цифра несколько меньше[934].

 Предложения Советского Союза (январь 1937 г.) о принятии мер против пиратства фашистских кораблей не нашли понимания у британских и французских дипломатов. 19 февраля 1937 г. на заседании подкомитета И.М. Майский поставил вопрос о пресечении пиратских действий одновременно с введением морского контроля. В телеграмме в НКИД СССР он отмечал, что советское предложение едва ли вызовет большой отклик в Комитете. Плимут дал понять, «что у него имеется большое сомнение (контроль-де только регистрирует нарушения соглашения, но не задерживает ни провозимых грузов, ни проезжих волонтеров)»[935].

 Вопрос о борьбе с пиратством вновь обсуждался на 47-м заседании подкомитета 27 апреля 1937 г. С предложением о мерах, которые должны приниматься в случае захвата в испанских водах судов с контролерами Комитета на борту, выступили представители скандинавских стран. Десятки судов этих и других стран задерживались франкистами в Гибралтаре, уводились в Марокко с конфискацией груза, несмотря на его гражданское назначение и, на то, что груз часто адресовался не в испанские порты. Представитель СССР поддержал эти предложения. На заседании подкомитета 30 апреля, где они обсуждалось, Плимут попытался уйти от существа вопроса. Представители скандинавских стран были возмущены полным равнодушием англичан к проблемам их судоходства. Французский представитель Корбен молчаливо поддерживал Плимута. Только благодаря вмешательству советской стороны английское намерение «похоронить весь вопрос без сколько-нибудь серьезного его рассмотрения» провалилось[936]. Проблема вновь обсуждалась уже на пленарном заседании Комитета (5 мая 1937 г.), где были выдвинуты предложения: советское - о назначении специальной комиссии для срочного рассмотрения вопроса о мерах по защите судоходства у испанского побережья; и английское - запросить правительства всех представленных в Комитете стран о фактах нарушения свободы судоходства и их мнение о юридической стороне вопроса в случае нахождения на борту задержанного судна контролеров Комитета по невмешательству. Результатом дискуссии было вынужденное признание Плимутом срочности вопроса и согласие дополнить английское предложение запросом о практических мерах по борьбе с пиратством[937].

Обещание Плимута вернуться к вопросу о пиратстве после перерыва в работе Комитета по случаю коронации английского короля не было сдержано. И только значительное увеличение масштабов фашистского подводного пиратства летом 1937 г. побудило Англию и Францию вынести эту проблему на рассмотрение Международной конференции в сентябре 1937 г.