Поначалу проблема заключалась в том, что представители ООН сначала предлагали обменяться больными и ранеными военнопленными, в то время, как их визави процитировали 118-ю статью Женевской конвенции [96] и предлагали меняться всеми сразу.

Кроме того, если северяне, китайцы и американцы придерживались позиции «обменивать всех на всех»[97], южане отчего-то предлагали «голову за голову» [98]. По У. Стьюку, это поддерживали и некоторые американские военные, полагавшие, что обмен «всех на всех» мог стать для противника источником пополнения своих армий живой силой, что могло бы привести к нарушению военного равновесия[99]..

           Затем ещё большая проблема возникла, когда 18 декабря 1951г.  стороны представили друг другу списки военнопленных, и выяснилась очень серьёзное расхождение в цифрах. В списке коммунистов содержалось всего 11559 имен (7142 южнокорейских пленных и 4417 не корейских пленных, 3198 из которых были американцами). Список ООН состоял из 132474 имен (95351 северокорейских пленных, 20700 китайских пленных и 16243 южнокорейских пленных, воевавших в КНА).

Обе стороны обвинили друг друга в «недостаче» на громадные цифры.  Делегация ООН объявила, что в списке коммунистов не хватает около 88 тысяч имен. Эта цифра опиралась  на заявления радио Пхеньяна о том, что в первые дни войны в плен было захвачено 65 тысяч южнокорейских солдат, и записи Восьмой армии, в которых 88 тысяч южнокорейских солдат и 11500 не корейских солдат объявлялись захваченными в плен или пропавшими без вести. Вдобавок северяне отказывались сотрудничать с международным Красным крестом, который хотел провести объективный пересчет пленных[100].

У их оппонентов «не хватало» около 44 тысяч имен. Исчезнувшие включали в себя 40 тыс. южнокорейцев, которые прошли проверку лояльности, превратились из пленных в «интернированных гражданских лиц» и находились в юрисдикции правительства Южной Кореи, а не командования войск ООН[101].

Автору такая диспропорция в числе пленных с двух сторон, кажется вполне объяснимой. Северокорейцы и китайцы не имели возможности брать много пленных, т. к. американцы чаще всего успевали отступить. Из общего числа военнопленных войск ООН 63 процента попали в плен в первые шесть месяцев, а 92 - в течение первого года[102]. Между тем, большинство северокорейских пленных были жертвами «котлов» второго этапа войны: например, после сдачи Пхеньяна в плен было захвачено 35 000 чел.[103].

22 декабря, в первый день обсуждений по спискам пленных, уже возник вопрос о том, кого таковыми считать. Северяне устами Ли Сан Чжо доказывали, что статус военнопленного следует определять исключительно на основании формы, в которую был одет солдат на момент попадания в плен, представители ООН выдвигали контраргументы.

На вопрос о недостаче южнокорейских пленных северяне ответили, что многие пленные были освобождены ещё на фронте, а остальные «перевоспитались».

           Обвинения и контробвинения относительно достоверности списков военнопленных продолжали доминировать на переговорах до конца года. В это время истек формальный срок действия соглашения о линии перемирия (27 декабря), однако делегаты игнорировали этот момент и продолжали игнорировать его в последующие недели и месяцы.

2 января 1952 года делегация ООН, наконец, упомянула идею добровольной репатриации, которая, естественно, была объявлена абсурдной. Однако, переговоры не были прекращены и по Блэру это было связано с тем, что делегация ООН с одной стороны смягчила свою позицию по другим вопросам и занизила вероятное число военнопленных, которые откажутся возвращаться. К тому же представитель ООН Р.  Либби утверждал,  репатриация на добровольной основе не отличается от принципа,  «суть которого сводится к тому, что солдат одной из воюющих сторон при освобождении из плена сам осуществляет выбор — вернуться ему к своим или остаться на другой стороне». По мнению Либби,  разница заключалась в том, что командование ООН не предоставляло пленным возможность такого выбора до окончания боевых действий, и выбор этот делался под наблюдением такой нейтральной организации, как Международный Комитет Красного Креста[104].

К началу февраля 1952 г. участниками переговоров были урегулированы практически все основные вопросы, кроме принципов обмена военнопленными[105]. Как сообщало в Москву посольство в КНДР, «корейские товарищи надеются на заключение перемирия и высказываются за его ускорение»[106].

В апреле 1952 года начался опрос, который, естественно, шёл очень долго, создавая пространство для пропаганды и злоупотреблений. Южане стремились распространять опрос не только на жителей РК, но и на всех военнопленных, представляя дело так, что речь идет о тех северокорейских солдатах, которые «выбрали свободу» и не желают возвращаться в страну коммунистического зла, и   игнорируя то, что среди южнокорейских и даже западных солдат тоже были «невозвращенцы», хотя их было гораздо меньше. Северяне  же заявляли, что их солдат насильно удерживают и пытаются склонять к дезертирству.

При этом силы ООН, в общем-то, не контролировали ситуацию внутри лагерей и не имели возможности отделять тех, кто действительно не хотел возвращаться, от тех, кого к этому принуждали. И сторонники, и противники добровольной репатриации были одинаково преступны в своих методах[107], так что некоторые даже заключённые просили «политического убежища», поскольку они равно боялись и произвола лагерной администрации, и давления со стороны «комиссаров»[108].

В северокорейских источниках встречается информация о том, что « американцы принуждали пленных подписывать или ставить собственной кровью знак на предложенных ими документах, где говорилось: «Я не желаю возвращаться в Северную Корею», «Я желаю остаться в Южной Корее для получения политической свободы» и т. д. Отказавшихся сделать это подвергали пыткам, на их теле вытатуировали слова «уничтожение коммунизма» и «антикоммунизм», а многих зверски умертвили»[109], но указанное описание куда более напоминает разборки внутри контингента пленных.

В результате, как пишет У. Стьюк, в бараках, где заправляли протайваньски настроенные китайцы, заключённые были настолько запуганы, что даже когда их отделили от вожаков и заверили в том, что им гарантирована безопасность независимо от их выбора, были в состоянии снова и снова повторять одно только слово - «Тайвань»[110].

Когда из 132 000 была опрошена примерно половина, выяснилось, что 40 000 пленных отказываются от репатриации. Из приблизительно 65 000 человек, которых ещё предстояло опросить, около 44 000 человек либо вообще отказывались от собеседований и отбора, либо проживали в бараках, вожаки которых были против этих мероприятий. Но даже если бы все эти люди выбрали репатриацию, общее число согласившихся возвращаться домой составило бы только 96 000 человек. [111]  

Для ООН это была серьёзная психологическая победа, но переговоры могли быть сорваны. И поэтому представители ООН попытались обменять согласие северян на добровольную репатриацию на серию уступок по другим вопросам, в том числе вопрос по аэродромам.

19 апреля 1952 года ООН представила предварительную оценку числа военных, которые откажутся от репатриации. Естественно, коммунисты были поражены и даже не взглянули на сделку, прервав переговоры 28 апреля.