Нападения итальянских подводных лодок с осени 1936 г. на иностранные морские суда серьезно осложняли навигацию в Средиземноморском бассейне. Связь этих действий с испанскими событиями была очевидна: атакам подвергались суда, направлявшиеся в порты Испанской республики. С лета 1937 г. Муссолини попытался ввести фактически блокаду республиканского берега, которую он планировал осуществить де-юре после получения Франко прав воюющей стороны. В целях облегчения мятежникам достижения решающей победы до начала зимы, ставка была сделана не только на отправку в Испанию новых войсковых соединений, но и приостановку морского подвоза в республиканские порты, чтобы «лишить законное испанское правительство связи с внешним миром»[938]. Жертвами становились, как подчеркивалось выше, в первую очередь, советские и испанские суда. Итальянская пресса призывала «принять эффективные меры, чтобы перерезать им путь через Средиземное море»[939].

В начале августа 1937 г. Франко в своем срочном послании Муссолини называл завышенные цифры советских военных поставок Испанской республике, которые, по имеющейся у него информации, были на пути к Иберийскому полуострову, и настойчиво просил направить итальянский подводный флот для воспрепятствования их продвижению. Итальянский лидер счел наиболее удобным для операций подводных лодок пролив между Сицилией и Тунисом[940]. Вскоре после того, как было потоплено испанское судно «Сиудад де Кадис» (15 августа) в стамбульской газете «Бейоглу», известной своими связями с итальянским посольством, за подписью редактора Прити был помещен недвусмысленный комментарий, из которого вытекало, что это потопление не останется одиночным[941].

Наибольший размах пиратства «неизвестных подводных лодок» пришелся на август 1937 г. Потопления происходили не только в испанских территориальных водах, но и в столь отдаленных от Испании районах как Эгейское море или пролив Дарданелл. Министр иностранных дел Турции Арас в беседах с английским и французскими послами выказал озабоченность, что «перенос военных действий в Восточную часть Средиземного моря может значительно повлиять на международную обстановку. Германия может воспользоваться моментом для создания осложнений в Центральной Европе и т.д.»[942]. 

Тактика итальянских подводных лодок (потопление без всякого предупреждения и без возможности для команд потопленных судов спастись) противоречила действовавшей международной конвенции о ведении подводной войны. Над Средиземноморьем вновь нависла угроза серьезного международного конфликта.

Политическое руководство Италии удачно выбрало время для массированной «пиратской» кампании. В Европе в августе 1937 г. царила обстановка относительной политической апатии: парламенты были распущены на каникулы, заседания кабинетов проводились реже обычного. Единственное заседание Комитета по невмешательству в дела Испании прошло 6 августа. Лишь активизация фашистского пиратства, значительное продвижение франкистов на севере Испании (потеря республиканцами Бильбао, Сантандера, Брунете) вывели британское и французское правительства из некоторого «летнего оцепенения». Пиратство задевало уже интересы английского и французского судоходства на средиземноморских коммуникациях и побуждало Англию и Францию к поиску мер по его пресечению. 

Британские политические и дипломатические круги были хорошо осведомлены о государственной принадлежности подводных лодок, преподносимых большинством средств массовой информации в качестве «неизвестных». Так, на полях телеграммы временного поверенного в делах Великобритании в Риме Ингрэма Идену (23 августа), в которой тот докладывал, что накануне на встрече с Чиано обсуждалось осложнение ситуации в Средиземноморье, Шукбург заметил: «Он знает (курсив в документе - В.М.), что они [подлодки и самолеты] были итальянскими!»[943]. Во время   встреч с английскими дипломатами Чиано пытался убедить их, что подводные лодки и самолеты, совершающие атаки на корабли в Средиземном море – франкистские[944]. Но франкистский флаг мог быть использован для камуфляжа при обстреле как республиканских, так и иностранных судов.

Британские политические круги, ведя поиски соглашения с Италией, не торопились демонстрировать свою осведомленность. Иден считал, что «корабельные инциденты в Средиземном море могут быть эпизодом в реальном развитии отношений с Италией». На срочно созванном 17 августа заседании кабинета министров Р. Ванситтарт, подчеркнул, что пока удается не допустить спекуляции прессы этими фактами: «Это будет иметь нежелательный эффект для предстоящих англо-итальянских переговоров». В опубликованном заявлении английского правительства была лишь выказана обеспокоенность в связи с увеличением числа атак, и подчеркивалось, что в случае нападения на британские торговые корабли подводной лодкой без предупреждения, судам будет приказано оказать сопротивление[945]. 

По мнению И. Майского, реакция английских правящих кругов на потопление коммерческих судов в Средиземном море была тревожной: «Пока британское правительство ограничилось приказом по флоту охранять свои коммерческие суда в Средиземном море и стрелять во всякое военное судно, пытающееся нарушить свободу британского судоходства. Дальше этого англичане едва ли пойдут»[946]. Такой оценки английской тактики придерживалась и европейская дипломатия. Чешский посол в Берлине Мастны еще в начале августа в беседе с советским полпредом К.К. Юреневым подчеркивал, что «Англия, по существу говоря, хочет по возможности свести на нет итальянскую интервенцию в Испании путем некоторой компенсации Италии и установить некий статус-кво на Средиземном море»[947].

Британская сторона через своих посланников в Риме намекала итальянской на информированность официального Лондона, подчеркивая его нежелание устраивать из происшедшего международный скандал: «Правительство его Величества искренне в своем желании чтобы ничто не могло повлиять на столь благоприятную обстановку приближающихся переговоров». Ингрэм в беседе с Чиано 23 августа, по существу, извинялся, что если реальная информация попадет в британскую прессу, правительство будет не в состоянии удержать антиитальянскую кампанию, и это может «далеко увести от блестящей атмосферы, созданной наконец между двумя странами»[948]. Когда это предупреждение не возымело силы – число атак подводных лодок увеличилось – Ингрэм 25 августа по поручению Идена менее дипломатично известил итальянское руководство, что, «если атаки продолжатся, только вопрос времени, когда комментарии появятся в прессе»[949].

В ночь с 31 августа на 1 сентября торпедированию севернее Аликанте подвергся английский эсминец «Хэвок». Это была восьмая атака на британские корабли с начала 1937 г. и восемнадцатая против нейтральных судов в августе. В первые две недели сентября не менее шести британских кораблей были атакованы в Средиземном море. Даже не отличавшаяся симпатиями к республиканскому правительству британская «Дейли мейл» ( Daily Mail ) требовала действий для «опознания этих дьявольских подлодок и потопления их»[950].

Средиземноморский кризис обострялся.

26 августа 1937 г. французское правительство через своего поверенного в делах в Лондоне Камбона высказало британской стороне предложение обсудить средиземноморскую проблему между Францией, Великобританией и Италией перед началом работы очередной Ассамблеи Лиги наций в Женеве. Британия выразила опасение, что подобные переговоры могут принять серьезный оборот, и «мы попадем в трудное положение, вынужденные оглашать испанские жалобы против итальянцев»[951]. Иден оказался в сложном положении: он не мог найти решения, удовлетворявшего все стороны. Любая попытка вынести проблему пиратства на заседание Комитета по невмешательству могла только приблизить конец  этой организации. К этому Иден готов не был, ибо это означало конец его политической карьере. Свежими были воспоминания о кризисе Комитета и всей политики невмешательства в июне-июле 1937 г. 

Открытый вызов политике невмешательства, всей хрупкой системе международных отношений - публикации в итальянской прессе  благодарности Франко Риму за помощь и поддержку (в виде пиратства) [952]; непрекращавшиеся атаки со стороны подводных лодок; скандал, раздуваемый не только британскими средствами массовой информации – все это углубило нервозность британских политических кругов. Нужно было реагировать и на непривычно резкий тон французской дипломатии. 

Французский кабинет на заседании 30 августа решил сначала предложить Великобритании вынести проблему на заседание Комитета по невмешательству для получения заверений о «немедленных, полных и эффективных гарантиях безопасности от Италии». В случае  их отсутствия, французские политики оставляли за собой возможность пересмотра основ, на которых покоилось соглашение о невмешательстве, и фактическую свободу дальнейших действий. Об этом Идену 30 августа 1937 г. сообщил французский поверенный в делах М. Камбон[953]. Иден попытался смягчить обстановку, убеждая Камбона, что победные реляции итальянского правительства о действиях в Испании не направлены против других стран, строго соблюдающих соглашение о невмешательстве. Дополнительный повод для тревоги английской дипломатии прибавила демонстрация Камбоном записей, фиксировавших передвижение и действия итальянских кораблей и воздушных сил в Средиземноморье. «Большое количество инцидентов, отраженных в них, свидетельствует, - писал Иден британскому послу в Париже Л. Томасу, - что французы производили наблюдение пристально и систематически. Именно эта информация вызвала взрыв негодования, как только она стала известна во Франции»[954].

Как докладывал после беседы с французским послом в Анкаре поверенный в делах СССР в Турции Залкинд, «он [посол] не столько был занят политическими проблемами, могущими возникнуть из факта агрессии на подступах к Дарданеллам, сколько собиранием нужных сведений для своего генерального штаба, для характеристики появившейся в Эгейском море «неизвестной» подлодки»[955].

Французское правительство, не получив согласия на экстренное заседание Комитета по невмешательству, обратилось к британскому с предложением обсудить ситуацию в Средиземноморье и Испании в Женеве с участием как средиземноморских, так и черноморских держав. В ноте от 30 августа также приводились пожелания министра иностранных дел Турции Араса о заключении Средиземноморского пакта (идея, не реализованная на конференции в Монтрё). Британская дипломатия расценила этот документ как показатель растерянности и непоследовательности французских политиков: дискуссии в Женеве предполагали отсутствие на них Италии (она вышла из Лиги Наций в 1935 г.), а реализация второго предложения без ее участия была бы невозможной. В комментарии к французской ноте Иден писал: «Всеобщее Средиземноморское соглашение, включающее Италию, может послужить полезной цели как основа здания международного сотрудничества и умиротворения»[956]. Стороны достигли договоренности провести средиземноморскую конференцию в пригороде Женевы – Нионе.

При сравнении целей двух стран по созыву конференции нужно отметить, что их совпадение носило относительный характер: для Франции статус-кво на Средиземном море в той международной ситуации был едва ли ни основополагающей целью, своеобразной гарантией некоторой стабильности на континенте. Для Великобритании договоренность по Средиземноморью имела промежуточное значение в плане поиска долгосрочного соглашения с Италией. Отсюда – схожесть французской и британской тактик по характеру готовившегося документа: немедленные и серьезные гарантии безопасности судоходства и введение их в действие.

Необходимость получения политических дивидендов в виде расположения итальянской стороны диктовала британской дипломатии замену на конференции дискуссий политического характера постановкой вопросов чисто технического плана. Логика принятия действенных мер против пиратства требовала установления виновных, что противоречило планам британских политических кругов. Они стремились публично заняться следствием явления, не демонстрируя интереса к его сути и не анализируя причин. Как считала «Таймс» ( The Times), «опознание и мотивация пиратства должны быть опущены для существа момента»[957]. «Спектейтор» ( The Spectator ) добавлял уже в дни работы конференции: «Вопрос на данном этапе не в том, на кого возлагать ответственность за атаки на корабли в Средиземноморье, а в том, какие шаги должны быть предприняты, чтобы положить этому конец»[958].

В целях предотвращения серьезного столкновения на конференции итальянской и советской позиций английские дипломатические круги попытались не допустить СССР к участию в работе конференции. Этот вопрос стал предметом временных, но острых разногласий между официальными Лондоном и Парижем. На заседании британского кабинета (2 сентября 1937 г.), обсуждавшего информацию о нападении  накануне подлодок на британские корабли «Вудфорд» и «Хэвок», и принявшего французское приглашение на конференцию, Иден выступил как активный противник присутствия на ней СССР. Были очерчены контуры тактики британской делегации на конференции. В тот же день Иден на встрече с Камбоном выдвинул предложение: в Нионе должны быть представлены только средиземноморские державы. 1 сентября Камбон беседовал по этому вопросу по телефону с министром иностранных дел Франции Дельбосом. Дельбос просил передать Идену, что в случае, если законное испанское правительство не будет приглашено, он настаивает на присутствии черноморских держав. Иден мотивировал Камбону пожелание своего руководства не приглашать Советский Союз на конференцию тем, что эта страна не является средиземноморской. Камбон обещал проинформировать свое правительство и поставить Идена в известность о полученных инструкциях[959].  

Только в постановлении данного заседания британского Кабинета пиратство было официально признано деяниями Италии, приводилась цифра 15 – количество субмарин, активно атакующих иностранные корабли, в том числе и британский «Хэвок». При этом, ни о каких нотах протеста итальянской стороне при всем различии мнений никто из членов Кабинета не упомянул. Напротив, министр торговли О. Стэнли подчеркнул, что «мы должны быть очень аккуратны во всем, что сообщаем итальянцам по этому вопросу». В предложенном для прессы коммюнике по итогам заседания Кабинета, ни о какой национальной принадлежности подлодок речь не шла. Предлагалось указать, что обстоятельства атак на британские корабли тщательно изучаются, и что правительство принимает решение усилить британское присутствие в западном Средиземноморье[960].

3 сентября  прошел в консультациях, обменах мнениями, главным образом, по составу участников конференции. Активный зондаж относительно предстоявшей конференции через своего поверенного в Лондоне Воерманна предприняла немецкая сторона. На вопрос, не планируется ли приглашение германской делегации, Иден ответил, что круг членов строго ограничен средиземноморскими странами, но отступления могут быть сделаны.  Он дал понять, что желает провести не политическую дискуссию, а конференцию по практическим мерам[961]. Аналогичное заверение было дано и итальянской стороне.

4 сентября французское посольство в Лондоне сообщило британскому министерству иностранных дел, что Франция все еще придерживается точки зрения о нецелесообразности присутствия самой Италии на конференции, одновременно настаивая на включении СССР в состав участников. За этим последовали телефонные дискуссии между Дельбосом и Иденом в течение дня. Дельбос добивался согласия англичан на приглашение СССР, неохотно изъявив готовность направить такое же Италии. Лишь угроза отставки Дельбоса и как следствие - внутриполитический кризис во Франции, ответственность за который французская сторона пригрозила возложить на английское правительство, подействовала на Идена: было решено включить в состав участников Советский Союз и Италию наряду с черноморскими странами. Иден в телеграмме британскому временному поверенному в Париже Томасу писал: «Я сделал все возможное, чтобы на конференции были только средиземноморские страны. Я очень сожалею, что французское правительство не разделило нашу точку зрения»[962].

Неуступчивость Франции побудила Англию прибегнуть к новому маневру: Иден настоял на приглашении Германии в качестве противовеса Советскому Союзу. В конечном итоге этот компромисс устроил обе стороны. Просьба советской стороны в ответной на приглашение ноте объяснить «мотивы, в силу которых на это совещание приглашается Германия, которая средиземноморской державой не является», осталась без ответа[963].

Английское правительство решительно выступило против присутствия на конференции Испании и сумело склонить к этому французские внешнеполитические круги. При вручении 6 сентября 1937 г. зам. зав. 3-м Западным отделом НКИД Ф.С. Вейнбергу пригласительной ноты поверенным в делах Франции Леви и секретарем английского посольства Маклином последний отметил, что в том случае, если какое-либо из приглашаемых на конференцию правительств поставит вопрос, почему в числе приглашенных нет Испании, ему поручено ответить, что проблема эвентуального приглашения на конференцию представителей Валенсийского правительства и Саламанки может быть обсуждена на самой конференции[964].

Объяснение французской позиции в данном споре только приверженностью Франции франко-советскому договору представляется упрощенным, если учесть, что после июньского политического кризиса (1937 г.)     во французском правительстве произошел ряд замен (уход Блюма и формирование нового правительства Шотаном), что означало поправение Кабинета. Политику отстаивания Францией собственного мнения по проблемам безопасности судоходства в Средиземноморье следует рассматривать, скорее, в контексте сложившихся к осени 1937 г. международных  реалий. Успехи Франко при активной поддержке Италии и Германии, перспектива его победы прямо угрожали интересам Франции, как в Средиземноморском бассейне, так и Европе в целом. Дельбос был одним из тех французских политиков, кто адекватно оценивал ситуацию. Еще в начале июля 1937 г. британской стороне было заявлено, что общественное мнение и парламентские круги Франции выражают серьезную обеспокоенность слабостью политики невмешательства, и такая ситуация может спровоцировать правительственный кризис в стране[965]. 

Бездействие Великобритании в ответ на участившееся пиратство и ее чрезмерная активность в вопросе итальянского, а потом и немецкого присутствия на Нионской конференции подталкивали к выводу о потенциальной возможности соглашения или даже союза между Великобританией и фашистскими странами, что не могло не отразиться на интересах Франции. Настаивание ею на приглашении СССР на конференцию было одной из робких попыток противодействия такому сотрудничеству, равно как и укреплению позиций Италии на Пиренейском полуострове, в Средиземном море, Европе вообще. Французские политики осознавали, чем может обернуться одновременное присутствие СССР и Италии на предстоящей конференции. Даже возможность неудачи конференции в плане заключения общего соглашения представлялась французам более предпочтительной, чем доминирование на ней согласованного англо-итальянского  курса.

Как следует из дневников Чиано, итальянская дипломатия серьезно готовилась к Средиземноморской конференции: 4 сентября он приказал приостановить морские нападения, несмотря на настойчивые убеждения Франко, что блокада в сентябре будет решающей. Получив шифровку Чиано, перехваченную Адмиралтейством, британское министерство иностранных дел было почти уверено в успехе конференции[966].

Но серьезные коррективы в эти планы внес дипломатический скандал в итало-советских отношениях, вызванный советскими нотами протеста итальянскому правительству от 6 сентября 1937 г. В первой, направленной на имя Чиано, вся полнота ответственности за пиратство подводных лодок возлагалась на итальянскую сторону. Посольство СССР от имени Советского правительства настаивало на решительном пресечении агрессивных акций, полном возмещении ущерба, понесенного Советским Союзом и наказании виновных лиц. Отрицание фактов агрессивных действий итальянских военных судов в ответной ноте министра иностранных дел Италии повлекло за собой  в тот же день следующую советскую ноту,    в которой подчеркивалось, «что Советское правительство считает неудовлетворительным ответ Италии на свою ноту протеста от 6 сентября с.г. и настаивает на сформулированных в вышеуказанной ноте обвинениях»[967]. Если инструкция передать первую ноту была послана в Рим заместителем Наркоминдел В. Потемкиным до получения официального приглашения на Нионскую конференцию, то вторая нота, как показывает анализ, была предъявлена уже после того. Советские руководители не могли не предвидеть итальянской реакции на эти демарши (исходя, например, из тактики итальянского представителя в Комитете по невмешательству в дела Испании), осознавая, что требуемых мер итальянская сторона не предпримет[968]. Логичным и целесообразным явилось бы выступление с подобным заявлением с трибуны конференции. Эти акции, преследовавшие одной из задач обличение и некоторую изоляцию  Италии, сыграли негативную роль для советской стороны, отталкивая от нее потенциальных союзников (Францию) и провоцируя новую волну антисоветской кампании (Великобритания), не говоря уже об Италии и Германии[969].

Советская дипломатия на начальном этапе обсуждения вопроса не совсем адекватно оценила роль и задачи Нионской конференции, считая, что «ее решения объективно будут способствовать изоляции Рима»[970]. Ноты дали Италии удобный формальный повод не присутствовать на конференции, грозящей обернуться для нее международным скандалом: она не могла быть уверенной, что СССР не повторит там своих обвинений. Получить в оставшиеся три дня до конференции такие гарантии, даже при поддержке Парижа и Лондона, было проблематично. Опасность же публичного предъявления обвинений выдвигала перед Италией дилемму: либо оказаться вынужденной оправдываться (т.е. признать авторство пиратства), либо демонстративно уйти с конференции. По понятным причинам оба варианта не устраивали Италию. Отрицательный ответ, после предварительно данного согласия на приглашение, в известной степени демонстрировал бы боязнь разоблачений и одновременно таил опасность принятия решений по Средиземноморью без Италии. Отсюда – затяжка с ответом до последнего момента, поиски компромисса для перенесения обсуждения поставленной проблемы в Лондон, Комитет по невмешательству. 8 сентября Чиано специально искал обмена мнениями с временным поверенным в делах СССР в Италии Гельфандом, чтобы попытаться выяснить, какими доказательствами итальянской вины располагает Советский Союз, и что официальная Москва думает предпринять дальше. По мнению Гельфанда, в беседе сквозила весьма реальная озабоченность неизвестностью дальнейших шагов советской стороны. На страницах официальных изданий и в разъяснениях итальянского МИДа журналистам присутствовал мотив о готовности Италии непосредственно урегулировать свой конфликт с Советским Союзом[971].

Cоветские заявления вызвали «крайнее удивление и растерянность во Франции». Сделанные в канун конференции, они рассматривались как несвоевременные и даже провокационные. Французских политиков, как писала «Таймс», более всего удивил факт, что, когда поверенный в делах СССР во Франции Гиршфельд посетил Дельбоса накануне, «он не упомянул существа дела вообще, хотя русская нота была вручена в Риме в тот вечер. Официальные круги в замешательстве в связи с русской инициативой»[972]. 

Советские демарши не удовлетворили и британских политиков. Англия, идя на сближение с итальянским фашизмом, стремилась иметь преимущества на предстоящих с ним переговорах. «Я лично не представляю лучшей прелюдии к англо-итальянским переговорам, чем удачно проведенная встреча в Нионе», - неоднократно подчеркивал Иден. Поэтому официальный Лондон разделял точку зрения итальянского руководства на советские ноты как на «попытку торпедировать конференцию»[973]. Когда Чиано в конфиденциальной беседе 7 сентября с английским послом Ингрэмом дал понять, что «русская нота сделает присутствие Италии на предстоящей конференции невозможным», английские политики проявили беспокойство. 7 сентября Иден и Ингрэм обменялись восемью (!) телеграммами, посвященными готовящейся конференции. Ингрэм с тревогой сообщал, что итальянское правительство отказывается сидеть за одним столом с СССР. «Это не просто маневр Москвы, - заключал он. - Это атака». По поручению Идена Ингрэм встретился с Чиано и убеждал его, что англичане придают «огромное значение конференции и, стремятся, чтобы соглашение было достигнуто между всеми странами, желающими сделать шаг вперед». Английские дипломаты не без оснований надеялись, что «Италия не позволит себе быть обвиненной любой другой страной». На следующий день, 8 сентября, встреча повторилась, параллельно Иден продолжил длительные беседы с итальянским поверенным в Лондоне Кроллой. Надеждой на благополучное завершение конференции для Идена служило заверение итальянского дипломата, что тот хорошо понимает и ценит усилия, прилагаемые британским внешнеполитическим ведомством по вопросу состава участников конференции. Он обещал доложить об этом  в Рим[974].

Британское правительство сочло, что вопрос о пиратстве в Средиземноморье не может быть рассмотрен в Комитете по невмешательству, т.к. «проблема безопасности на крупных морях - одна из тех, что подчиняет себе все другие, вызванные испанской войной, и возникнет только неразбериха в попытке связать его с невмешательством в Испанию». Итальянскую сторону пытались убедить не опасаться столкновений на конференции с советской дипломатией: практика года активных дебатов и словесных баталий в Комитете по невмешательству должна была научить их не бояться[975].  

Разработке тактики английской делегации на предстоящей конференции было посвящено заседание Кабинета 8 сентября. Иден подробно информировал членов Кабинета о своих дискуссиях с Дельбосом и результатах достигнутого компромисса. Министр иностранных дел поставил задачу избежать на конференции борьбы между итальянской и советской делегациями путем исключения, по возможности, последней из дискуссий. Согласившись на участие СССР в конференции, британская дипломатия стремилась нейтрализовать активность его представителя. В распространенном к заседанию Кабинета меморандуме Идена  содержались и предложения британского Адмиралтейства, допускавшего невключение СССР в планируемый контроль в Средиземном море. Кабинет постановил, что в этом направлении и следует проводить линию на конференции, но с учетом складывающихся обстоятельств. Допуская возможность отсутствия Италии на конференции, британский кабинет рассматривал способы добиться в таком случае итальянского расположения: целесообразно информировать ее о достигнутых решениях с расчетом на роль Италии в их реализации. Иден предложил использовать для этого дипломатические каналы. По его мнению, это необходимо было сделать до того, как конференция  примет окончательное соглашение, чтобы Италия не почувствовала себя ущемленной или изолированной перед лицом свершившихся фактов. Чемберлен пошел дальше, настаивая на осведомлении Италии в ходе конференции обо всех предлагаемых резолюциях. Эти точки зрения нашли отражение в резюме по итогам заседания Кабинета[976]. Тогда же было решено, что одной из задач британской делегации станет попытка узаконить через решения конференции предоставление франкистским мятежникам прав воюющей стороны, чего не удалось пока через механизм Комитета по невмешательству.

9 сентября 1937 г. Италия под предлогом протеста против советских демаршей прислала отрицательный ответ на приглашение. Аналогичный шаг предприняла Германия. В немецком меморандуме предлагалось при обсуждении проблем безопасности в Средиземном море отдать предпочтение Комитету по невмешательству[977]. Английские политики понимали, что Италия и Германия будут рассматривать решения, принятые в Нионе, как не имеющие для них силы. Через своих дипломатов британский МИД дал заверения в Риме и Берлине, что переговоры будут касаться исключительно технических вопросов, последние события не будут приняты во внимание, а «Италия не будет поставлена в позу обвиняемого»[978].

Средиземное море  оставалось сценой не только военно-морских, но и дипломатических маневров и действий.

Направляясь в Нион, Иден с делегацией на короткое время остановился в Париже, где вместе с Дельбосом и Шотаном обговаривал последние тактические установки. Иден познакомил Дельбоса с основными пунктами плана, разработанного накануне британским кабинетом. Обсуждение плана отличалось совпадением точек зрения двух стран по ключевым вопросам.

Конференция работала 10-14 сентября в Нионе. В ней приняли участие делегации Великобритании, Франции, Югославии, Греции, Турции, Египта, Румынии, Болгарии и СССР. По предложению Идена ее председателем был избран Дельбос. Англия традиционно старалась открыто не выражать свои позиции. Во вступительном слове Дельбос не преминул подчеркнуть, что вопрос, поднимаемый на конференции «чужд проблемам, которыми занимается Комитет по невмешательству»[979].

Перед открытием конференции английская дипломатия предприняла попытку оказать нажим на М. Литвинова через турецкого и французского представителей. Они и лично Иден старались убедить руководителя советской делегации отказаться от выступления, мотивируя это необходимостью скорее закончить работу. «Я им ответил, - телеграфировал Литвинов в НКИД, - что стою тоже за быстроту действий, но если охрана Средиземного моря начнется на полчаса позже, то никто нас в этом упрекать не будет. Кроме того, не могу я пройти мимо попыток не только Италии и Германии, но и английской и французской прессы приписать нам намерение торпедировать конференцию»[980]. Фактически, страну, без консультаций с которой была созвана конференция и разработан проект соглашения, пытались не допустить к обсуждению существа вопроса.

Советская позиция по проблемам безопасности судоходства была изложена 10 сентября в речи М.М. Литвинова, выдержанной в более мягких тонах, чем ноты от 6 сентября, в соответствии с директивой Москвы, «запрещающей делать какие бы то ни было заявления итальянцам»[981]. Ситуация требовала сохранения пространства для политического маневра. Обострением отношений с  Италией и солидаризировавшейся с ней Германией СССР углублял бы собственную изоляцию и в Комитете по невмешательству, и на международной арене. Литвинов, следуя полученному распоряжению, не возложил ответственность за пиратство в Средиземноморье на конкретную страну[982].

В ходе дискуссии по англо-французскому техническому плану борьбы с «пиратством» советский представитель побудил Англию и Францию отказаться от первоначального  предложения разделить Средиземное море на зоны, охраняемые отдельно флотом каждого из государств - участников конференции. Советская сторона исходила из посылки, что эти страны не обладают одинаковой морской мощью, и охрана не будет равномерной. Критике подвергся и пункт об уничтожении подводных лодок только в случае несоблюдения Лондонской конвенции, которая имела в виду военное, а не мирное время, что было тождественно «гуманизации войны в мирное время», так как подводные лодки не предоставляли возможность командам спасаться[983]. Это был бы шаг к легализации профашистского мятежа в Испании и предоставлению Франко прав воюющей стороны.

Советские возражения вызвали растерянность у французских и английских дипломатов. Великобритания не добивалась права препятствовать всякой атаке подводных лодок на торговые суда, а стремилась лишь бороться с пиратством, не признающим правил ведения подводной войны. Иден согласился сделать оговорку, что конвенция отнюдь не легализует войну, не одобряет атаки на коммерческие суда и не признает ни за кем права воюющей стороны. М. Литвинов предложил внести пункт, что всякая подводная лодка, пытающаяся совершить нападение на коммерческое судно, подлежит уничтожению, на что был дан решительный отказ (под предлогом, что подводная лодка чаще всего не может предоставить средств спасения, и поэтому предлагаемые правила фактически делают невозможным нападение подводных лодок)[984]. Заявление советской делегации против исключения из действия охраны судов Испанской республики не было принято во внимание конференцией. В отклонении в Нионе ряда советских инициатив по урегулированию обстановки в Средиземноморье ведущая роль принадлежала английской дипломатии.

М.М. Литвинов, несмотря на признание некоторых «выгод соглашения» допускал и возможность отказа от его подписания. Решением Политбюро ЦК ВКП (б) от 11 сентября Литвинову предписывалось согласиться на заключение итоговой конвенции при условии невозможности ее толкования как легализации досмотра и потопления торговых судов и непризнания за Франко прав воюющей стороны[985].

Согласно принятому 14 сентября 1937 г. Нионскому соглашению, английскому и французскому флотам поручалось поддержание безопасности судоходства в Средиземном море, «другие государства окажут им в этом содействие». Всякая подводная лодка, атакующая торговое судно с нарушением правил гуманизации подводной войны (установленных Лондонским морским договором 1930 г. и Лондонским протоколом от 6 ноября 1936 г.) должна была «подвергаться контратаке и, по возможности, уничтожению»[986]. Днем раньше, 13 сентября, было заключено соглашение между французским и английским военно-морскими штабами о разделении акватории Средиземного моря (за исключением Тирренского моря) на пять зон, ситуацию в трех из которых должен был контролировать английский флот, в двух – французский[987].  

Несмотря на заявление советского представителя, что СССР не стремится к участию в патрулировании, английская дипломатия старалась, как писал журнал «Контемпорари ревью» ( The Contemporary Review ), «избавиться от опасности, отстранив Россию». Британские дипломатические круги, опасаясь, что факт включения советских кораблей в охрану судоходства в Средиземноморье будет неправильно истолкован в Риме, добивались исключения СССР из патрулирования усилиями представителей третьих стран, в частности, министра иностранных дел Турции, Араса. Он выступил с резким возражением против присутствия советских военных кораблей в восточном бассейне Средиземного моря под предлогом нарушения суверенитета Турции[988]. Исключение из патрулирования в Средиземном (Эгейском) море советского флота, по мнению британской дипломатии, «имело эффект распахивания дверей для Италии»[989].

В актив советской делегации в Нионе можно отнести отказ конференции признать права воюющей стороны за испанскими мятежниками и расстройство первоначального англо-французского проекта Соглашения. Твердость и настойчивость М. Литвинова не позволили также осуществиться идее политической изоляции СССР в ходе и итоге  конференции.

17 сентября 1937 г. в Женеве было подписано дополнительное соглашение между участниками Нионской конференции о коллективных мерах защиты судоходства в Средиземном море против пиратских актов, совершаемых надводными судами или авиацией[990].

Отсутствие представителей Италии и Германии на конференции не создало, как считают некоторые исследователи, «благоприятной обстановки для принятия конкретных решительных мер». Не представляется бесспорной также точка зрения, что советские ноты протеста (от 6 сентября 1937 г.) итальянскому правительству «способствовали разоблачению пиратов и их изоляции» и «была сорвана маска с агрессоров»[991]. Скорее (с точки зрения интересов Испанской республики), наоборот. Мешать советским поставкам республике, по признанию итальянского посла в Саламанке, становилось все сложнее, следовательно «Германия и Италия должны расширять свою помощь Франко»[992].

В ходе конференции английские дипломаты, следуя разработанной ранее тактике, направляли в Рим и Берлин копии текста проекта договора. Министр иностранных дел Германии Нейрат выразил удовлетворение в беседе с английским послом в Берлине Гендерсоном тем, «что вы дали отпор Литвинову», высказав пожелание объединиться в заключительной дискуссии по вопросу. Чиано с недовольством отозвался о том, что конференция не предполагала предоставления Италии статуса «великой державы в средиземноморской империи как таковой»[993].

Английские дипломаты, заручившись поддержкой Франции, через два дня после окончания работы конференции, 16 сентября 1937 г., предприняли следующий маневр. Со ссылкой на то, что они - единственные державы, осуществляющие морской контроль, и, следовательно, имеют право решать, как распорядиться в этом вопросе своим флотом, без консультаций с другими членами Комитета по невмешательству объявили о прекращении патрулирования испанского побережья. Дополнительным аргументом стал тезис, что корабли, принимающие участие в морском контроле испанских берегов, могут и должны быть использованы в более срочных и важных действиях в борьбе с пиратством в Средиземном море[994].

Англия и Франция, опасаясь негативной реакции Рима на итоги Нионской конференции (нерешенность для Франко вопроса о правах воюющей стороны), обратились к Муссолини с предложением о патрулировании итальянским флотом Тирренского моря, что свидетельствовало о постепенной капитуляции этих стран перед итальянским фашизмом.

Сначала Италия возражала против предложенной зоны патрулирования, претендуя даже на одни из «ворот» Средиземноморья – Гибралтар или Суэц с базой в Александрии, но под давлением Германии согласилась на встречу с английскими и французскими дипломатами в Париже 30 сентября 1937 г. Ей предшествовали беседы Идена и Чемберлена с французским послом в Лондоне Корбеном и итальянским Гранди. 29 сентября английский Кабинет министров обсудил предстоящую англо - французскую ноту Италии по испанскому вопросу[995].

30 сентября на переговорах морских экспертов в Париже итальянские дипломаты согласились присоединиться к решениям Нионской конференции и принять участие в патрулировании с 11 ноября 1937 г. Германия сочла для себя более уместным (из стремления закончить перевооружение и не отвлекать силы и средства) не участвовать в патрулировании и уступить лидерство в данном вопросе Италии[996]. Таким образом, благодаря усилиям британской и французской дипломатии, Италия  подключилась к соглашению, подписанному в Нионе. 

Британская «Ньюс кроникл» ( News Chronicle ) назвала Нионское соглашение «замечательным примером коллективной безопасности»[997]. В действительности, решения конференции свидетельствовали лишь о некотором временном усилении англо-французского военно-морского присутствия, в основном, в западном секторе Средиземного моря. С английской стороны это была своего рода демонстрация и силы, и расположенности накануне переговоров с Италией. Как справедливо замечал «Инпрекорр» ( Inprecorr ), «британское правительство использовало Нионское соглашение… главным образом как прилавок, с которого можно удачно сторговаться с итальянским фашизмом»[998].

Италия хорошо осознавала цену Нионского соглашения. Отсюда - парадоксальный, на первый взгляд, факт - фашистская пресса выражала удовлетворение решениями конференции, на которой глубоко заинтересованная в вопросах Средиземноморья Италия не была представлена.     

Представляется нецелесообразным преувеличение итогов конференции в плане того, что «осуществление решений Нионской конференции привело к почти полному прекращению морского пиратства на Средиземном море»[999]. Английская дипломатия еще 17 сентября 1937 г. (!) указывала: «Привычка Муссолини нарушать международные обязательства, как это было в его испанской политике и позже в нападениях подлодок в Средиземном море, возможно, найдет продолжение»[1000]. Уже 3 октября 1937 г. британский эсминец «Базилик» был атакован у восточного побережья Испании. С началом 1938 г. пиратство возобновилось вновь, пусть и не в прежних размерах: 31 января 1938 г. английский корабль «Эндмон» был потоплен «неизвестной» подлодкой, четырьмя днями позже такая же участь постигла судно «Алсира». Это были не первые инциденты в 1938 г. 11 января атаке подверглись датское судно «Хэннок» и два английских корабля. В течение 1938 г. неоднократные нападения подводных лодок преследовали британские суда. В июне 1938 г. Черчилль даже поднял этот вопрос в Парламенте[1001]. В феврале 1939 г. заместитель министра иностранных дел Бэткер привел следующие цифры в своем письменном ответе в Палату общин: «За время военных действий в Испании подверглись бомбардировкам и другим видам нападений 99 английских судов. При этом убито 26 английских граждан и 26 ранено»[1002].

Эти факты в своей совокупности свидетельствовали о временном характере и относительной эффективности Нионской конференции.

Нионское соглашение не принесло ослабления накаленной международной обстановки конца 1937 г., а вынудило, напротив, активизировать поиски двусторонних договоренностей. Решения, принятые в Нионе, не стали (и не могли стать) основой сближения стран, желавших остановить войну. Они, скорее, больше подходят под определение «умиротворения»: никто из участников конференции по своим причинам не захотел открыто ссориться с Италией. В начале ноября 1937 г. Гранди выразил мнение, что решение итальянского правительства не участвовать в конференции было ошибкой: «она оживила в острой форме все опасения времен санкций и была тут же использована Германией для дальнейшего давления на Италию»[1003].

Найденное на конференции решение с трудом можно назвать по-настоящему компромиссным уже потому, что оно – компромисс между самими пострадавшими (!) от пиратства при отсутствии виновника.

Советская дипломатия, как и французская, утверждала, что Нионское соглашение «является частично осуществлением идеи коллективной безопасности»[1004]. Отдавая дань дипломатическому протоколу и этикету, подчеркнем, что эта оценка (позже появившаяся в ряде научных исследований) была, безусловно, преувеличенной, и выдавала желаемое за действительное. В тогдашней обстановке возрастания агрессии, международного беззакония и внешнеполитического авантюризма любая активная попытка совместного мало-мальски удачного противостояния им подпадала под это определение. Насколько оно было коллективным? Анализ подготовки и хода самой конференции заставляет в этом усомниться.

                                      *    *    *

Созыв Нионской конференции был спровоцирован событиями в Испании. Но собственно испанские проблемы ушли здесь на задний план (английская дипломатия, как отмечалось выше, при отсутствии Италии и Германии не рискнула поднять вопрос о предоставлении Франко прав воюющей стороны). Торопясь поставить точку на пиратстве (относительно коллективно), ее участники не выдвигали задачу приостановить или даже смягчить ход Гражданской войны в Испании, хотя отдавали себе отчет, что она, а не средиземноморская проблема в рассматриваемый момент больше угрожала общей безопасности Европы.

Невозможность прийти к единому коллективному решению по испанскому вопросу уже осенью 1937 г. свидетельствовала: Испания, республиканская Испания при той степени иностранного вмешательства в ее дела обречена на поражение. Слишком уж неоднозначным было понимание «замирения Испании». Участники конференции, оперируя понятиями европейской безопасности, фактически оставляли в стороне испанскую проблематику.

Ее обсуждение на начавшейся сразу за конференцией сессии Лиги наций закончилось безрезультатно.