Глава пятнадцатая, в которой начинается война слов, заканчивающаяся тем, что Ли Сын Ман отпускает не тех пленных и не ставит подпись под перемирием

Стр 1 из 10Следующая ⇒

Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

Глава пятнадцатая, в которой начинается война слов, заканчивающаяся тем, что Ли Сын Ман отпускает не тех пленных и не ставит подпись под перемирием.

Проблема в том, что любые переговоры требуют готовности к ним обеих сторон[1].

Трюгве Ли, тогдашний Генеральный секретарь ООН, на пресс-конференции 6 апреля 1951 г.

Последующий период войны отличается значительно меньшим напряжением и переносом определенного фокуса военных действий на «сопровождение переговоров», когда обе стороны уже не ставили перед собой глобальных задач и вели военные действия в рамках стратегии истощения с тем, чтобы противник был более сговорчивым на переговорах.

Как пишет У. Стьюк, «не вызывает сомнения, что обе стороны искренне желали окончания боевых действий. Однако глубокая враждебность и подозрительность, вызванные колоссальными отличиями в культуре, идеологии и историческом развитии, ставили под большое сомнение перспективы быстрого урегулирования»[2]. Э. ди Нольфо также описывает переговоры как «медленное и трудное начало, прерываемое частыми паузами и пропагандистской полемикой, которая выявляла сохранение глубокой враждебности и недоверия»[3].

Первый раунд переговоров

Переход к позиционной войне сыграл свою роль в поисках способа завершения конфликта. 17 мая был принят документ СНБ 48/5, в котором Корею уже не собирались объединять военным путём. В военном плане Вашингтон был готов на довоенный статус-кво и должен быть пытаться искать варианты политического урегулирования конфликта, ведя военные действия только в отсутствие других альтернатив.

На слушаниях в Конгрессе США в июне 1951 г., Д. Ачесон так формулировал американскую политику в Корее: «Наша цель остановить нападение, покончить с агрессией против этого (корейского) правительства, восстановить мир, принять меры против возобновления агрессии. … В моём понимании это не военная цель. Иными словами, это не то, чего стремимся достичь военными средствами, а это то, чего стремимся достичь мирными средствами. Именно так, как пытались сделать перед этой агрессией» [4].

В соответствии с этим документом 31 мая Риджуэй тоже получил директивы, где ему даже запрещалось проводить воздушные и морские операции против электростанции на реке Амноккан. Кроме того, инструкция описывала создание демилитаризованной зоны шириной 20 миль.

Соединённые Штаты сочетали публичные заявления с кулуарными встречами, используя советолога Дж. Кеннана, известного определенной самостоятельностью суждений и выступавшего против ввязывания США в корейский конфликт и пересечения войсками ООН 38-й параллели осенью 1950 г. [5]..

По просьбе Ачесона 31 мая 1951 Кеннан нанес визит представителю СССР в ООН Якову Малику и откровенно заявил, что прибыл «поговорить о возможном прекращении огня». Кеннан заметил, что воюющие в Корее коалиции могли бы остановиться примерно на тех рубежах, которые они занимают ныне де-факто[6]. Малик поначалу ответил стандартным пропагандистским шаблоном, но намекнул, что дальнейшие переговоры возможны. При этом, по Стьюку, Малик был так взволнован, что уронил на своего коллегу поднос с вином и фруктами[7].

1 июня 1951 г. Генеральный секретарь ООН Трюгве Ли объявил, что если демаркационная линия пройдет по 38 параллели, задачи ООН могут считаться выполненными[8].

Этот намек был понят, и 5 июня на следующей встрече с Кеннаном Малик прямо сказал, что «Советское правительство хочет только мира и стремится как можно скорее найти мирное решение корейского вопроса». Кроме того, во время второй встречи Малик намекнул, что Вашингтону стоит напрямую общаться с китайцами. По мнению Кеннана, советский представитель вряд ли сделал такое заявление без одобрения Москвы, так что Ачесон мог считать это заявление «политическим заявлением Советского Союза».

Между тем на той стороне тоже думали о переговорах но, во-первых, не хотели предлагать первыми, а во-вторых, тогда обстановка на фронте благоприятствовала КНА и КНД. Еще весной 1951 Пэн Дэхуай попросил Мао начать переговоры по прекращению огня, но Мао дал указания продолжать контратаковать с тем, чтобы если переговоры начнутся, они пошли бы на более выгодных условиях[9].

Похожее указание было дано Москвой А. Я. Вышинскому 7 декабря 1950 г: «Ваше предложение о прекращении военных действий в Корее считаем неправильным в настоящей обстановке, когда американские войска терпят поражение и когда со стороны американцев всё чаще выдвигаются предложения о прекращении военных действий в Корее, чтобы выиграть время и помешать полному поражению американских войск»[10].

Но к нынешнему времени ситуация поменялась. На фоне вялой борьбы за Железный треугольник в июне 1951 г. в пекинском журнале «Народный Китай» вышла статья о возможности мирного сосуществования между различными социальными системами, если обе стороны проявят добрую волю и пойдут навстречу друг другу[11], а 23 июня в выступлении по радиосети ООН Малик открыто предложил сторонам начать переговоры о прекращении огня.

Через два дня после выступления Малика Трумэн произнёс речь, в которой был ответ: «Мы готовы принять участие в достижении мирного соглашения относительно Кореи. Однако, это должно быть настоящее соглашение, которое полностью покончит с агрессией… Мы собираемся избегать опасной спешки, которая может привести к возникновению угрозы мировой войны, и нерешительных действий, которые могут показаться поощрением агрессии».

К этому времени война на границе стала позиционной окончательно, и северяне тоже стали строить серьёзные линии укреплений с большим количеством артиллерии. Стало понятно, что ограниченное наступление не будет стоить той крови, которую придётся за него заплатить. Проблемы были связаны скорее с тем, как начать переговоры, чтобы они не выглядели как попытки требовать мира со стороны терпящих поражение[12].

29 июня Риджуэй официально изъявил желание переговоров. Ли Сын Ман устроил по этому поводу истерику, однако посол США в РК успокоил его, заявив, что переговоры будут чисто военными, а не политическими.

1 июля Ким Ир Сен и Пен Дэхуай согласились с проведением переговоров, но Риджуэй относился к ситуации весьма осторожно: переговоры могли быть обманкой, с тем, чтобы затянуть войну или подготовить новое наступление. Кроме того, соглашение о перемирии явно было бы воспринято, как попытка умиротворить коммунистов, что повлекло бы целый блок внутри и внешнеполитических последствий. Риджуэй известил о своих сомнениях центральное командование, и получил ответ: «Не следует ослаблять военные действия с нашей стороны до тех пор, пока условия для прекращения огня не будут согласованы и включены в соглашение о перемирии.

В рамках такой стратегии летом 1951 г. началась операция Strangle, направленная на уничтожение вражеских линий коммуникаций и промышленной базы. На осуществление этой операции было брошено ¾ воздушного флота всех войск ООН в Корее. Бомбили дороги, железные дороги, промышленные объекты, однако к ноябрю 1952 г. операция была свернута, так как противнику все равно удавалось снабжать свои войска, а ВВС ООН потеряли 343 самолета уничтоженными и 290 поврежденными[13].

10 июля переговоры наконец начались. Риджуэй предлагал в качестве места для переговоров Вонсан, но потом их было решено провести в Кэсоне потому, что на тот момент он являлся ничейной землей[14].

Для представителей ООН это было не совсем удачным решением. Хотя Кэсон формально был нейтральной зоной, на деле переговоры проходили на северокорейской территории, что позволяло им, как минимум представлять ситуацию в том ключе, что захватчики прибыли просить мира. Западная пресса не допускалась, в то время, как коммунистическая присутствовала.

Делегация «южной стороны» состояла из американского адмирала Т. Джоя (руководителя), трех представителей от американских армии, флота и ВВС и генерала южнокорейской армии, чье влияние на переговоры было невелико, т. к. южнокорейское руководство было принципиально против них.

Опытного дипломата, имевшего опыт общения с коммунистами, среди членов этой делегации не было. Зато за спиной американской делегации стоял Риджуэй, с которым, помимо Вашингтона, Джой и его коллеги должны были согласовывать свои шаги. Это сыграло свою роль, ибо, как человек твёрдый и готовый рискнуть карьерой для того, чтобы высказать своё мнение, Риджуэй не умел идти на компромисс и весьма не любил коммунистов, «которые понимают только то, что они хотят понять, принимают вежливость за уступку, а уступку за слабость».

Хотя, по мнению генерала, «сесть рядом с этими людьми и иметь с ними дело как с представителями просвещённого и цивилизованного народа означает не уважать собственное достоинство и обречь себя на то, что они нас обязательно предадут», Риджуэй рекомендовал «подробно, детально и тщательно следить за тем, чтобы быть сдержанными в словах и делах, используя такой язык и методы, какие эти лицемерные дикари смогут правильно понять, а поняв — уважать»[15].

С северокорейской стороны делегацией руководил генерал Нам Ир, который был начальником штаба и Политуправления КНА. Он не имел опыта военной службы, занимал пост замминистра просвещения и был выбран как «наиболее культурный генерал»[16]. Кром него было два китайских генерала Се Фан и Дэн Хуа и два северокорейских генерала из Политуправления армии Ли Сан Чжо (который впоследствии был послом в Советском Союзе, и бежал туда после событий 1956 года) и Чан Бён Сан. Однако, по мнению Миллетта, реальным главой делегации был китайский дипломат Ли Кэнун, который был близким другом Чжоу Эньлая. Ему помогал еще один дипломат Цяо Гуаньхуа. Хотя ни Цяо, ни Ли не присутствовали на переговорах, именно они определяли основную линию поведения[17].

В.Ф Ли высказывает мнение, что Мао Цзэдун предлагал Сталину, чтобы руководство переговорами в Корее осуществлялось непосредственно советским руководством, на что Сталин ответил: «Самое большое, что мы можем дать, - это советы по отдельным вопросам. … Связь должны держать Вы»[18].

Обе стороны, естественно, проверяли твердость намерений другой и делали это за счет действий, которые ставили противную сторону на грань потери лица, выясняя, будет ли другая сторона вести переговоры даже в такой неприятной для себя ситуации. Понятно, что каждая сторона упоминает только о мерах, предпринятых против нее и умалчивает об аналогичных мерах, которые предпринимала сама[19].

Так, во время первой встречи произошел довольно забавный казус, связанный с соблюдением норм этикета. Когда все расселись по местам, Джой обнаружил, что он возвышается над уровнем стола точно на такую же высоту, что и Нам Ир, хотя тот был гораздо ниже ростом, чем Джой: северокорейцы приготовили для главы делегации противника низкий стул, а для своего начальника более высокий. Вскоре стул заменили на нормальный — но «только после того, как фотографы коммунистов уже сделали множество снимков»[20].

В повестку переговоров входили три основных вопроса (приведение линии перемирия, обмен военнопленными и система гарантирования соблюдения соглашения), а также вопрос о «выводе всех иностранных вооружённых сил из Кореи, которые представители ООН рассматривали как политический, и угрожали прервать переговоры, если его будут включать в повестку дня.

21 июля северяне предложили сделать паузу до 25-го числа, и Риджуэй, который привык подозревать недоброе, ради военного давления провёл крупномасштабную бомбардировку Пхеньяна. Похоже собирались реагировать и КНД - 24 июля 1951г. Пэн предлагал Мао отбросить противника южнее 38 параллели, а затем чуть-чуть сдать назад, как бы демонстрируя добрую волю[21].

При возобновлении переговоров коммунисты согласились заменить вывод иностранных вооружённых сил «рекомендации правительствам государств, участвующих в войне».

Как только на переговорах появился хотя бы какой-то консенсус, Ли Сын Ман приказал генералу Пэк Сон Ёпу бойкотировать переговоры. Под давлением американцев бойкот стал временным, но в это время делегации столкнулись по вопросу линии перемирия.

Американцы снова попытались навязать вариант, когда она проходила бы вдоль текущей линии фронта (это давало некоторую территориальную выгоду), на что Нам Иль спросил: «Если вы делаете такие совершенно нелепые и высокомерные заявления, то зачем вы вообще сюда приехали? Вы приехали сюда, чтобы вести переговоры о мире, или для того, чтобы найти повод для расширения масштабов войны?»[22]. В ответ Джой, который тоже был дипломатом постольку поскольку, назвал высказывания оппонента «грубыми и непристойными» и пригрозил что такое поведение «приведёт к тому, что делегация командования ООН... придёт к выводу, что вы участвуете на этой конференции, не имея никаких серьёзных и искренних намерений».

Вообще, обе стороны довольно часто срывались на переговорах, а общаясь среди своих, не жалели для противоположной стороны уничижительных эпитетов[23]. Так, при обсуждении одного из пунктов глава китайской делегации генерал-майор Чжи Фань назвал адмирала Джоя «черепашьим яйцом», а позднее высказался об как о «старшем делегате вашей делегации, имени которого я не помню»[24].

Трумэн же изливал эмоции во фразах типа: «Иметь дело с правительствами коммунистов, то же самое, что честному человеку попробовать иметь дело с главарем банды рэкетиров или главной наркомафии… Коммунистические правительства не обладают ни честью, ни моральными устоями».[25]

Ни одна сторона не уступала ни на йоту, после чего 30 июля Риджуэй устроил ещё одну бомбардировку Пхеньяна, а северяне, возможно, в качестве отместки, 4 августа устроили военную демонстрацию на территории нейтральной зоны. Уже в ответ на это Риджуэй приказал прекратить переговоры и надавать, что бы никаких случайных инцидентов больше не происходило. Однако, 8 августа переговоры подверглись провокациям со стороны РК. Возобновились они 10 августа, но опять каждая сторона гнула своё, и, зайдя в полный тупик, делегации просидели в полном молчании два часа 11 минут, не сводя глаз друг с друга. Риджуэй в ярости предлагал переговоры прекратить, но 21 августа ООН решила согласиться на предложение сократить ширину демилитаризованной зоны с 20 миль до 20 километров, то есть почти в два раза.

23 августа уже коммунисты прервали переговоры, выставив в качестве предлога серию провокаций. Так 19 августа войска противника устроили налёт на охрану корейско-китайской делегации, в то время, как войска союзников заявили, что это был южнокорейский партизанский отряд, за действия которого они ответственности не несут. 22 августа «неизвестный» самолёт противника сбросил 9 бомб на территорию нейтральной зоны в Кэсоне и обстрелял дом, где жила китайская делегация.[26] Виновники так и не были найдены, но в комментариях редакции к книге У. Стьюка высказывается мнение о том, что подобные провокации были втайне от ООН организованы южнокорейской стороной с тем, чтобы сорвать процесс переговоров[27].

Пока переговоры не велись, Риджуэй отдал приказ проводить параллельно воздушные и сухопутные операции. 18-26 августа 1951 г. началось неудачное наступление войск ООН на восточном побережье, которое, однако, быстро остановилось.

Начался период, который многие историки называют битвой сторожевых охранений. С долгими и кровопролитными боями за ту или иную высоту. Стратегия мясорубки уже не работала, так как артиллерия, миномёты и пулемёты КНА не уступали количеством и качеством тяжёлому оружию морских пехотинцев. С августа по октябрь американцы понесли значительные по их меркам потери, приведшие лишь к захвату нескольких холмов. К этому времени лишь 33 процента опрошенных американцев не считали, что война в Корее абсолютно бесполезна, и потеря народной поддержки вынуждала Вашингтон искать пути возобновления переговоров. Здесь, однако, Вашингтон столкнулся с упорством Риджуэя, который категорически не хотел, чтобы переговоры проходили в Кэсоне, и требовал действительно нейтральной территории. 7 октября коммунисты уступили, и 25 октября переговоры начались вновь уже в Пханмунчжоме[28].

Атмосфера переговоров оставалась корректной, но недружелюбной. В течение первого дня коммунисты активно торговались по поводу линии перемирия, с тем, чтобы Кэсон остался на северокорейской части территории. Взамен они даже были готовы отдать часть незначительных территорий, но важным было то, что о 38-й параллели, как о границе, больше не упоминалось. Когда стало понятно, что Риджуэй не собирается отдавать Кэсон, Вашингтон предложил ему быть гибче.

Но 6 ноября коммунисты сделали крупную уступку, согласившись принять текущую линию фронта в качестве линии прекращения огня, при условии, что он согласится на это немедленно, до решения других вопросов. Риджуэй отказался, чуя подвох, так как принятие этого соглашения вынуждало американцев стоять на месте. Однако, 8 ноября министр иностранных дел СССР А. Вышинский в своей речи перед Генеральной Ассамблеей ООН потребовал немедленного прекращения огня и принятия перемирия[29], а 11 ноября в «Нью-Йорк Таймс» был задан риторический вопрос, - почему делегаты спорят по мелочам, в то время как соглашение по основным вопросам уже достигнуто.

27 ноября 1951 года демаркационная линия была в целом согласована, после чего делегаты перешли к остальным вопросам. Здесь всплыла проблема, связанная с вопросом об восстановлении дорог, железных дорог и аэродромов. Представители ООН добивались запрета на восстановление линий коммуникаций, особенно, аэродромов, способных принимать реактивные самолёты, что вызвало определенный регресс в переговорах.

Для того, чтобы ускорить процесс, 11 декабря делегация ООН предложила обсудить вопрос об обмене военнопленных, но тут, как деликатно выразился К. Блэр, «по гуманным и пропагандистским причинам Вашингтон ввёл несколько беспрецедентных и сложных условий обмена военнопленными. Эти условия привели коммунистов в ярость, повергли переговоры в хаос и привели к долгой войне слов, которая сильно уронила престиж США в глазах всего мира, и в конечном итоге, привели к продлению войны в Корее ещё на полтора года».

(непонятно, войдет ли этот раздел в полном объеме в учебник, но в книге он будет даже расширен за счет Ким Ен Сика и Такера)

Здесь нам стоит сделать отступление и рассказать о том, как обстояло дело с содержанием военнопленных у обеих сторон.

Содержание военнопленных в КНДР

Традиционно начнем с ситуации на Севере. Так как идеологически предполагалось, что марионеточная армия будет массово сдаваться в плен и отправляться на перевоспитание, политики в отношении тех пленных, которые не желают перевоспитываться, поначалу просто не было.

К тому же у бывших партизан было довольно специфическое отношение к пленным, и на фоне стремительного отступления пленных либо расстреливали, либо гнали многокилометровыми маршами без остановок, добивая тех, кто не мог идти или падал[30].

В ноябре 1950 г. в ходе одного такого «марша» умерло 120 пленных из колонны численностью около 700 человек. Другой «марш» стал еще более трагическим: в колонне пленных и интернированных к концу в живых осталось 38 гражданских лиц из 59 и 280 военнослужащих из 650[31]. Всего из 7140 американских пленных того времени умерли 2701.

Впрочем, такие марши для автора находятся в одной нише с той «зачисткой тюрем при помощи пулемета», которую во время отступления своих войск использовали и южане, и северяне. Важно несколько иное: «Убить как можно больше американцев в процессе транспортировки» не было целью первого приоритета. Более того, даже американские источники утверждают, что умышленное убийство американских пленных было частной инициативой отдельных командиров северокорейских частей, а не проводимой сверху линией командования. Даже работавшие на Пентагон историки не нашли свидетельств того, что американские военнопленные умирали в результате пыток, а не из-за голода, холода, ранений и т.п[32].

М. Гастингс тоже отмечает, что жертв жестокости охраны было крайне мало. Да, были избиения, наказания и выставление на мороз или жару, приравниваемые им к пытке. Однако не было никакого аналога той постоянной и повседневной жестокости, которую проявляли к американским пленным японцы во Второй мировой[33].

Интересная деталь: те военнослужащие, которые до попадания в плен в Корейской войне, побывали в плену у японцев, говорили о том, что в тех лагерях больше всего зверствовала охрана корейской национальности[34].

Естественно, на обустройство лагерей для военнопленных у северокорейцев не было возможностей. Не было не только медобслуживания из-за отсутствия лекарств, но и нормального питания, которое должно было поступать от местных жителей. В суровую зиму 1950-1951 гг. лекарств, продуктов и необходимого оборудования «у коммунистов» не хватало даже для своих, и военнопленным если что-то и доставалось, то в последнюю очередь. Выглядело это так, что северян вообще не волновало, выживут ли пленники[35].

Между тем, привыкшие к пайку в 3500 калорий американские солдаты были не готовы существовать «на диете» в 1200 калорий из кукурузы и овса. Гастингс отмечает, что недоедание и суровые климатические условия приводили к тому, что многие пленные теряли волю к жизни, отказывались от еды и угасали[36]. Вши, клопы и дизентерия завершали картину.

Что касается жизни внутри лагерей, то поскольку северокорейцы во многом предоставляли пленных самим себе, психологическая атмосфера в лагерях довольно быстро обнажила пороки каждого. М. Гастингс упоминает историю о том, что некий сержант американской армии убил двух своих больных товарищей, выкинув из барака умирать на снег. Были драки – в основном, за еду и власть, и самодельные заточки, сделанные из пластиковых прокладок подошвы солдатской обуви. Высоким было и внутреннее насилие. По словам одного из пленных, за время пребывания в лагере он куда больше, чем в университете, понял, как работает общество. Кстати, встречается мнение, что британские солдаты в плену больше сохраняли человеческий облик, чем американцы.

Были ли побеги? За все годы войны из плена бежали 670 американских солдат и офицеров, однако, это были не побеги из оборудованных лагерей, а из пунктов содержания на линии фронта[37].

Были ли герои сопротивления? М.Гастингс рассказывает о деятельности священников, которые пытались тайно проводить службы и даже обращать кого-то в христианство[38]. У А. Миллета упоминается убитый за свои убеждения в плену христианский священник Эмиль Капуан[39].

Не терялось и чувство юмора – у М.Гастингса встречается история о том, как на фоне истерики вокруг «биологической войны» группа военнопленных привязала к самодельному парашютику дохлую мышь и зашвырнула его в административную зону лагеря, что вызвало там почти панику[40].

Условия улучшились после появления китайцев. В отличие от северокорейцев, они не убивали сдающихся солдат ООН, когда у них была такая возможность, а некоторых даже отпускали в пропагандистских целях[41]. В лагерях на смену ячменю пришел рис, а в меню иногда даже появлялось мясо. У офицеров появилась возможность писать домой. С другой стороны, китайцы заставляли американцев снимать военную форму, которая идентифицировала их как военных, и переодеваться[42].

По данным китайского Комитета защиты мира в 1953 г. пленные войск ООН получали достойное обращение и жили в условиях, которые даже превосходили международные стандарты. Упорствующих, конечно, наказывали, но в целом пытались переубедить, а не «задавить». Однако, по мнению Миллетта, это может быть справедливо по отношению к обычным пленным, но не к «воздушным пиратам», сотрудникам разведки или иным «реакционерам»[43].

Не знаю, вставлять в окончательный текст или нет, но вот отмеченный у Гастингса интересный момент «межкультурной коммуникации». С одной стороны, китайцы воспринимали любой мат в их присутствии как намеренное личное оскорбление, и реагировали соответственно. С другой – американцев удивляла китайская привычка ходить, держа друг друга за руки[44]. По их мнению, так себя вести могли только гомосексуальные пары[45].

Впрочем, что касается гомосексуализма, Гастингс специально отмечает, что этого не было. Пленные были настолько изнурены, что у них не было интереса к сексу.

Таинственное «Си нао[46] »

Китайцам удавалось склонить к сотрудничеству достаточно большое число пленных. По одним данным, 70% американских солдат, попавших в плен, либо признались в совершении преступлений, либо поставили свои подписи под призывами прекратить войну в Азии. 15% полностью сотрудничали с китайцами, и только 5% стойко сопротивлялись нажиму[47]. К. Блэр тоже пишет, что лишь около 12 процентов военнопленных активно и энергично противостояли данной программе. Остальные воздерживались от «предательских заявлений», но, тем не менее, пассивно сотрудничали.

По иным источникам, число военнослужащих, которые сотрудничали с врагом или становились объектами разбирательства относительно их поведения в плену, составляло лишь 13-15 процентов[48]. Автор полагает, что такие разночтения связаны с разными определениями того, что считать сотрудничеством с врагом. Ведь если военнопленный сообщил противнику что-то большее, чем имя, звание или номер, это уже можно считать сотрудничеством.

Тем не менее, 21 американец и 1 гражданин Великобритании отказались от репатриации и «выбрали свободу», 14 американских солдат были осуждены за сотрудничество с врагом уже после возвращения домой[49], а к 1959 г. среди бывших военнопленных было выявлено 75 коммунистических агентов. Среди них наиболее известен британский вице-консул в Сеуле Джордж Блейк, который был интернирован в июне 1950 г., возвращен в 1953 г., а примерно через 10 лет разоблачен как один из ведущих советских агентов в британском мире[50].

Реакция на такие успехи красной пропаганды была довольно занятна. М. Гастингс отмечает, этот страх, связанный с замаскированными коммунистическими агентами, накладывался на непонимание того, как вообще гражданин свободного мира может быть перевербован какими-то узкоглазыми коммунистами, рождая представление о том, что такая смена взглядов не могла случиться по своей воле. Такая трансформация должна была быть только результатом изощренных психологических пыток или ужасных технологий зомбирования и контроля личности. Все это нашло свое отражение не только в известном романе «Маньчжурский кандидат» (по которому в 1969г. сняли довольно известный фильм), но и целого ряда фильмов и романов на аналогичные темы[51].

Впрочем, широкоизвестный в связи с этим термин «промывание мозгов» на самом деле ввёл американский журналист Эдвард Хантер[52], ставший во время второй мировой войны агентом спецслужб США. В самом начале Корейской войны он уже выступил с газетной статьей, в которой объявил, что «у красных есть специалисты, заседающие в комитетах по промыванию мозгов», способные неким ужасным образом «превратить американцев в агентов нового миропорядка на службе интересов кучки безумных тиранов из Кремля[53]».

В конце 1950-х годов психолог Роберт Джэй Лифтон исследовал бывших военнопленных корейских и китайских лагерей и установил, что они подверглись многоступенчатому процессу[54], который начинался с разрушения самоопределения заключенных и заканчивался полным изменением его же стереотипов[55].

Блэр полагает, что люди соглашались из страха, однако, мы знаем, что убийства заключённых не практиковались. По сути китайский подход сводился к тому, что человек менял позицию не в результате одного большого шага, а в результате маленьких и незаметных, когда человеку сначала предлагалось признать объективные недостатки Соединённых Штатов, а затем это признание превращалось в следующую ступень обработки. Кроме того, срабатывали использование недовольства солдат, в особенности чернокожих, и «коммунистический» подход к военнопленным, как к жертвам правящих классов, отправленных на чужую войну, поскольку он довольно часто совпадал с мироощущением некоторых пленных.

Тем не менее, так называемый циркуляр номер 131, который был отменён только в 1993 году, запрещал бывшим американским военнопленным разглашать информацию о том, что случилось с ними во время воинской службы[56], а общее отношение к пленным со стононы остальных американских солдат было неуважительным.

«Корея в огне войны» цитирует востпомнинания одного из пленных: «На палубе судна, на котором нас везли домой в Сан-Франциско, был протянут толстый канат, который отделял нашу зону от "нормальных американских солдат". "Пока вы там загорали на реке Ялу, мы проливали кровь в боях", - говорили последние. Один из наших бывших военнопленных поднял "бунт". Только тогда канат с палубы убрали»[57].

Пленные в РК.

На территории РК было не менее 77 концлагерей, где находились не только военнопленные. В основном они находились на островах южного побережья, в первую очередь Кочжедо и Чечжудо. К маю 1951 г. в лагерях было 130-140 тысяч корейских и 20 тысяч китайских военнопленных[58]. Затем число китайцев постепенно превысило число корейцев, и к концу войны число китайских солдат примерно втрое превышало число северокорейских[59].

С точки зрения войск ООН условия содержания в концлагерях были немногим лучше, чем жизненные условия, чем те, в те в которых корейцы жили дома, но это была стереотипная точка зрения, основанная на мифах, касающихся востока. Так, плотность размещения заключённых на острове была в четыре раза больше, чем та, что считалась приемлемой в федеральных тюрьмах США, из-за чего многие болели бронхитом, пневмонией, дизентерией и туберкулёзом. Раны многих заключённых оставались открытыми и кровоточили. Все были завшивленными.[60]

Военнопленные были одеты в американскую форму, на которую нацепляли сделанные из консервных банок знаки различия. Жили они в палатках, которые, по словам Ким Ён Сика, были снабжены сложной системой внутренних коммуникацией в виде тайно выкопанных подземных ходов[61].

Достаточно часто над бараками вывешивались флаги КНДР и КНР, в ответ на что по ним открывалась стрельба или забрасывался слезоточивый газ. Со сменой лагерного начальства ближе к концу войны и после волнений, о которых мы расскажем отдельно, ситуация несколько улучшилась (в том числе с прилегающей к лагерям территории было убрано 8000 проституток). Это несколько улучшило порядок службы, однако, даже Гастингс отмечает, что и солдаты и офицеры войск ООН не считали пленных за людей. Он даже приводит высказывание одного из тюремщиков о том, что «Конгресс всё равно никогда не ратифицирует Женевскую Конвенцию» и потому все правила гуманного обращения с пленными можно игнорировать[62].

Охрана лагерей состояла из людей не лучшего качества и назначение в эту охрану было мягко говоря не престижно. Отсюда пьянство, азартные игры, низкая мораль и вытекающее из этого жестокое обращение с заключёнными. Понятно, что на такую задачу ставили худших солдат, поскольку лучшие были нужны непосредственно на войне, но это было определённой лептой в копилку сведений о безжалостных зверствах американских империалистов в отношении военнопленных[63].

Ким Ён Сик пишет: «Американские Джи-Ай бранятся на пленных, бьют их и плохо к ним относятся. Больно смотреть на нашего соотечественника, к которому иностранцы относятся как к животному, - но мы мало что можем сделать. К нам самим относятся не лучше, чем к военнопленным»[64]. С ним согласен майор Д. Р. Бэнкрофт: «Все американские солдаты рассматривали пленных как скот… Они… относились к ним, даже к калекам с тяжёлыми ранами, чрезвычайно грубо».

Внещняя жестокость при этом не сопровождалась попытками реально взять под контроль ситуацию внутри. Сам факт существования на территории концлагеря развитой системы тайных ходов говорит о том, что у его начальства не было желания или возможностей глубоко вникать в жизнь заключённых и предпринимать эффективные меры для решения их проблем.

На то, чтобы грамотно отделять коммунистов от не коммунистов, офицеров от рядовых, а также пресекать общение пленных друг с другом, с тем, чтобы они не могли обмениваться информацией и инструкциями, охраны тоже не хватало. Впрочем, уважительной причиной может отчасти считаться отсутствие квалифицированных переводчиков с китайского и корейского языка, способных заниматься обработкой материалов и допросом военнопленных.

В результате обработкой китайских военнопленных могли заниматься представители Тайваня[65], а корейцами - американские граждане японской национальности. Так как все корейцы в той или иной мере знали японский язык, они могли общаться с ними на своём и потом переводить полученное ими на английский. Понятно, что это давало определённый уровень искажения информации и толчок для слухов о том, что на американской стороне работают японские военные преступники, которых они используют в качестве дознавателей[66].

Попытки американцев вести среди пленных агентурную работу благополучно провалились из-за расовых различий, религиозного барьера и жёстких мер безопасности[67]. Но в целом более долгий срок пребывания в плену делал пленных более сговорчивыми. Это было связано с тем, что убеждённые коммунисты предпочитали смерть плену. Те же, кто оказывался жив, были довольно сильно запуганы тем, что в плену они станут жертвами американской бактериологической войны. Когда становилось понятно, что никто не собирался ставить над ними опыты, они становились более контактными[68].

Невнимание к проблемам пленных со стороны руководства лагерей формировало внутреннюю неформальную иерархию из числа заключённых[69]. Целый ряд западных историков говорят о том, что реальный контроль над повседневной жизнью обитателей лагеря принадлежал «местной мафии», при этом данная мафия могла быть как про, так и антисеверокорейской. Если на о. Чечжудо в лагерях преобладали сторонники возвращения на Тайвань, в концлагерях на иных островах преобладали коммунисты.

Внутри лагерей часто имели место быть групповые столкновения и драки, зачастую на идеологической основе. Острота столкновений и типы казней, которые заключённые устраивали друг другу, слегка напоминают автору «сучьи войны» советского ГУЛАГа[70].

После первой вспышки насилия в сентябре 1951 г. меры по безопасности были усилены, но все равно для эффективного контроля лагерей требовалось 15 тыс. военнослужащих, а их было менее 10-ти[71].

11 февраля 1952 г. специальная комиссия осмотрела лагеря и отметила критическую ситуацию. У американцев, по мнению Стьюка, было мало опыта содержания военнопленных на чужой территории. Заключенные страдали от тесноты и плохих санитарных условий, а ввиду нехватки личного состава и специалистов управление внутренней жизнью каждого барака было в руках «опекунов» из числа заключенных, которые придерживались антикоммунистических взглядов[72].

О позиции Москвы

Несмотря на то, что Москва максимально дистанцировалась от процесса переговоров, позиция Кремля на завершающем этапе войны активно обсуждается.

В современной литературе о Корейской войне высказывается мнение, что советский лидер И. В. Сталин, отвергавший до того идею перемирия в Корее, согласился с ней после переговоров 13 июня 1951 г. в Москве с Ким Ир Сеном и членом китайского руководства Гао Ганом. Но, как полагает Ю.В.Ванин, сомнительно, что их авторитета и аргументов было достаточно, чтобы переубедить такого человека, как И. В. Сталин[121].

Б. Камингс утверждает, что Сталин боялся перерастания этой войны в Третью мировую и предпочел спустить ее на тормозах[122]. А. Мансуров полагает, что он был за затяжную войну и не разрешал Ким Ир Сену ее закончить. За такой стратегией стояло желание обескровить Америку в долгом и затяжном конфликте, на протяжении которого США теряли бы силы и средства, а не вовлеченный в войну напрямую Советский Союз оказался бы в выигрышном положении, так как время работало бы на него. А.В Торкунов также считает, что Сталин не собирался ни прекращать войну, ни форсировать ее. Он полагал, что затяжная война, с одной стороны, будет способствовать падению престижа американских войск в регионе и в мире, а с другой – позволит китайцам овладеть современными методами ведения войны[123].

А.В Панцов цитирует письмо Сталина Мао от 1 марта 1951 года, где он указывает, что «форсировать войну в Корее не следует, так как затяжная война, во-первых, даст возможность китайским войскам обучиться современному бою на поле сражения и, во-вторых, колеблет режим Трумэна в Америке и роняет военный престиж англо-американских войск».[124] Правда, это заявление сделано, во-первых, до окончательного перехода войны в патовую фазу, а во-вторых, может рассматриваться как предостережение против излишне агрессивной стратегии, чреватой множеством жизней.

Потому снова послушаем Сталина в известной беседе с Чжоу Эньлаем 20 августа 1952 г.: «Эта война портит кровь американцам. Северокорейцы ничего не проиграли, кроме жертв, которые они понесли в этой войне. Американцы понимают, что эта война им невыгодна и должны будут ее закончить, особенно после того, как выяснится, что наши войска остаются в Китае. Нужна выдержка, терпение. Конечно, надо понимать корейцев - у них много жертв. Но им надо разъяснять, что это дело большое. Нужно иметь терпение, нужна большая выдержка. Война в Корее показала слабость американцев. Войска 24 стран не могут долго поддерживать войну в Корее, так как они не добились своих целей и не могут рассчитывать на успех в этом деле. Корейцам надо помогать и поддерживать их»[125].

И далее: «... Американцы вообще не способны вести большую войну, особенно после корейской войны... Америка не может победить маленькую Корею... Какая же это сила?... Нет, американцы не умеют воевать. Особенно после корейской войны потеряли способность вести большую войну. Они надеются на атомную бомбу, авиационные налеты. Но этим войну не выиграть. Нужна пехота, но пехоты у них мало и она слаба. С маленькой Кореей воюют, а в США уже плачут. Что же будет, если они начнут большую войну? Тогда, пожалуй, все будут плакать»[126].

Действительно, с точки зрения циничного политика северокорейцы ничего не потеряли, так как граница в целом осталась прежней, и новая линия была даже в чем-то выгоднее старой. Не было потенциальных угроз типа разделенного Ончжинского полуострова, а город Кэсон полностью находился на Севере. Линии обороны исключали внезапное наступление и прорыв, и не выгодная США позиционная война, где они теряли силы, ресурсы и престиж, могла продолжаться неограниченно долго.

С этической точки зрения такая стратегия не может не вызывать осуждения, однако не стоит делать из советского лидера главную преграду, выпуская из внимания позицию Ли Сын Мана, который был куда более неконструктивен.

Ведь если воспринимать любые заявления представителей советского руководства как согласованные с мнением Сталина, то получится, что целый ряд советских дипломатов добивался скорейшего заключения мира по его инициативе. Более того, к этому времени основным камнем преткновения на переговорах была проблема военнопленных, которую инициировали США. По сути, даже американские авторы типа Стьюка указывают, что переговоры могли завершиться гораздо быстрее.

Довольно важный для понимания ситуации документ – письмо Сталина на имя Мао от 16 июля 1952 года. В нем Сталин не столько инициирует затягивание переговоров и активизацию военных действий, сколько соглашается с мнением Мао относительно того, что надо занимать активную наступательную позицию и не бояться срыва переговоров, потому что «принятие предложения противника провокационного и обманного характера, которое не означает на самом деле никаких уступок, для нас весьма невыгодно» [127].

Да и в вышеупомянутой беседе в определенном смысле Сталин занимает менее жесткую позицию, чем его китайский собеседник. На заявление Чжоу Эньлая, что «нельзя в переговорах с американцами идти на уступки», И. В. Сталин реагирует замечанием, что «если американцы немного уступят, то можно согласиться, имея ввиду, что о нерешённых вопросах переговоры будут продолжены». Чжоу Эньлай соглашается, добавляя: «Если американцы не хотят мира, то мы должны быть готовы продолжать войну, хотя бы ещё год»[128].

Забавно, что если некоторые авторы приписывают Москве и Пекину желание превратить конфликт в Третью мировую, с точки зрения руководителей СССР и КНР это виделось совсем наоборот! Советский Союз считал приоритетным наращивание своей мощи в Европе, и Третья мировая виделась всем как война в первую очередь на европейском ТВД. Поэтому хочется обратить внимание на позицию Чжоу Эньлая, по мнению которого Корейская война показала, что США не готовы к новой мировой войне, что, сдерживая США в Корее, Китай способствует тому, что угроза возникновения Третьей мировой войны отдаляется лет на 15-20[129].

Так что не стоит представлять ситуацию так, что СССР требовать продолжения войны, а Пекин сопротивлялся. Не стоит, например, забывать про интерес Мао, который во многом сводился к тому, чтобы при советской помощи осуществить техническое переоснащение китайских войск. При этом стоит помнить, что помощь не была бесплатной и что китайцы оплачивали ее средствами, которые получали от массовых кампаний по сбору пожертвований[130]. Между тем Мао собирался организовывать ротацию частей, так как война стала хорошей школой для китайской армии[131].