5.1. Сопоставительный анализ частеречного состава английского и русского языков. Роль этнокультурного фактора в типологических особенностях частей речи.

Как мы уже отмечали в предыдущей главе, лексикон языка составляет концептуальное содержание нашей мысли, а грамматика – ее концептуальную рамку, или каркас, строительные леса (scaffolding) для концептуального содержания, выраженного с помощью слов [Талми 1999: 91-92]. Назначение лексикона состоит в том, чтобы именовать предметы нашей мысли, а назначение грамматики – в том, чтобы оформить нашу мысль в процессе построения высказывания, придать ей определенную форму в соответствии с грамматическими нормами конкретного языка. Таким образом, грамматика выполняет функцию оформления мысли в соответствии со структурными особенностями и арсеналом грамматических средств конкретного языка. Исходя из этого, можно полагать, что именно грамматика создает тот особый «покрой» языка, отличающий его от других языков, о котором говорил Э. Сепир [Сепир 1993: 117].

Грамматика включает в себя две части: морфологию и синтаксис. Морфология – это раздел грамматики, который изучает части речи, их грамматические категории и типы формоизменения слов для выражения грамматических значений. Основной единицей морфологического уровня языка является морфема – мельчайшая значимая единица языка. По выполняемой ими функции морфемы разделяются на два типа: знаменательные (корневые), выражающие лексическое значение, и служебные, которые подразделяются на словообразовательные, или деривационные (аффиксы), и словоизменительные, или формообразовательные (флексии, или окончания). Мы уже отмечали ранее, что и английский, и русский языки относятся к языкам флективного типа, но при этом значительно отличаются друг от друга в том плане, что для русского языка характерен преимущественно синтетический способ выражения грамматических значений, т.е. с помощью флексий, а для английского языка – аналитический, т.е. с помощью служебных слов, а также с помощью позиции слова в предложении, что сближает английский язык с языками аморфного, или корнеизолирующего типа. Как отмечает И. В. Шапошникова, в своем историческом развитии английский язык претерпел существенную структурную перестройку от «неяркого флективного и синтетического типа к типу аналитическому, совмещающему неяркие черты корнеизоляции и агглютинации» [Шапошникова 2003: 24].

Поскольку объектом изучения морфологии являются части речи, их грамматические категории и способы выражения грамматических значений, которые лежат в основе этих категорий, целесообразно проводить сопоставительный анализ морфологического строя языков по этим параметрам, учитывая при этом как их системные, так и их функциональные характеристики.

Весь концептуальный материал, «пропущенный» через концептуальный каркас, находит свою репрезентацию, прежде всего, в системе частей речи, поскольку слово может принимать участие в оформлении мысли, только получив определенное частеречное оформление. Именно поэтому части речи нередко рассматриваются как своеобразные формальные ярлыки, или шаблоны, по которым оформляется в процессе вербализации мысли наш опыт освоения мира.

Говоря о частях речи, Э. Сепир отмечал следующее: «Наша условная классификация слов по частям речи есть лишь смутное, колеблющееся приближение к последовательно разработанному инвентарю опыта. <…> Часть речи отражает не столько наш интуитивный анализ действительности, сколько нашу способность упорядочивать эту действительность в многообразные формальные шаблоны» [Сепир 1993: 114-116]. В этом понимании, по сути дела, уже содержится указание на тот факт, что части речи отражают когнитивную деятельность человека по концептуализации и категоризации мира, что нашло дальнейшее развитие в когнитивной лингвистике.

Рассматриваемые в когнитивном ракурсе, части речи представляют собой «векторы внутреннего лексикона», по которым проходит языковая репрезентация концептов как оперативных единиц сознания, или квантов знания. В рамках когнитивного подхода к частям речи, развиваемого в отечественной версии когнитивной лингвистики Е. С. Кубряковой и ее научной школой [Кубрякова 1996; 2004; Афанасьева 1992 и др.], части речи предстают как особые когнитивно-дискурсивные образования, в которых реализуются две основные функции языка: когнитивная и коммуникативная. Когнитивная функция находит свое отражение в том, что вербализуемые концепты репрезентируют содержание кванта информации о мире, т.е. определенную когнитивную структуру, а коммуникативная функция реализуется в том, что в процессе своей вербализации концепт получает то частеречное оформление, которое необходимо для его вхождения в определенную позицию в предложении, т.е. для участия в дискурсивной деятельности говорящего. Части речи представляют собой основные узлы того концептуального каркаса, по которым происходит структурное оформление мысли в процессе речемыслительной деятельности. Сам процесс выделения частей речи и их дальнейшая дифференциация является следствием классификационно-познавательной деятельности человека, осуществляемой посредством концептуализации и категоризации получаемых знаний.

Рассматриваемые в системоцентрическом аспекте, части речи представляют собой лексико-грамматические классы слов, выделяемые на основе общности их семантических (общекатегориальные значения типа «предметность», «действие», «признак», «признак признака» и т.д.), морфологических (словообразовательных и словоизменительных) и синтаксических (позиция в предложении и сочетаемость с другими словами) признаков. Подчеркнем, что системоцентрический и когнитивный подход к частям речи не противоречат друг другу, а, напротив, когнитивный подход позволяет выявить глубинные основания частеречной системы, их соотнесенность с процессами концептуализации и категоризации, со структурами знания.

Части речи, как мы уже отмечали, являются универсалией, а их число и значимость того или иного критерия их выделения варьируются от языка к языку и зависят от конкретных типологических особенностей языка, а также факторов этнокультурного характера, обусловливающих преференции в частотности их употребления в том или ином языке. В языках флективного типа с богатой словообразовательной системой и четкими маркерами частеречной принадлежности слова, а также большим арсеналом словоизменительных суффиксов морфологический критерий имеет гораздо большую значимость, чем синтаксический, и зачастую он оказывается достаточным для частеречной идентификации слова. Так, например, в работе В. В. Виноградова при описании частей речи отводится значительное место их словообразовательному потенциалу [Виноградов 1972: 46-520]. В известной классификации частей речи русского языка, разработанной Ф. Ф. Фортунатовым, части речи делятся на изменяемые и неизменяемые, а изменяемые подразделяются на склоняемые – существительные и прилагательные, и спрягаемые – глагол [Фортунатов 1900: 88, 238], т.е. основным критерием является наличие / отсутствие и характер формоизменения.

В английском языке значим как морфологический, так и синтаксический критерий в частеречной классификации. Для слов, имеющих четкие частеречные маркеры, морфологический критерий оказывается достаточным: даже не зная значения таких слов, как, например, transmogrify (превращать или видоизменять причудливым образом) и transmogrification, мы можем без труда определить по их суффиксам, что первое является глаголом, а второе – существительным. Но для одноморфемных слов, а таких в английском языке очень много, определить их частеречную принадлежность можно только по их синтаксической позиции в предложении. Например: Her eyes were ocean-blue. He always eyes people with suspicion. Частое отсутствие четких частеречных маркеров в английском языке, наличие большого числа одноморфемных слов (это – системный аспект) обусловливает еще одну важную типологическую особенность английского языка, а именно высокую степень синтаксической мобильности частей речи, их способность употребляться во вторичных синтаксических функциях, т.е. транспонироваться в синтаксическую сферу других частей речи, оставаясь при этом в границах своего класса. Этот процесс получил название синтаксической, или функциональной транспозиции (подробнее см. [Козлова 1997: 32-55]). Например:

1) Being in no haste, Indian fashion, he hunted his dinner in the coarse of the day’s travel (J. London);

2) A noonday hush fell (G. Greene);

3) You dance a treat ( J. Galsworthy);

4) ‘Harry’, the woman said in her supermarket voice (I. Shaw).

Синтаксическая транспозиция выполняет в английском языке две важные функции: компенсирующую и экспрессивную. Суть первой функции заключается в том, что транспозиция восполняет отсутствие в составе части речи той или иной лексемы, обусловленное определенными ограничениями в области словообразования (примеры 1, 2). Экспрессивная функция реализуется в тех случаях, когда транспонированное слово является более выразительным по сравнению с конвенциональным средством передачи этого же значения (примеры 3, 4).

Общий состав, т.е. номенклатура частей речи в английском и русском языках в основном совпадают, за исключением того факта, что в английском языке существует дополнительная служебная часть речи – артикль. Оппозиция определенного, неопределенного и нулевого артиклей конституирует грамматическую категорию детерминации (определенности / неопределенности).

Разные языки могут по-разному оформлять одни и те же концепты, что находит свое отражение в разном объеме частей речи в различных языках. Так, разграничение существительного и глагола является универсалией, поскольку существительные называют предмет мысли, а глаголы атрибутируют предмету мысли тот или иной признак. Наличие глагола связано с актом предикации, без которого не может состояться высказывание. Говоря об универсальном характере этих двух частей речи, Э. Сепир писал: «Какой бы неуловимый характер не носило в отдельных случаях разграчение имени и глагола, нет такого языка, который вовсе бы пренебрегал их различением. Иначе обстоит дело с другими частями речи. Ни одна из них для жизни языка не является абсолютно необходимой» [Сепир 1993: 116]. Наличие прилагательного в системе частей речи не является универсалией: в большинстве западноевропейских языков признаковые слова оформлены в самостоятельный класс слов – прилагательные, а во вьетнамском и китайском языках прилагательные и глаголы не имеют формальных морфологических разграничений и получают такие разграничения только на основе синтаксической позиции, которая позволяет определить, какой признак выражает слово – динамический или статический. В языках банту, как отмечает Г. Ветцер, признаковые слова также не образуют отдельного класса слов, а распределены между двумя полярными классами: существительными и глаголами [Wetzer 1995: 44].

Вместе с тем, даже представляя языковую универсалию, существительное и глагол различаются по своим количественным параметрам и частотности функционирования в разных языках: одни языки отличаются большей «любовью» к номинативному оформлению мысли, другие – тяготеют к ее глагольному оформлению. Английский язык, по мнению многих исследователей, отличается большей степенью номинативности в сопоставлении с русским. Номинативность английского языка увеличивается также за счет существования и высокой частотности употребления герундия – неличной формы глагола, совмещающей в себе морфологические признаки глагола с синтаксическими признаками существительного и нередко используемой в тех случаях, когда на модель образования существительных накладываются различные ограничения структурного или семантического характера.

Большая степень номинативности английского языка становится наиболее выпуклой при сопоставлении текстов оригинала и переводов, когда переводчику нередко приходится использовать частеречные замены. Приведем пример. I thought I would have a bath and a glass of sherry , a quietdinner in the grill and an early bed-time ( G . Greene ) – Я подумал, что примуванну, выпью бокал хереса, спокойно поужинаю в гриль-баре и рано лягуспать.

Сегодня, обращаясь к этой типологической характеристике английского языка, исследователи пытаются объяснить это свойство с позиций специфики мировосприятия, т.е. в этнокультурном ракурсе. Говоря о тенденции английского языка к номинативности, С. Поттер пишет: “Our Western civilization … favours an overdevelopment of the intellect at the expense of emotions. This is why people prefer nouns to verbs. They suffer from what the Germans call ‘noun disease’” (Цит. по: [Джиоева 1995: 42]).

А. А. Джиоева, отмечая тенденцию английского языка к именным способам представления мысли, высказывает мысль о том, что номинативность представляет собой «еще одно проявление действия этносоциокультурного фактора в мыслительных процессах человека и в их языковой репрезентации» [Джиоева 2004: 94].

В чем заключается действие этносоциокультурного фактора? Мы полагаем, что тенденция к номинативному представлению мысли, прежде всего, обусловлена исторически сформировавшимся в рамках британской культуры уважением к факту и научной точности (ср. характеристику английского этнического характера, которую давал в своей работе П. Гриаже [Griéger 1961: 279-280]). Как отмечает А. Вежбицка, идеалом английской речи, сформировавшейся в течение всего периода развития английского языка, является речь, обладающая следующими характеристиками: она должна быть рациональной, лишенной эмоций, основанной на фактах, ясной и точной [Wierzbicka 2006: 30]. Именно приверженность фактам и точность в их изложении, культивируемые в британской культуре общения на протяжении нескольких веков и унаследованные американской и другими англоязычными культурами, способствовали тому, что в английском языке вырабатывались средства, позволяющие выражать мысль кратко, точно и ясно. Развитие английского языка, прежде всего, как языка науки, требующего точного, ясного и компактного изложения мысли, свободного от эмоций, способствовали формированию таких характеристик языка, как тенденция к номинативности, поскольку именно существительное является тем классом слов, который служит для осуществления категоризации всего многообразия предметов окружающего нас мира, для номинации новых явлений, открываемых человеком, и для именования продуктов его труда.

Очевидно, именно этим можно объяснить особую «любовь» английского языка к именным способам оформления мысли. Именно приверженность фактам связана с необходимостью четкой классификации всего многообразия предметов окружающей действительности, а классификация требует именования выделяемых классов, в первую очередь существительных, что и лежит в основе развития номинативных тенденций английского языка. В дальнейшем этот фактор, как и многие другие, может «технизироваться», т.е. восприниматься как чисто структурная типологическая особенность языка, однако в его исторической основе лежат причины этнокультурного характера.

Русский язык, по сравнению с английским, в функциональном плане обладает большей степенью глагольности. При этом обращает на себя внимание наличие в русском языке глаголов, передающих не значение действия, которое является прототипическим для глагола, а значение эмоционального, или душевного состояния. Это такие глаголы, как волноваться, гневаться, негодовать, нервничать, переживать, сердиться, скучать, томиться, тосковать, унывать, хандрить и т.д. Как особо подчеркивает А. Вежбицка данная культурно-значимая семантическая область, получившая подробное картирование в русском языке, наиболее четко демонстрирует значимость эмоционального начала, импрессионистический характер русского этноса [Wierzbicka 1988: 254].

В английском языке, напротив, число глаголов, именующих эмоциональные состояния, относительно невелико по сравнению с русским, что обусловлено сложившимися в британской культуре правилами сдерживать свои эмоции, не выражать их открыто в обществе. В британской культуре считается дурным тоном показывать свое эмоциональное состояние другим, в чем находит отражение как идеал сильного человека, умеющего управлять своими эмоциями, так и уважение к окружающим, стремление не навязывать им свои личные проблемы, с которыми сильный человек в состоянии справиться сам (Вспомним знаменитое киплинговское “ If ”, воспевающее сильную личность, умеющую управлять своими чувствами). Это такие глаголы, как sulk , fret , fume , rave, при этом значительная часть подобных глаголов имеет отрицательные коннотации, которые культурно-обусловлены. Ср. дефиниции таких глаголов: sulk – maintain an attitude of ill-humored reserve (NWD of EL1988: 1534).

Соответствующее эмоциональное состояние, как правило, передается английским прилагательным, которое «оглаголивается» с помощью связочного глагола be ( to be sad , to be homesick ). Наибольшая степень такого «оглаголивания» выявляется в тех случаях, когда глагол be функционирует в форме длительного вида, приобретая значении «вести себя определенным образом, проявляя качества, называемые прилагательным». Приведем пример: Rennie decided that she was being silly and possibly neurotic as well (M. Atwood). Подобные культурные различия проецируются и в значение этнонимов, которые, как известно, аккумулируют в своей семантике не только знания лексикографического характера, но и знания о мире, в данном случае, знания из области этнических стереотипов. Так, в предложении She was being very Russian tonight , clapping her hands and screaming with laughter ( A . Christie ) сочетание связочного глагола be с этнонимом Russian передает значение чрезвычайно эмоционального поведения, традиционно приписываемого русским.

Значительное место, отводимое эмоциональному началу в русском этническом характере, находит свое отражение в существовании в русском языке многочисленных синонимичных пар в составе глаголов и прилагательных, называющих эмоциональные состояния. Это синонимические пары типа грустить – быть грустным, сердиться – быть сердитым, радоваться – быть радостным и т.п. Различие между данными синонимами заключается в активном vs. пассивном проявлении эмоций: прилагательные передают эмоциональное состояние, в котором пребывает человек, а глаголы подчеркивают его активное проявление.

Различия между английской и русской культурами, связанные с ролью и значимостью эмоционального начала, находят свое проявление не только в сфере знаменательных, но и в области служебных частей речи. Как известно, основное различие между знаменательными и служебными словами заключается в различии их функций в процессе вербализации мысли. Знаменательные слова именуют компоненты мысли, а служебные – организуют ее в соответствии с правилами конкретного языка.

В этой связи значительный интерес в этнолингвистическом описании частей речи представляют такие служебные части речи, как частицы и модальные слова. Как справедливо отмечает Т. М. Николаева, количественная представленность частиц в языке представляет собой важную типологическую особенность языка [Николаева 1985: 10]. Отмечая сложности, возникающие в связи с переводом частиц на другие языки, она характеризует частицы как национально специфические коммуникативные слова, подчеркивая тем самым их коммуникативную нагруженность и их этнокультурную специфику [Там же]. Сопоставление количественного состава частиц, частотности их употребления, а также диапазона их коммуникативных функций в русском и английском языках позволяет выявить значительные различия, большая часть которых отражает различия в менталитете и культурных ценностях британцев и русских. Русский язык относится к т.н. particle languages, т.е. к языкам, для которых частицы являются важной типологической характеристикой. Частицы обладают широким диапазоном функций: они акцентируют коммуникативный центр высказывания (выделительная функция), передают отношение говорящего к содержанию высказывания (модальная функция), усиливают эмоциональную окрашенность высказывания (эмотивная функция), участвуют в формировании смысловых импликатур, передавая т.н. скрытые смыслы и тем самым вносят свой вклад в формирование когерентности текста (смыслообразующая функция). По мнению А. Вежбицкой, частицы обладают способностью выражать минимальной ценой широкий комплекс прагматических значений [Wierzbicka 1976], а именно прагматический компонент значения обладает наибольшей культурной чувствительностью.

Наибольшие различия в функционировании частиц и актуализации ими этнокультурной специфики прослеживаются при выполнении ими модальной и эмотивной функций. В русском языке частицы регулярно участвуют в выражении т.н. персуазивных модальных значений [Нагорный 2000]. Введение в высказывание частиц типа ведь, же, да делает высказывание более ассертивным, безапелляционным, звучащим как неоспоримый факт. Например: А ведь шинель то моя! (Н. В. Гоголь). Категоричность отказа возрастает за счет введения частиц да и все, да и только, например: Нет, да и только (А. С. Пушкин). Введение частицы же в вопросительное высказывание привносит дополнительное эмотивное значение упрека или раздражения, испытываемого говорящим, например: Что же ты не одета? (А. С. Пушкин). Употребление частицы -ка в высказываниях императивного характера делает их менее официальными, нередко фамильярными, уменьшает коммуникативную дистанцию между коммуникантами, способствует интимизации общения. Примечательно, что данная частица обычно употребляется при обращении к собеседнику на ты, например: Раскрой-ка первый том. Читай вслух (А. С. Пушкин). Добавление частицы -то к высказыванию привносит дополнительный смысл неопределенности, например: Что-то не очень-то верится. Таким образом, можно сделать вывод о том, что значительное количество частиц в русском языке и их широкое использование отражает такие особенности русского национального характера, как повышенную эмоциональность, стремление к сокращению коммуникативной дистанции, стремление к интимизации общения, аппроксимативность, неопределенность (традиционно связываемые с загадочностью русской души, а потому невозможностью точной передачи ее состояния), а также высокую степень категоричности, ассертивности, что связано с отсутствием серединной устойчивости, готовности к компромиссу, о чем писал Н. А. Бердяев.

Подобные частицы, как правило, не находят отражения в переводе на английский язык, поскольку в английском языке нет их точных эквивалентов (Ср.: The cloak is mine ( N . Gogol ); Why are you not dressed ? ( A . Pushkin ); Open the first volume and read aloud ( A . Pushkin). Отсутствие точных эквивалентов для передачи значения подобных русских частиц вновь возвращает нас к тезису о прямой зависимости между значимостью какого-либо концепта или культурной ценности и арсеналом средств их языковой репрезентации. Высокая степень эмоционального начала в русском национальном характере, а также высокая степень категоричности, отсутствие стремления к компромиссу находят свое отражение в существовании значительного арсенала частиц, передающих широкую гамму эмоций, а также частиц, выражающих персуазивную модальность, и придающих высокую степень ассертивности высказываниям. И, напротив, отсутствие точных эквивалентов подобных частиц в английском языке объясняется, прежде всего, отсутствием коммуникативной потребности в подобных средствах, что обусловлено иными культурными ценностями и иным коммуникативным кодексом.

С учетом сказанного можно считать, что непредставленность подобных русских частиц при переводе на английский язык вряд ли следует рассматривать как переводческие потери. Мы полагаем, что именно непереводимость подобных частиц, отражающих специфику русского менталитета и русского национального характера, позволяет переводчику придерживаться принципа доместикации при переводе, т.е. приводить подобные высказывания в соответствие с нормами принимающего языка, в данном случае английского, что делает перевод более приемлемым для англоязычного читателя.

Английския язык можно с полной уверенностью охарактеризовать как modality language. Модальность, особенно так называемая субъективная, или вторичная модальность, представлена в английском языке не менее, если не более широко, чем в русском, однако это модальность иного порядка, а именно эпистемическая модальность, или модальность мнения, связанная не с эмоциональным, а с рациональным, рассудочным началом. В свою очередь, стремление к компромиссу, коммуникативная толерантность, уважение к мнению собеседника (Одно из правил коммуникативного поведения формулируется как Give options – Дайте собеседнику возможность выбора иного мнения) объясняют широкое распространение в английском языке модальных средств, способствующих снижению категоричности высказывания. К числу таких средств относятся модальные глаголы в значениях предположения, сомнения, неуверенности, модальные слова, подтверждающие вопросы и т.д.

Мы уже упоминали тот факт, что принадлежность английского языка к языкам, ориентированным на слушателя, объясняет значимость категории определенности / неопределенности, основным грамматическим средством выражения которой выступает артикль. Развитие данной категории, несомненно, связано и с кардинальной тенденцией развития английского языка в сторону максимальной точности в подаче информации, что было связано, прежде всего, с развитием научной революции, а потому образцом «хорошего английского» ( good English ) считался язык науки, основными характеристиками которого являются сжатость, рациональность, фактуальность и точность [Wierzbicka 2006: 29 – 30].

Не последняя роль в придании языку фактуальности и точности принадлежит артиклю, что и могло привести к становлению категории определенности / неопределенности и формированию артиклей на базе местоимений и числительных. При этом важно подчеркнуть, что в выражении категории определенности / неопределенности принимают участие не только артикль и его функциональные эквиваленты, но и глагольные категории вида и временной отнесенности. При формировании высказывания имеет место своеобразная «грамматическая гармонизация» т.е. согласование грамматических смыслов, выражаемых разными грамматическими средствами, участвующими в формировании высказывания. В. Г. Адмони описывал данное явление в терминах «грамматического аккорда» [Адмони 1961]. Приведем простой пример. In another minute the man was already bandaging my arm. Данное высказывание может восприниматься как осмысленное только при наличии определенного артикля перед подлежащим, т.е. конкретность называемого действия гармонизирует с конкретностью его исполнителя, таким образом, в актуализации категории определенности принимает участие не только артикль, но и видовременная форма глагола. Именно этот факт, т.е. совместное участие двух категорий, именной и глагольной, как отмечает В. И. Карасик, придает данной категории статус суперкатегории и позволяет относить ее к числу тех категорий, которые определяют этнокультурную специфику языка [Карасик 2002: 208-209].

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что в частях речи как основных векторах ментального, или внутреннего лексикона, находят своеобразное преломление некоторые особенности национального мировосприятия и национального характера, что отражается как в объеме и значимости таких кардинальных частей речи, как существительное и глагол и их словообразовательных потенциях, так и в объеме и коммуникативной значимости таких служебных частей речи, как частицы, модальные слова и артикли.