Это последнее, весьма непростое занятие по закрепле­нию отсутствия страхов. Ребенок, будучи собой, встреча­ется в ходе экзамена с новыми опасностями, поскольку все участники игры обладают индивидуальностью и не повторяют роли друг друга. Таким образом, на экзамене формируется вариативность поведения в разных, а не одинаковых ситуациях угрозы.

Не имеет особого смысла экзаменовать детей до 5 лет, а после 12 его эффективность уменьшается в такой же прогрессии, как и до 5 лет. Здесь можно провести парал­лель с наибольшей активностью в рисовании в возрасте от 5 до 12 лет, когда отмечается оптимальное сочетание воображения, фантазии и внушаемости. Воображение развивается раньше фантазии, но ненамного. Уже ребе­нок 7 месяцев от роду «соображает», куда делась мать, когда ее нет для удовлетворения его насущных потреб­ностей. Фантазии же начинают возникать в возрасте 3 лет и позднее, как правило, у эмоционально чувствитель­ных, впечатлительных и художественно одаренных де­тей. Внушаемость же отмечается не раньше 3 лет. Тогда детишки безоговорочно верят в то, что Баба-Яга есть на самом деле и что «хороший» дядя заберет «нехороших» детей в мешок. Подобное воздействие на психику детей

321

возможно именно благодаря эмоциональности, вообра­жению, фантазии и внушаемости, достигающих макси­мального развития к 10 годам. Все эти психические ка­чества и способствуют наиболее эффективному устране­нию страхов в данном возрасте.

Психологический экзамен невозможен без подготовки «абитуриентов», т. е. без предварительного проведения с ними лечебных игр № 1—15, драматизации, катарси­са, игровой нейтрализации последствий психических травм. Никто из детей на экзамене не может получить «двойку» — конечно, это тоже испытание, но всегда сле­дует помнить, что данное событие не диагностика, а пси­хотерапия, причем на ее завершающей стадии.

Если психотерапия — не только устранение болезнен­ных, возникших преимущественно на психологической почве нарушений психики, но и восстановление нервно-психических ресурсов организма, мобилизация личност­ной и социальной активности, то любое испытание дол­жно быть тщательно подготовленным, чтобы не нанести лишней психической травмы и без того травмированно­му ребенку. Поэтому необходимо скрупулезно анализиро­вать соотношение психотерапии и индивидуальных воз­можностей детей. Готовы ли к экзамену наши «абитури­енты»? К нему, прежде всего, должны быть готовы сами родители, разобравшиеся в своих отношениях, избавив­шиеся от невроза и любящие своих детей.

Экзамен может быть безрезультатным или оценивает­ся «двойкой» специалисту, если он проводится в спешке, только из меркантильных соображений. В нашем пред­ставлении экзамен — это не просто испытание, он пока­затель самоутверждения еще недавно неуверенных, бо­язливых и плохо контролирующих себя детей.

Экзамен раскрывает будущие способности, дает ощу­щение поддержки, является уроком родителям, продол­жающим не доверять детям и предубежденным относи­тельно перспектив их дальнейшего развития.

322

В 20—30% случаев родители «не дотягивают» до эк­замена, но это их право, и специалист не может прину­дить к дальнейшему сотрудничеству: это всего лишь пси­хология, а не поступление в престижную гимназию, ког­да родители готовы пойти на все, чтобы их чадо туда приняли. А душа ребенка, его психическое здоровье, эмо­циональное благополучие — для них «от лукавого». Часто прерывание родителями процесса психотерапии является следствием душевной глухоты, технократиз­ма и непонимания, а то и игнорирования психологии ре­бенка.

Очевидно, преодоление неблагоприятных черт харак­тера родителей — одно из существенных условий успеш­ности игровой психотерапии неврозов у детей. Лучше раскрыть положительные характеристики родителей, тогда обязательно будет результат — ребенок избавится от невроза. Чем меньше родители верят специалисту, тем настойчивее пытаются уйти от собственной ответствен­ности и игнорируют его советы.

Экзамен строится в соответствии с нашим списком страхов. Специалист «не знает», прошел страх или нет, еще раз выясняет у ребенка наличие того или иного стра­ха. Родителям предлагается подтвердить или опроверг­нуть наличие того или иного страха, причем их слово оказывается определяющим. Варианты здесь следую­щие. Ребенок признает у себя наличие остаточного стра­ха, и это приветствуется рукоплесканием и словами: «Мо­лодец, что не боишься сказать» (скрытое внушение). Ро­дителей при этом «не слышно», да и слова ребенка часто застают их врасплох, так как они не научились понимать переживания детей. В другом варианте наш пациент категорически отрицает страх. Мы, конечно же, верим ему, но в этом случае свое слово могут ска­зать родители, приведя примеры последних пережива­ний ребенка по данному поводу. Наконец все единогласны в признании отсутствия страха, может быть, его не было

323

и вначале или он прошел в результате предшествующих игровых занятий, но тогда сам специалист должен принять решение, удостовериться или нет в его наличии в процессе игры в настоящем и будущем. «Доверяй, но проверяй» — хороший тезис, правда, с паранойяльным оттенком. Именно в этой ситуации и проявляются инту­иция и многолетний опыт специалиста. Если не проигры­вать некоторые отрицаемые страхи, то это может быть и во благо — доверие окрыляет ребенка и часто являет­ся суггестивным воздействием. Однако специалист не должен быть слишком наивным, думая: «Хорошо, страх отрицается, родители молчат, но это же типичный воз­растной страх. Как же он может исчезнуть бесследно за столь короткое время? Нужно избавиться от сомнений, проиграв его». Даже если страх действительно не пре­одолен, это не проблема, так как проводимая по этому поводу лечебная игра подразумевает дополнительные способы его устранения. Если страх отсутствует, игра как раз и будет способствовать закреплению достигнутого эффекта. Повторяем: нужно быть внимательным, чтобы не перестараться и не воевать с ветряными мельницами, но и не оставлять у ребенка непреодоленный страх. Это сложная дилемма, и обычно курсантам, проходящим у нас обучение, весьма нелегко сделать правильный выбор из-за отсутствия соответствующего опыта. Интересно, что по крайней мере три не преодолеваемых в игре стра­ха могут «успешно» способствовать повторному проявле­нию невроза и сопутствовать ребенку всю оставшуюся жизнь. В первую очередь это относится к таким перина­тальным страхам, как страхи темноты, одиночества и замкнутого пространства.

На экзамене детям лучше быть самими собой, чтобы доказать отсутствие страха перед угрожающими образами. Родителям заранее объясняется, что экзамен — весьма непростое испытание и они тоже должны принять в нем участие. Отказ родителей обрекает это мероприятие на

324

нулевую результативность, поскольку психическое со­стояние ребенка остается прежним, а родители будут снова «заражать» своих отпрысков беспокойством, мнительностью и страхами. Обратим внимание и на од­ну неприятную особенность экзамена: чаще, чем при иг­ровой нейтрализации, после экзамена у детей могут по­являться (значительно реже — у родителей) преходящие вегетативные пароксизмы. Некоторых родителей это пу­гает, а то и настраивает против завершения курса пси­хотерапии. В реальности же наблюдается определенный эмоциональный стресс, испытываемый детьми во время экзамена. Мы же лечим не здоровых детей, а, как прави­ло, нервно-соматически ослабленных, у которых и рань­ше были срыгивания и рвоты, боли в животе от нер­вных спазмов и ожидания, головные боли от напряже­ния и просто от раздражения. И неудивительно, когда эмоциональный стресс, сопровождающий экзамен, спро­воцировал привычное состояние — вегетативные наруше­ния. Тем не менее этот стресс дает повод не в меру по­дозрительным родителям думать о вредности занятий, об их неэффективности.

Ребенку задают сакраментальный вопрос: «Ты боишь­ся или нет, когда остаешься один (одна)?» В отличие от диагностики страхов, когда не выделяются части фра­зы, на экзамене акцент делается на слове «боишься», т. е. страх провоцируется внушающим образом, как и во время всего экзамена.

Ответы на вопрос специалиста могут быть самыми различными: «Останусь, и не надо меня пугать», «Ну и что?» (подростки), «Хочу к маме» (дошкольники), «Чудо­вища появятся, Черная рука, инопланетяне» (младшие школьники) и т. д. Во всех этих ответах можно обнару­жить след страха или его отсутствие.

Страх одиночества — самый аморфный, неопреде­ленный, экзистенциальный страх. Его подсознательная составляющая может быть еще более глубокой, чем

325

в страхах темноты и замкнутого пространства, с которы­ми он образует уже известную читателю триаду: страх темноты, одиночества и замкнутого пространства. Выделим истоки страха одиночества:

1) «заброшенность» плода в утробе матери — неже-ланность беременности, граничащая с отвраще­нием и неотступными мыслями избавления от бре­мени;

2) отсутствие эмоционального и физического контакта с плодом — никогда будущие матери не гладят свой животик, пряча его за счет тесной одежды;

3) отказ от ребенка в пользу тех же сердобольных ба­бушек и дедушек, теть, дядей и других родствен­ников;

4) грудное вскармливание ограничено или вообще от­сутствует — плотские радости не для принципиаль­ных и деловых женщин. Иногда спасителем Хри­стовым оказывается отец, признавший свое чадо и хоть сколько-нибудь заботящийся о нем;

5) взаимные обиды детей и родителей, действующие подобно ложке дегтя в бочке меда;

6) супружеские конфликты, когда «увлеченные» ими родители напрочь забывают о ребенке;

7) эмоциональная неотзывчивость, душевная слепота и глухота глубоко интровертированных, а то и нев­ротически больных или психопатически изменен­ных родителей.

Чтобы проиграть страх одиночества, необходима мно­гочисленная аудитория (эффективность игры повышает­ся по крайней мере на 50%). Вначале все организо­вали «дружную» семью — крутились в небольшой ком­нате, конфликтовали друг с другом, читали мораль детям и постепенно исчезали: кто пошел на работу, кто в ма­газин, детский сад или школу. Дверь, естественно, зак­рыли на несколько замков, клятвенно пообещав, что все вернутся — одни через час, другие через сутки или год.

326

Заранее, до игры, втайне от нашего пациента в комнате спрятали игрушки в соответствии с его интересами. Найти их было непросто, так как они не видны, но если не плакать, оставшись в одиночестве, то эта задача раз­решима. Итак, ребенок остался один, дверь закрыта, в коридоре взрослые начинают дружно причитать: «За­чем остался один? Чем все это может кончиться? Он сей­час заплачет, слезы все зальют, будет снова всемирный по­топ, мы все утонем, нас можно пожалеть, чем мы винова­ты? Что, ему нечем заняться? Пусть поищет в комнате, есть же забытые игрушки». Затем наступала многозначи­тельная пауза — молчание, ожидание всех отсутствую­щих. Вскоре в закрытой комнате раздавался голос удив­ленного ребенка, нашедшего одну или несколько из спрятанных игрушек. И только когда он начинал играть с ними, все стоящие в коридоре, включая специалиста, дружно хвалили его: «Какой молодец, неужели перестал плакать? Такого не может быть. Разве он нашел себе за­нятие? Теперь не будет скучать, скоро все придут, ска­жут: какой он хороший мальчик (девочка)». Через не­сколько минут появлялись члены семьи, только в обрат­ном порядке: тот, кто вышел первым, заходил последним, удивлялся поведению ребенка, жал ему руку, говорил, что этОго не ожидал и вообще не видел таких детей, ко­торые бы не рыдали и не вели себя как маленькие в от­сутствие родителей. Это мощное групповое внушение решало психологическую проблему одиночества, появив­шуюся в раннем детстве, из-за тревожности и мнитель­ности родителей, излишней опеки в сочетании с привя­зыванием ребенка к себе и формированием у него эмо­циональной зависимости.

Результат от подобной игры превосходит все ожидания: даже самые пугливые и чрезмерно зависимые от роди­телей дети могли оставаться одни без страха.

Следующий вопрос экзамена: «А ты боишься нападе­ния или нет?» Страхи оправданны, когда они целесооб­разны: не следует одному ходить, когда темнеет, гулять

327

в пустынном парке, чрезмерно увлекаться собиранием ягод и грибов в лесу, входить в лифт с незнакомым че­ловеком и т. д. Но бояться надо не до паралича воли, тор­можения или полной беспомощности.

Ребенок выходит на лестницу, все участники прячут­ся в разных комнатах и внезапно пугают кто как может проходящего мимо. Защититься можно любыми способа­ми — убежать, вступить в противоборство, сделать вну­шение (призвать к порядку) и т. д. Способы защиты не объявляются заранее, иначе это было бы подсказкой. Если нет адекватной, своевременной реакции, то игра по­вторяется и «наученный горьким опытом» первопрохо­дец пытается дать более верные ответы.

Страх заболеть, заразиться отражается в соответ­ствующем вопросе. Специально не поясняется, чем можно заболеть и заразиться, чтобы избежать подсказки. Страх проигрывается в разных вариантах, объединяющим зве­ном будет неосторожность, беда, непредсказуемость, уг­роза для здоровья. В отличие от игровой драматизации и нейтрализации страхов здесь «командует парадом» специалист, он же подбирает роли всем участникам, но как известно, ребенок остается собой, способным в кон­це концов противостоять опасностям.

Все страхи актуализируются: кто-то забывает помыть руки и сразу возникают боли в животе, приходится «по­любить» горшок; кто-то начинает интенсивно чесаться, поскольку гладил кошку, собаку и других животных, поэтому «заболел». Еще один участник убегает от «соба­ки», которая все же его «кусает», значит, надо делать бо­лезненные прививки. Вдруг входит «очень больной че­ловек», непрерывно кашляющий, держащийся руками за горло и за грудь, от него «заражается» один из участ­ников и также начинает кашлять и просить помощи у доктора. Эти действия являются прелюдией к игре бо­лее длительной, чем обычно.

Дальше наступает кульминация: главное действующее лицо — ребенок, тоже «болеющий» чем-нибудь, начинает

328

оказывать помощь всем до него «заболевшим». Кем он будет при этом — доктором или просто сочувствующим, не имеет значения, так как он не побоится помочь лю­бому страждущему. Итак, страх исчезает вследствие та­кого поведения ребенка, который готов избавиться от па­ники и излишнего беспокойства всех «заболевших». По окончании игры все выздоравливают благодаря «герои­ческим усилиям» доктора, и после всего «содеянного» ему как-то неприлично самому бояться заражения, болезней, поскольку он такой способный, сильный и может помочь не только людям, но и кошкам, собакам, попугаям и всем живым существам на свете.

В перечне ранее диагностированных страхов числят­ся страхи смерти, своей и родителей. Естественно, этих страхов следует бояться, раз они заслуживают присталь­ного внимания специалиста, но по этическим соображе­ниям не могут быть воспроизведены. Не нужно этого делать по очень простой причине: если они отражаются в других страхах, то уместнее устранить их, прежде чем бороться со страхом, который свойствен каждому эмоци­онально чувствительному и впечатлительному человеку.

По ходу экзамена возникает непростой вопрос: «Боишь­ся ты. или нет каких-то людей?» Опасность для детей в этом случае существует, но в основном можно говорить о неизвестности, непредсказуемости поведения чужих лю­дей. Если бояться всех без разбора даже в присутствии родителей (подчеркнем это особо), то этот страх можно диагностировать как незащищенность и отсутствие лич­ной безопасности.

Это было продемонстрировано при оказании помощи мальчику 4 лет. Мама у него — замечательная, интел­лектуально одаренная женщина, ее главный «недоста­ток» — молодость. Если бы она родила ребенка позже, то можно предположить, что вероятность ночного недер­жания мочи у него была бы минимальной. Но у матери не было времени и желания заботиться о сыне: с отцом ребенка она развелась и больше думала не об общении

329

с сыном, а о встрече с другим мужчиной. Вскоре мечта ее материализовалась в очередном избраннике с «мерсе­десом». Участвовать в игровых занятиях ее новый муж отказывался под всякими предлогами, поскольку объек­том его интереса был не мальчик, а его мать. Тем не менее он исправно оплачивал игровые занятия, хотя и не принимал в них участия, несмотря на наши реко­мендации. Поскольку отношения мамы с отчимом раз­вивались стремительно, то ребенок не успел привыкнуть к нему. Каждый раз он горько рыдал перед началом иг­ровых занятий, колотил мать, а дома смотрел на отчима как на врага, хотя тот задаривал его даже в большей степени, чем мать. Но самым необъяснимым, на первый взгляд, был страх перед специалистом. На занятиях мать играла с сыном, чего дома он не мог допроситься. Спе­циалист выходил незаметно, чтобы мальчик мог себя ве­сти естественнее, так же тихо возвращался, «занимался своими делами за столом» и только потом включался в их игру. Это был не столько экзамен, сколько очередное за­нятие по устранению страхов. Вопрос, требующий ответа: «Почему же ребенок так боялся специалиста и сопротив­лялся контакту?» Чувствовалось, что он очень привязан к матери, женщине с повышенной тревожностью, тем не менее ему уже не 2 или 3 года, а 4, когда такие «инфан­тильные» реакции ослабевают. Тайна открылась, когда мы в доверительной беседе спросили мать: «Где истин­ный отец мальчика — уплыл, уехал, умер, завел новую семью или с горя запил?» Женщина возмущенно отве­тила: «Что вы говорите: он же каждый день (1) прихо­дит и гуляет с сыном». (Сама мать если это и делала, то всего несколько раз в своей жизни.) Потом она попроси­ла совета: может, не пускать его на порог, тем более, что ее новый муж, с которым у них еще нет общего ребенка, реагирует на приход отца мальчика не слишком одобри­тельно? В этом случае специалист столкнулся с непростой ситуацией: в семье нет эксцессов, мама же пришла за помощью к нам, а не наняла кого-либо для «разборки».

330

Вначале мы «скромно» сказали, что отец есть отец, и он — не самый плохой, если так любит сына, а это нужно только приветствовать. Теперь нам стало понят­ным, «кто есть кто» и почему мальчик так реагирует на нас: он явно не может адаптироваться к очередной за­мене «отца» специалистом. Самым «ужасным» для жен­щины во всей этой истории был не столько наш совет раз­решить отцу продолжать встречи со своим сыном, сколько предложение спать раздельно с мужем, временно заменив его на сына. Мать вначале не сделала этого, но с сыном «засыпала», а потом уносила его спать в отдельную комнату, где он и жил после развода родителей. Муж, следовательно, был ей дороже сына. Поскольку мать психологически была готова к экзамену по преодолению страхов у сына, то мы сообщили, что ее траты и наши усилия будут скорее всего не такими эффективными, как можно ожидать, и что ей все же следует перейти на более теплый эмоциональный режим взаимоотношений с сыном: перед сном гладить по головке, говорить ласко­вые слова, рассказывать какие-либо шутливые истории, компенсируя тем самым недостающую любовь. «Упрямая» мама не сразу согласилась с нашими рекомендациями, но, как только они были выполнены, ночное недержание мочи у сына прекратилось полностью, тем более, что ему был дан наказ при игре (ненавязчиво): раз он ночью на­ходится с мамой, то нельзя «писать на нее».

Матери же мы рассказали о максимально выраженной любви к ней у мальчика в этом возрасте и естественной в какой-то мере ревности даже к родному отцу, не говоря уже о постороннем, кем и являлся отчим. Мать вняла на­шим советам, и проблема, с которой она обратилась, была разрешена: у мальчика не только прекратились ночные расстройства, но он стал более добрым, открытым и непо­средственным в выражении чувств, главное же, что пере­стал панически бояться незнакомых людей. Этой исто­рией мы хотим подчеркнуть успешность лечения энуреза посредством игры и изменения отношения матери.

331

Наиболее часто инсценировка данного страха проис­ходит так. Среди участников игры (но в отсутствие ребен­ка, которому предложено много увлекательных занятий в соседней комнате) распределяются роли, причем игра­ющие выбирают их сами. Также не говорится, как иг­рать, что делать,— игра является чистой импровизаци­ей, создающей эффект взаимной непредсказуемости, неожиданности действий всех участников. Никто не знает, какой билет попадется экзаменующемуся, какие будут в нем вопросы, какое настроение у экзаменатора: будет ли он сегодня не в духе или, наоборот, все готов простить, даже пропуски лекций и более тяжелые прегрешения. Так и во время игры — никто заранее не знает, как себя вести: нужно ли всех прощать или наказывать, ругать или гладить по головке. Непредсказуемость данной игры и создает интригу, когда увлеченность, эмоцио­нальная включенность, желание каждый раз по-новому решить возникающую проблему, пусть и с риском неуда­чи, вызывает неподдельный интерес и азарт игры.

Итак, игра о страхе незнакомых людей происходит по предложенному в общих чертах сценарию, активно об­суждаемому взрослыми на «тайном совещании». Кто же может появиться на улице? Да кто угодно (роли, однако, ограничены числом взрослых, принимающих участие в иг­ре): цыганка, пытающаяся предсказать все удачи и не­счастья на свете; попрошайка, не отстающая ни на шаг, пока не получит свое; «лохотронщик», предлагающий все блага даром; пьяный, нападающий на ребенка и тре­бующий его уважать и любить во что бы то ни стало; су­масшедший, призывающий полететь с ним в космос, на Другую планету, где не был еще никто из землян. Далее все будет зависеть от количества играющих. Можно быть «вором», «милиционером» или просто любопыт­ным, но очень уж назойливым прохожим, без конца пы­тающимся узнать, где расположены Эрмитаж, Кунстка­мера, Артиллерийский музей или, на худой конец, бли­жайшее кафе или туалет. На этом встречи могут и не

332

закончиться. Откуда ни возьмись появляется «слепая», которой нужно немедленно перейти все улицы на свете или переплыть все обозначенные на карте реки, и сде­лать это она может только с помощью нашего пациента. Самое необычное — встреча с инопланетянами, пытаю­щимися забрать с собой землянина. Участники игры распределяются по отдельным помещениям, в то время как ребенок находится снаружи (обычно на лестнице). Какие-то дополнительные атрибуты игры, например маски злодея, парик цыганки или темные очки слепого, не нужны. Главное — изобразить, представить все живо, используя приемы пантомимы, а ребенок должен дога­даться, кто перед ним, и продемонстрировать адекватную реакцию защиты. Специалист не берет на себя никакой роли, сопровождая ребенка на почтительном расстоянии, иной раз обнаруживая эмоциональные реакции, напри­мер такие: «Так я и знал», «Посмотрим, чем все это кон­чится», «Сколько же можно?», «Опять!» и т. д. Распи­санные нами «дружеские» встречи продолжаются в те­чение 30 минут, но для ребенка это «целая вечность», поскольку все это пережить и остаться самим собой, обес­печить защиту — нелегкая задача и для взрослого.

Теперь мы подошли к весьма щекотливой теме — страху наказания родителями. Наказание, с одной сто­роны, неотвратимо, если проступок не соответствует критериям общепринятой морали. С другой стороны, на­казания могут быть и чрезмерными, иной раз жестоки­ми, слишком частыми, по любому поводу, а то и вовсе без оного. Может иметь место и полное отсутствие наказа­ний, а также понятий «можно» и «нельзя». Как ни стран­но, страх перед наказаниями в этом случае может быть гораздо большим, чем если бы они были на самом деле. Ко всему можно привыкнуть, даже к систематической пор­ке, при этом страх есть, но после завершения экзекуции тут же проходит, появляется даже облегчение и радость — чем не «катарсис»? У детей с неврозами последствия на­казаний непредсказуемы: в одинаковых ситуациях они

333

могут быть, а могут и отсутствовать, при этом родители еще в большей степени начинают угрожать всяческими карами и невероятными последствиями своему еще не вполне понимающему их крохе. Давать советы надо, учить тем более нужно, но постоянно угрожать и твер­дить об опасностях — это уже симптом мнительности в сочетании с неадекватной тревожностью и недоверием к возможностям детей. Лучше всего, если ребенка наказы­вают за проступки, но при этом руководствуются не своим настроением и советами знакомых, а здравым смыслом.

На основании нашего опыта можем сказать, что невроз страха наиболее часто встречается, когда ребенок не знает, что будет с ним в следующий момент — проявят ли ро­дители расположение, накажут ли неизвестно за что или будут своими нотациями стараться вызвать у него угры­зения совести и чувство абсолютной вины. Неопределен­ность порождает страх предчувствия, ожидания, а при длительности этого состояния возникает тревога, акку­мулирующая страх наказания — не обязательного, а лишь возможного, поскольку в представлении ребенка возмож­ность легко превращается в неотвратимость.

При другом неврозе — неврастении картина противо­положная: родители легко и уверенно наказывают своих детей, а поводом может быть любая оплошность ребен­ка — не так сказал, не сразу ответил, проявил неблаго­дарность в ответ на заботу. Дети тоже учатся и при­выкают к подобным нравственным уколам. Польза как бы есть, но невроз как нервно-психическое заболевание очевиден.

Другая крайность заключается в убеждении, что никогда по моральным, идеалистическим, гуманитар­ным и анархическим соображениям нельзя даже пальцем трогать муху, скорпиона, а тем более ударять насильни­ка; не следует не только наказывать ребенка, но и ка­ким-либо образом обижать, ведь ему предстоит сохранить невинность, и вокруг него будут одни ангелы, а злодеи

334

и просто нехорошие люди останутся где-то далеко. Чем все это заканчивается, читатель и сам может догадать­ся — истерическим неврозом, когда любые ограничения, запреты, даже справедливые, вызывают жалобы, проте­сты, обращения во все инстанции, начиная со сверстни­ков и кончая международной комиссией по защите прав ребенка. Эта комиссия может принять «справедливое» решение — лишить отца родительских прав за то, что он однажды не сдержался и как следует «всыпал» от­прыску (независимо от того, по заслугам или нет). Ви­новат, конечно, не ребенок, а сам отец, до этого взираю­щий на сына свысока и не способный утихомирить его раньше, когда это вызвало бы совсем иную реакцию.

Представим конкретную игру из трех действий, или сцен. В первом из них воспроизводится обстановка ре­ального детства, когда дети еще несмышленыши — не знают, что делать, не ведают, что творят, идут не туда, не всегда слушаются родителей, раздраженных, недо­вольных и наказывающих по делу и без.

Во втором действии они подрастают, идут в детский сад, где не менее суровый, чем родитель, воспитатель грозно приказывает срочно съесть манную кашу, забыть о маме, папе, бабушке и вообще о всех близких людях, гулять строем, не делать ни шагу в сторону, сразу лечь в постель и крепко уснуть, реже ходить в туалет — сло­вом, в несколько утрированном виде весь репертуар «луч­шего» дошкольного «воспитательно-исправительного» учреждения.

В третьем действии (у школьников) во всей красе предстает школа: здесь и издевательство над новеньким в коллективе и придирки учителя, и вызов к завучу, директору, председателю родительского комитета или в детскую комнату милиции. Во всех этих ролях ребе­нок остается самим собой и пытается защититься, даже если он ни в чем не виноват. Несмотря на явную абсурд­ность обвинений, он должен все же дать более или менее

335

адекватный ответ, иначе это будет игра в рецидив не­вроза. Тем не менее его никто не поправляет, не подска­зывает, как себя вести, что отвечать и как выйти из той или иной стрессовой ситуации. Экзамен есть экзамен, и подсказки (шпаргалки) здесь недопустимы. Выдержав все испытания, герой заслуживает рукопожатия, похло­пывания по плечу без лишних слов, поскольку ажиотаж вокруг его достижений может неблагоприятно повлиять на его успехи в дальнейших испытаниях, коих предстоит еще немало.

Наличие страха чудовищ выясняется наиболее до­тошно: а кто такие Кощей Бессмертный, Баба-Яга, чер­ти, призраки, скелеты и прочие подобные персонажи? Кого из них можно еще бояться, а кого —* забыть? При отрицательных ответах настаивать не следует, посколь­ку были рисунки на эту тему, проигрывания в серии игр № 1—15 и драматизация страхов в историях, сочинен­ных детьми дома. Все же специалист должен почувство­вать, есть ли все-таки образы, которых ребенок продол­жает бояться, хотя и отрицает это. Помочь может нето­ропливый анализ сновидений без психоаналитических изысков. Страшные образы могут жить в снах с первых лет жизни. Полностью устранить их в настоящее время можно только при осознанном отношении к ним как к тому, что препятствует достижению лучшего самочув­ствия и успехов в жизни.

В связи со сказанным формулируется следующий постулат:

полное устранение дневных страхов эффективно только при па­раллельном устранении ночных страхов.

Почему параллельно, а не последовательно? Дело в том, что ночные страхи являются в большинстве слу­чаев отражением дневных. Нивелируется и эффект уст­ранения ночных страхов после дневных, когда «поезд уже ушел». Лучший вариант — именно одновременность

336