Ее актуальность продиктована оставшимися после игр № 1—15 страхами. Обычно их не больше 4—5 вместо имеющихся ранее в среднем 15—17 страхов. Их сокра­щение почти в три раза позволяет говорить о высокой эффективности предшествующей работы. Но нельзя успо­каиваться на достигнутом, следует и дальше освобождать детей от страхов и опасений, являющихся отражением невроза в прошлом или настоящем, тем более, что они могут возвратиться в будущем и привести к утяжелению психической травмы при наличии сопутствующих стрес­совых обстоятельств. Важно вызвать критическое отно­шение к паразитирующим в психике страхам и разрабо­тать методы своевременной психологической защиты от них. Страх и так является символом какой-то опасности, и если выявить его в процессе специально подготовлен­ной игры, да еще драматизировать и одновременно найти способ противостояния страху, то от него ничего не оста­нется.

Итак, дома ребенок сочиняет почти что сказочную историю, например: «Жил-был мальчик (девочка), од­нажды... и вот в конце он (она) сумел(ла)...». Финал истории (сказки) должен быть, таким образом, самоут­верждающим, рассчитанным на положительное разреше­ние ситуации, связанной со страхом.

Дошкольники рассказывают, а родители записывают. Школьники не только излагают в письменном виде, но

242

и могут иллюстрировать историю рисунками, сделать маски или муляжи не самых приятных персонажей ис­тории вроде змеи, паука, скелета, Кощея или слепить Бабу-Ягу из пластилина.

Девочка 5 лет панически боялась Бабу-Ягу: унесла она однажды бедняжку неизвестно куда. Так присни­лось девочке, когда она заснула, а родителей не было дома. Мы включ.или ее в игровую группу. И она стала рисовать летящую Бабу-Ягу среди бела дня и ночи. Но самый внушительный результат был достигнут, когда она вылепила Бабу-Ягу и себя, спящую в коляске.

Родители всегда интересуются, насколько они могут помогать в сочинении историй. Ответ очевиден: чем боль­ше помощь, тем меньше терапевтическая отдача от исто­рии, которая будет зависеть не столько от ребенка, сколь­ко от родителя. Из-за неистребимой привычки родителей навязывать свое мнение во что бы то ни стало при­ходится идти на компромисс — позволять взрослым са­мостоятельно сочинять историю на темы пережитых ребенком и непосредственно ими самими страхов. Итак, историй уже две, главное же заключается в том, что одна из них все же сочинена ребенком более или менее самостоятельно. При его отказе что-либо придумывать продолжение психотерапии становится проблематич­ным. Приходится констатировать, что у некоторых детей воображение вообще отсутствует из-за излишней прямо­линейности, негибкости мышления, не по-детски ранне­го рационализма, отсутствия чтения и игр дома. Они яв­ляются, с одной стороны, эмоционально ущербными, а с другой — прагматиками, рассуждающими как взрос­лые и все время высчитывающими, как бы им получить выгоду и добиться победы любой ценой. Так возникает непонимание роли человека в природном мире, пробле­мы экологии и психической защиты будущих поколений, даже если эти дети становятся потом президентами кор­пораций или даже стран. Возвращаясь в детство, можно

243

сказать, что такой ребенок еще до школы не только скажет, сколько будет дважды два, но и начнет рассуж­дать о причине вопроса и возможных вариантах ответа. В то же время он уже давно забыл, что такое улыбка, непосредственность чувств, запах травы и пение птиц. Он — городской продукт с ускоренным и деформирован­ным психическим развитием, не способный чувствовать даже страдания сказочных героев в их противостоянии злу, а любит он только психопатические фильмы вроде «Ночного дозора».

Чем лучше финансово обеспечены родители, тем охот­нее дом наполняется механическими и электронными игрушками, которые если и развивают воображение, то только с целью устранить соперника и одержать побе­ду во что бы то ни стало. Для этого хватает и оружия, и жертв, убиваемых ради сиюминутного удовольствия. Можно, конечно, действовать по принципу «Чем бы ди­тя ни тешилось, лишь бы не плакало», а в данном слу­чае — не испытывало страхов. И результат не заставит себя ждать: вместе со страхами исчезают и сострадание, и эмоциональная чувствительность ребенка. Тогда мы видим холодных, расчетливых и порой жестоких детей, для которых главный принцип в жизни — получение удовольствия или удовлетворения независимо от спосо­бов их достижения. Такой ребенок не только не боится, но становится бесстрашным, что бесконечно радует пред­приимчивых родителей, не стесненных в средствах для достижения своих целей. Чем это оборачивается для де­тей, мы знаем из медицинских и криминальных сводок: это и неоправданная, недетская жестокость, и безразли­чие к страданиям и чувствам других людей, сверстников и взрослых, и наркотическая привязанность к Интерне­ту и игровым автоматам. Что тогда говорить о суперме­нах, стреляющих по сценарию во всех без разбора и ста­новящихся «национальными героями» для целого поко­ления детей? Потом мы сетуем на рост преступности,

244

насилия и жестокости в обществе, забывая о пси­хопатических истоках подобных явлений у взрослых. Между тем следует принимать во внимание российский, в частности русский, менталитет. Ни в одной, даже са­мой страшной сказке мы не увидим горы трупов и свер­шившегося злодеяния. Да, угроз хватает, на что особенно щедры Кощей Бессмертный и Баба-Яга, но ни в одной сказке, в отличие, например, от французской «Синей Бо­роды», нет конкретной реализации угроз, мы не нахо­дим описания, каким образом Кощей Бессмертный ду­шит, а Баба-Яга жарит своих жертв в печке. В русских сказках нет непримиримой вражды, зло всегда побежда­ется таким на первый взгляд, недотепой, как Ивануш­ка-дурачок, и добро всегда одерживает победу. А это, как известно, непросто. Иванушка-дурачок проходит через огонь, воду и медные трубы, радеет за близких и всех хороших людей. То же происходит и в историях, сочи­ненных детьми: в них видна непосредственность, чисто­та чувств и решимость противостоять всем опасностям и козням врагов.

Приведем в качестве примера некоторые из них, не выбранные специально, а взятые наугад из папок, в ко­торых находится несколько сотен подобных сочинений.

Первая история, сочиненная пятилетним мальчиком, записана мамой (папа не захотел, хотя именно ему было бы полезно узнать о переживаниями сына) и озаглавле­на, как и все истории, самим ребенком,— «Наказание» (стиль изложения оставлен без изменений, а в скоб­ках — комментарий специалиста).

«Я пришел из детского сада домой и стал играть в мяч. Я * мяч отбивал рукой об пол, очень сильно стукнул по мячу. Мяч высоко подпрыгнул и разбил люстру. Мне папа сказал: „Ложись на диван".

* Употребление местоимения «я» два раза говорит о повышенном самолюбии ребенка, как и о его чувстве собственного достоинства.

245

Я от него долго убегал (в жизни все было быстрее). Наконец папа меня поймал. Он положил меня на диван, снял штаны и стал бить ремнем (рассуждения для психоаналитиков). А когда я лежал на диване, то думал, как бы мне побить так же папу. Когда он меня кончил бить, то поставил в угол, а сам пошел в кинотеатр (ну чем не „психологический садист"?). Когда он пошел в кинотеатр, то я из угла вышел и стал играть в игрушки. А когда он вернулся из кино­театра, помыл руки (очень правильный товарищ), то спросил: „Кто в игрушки играл?" Я сказал, что я (дети с неврозами очень правди­вые, это часто им вредит). Он снова меня стал бить (отец не может простить несогласие с собой и готов наказывать за это бесконечно). А когда он снова стал бить, то я не выдержал, побежал на кухню, взял там ремень и сам стал папу колотить» (фантазия мальчика).

Можно задуматься о том, почему историю записала мать, на которую похож сын, привязанный к ней бла­годаря тому, что она добрая женщина и понимает в чем-то хоть переживания сына. Муж же жену недолюбливает из-за ее кроткого, мягкого характера, так как ориенти­рован только на успех и презирает любые слабости в от­ношении детей (отца своего он не знал, так как родители развелись, когда ему было два года, а с волевой матерью у него не сложились отношения, хотя он ей во всем и под­чинялся). В итоге появилась послушная жена. В случае рождении дочери, может быть, пришлось бы смириться с некоторыми ее вольностями, но поступать подобным об­разом в отношении сына он не мог. Раз у него не сложи­лась судьба в детстве, то хотя бы сын должен быть за это в ответе, т. е. быть хорошим, правильным, беззаветно любящим и уважающим отца. Но сын еще не до та­кой степени эмоционально травмирован, как отец, даже в игрушки играет, мяч бросает, жена сыну это по­зволяет, а наказывать за эти «страшные прегрешения» опять же приходится отцу.

Таким образом, в истории мальчика прозвучала не только его драма, но и конфликт между родителями — своего рода необъявленная война, которая неизвестно чем

246

закончится, если закончится вообще. Отец, как можно было предположить, на игру не явился, и его роль взял на себя автор истории, мальчика же изображал специалист. В конце игры реализовались все пожелания мальчика, «отец» каждый раз получал все более решительный отпор, пока не понял, что все это бесполезно, и сам не по­просил пощады. Далее все встало на свои места: паци­ент, научившись сопротивляться и давать сдачи, не поз­волил «отцу» (специалисту) вести себя как прежде. Дру­гими словами, он смог не так болезненно воспринимать агрессию отца и даже (ужас!) иногда возражать (разра­ботка «психическая защита»). Как ни странно, решимость сына противостоять жестокости отца в повседневной жиз­ни заставила его задуматься и даже в чем-то изменить отношения с супругой.

Другая история, мальчика 7 лет, лишний раз под­тверждает гуманистическую направленность детей с не­врозами, в отличие от детей с психопатическим разви­тием личности. Заглавие истории — «Наводнение».

«Как-то летом налетел сильный ветер, пригнал тучи, и начался дождь. Потом дождь стал сильнее и превратился в ливень. Он был очень опасным, шел очень долго, и все вокруг затопило водой. На­чалось наводнение. Улицы превратились в реки. Земли нигде не было видно: была везде вода. Она залила подвалы домов, и пер­вые этажи зданий тоже были в воде. Все жители с нижних этажей перебрались выше. А ливень все шел и шел. Дети не ходили в дет­ский сад. Люди передвигались по городу на лодках. На катерах ез­дили спасательные команды. Животных в городе спасали специ­альные команды, которые плавали на обычных лодках. Они вылав­ливали собачек и кошечек. Я попросился в лодку и помогал спасать животных (чем не дед Мазай). Мне было чуть-чуть страшно, но с жи­вотными было интересно. Вода была целую неделю. А потом по­степенно стала уменьшаться. Она всасывалась в землю. А потом совсем исчезла. И люди все вернулись в свои дома».

История, конечно, напоминает всемирный потоп, что в представлении мальчика почти одно и то же. Все

247

участники игры изображали стихию — волны — взяв­шись за руки и приседая время от времени. «Лодка» должна была проплыть между бушующими волнами и не быть отброшенной назад.

В СССР было только три вида рекламы гигантских габаритов, висящей чуть ли не на каждом доме: «Летай­те самолетами Аэрофлота» (а чем еще тогда можно было летать?), «Храните деньги в сберегательной кассе» (кро­ме нее, хранить деньги было негде), «Не разрешайте де­тям играть со спичками». Действительно, играть со спич­ками лучше, не зажигая их. Дети с неврозами могут бояться воображаемого пожара сколько угодно, тем бо­лее что об этом постоянно напоминают тревожные и мни­тельные родители. Послушаем историю мальчика 7 лет, которая называется «Пожар» (у ребенка он продолжал тлеть в подсознании, поскольку он был его свидетелем на даче в два года).

«В одной семье дети остались одни дома. Не послушались наказа родителей и стали играть со спичками. Спички жгли и гаси­ли. И вот у одного мальчика выпала из рук спичка, упала на газету, газета загорелась, и случился в доме пожар. Мальчики побежали к соседям, позвонили к пожарным. Пожарные почему-то долго не приезжали. Но ребята не растерялись. Вспомнили, что у них есть шланг для поливки цветов. Взяли этот шланг и стали тушить огонь. Они чуть-чуть успели загасить пламя, и вскоре приехали пожар­ные и стали тушить остатки пожара. Вскоре пришла мама и очень испугалась, что так случилось. Но когда увидела, что ее дети не пострадали, то обрадовалась. К тому же мальчики половину вещей успели вынести на улицу. Потом родители получили новую кварти­ру, а мальчики больше со спичками не играли».

Мальчики не поддались панике, а нашли несколько рациональных решений: вспомнили о шланге и вынесли вещи на улицу. И вывод ясен: не следует совершать им­пульсивных, непродуманных действий, как это любят де­лать маленькие, еще не очень развитые дети. Автор исто­рии являлся руководителем игры. Специалист покидал

248

свое «насиженное место» и вежливо предлагал ребен­ку занять его, сам же садился на детский стульчик вместе с другими участниками игры. Соответственно, автор истории получал право «командовать парадом» — назначать роли, начиная с себя. Никто не мог ослушать­ся воли «верховного главнокомандующего» игры — ни специалист, ни родители, ни аспиранты, ассистенты, кур­санты и студенты. Именно в праве «командовать», «уп­равлять», «организовывать игру» и заключается один из самых существенных факторов терапевтического дей­ствия драматизации страхов. В такой ситуации нет вре­мени задуматься о страхе, если приходится решать, кто есть кто в игре; можно еще посоветовать, как лучше иг­рать, что изображать, т. е. ребенок берет на себя роль режиссера, корректируя свои действия в процессе игры. В игре не участвовал отец, но автор истории решился стать пожарным, вместо себя назначил одного из свер­стников, а мамой предложил стать студентке, к чему сама мать отнеслась со скрытым недовольством. И это не случайно: мать постоянно дает советы, но ей не хватает непосредственных, теплых чувств к сыну, которого она, в свою очередь, непроизвольно ассоциирует с упрямым и вечно отсутствующим мужем. Неудивительно, что мать в игре получила роль соседки, которая мечется в тревоге и панике из-за происходящего в соседней квартире (за­паха дыма из вентиляционной шахты). Таким образом, мальчик в игре отказался от назначения родителей на главные роли, выразив свое несогласие и протест против невнимания отца и отсутствия тепла со стороны матери. Страхи пожара у него прошли, но его невроз лечился медленно и трудно. После завершения первых игровых занятий он стал меньше бояться, неплохо адаптировался через несколько месяцев в школе, хотя и испытывал проблемы общения со сверстниками своего пола, в чем была «заслуга» отца, так и не пришедшего ни на одно занятие.

249

Следующая история тоже сочинена мальчиком 7 лет, больным неврастенией, страдающим энурезом и заика­нием. У него все было как раз наоборот — в играх участ­вовал отец, а мать объясняла свое отсутствие любыми причинами (она хотела девочку, и у нее с самого начала не сложились эмоционально приемлемые отношения с сы­ном). История называется «Укол» *.

«Как-то заболел мальчик, и врач назначил ему уколы. А маль­чик очень боялся их и не хотел лечиться. Но доктор сказал, что если он откажется от уколов, то будет долго болеть и не сможет выхо­дить на улицу. И мальчик согласился. Пошел в поликлинику, в про­цедурный кабинет. Его встретила добрая медицинская сестра. Она посадила его и стала готовить укол. В первую очередь помыла ру­ки (что не такое уж частое явление). Потом взяла пинцетом иголку, шприц. Разбила ампулу и налила лекарство в шприц. Потом поме­няла иголку. Взяла маленькую, вставила в шприц. Обмакнула ватку в спирт, взяла шприц и подошла к мальчику. И тут он сначала испу­гался и заплакал от страха. Но потом подумал, что не очень будет больно, и дал сделать укол. Ведь в коридоре сидело много детей, которые тоже пришли на уколы, и никто не боялся, кроме него. С тех пор мальчик приходил на уколы без страха».

Этот ребенок часто болел в первые годы жизни, ему делали уколы дома и в больнице, причем сестры были раздраженные и торопливые, кричали, когда он сопро­тивлялся, а то и применяли физическое насилие. С тех пор страх уколов как грубого, внезапного насилия, при­чиняющего боль, закрепился в его памяти. В истории же он описал, как все нужно делать, чтобы не было лишних страданий. В игре роль мальчика играл отец, крайне нервно реагирующий на приготовления медсестры (роль, которую исполнял мальчик). Но «медсестре» удалось

* Истории могут быть иносказанием, т. е. не обязательно бук­вально отражать реальную ситуацию, а представлять ее в разных ипостасях в зависимости от воображения, которое скорее будет обрамлением истории, чем ее сутью.

250

успокоить пациента, и ему сделали даже два укола, один — за прошлый раз. Перемены ролей не потребова­лось, так как было понятно, что мальчик будет стоически переносить эту малоприятную, но нужную процедуру. Более того, он даже согласился пойти к зубному врачу, хотя и там ему делали укол, правда обезболивающий. Девочка 9 лет с неврозом страха свою историю назва­ла «Правдивая история». Мы бы озаглавили ее так — «Никто меня не любит».

«Рекс шел по улице, опустив низко голову. Неделю назад хозя­ин выгнал его из дома. Хотя дома Рексу жилось и несладко — хо­зяин бил его, дети дергали за уши и за хвост,— но на улице ему стало еще хуже. Рекса все время тянуло к подъезду, где жил его хо­зяин. Наголодавшись и намучившись задень, он засыпал где-ни­будь на сухих листьях или в пустой коробке. Вот и сейчас он снова подошел к своему дому и лег в мокрую от дождя коробку. А хозяину в эту ночь спалось плохо. Ему снился странный сон, что он — собака и идет по улице. Он пытался объяснить прохожим, что он — чело­век и очень хочет есть. Но прохожие только смеялись над его лаем. Он очень хотел есть и пошел на помойку. Но там на него стали ши­петь кошки. И хозяин побрел куда глаза глядят. Утром он проснул­ся от мысли, как плохо Рексу на улице. И тотчас же побежал искать его. Только выбежал на улицу, сразу увидел Рекса, спящего в пус­той коробке. Хозяин взял его на руки, и после этого Рекс сразу проснулся и лизнул хозяина. Рекс не помнил зла и любил своего хозяина всем своим сердцем».

Вот такая история о бесчеловечности и угрызениях совести. Отец девочки действительно отличался не очень миролюбивым характером и мог в качестве наказания надолго лишить дочь всяких детских радостей. Мать же всецело находилась под влиянием мужа и не могла ни в чем возражать. В данной истории девочка воспитыва­ла отца, показав в аллегорической форме его жестокость. В семье действительно есть Рекс, которого девочка любит, но еще больше его любит отец, который хотел иметь мальчика и не терпит никакого сопротивления.

251

Назидательное значение истории было подчеркнуто и тем, что роль хозяина взяла на себя девочка, Рексом, естественно, стал отец, остальные играли роли прохо­жих и кошек. Как мы видим, мать не участвовала в иг­ре, да ее и не было на приеме, за нее все «решил» отец. Поскольку истории детей — только канва сюжета, то ре­жиссуру обеспечивает, как правило, специалист, а дети и родители учатся расширительному и в то же время углубленному психологическому толкованию игры пря­мо по ее ходу.

В первой части игры хозяин ссорится с собакой (именно так, а не наоборот). Здесь девочка дала волю своей фантазии и показала отцу в роли Рекса, в чем он был не прав, демонстрируя свою бескомпромиссность и жестокость, не оправданные обстоятельствами. Во вто­ром действии на авансцену выступило общество защиты животных (студенты и ассистенты), сурово и, главное, единогласно (хором) отчитывающее отца за выгнанного на улицу пса. В третьем действии возникает спор: кто же все-таки прав — хозяин или Рекс? На стороне хозя­ина выступают такие же обвинители, как и он, требую­щие принять решительные меры, если пес заскулил или перестал вилять хвостом (у него был такой же невроз, как и у девочки, посмевшей противоречить отцу). В чет­вертом действии Рекс оказывается среди чужих злых людей, вызывающих к тому же службу по истреблению бродячих животных. Она вскоре и появляется. Рексу (отцу) приходится убегать что есть сил, чтобы с него не содрали шкуру. В пятом действии Рекс оказывается на помойке среди шипящих и готовых вцепиться в него кошек, дерущихся из-за объедков и даже не подпускаю­щих его близко. Далее — сон хозяина, прозрение и при­мирение. Как мы видим, пес не озлобился даже несмот­ря на такое отношение, и это еще раз послужило на­глядным примером для отца, изменившего, пусть и не во всем, свое отношение к дочери.

252

Другая девочка 9 лет, тоже с неврозом страха, рисо­вала свои страхи во время предшествующих игр, и они постепенно проходили. Но один страх преодолеть не уда­лось, и это был страшный сон. На предложение нарисо­вать его она сначала изобразила себя внутри круга, в ко­тором было какое-то месиво. По периферии круга (замк­нутого пространства) были нарисованы деревья и цветы. На вопрос, что же это такое, девочка ответила: «Яма». Сама она стояла' в яме спиной к зрителям, а руки ее бы­ли высоко подняты вверх (мольба о помощи). Эффекта от рисования не было, страх продолжал преследовать ее. Тогда было предложено нарисовать себя не боящейся. Здесь она уже оказалась вне круга, лицом к зрителям и с опущенными, а не поднятыми руками (возможно, это символизировало страх, не ушедший и на этот раз).

Ее история называлась «Катя в лесу».

«Жила-была девочка. Ее звали Катя. Ей было 9 лет. Она учи­лась в 3-м классе. Однажды Катя со своим классом пошла в поход. Когда они уже ушли далеко от дома, Катя заблудилась. Она крича­ла, звала свою учительницу и ребят. Но ее никто не слышал. Катя испугалась. Она везде ходила, искала своих ребят из класса. Ник­то не отзывался. Ей было страшно. Катя думала, что уже никогда не вернется домой. Но она надеялась, что вернется. Катя пошла по тропинке. Она не знала, что впереди ее ждет ловушка. И вдруг неожиданно стала падать в яму. Она испугалась. Катя цеплялась за траву. Думала, что упадет, не сумеет выбраться, но ей это удалось. Катя обрадовалась, что она выбралась из ямы. Теперь она стала осторожной: ходила там, где не было ловушек. И вот она нашла свой класс. Катя обрадовалась. Но в лесу она забыла нужную вещь. Ей пришлось бежать обратно в лес. Она долго искала эту вещь. Наконец она все нашла и вернулась к своему классу. В сле­дующий раз, когда класс опять пошел в поход, Катя снова пошла вместе с ними. И она уже больше никогда не терялась».

Яма — самый подходящий символ для страха замк­нутого пространства. Одновременно она отражает и страх глубины, и находящийся в ее первооснове страх

253

смерти. Яму, как известно, роют и для того, чтобы опустить в нее гроб, из которого уж никак нельзя вы­браться, несмотря на желание. Взглянем на историю более отвлеченно. Почему же автор рассказа заблудился, как раньше говорили, «оторвался от коллектива»? Да потому, что у девочки не сложились отношения со свер­стниками — очень уж она была самостоятельная и обид­чивая одновременно. И боялась слишком многого, опа­салась всяких несчастий, благо для этого были предпо­сылки в тревожности матери и мнительности отца. Бойкот ей в классе не объявляли, но вокруг нее посте­пенно сформировалась зона непонимания и отчуждения, поэтому никто и не отзывался на ее крик о помощи. Не раз впадая в отчаяние от своей изолированности в клас­се (будучи почти отличницей), девочка психологически, косвенно, подсознательно хотела «уйти из этой школь­ной жизни» — «покончить с собой». Так она в яме и ока­залась. Но нашла в себе силы выбраться и, более того, проявить свою принципиальность — пойти искать в ле­су нужную вещь, и это после всего пережитого. Здесь налицо борьба, если не противостояние страха-эмоции и принципиальности — рационального компонента психи­ки. Истина находится где-то посредине: страх в форме необходимых опасений должен сочетаться с рациональ­ным принятием решений. В истории же, как это обычно бывает у детей с неврозами, две взаимоисключающих, а не дополняющих крайности: или падение в яму, или рациональный императив — искать «нужную» вещь со­вершенно одной, без класса.

С целью драматизации истории мы предложили не­сколько вариантов ее развития, но на роли, как мы помним, назначает участников автор. Себя она и стала изображать, маму сделала учительницей, которая не смогла проследить, куда же девался один из учеников, а все остальные составили дружный коллектив класса. В первом действии проводилось собрание, обсуждались

254

планы на лето, возникали споры, куда пойти в канику­лы: то ли взобраться на Эльбрус, то ли просто прогу­ляться по лесу. Во втором действии все разбрелись по по­лянкам леса, наша героиня отошла от «любимого» кол­лектива, проявив самостоятельность, и попала в яму, изображаемую большим обручем — хула-хупом. Сразу все исчезли, наступил полумрак (убавили интенсивность освещения), заблудившаяся стала кричать, но никто не приходил на помощь. В то время как она пыталась вы­браться из ямы, на нее накидывали обручи, а она должна была освобождаться от них. В третьем действии она пыталась снова проникнуть в лес, чтобы найти нужную вещь, но не тут-то было. Все участники, сидя, лежа, стоя на игровой площадке, символизируют деревья, корни, сучья. Как только девочка стала проходить мимо, они на­чали изгибаться под напором ветра, цепляться, хватать ее, и ей стоило немалого труда выбраться из цепких объятий лесных братьев. Мораль была такова: нельзя так опрометчиво снова бросаться в лес, руководствуясь только необходимостью, но забывая о смертельной опас­ности. Теперь стало понятно, почему отсутствовал тера­певтический эффект при рисовании кошмарного сна. Наша героиня слишком рационально подходила к своим эмоциональным проблемам, слишком все рассчитывала, но ее постоянный контроль над собой оборачивался не разумными, а импульсивными поступками в сочиненной истории. Подобного с ней реально не происходило: вспомним, это же страхи того, что может быть. Но в них отражены все ее реальные переживания, страх полной изоляции от сверстников, остракизма и невозможности взаимопонимания. Эта ситуация и символизируется ямой — явлением скорее психологического, чем физиче­ского свойства. После игры девочка стала менее напря­женной и легче вступала в контакт со сверстниками.

Еще одна фантасмагория отражена в истории-сказке девочки 9 лет с истерическим неврозом.

255

«Жили на свете король и королева, и была у них дочка Алиса. Около королевства рос красивый лес. Принцессе очень нравился этот лес, и она каждый вечер смотрела на него из окошка. Но од­нажды вечером, когда девочка посмотрела в окно, то увидела, что лес светится голубым светом, и такую картину она наблюдала не­сколько дней. Потом она решила сходить к волшебнице и узнать, в чем дело. „Потому,— ответила волшебница,— что там завелись ведьмы". На следующий день принцесса побежала в лес посмот­реть на ведьм (такая уж она без оглядки любознательная), но она зашла в такую глушь, что даже птиц было не слышно. Она испуга­лась и побежала назад, но только еще дальше углубилась в лес. Вдруг недалеко от Алисы замерцал голубой свет, и она увидела, что из света вышла дама в сером. Она подошла к Алисе и спроси­ла, как девочка попала в такую глушь, но принцесса от испуга не могла вымолвить ни слова. Дама взяла ее за руку и пошла к голу­бому свету. Возле огромного камня была дверь. Они вошли туда, прошли по темному коридору и попали в круглую комнату без окон. На стенах висели летучие мыши, лягушки и змеи. Тут ведьма жутко захохотала и исчезла. Придя в себя, Алиса поняла, что она заперта. Вдруг она увидела в углу на сундуке плащ, расшитый зо­лотом. Когда она подошла к нему, то услышала писк. Это мышка запуталась в плаще. Алиса освободила ее. И мышка рассказала ей тайну плаща: кто его наденет и загадает два желания, они сразу исполнятся. Алиса накинула плащ и загадала: 1) вернуться домой, 2) чтобы все ведьмы исчезли. Раздался гром, и она очутилась до­ма. И лес был как прежде».

Девочка в придачу нарисовала королеву, лицо кото­рой закрыто вуалью, а на черном платье (мантии) изоб­ражен пиковый туз. Чем не Пиковая дама, которой так боятся девочки от 7 до 10 лет? А ведь она чем-то напоми­нает королеву-мать. Ее реальная мать такая же принци­пиальная, строгая, постоянно угрожала ребенку. Образ Пиковой дамы всегда содержит в себе неразрешимую загадку — то ли это колдовство, то ли влияние потусто­ронних сил. Чем же так провинилась мать перед девоч­кой? Именно своей закрытостью, эмоциональной недо­ступностью, так что до нее не достучаться чувствитель­ной, впечатлительной и нуждающейся в любви дочери.

256

Приходится еще раз констатировать неслучайность возникновения у ребенка истерического невроза как ре­зультата непереносимого эмоционального напряжения из-за блокирования ее чувств любви со стороны матери. Откликом на это были капризы, своеволие и упрямство дочери, способной, как мы видим, совершать весьма опро­метчивые поступки, раз она пошла, не оглядываясь, в лес, пусть и из любопытства.

Можно спросить: а как же король-отец? Он ничего и не мог запретить, поскольку в семье командовала жена, прагматичная во всех отношениях и всегда изре­кающая истину в последней инстанции. Муж был мяг­ким и уступчивым, совершенно нормальным, как это часто и бывает в семьях детей, заболевающих истериче­ским неврозом. Единственным его «недостатком» была по­кладистость, неконфликтность и неумение настоять на своем там, где это необходимо. Не был он и предраспо­ложен, в отличие от жены, к вере во всякую чертовщи­ну, магию и в рекламируемые в средствах массовой ин­формации способы снятия сглаза и порчи. Следователь­но, их взгляды не совпадали, но он ее не обвинял, а молча терпел причуды супруги, которую любил, причем без взаимности. Центральным мотивом в истории было даже не колдовство и прочая мистика, а то, что после доброго поступка девочки — освобождения мыши — ис­чезли все ведьмы, в том числе и пресловутая Пиковая дама. Вместе с ней исчезли бы и противоречивость отно­шения матери, непоследовательность и угрозы при лю­бом неисполнении ее желаний и требований.

В игре девочка стала сама собой: очень уж был ей не­приятен образ ведьмы. Мышкой, по ее желанию, стала мать. Сложнее было выбрать участника на роль ведьмы. После долгого раздумья девочка выбрала на эту роль одну из курсанток — с распущенными волосами и чер­ными глазами. Эффект игры сказался благоприятным образом на взаимоотношениях матери и дочери, а отец

257

в роли короля приветствовал это и даже стал издавать указы, которых не смела ослушаться и королева.

Девочка 10 лет с неврозом страха, крайне впечатли­тельная и с развитым воображением, сочинила историю, названную «Ночные отражения».

«Жили на свете отражения, и ночью, когда дети ложились спать, они появлялись на стенах, шкафах, потолке. Детям становилось страшно. И вот наступила ночь. Люди стали ложиться спать, и в ок­нах погас свет. Ксюша тоже выключила свет. И только стала она за­сыпать, как за окном зажглись фонари. Занавески в ее комнате зашевелились, и вместе с уличным светом в окно влетело большое отражению в сопровождении маленьких отражений. Они забегали по шкафам, кроватям, качались на люстрах, заглядывали в зерка­ла, в которых потом отражались страшные лица. Они всячески ме­шали Ксюше спать. Ксюша испугалась и забралась под одеяло. Но тут она вспомнила, что если будешь бояться, то отражение унесет тебя в свои владения, а если не будешь бояться, то тогда можно победить свой страх. Ксюша встала с кровати и сказала: „Я тебя не боюсь!" — „Тогда давай с тобой водить хоровод",— сказало отра­жение. И они среди ночи стали ходить по комнатам, заглядывать в зеркала, плясать. От шума и крика проснулись родители. Увидав страшные отражения, они испугались, но Ксюша сказала: „Не бой­тесь, идите сюда, это мои друзья!"».

Смысл истории весьма непростой. Во-первых, подоб­ные сны наиболее часто встречаются именно у десяти­летних детей, которые, как мы установили, обладают в этом возрасте максимальной впечатлительностью и вну­шаемостью. Отражения как раз и воспроизводят внут­ренний психологический мир девочки, наполненный тревогами и предчувствиями из-за тлеющих конфликтов в семье и постоянной угрозы развода родителей. Девоч­ка даже готова подружиться с отражениями, лишь бы родители жили в дружбе и согласии между собой. В кон­це они стали для нее такими же друзьями, какими могли бы стать умиротворенные родители. Эта история была проиллюстрирована рисунками, изображающими

258

все перипетии сюжета: и как она ложится спать, и что ей чудится, и как она прогоняет страшные лица, а по­том дружит с ними. В игре девочка изображала себя, в качестве отражений выступали остальные участники игры, включая родителей. Вначале они укладывали дочь, несмотря на все ее протесты, затем превращались в отражения-призраки, привидения, чертей и прочих пугающих во сне детей персонажей. По очереди все эти малоприятные отражения кошмарных снов заходили за шкаф, где спала девочка (в комнате был полумрак), и всячески пытались ее испугать, но это им не удава­лось: она либо продолжала спать крепким сном, как ни в чем не бывало, либо сама переходила к наступатель­ным действиям — кричала: «Цыц, уйди», а то и бросала в них всем, что было под рукой. Тогда, расстроившись, отражения покривели, захирели и решились из после­дних сил провести «рабочее совещание», где была при­знана полная неэффективность их действий (совещание проходило по другую сторону шкафа, и девочка все слы­шала). Наиболее безобидным из персонажей была выне­сена резолюция о прекращении агрессивной деятельно­сти и терроризма на всю оставшуюся жизнь и даже после. Все с этим согласились, дружно как никогда, и предложили девочке просто поиграть с ними, раз она все равно уже не может уснуть. Отражения и девочка образовали круг, танцевали, пели, стучали в бубен и ба­рабан. На шум прибежали родители, ужаснувшиеся вначале, но тоже были вовлечены в игру и даже пригла­сили отражения на чаепитие. Родители сходили за тор­том, и все с удовольствием ели и говорили, какая она хорошая девочка, а им нужно перевоспитываться или по крайней мере пройти курс лечения.

В другой истории, девочки 9 лет с неврастенией, нев­ропатией и энурезом, отражаются как в капле воды все ее семейные мучения, обусловленные не очень чувстви­тельной мамой, наказывающей ни за что и требующей

259

от дочери учиться только на отлично. Папа в воспитании дочери не принимает участия, а в редкие минуты пре­бывания дома только усиливает ее страдания. Наблю­дается у нашей юной пациентки и психологическое са­моустранение из семейной жизни, экзистенциальное отчаяние: лучше бы не родиться, чем мучиться в реаль­ной жизни. История не имеет названия, что уже симп­томатично.

«Жила на свете одна женщина. Она не могла иметь детей. Из-за этого стала очень злой. И решила она отнимать детей у родителей силой. Для начала она купила большой дом с огромной ямой во дворе, вместо крыши ее закрывала решетка. По ее плану в эту яму и должны были помещаться украденные дети. Однажды я пошла в магазин и увидела странную женщину. Она бежала за детьми, чтобы убить их или забрать. Я спряталась за машиной. Но тут она увидела меня и бросилась за мной. Преследуя меня, даже убила одного человека. Сначала я прибежала к своему дому, но испуга­лась, что она убьет моих родителей, и побежала дальше. И она догнала меня, притащила меня и еще нескольких детей и поса­дила в яму. Ш договорились с охранником, что ночью он от­кроет решетку и выпустит нас. Он так и сделал. Оказавшись на свободе, мы сразу побежали. Вскоре жестокая женщина была арестована».

На роль злодейки была назначена другая мама, тоже не очень предрасположенная к сочувствию и состраданию по отношению к детям. Роли родителей, по замыслу автора, получили мальчик и мать девочки. Детей пред­ставляли автор и еще один мальчик, принявший учас­тие в игре. Охранника играл специалист.

В первом действии дети играли с родителями и к ним приставала нехорошая тетя. Родители вначале ее отпу­гивали, но потом, сославшись на необходимость готовить обед, исчезали. Во_ втором действии «тетя Мотя» мгно­венно утаскивала детей в подвал, мучила их и приказы­вала молчать, в то время как родители начинали беспо-

260

коиться и искать своих чад. В третьем действии обезу­мевшие родители обращались за помощью к всесильно­му охраннику, который искал детей (ходил из комнаты в комнату). Никто, даже охранник, не знал, где злодейка спрятала детей. Он неоднократно проходил мимо них, как бы не замечая их, но наконец обнаруживал и аре­стовывал злодейку, освобождая детей. Родители благо­дарили охранника и обещали больше не оставлять детей без присмотра.

Случайна ли данная история? Абсолютно нет: у де­вочки такой же интенсивный энурез, как и в первые го­ды жизни. Мать тогда не очень сочувственно относилась к дочери, недовольная ее «случайным» появлением и за­нятая конфликтами то с мужем, то со своими родителя­ми. И эмоциональный стресс у честолюбивой матери, так рано прервавшей свою профессиональную карьеру, был очевиден. Ночью она не вставала, чтобы поменять мок­рые пеленки, да и днем была чаще недовольна дочерью, чем одаривала ее редкими улыбками. Ранним было по­мещение девочки в ясли, к которым она так и не при­выкла, она часто болела и оставалась дома, пусть и с не очень любящей, но все же матерью. Получается, что «те­тя Мотя» и есть сама мать, и было полезно увидеть, как отражаются страдания дочери в ее истории. Энурез вскоре прекратился, особенно после нашего совета укла­дывать ее спать рядом с матерью, гладить по головке, рассказывать перед сном приятные истории и не обра­щать внимания на реакцию мужа, храпящего в соседней комнате.

Следующие две истории демонстрируют силу вообра­жения детей с неврозами, на почве которого и возникают страхи. Автор первой — девочка 6 лет с истерическим неврозом, второй — мальчик 10 лет с неврастенией, не­рвными тиками и энурезом. Оба они зашли к нам много лет спустя, уже забывшие о своих неврозах, но благодар­ные за оказанную им своевременную помощь.

261

Первая история не имеет названия.

«Одна девочка, ее звали Катей, жила с мамой и папой. Перед сном мама с папой любили пить чай на кухне, а Катю укладывали спать, и ей было страшно одной. В комнате казалось, что дверь шка­фа открывается, на стене шевелятся какие-то чудовища, которые хотят ее съесть. Когда она пряталась от них под одеяло, ей было еще страшнее. Однажды мама с папой ушли провожать гостей. Кате бы­ло так страшно одной, что она никак не могла уснуть. Вдруг по ком­нате кто-то пробежал, девочка пересилила себя, встала, посмотре­ла, и что она увидела: по комнате бегал ее котенок Муренок. И де­вочке стало стыдно за себя, что она боится того, чего нет и быть не может. И с тех пор она перестала бояться оставаться одна перед сном, так как знала, что кроме нее и Мурика в комнате никого нет».

Мальчик назвал свою историю «Брюки».

«Однажды я положил брюки на кресло и спокойно лег спать и не заметил, что штанины свисают. И уснул. Когда я ни с того ни с сего проснулся, вдруг увидел человека на кресле. Сначала я обрадовался, что это мама, и стал звать ее, но человек не отве­чал. Тогда я побежал к маме и разбудил ее. Сначала она не поняла о чем идет речь, но когда включила свет, то это оказался „человек" из свитера и брюк».

Автор истории был собой, мать — тоже, а одежду изображал специалист, укутанный и увязанный до неуз­наваемости. По ходу игры он не только шевелился, дер­гался, но даже станцевал танец под аккомпанемент вклю­ченной одним из ассистентов магнитолы, чем окончатель­но рассмешил мальчика, забывшего все свои страхи.

На основании приведенных историй можно сделать следующие выводы. Что сразу обращает на себя внима­ние — это несомненный художественный талант авторов сочинений, как и палитра рисунков, которые вызывают уважение любого специалиста в области детской психо­логии. Все истории пронизывает чувство добра — жела­ние помочь находящимся в беде, сочувствие к их несча­стьям и временным затруднениям, а также стремление

262

оказать помощь без всяких предварительных условий. И самое главное, есть выход даже из самых ужасных приключений: в них можно попасть, а затем вернуться в первоначальное состояние, но уже обогащенным испы­таниями и сделавшим конкретные выводы. Напомним, что рисунки, иллюстрирующие содержание историй, вы­полняются одновременно с сочинением историй, как и му­ляжи. Даже такое небольшое количество приведенных историй дает возможность определить тематику страхов, легко устраняемых с помощью предварительных игр и ри­сования: в историях видны страхи наказания, осужде­ния, отчуждения, нелюбви родителей, колдовства, смер­ти (яма), замкнутого пространства, ночных ужасов, боли (укола) и стихийных бедствий (наводнение и пожар). Однако почти во всех историях оптимистический финал, и его нужно заранее продумать, дать себе подобную уста­новку, пусть и под влиянием родителей и специалиста. Само же проигрывание страха дает возможность его даль­нейшего преодоления и поиска оптимальных путей пре­одоления своей прежней беспомощности и неуверенно­сти в себе.

В историях дети могут быть как собой, так и другими действующими лицами, право выбора принадлежит им.

Глава8