Великие географические открытия превратили маленькую Португалию в державу мирового значения, так как театром деятельности португальцев стал весь мир. «По всей Земле слышны их голоса, и до границ мира раздаются их слова» (Дамиан ди Гойш). Это событие нашло отражение в ментальном и эстетическом плане. Представление самых образованных умов о собственной стране совершенно изменилось. В середине XV в. образ, который можно уловить, например, на страницах Фернана Лопиша, — это образ бедного уголка земли, населенного крепким, здоровым народом, яростно борющимся, чтобы не попасть под власть могущественного и сильного соседа. Сто лет спустя образ уже иной: огромное пространство «от Геркулесовых столпов до Китая, где благодаря нашим трудам все знают закон Христа» (Гойш). Самым красноречивым выразителем этого эпического сознания являлся Камоэнс, но хронологически он был далеко не первым. Хроники Зурары уже проникнуты эпическим духом, и, когда король Мануэл I принял армиллярную сферу в качестве национального символа, он тем самым наиболее ясно заявил о возможности вселенского характера португальской монархии.

Камоэнс опубликовал «Лузиады» в 1572 г. в Лиссабоне, проведя много лет в Индии. С формальной точки зрения речь идет об эпопее, созданной по классическому образцу, а следовательно, в ренессансном вкусе. В Европе публиковались и другие эпические поэмы. Но удивительным новшеством камоэнсовской эпопеи было то, что темы ее взяты не из античности, а из самой португальской истории.

Ее герои не воображаемые, они не греки или римляне: они реальны и они португальцы. Вместо Цезаря автор обещает говорить об Афон-су Энрикише, вместо Энея воспеть Васко да Гаму. В самом деле, португальские герои превосходят любых других; Александр и Траян, например, просто теряются в сравнении с ними. А потому «померкнут песнопенья древней музы пред подвигом святым дружины Луза»[106]. Речь идет о португальцах. И, выслушав поэму, король должен сделать вывод, что достойнее: «Владеть таким народом иль всем миром?» Это чувство гиперболизированного восхищения пронизывает всю поэму от первой до последней строфы.

Успех был немедленным и огромным. «Лузиады» отметят надолго основные черты того представления, которое образованные португальцы будут иметь о Португалии. Ни в одной другой книге это представление не выражено так лапидарно и очаровательно. Но во многих произведениях можно найти те же идеи. Исключением станут несколько человек, не получивших классического образования (как Фернан Мендиш Пинту, автор «Паломничества», в котором просматриваются народные корни, или Гошпар Коррея, написавший «Легенды об Индии» с их жестоким реализмом), но все остальные историки были настроены на эпический лад. И не только историки — то же чувство воодушевляет натуралистов, когда они восклицают, как Гарсия ди Орта, что можно большему научиться от португальцев за один день, чем от римлян за сто лет, или от грамматиков, когда они представляют португальский как новую латынь, язык, имеющий мировое предназначение, который послужит религиозному объединению мира. «Лучше нам учить Гвинею, чем учиться у Рима», — говорит Фернан ди Оливейра. Португальцы приходят повсюду «с развернутыми знаменами, берут города, подчиняют королевства там, куда никогда не доходили ни победоносный Александр, ни славный Геркулес. Они нашли новые звезды, переплыли неведомые моря и невиданные страны, открыли невежество древних географов. Нет на известной нам земле народа, которому бы все люди были обязаны больше, чем португальцам» (Амадор Аррайш).

Это эпическое сознание будет представлять собой один из самых непременных ингредиентов португальской национальной риторики. Состояние духа осталось, хотя причина, породившая его, исчезла. Поздняя лирика XVII в. вырождается и приобретает черты фанфаронства. У многочисленных путешественников, побывавших в Португалии в XVII в., находим одну общую мысль: удивление перед лицом неизменной убежденности португальцев, что они самый лучший, самый отважный, самый славный народ в мире. Именно такими чувствами питалась большая часть литературы сопротивления испанскому господству. В одной книге 1631 г. встречаем следующее рассуждение: испанцы побеждают все другие народы. Так вот, история показывает, что португальцы побеждали и испанцев. Значит, португальцы — самый храбрый народ на земле. Хорошую карикатуру на них написал примерно в это время Лопе де Вега.

Я величайший

Сеньор из тех, что ходят по земле!

Я средоточье всяческих достоинств,

велик я и могуществен весьма,

я скипетр, корона и престол,

что землю и моря дрожать заставят!

Я тот, кто до бездонной глубины

своей бессмертной славой проникает,

и, наконец, порукою мне то,

что Португалец я, а это значит,

что выше меня нету на земле!

Но в броне эпического сознания постепенно начали обнаруживаться трещины под натиском фактов. Оно сохранялось как официальная позиция, но нет-нет да и пробегала дрожь сомнения. Анонимный автор «Искусства воровать» (написанного между 1648 и 1656 гг.) представляет заседание Государственного совета. Решается вопрос о заморских владениях. Один советник, весьма реалистично настроенный, предлагает оставить некоторые провинции, поскольку не хватает сил удерживать их все. Но председатель, говорящий в духе эпического сознания, прерывает его, спрашивая, не пьян ли он и советует ему опасаться мальчишек, которые могут побить его камнями, если узнают, что он хочет «оставить врагу то, что наши деды завоевали своей кровью». Наконец, председатель приказывает заключить его в тюрьму Лимоэйру.

Под влиянием критики так называемых иностранцев (estrangeirados) эпическое сознание окончательно распадается. Отсталость страны, ее нищета, невежество были слишком очевидны, для того чтобы португальцы могли продолжать приписывать себе первое место в мире. Для Луиша да Куньи Португалия — это уже не империя от Алгарви до Японии, а всего лишь горная гряда с полосой равнины у подножия, населенная людьми, не очень отличающимися от несчастных бразильских индейцев. Критический пессимизм иностранцев, однако, — это только предпосылка для заключения: необходимо возрождение страны, которое совершится через труд (по мнению меркантилистов) или через культуру (по мнению просветителей). Но как эпический дух XVI в. выродился в XVII в. в фанфаронство, так же критический дух XVIII в. превратился в декадентство, от Эркулану переходящее к поколению 1870 г. и вскоре растворяющееся в нигилистическом пораженчестве последующего. «...Юношество, опустошенное и скептическое, разуверившееся в себе и в своей стране, лишенное традиций и высмеивающее общественные учреждения, жалующееся на нехватку всего и не стремящееся обеспечить себя ничем, ненавидящееся землю, на которой родилось, язык, которым говорит, образование, которое получило, раздраженно сидящее в этой бесплодной ненависти, как сыч в своем дупле, и на самом деле столь чуждое родной стране и ее духу, как будто бы его импортировали из Франции в ящиках пароходом из Гавра» (Эса ди Кейрош. «Современные заметки»).

Это был литературный фатализм буржуазии, замкнувшейся в самой себе и выводящей свои идеи из идей, а не из фактов. В эпоху либерализма империя возродилась, буржуазная Португалия переживала прогресс, и буржуазия гордо сознавала этот прогресс. Поэтому в то же самое время, когда Антониу Нобри восклицал: «О, друзья мои! Какое несчастье родиться в Португалии», голоса эпического сознания снова стали слышны в среде республиканских масс.

Из тумана памяти,

О Родина, слышится голос

Твоих выдающихся дедов,

Который приведет тебя к победе[107].

И со сменой политического строя символ времен Мануэла I — армил-лярная сфера была принята как национальная эмблема. Творчество крупнейшей фигуры в португальской литературе XX в. — Фернанду Пессоа выражает окутанное ностальгическими переживаниями это возрождение эпического сознания: «И вновь мы завоюем расстоянье/ Морское иль иное, но для нас!».