Оказывается, в жизни заявляет о себе не только юридический закон, но и неофициальное, неформальное, стихийное фактическое право. Каковы истоки происхождения фактических прав? Ими являются:

· «эффект неуязвимости»;

· «социальный габитус», «средства Аримана»;

· «функция руководства».

Рассмотрим их подробнее.

1. «Эффект неуязвимости» - означает возможность индивиду маскировать свои действия, если негативные, то безнаказанно. Мыслители прошлого помогают уловить этот момент. Еще древнегреческий философ Антифонт писал, что «у всех людей нужды от природы одинаковы»[77], а Г. Зиммель замечал: «Форма индивидуальности присуща каждому человеку и определяет его ценность сообразно момента редкости». -  И далее -  «Поскольку каждый представляет собой нечто особенное, он равен каждому другому»[78]. Можно предположить, что равенство нужд и равенство индивидуальностей как неповторимостей фиксирует социальную симметрию минимум двух индивидов, поворачивая онтологически их лицом к лицу. Здесь ещё никак не проявляет себя потаенное бытие фактических прав.

Если один индивид отвернулся или переместился из поля зрения другого, то появляется возможность одному тайно в отношении другого нарушить социальную симметрию. Подвигает на это человека почти непреодолимое желание реализовать первоначальную форму частного интереса в его двойной ипостаси: «стремление к выгоде путем отрицания других людей». В масштабах страны, общества криптоционная реальность проявляет себя в стихийно складывающихся, нередко сознательно скрываемых, неформальных отношениях людей, связях, не урегулированных законом. В силу названных критериев она принимает форму тени, скрытого от официального отношения. Таким образом, удаление одного индивида из поля зрения другого, проникновение его в зону неформального, не урегулированного законом отношения — существенное условие функционирования потаенного бытия фактических прав. Условно назовем это «эффектом неуязвимости».

2. К источникам происхождения фактических прав мы относим способность человека творить новые модели поведения в изменившихся обстоятельствах, т.е. то, что Пьер Бурдье назвал габитус. Фактические права возникают как элемент первоначального отчуждения. Можно предположить, что последнее возникает как нечто искусственное, еcть результат сознательно допустимых человеком в отношении других индивидов лишений. В.Е. Кемеров, раскрывая понятие отчуждения, обратил внимание на то, что отчуждение нередко выступает «как утрата чего-то своего»[79]. Вероятно, в обществе под прикрытием политических и экономических процессов функционирует тайно, скрыто, неофициально механизм отчуждения, который как минимум включает такие лишения как присвоение, произвол, круговую поруку, протекцию, стихийное внеэкономическое принуждение, бюрократизм, фактическое преступление (в отличие от юридической преступности). Перечисленные феномены чаще всего используются в качестве неформальных средств нарушения социальной гармонии в целях господства индивидов и небольших групп людей. Символически назовем их «средствами Аримана» (Ариман — мифическое древнеперсидское божество, воплощение начал зла). «Средства Аримана» взаимосвязаны между собой и представляют ядро генезиса социального отчуждения. В практической жизни они до сих пор были вечными, непотопляемыми, имеют внутреннее единство, общие черты, сила их воздействия впечатляет. Они ускоряют накопление индивидуальных богатств, резко сокращают временные параметры в достижении карьеры, успеха, уменьшают усилия, необходимые для реализации целей дозволенными средствами. Рассматриваемые явления не всегда и не во всем отрицательны, имеют большой эгоистический заряд, мощный индивидуальный социальный эффект.

После «габитуса», т.е. способности каждого человека творить новые модели поведения в изменяющихся обстоятельствах, «средства Аримана» составляют другую группу источников возникновения фактических прав. Габитус может и не быть социальным. Так, если индивид попадает из леса в пустыню, он вынужден думать об иных моделях своего поведения. Фактические же права появляются только в социальных отношениях, предполагают социальное действие, т.е. действие, ориентирующееся на другого индивида1, по меткому определению М. Вебера.

Новые модели поведения, которые творит индивид, в изменившихся условиях, могут и не нуждаться в фактических правах, а обеспечиваться, подкрепляться общественным мнением, действующей системой юридических норм, моральными принципами. Вот почему только социальный габитус, обеспеченный преимущественно «средствами Аримана» порождает фактические права.

3. Более внимательно присмотримся к функции руководства, ибо она является существенной предпосылкой возникновения фактических прав.

Для понимания сути и значения функции руководства предлагаю представить социальный процесс в миниатюре: на основе первоначальных форм собственности (к ней относят общинную, общественную, государственную) выделяется функция руководства. В условиях вновь возникающей экономики она реализуется в виде субординационной системы «индивидов начальников». Функция руководства приближает каждого из них к общественному продукту так, как позволяет руководителям под прикрытием объявленной, общественной собственности фактически (а не юридически) владеть и пользоваться средствами производства. При наличии в обществе небольшой доли прибавочного продукта вступает в действие частный интерес: «стремление к выгоде путём отрицания других людей». Он заставляет руководителей присваивать всё, что можно присвоить. Субординация руководителей по службе даёт им разную степень присвоения. Разворачивается тотальное присвоение руководителями, с одной стороны, в целях обогащения, а с другой — в целях отстранения людей, мешающих закрепить устойчивость такого состояния. Между руководителями устанавливается эксплуатация, основанная на присвоении. Достигается эффект господства руководителей и подчинения исполнителей.

Итак, функция руководства предоставляет многообразные возможности присваивать все, что можно присвоить, в том числе неписанные права.

Под руководителем чаще всего понимается привычное: конкретный начальник, должностное лицо. В то же время любой единичный акт взаимодействия индивидов, как правило, предполагает их утверждение в качестве руководителя и исполнителя, хотя это не всегда осознается людьми. Более того, первоначальное, стихийное, тайное и неофициальное руководство присутствует в любой организации под прикрытие её авторитета и формального статуса. Поэтому данный вид руководства требует особого понятийного обозначения. Предлагаем стихийную, скрытую, осуществляемую в частных интересах неофициальную часть руководства называть доминированием, руководителя в этом случае — доминантом (тогда формального руководителя, должностное лицо, действующего в рамках инструкций, закона нельзя считать доминантом, он не доминант, а официальный руководитель), а исполнителя доминируемым. В качестве рабочей гипотезы предлагаем использовать следующее определение: первоначально руководитель — доминант — это тот, кто не являясь частным собственником, практически владеет и пользуется людьми, условиями их существования, средствами к жизни или основными средствами производства. У него не только нет юридического права распоряжаться всем перечисленным, но, либо законодательство категорически отрицает такую возможность, либо отсутствуют законы, которые бы регламентировали такое право.

Исполнение есть деятельность, направленная на точное выполнение решений руководителя. Мы считаем, что в любом единичном акте взаимодействия, как правило один индивид стихийно выступает руководителем, а другой исполнителем.

Обращаем внимание так же и на тот факт, что функция руководство, произвол и первоначальная форма частного интереса составляют единство и неразрывное целое. Именно функция руководства предоставляет многочисленные возможности подчинять индивидов и обогащаться, т.е. удовлетворять частный интерес. В любом нормативно регулируемом обществе частный интерес новых поколений людей пробивает себе дорогу, закрепившись в руководстве. Произвол помогает доминанту выдвинуть свой первоначальный частный интерес в качестве главного, решающего, отыскать средства обеспечивающие его господство. Именно субъективный произвол руководителя — доминанта позволяет присваивать фактические права в практических актах взаимодействия с исполнителями. Присвоение фактических прав — привилегий является мощным средством возвышения над другими, фактором преодоления такой социальной преграды, как господствующая система юридического законодательства, рычагом деформации социального неравенства.

Однако в литературе встречаемся с многочисленными неточностями в понимании привилегий. Так, имеет место отнесение привилегий только к феодальной формации, отрицание существования привилегий вообще, отождествление их с льготами, преимуществами. Юристы нередко даже умалчивает о таком элементе правового статуса, некоторые сводят и привилегии к дополнительным материальным благам1. Дадим понятие привилегии — это исключительное право, которое предоставляется законом (юридическая привилегия) или присваивается кем — либо (фактическая привилегия).

Итак, привилегия объединяет и разъединяет юридическое и фактическое поле прав. Она и есть то исходное начало, которое выводит исследователя в зону потаенного бытия прав.

В условиях, когда нет еще классов, первоначальная сила — социальное влияние человека начинается не с богатства (которого еще нет) и не с физической силы (у многих влиятельных людей она отсутствует), а с той «особой социальности», которая может быть приобретена индивидом в процессе жизни. Главный смысл её состоит в овладении функцией руководства и присвоении прав. Исключительные права, которые присваивает руководитель — доминант в ходе общения «на свой страх и риск» и есть фактическая привилегия. Например, право на суд (право судить, осуждать человека, давать ему оценки, клички и т.д.), право на донос, монопольное право на истину. Сама функция руководства дает неограниченные возможности присваивать многие «неписанные права».

Далеко не праздным является вопрос о механизме принуждения в процессе реализации фактических прав. Обратим внимание на следующее высказывание М. Вебера: «Порядком мы будем называть: а) условность, если ее значимость внешне гарантирована возможностью того, что любое отклонение натолкнется внутри определенного круга людей на (относительно) общее и практически ощутимое порицание; б) право, если порядок внешне гарантирован возможностью (морального или физического) принуждения, осуществляемого особой группой людей, в чьи непосредственные функции входит охранять порядок или предотвращать нарушение его действия посредством применения сил… мы в данном случае считали решающим для понимания «права» … наличие специальной группы принуждения. Она, разумеется, совсем не должна быть всегда похожа на то, к чему мы привыкли теперь. Прежде всего, совсем не обязательно наличие «судебной» инстанции. Такой группой может быть, например, «род» … если для его реакции действительно значимы установления какой-либо системы»1.

Итак, гарантированное общее и практически ощутимое порицание не связано с правом. Право предполагает принуждение, осуществляемое особой группой людей, в чьи непосредственные функции входит охранять порядок или предотвращать нарушение его действия посредством применения силы.

Однако М. Вебер не связывает право, его отличительный признак только с государственным принуждением. Он отмечает, что право может быть теократическим и политическим, может быть гарантировано статусами какого-либо объединения или авторитетом главы дома, сообществами или ассоциациями2.

В юридической литературе можно встретить другие подходы. Так, в одном из учебников по теории государства и права читаем: «Правовое содержание, не возведенное в закон, не имеет гарантий реализации, а значит, не является правом в точном смысле этого слова»3. Мы считаем более корректным мнение С.С. Алексеева: «... Право... в строгом юридическом значении... - это система общеобязательных норм, выраженных в законах»4. В.С. Нерсесянц замечает: «...все социальные нормы имеют свои специфические санкции»5. Предмет нашего рассмотрения — фактические права. Видимо, у всех систем права есть механизм принуждения. Фактические права, которые рождаются в повседневных отношениях между людьми, имеют свой механизм обеспечения: он существенно отличается от системы государственного принуждения (последняя подкрепляет реализацию только юридических прав).

Необходимо подчеркнуть, что механизм принуждения в поле фактических прав формируется стихийно, обладает неофициальным характером. Это значит, что руководитель-доминант на свой страх и риск присваивает себе фактическое право-привилегию. Сама дерзость присвоения действует на другого индивида, имеет силу неожиданности, психологически нередко ввергает исполнителя в растерянность, некоторый шок, панику. Однако, с данного момента все только начинается, фактическое право есть не урегулированная законом модель поведения человека в сложившейся ситуации. Оно слито с действием, которое, как правило, меняет неофициальную ситуацию, готовит зачастую новые условия для принятия другого юридического решения. Кроме того, суть фактического права-привилегии руководителя-доминанта — это обычно искусственно (и искусно) выполненное лишение, либо незаслуженная выгода для другого индивида (или небольшой группы людей). Суть же фактического права со стороны исполнителя-доминируемого — возникновение нужды (не предусмотренной законом) в виде карьерных, семейных, жизненных невзгод, бедствий, неудач.

Таким образом, можно констатировать, что у фактических прав есть специфическая нормативность: диспозиция фактической привилегии всегда предполагает не закрепленное в законе лишение для другого индивида, а санкция — не закрепленную в законе нужду или нередко незаслуженную выгоду для третьих лиц (возможно, и для самого доминанта).

Рассмотрим конкретный пример. Руководитель-доминант присваивает фактическое исключительное право-привилегию — лишить исполнителя возможности участвовать во внутриведомственном конкурсе на лучшую научную работу. Он находит убедительным такой аргумент, как потеря экземпляра работы исполнителя к моменту распределения премии, т. е. присваивает фактическое право на ее тайное уничтожение. Комиссия принимает решение о премировании других. У исполнителя-доминируемого возникает фактическое право-нужда на оценку своей работы в конкурсе, но защитить юридически это право он не может, хотя бы потому, что сроки конкурса уже прошли, да и сам конкурс регулируется подзаконными актами, а не юридическим законом.

Практика социальных отношений указывает на то, что реализация фактических прав обеспечивается стихийным принуждением, сила и мощь которого концентрируются в самом свершившемся факте, изменившим жизненную ситуацию.

И все же, по нашему мнению, есть смысл поставить проблему о том, каков механизм стихийного принуждения, применяемый в процессе реализации фактических прав. Не претендуя на всестороннее освещение названного вопроса, выскажем ряд соображений. Механизм стихийного принуждения при реализации фактических прав — это не урегулированная законом система средств, способов и приемов, обеспечивающая постоянство функционирования в социуме фактических привилегий и прав-нужд. Данный механизм, по меньшей мере, предполагает следующее:

1) утверждение руководителя доминантом, установившим неформальные связи с нужными людьми, готовыми действовать «по усмотрению»;

2) отработка негласной системы поощрения нужных людей (поддержка, неформальные услуги, награды, должности), прикрытая официальными атрибутами;

3) использование своеобразной технологии запретов и механики разрешений в процессе реализации фактических прав;

4) наличие групп влияния как системы помогающих посредников;

5) нахождение источников неофициальной информации;

6) применение системы искусственных преград для служебного и социального роста доминируемых.

Для становления доминанта не всегда обязательно иметь закреплённое в законе всеобщее и равное для всех «право на право» (правоспособность гражданина, т. е. его способность иметь гражданские права и нести гражданские обязанности), признаваемое в равной мере за всеми гражданами.1 Куда важнее утвердить за собой фактически право на произвол. Подобная ситуация не возникает сама собой, для ее оформления нужны готовность руководителя к подобным действиям, создание соответствующей общей атмосферы в стране, в группах трудового взаимодействия, в целом в ауре администрации предприятия, когда негласно высоко ценятся личные связи с нужными людьми, способными решать официально не решаемый вопрос, в осуществлении которого есть заинтересованные.

Установление неформальных связей с «нужными» людьми, готовыми действовать по усмотрению, легче всего достигается тогда, когда официальный руководитель набирает команду единомышленников не просто по формальным профессиональным признакам, а в первую очередь по преданности, зависимости от него, по дружеским отношениям с ними, по тому насколько они чем-то обязаны ему, либо вынашивают мечты получить «за преданность» еще какие-то выгоды. Ю. Феодоритов, исследуя руководящие слои современной России, обнаружил, что «отношения в иерархиях носят двухслойный характер. Официально демонстрируются отношения деловитости и «жизнерадостного человеколюбия», а подспудно реальны отношения своекорыстия и паразитирования. Чем выше ставки (льготы, дефицит, безработица), тем сильнее давление второго слоя»[80]. Подобные тенденции не являются особенностью России, они имеют всеобщий характер. В.В. Малявин описывает похожую связку социальных отношений на примере Древнего Китая. Здесь личные связи воплощались в этике так называемых «людей долга»: бывших служащих, обязанных своему начальнику прямым назначением на должность, и учеников, которые в будущем должны были заплатить за свое устройство на высший чиновничий пост. Оказывалось, что «при оплате долга эти юнцы были заурядными бандитами, выполняли услуги для патрона как убийцы и грабители»[81].

Утверждение фактического права на произвол и преданные люди в окружении перелицовывают формального руководителя в доминанта и создают условия для стихийного принуждения доминируемых, разворачивающегося вдали от юридического закона.

Стихийное принуждение есть не закрепленная в законе система приемов и способов, направляющая доминируемого осуществлять чужую волю. Названный тип принуждения в процессе реализации фактических прав имеет своей конечной целью такое состояние, когда обычной формой жизнедеятельности исполнителей становится расширяющееся фактически подчинение несвободе. Причем отрабатываются всеобщие свойства и виды социального (а не технологического) подчинения — доминирования, привыкание людей к покорности новым требованиям чужой воли. Противоположный результат действия стихийного принуждения сводится к усиливавшемуся господству доминантов.

Стихийное принуждение в процессе присвоения фактических прав-привилегий развертывается, в частности, в технологии запретов и механике разрешений, не предусмотренных законом. Кратко проиллюстрируем это на примере отношений расширения зоны фактического господства доминанта в теневых контактах при назначении на должность. В тех ситуациях, когда важно назначить своего человека, но сильно влияние демократических рычагов, доминант присваивает фактическое право-привилегию на запрет действий демократических институтов. В названных целях на свой страх и риск он либо отменяет собрание, назначенное трудящимися для выбора нового руководителя[82], либо первые выборы при стопроцентной явке людей признаются недействительными2, либо выбранная всеми кандидатура руководителя не утверждается3. На активистов, сторонников выборности кандидата навешивают ярлыки жалобщиков, смутьянов4. Начинается давление на неугодного кандидата в руководители: требуют, чтобы он отказался от должности в пользу ставленника5, не выдают ему характеристику6, быстро находят замену скомпрометировавшему себя выдвиженцу7, применяют метод назначения своего человека приказом сверху8.

Из приведенного примера видно, что фактическая привилегия на запрет действия демократических институтов осуществляется путем ее развертывания в систему детальных фактических прав, утверждающих свое господство доминантов, формируя их фактический социальный статус. Речь идет (повторим еще раз) о фактическом праве на отмену собрания по выборам нового руководителя, на фактическую привилегию считать выборы недействительными, о фактическом праве не утверждать выбранную всеми кандидатуру, о фактическом праве навешивать на активистов ярлыки жалобщиков, смутьянов, о фактическом праве требовать отказа от должности неугодного кандидата, о фактическом праве на подбор замены выдвиженцу, фактическом праве на задержку характеристики неугодному кандидату, фактическом праве назначения своего человека сверху.

В перечисленных теневых действиях доминантов фактическое право-привилегия скрыто, растворено в действии, слито с ним. Но о том, что оно пульсирует в этих актах взаимодействия, говорит тот факт, что рассматриваемые модели поведения нередко рождаются в муках творчества, они разорваны во времени с самим действием, нередко требуют бессонных ночей, известной концентрации воли и смелости, мобилизации умственной и психической энергии человека, могут сопровождаться нарушением здоровья. Творческая деятельность по их открытию предшествует действию. Именно акт открытия и присвоения фактических привилегий окрыляет, мобилизует доминанта на действие.

Стихийное принуждение в процессе реализации фактических прав обеспечивается неформальными посредниками. З.Т. Голенкова, Е.Д. Игитханян, И.В. Казаринова, Э.Г. Саровский обнаружили наличие на предприятиях лиц, привлекающихся к подготовке, принятию и реализации различных решений1. С.Ю. Алашеев указывает на существенную роль личных отношений на производстве2. Для жизнеобеспечения фактического статуса руководителя-доминанта индивиды «тайного влияния» предоставляют ему скрытую от него информацию на исполнителя и тем самым присваивают право на донос, нередко «право на анонимку», право на негативную оценку деятельности доминируемого и его характеристику, право на распространение слухов. Решающим в этих отношениях является право полного доверия руководителя — доминанта к таким теневым посредникам. Группы влияния расширяют поле присвоенных фактических прав и своими действиями усиливают меру стихийного принуждения доминируемых.

Механизм принуждения, обеспечивающий реализацию фактических прав, очень подвижен, но мало изучен. Он характеризуется сложностью, формируется стихийно, имеет пеструю гамму исторических форм, включает разноуровневые способы и методы. В него, в частности, входят репрессии, насилия в теневой экономике, насильственные переселения людей, анонимное насилие. Фактами анонимного насилия необходимо считать, например, все случаи манипулирования Законом о статусе депутата, когда юридическая неприкосновенность используется для того, чтобы избавить от ответственности руководителей, совершивших уголовное преступление, а также случаи применения руководителями-доминантами мест лишения свободы психических и физических насилий-пыток в отношении арестованных, осужденных при условии, что запрет на них отсутствует в законе (это имело место в нашей стране до принятия Конституции РФ 1993 г.).

Подчеркнем: репрессии считать государственным насилием нельзя. Репрессии как насилия, не урегулированные законом, раскрывают способ действия конкретных лиц. Они характерны для произвола руководителей высокого ранга, нередко служат методом утверждения их личного господства в условиях, когда есть возможность прикрываться авторитетом государства, его идеологией, когда налицо усталость или полное доверие народа руководителям.

Государственная власть – концентрированное, официально оформленное и организованное насилие. В репрессиях такой степени концентрации и организации насилия нет. Напротив, репрессивное насилие маскируется, скрывается, выводится из-под опеки демократического суда, действующей юриспруденции, часто осуществляется случайными людьми, а не юристами-профессионалами.

М. Шрейдер свидетельствует, что Сталин в своей телеграмме требовал создавать особые тройки, куда входили специально уполномоченный ЦК, председатель облисполкома и первый секретарь обкома — люди, далекие от системы судебных и правовых органов. Именно они по произволу Сталина наделялись правом по своему усмотрению устанавливать без суда и следствия произвольную квоту лиц, которых необходимо было ликвидировать[83].

Исторические факты репрессий нельзя сводить только к проявлениям советского тоталитаризма[84]. Как верно пишет А. Зиновьев, «... не Сталин изобрел этот социальный феномен. Он широко применялся в истории человечества и применяется до сих пор»[85]. С.Л. Утченко отмечает, что время власти первого бессрочного диктатора Древнего Рима Суллы было ознаменовано такими репрессиями, когда террору своего народа придавался организованный и систематический характер, имели место убийства по приказу без суда и следствия, составлялись списки людей, которые по тем или иным причинам казались Сулле подозрительными. Такие люди объявлялись вне закона: каждый мог их безнаказанно убить или выдать, их имущество конфисковывали, а из его части выплачивали награду доносчику[86].

Фактические права обеспечиваются насилиями также в теневой экономике[87]. В частности, широко применяется внезапный и насильственный отрыв людей от условий существования, молчаливое отнятие у них средств к жизни. Данное насилие не урегулировано законом, оно исторически использовалось доминантами в разных формах и существует по настоящее время. Приведем лишь несколько примеров. Л. Гордон, анализируя социально-экономический строй афганских племен Индии, замечает, что у них существовал обычай обязательного угощения перед созывом джирги — собрания маликов (старейшин), которые выносили по спорам окончательное решение. «Когда одна из спорящих сторон отказывались от дачи угощения и от расходов на джиргу, то в отношении ее часто издается такая фетва, что она в этом деле оказывается виновной»[88]. В рассматриваемом случае у индивида молчаливо отнимают (или вымогают) средства к жизни. Такой же вид насилия, не урегулированный законом, применяется и тогда, когда банковские вклады объявляются не подлежащими выплате или когда формирующийся буржуа в виде подрядчика, скупщика, артельного старосты молчаливо отнимает у членов артели часть заработанных всеми денег, закладывая фундамент своего нового статуса, или когда повышаются цены на жизненно важные средства, например лекарства, и поэтому вымирает часть населения.

Механизм принуждения, обеспечивающий реализацию фактических прав, включает также наемные отряды, частную охрану, запрет на профессии, использование уголовного юридического закона в отношении невиновного1; создание органов (советов, комиссий), не предусмотренных законом; оформление доминантами своего аппарата насилия; применение так называемых новых технологий назначения лекарств; разработку сценариев психических атак на индивидов; выделение мизерной помощи пострадавшим от природных и техногенных катастроф; применение в отношении рядовых граждан опасных социально-биологических технологий2; использование неадекватных вкладу оценок труда талантливых людей.

Наемничество зародилось в глубокой древности и сохранилось по сей день. До нас дошли довольно точные описания мыслителем Исократом наемников Древней Греции середины IV в. Он называет их «общими врагами всего человечества»3. Наемниками становятся индивиды, терпящие нужду в хлебе насущном4. Благодаря этой особенности удается сплотить силу нескольких индивидов на основе присвоения фактического права быть благодетелем, дающим ежедневное пропитание. О.В. Крыштановская, исследуя процесс формирования наемных охранников, «личных армий» в современной России, замечает, что бывшие генералы, министры силовых ведомств, их заместители и начальники управлений, спортсмены, воины-афганцы, профессионалы МВД, выброшенные государством за ненадобностью, ушли в наемнические нелегальные структуры силового характера. С помощью таких наемных индивидов осуществляют свою деятельность так называемые службы безопасности коммерческих структур, частные охранные предприятия, частные сыскные бюро[89]. В них руководители-доминанты присваивают новые права-привилегии (допустим, фактическое право устанавливать контроль над целыми регионами и сферами экономики, фактическое право держать в страхе самостоятельных бизнесменов, фактическое право регулировать развитие предпринимательства в своих целях).

Большая концентрация силы в наемничестве достигается также благодаря суммированию особых социальных свойств, появляющихся у этих людей: неуважение к вещам, материальным ценностям (в результате потери уважения к себе). Они унижены в своем профессионализме, стерты как личности, утрачена их связь с Родиной, нередко в прямом и переносном смысле, часто, являясь скитальцами и маргиналами, они становятся самыми дикими и причастными ко всем подлостям, изгоняют лучших и делят их имущество среди подлейших, они должны умирать, сражаясь порой против друзей за интересы врагов, готовы пойти на службу к любому[90]. Вероятно, в цепи подобного насилия можно рассматривать опричнину Ивана IV. Как пишет А. Каравашкин, царь создал особое войско для личной безопасности, опричник отрекался от всего, а его действия заранее считались правильными[91].  Насилие по приказу в опричнине достигало своего апогея и цинизма, когда обставлялось в виде театрального зрелища.

При такой форме насилия, как запреты на профессию, человек выбивается из официальной социальной структуры на обочину, он вынужден, чтобы выжить, искать неквалифицированные виды труда, деятельности, терять свой прежний социальный статус, часто не имея возможности и сил подняться с социального дна. Нередко по степени воздействия этот вид принуждения сильнее физического убийства, его можно квалифицировать как социальное уничтожение (последнее многократно увеличивает длящиеся страдания индивида).

Новые «технологии» назначения лекарств также необходимо рассматривать в системе мер принуждения, обеспечивающих реализацию фактических прав. Дело в том, что те импортные лекарства, которые предлагают новые методики лечения, бывают очень опасны для отечественного пациента, так как модели медицинского обслуживания, например, в Америке и России принципиально различны. Видимо, не случайно появление в аннотациях лекарств указаний на возможность летального исхода при их применении и описание срочных медицинских мер, рекомендуемых в подобных случаях. Однако главное состоит в том, что руководители-доминанты, которые волевым порядком склоняют врачей выписывать зарубежные медикаменты, часто преследуют не только цель широкой их реализации, но и получения соответствующего процента от их продаж, а нередко и взятки от фирмы. Прикрываясь авторитетом инноваций, доминанты от частной фармацевтики присвоили фактическое право на выбор особенностей лечебного процесса в нашей стране. Для граждан описанная форма насилия оборачивается подчинением опасности получения серьезных побочных последствий, часто видимому ухудшению здоровья, а то и риском для самой жизни.

Социальная власть достигает своего пика тогда, когда руководители-доминанты присваивают фактическое право на создание квазиоргана государства и используют его для осуществления внеэкономического принуждения, т. е. насилия, не урегулированного законом, обеспечивая эффект действия фактических прав. Речь идет о различного рода комиссиях: ВЧК, тройках, четверках, советах при президенте и т. п. Особенно подходит для таких целей партии как общественные организации. Квазиорганами государства мы называем их потому, что в основе деятельности данных структур лежит не закон, а произвол руководителя-доминанта (в лучшем случае, они функционируют на базе подзаконного акта, например, директивы правительства, устава, придающих произволу руководителя видимость государственного узаконения). Имитация государственного органа удается в связи с тем, что он создается руководителем высокого ранга и облачается в модное или остроактуальное идеологическое клише.

Налицо ситуация, когда произволу руководителя-доминанта квазиоргана подчиняются высшее должностное лицо государства и руководители разного ранга. Благодаря этому квазиорган подчиняет себе аппарат насилия государства (милицию, армию и т. д.). Сами квазиорганы также могут использоваться для принятия решения о насилии (например, Брежнев, Устинов, Громыко кулуарно решали вопрос о вводе войск в Афганистан). Квазиорган периодически может либо использоваться как аппарат насилия, либо создавать свой аппарат насилия[92] (таковыми были политотделы во время рукотворного голода 1932-1933 гг. в СССР).

Социальная сила руководителей высшего ранга, которые выступают одновременно и доминантами, утраивается потому, что, во-первых, квазиорган позволяет подчинить себе аппарат насилия государства, во-вторых, сам применяется для насилия, в-третьих, периодически создает свой аппарат насилия. В качестве квазиоргана государства использовалась и КПСС. Партия объявлялась атрибутом государства, что позволяло субъективный произвол партийных доминантов ввести в основание политической деятельности и реализовывать фактические права с максимальным эффектом.

Утонченной и безотказной формой принуждения в ходе реализации фактических прав выступает неадекватная вкладу оценка труда талантливых людей, профессионалов. Пример тому судьба известной в мире советской балерины Г.С. Улановой. По словам ее коллеги О.В. Лепешинской, таланту Г.С. Улановой нет равных. И тем не менее последние годы жизни она страдала от одиночества. Большой театр не нашел применения ее таланту, не дал ей любви. На первом этаже стояли скамейки, на которых сидели люди из оркестра, миманса, костюмеры. Г.С. Уланова вспоминала: «Раньше я входила, и люди вставали и говорили: «Здравствуйте, Галина Сергеевна». А сейчас я стараюсь прошмыгнуть мимо этих скамеек»[93]. Оценка труда, основанная на присвоении фактических прав, унижает любого человека, направляет его жизненные силы на то, чтобы не сорваться, удержаться на плаву, а в ряде случаев и прямо убивает (пример с Н.М. Дудинской).

 Мы утверждаем, что принуждение, возникающее при реализации фактических прав, превосходит степень государственного принуждения. В самом деле, принуждение в системе фактических прав вездесуще, в то время как государственное принуждение связано только с юридическим фактом, и формы его сводятся лишь к совокупности санкций, закрепленных законом. Юридическое право наказывает отдельного индивида в рамках санкций, предложенных законодателем; фактические права карают способами, не имеющими предела, нередко большие массы людей, заставляя их терпеть нужду и бедствия. Именно принуждение в системе фактических прав скрыто подрывает (разлагает) юридическую систему прав человека, обнаруживая ее лицемерный характер. Принуждение в системе фактических прав в конечном счете ведет к смене систем законодательства, открывая простор новой еще более закамуфлированной и изощренной системе юридического права нового типа (классового) господства.