Поможем в ✍️ написании учебной работы

Имя

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой

Выберите тип работыЧасть дипломаДипломная работаКурсовая работаКонтрольная работаРешение задачРефератНаучно - исследовательская работаОтчет по практикеОтветы на билетыТест/экзамен onlineМонографияЭссеДокладКомпьютерный набор текстаКомпьютерный чертежРецензияПереводРепетиторБизнес-планКонспектыПроверка качестваЭкзамен на сайтеАспирантский рефератМагистерская работаНаучная статьяНаучный трудТехническая редакция текстаЧертеж от рукиДиаграммы, таблицыПрезентация к защитеТезисный планРечь к дипломуДоработка заказа клиентаОтзыв на дипломПубликация статьи в ВАКПубликация статьи в ScopusДипломная работа MBAПовышение оригинальностиКопирайтингДругое

Нажимая кнопку "Продолжить", я принимаю политику конфиденциальности

В современной литературе, посвященной истории развития русского градостроительного и фортификационного искусства высказывается мысль о том, что в 1730-е - 1740-е годы произошел пересмотр концепции возведения крупных оборонительных сооружений на границах России. Правительство посчитало необходимым отказаться от единичных крепостей петровской эпохи. Оно возобновило строительство протяженных линий на юге и юго-востоке, там, где слабозаселенные лесостепные и степные территории государства были плохо защищены от внезапных набегов кочевников.

Было решено обезопасить пограничные районы путем за-селения и освоения степных окраин, заменой отдельных крепостей сплошными линиями, состоящими из ряда укрепленных пунктов, соединенных непрерывными рвом и валом…

Первым, по-видимому, был сенатский указ от 14 февраля 1731 г., в котором тайному советнику Наумову поручалось весной этого года начать крупномасштабные работы по строительству укрепленной линии «для лучшего охранения низовых городов за Волгою вместо черемшанских форпостов по реке Соку и по другим до реки Ик». Непосредственно с этим указом был связан еще один от 19 февраля 1731 г. В нем предписывалось сформировать в Казанской губернии

Шешминский, Билярский, Сергиевский  конные и Алексеев-ский пехотный полки ландмнлиции. Их следовало создать из жителей пригородов старой Закамской линии; а также пахотных солдат, однодворцев, других категорий бывших служилых людей Среднего Поволжья, переведенных при Петре I в категорию государственных крестьян.

Возникает вопрос, что же такое ландмилиция и какую роль она играла в составе российской армии первой половины ХѴIII в. Под ландмилицией понимается род поселенных войск, предназначенных для охраны границ Российского государства. Учрежденные Петром I в 1713 г., эти полки в правление Анны Иоанновны резко выросли численно и были реорганизованы. По мнению историков, 1710 - 1740-е годы были временем расцвета ландмилиции не только в России, но и, в Европе. «Европа покрылась милициями», так писал один из современников этого процесса. Важнейшим мотивом создания этого рода войск являлось стремление уменьшить рекрутские наборы и их дешевизна. Регулярный конный ландмилицкий полк обходился государству в 3,5 раза дешевле драгунского регулярного полка и в 1,7 раза - драгунского гарнизонного.

 В последующем в этих полках будут служить и подполков-ник Оренбургского ландмилицкого полка Роман Николаевич Державин, отец поэта и государственного деятеля Г. Р. Державина, и Новокрещенов Иван, капитан ландмилицкого Билярского драгунского полка - комендант Бугурусланской слободы…

 Ландмилиция, в значительной степени, обеспечивалась земельным жалованием, что одновременно способствовало хозяйственному освоению окраинных пограничных территорий. Кроме того, эти полки снабжались всем необходимым, за счет сословия однодворцев, из которого они формировались. Для этого использовался подушный семигривенный налог с однодворцев, а также специальный 4-гривенный сбор, который собирался с однодворцев и государственных крестьян.

 Ландмилицкие полки считались регулярными (в 1731 г. этот принцип стал обязательным), но по характеру службы они значительно отличались от армейских. Действительно регулярными в них были только офицеры. Зимой ландмилиционеры могли находиться дома, летом собирались на лагерные сборы и использовались, когда это было необходимо. Комплектовались они только из однодворцев, подлежащих поголовной воинской повинности. Существуют различные мнения о боеспособности этого рода войск. В.П. Шереметев весьма скептически относился к их боеспособности. Но вот, например, Х.Г. Манштейн писал, что «это превосходнейшее войско в России».

Именно из этих подразделений возникнут поселения ланд-милиции, в числе которых слободы: Аманакская - образована в 1731 г.; Сарбайская, Саврушская, Криволуцкая (в 1731-32 год) – в них переведены были частью чуваши из северных уездов Казанской губернии, частью слобожане старой Закамской черты; Бугульминская (основана в 1746), позднее - Бугурусланская (по официальным данным в 1748 г.) и другие…

 В том же феврале 1731 г. из столицы к астраханскому губернатору И. Измайлову было послано извещение о том, что … для осмотра новых мест и размещения укреплений и военных сил в Поволжье послан тайный советник Наумов, а с ним отставной полковник Иван Оболдуев и артиллерийский полковник Гарбер. Район, где должна была действовать новая экспедиция, охватывал огромную территорию юго-востока европейской части России…

 

 

 

 

Нижние чины ландмилиции с 1736 по 1742 годы.

 

 

 

Гренадер Ландмилицкой пехоты с 1763 по 1770 годы.

 

Артиллерист ландмилицского пехотного полка с 1763 по 1770 годы.

 Наумов, фактически, становился наместником всего фронтира, пограничной полосы с кочевниками, протянувшейся от Дона до Камы. Суть предстоящего поручения была изложена в особой «Инструкции», врученной начальнику экспедиции 21 февраля 1731 г.

 Перед тайным советником были поставлены две главные задачи:

-      набрать из государственных крестьян Казанской губернии, тех, кто до 1724 г. были в службе в закамских и симбирских городках, и также казанских пригородов 2 полка ландмнлиции,

-      произвести осмотр территории Заволжья - ниже «Черемшанских форпостов» по р. Соку до р. Ик. Самаре, Иргизу, другим левобережным притокам Волги, и Предволжья - по Царицынской линии и по притокам Дона - Иловле, Медведице и другим - с тем, чтобы в «опасных местах» поставить городки и поселить в них вновь созданные полки.

 … В распоряжении руководителя экспедиции должен был находиться следующий штат сотрудников. Кроме И. Оболдуева и военного инженера в него должны были войти сотрудники канцелярии (1 секретарь, 2 канцеляриста, 6 копиистов) и 4 геодезиста из Казанской губернии. В случае если сотрудников не будет хватать, Наумов мог их добрать из городов Симбирской провинции.

 Для набора солдат в ландмнлицкие полки в каждый полк посылались по одному штаб-офицеру, по два обер и унтер-офицера, по несколько человек рядовых. Жалованье всем этим людям предполагалось платить из так называемого 4-х гривенного сбора. Новые полки обеспечивались деньгами, довольствием и обмундированием из этого же сбора… Служба предполагалась сезонной. Солдат собирали в теплое время года, а на зиму распускали по домам.

 Термин «Закамская экспедиция» или «комиссия» крайне редко можно найти в документах 1730-х гг., освещающих строительство новой линии в Заволжье. Но, в данной работе он используется как наиболее удобный и лучше других отражающих суть данного государственного предприятия.

 Сроки для разработки проекта предлагались самые сжатые. Весной - в начале лета сотрудники экспедиции должны были осмотреть всю местность, составить планы и представить свои предложения по обустройству линии. В начале марта 1731 г. в распоряжение Наумова было указано передать казанский гарнизонный драгунский полк, стоявший на «черемшанских форпостах» и служилых казаков из местных пригородов.

Так началась командировка тайного советника в Заволжье, где он и подчиненные ему офицеры приступили к подготовке и реализации нового проекта. Уже после завершения строительства и отставки Федора Наумова, когда речь шла о выдаче ему жалованья за строительство линии, началом службы этого человека на новом месте считали именно февраль 1731 г.

 В связи со сложившимися обстоятельствами в нарушение всех предшествующих планов, работы по изучению местности для будущего строительства Наумов начал только в июне. 12 июня его сотрудники переехали из Симбирска в Самару. 28 июня они прибыли в Сергиевск.

 Маршрут экспедиции пролегал от г. Самары по реке Самаре, «которая река вместо линии к пригороду Алексеевскому. Далее от устья Большого Кинеля обследовалась «степь» к р. Соку при впадении в него р. Кондурчи, затем местность по правому берегу Сока по дороге между выстроенными там ранее редутами к Сергиевску. На составляемую в ходе экспедиционных работ карту наносились места строительства будущих крепостей и возможные варианты прохождения линии. Инженеры должны были сделать описание местно-сти, почв, определить близость и доступность источников для снабжения водой, подыскать места для расселения ландмилиции.

 … До 30 июня, когда в Москву в отделение Сената был отправлен с курьерским «доношением» и «ланткартой» вахмистр Литвинов, Закамская экспедиция обследовала всю местность от г. Самары до Сергиевска и дошла до Липовского редута, расположенного к северо-западу от Сергиевска на р. Липовке. Весь этот участок от г. Самары до Сергиевска и был нанесен на «ланткарту».

 Работать приходилось на открытых местах, и во время обследования всей этой территории членам экспедиции постоянно приходилось опасаться нападений степняков. Сообщения, полученные Наумовым от представителей местной администрации и посылаемые от него в Москву, буквально насыщены фиксацией таких случаев. Внезапные набеги совершали, как правило, мелкие группы калмыков, каракалпаков и т. д., просачивавшиеся через «перелазы» на реках Самаре, Большом Кинеле, Соке. Численность их составляла от десятка до ста - ста пятидесяти человек. Так, например, во время обследования местности вокруг Сергиевска, около 150 кочевников разгромили русский отряд у Верхнего Кондурчинского редута (верховья р. Кондурчи). Незадолго до этого калмыки или каракалпаки (сообщавший об этом подполковник Змеев не смог определить национальную принадлежность кочевников) численностью около 60 человек отогнали у местных жителей табун. Бывали и более мелкие происшествия, не приводившие к трагическим случаям. Например, у одного из Сергиевских солдат, застигшие его врасплох калмыки, сняли рубаху, отстегали его плетьми и отпустили. Таковых «курьезов» за лето насчитывалось множество. Нападения совершали калмыки, каракалпаки и башкиры, причем у местного населения сложился весьма оригинальный способ различать кочевников: «А по станом оных воров признают тамошные обыватели башкирцов, потому что калмыки кроме грабежа убивства не чинят и писем не берут, а каракалпаки обыкновенно людей берут в полон а не убивают же».

 Вполне очевидно, что работа экспедиции была направлена, в первую очередь, на защиту местного населения от нападений кочевников, создание условий для появления новых постоянных поселений. С калмыками и каракалпаками все было ясно: их просто нельзя было пропускать в районы оседлого расселения. С башкирами же возникали сложности другого порядка. Они практически являлись местным, коренным населением. Их жилища находились в местах прохождения предполагаемого маршрута оборонительной линии, они владели там пастбищами и промысловыми угодьями. По рекам Ику, Мензеле, Заю располагались башкирские селения, а по Соку, Черемшану, верховьям Кондурчи и Кичую их охотничьи угодья.

 В периоды затишья отношения русских, чуваш и других оседлых жителей с башкирами нередко складывались мирно. Сергиевские жители сообщали, что когда они сами охотятся и даже съезжаются с башкирами, то не «скандалят», а если «уловят зверя вместе», то делят пополам. Однако такие «мирные отношения» были весьма своеобразны. Практически, все русские и чувашские деревни по Соку, Кондурче, Липовке и другим рекам были выжжены и жители перебиты именно башкирами.

 

 

Поэтому, при обследовании территории от Сергиевска к р. Ику, взаимоотношения с башкирами становятся одной из главных проблем для руководства экспедиции. Если на пространстве между реками Соком и Кичуем угодья этого народа встречались лишь изредка и их можно было обойти, то далее к Ику миновать владений башкир практически было невозможно. Первое серьезное предупреждение о том, что на пути от Сергиевска к р. Ик экспедиция не сможет пройти через «пустые места степи», не «захватя» башкирские земли и что не только строить новые укрепления, но и проехать и осмотреть эти места чрезвычайно опасно, Наумов уже получил от В.П. Шереметева.

  В этих условиях руководство экспедиции предприняло максимум усилий для того, чтобы выяснить расположение башкирских владений. Опрошенные жители Сергиевска, который в 1731 г. фактически стал центром экспедиционных работ, знали ситуацию только в окрестностях своего пригорода. По их рассказам башкиры осенью и по первому снегу приезжали для охоты на зверя к притоку Сока р. Раковке, расположенной 50 верстами ниже Сергиевска (по другим данным там находились бортные ухожаи мордвы из селений Самарской Луки) и выше на 30 верст по течению Сока к р. Сурож. Но особых споров по поводу этих угодий между башкирами и местными жителями не возникало.

Информация, полученная Наумовым в лагере на р. Черемшане, куда он прибыл 3 июля, была куда более тревожная. По сообщениям местного населения, собранным подполковником Змеёвым обширный Тарханский лес, который находился на пути будущей линии, лежал в зоне башкирских угодий, а в междуречье Сока и Шешмы имелось несколько мест для «прохода» кочевников. О территориях, находящихся к северу от Тарханского леса, практически, ничего не было известно. В этих условиях Наумов вынужден был суммировать свидетельства сергиевских жителей, офицеров своей экспедиции Казанского полка и местных гарнизонов и все их отправить в Сенат…

Отметим одно любопытное обстоятельство. Территория, по которой пролегал маршрут экспедиции и выбор, пока еще ориентировочного направления прохождения Новой Закамской линии, фактически совпадали с выделяемым в современной географической науке «ландшафтным переходом от типичных лесостепей Низкого Заволжья к более залесенным и влажным лесостепям Высокого Заволжья». Вполне очевидна связь таких природных зон с границами расселения различных племен и народов в эпохи древности и средневековья…

Для обеспечения строительных работ рабочей силой казанскому губернатору М.В. Долгорукову было указано мобилизовать «Казанского уезда закамских уездных жителей, по близости к той работе, три тысячи человек». Для пропитания каждому работнику выделялось по 20 алтын (60 копеек) в месяц. Обеспечение инструментом и пропитанием было также возложено на администрацию Казанской губернии. Защищать место строительства должны были драгунские полки с «Черемшанских форпостов», которым указывалось «обступить те места, где работа будет». Кроме того, еще до сенатского рассмотрения, 24 июля, Долгорукому было пред-писано провести переговоры с башкирскими старшинами и попытаться убедить их, что строительство Закамской линии ни в коей степени не ущемит их интересов.

Таким образом, первоначальный, схематичный проект оборонительной линии, хоти и с разночтениями, в конце июля 1731 г. был принят и утвержден… Новая черта должна была защитить на участке от Алексеевска до рек Кичуя-Зая сравнительно слабозаселенную, но все же уже освоенную территорию, а от Шешмы до Ика-густонаселенные башкирами районы…

У руководителей экспедиции явно не хватало ни времени, ни квалифицированных сотрудников, что бы успешно продвигаться по всем направлениям. Поэтому, весьма кстати к концу лета в Закамье прибыл лейб-гвардии Преображенского полка подпоручик князь И. Давыдов, посланный для контроля за строительством и координации усилий различных сторон, участвующих в реализации проекта.

Важнейшим для руководства экспедиции являлся вопрос о наборе в ландмилицкие полки. Недаром, первым, чем занялся на новом месте Давыдов, был набор в ландмилицию из населения Симбирской провинции. В первом рапорте в Москву, отправленном 9 сентября 1731 г., он отчитывался именно об этом направлении своей деятельности…

Напомним, что источником для формирования 4-х полков закамской ландмилиции должно было население Казанской губернии, - служилые люди закамских пригородов («пригородочные солдаты»), из которых предполагалось создать два конных полка - Билярский и Шешминский. Из этой группы набирали всех годных к ландмилнцкой службе. Пригороды (в документах того времени их, как правило, называли «пригородки») располагались по старой Закамской черте и в ее окрестностях. Но из набора в ландмилицию были исключены жители нескольких пригородов - Ерыклинска, Бирска и других.

В закамских городках из 4356 человек мужского населе-ния, "кои в подушный оклад не положены, Федор Наумов и его сотрудники довольно быстро разобрали и назначили в службу" в Билярский и Шешминский полки - конных 1409 человек, пеших - 1049, а всего - 2458. Кроме того, офицеры экспедиции насчитали в пригородах еще 2098 человек…

Положенные в подушный оклад «прежних служеб служи-лые люди», в городах, пригородах и селениях Казанской губернии должны были укомплектовать Сергиевский конный и Алексеевский пеший полки. Численность этой группы населения, … составляла около 29 тысяч душ м.п. и из них производился выборочный набор с 13 душ один человек. В вознаграждение за службу, солдат обещали более не именовать государственными крестьянами…

Руководство экспедиции явно предпочитало набрать кон-ные полки, а не пешие. Набранных солдат, по мнению Наумова, необходимо было свести в одно место - в Сим-бирск, где срочно учить их военному делу.

 Неустанная деятельность руководства экспедиции и постоянное подталкивание из центра дали себя знать. Хотя и с опозданием, но подготовительные работы к главному делу - строительству линии, постепенно завершались. 3 сентября казанский губернатор сообщил в Москву, что инструмент для экспедиции делается по реестру… 8 сентября из Уфимской провинции были направлены в Москву два донесения о призыве в Уфу башкирских старейшин и объявлении им указа о строительстве новой линии и крепостей.

 Летом — осенью 1731 г. «столицей» Закамской экспедиции стал пригород Сергиевск. Сок в то время был вполне судоходной рекой, поэтому инструменты и прочее оборудование из Симбирска и Казани отправлялось к Сергиевску как водным путем по Волге и далее по Соку, так и сухопутным. В пригороде располагался штаб и основные службы, создавались склады для оборудования и провианта. В его окрестностях, в удобных местах, при редутах обустраивались воинские подразделения и рабочая сила. 17 сентября подполковник Змеев и офицеры привели к Сергиевску солдат из закамских пригородов. 19 сентября туда же прибыли из войсковой группы, подчиненной Шереметеву два полка во главе с бригадиром Друмантом. В этот же день из Казанской губернии явилось 2651 человек, мобилизованных крестьян к «линейной работе». К 20 сентября все было готово и, как сообщал Наумов, именно в этот день началось сооружение новой линии…

 29 февраля капитан-поручик в посланном Миниху рапорте высказал свое мнение о строительстве на линии новых хорошо укрепленных пунктов. Если укреплений ландмилицких поселений будет недостаточно, то их жителям можно отсидеться в фельдшанцах. Они необходимы были потому, что у неприятеля имелось не только ручное огнестрельное оружие, но и пушки. В тоже время строить фельдшанцы в наступающем 1732 г. особой нужды нет, так как уже имеются пограничные городки, которые на первом этапе строительства линии смогут защитить работных людей и солдат. В рапорте содержится характеристика укреплений этих городков…

 Как правило, все они имели четырехугольную форму, окружались рвом и укреплялись земляным валом с деревянным забором. Внутри каждая из крепостей имела стандартный набор построек: дом коменданта, кладовые, деревянную церквушку и дома жителей.

Офицеры и солдаты ландмилицких полков по первона-чальному плану должны были наделяться пахотной землей и угодьями, с которых «иметь пропитание»; в действитель-ности находились на денежном и хлебном довольствии.  Ожидания правительства, что эти поселенные полки заведут свое хлебопашество и будут сами обеспечивать себя провиантом, не оправдались. Этому мешала весьма тяжелая служба на линии, связанная с частыми караулами, разъездами и командировками. Поэтому было решено пользовать и другие источники пополнения поселения…¹⁴

 

 

*****

 

 С каждым годом увеличивалось количество крепостей, редутов, пикетов, которые были одновременно и средством защиты от частых набегов кочевников и оплотом колонизаторских устремлений царизма. Под защиту новой линии переходили и новые обширные территории. Земли, прикрываемые линией, стали активно осваиваться служилыми людьми, крестьянами, помещиками. По соседству с крепостями, под их защитой, появлялись небольшие деревеньки. В поисках свободных земель люди строили жилища все дальше к югу и востоку…*

 

 

Ново-закамская оборонительная линия. Земляное фортификационное сооружение реданного начертания. Возведена была в 1730 -ых годах для защиты от набегов нагайцев, башкир и калмыков.

 

Малым укреплением был острог.

                    Аманакская слобода

 

  Слобода Аманак возникла в 1731 году на правом берегу реки Аманак, ниже устья реки Мурава. Здесь были поселены правительством крестьяне из центральных губерний: вольноотпущенные крепостные, казенные, беглые и отбывшие сроки наказания за преступления, а также ландмилицовцы (в 1732 г.), так как слобода Аманак строилась в качестве крепости от набегов калмыков и башкир. Первоначально в слободе было 75 дворов. Ее жители не были крепостными. Земли и леса в слободе принадлежали общинам. В первые годы существования слободы в ее окрестностях происходили частые перестрелки между башкирами и народными ополченцами…

 

   Происхождение села Балыклы

 

  Основателем деревни Балыкла (Давыдкино) в 1733 году, согласно «Материалам Генерального и специального межевания по Самарской губернии» были ясачные и служилые татары, переселившиеся из деревни Балыклы, Арского уезда Казанской губернии Центральный Государственный Архив Древних Актов, ф. 1334, оп.1, д. 86, п. 1) по пятой ревизии в деревне Давыдкино (Балыклы) насчитывалось 5 дворов служилых татар с населением 23 мужчин, 19 женщин. Сколько было жителей – ясачных татар – неизвестно.

  Согласно преданиям, деревня была названа по имени одного из переселенцев – Давыдкина (по – видимому, из татар – мишарей). Есть упоминание о проживании в XIX веке в деревне Балыкла латышей. Но, к сожалению, кроме отрывочных сведений, да нескольких могил недалеко от села, до нас больше о них ничего не дошло.

  В «Списках населенных мест по сведениям 1859 года» указано, что в Балыкле было 143 двора, 974 жителя, одна мечеть. А население относилось к категории «бывших государственных крестьян, водворенных на казенной земле». В формировании населения Балыклы, таким образом, приняли участие ясачные татары, но в основном – служилые татары – мишари. Надо полагать, что служилые татары с правобережья Волги были поселены около Казани, а со строительством укрепленных линий (в нашем случае Новозакамской укрепленной линии) были поселены по берегам Сока и его притоков, основав села Балыкла, Новое Ермаково…

 

         Оренбургская экспедиция

 

  Ни во второй половине XVI в., ни в XVII в. не наблюдалось сколько-нибудь серьезного движения русских в Башкирию. Картина ощутимо стала меняться с началом строительства заводов на Среднем Урале в 10-20 гг. XVIII в. Башкиры очень болезненно реагировали на строительство заводов в пределах своих кочевий. Изданные в 30-х гг. сенатские указы вроде бы подтверждали их земельные права, но одновременно происходило изъятие земли под заводы, крепости, монастыри. В начале XVIII в. каждый завод, так или иначе, задействовал до 20-30 верст кругом.

Истребление лесов в округе (выжигание в уголь и т.п.) неизбежно и неотвратимо увеличивало радиус и значит, влекло за собой новые захваты. Надо ли говорить, что заводчики вряд ли считались с желаниями и интересами местного населения…

  Захват башкирских земель и лесов превратился в прямой грабеж. За десятки рублей приобретались сотни тысяч десятин земли и леса. Так, после объявления в 1724 году лесов государственными и запрещения башкирам ими пользоваться Авзяно-Петровский завод заарендовал на вечное пользование 180.000 десяти леса за 20 рублей. Преображенский и Белорецкий заводы купили 400.000 десятин леса за 40 рублей. Развивающийся капитализм, как

хищный зверь, впивался в горло своей жертвы.²⁴

  Так в начале 18 века идет активная колонизация башкирских земель, усиливается гнет местных феодалов и ростовщиков. Произвол властей, взяточничество, незаконные поборы разоряли трудовой люд, вызывали нескончаемые жалобы на «крайнее изнеможение, разорение и гибель»…*

  В 1728 г. явилась в Москву башкирская депутация, во главе которой был Ярней Янчурин, с челобитной от башкир всех четырех дорог. Башкиры указывали на поборы воевод, на захваты их земель, на то, что аманатов (для своевременной выплаты налогов, правительство забирало из месного населения заложников-аманатов-авт.) их употребляют на тяжелые работы.

  Правительство приняло эту челобитную милостиво и, согласно желаниям башкир, отделило в 1729 г. Уфимскую провинцию от Казанской губернии, подчинив ее непосредственно сенату. Удовлетворены были и другие жалобы башкир. В том же 1729 г. они были освобождены и от рекрутской повинности, впредь до нового указа.⁷

  Но в то же время в правительственных сферах были и другие течения. В 1730 г. явилась записка одного тогдашнего государственного человека, вероятно А.П. Волынского. Записка припоминает мусульманскую религию башкир, их прежние жестокости по отношению к русским, указывает на необходимость держать в Уфе умного воеводу, снять карту Башкирской земли, собрать подробные сведения о крае, привести в порядок старые крепости и построить новые…²⁴

  Все это приводит к крупным волнениям башкир, перерос-тающих в восстания…

  На землях Бугурусланского района бушевало восстание башкирских крестьян, возглавляемое Акаем. Оно вспыхнуло в 1735 году и было направлено против колониальной политики русского царизма.

  Непосредственным поводом для выступлений башкир стала деятельность Оренбургской экспедиции 1734 — 1744 (с 1737 года Оренбургская комиссия) — государственное учреждение в России, ведавшее организацией торговли с народами Средней и Центральной Азии и дальнейшим присоединением их к России. Но из-за начала восстаний, совместно с Башкирской комиссией занималась его подавлением и строительством системы укреплений на юго-восточной границе Башкирии. Создавалась по проекту обер-секретаря Сената И. К. Кирилова…

  Именно план Кирилова стал основой новой юго-восточной политики России. 1 мая 1734 г. его предложения были утверждены императрицей, а сам их автор назначен началь-ником так называемой «Известной» (в литературе ее обычно называют Оренбургской) экспедиции, отправлявшейся на реку Орь, где планировалось основать новый крупный город-крепость Оренбург, чтобы посредством него установить широкие экономические и политические связи с Востоком. Фактически Оренбург должен был стать азиатским Санкт-Петербургом. Опыт Петра I, успешно осуществленный на западе России, предполагалось повторить и на противоположном конце империи.

  Оренбургская экспедиция является для XVIII века отправным и самым ярким по своему драматизму эпизодом расширения пределов Российского государства и продвижения его населения в юго-восточном направлении…

Организация Оренбургской экспедиции объясняется, прежде всего, ситуацией, которая сложилась вначале XVIII в. в российско-казахских отношениях, и стремлением к расширению русской торговли со странами и народами Азии. Возникновение самой идеи будущей экспедиции прочно связывается с именем Петра Первого, а точнее с его пребыванием на Средней и Нижней Волге в 1722 г.

  Следующими шагами по разработке правительственной стратегии в данном вопросе обычно считаются:

1)    русско-казахские переговоры 1731-1732 гг., когда в ходе пребывания А.И. Тевкелева в Малой Жузе было выдвинуто предложение о постройке города на Яике при устье р. Орь;

2)    ответное казахское посольство 1734 г. с просьбой о принятии в русское подданство;

3)    знаменитый проект сенатского обер-секретаря И.К. Кирилова о продвижении России в зауральские степи, Среднюю Азию и Индию, частью которого было "Изъяснение о киргиз-кайсацких и каракалпакских ордах";

4)    высочайшая резолюция, которая последовала 1 мая 1734 года на этот проект; правительство, согласясь с доводами Кирилова, назначило его же самого для осуществления разработанных им планов, придав ему в помощники Тевкелева.

  Конкретные детали плана уточнялись в подробной инструкции Кирилову от 18 мая, а городу, который еще только предстояло построить, по указу от 7 июня было дано имя Оренбург и особая привилегия.

  В состав Оренбургской экспедиции входили учёные различных направлений науки, ведшие географические и этнографические описания, разведку полезных ископаемых, составление карт и так далее. Однако деятельность экспедиции в значительной степени ограничивалась вопросами внутреннего управления Башкирией и борьбой с крупными башкирскими восстаниями в 30-е годы XVIII столетия.^*

  Всего в штат экспедиции было включено около 130 человек: сухопутных и морских офицеров, геодезистов и инженеров, фортификаторов и артиллеристов, медиков и канцелярских служителей, ученых и священников.

  Ей придавались значительные военные силы, состоявшие из регулярных и иррегулярных войск. Отправляя чуть ли не на край света, каким в то время была Башкирия, экспедицию, правительство было уверенно, что возглавляемая крупным организатором, выдающимся администратором, видным ученым-географом, и в то же время жестким проводником государственной политики империи, она полностью выполнит возложенные на нее задачи. Вместе со всем отрядом экспедиции на Южный Урал выехал и ее бухгалтер Петр Иванович Рычков…²⁴

 

 *****

 

  15 июня 1734 г. Оренбургская экспедиция выехала из Петербурга и через Москву и Казань прибыла 10 ноября в Уфу. Здесь в распоряжение Кириллова поступили Пензенский пехотный полк и Уфимский гарнизон. Кроме того в распоряжение Кириллова в г. Уфу был отправлен Вологодский пехотный полк. Для усиления военных сил Экспедиции Кириллов объявил военный поход половине населения уфимских дворян и казаков.

  Столичный чиновник, он не знал особенностей края,  куда прибыл служить, и полагал, что башкир было бы полезно включить в его команду для ее усиления… Пo прибытии в r. Уфу Кириллов закончил начатую до него перепись башкирского населения и составил списки башкирским родам по волостям и дорогам, в то же время, готовясь к своей Экспедиции к устью р. Орь.

  Предпринимая постройку нового города на р. Орь (Оренбурга-авт), Кириллов, прежде всего, должен был разрешить вопрос о продовольствии своей Экспедиции и нового города. Край был дик, безлюден и к тому же отрезан от России горами и лесами Башкирии. Башкирское население с явной враждой следило за приготовлением русских, хотя до времени ничем не обнаруживало своих враждебных намерений.

  Башкиры проявили естественную в такой ситуации озабоченность – поскольку все очень уж походило на подготовку военного вторжения. О реальной цели проинформировать башкир никто официально не удосужился…^*

  О подготовке Оренбургской экспедиции башкиры узнали в 1734 году из письма из Петербурга от башкирского старшины и муллы Токчуры Алмякова, адресованного Кильмяку Нурушеву — видному бию Ногайской дороги. В конце 1734 и весной 1735 годов представители всех 4 дорог съехались на курултай, (вблизи современного поселка Чесноковка Уфимского района (в 15 км. от Уфы-авт.)). Из опасения лишиться своих земель и свободы, башкиры, по свидетельству П. И. Рычкова, приняли решение:

«…всеми силами противиться и город Оренбург строить не давать, толкуя, что из-за того им никакой воли не будет».

  Они справедливо полагали, что дело не ограничится простым строительством города-крепости и русские твердо намерены обосноваться на территории их обитания…

Закончив приготовления, 11 апреля 1735 г., Кирилов и назначенный ему в помощники Тевкелев выехали из Уфы и встали лагерем на р. Чесноковке, ожидая прибытия рот Вологодского полка. Отряд Кириллова состоял из 15 рот пехоты, 350 самарских и уфимских казаков, 600 мещеряков, 100 башкир, нескольких новокрещенных татар и калмыков, при 23 медных пушках и 32 мортирах. Отряд двигался двумя колоннами. Впереди шла первая колонна под командой самого Кириллова, а на расстоянии нескольких дней пути двигался Вологодский пехотный полк, под командой полковника Чирикова.

  В конце мая — начале июня 1735 года башкиры, собравшиеся под Уфой под руководством Кильмяка Нурушева и Акая Кусюмова, направили к И. К. Кирилову двух представителей с требованием отмены решения о строительстве Оренбурга. Посланцы были подвергнуты допросу и пыткам, один из них скончался…

  15 июня нетерпеливый Кирилов, не дождавшись Вологодского полка, выступил внутрь Башкирии к устью реки Орь, которое было заранее определено в качестве строительства Оренбурга.

 Вологодцы прибыли в Уфу 20 июня, а уже через четыре дня отправились вдогонку за кириловской экспедицией…

  Первые столкновения произошли 1-6 июля.

  В 160 верстах от г. Уфы, башкиры Юрмантынской волости Ногайской дороги, под предводительством старшины Кильмяка Абыза, напали на отряд Чирикова и отбили у него часть обоза. Подполковник Чириков и с ним 60 человек были убиты, 46 обозных повозок захвачены и разграблены.

  Получив сведение о нападении башкир на отряд Чирикова, Кирилов выслал к нему на помощь отряд. Но отряд этот под давлением башкир вернулся обратно. Кириллов усилил его еще одной сотней казаков и выслал снова, после чего ему удалось соединиться с Вологодским полком. Соединив отряды, Экспедиция продолжала свое движение к устью р. Орь…

  Еще будучи в пути Кириллов получил известие, что Сибирский продовольственный транспорт окружен башкирами и находится в осаде, в 30 верстах не доходя Верхне-Яицкой пристани. Задержание продовольственного транспорта поставило Экспедицию Кириллова в крайне тяжелое положение, т. к. у него ощущался недостаток в продовольствии…

  Летом 1735 года массовое движение башкир охватило всю европейскую часть Башкирии. Нападению подверглись русские деревни под Уфой, Табынская крепость, в осаде оказались Мензелинск и другие населённые пункты. Основные силы повстанцев сосредоточились в излучине реки Белой и вдоль реки Дёмы.

  В столице о начавшемся восстании узнали в конце июля. Для борьбы с ним была создана Комиссия башкирских дел. Во главе её и в качестве главного командира вооруженными силами в Башкирию 13 августа 1735 года был назначен генерал-лейтенант А. И. Румянцев с наказом: действовать уговорами и только в крайних случаях - оружием. В его распоряжение поступили 3 регулярных полка, 500 яицких казаков, 3000 калмыков. Общая численность отрядов превышала 20 тысяч человек.

  По прибытии в Уфу Румянцев разослал башкирам манифесты, призывая их прекратить бунт и явиться с повинною. Мятежники продолжали нападать на армейские гарнизоны и поселения русских, портили строения, сжигали мосты и крепостные ограждения, грабили обозы русских купцов. Особенно свирепствовал отряд Кильмяка Нурушева. Чтобы избежать многие кровопролития, Румянцев отпустил пленного старшину Салтана Мурата, послав его уговорить Кильмяка повиниться. Но Мурат присоединился к восставшим, и вскоре восьмитысячный отряд башкир внезапно напал на лагерь Румянцева, убив 180 солдат и 160 ранив…

  Медленно продвигаясь по территории Башкирии вдоль западных склонов Уральского хребта, экспедиция в начале августа достигла намеченного места, и 15 августа, при впадении Ори в Яик была заложена небольшая крепость «о четырех бастионах, с цитаделью малою на горе Преображенской». Две недели спустя, начали строить и сам город Оренбург, переименованный потом в Орскую крепость.

  В ноябре 1735 года повстанцы перекрыли дорогу в Оренбург большому продовольственному обозу, в итоге несколько сот солдат, не дождавшись провианта, умерли в крепости от голода. И тогда Кирилов двинул против восставших карательные отряды. При ожесточенных схватках с регулярными войсками башкирские конники почти всегда несли поражения, десятками попадали в плен…

  Правительственные указы от 11 февраля 1736 и от 16 февраля 1736 года были нацелены на установление контроля над системой внутреннего самоуправления в Башкирии. Особую неприязнь у башкир вызвали положения указов, направленные на ликвидацию неприкосновенности их вотчинного земельного фонда. Один из очагов восстания сформировался на территории будущей Исетской провинции, примыкавшей к Сибирской дороге Башкирии. Весной 1736 года нападению башкир подверглись Утятская, Крутихинская слободы, Окуневский острог, Полевской завод. Борьба с повстанцами в этом районе осуществлялась военной командой во главе с В. Н. Татищевым…

  В Ногайской дороге, вдоль реки Дёмы, с конца марта 1736 года находился со своими силами И. К. Кирилов, который сжег здесь 200 деревень и главную мечеть в Башкирии (в Азиеве). В марте им была заложена Чебаркульская крепость, гарнизон которой должен был контролировать ближайшую территорию. Военной команде удалось ослабить натиск повстанцев…²⁴

  Но русское правительство держало ухо востро. Оно понимало, что в Башкирии нужны не только войска. Важно было привлечь на новые земли купечество, ремесленных людей, хлебопашцев. С этой целью Сенат указом от 11 февраля 1736 года определил весомые льготы всем переселенцам. Кроме ранее объявленных «Привилегий городу Оренбургу», дававших право селиться в нем людям всяких вер и званий, вышеназванный указ разрешил новоселам приобретать и «крепить за собой» земельные угодья на всей башкирской территории. Планировалось поселить при Оренбурге и других городах более тысячи яицких казаков, построить Табынскую, Сорочинскую, Бузулукскую, Борскую, Сакмарскую крепости, десятки форпостов и укреплений, три медеплавильных завода и множество других военно-хозяйственных объектов.

  Всюду не хватало рабочих рук, стройку вели в основном солдаты. Кирилов разрывался в поиске людей. Наконец его осенила мысль: на строительных работах и пограничной службе использовать ссыльных. Однако при ознакомлении с ними Кирилов с грустью и возмущением обнаружил, что люди эти в большинстве своем не годны для трудовой и тем более строевой службы. Их изувечили во время допросов.

  27 октября 1736 года Иван Кириллович обратился в Сенат с просьбой «милостиво» рассмотреть ради «сбережения простых людей и поселения их в новых местах» его доклад «О пытках и публичных наказаниях…». По тогдашнему времени это был смелый документ. Призывая правительство к милосердию, Кирилов обращал внимание на то, что, несмотря на громадное количество казней, преступления не прекращаются.

   - Отчего же так много простого народа впадает в вины? - рассуждал он. - А все дело в худом воспитании без наставления и утверждения в законе от духовных чинов, которые сами вследствие своего невежества впадают в преступления и сами ссылаются…

 Не народ плох, развратен, считал Кирилов, а его управители вместо добрых примеров жизни подают дурные.

  В своем докладе Кирилов предложил при судах и следствиях отменить пытки железом и вырезание ноздрей для молодых людей от 16 до 25 лет, заменить их «не портящими», то есть не калечащими людей, наказаниями. Он вскрыл также ущерб, наносимый государству бюрократическим судопроизводством, злоупотреблениями и лихоимством следователей и тюремщиков-костоломов, по году и более державших «винных людей» под следствием и приводящих их к болезням. Он просил сократить эти сроки и увеличить «дневное пропитание ссыльных с одной копейки до трех».

  Сенат рассмотрел проект Кирилова и постановил: всем ссыльным, направляемым в Оренбургский край, ноздрей не вырезать, оставив в силе наказание кнутом, увеличить для них дневное пропитание с одной копейки до двух; смертные казни оставить.

  Усмиряя восставших, Кирилов одновременно с усердием хлопотал о благоустройстве края. Заключил договоры с купцами и подрядчиками на поставку продовольствия, вербовал добровольцев для новых поселений, налаживал между городами коммуникации. Он представил в Сенат проект «Об учреждении почты» на перегонах: Москва - Нижний Новгород - Казань - Уфа - Оренбург, рассчитав промежутки между станциями, потребное количество ямщиков и лошадей, стоимость и содержание, установил порядок отправки почты…²⁵

  В 1736 году И. К. Кирилов поручил тестю своему, поручику П. С. Бахметеву, отправиться водою вверх по реке Самаре и строить в удобных местах крепости расстоянием одна от другой в 30-40 верст (сообщение Оренбурга с внутренней Росией удобно было через Самару, а не через Казань). П. С. Бахметев, получив в Самаре и в Алексеевске от Закамской канцелярии необходимые для строительства крепостей инструменты, приступил к возведению Самарской укрепленной линии. Летом отряд рабочих из Алексеевска направился вверх по реке Самаре. И при урочище Красный Яр застроил первую крепость, назвав ее Красносамарской. В конце июля – начале августа была застроена Борская крепость. Место для застройки крепости было выбрано удобное: с одной стороны ее окружал высокий берег реки Самары, с другой – широкий песчаный овраг. В трех верстах от этого места располагался обширный сосновый бор, который и определил название строящейся крепости – Борская.

  Крепость была окружена рвом, земляным валом, деревянными стенами, составлявшими правильный четырехугольник. На четырех углах и на линиях стен между углами были бастионы, на которых стояли по две пушки. Гарнизон крепости состоял из 100 человек служилых казаков, переведенных сюда из Яика и закамских пригородов. Первоначально они назывались малолетками, так как служили не бессрочно (то есть до самой смерти), как поселенные в крепости солдаты, а 25 лет. Солдаты (Андреевы, Парашины, Татариновы, Вавиловы и другие) назывались пахотными. Они несли сторожевую службу, отражали набеги кочевников, охраняли проходящие торговые караваны. За службу солдаты получали земельные наделы и небольшое жалованье.

  Во время набегов кочевников солдатам и казакам по долгу службы приходилось рисковать жизнью. В сентябре 1737 года башкиры напали на работавших в лесу казаков, убили семь человек, двоих ранили и угнали пятнадцать лошадей. Один человек пропал без вести. Через четыре дня после этого события башкиры угнали табун лошадей, зарезали караульного, убили троих казаков на покосе.

  Но риск вознаграждался: казаки (Синельниковы, Бочкаревы, Головачевы, Волковы, Соколовы, Кудашевы, Портновы и другие) составляли полупривилегированное военно-служи-лое сословие. За этим сословием закреплялись земли, луга, леса, водоемы. Причем по размерам они значительно превышали солдатские наделы. Военно-служивое сословие освобождалось от подушной подати и рекрутской повинности.

  Кроме солдат и рядовых казаков, в Борской крепости имелся и начальствующий состав из дворян: капитан Лабухин, прапорщик Кузнецов, подпрапорщик Сенокосов, унтер-офицеры Панарин, Богданов, Соловьев, вахмистры Родыгин, Соболев, сержанты Красильников, Мельников, Портнов, Ширшов, имевшие собственную землю и дворовых людей.

  С каждым годом население Борской крепости росло. Сюда стали переселяться ремесленники, купцы. Из центральных губерний России в Заволжье бежали крепостные крестьяне в надежде на спасение от помещичьей кабалы, они оседали при крепостях, где записывались в казаки, получали небольшой надел земли и без всякого жалованья несли службу: воевали с кочевниками, перевозили почту и чиновников от крепости к крепости…^*

  Дальнейшая деятельность Оренбургской экспедиции, выразившаяся главным образом в массовом строительстве оборонительных сооружений, привела к глобальным изменениям в регионе. В 1735-1736 гг. были построены или заложены в различных районах Башкирии 26 крепостей. К концу 1740-х гг. на Южном Урале насчитывались уже 41 крепость и 39 форпостов и редутов 10. Окруженный ими Башкортостан, стал внутренней областью России. Оборонительные линии практически перекрыли традиционные пути движения кочевников из Азии в Европу. Традиционные контакты и взаимосвязи башкир со Средней Азией и Казахстаном, с казахами, каракалпаками, узбеками, туркменами были сильно ограничены, а то и разорваны…

Восстание 1735-1740 гг. было жестоко подавлено. По подсчетам современных исследователей, башкиры потеряли тогда погибшими, казненными, попавшими в рабство и крепостную неволю 12-14% своего населения.

11 февраля 1736 г. правительство приняло указ, который должен был наказать башкир за их участие в восстании и создать условия для предотвращения подобного рода вы-ступлений в будущем. Указом предусматривалось введение суровых наказаний для повстанцев, включавших казни, ссылки, штрафы… 

 Организация экспедиции привела к изменению политики царской администрации в отношении к коренному населению. После массовых изъятия башкирских вотчинных земель в пользу государственной казны, дворян, чиновников, офицеров, солдат и других переселенцев, и к середине XVIII века башкиры потеряли около половины своих вотчин. Кроме этого, выросли налоги и повинности. Царские чиновники установили контроль над деятельностью мусульманского духовенства, ввели запрет на строительство мечетей и начали политику насильственной христианизации.

  Также ограничилось местное самоуправление: снизилась роль йыйынов и выборные старосты волостей заменялись назначаемыми властями старшинами. Башкирам запрещалось подавать царю челобитные от имени всего народа, покупать и продавать огнестрельное оружие, заниматься кузнечным делом и изготавливанием оружия вне границ городов, свободно переходить из одной местности в другую и т. д…

  Историк П. Н. Столпянский дал следующую оценку деятельности комиссии:

«Но план Кирилова, составленный умозрительно, на основании одних теорий, на деле оказался не столь легко осуществим. Пришлось мечтать не об устроении флотилии на Аральском море, думать не о снаряжении торговых караванов из Оренбурга через киргизскую степь в богатую золотом, пряностями, драгоценными камнями и тонкими тканями благодатную Индию, — нет, пришлось вести упорную кровавую борьбу за каждый шаг, за каждый кусочек номинально числящейся за ними земли и вести борьбу на два фронта. С двумя народностями, тоже номинально состоящими в нашем подданстве: с боков давили башкиры, которые понимали, что их владычеству пришел конец, а впереди были воинственные номады киргизы…».

 

 

                 Надыровская волость

 В ХVIII – ХIХ вв. значительная часть Юго-восточного региона Татарстана входила в состав Надыровской волости Казанской дороги Уфимского уезда (с 1740-х гг. Оренбургской губ.). Позднее, земли Надыровской волости входили в состав трех уездов: Бугульминского, Мензелинского и Бугурусланского (Клявлинский и Камышлинский районы). Риза Фахреддинов отмечал, что территория волости Надыра Уразметова равнялась территории Хивинского ханства.

 

И.К. Кирилов внес в башкирское земельное законодательство нововведение, которое без преувеличения можно назвать самым эффективным административным решением за всю предшествующую историю взаимоотношений между башкирами и государством. По указу 11 февраля 1736 г. башкирам было разрешено продавать свои вотчинные земли местным дворянам, офицерам, мишарям и тептярям. И.К.Кирилов мотивировал эту меру тем, что прежнее «запрещение им башкирцам весьма не полезно».

  С точки зрения земельных отношений XVIII в., эта законодательная мера не ограничивала, а напротив, поднимала правовой статус земельной  собственности.  В XVII – начале XVIII в. предоставление подобного права служилым людям рассматривалось как награда. Однако для традиционного сознания башкир это нововведение, безусловно, разрушало цельность вотчинного права как института регулировавшего отношения башкир с другими народами в крае.   

Последствия этого решения трудно переоценить. Во-первых, была создана экономическая база для активной помещичьей, заводской и крестьянской колонизации Башкирии. В начале XIX в. за всеми помещиками и заводовладельцами Оренбургской губернии числилось около 6,5 млн. десятин земли. Из них более 5 млн (76%) были куплены у башкир. При этом самыми крупными землевладельцами являлись собственники металлургических заводов. Их земельные владения образовались исключительно за счет покупки у башкирских общин. 

После того, как в середине XVIII в. в Оренбургской губернии было свернуто казенное заводское строительство, все заводовладельцы были обязаны урегулировать земельные вопросы с вотчинниками на договорной основе. Конфискованные в казну башкирские земли составляли в начале XIX в. 1 298 726 десятин, т.е. около 4,2% от площади земельных угодий Оренбургской губерний. Во-вторых, распространение рыночных отношений на башкирские земли вынуждало собственников активно включаться в систему правовых отношений с русским населением и российской администрацией. Земельные дела в Уфимской провинции находились в крайне запутанном состоянии, поэтому продажа вотчин превращалась в сложнейший юридический процесс. Прежние редкие контакты башкир с представителями местной администрации сменились постоянными вызовами в Уфу старшин, свидетелей, самих вотчинников, их поверенных для урегулирования земельных споров, утверждения или отмены уже заключенных договоров. В-третьих, любой договор по продаже  вотчинной земли считался законным только при условии согласия всех полноправных членов общины.

До 1736 г. распоряжение земельными владениями являлось исключительной привилегией глав родоплеменных образований. На этом праве родовой знати основывалось вся система самоуправления башкирских общин, в том числе и организация племенного ополчения. По указу 1736 г. рядовой вотчинник и глава рода юридически оказались в равных условиях по отношению к праву распоряжения общинными землями. Таким образом, этот закон лишал родоплеменную знать главного инструмента ее власти – распоряжения земельными владениями.

Однако И.Кирилов понимал, что заменить родовую знать можно только людьми, имеющими безусловный авторитет в общинах. Несмотря на очевидные выгоды, правительство не имело возможности заменить родовых старшин назначенцами от администрации. Для этого необходимо было располагать соответствующим административным аппаратом. Кирилову необходимы были люди, которые, обладая необходимым авторитетом среди сородичей, тем не менее, были бы зависимы от российской администрации. В этой сложной ситуации Кирилов нашел единственное оптимальное решение: он отверг обычай наследования старшинской должности в пользу принципа выборности.

Общины должны были предоставить трех кандидатов на должность, из которых  уфимская администрация производила назначение на старшинскую должность сроком на один год. Новые старшины принимали присягу и давали клятву на верность царю. Уфимская администрация определяла полномочия, имела возможность штрафовать или поощрять новых башкирских старшин.

Таким образом, впервые  у российского правительства появились действенные административные средства управления башкирскими общинами. Лояльность старшин к администрации была введена в строгие рамки служебных обязанностей, с периодической отчетностью и личной ответственностью за порядок в волостях.

Выборность старшин на практике стала эффективным инструментом контроля за обстановкой внутри башкирских волостей. В башкирских волостях всегда находилось несколько претендентов на должность, вокруг которых группировались сторонники. Дух партийности окончательно подорвал традиции беспрекословного подчинения родовой знати, что препятствовало формированию общего оппозиционного настроения и единства действий. Противоборствующие стороны апеллировали к российским властям, благодаря чему администрация получила подробную информацию о претендентах на старшинскую должность. Кроме того, у властей появилась возможность отслеживать любые антиправительственные акции на начальном этапе.

Российские власти не только сохранили вотчинное право, но и использовали этот институт для создания новых служилых организаций не из башкирского населения. В этой связи не совсем справедливым является утверждение Ф.А. Шакуровой, что в XVII–XVIII вв. волости существовали только у башкир. Так, в 1734 г. на землях в районе Закамских крепостей была создана так называемая Надыровская волость. Она обладала всеми без исключения вотчинными правами, но не являлась башкирской как по сословному, так и по этническому составу.

Ее основатель Надыр Уразметев в самом конце XVII в. перебрался из Казанского уезда Арской дороги деревни Адаевой в Уфимский уезд. Он поселился на Казанской дороге в деревне Чюпты. В 1704 г. он платил оброк башкирам Казанской дороги Гирейской волости деревни Аткуль Бекметку Тойбахтину в размере окладного ясака (по две куницы в год). В переписи 1719 г. он был отмечен как ясачный татарин деревни Чюпты Казанской дороги. В 1729 г., в возрасте 43 лет, он поверстался в список служилых татар и мещеряков в Уфе.    

Выйти из ясачного сословия Надыру Уразметеву удалось

благодаря тарханным ярлыкам, которые  были пожалованы предкам Надыра Уразметева в 1516 и 1526 гг. при казанских ханах Мухамет-Амине и Сафа-Гирее. Как известно, правительство Ивана IV признало тарханские звания, пожалованные казанскими ханами. Кроме того, его

дядя в начале XVIII в. просил о верстании в служилый список, ссылаясь на то, что его родственники служили в Уфе в тарханах еще в 90-е гг. XVII в.

В ноябре 1734 г. в Уфу прибыл глава Оренбургской экспедиции И.К. Кирилов, который стремился всеми мерами увеличить число служилых людей из башкир и татар. Если  в 1699 г. всех башкирских тархан не превышало 160 человек, то к началу 1735 г. И.К. Кирилов довел это число до 733 человек. Надыр Уразметев воспользовался этим спешным набором, и в конце 1734 г. подал прошение Кирилову о выдаче ему указа, «подобного тому, который уже имел старшина уфинских служилых мещеряков Муслюм Кудайбирдин». Этот документ позволил Надыру Уразметеву «служилым татаром давать на татарском писме копии, а им ясашных иноверцов желающих писать в службу».

Таким образом, ко времени выступления И.К. Кирилова на реку Орь, Н. Уразметеву удалось сформировать шестую сотню в дополнении к пяти сотням мещерякского старшины Муслюма Кудайбердина. 

И.К. Кирилов незамедлительно оценил организаторские способности Надыра Уразметева и своим указом от 31 декабря 1734 г. пожаловал ему земли, которые были «отделены он от Иланской волости и велено именовали  ту волость Надыровской волостью». В данном указе Надыру Уразметеву было предписано подать «…росписи о желающих на порозжей земле, лежащей по реке Зай селиться служилых, ясашных и безъясашных татарах, кто из них желает служить мещеряками и платить тептярской ясак  и откуда они сошли». В соответствии с этим указом, Надыр Уразметев уже к 22 января 1735 г. набрал в «свою сотню в службу сто пятдесят три и на ясак девяноста человек». 

Однако официальное назначение старшиной Надыровской волости было произведено только в 1736 г. командиром Башкирской комиссии генерал-майором М.С. Хрущевым. До начала восстания 1735–1740 гг. Надыр Уразметев имел возможность многократно «показать службу» начальнику Оренбургской экспедиции. В его послужном списке отмечено, что был с командою своею во многих походах и несколко языков, ловя приводили к командам и в городы. В ходе восстания поставлял старшина семенной хлеб в Оренбург, за что был удостоен особой награды со стороны генерала-лейтенанта А.И. Румянцева.

В 1743 г. его команда состояла уже из 259 человек. Она ежегодно наряжалась на летнюю пограничную службу в Сорочинскую крепость. В 1745 г. в возрасте 59 лет он добился передачи своей должности сыну.

  Земли Надыровской волости оспаривались башкирами на протяжении 30 лет. Байлярская и  Юрминская волости не могли смириться с таким масштабным изъятием родовой земли. Тем не менее, в 1765 г. губернская канцелярия вынесла решение, что «Юрминской и Байлярской волостей башкирцам в оспариваемых ими землях по рекам Заю и Ику и по впадающим в них речкам и урочищам отказать, а за сим всем состоящим в Надыровской волости обывателям имеющимися под поселением их землями и угодьями, впредь владеть беспрепятственно, для чего, дабы в оные земли никто из посторонних не мог вступаться, дать им владенный указ».   

Примечательно, что в реестрах и росписях башкирских волостей Уфимского уезда в 1730—1760-х  гг. Надыровская волость не упоминается. Лишь в историкоадминистративных сведениях о башкирском народе, составленных по при-казанию графа П.И. Панина в 1775 г., была отмечена «Недырова» волость с 94 дворами.  

Надыровская волость – единственная из 43 волостей Уфимской провинции, которая не являлась родоплеменной организацией. Немногие представители башкир, приписанные к Надыровской волости, являлись выходцами из Байлярской, Кыр-Иланской, Елдятской, Дуванейской, Киргизской и Каратабынской волостей. Однако подавляющее большинство населения этой волости составляли служилые и ясачные татары (более 82%).

  Общая площадь волости равнялась 10,4 тыс. квадратным километрам, т.е. около 1 млн. десятин земли. В 1751 г. в волости  существовало 47 татарских деревень. Большинство этих населенных пунктов было поселено на территории волости с разрешения Надыра Уразметова и его товарищей, выступавших на новом месте как полновластные вотчинники.

История создания Надыровской волости показывает определенную специфику поземельного права башкир XVII – XVIII вв. Эта волость была создана как военная организация (6-я мещерякская сотня) для несения военной и пограничной службы в составе Оренбургской экспедиции. Инициатором создания новой волости выступил служилый татарин, имевший тарханные грамоты, полученные еще в первой половине XVI в. До 1735 г. служилые татары и мещеряки никакими вотчинными правами в Уфимском уезде не владели. Большая часть служилых татар арендовала земли у башкир, лишь отдельные представители имели небольшие поместные дачи. Надыру Уразметеву было представлено право самостоятельно набирать вотчинников из числа служилых и ясачных людей.

Таким образом, формирование военно-административной структуры предшествовало утверждению земельных прав. Лишь после официального создания служилой организации администрация Оренбургской экспедиции узаконила вотчинные права на выделенные земли. 

Особо следует подчеркнуть, что уже при своем создании Надыровская волость была выведена из ведомства уфимских властей и подчинена непосредственно администрации Оренбургской экспедиции.   

Кроме того, в отличие от башкирских волостей, в Надыровской волости не делалось попыток создать генеалогию, объединяющую всех ее вотчинников родственными связями. Объясняется это тем, что жители Надыровской волости вели оседлый образ жизни и занимались земледелием. Они не нуждались в поддержании традиций кочевого общества, в котором любое объединение владельцев общинной земли неизбежно скреплялось узами родства, если не фактического, то символического.

Надыровская волость с самого своего создания являлась не родоплеменной организацией, а территориальным объединением. Вотчинники волости подчинялись своему старшине не как главе рода, а как военному и административному должностному лицу. 

Несмотря на то, что новая волость была создана искусственно, распоряжениями глав Оренбургской экспедиции и Башкирской комиссии, ее статус полностью соответствовал действующему вотчинному праву.

Начальник Оренбургской экспедиции И.К. Кирилов рассматривал вотчинное право только с точки зрения службы, которую несли вотчинники. В 1736 г. И.К. Кирилов предложил Сенату передать земли башкир верным татарским и мишарским старшинам. Он указал только на то, что «…службы от башкир было не много. Полезнее интересу е.и.в. когда отписывая воровские земли, раздавать в раздачу русским и служилых татарам, которые служили верно и служат».¹⁹

 

*****

 

  После создания в 1736 году черты укреплений по реке Самаре и её притокам будущие Бугульминский и Бугурусланский уезды начинают пополняться переселенцами.

  Этими переселенцами — татарами, русскими, мордвой, чувашами — были основаны многие селения на территории современных Бугурусланского, Северного, Абдулинского, Пономаревского, Шарлыкского и других районов.

  Юридическим обоснованием дворяно – помещичьего землевладения и помещичьей колонизацией Оренбургского края в 18 веке стали указ императрицы Анны Иоанновны от 11 февраля 1736 года, отменявший запрещение о покупке башкирских земель.

  Тептерям и бобылям – пришлому нерусскому населению, большинство которого поддержало правительственную политику – отныне передавались в вечное и безоброчное пользование земли участников восстания. Это привело к изъятию у башкир нескольких миллионов десятин земли.

  Чувашам наряду с мещеряками (мещеряками (мишари)-башкиры называли народ татарского происхождения) и татарами разрешалось селиться деревнями на землях, отобранных у башкир. При этом жители освобождались от всех платежей. Льготы и наличие свободных земельных пространств создали дополнительный стимул для миграций.

  Т. Аксаков пишет в «Семейной хронике»: «В этом уезде уже мало оставалось земель, принадлежащих башкирам: все заселялись или казенными крестьянами, которым правительство успело раздать земли, отписанные в казну за Акаевский бунт, прежде всеобщего прошения и возвращение земель отчиникам башкирам, или уже были заселены их собственными припущениками, или куплены разными помещиками».

   К сожалению, мы не располагаем данными о количестве отчуждённых земель, только известно, что с 70-х годов 19 века до начала 20 в. было отчуждено 2 миллиона десятин лучших башкирских земель.

Тирис - Усманово

   

 Датой основания села считается 1737 год. Село Тирис-Усманово уютно расположилось на побережье реки Тирис; основателем села история считает Гусмана (был старейшиной тептяр--беглых татар), который когда-то первым поселился на этом месте - «Густан, Усман на реке Тирисяке». Сюда переселились татары из Казанского, Свияжского, Симбирского, Уржумского уездов бывшей Казанской губернии.

  Граница земельных наделов, принадлежащих Гусману, обозначались так: справа (с запада) – воды Мочагая, слева (с востока) - воды Ик, с севера - Горелый мост, с юга - воды Сарай-Гирь. Вероятно, он был пожалован землей за участие в подавлении восстания башкир. Эти земли были закреплены за Гусманом государством, путем составления договора. За использование этих земельных наделов он платил государству налоги и нес службу.

  Своим названием село обязано не только Гусману, но и реке Тирис, на которой оно и появилось. Первое время село называлось Киресу-Гусман, а впоследствии было переименовано в Тирис-Усманово.

  Река Тирис течет в обратном направлении по сравнению с другими близлежащими реками - с севера на юг, поэтому она называлась Киресу (с перевода татарского языка – обратная вода)…

  В центральном Государственном Архиве Древних Актов (ЦГАДА, Москва) наиболее ранние сведения о деревне Тирис-Усманово содержится в материалах II ревизии по Бугурусланскому уезду за 1748 год. Согласно записям, в селе в то время жило всего лишь семьдесят пять душ мужского населения, женские же и вовсе не учитывались…

  Беглые люди часто находили прибежище в селе Тирис-Усманово. После петровской военной реформы мужчинам надлежало проходить долгосрочную обязательную военную службу: нетрудно понять, почему было столько беглых солдат, прячущихся по лесам и оврагам…

  В музее Тирис-Усмановской школы имеется уникальное генеалогическое дерево Хамидуллы, которая ведет начало еще с 1728 года. Хамидуллу маленьким мальчиком привезли из под города Казани, села Керале, из многодетной семьи. А у тети своих детей не было. Тогда по «Екатеринке» через наше село проезжали фаэтоны с девушками рабынями. Хамид влюбился в одну из них и попросил разрешения жениться на ней. Дядя выкупил невесту для него. Многие жители нашего села являются выходцами из этой родословной…

 

Старое Ермаково. Село Ермаково было основано на берегу реки Сок в 1737 году.

  В 1730 годах царское правительство назначает старшиной Ярмухаммада и направляет в Байтуганскую волость для наведения порядка в наших краях, где проживали оброчные крестьяне. Ему были пожалованы земли от с. Байтугана до с. Каргалы.

  Сначала его основным местом жительства было в с. Байтуган, а в 1737 году он основал поселение на берегу р. Сок, где в настоящее время расположилось с. Старое Ермаково. Ярмухаммад был добрым человеком и принимал в поселение всех беженцев от крещения. За это Мухаммада лишили дворянства и права на земли, и через три года после основания села, ему пришлось покинуть насиженное место. После его отъезда местность стали называть Ермаково.

  В 1737 году, когда Ярмухаммад переехал из с. Байтуган, территория села представляла из себя лесистую и болотистую местность, где водилось множество зверей, даже медведи. Место было выбрано им не случайно. Красивейшая низменность, с трех сторон омываемая рекой Сок и охраняемая от холодных северных и западных ветров высокими холмами и лесами.

  Первыми переселенцами были 12 семей из разных сел и городов Башкортостана, Татарстана и Пензенской области. Была и семья из Польши.

  В 1748 году по архивным сведениям в селе насчитывалось 24 двора, в которых проживали 129 мужчин. В 1857 году в селе уже проживали 1179 человек. Основное население села составляли татары, башкир было 527 человек…( Историческая справка составлена на основе архивных данных и книги Р. Марданова «История села Старое Ермаково. Сборник».)…^***

 В состав татар, привлеченных к государственной службе на оборонительных линиях, в том числе и на Новозакамской оборонительной линии, были и татары – мишари. Переведенные царским правительством с правобережья Волги на пограничные восточные земли, татары – мишари получили земли в виде вотчин и поместий.

   В «Списках населенных мест по сведениям 1859 года» отмечается, что в конце XVIII века служилые татары вместе с ясачными, торговыми и «содержащими ям» татарами были отнесены к категории государственных крестьян – однодворцев. Итак, в формировании населения села Старое Ермаково, кроме казанских татар, приняли участие башкиры и служилые татары (преимущественно татары – мишари).

( Р. Каримов)

Переселение мордвы в Заволжье началось в XVII в., но наиболее интенсивно происходило в XVIII в., после сооруже-ния оборонительных линий: Царицынской (1718–1723), За-камской новой (1731–1736), Самарской (1736–1742), Орен-бургской (1736–1739) . Поток переселенцев заметно вырос после указов 1736 г., разрешивших приобретать в частную собственность башкирские земли и расширивших земельные права припущенников. В поисках новых земель миграция мордвы в Башкирию продолжалась вплоть до конца XIX в.²⁸

В XVIII веке главные потоки мордовских переселенцев, как и раньше, шли из северных и северо - западных соседних уездов: Алатырского, Казанского, Симбирского. Но со второй его половины в заселении лесостепной зоны Заволжья приняла участие и мордва Пензенско - Саратовского края, а также мокша Тамбовской губернии. Мокшане оседали в Самарском, Николаевском и частично Бугурусланском уездах. А эрзяне поселялись в Бугурусланском, Бугульминском и Ставропольском уездах.²⁰

 

*****

 

  Крупномасштабные мероприятия российского правительства по освоению юго-восточных окраин империи, насыщенная событиями и полная драматизма политическая жизнь южно-уральского региона, его хозяйство и природные богатства довольно быстро стали известны читающей публике благодаря многочисленным публикациям П.И.Рычкова.

 

 

 Петр Иванович Рычков родился 1 (12) октября 1712 г. в Вологде в семье купца. В 1720 г. его родители переехали в Москву. Здесь молодой Рычков получил свою основную специальность бухгалтера, выучил голландский и немецкий языки. Тяжелое материальное положение заставило юношу искать службу: он стал управляющим Ямбургским и Жабинским стекольными заводами под Петербургом, принадлежащими англичанину В. Эльмсену. Вскоре Петр Иванович узнал, что в петербургскую портовую таможню требуется бухгалтер. Он явился на прием к обер-секретарю Сената Кирилову и тот, после разговора с ним, рекомендовал Рычкову подать прошение об устройстве на новую должность. Так будущий ученый впервые встретил одного из своих главных учителей. Прошло еще некоторое время, и Рычков стал бухгалтером Оренбургской экспедиции, которая под началом Кирилова отправлялась в далекую и малознакомую Башкирию. 

 Отныне вся деятельность Рычкова до конца его дней была тесно связана с административной работой и наукой. Он становится крупным чиновником во вновь созданной Оренбургской губернии, ведет (причем в свободное от основной деятельности время) широкие научные исследования, которые сразу же обращают внимание специалистов не только в России, но и за рубежом. Еще при его жизни несколько раз переводилась на немецкий язык «Топография Оренбургская» (впервые издана в России в 1762 г.), а многочисленные статьи печатаются на страницах ведущих отечественных научных журналов. Не получивший систематического образования, самоучка Рычков становится крупнейшим в стране знатоком истории, этнографии, географии и экономики огромной юго-восточной окраины России. 

 Высокопоставленные коллеги не раз ходатайствовали за избрание Рычкова в Петербургскую Академию наук, но ее строгие правила, предусматривавшие наличие университетской подготовки, знания многих иностранных языков и наличия заслуг в области математики, физики и химии препятствовали этому. Однако по предложению М.В. Ломоносова специально для Рычкова было введено звание члена-корреспондента и в январе 1759 г. Петр Иванович стал первым обладателем новой научной регалии. Тем самым он стал сопричастным всем делам российской интеллектуальной элиты, получил возможность полноправного общения с ведущими учеными страны. В 1765 г. Рычков становится членом другого крупного отечественного научного учреждения – Вольного экономического общества, впоследствии награждается его серебряной и золотой медалями. При этом он почти всегда вынужден был заниматься текущей канцелярской работой, но без нее мы вряд ли бы получили известного нам Рычкова – огромный объем проходящих через его руки документов, постоянные разъезды по вверенной ему необъятной территории, тесное общение с ее многонациональным населением постоянно пополняли и расширяли источниковую базу его исследований. Как и многие крупнейшие ученые своего времени, Рычков не был узким специалистом. Историк В.Н. Витевский, работавший в XIX в., даже назвал его «Ломоносовым Оренбургского края». Завершил свой жизненный путь Рычков в должности начальника Главного уральских заводов правления, которая по важности может быть приравнена к губернаторской .

 С 1734 г., со времен Оренбургской экспедиции, жизнь Рычкова и его семьи была связана с «Новой Россией». Сюда приехали и здесь умерли его родители, в Уфе родился первенец Петр, трое других детей появились на свет в Самаре, остальные – в молодой еще Оренбургской губернии. Будучи сотрудником местной администрации, Петр Иванович в отличие от ее других не менее образованных и просвещенных руководителей (И.К. Кирилова, В.Н. Татищева, В.А. Урусова и И.И. Неплюева) никогда не откладывал в сторону перо и книгу, чтобы взять в руки кнут для усмирения недовольных. Конечно, Рычков был сыном своей эпохи, но в отличие от многих современников, он без всякого высокомерия и презрения стремился постичь историю и культуру тех народов, среди которых ему пришлось жить и работать. Оренбургская экспедиция окончательно определила всю последующую судьбу Рычкова. 

 Становление Рычкова на поприще науки, обретение им заслуженного признания в качестве одного из ведущих ученых страны были бы невозможны без постоянного творческого общения с тогдашними крупнейшими российскими исследователями. Особо при этом следует указать Василия Никитича Татищева и Герарда Фридриха Миллера.

 С В.Н. Татищевым (1686-1750) Рычков сблизился еще во время совместной работы в Оренбуржье. Правда, обстоятельства, при которых состоялось первое знакомство этих двух людей, вряд ли могли породить их дружбу. Крутой, требовательный и к тому же не любивший своего предшественника, новый командир Оренбургской комиссии (так при нем стала называться прежняя экспедиция) решительно взялся перетряхивать хозяйство, доставшееся ему от Кирилова. Хотя центр и не имел каких-либо претензий к кириловской администрации, новый командир пожаловался, что не мог сразу получить «ведомостей о людях всяких званий, о деньгах, правианте и протчих всяких припасех…» и обрушил свой гнев на подчиненных. Бухгалтера Оренбургской комиссии Рычкова по приказу держали безвыходно на рабочем месте и даже было заковали в кандалы. Позже он вспоминал об этом эпизоде так: «В 737-м году тайный советник Татищев, будучи тогда в болезни и сердясь на канцелярских служителей, приказал было, чтоб ево, Рычкова, скованного держать, однако, видя он тогдашнюю ево болезнь и невинность, того дни велел, чтоб держать просто, а не скованного до тех пор, пока требованные им ведомости о разных делах сочинены будут, ибо от других канцелярских служителей тех ведомости вскорости получить не мог, и в таком задержании был он, Рычков, как памятуется, дней 10 или 12 без выпуску».

  Вскоре Татищев изменил отношение к Рычкову. Он сумел разглядеть в своем бухгалтере одаренную личность, глубоко интересующуюся прошлым и настоящим огромного региона, недавно вошедшего в состав России. Фактический наместник юго-восточных окраин империи всячески поддерживал молодого, одаренного сотрудника, наставлял его в истории и географии, читал в рукописи его первые научные статьи. Считается, что научные и философские воззрения Рычкова окончательно сложились под влиянием Татищева. Даже проблематика научных интересов Петра Ивановича, которой он придерживался до конца своих дней, во многом совпадает с тематикой исследований его старшего учителя и друга (ср. исторические труды, ориенталистские штудии, «Лексиконы» и т.д. в творческом наследии обоих ученых, общий для них интерес к этногенезу и истории нерусских народов). Татищев высоко ценил Рычкова как одного из крупнейших в стране специалистов по башкирам, татарам, казахам, калмыкам .

  Другим близким Рычкову человеком в науке был Г.Ф. Миллер (1705-1783). Ученый широких интересов (он являлся крупным историком, археографом, картографом, занимался археологией, довольно удачно пробовал свои силы в лингвистике и фольклористике), Миллер после смерти Татищева стал покровителем и дружеским советчиком Рычкова в сфере науки, ходатайствовал за его избрание в Академию наук.

  Некоторое сходство можно обнаружить и в жизненном пути обоих ученых, в частности, в участии их в крупномасштабных стратегических и исследовательских проектах (Рычков участвовал в Оренбургской, Миллер – во Второй Камчатской экспедиции в 1733-1743 гг.). Собранные во время путешествия материалы Миллер обобщил в виде многотомной «Истории Сибири», которая полностью не издана до сих пор.

  Переписка двух крупных ученых, начавшаяся в 1757 г., продолжалась почти без перерыва в течение двадцати лет. Оба очень дорожили своими отношениями, которые переросли в многолетнюю дружбу. Отношения Рычкова с Миллером зарождались в период острого противостояния последнего с М.В. Ломоносовым.

  Оно началось после обсуждения в 1750 г. диссертации Миллера «Происхождение имени и народа Российского». Этот конфликт, возникший, к сожалению, не на научной, а на этнической почве (ультранационалист Ломоносов без всякого на то основания объявил труды немца Миллера вредными для России), только в последнее время получил достаточно объективную оценку в историографии.

 Примерно в это же время Рычков обрабатывал сведения, собранные в ходе Оренбургской экспедиции и воплотившиеся в целом ряде его трудов.

 Для нас же важно отметить, что Миллер был высокопрофессиональным историком и, главное, опирался на методику хорошо известной во всем мире немецкой школы критики источников. Рычков с уважением относился к Ломоносову как к крупному ученому, однако прямого научного сотрудничества у них не получилось.

  Возможно, у своего немецкого коллеги взял оренбургский историограф известную строгость и сухость изложения, приверженность к источнику, пространное его цитирование. Многочисленные публикации Миллера, за которыми внимательно следил Петр Иванович, позволяли совершенствовать собственную методику исследовательской работы. «История Оренбургская», самая первая крупная научная монография Рычкова, еще содержит мифические сведения, особенно касающиеся древности; в «Топографии» их станет намного меньше – Рычков учился, улучшал свой метод, вводил в оборот все новые и новые источники, старался не брать на веру сомнительную информацию. Кирилов, Татищев, Миллер были для Рычкова своеобразными ретрансляторами научных идей европейского Просвещения, которые, как можно полагать, были восприняты оренбургским ученым не прямо, а  через посредство именно этих видных интеллектуалов тогдашней России. Благодаря их дружеской помощи и поддержке труды Рычкова, в том числе и «История…», по своей форме и содержанию, примененным в них методам исследования были на уровне самых передовых сочинений того времени. Рычков безотлучно находился при всех сменявших друг друга начальниках края, пользовался их доверием и расположением. «При таких обстоятельствах, – вспоминал он в конце жизни, – имели они меня всегда и во всех походах при себе и подлинно содержали меня в отменной милости». Оренбургского историографа «безмерно любил» глава края В.А. Урусов.

  Было бы, конечно, неверно видеть в занятиях Рычкова чисто научное любопытство. Очень часто, как обычно и бывало в XVIII в., его исследовательская мысль стимулировалась практическими потребностями – необходимостью познать и оценить вошедшие в состав России новые территории и выработать по отношению к ним соответствующую социальную и экономическую политику.

  Однако сочинения Петра Ивановича еще при жизни вышли за рамки узкого прагматизма, став первыми подлинно научными исследованиями огромного региона, ныне занимающего самый центр России…

  Рычков много сделал для изучения нашего края. Однако с Башкортостаном ученого связывает не только профессиональный интерес, но и родство с отдельными деятелями русской культуры – местными уроженцами, причем о многих из этих связей сам Рычков еще и не мог знать. С родом Рычковых оказался в кровной связи уроженец Уфы, замечательный русский писатель Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859): дед Аксакова по матери Н.С. Зубов, овдовев, женился на дочери Рычкова от второго брака Александре (1756-?)

  Одним из потомков Петра Ивановича был К.М. Ракай (1878-1923) – журналист, этнограф народов Сибири, член Башревкома, руководитель Башкирского телеграфного агентства.

 Рычков неоднократно бывал в Уфе. По предположению уфимского писателя М.А. Чванова, Петр Иванович останавливался в доме Аксаковых (ныне – Дом-музей С.Т. Аксакова, памятник городской архитектуры Уфы XVIII века) .

 

В.Н. Татищев

 

 

  Еще 31 января 1737 г. Кирилов, почувствовав ухудшение здоровья.

Дела по канцелярии экспедиции, согласно указу Кабинета 7 мая, принял подполковник Бахметев.

  Канцелярия экспедиции временно оставалась в Самаре до прибытия Тевкелева. Последний, узнав о смерти Кирилова, возвратился в Самару 31 мая, где 17 июня был получен на его имя указ с известием о поручении Татищеву Оренбургской комиссии, а башкирских дел — Соймонову. Вопрос о судьбе укреплений на границе Заволжья с Закамьем был отдан правительством на "рассуждение" Татищева…

  Застройка новых крепостей и заселение уже основанных продолжались на тех же основаниях, что и при Кирилове. Согласно рапорту руководства Оренбургской экспедиции, только за период с 24 марта по 1 июня на Самарскую и Яицкую линии прибыло и было поселено всего 473 "разночинца", 204 ссыльных и 9 мордовских крестьян. Прибывавшие в течение осени, зимы и весны новые казаки временно оставались большей частью в Самаре и переводились в крепости уже в течение лета.

  По данным того же рапорта, на 1 июня 1737 г. в крепости по р. Самаре уже был определен полный комплект поселенцев-казаков. А именно по 200 человек были записаны в Красносамарскую, Борскую, Тоцкую, Сорочью (Сорочинскую-авт.) крепости и 300 человек — в Бузулуцкую. Кроме того за р. Самарой в степи была основана Мочинская казачья слобода, куда зачислили на жительство 86 человек.

  Подавляющее число поселенцев составили так называемые «разночинцы», под именем которых подразумеваются прежде всего русские гулящие и беглые люди. Вольные переселенцы из низших сословий, в основном бывшие крестьяне, составляли почти три четверти новоприборных казаков, а с учетом принудительно переведенных ссыльных доля представителей этих общественных слоев в крепостях и слободах Самарской линии превысила 85%.

  В официальных же рапортах Оренбургской экспедиции ничего не говорится о приеме на службу добровольцев крестьянского происхождения. Это еще раз подтверждает вывод о реальном содержании термина "разночинец", который в трактовке руководства комиссии маскировал прием беглых.

  Схожая ситуация наблюдалась по всей Московской дороге. В три форпоста (Верхний, Караульный, Крылов) были назначены на поселение практически только "разночинцы" и ссыльные. На их долю здесь выпадало до 94% казаков.

  Не трудно заметить, что доля "разночинцев", а значит и скрывшихся под этим именем беглых, была особенно велика среди казаков Самарской дистанции.

  Настоящие потомственные казаки и другие служилые русские люди находились среди переселявшихся на Московскую дорогу в меньшинстве, хотя и в заметном количестве. Их доля составляла 11,5% среди поселенцев на Самарской линии, 6,4% — в форпостах, 19,5% — на Оренбургской линии, а всего 14,4%.

  На Самарской линии потомственные казаки были почти все из Яицкого войска (119 человек из 121). В ближних к Оренбургу крепостях преобладали, наоборот, уфимские служилые казаки, которых было больше, чем яицких (174 человека против 96). Все служилые городовые люди, записавшиеся в крепости Московской дороги, осели на Самарской дистанции.

  В числе вопросов увеличения людских ресурсов края, на которые Татищев обратил пристальное внимание, было положение ссыльных, «присланных из Москвы, из Санкт - Петербурха через Казанскую губернскую канцелярию в Самару, кои де за неспособными случаями и за умалением в Оренбурхе и в других крепостях строения и провианта не посылались и содержаны были в Самаре человек по 300 и более и чрез осень и зиму употреблялись в казенные работы".

  Отправки на постоянное место жительства ссыльные и каторжане ждали неделями и даже месяцами в Самаре, "отчего здешним убогим жителям бывает утеснение и обида, а от неудобного к хранению места разбегаются."

  Это вынудило Татищева для сохранения не очень надежного контингента, но составлявшего значительную часть первопоселенцев Самарского Заволжья и Оренбургских степей, "построить каторжный двор, в котором две или три казармы, вкопав два венца в землю, ... и окопав, городить стоячим тыном".

  Новый начальник высказался против прибытия в здешние края престарелых и несемейных ссыльных, которых нельзя было использовать как земледельцев и воинов. Сам Татищев предлагал тех, кто не подходил для освоения края, отправлять на Уральские заводы, а неженатых решил поощрять к женитьбе подарком от казны двух рублей на обзаведение. Эти предложения были одобрены в именном указе от 14 октября 1737 г. Правда, по поводу мер поощрения ссыльных к женитьбе, "о том от тайного советника определения точного не учинено". Вступающим в брак ссыльным пришлось обходиться без казенного подарка.

  В отношении сосланных сюда квалифицированных и опытных мастеров у Татищева были особые виды. Уже в первом своем самарском определении от 7 августа 1737 г. он велел задержать в городе при комиссии тех ссыльных, а также записавшихся в казаки добровольцев, которые владели слесарным, кузнечным, токарным, сапожным, портным и прочими ремеслами.

  Впредь все прибывавшие ссыльные, объявляющие на разборе за собою какое-либо мастерство, "оставались в Самаре в казенных работах". Среди них были и специалисты очень высокой квалификации. Их даже старались перехватывать у других ведомств.

  26 апреля 1738 г. Татищев отправил доношение "о требовании указу, чтоб поведено было бывших инженерных офицеров, которые присланы в Самару для отсылки в работу на селитерные заводы, Никиту Назимова, Тимофея Култашева определить строительству крепостей, "которые в том явились довольно искусны".

  Людские резервы самой Оренбургской комиссии и малочисленных поселений Заволжья были все равно ограничены, а потому Татищев ввел в практику привлечение к различным работам и службам крестьян из селений волжского Правобережья, а также Закамья.

  Особенно активно использовались жители близкой Самарской Луки. В число таких работ входили возведение укреплений, строений для комиссии и жилищ для переселенцев и др. В первую очередь требовались возчики и плотники, о чем свидетельствуют наряды Татищева за 1737 год в ближние дворцовые села и деревни. Однако в указе от 14 октября, где речь шла о строении жилья для переселяемых под Самару калмыков, ему было рекомендовано использовать не принудительный набор, а найм работников за плату, чтобы не отягощать крестьян дополнительной повинностью и не содержать на казенный счет больных.

  Еще одним направлением охранения и освоения Заволжья при Татищеве стало расселение здесь групп из кочевых народов Поволжья, считавшихся лояльными Российскому государству.

  Астраханский ногайский татарин Утуп Бекеев просил о разрешении "поселиться ему по близости к Самаре на реке Моче и тотарство набрать обещал из других таких же татар, из уфимских мещеряков и калмык и иных иноверцов, не положенных в подушный оклад до двусот семей" на казачью службу.

В ноябре 1738 г. Татищев просил Сенат дать мочинским казакам "земли удобные и звериные ловли со всем удовольством", которыми будут пользоваться вместо казенного жалованья за службу по "Самары и по Волге рыбных ватаг", по обеспечению опасного" проезда на Яик".

  Мочинская слобода стала смешанным русско-иновер-ческим поселением, которое представляло небольшую "крепосцу", выдвинутую в степь на 25 верст за Самару и предназначенную для защиты «наипаче от воровских калмыцких набегов»…

 

В.А. Урусов

 

  Место Татищева во главе Оренбургской комиссии по указу от 17 июня 1739 г. занял советник Адмиралтейской коллегии князь Василий Алексеевич Урусов, произведенный тогда же в чин генерала-поручика.

  В оценке его человеческих качеств и административных методов мнения расходятся. Близко знавший его Рычков, ни о ком из своих многочисленных начальников не отзывается с такой теплотой, как об Урусове, высказываясь oт имени "всех бывших в его команде людей, к которым он чрез все время правления своего многие благодеяния показал и чрез то имя милостивого и благоприятельного командира не напрасно получил". Согласно же традиции, на которую опирался в своем труде Витевский, Урусов был "человек умный, энергичный, но жестокий, не любивший никому давать пощады".

  Заволжские дела оставались для Урусова среди важнейших, а штаб Оренбургской комиссии при нем по-прежнему располагался в Самаре, куда новый начальник прибыл 17 августа 1739 г..

  Службы и работы казакам "новопоселенных" крепостей Самарской линии прибавлялось, а вопрос о беглых среди них по-прежнему оставался нерешенным.

  В указе от 20 августа 1739 г. от Урусова, как ранее от Татищева, потребовали "для поселения в крепостях великороссийских людей и крестьян впредь не принимать, а которые доныне приняты и в крепостях поселены помесчиковы, тех возвратить помесчикам, а вместо того набрать и поселить в тех крепостях из городовых Казанской и других губерней старых служеб служилых людей...", а также "к тому для поселения принимать вам из черкас", то есть украинцев.

  Урусов предложил крестьян помещикам не возвращать, а зачесть их как взятых в рекрутский набор. Иначе, предупреждал он, «не только сейчас, но и впредь нет надежды, что удастся заменить этих беглых служилыми людьми».

  На сей раз такие аргументы на правительство подействовали…

  В указе Урусову от 23 января 1740 г. требование о немедленной высылке беглых было снято, "а розвозить на прежния жилисча казаков за представленными от генерала-лейтенанта князя Урусова резонами... не повелено", но с таким условием, чтобы всех их переписать с обязательным указанием подлинного происхождения под угрозой возвращения бывшим владельцам за дачу ложных показаний…

  Переписью были охвачены 18 крепостей, подведомственных оренбургской комиссии, в том числе в Заволжье. Данные переписи позволяют определить районы выхода (побега-авт.) и происхождение переселенцев. Список прежних мест жительства беглых был очень широк. В Бузулукской крепости, например, переписаны выходцы из 36 уездов России. Схожая картина наблюдалась и в других крепостях. В большинство селений свыше половины "сходцев" пришли из Симбирского, Нижегородского, Алатырского, Пензенского и других уездов Среднего Поволжья. Лишь в крепостях Исетской провинции преобладали выходцы с Урала и из Сибири. Сословный состав "сходцев" также был неоднородным…

  Причины побегов были разнообразны. Часто ими были произвол и притеснения помещика. Среди казаков Борской крепости встречаются объяснения побега голодом. Еще одна веская причина — разорение от податей. Самой же распространенной из причин называлось уклонение от подушной переписи.

  Положение беглеца, скрывавшего свой самовольный уход, было тяжким. Положение укрытого другими было не лучше. Стоило только сказать слово, донести, и беглый крестьянин попадал в критическое положение…

  Сотники, старосты, посадские люди, духовенство и, наконец, воеводы, принимая и укрывая беглых, получали в свои руки практически даровой труд батраков, которых держали в повиновении угрозой выдачи. Такая эксплуатация беглых была особенно распространена в Поволжье.

  Набор в казаки для наиболее смелых из беглецов открывал выход из невыносимого положения. Служба на пограничной линии была тяжела, но она давала легальное положение людям давно его потерявшим, что было для многих желанным концом долгих страданий и скитальческой жизни. Для беглого поверстаться в казаки означало приобрести устойчивый социальный статус, а с ним душевное спокойствие и защиту от произвола которых он был лишен…

  Наряду со служилыми казаками в крепостях находились лица, зачисленные в казаки, но оказавшиеся не способными к службе, которых стали числить за комплектом.

  Оставались нa новых местах жительства также казаки, которых отставляли от службы за старостью, ранами и болезнями. Сюда стали отправлять на поселение и отставных солдат.

  Наконец, значительную часть жителей новых крепостей составили члены семей служащих и не служащих казаков. Вместе с их женами и обоего пола детьми числились другие родственники и свойственники, а также работники, жившие в этих семьях по Московской дороге.

  До поры до времени именно лица, записанные в казачье сословие, независимо от реального отношения к военной службе, пола и возраста, составляли первоначальное оседлое население узкой, но весьма протяженной (от низовьев Самары, до слияния Ори с Яиком) полосы земель в Заволжье и Приуралье. Численность мужского населения увеличивалась за счет лиц, уже не пригодных или не подоспевших к службе, на 9/10 в крепостях по Самаре и на 8/10 в поселениях по Яику. Еще более возрастало общее количество жителей за счет женщин, составлявших до 40 % всех переселенцев. Все постоянное население поселков Московской дороги в 1741 г., то есть всего лишь через пять лет после закладки первых из них и через четыре года после начала настоящего освоения этих мест, превышало 6 тысяч человек.

  Пребывание беглых на новых линиях, явочным порядком допущенное при Кирилове, было усилиями Урусова в определенной мере легализовано. Но формально вопрос об их возврате на прежние места жительства оставался пока открытым. Вывод беглых представлялся еще делом вероятным. "Ныне к тому не бес способа",— сообщала канцелярия комиссии в 1741 году, подразумевая возможный отказ от использования на службе казаков или их резкое сокращение, — "ибо во оных крепостях селятся команды регулярные".

  Хотя регулярные команды могли быть размещены в крепостях на достаточно долгий срок, но их чины не могут по самому характеру службы считаться здесь постоянными жителями, как по степени оседлости, так и по занятиям. Привлечение драгун и солдат к работам, в том числе сельскохозяйственным, имело место, но носило эпизодический характер. Казаки же, включая бывших на жаловании, напротив, лишь частично находились на казенном содержании и должны были обеспечивать себя и семьи собственным трудом.

  Несмотря на использование на линиях регулярных частей, случая отказаться от казаков или резко сократить их численность в ближайшие годы так не представилось. А значит и не появилось возможностей таким образом избавиться от принятых на службу беглых…

  Кроме рядовых, приглашались к переселению и отставные офицеры, не имевшие своих деревень. Они получали земельные наделы соответственно своим рангам. Им выплачивали жалованье наравне с гарнизонными офицерами, а также назначали их начальниками над поселенцами из отставных нижних чинов. Селить отставных солдат предписывалось большими слободами, во сто и более дворов, для безопасности от неприятеля…

  Столкнувшись с отсутствием добровольцев, правительство решилось на более строгие меры и постановило впредь посылать на поселение всех солдат, отставленных от полевой и гарнизонной службы, кроме таких увечных и дряхлых, которые уже не "могут жениться и домы содержать".

  Распоряжение о принудительном поселении оказалось более действенным. К концу 1740 года из разных мест было переведено в Закамье, Заволжье и Оренбургский край 967 отставных военнослужащих, но как доносил в Сенат статский советник Оболдуев, заведовавший в то время солдатскими переселениями, многие из новоселов "были босы и наги и весьма претерпевали нужду".

  Оболдуев выхлопотал из казны 10000 рублей на первоначальное обзаведение и обустройство поселенцев, но на счет этой же суммы было отнесено и содержание самой Переселенческой канцелярии.

  В общем, ни в количественном отношении, ни по физическим кондициям, ни по наличию хозяйства и просто крестьянского опыта отставные солдаты также не были способны заменить собою осевших на пограничной линии казаков из беглых, которые, как говорилось выше, составляли большинство жителей в крепостях Московской дороги из Самары в Оренбург…

 

  В конце 1740 г. Урусов заболел цингой. Весной болезнь обострилась, а 22 июля 1741 г. он скончался и был похоронен в Самаре. Над могилой его в трапезе церкви Казанской Божией Матери была установлена чугунная позолоченная плита с надписью и фамильным гербом…

 

 

Глава II . Утверждение Оренбургской губернии

 

…  «Так где же ставить город?» - этот вопрос почти два года озадачивал чиновников Оренбургской комиссии. Отвергнув выбранное Татищевым место - Красногорское урочище, они обсуждали два новых проекта: первый предусматривал застройку города на верху горы, «поставя за резон, что на горе воздух лучше и место виднее», второй предлагал вести ее на ровном месте, в двух верстах от горы. В итоге решили: на горе построить цитадель, а на равнине - город.

  1 августа 1741 года при богослужении и пушечной пальбе Оренбург был заложен. Вторично.

  Но стройка опять не пошла. Ее приостановили до прибытия в Оренбургский край нового командира, который вскоре же по высочайшему Указу не замедля явился. Это был Иван Иванович Неплюев…

 

И.И. Неплюев

 

  Иван Иванович Неплюев связал свою судьбу с Заволжским и Оренбургским краем не по своей воле, как Кирилов, и даже не в порядке обычного перевода по службе, как Татищев или Урусов. Для одного из самых высокопоставленных администраторов царствования Анны Ивановны это была откровенная ссылка. Новая императрица Елизавета Петровна не была жестокой, но в ее окружении было достаточно людей, которые не собирались прощать Неплюеву прежних его успехов и своих обид.

  Лишенный чинов, наград и деревень, Неплюев оказался в первые недели правления Елизаветы на грани окончательного падения, но столь очевидная суровость продлилась недолго. В начале 1742 г. он был вызван ко двору, и ему возвратили орден св. Александра Невского.

  Пытавшийся поправить свое положение Неплюев, пользуясь случаем, "сделал визиты всем знатным", чтобы добиться нового престижного назначения и выслужить окончательное прощение у новой государыни. Хлопоты оказались тщетными. За него уже все было решено: "Через несколько дней сделана мне от сената повестка, чтоб я во оный явился, где мне объявлен ея величеств именной указ, чтоб ехать в Оренбургскую экспедицию командиром".

  Место, ему предназначенное, обрадовать никак не могло, а на домашних произвело самое тягостное впечатление: "По содержанию того высочайшаго повеления отправился я спокойным по невинности моей духом; но в несчастие таковое приведенная жена моя, с самого сего дня, подверглась в уныние, и от того никаким советом ее я извлечь не мог, от чего и почувствовала тяжкие болезненные припадки".

  В тяжелом душевном состоянии Неплюев прибыл 26 апреля 1742 г. с молодой женой Анной Ивановной (родной сестрой знаменитых впоследствии графов Н.И. и П.И. Паниных) и двумя детьми, Анною и Николаем, в Самару. Личные неурядицы усугубляли удручающие впечатления от здешних дел…

  Как и Татищев, Неплюев был не всегда справедлив в оценке дел своих предшественников. Но, в отличие от Татищева, он бросил первый критический взгляд не на счета и конторские порядки, а на общее состояние стратегических планов, положенных в 1734 г. в основание Оренбургской комиссии. Может быть, он первым из преемников Кирилова по-настоящему понял, чего тот добивался.

  Своим первым долгом Неплюев посчитал произвести осмотр крепостей и укрепленных линий, "почему того ж 1742 году по оным и ездил"…

1742 г. Заселение Бугурусланской слободы отставными солдатами – однодворцами.²²

Бугурусланская крепось (острог).

 

 Предметом забот Неплюева было не только создание новых крепостей, но и исправление старых. Еще в 1742 г. он объездил эти крепости; положение, в каком он их застал, было далеко не удовлетворительно… Построенные на бумаге, нарисованные на картах, крепости и форпосты, на деле представляли собой жалкое зрелище.

  Французский историк Роже Порталь приводит свидетельство 1742 г.: «на громадном пространстве от Каспийского моря до Аральского и от Оренбурга (нынешнего Орска) до Самары не было почти ни одного хорошо укрепленного пункта; самый Оренбург, кроме командирского дома, состоял исключительно из бедных землянок; крепость была окружена плетнем, находившимся наверху земляного вала, и охранялась небольшим гарнизоном».

  Власть командиров крепостей кончалась за пределами таковых. Все эти крепостицы были как островки российского присутствия в степи. Никаких крепких коммуникаций между ними практически не существовало. Зимой связь нередко прерывалась вообще. Командиры съезжались в Орскую крепость раз в год, осмеливаясь передвигаться только с многочисленным конвоем. Лишь кое-где, также автономно, существовали казачьи поселения.»…^***

 По этой причине Неплюев во время этой поездки и предписал: как уже существовавшие в то время крепости, так и вновь назначенные, укрепить по правилам фортификационным и от степного ,,народа к обороне достаточным“…

 Обязательными построениями крепостей были: «наблюдательная колонча» -- смотровая или сигнальная вышка с имеющимися на ней сигнальным колоколом и бочкой со смолой: последняя нужна была для подачи тревожного сигнала на расстояние; комендантский дом; пороховой и оружейный склады; церквушка или молельный дом, причем дозорная башня вполне могла выполнять роль колокольни, так как практически всегда располагалась рядом; продовольственные и соляные склады-магазины. Арсенал в Бугурусланскую крепость, по косвенным источникам, поставлялся из Сергиевской крепости, тогда уже слободы.

 По топографии котлованов, которые хорошо сохранились на Шихане, видно, что бастионы южных ворот и смотровая колонча располагались на самом краю Шихана, - как бы над Кинелем. Крепостные ворота (южные) выходили прямо на спуск, идущий к реке. Комедантский дом и часовня располагались на правой стороне (если стоять лицом на юго-запад) крепости, как бы над слободкой. На некотором расстоянии от часовни располагались северные ворота. А на расстоянии от севрных ворот, за пределами крепости, расположен котлован соляного склада-магазина. Воротные бастионы Бугурусланской крепости были четырехугольные.

  Поселения солдат, в данном случае, располагались вокруг, по склону Шихана, в виде землянок, что представлялось в то время явлением не редким. Землянки были жильем также для беглых и «родства не помнящих», которые принудительно селились здесь же…

  Трудно сказать, что из себя представляла эта «крепосца» изначально, только по материалам Розы Гафаровны Букановой (доктор исторических наук, профессор) известно, что в 1743 г. Бугурусланская крепость была построена и нанесена на карту. А А. Леопольдов в своих «Исторических зметках о самарском крае» сообщает, что в 1748 г. это уже «укрепление на горе, называемой Шиханом». И что «все крепости, составлявшие линию, были обведены валами, рвами и деревянными станами с рогатками, деревянными башнями на воротах и турами по углам; на башнях находились чугунные пушки…». И тот же Леопольдов пишет что: «По упразднении Самарской линии (1781 г..), крепости Самарская, Ставропольская, Бузулукская и Бугурусланская переименованы в города…»…

  Место для будущего острога должно было отвечать нескольким требованиям: «угоже, крепко, рыбно и чтоб пашенка была и лугов много».

  Со временем, при сооружении подпрямоугольной ограды из тына с одной или двумя башнями, оно становилось острогом. К XVIII веку сложился устойчивый тип острожных сооружений. Типовые проекты могли даже не фиксироваться перед строительством на плане и чертежах. К концу XVII века опыт острожного строительства был достаточно детально описан в особых документах (наказных памятях и росписных списках), рассылавшихся из Москвы.

  На малых острогах работы проводились 2–3 недели, на больших острогах — 1,5–2 года. Существовали традиционные поэтапные циклы строительства с закреплением обязанностей между исполнителями: заготовка леса, разметка строительной площадки, земляные работы, предваритель-ная подгонка элементов друг к другу, окончательная сборка конструкций.

 В XVII–XVIII веках существовали особого рода инструкции по определению качества грунта для строительных работ при возведении оборонительных сооружений. Слабые грунты требовали уплотнения и усиления грунтовых оснований под крепостными сооружениями путем забивки свай.

 

 

Котлованы от южных воротных бастионов.

 

 

Хорошо видны контуры по-видимому засыпанного рва

 

 В состав острога обязательно входили внешние оборони-тельные сооружения (ров, вал, рогатки, надолбы) и внут-ренний пояс деревянных укреплений (стены с башнями).

 

 

Восточный оборонительный вал на Слободском шихане

 

Рогатки и надолбы за пределами земляных оборонитель-ных сооружений являлись элементами защиты.

 «... Он (острог) стоит на угловой вершине высокого берега, подобно высокой горе, над рекою.

На верхушке горы, прямо над рекою, находится острог, сделанный только из дерева; он имеет вокруг себя красивую деревянную стену, в которой бревно лежит на бревне, как строят избы; она достаточно высока, наверху ее находится крытая галерея, в которой вырублены бойницы; внизу такой

 

 

 

Котлован углового бастиона он же правый воротный бастион.

 

же системы построена стена с камерами, в которой теперь хранится казна (боеприпасы-авт.); но если бы пришел неприятель - там могли бы помещаться солдаты; крепко построенных, двое ворот, обращенных к городу, и одни к воде»; «тын», «городни», «тарасы», «острог», означающие конкретный и определенный тип конструкции стены.

  Тын - простейший тип деревянной крепостной стены и, пожалуй, наиболее древний.

  Естественно, что наиболее высокой стена была в том случае, если ставилась она на ровной местности, и наименьшей высоты был тын, поставленный на высоком, с крутыми откосами, земляном валу. Здесь он скорее играл роль бруствера, нежели стены в значении ограждения крепости. Стрельба при таком устройстве стены производилась поверх тына.

  Непосредственно в крепостных стенах башни стали устраивать с появлением артиллерии. Наиболее употребительными терминами, означавшими башню, были «вежа», «стрель-ница», «костер», «столп». Все они выполняли функцию наб-людательных пунктов. Чаще встречались проездные башни, но они почти всегда назывались «воротными».

  Большинство башен деревянных крепостей были четырехугольными в плане. В зависимости от размеров и значимости крепости варьировались количество башен и их размеры. В крепостях с геометрически правильной конфигурацией плана более употребительными были четырехугольные башни.

  В самом верхнем ярусе находился чердак - клетка, или караульня. Шатры башен и сторожевых вышек покрывались тесом. Концы тесин иногда декоративно обрабатывались в виде зубцов или перьев (копий)…

  На самом верху располагалась караульня с обходной галереей, огражденной перилами. По просьбе служилых людей на колокольне устраивали часы, потому что «без часов быть невозможно».

  Функционально необходимым элементом большинства самых крупных башен деревянных крепостей были сторожевые вышки. Они устраивались на шатрах башен и, в свою очередь, также были покрыты небольшими шатриками. Вышки были, как правило, рублены из бруса или представляли собой каркасную конструкцию, огражденную со всех сторон перилами. Глухие (без дверей) будки имели окна, обращенные во все стороны, и обходные галереи с перилами.

  Об эффективности рвов и валов в системе обороны крепостей свидетельствует тот факт, что они имели распространение вплоть до XVIII века.

  В стенах обламов «просекались» небольшие отверстия-бойницы для стрельбы по неприятелю. На всех сохранившихся башнях бойницы одинаковы не только по конструкции, но и близки по размерам. Как правило, они соответствовали оружию, которым пользовались защитники. Размеры отверстий (почти квадратных по форме) были в пределах восьми-десяти сантиметров. Снаружи, нижняя и боковые плоскости бойницы были скошенными для удобства стрельбы и увеличения фронта обзора и обстрела. Для пушечной стрельбы прорубались более крупные бойницы, и габариты их составляли обычно 30x40 см. Бойницы обязательно должны были соответствовать «наряду».

  Расположение бойниц в башнях и стенах было равномерным. Верхние, средние и нижние бои соответствовали ярусам башен. Доступ к ним осуществлялся по лестницам, устроенным внутри башен. Конструкция таких лестниц сохранилась в некоторых башнях. Лестница представляла собой две плахи (тетивы) с врезанными в них ступенями.

 При передаче острога во время смены воевод обязательно осуществлялся не только осмотр стен, башен и наряда в них, но и отмечалось, сколько «около острогу рвов и иных каких крепостей великих».

  Под термином «всякие крепости» подразумевались искусственные защитные устройства в виде рвов, земляных валов, надолбов, «чеснока». В сочетании друг с другом все они представляли довольно значительные и часто неприступные искусственные препятствия.

 От острога, на расстоянии (как правило) 12 км., находились дополнительные посты, так называемые дистанции. Караульную службу на них, по предписанию, вели казаки, подразделения которых, существовали практически во всех укрепленных пунктах…

 

  

 

                                 

 Отставные солдаты (однодворцы), как особая группа населения.

  Главнейшим средством укомплектования русской армии в ХVIII веке были рекрутские наборы. При этом лица, попадавшие по такому набору в войско или во флот и становившиеся солдатами и матросами, выходили из рядов своего сословия и теряли с ним всякую связь.

  Они составляли в населении совершенно обособленную группу людей, обязанной бессрочною службою. Лишь в самом конце столетия был установлен 25-летний срок: до этого служба должна была продолжаться до тех пор, пока только солдат был способен ее нести. С наступлением этого момента он получал отставку. При этом отставные солдаты также составляли в населении особую группу, отличную от всех остальных категорий: под солдатами же подразумевается все нижние чины, не имеющих обер-офицерских рангов, как сухопутного, так и морского ведомства.

  Лица, попадавшие по рекрутскому набору в солдаты, не выключались из подушного оклада. Их однообщественники должны были платить за них подати до следующей ревизии, следующей иногда в течение более 20 лет…

  Что касается отставных солдат, то они представляли собою класс лиц, не подлежащих подушному обложению…

  Тем из отставных, которые могли найти обеспеченное существование на своих прежних жилищах, у своих бывших помещиков или родных, или каким - нибудь другим образом, государство беспрепятственно дозволяло это и затем могло более о них не заботиться. Однако так обстояло дело далеко не со всеми, оставались такие отставные, которые не имели никакого пропитания и забота о которых, непосредственно ложилась на государство…

  Но что для них могло сделать государство? Каких-либо учреждений для призрения отставных у него в первой половине ХVIII в., конечно, не было; финансовые его ресурсы были в высшей степени напряжены. Были, правда, у государства обширные пространства свободных земель на окраинах и, конечно, наиболее простым разрешением задачи было для него, наделение отставных такими землями.

  Такое разрешеше было выгодно правительству и потому, что «содействовало бы колонизации окраин и утверждению на них русской власти; оно более всего соответствовало и преобладавшему в то время натуральному хозяйству. Правительство и прибегало к этому разрешению, где это только было возможно.

  Но оно было возможно далеко не всегда, ведь в призрении, больше всего, нуждались именно те из отставных, которые для колонизации представляли из себя элемент, совершенно непригодный. Поэтому государству ничего другого не оставалось, как обратить свои взоры на особую категорию земельных имуществ, и, притом довольно значительных, на которую оно уже и ранее смотрело не без зависти—земельные владения духовенства.

  Государство решило возложить обязанность призревания отставных на монастыри, которые должны были нести ее до тех пор, пока земельная владения не были у них отняты, т. е. до 1764 г. Кроме того, часть отставных призревалась в богадельнях, содержать которых тоже главным образом лежало на духовенстве…

  Поводы к отставке и виды отставки. Как уже указано выше, для военной службы в течение всего почти ХVIII века не было установлено никакого срока: всякий солдат должен был продолжать ее до тех пор, пока это было в его силах, пока он не становился неспособным к ней—«за ранами, за болезнями, за увечьями, за старостью и за дряхлостью». Это правило … весьма часто встречается в законодательстве ХVIII в., где оно повторялось на все лады.

  Между тем, более точных указаний на то, что следует считать старостью, дряхлостью, какие болезни делают солдата неспособным продолжать службу и т. д.—мы не находим: законодательство в этом отношении страдало большою неопределенностью и не шло дальше общих указаний.

  Итак, мы видим, что в течение всего ХVIII в. cуществует большая неопределенность относительно поводов к отставке. Эта неопределенность имеет тем большее значение, что судьба, которая ждала солдата после увольнения в отставку, различалась, главным образом, в зависимости именно от состояния его здоровья и рабочей способности…

  В 1743 г. было предписано, чтобы впредь отставка давалась «как было при жизни... Государя Императора Петра Великого», а именно - генералитетом, «с опробацией военной коллегии по общему с генералитетом смотру"…²¹

  

*****

 

 Отставные солдаты оказались наиболее пригодным материалом для заселения Оренбургскаго края, как справедливо думал о том еще Кириллов, ходатайствовавший о поселении их в этом краю.

  Указом 11 февраля 1736 г. было разрешено селить в Оренбургском крае отставных драгун и солдат, с наделом их землей от 20 до 30 четвертей на семью и с выдачею ссуды на проезд и первоначальное обзаведение деньгами и хлебом. Мотивы, которыми руководилось при этом правительство, ясно выражены им в указе 1 мая 1741 года: «От этих поселений (сказано там) имеет быть следующая польза, что поселившиеся домами от времени до времени могут множиться, и дети их в возрасте употребляемы будут в службу, отчего крестьянству в рекрутах будет помощь, а служащие в полках уведав то, что по отставке даны будут им земли и, яко помещики, владеть и пользоваться ими будут, от нобегов удержатся и бродящих отставных солдат уже не будет; но, имея свои собственные домы и пашню, не токмо сами довольствоваться будут, но еще в пользу и других пашни и хлеба умножат, и когда они селиться будут на границах, как и ландмилиция, то во время неприятельского нападения не токмо сами себя, но и других охранять и оборонять могут.»         Из высочайшего указа 27 декабря 1736 г. видно, что земли, отведенные отставным солдатам, делались наследственною собственностью их детей муж. пола, почему отдавать их в приданое за дочерьми, продавать и даже закладывать их воспрещалось, а 6 июля 1737 г. состоялось следующее дополнительное постановление на этот счет: „а после кого останется сына два или три и больше, из оных отеческую землю наследовать одному; ему же кормить братьев малолетних, а которые из них возмужают и поспеют в службу, тем отводить особые участки".

  Дочери могли быть наследницами земельных участков их отцов в том только случае, когда последие не имели сыновей, а первый—братьев; но с ограничением: „с тем недвижимым приданым в супружество вступать за солдатских же детей, а не за других чинов людей, дабы между ними ничьего посторонняго владения не было".

  Правительство также приняло на себя постройку для колонистов церквей, учредило и открыло школы, в которых бы могли обучаться их дети чтению и письму, под руководством искусных и ученых священников и церковников; в случае желания родителей, их дети могли поступать и в гарнизонныя школы для обучения „вышними наукам, у кого к которой приклонность будет,—с дачею жалованья и провианта во все время учения".

  Кроме рядовых, приглашались к переселению в Оренбургский край и отставные офицеры, неимевшие своих деревень; они получали земельные наделы, соответственно их рангам, и жалованье наравне с гарнизонными офицерами, а также назначались в начальники над поселенцами из отставных солдат…

  Ещё в 1738 г. была открыта Переселенческая канцелярия, которая должна была заведывать всеми делами, касавшимися поселений отставных солдат; в состав её вошли, по назначении Сената, бригадир Антон Дубасов, ст. советник Чириков, подполковник Стрелков, в помощь к которым велено „придать из майоров людей достойных трех человек, дать им секретаря и потребное количество приказных служителей, а для отвода земель под пашню и поселение человек четырех геодезистов".

Это учреждение обязано было селить отставных солдат большими слободами, дворов во сто и более, с целью безопасности от неприятелей и внутренних злодеев.

  Указом 10 июня 1742 г. было определено: „впредь унтер-офицеров и рядовых, кои не из дворян, в полевой, гарнизонной службе и у дел быть не могут и на поселения явяться конечно не годны, а пропитания своего не имеют: таковых всех для определения к пропитанию к монастырям и в богадельни отсылать прямо в Коллегию Экономии, а оной их принимать и определять в монастыри и богадельни"…²²

 Элемент, которым правительство воспользовалось для заселения Оренбургских крепостей, представляют закамские ландмилицкие полки. Мы видели, что эти полки должны были ограждать новую закамскую линию, сооруженную в начале 1730-хъ гг. Между тем,… как мы знаем, в 1734 г. было приступлено к постепенному сооружению Оренбургской линии, которая должна была сразу оградить значительную часть прежде неогражденной территории, так что вся закамская линия оказалась далеко внутри новой границы. Вместе с тем в Оренбургсних крепостях чувствовался крайний недостаток в людях...

 Еще Татищевым, в конце 1737 г., было признано, что новая закамская линия ,,ныне не нужна, ибо осталась в середине под защитой“, почему и было постановлено, ,,чтобы все, по ней учрежденные ландмилицкие полки, также инженерных и артиллерийских служителей с тамошней артиллерией на ту новую линию – перевести“.

 Отставные солдаты ландмилицких полков  (стрельци, пушкари, однодворцы) в Бугурусланскую слободу определялись на фундаментальное поселение (т.е. бессрочно-авт.), из пригородов Закамской линии, а именно: из Старошешминска, Новошешминска, «ибо детьми их оные полки комплектуются, а престарелые и служить немогущие по отставке их обыкновенно… на житье отпускаются.»²³

  В Бугурусланской слободе селились и семьи солдат, которые несли службу (неуволенные в запас)  при Оренбургских крепостях, о чем имеем следующее сообщение: «Есть, однако, неопровержимые данные в пользу того, что в Оренбургские крепости были переведены лишь сами ландмилиционеры и что их семьи, хотя они и были сведены с новой закамской линии, были, однако, поселены не на Оренбургской линии, но в Бугульме, Бугуруслане и их окрестностях. Сюда же, если верить Рычкову, были переведены семьи, из которых комплектовались Алексеевский и Сергиевский ландмилицкие полки».

 Итак, недавно поселенные жители новой закамсмой линии вновь должны были переселиться, - и на этот раз - на Оренбургскую линию. Заметим, что к этому времени поселение на новой закамской линии носило еще весьма непрочный характер и хлебопашество на ней не получило еще никакого развития.

… В одном указе 1739 г. ход передвижения ландмилиции с новой закамской линии в Оренбургские крепости был намечен следующим образом: по поселении ландмилиции в новых местах, туда должны быть переведены и их семьи, т. е., ,,отцы их и братья, которые с ними в одних домах жили“; также и имеющих быть уволенными со службы ландмилиционеров предписывалось впредь уже не отпускать на прежние места, но оставлять на новых местах. Это предписание было повторено в 1742 г., с подтверждением, чтобы до окончательного поселения ландмилиции на новых местах - семьи их, и отставные - с их семьями, не переводились; отсюда видно, что к тому времени перевод этот еще не закончился. Он не совершился окончательно еще и к 1744 г., но к 1747 г. он уже был закончен.

 Таковы данные, которые мы находим в Полном Собрании Законов. Но и по свидетельству самого Рычкова вскоре по вступлении Неплюева в должность ему было предписано позаботиться, чтобы как ландмилицкие, так и гарнизонные полки были поселены в три года, в течение которых они должны были по-прежнему получать Остзейское жалование ,,за новость и для отдаления мест“. Между тем, так как, по-видимому, дело поселения затянулось, то в 1744 г. было предписано производить Остзейское жалованье поселяемым на линиях (кроме Самарской и в Башкирии) полкам ,,до тех пор, пока оныя команды действительно в тех им назначенных по всегдашнему жительству крепостях обселятся и прямыми гарнизонами быть станут и от тамошнего довольства земель и всяких угодий и прочего к содержанию своему удовольствие получат“…²¹

 Ландмилицкие люди находили переселение на новое место для себя обременительным: им приходилось уходить, „оставя на прежнем жительстве все свое хоромное строение под поселение гвардейских отставных солдат, через что они несли всякие убытки и разорение, и при том новом поселении неусыпные работы и тягости"…³⁸

 Служба рядового ландмильца заключалась в постоянных разъездах вдоль пограничной линии и сопровождении, как грузов, так и разичного рода караванов, почты, эстафет и чиновников. В крепостях были военные начальники, пользовавшиеся правами Провинциальных воевод. - Для Бугурусланской крепости првинциальный воевода находилося в Бугульме. Штабы размещались в более крупных населенных пунктах. В каждом полку были поп и лекарь. При этом следует отметь, что в обязанности священнослужителей входило ни только совершение обрядовой службы, но и регистарция «крещеных душ».

 

*****

 

  Само правительство шло на помощь Неплюеву в колонизации Оренбургскаго края, высылая туда разные элементы из других мест.

  Стараясь заселить „порозжия земли" этого обширного края, оно отпускало хлеб и деньги на переезд и первоначальное обзаведете переселенцев „на новых местах"; давая им в изобилии земли, правительство также снабжало их и разными льготами, а чтобы лучше организовать их внутренний строй, учреждало особые канцелярии и ведомства.

  Заботясь о материальном благосостоянии новопоселенцев, оно не забывало и духовных их потребностей, оказывая свое содействие в построении церквей в их селениях и к устройству школ для их детей.

  Кроме этих переселенцев, покровительствуемых самим правительством, в Оренбургский край издавна стремились и самовольные переселенцы, или сходцы, которые не только не пользовались от правительства какою-либо помощью или содействием, а даже преследовались им.

  Но, к счастию сходцев, еще первые устроители Оренбургского края, Кириллов и Татищев, посмотрели на них, как на пригодный материал для колонизации края и охотно принимали их на поселение…²²

На современных землях Бугурусланского района еще раньше жили многие крестьяне в качестве припущенников, то есть принятых в общину, переселившихся на землях башкир. Такие селения долгое время не подвергались учёту и в настоящее время очень трудно судить о точном основании этих селений, которые уже существовали в нашем районе. Так «Деревня Верхнее Ермаково (Байтуган) поселение свое возымело в 1730-х годах и начально в оной жительство возымели ясачные татары, содержащие ям»;  в 1740 г. первое упоминание о с. Коровино, тогда оно называлось с. Ново-Афонькино. - В Центральном государственном архиве древних актов сохранился документ 1740 года, в котором староста просил представителей власти об отсрочке уплаты налога крестьянской деревней Коровино (Ново-Афонькино).