Зиновий Самойлович Давыдов (1892 – 1957), уроженец Чернигова, в своей исторической повести для детей «Беруны» обращается к образу Русского Севера. Впервые книга была издана в 1933 году, её высоко оценили современники. Повесть публиковалась под двумя названиями – «Беруны» и «Новые Робинзоны». Последнее идентично названию второй главы книги, первое представляет собой собирательное наименование героев – русских поморов из Мезени, которым по воле судьбы довелось провести шесть долгих лет на необитаемом острове Малый Берун, затерянном во льдах Арктики. Указывая именно это название острова, З. Давыдов определяет особую точку видения событий в тексте: авторская позиция сближается с ракурсом взгляда поморов – главных героев повести. В качестве пояснения приведём цитату из «Арктического романа» В.Н. Анчишкина:

Судьбы многих островов Земли напоминают судьбу женщины: они носят имена, какие им дают владетели, – сколько обладателей, столько имён.

Задолго до основания Соловецкого монастыря (1435) русские поморы-промышленники плавали на утлых ладьях от берегов Лукоморья в Гренландию – на промысел морского зверя: на стыке Студёного и Гренландского морей встретились с неизвестной землёй, приняли её за Гренландию – называли Гренландией. Лишь с годами сделалось очевидным, что земля, открытая ими, освоенная промыслом, – не Гренландия; поморы стали называть её Груланды, Груланд, в конечном счёте неудобное для русского произношения слово закрепилось на варианте «Грумант». Грумантские острова. Самый крупный, к западу, называли Большим Беруном: второй по величине, к юго-востоку, – Малым.

В 1596 году первым из западноевропейцев Грумантские острова увидел голландский мореход Баренц, дал им название Шпицберген – Земля остроконечных гор. Шпицбергенский архипелаг… Студёное море, в честь «первооткрывателя» нового архипелага, благодарная Европа переименовала в Баренцево море…

Большой Берун стали называть островом Западный Шпицберген. Малый Берун – островом Эджа.[116]

Таким образом, создавая образ острова, З. Давыдов обращается к исконно русской истории XVI века, которая даже на уровне географических северных названий противостоит общеевропейскому взгляду. Это становится исключительно важным для понимания специфики той художественной картины мира, элементом которого является в книге образ острова.

Однако следует отметить, что образ Малого Беруна в книге З. Давыдова выступает не только как составная часть Севера в целом, но и как модель отдельного мира со своей спецификой.

Так, образ острова-мира мифопоэтичен. Изначально автор показывает его отделённость от большой Северной земли. Ладья Еремея Окладникова во главе с кормчим Алексеем Тимофеичем Хилковым отправляется на китобойный промысел из Мезени к сказочно богатому морским зверем Груману по Студёному морю.

Образ моря метафорически соотносится в повести с дорогой:

Широко раскинулся холодный океан, и во все стороны разбежались по волнам его открытые дороги, – их не перенять, не унять, не затворить.

И по такой вольной, никем не заставленной дороге, по русскому Студёному морю шли и шли корабли не один уж век…[117].

Так вводит автор в текст сквозной мотив пути, который в первой части книги окрашивается в фольклорно-сказочные тона. Для героев это путь от родного дома в таинственный и опасный другой мир за богатством. Действительно, при всей нарочитой документальности (автор даёт подробную датировку событий с 1743 года; точно указывает имена и географические названия) создаётся ощущение, что сюжет повести в первой и второй частях, где действие происходит на Севере, словно реализуется через мотивы народной волшебной сказки. Так, достижение богатой земли возможно только через избавление от смертельной опасности (ладья застревает в айсберге); важным становится и мотив нарушения запрета (Степан, нарушая вековечный закон уважения к морю, от скуки оскверняет его и, как следствие, теряет товарища и сам чуть не погибает в эпизоде охоты на кита; он же на острове потешается над байками Тимофеича об ошкуе-человеке и едва остаётся жив в схватке с медведицей).

Богатая зверем Арктика, куда стремятся поморы, сравнивается с отдельным миром: Ледяное царство отгородилось от человека хрустальными стенами и ледяными башнями, страшилищами морскими и лютым зверем. Этот мир у З. Давыдова имеет свои неповторимые приметы, которые открываются героям уже по дороге на остров. Это северные льды, айсберги, идущие с края света… хрустальные города с домами, зубчатыми стенами, с дозорными башнями. С образом льда в повести в первой и второй главах связаны наиболее яркие цветовые определения: …ледяные курганы вздымались там, как новодвинские бастионы. И горели они зелёными, синими, красными огнями, словно разноцветные фонарики были тысячами развешаны по выступам и бойницам. Лодейники тоже обернулись назад и молча глядели, как щедро бросает… солнце в губовину свои блистающие самоцветы и как напирает с моря пламенеющий на солнце лёд. Это морские миражи: Тимофеич до того долго всматривался в морскую даль, что, случалось, уже видел у небосклона китовые водомёты. Великое множество струй сказочной вышины и дивной силы. Это бесконечный белый день, когда красное солнце катится по кругу, вызывая у героев то бессонницу, то безумные сны.

Мотив сна также опосредованно подчёркивает мифопоэтический характер образов Севера в целом и острова в частности. Сон отражает не только психологическое состояние героя, но и принимает символический характер рокового предвестия (в первой главе, тревожась за пропавший карбас и приёмного сына,Тимофеич видит жуткий сон, предшествующий гибели Андрея Росомахи; во второй главе, предчувствуя собственную смерть, утонувшего друга видит Фёдор Веригин). Сон приоткрывает героям вход в другой мир.

Важной приметой Арктики становится в повести ветер. Это он задул в свою жалейку, припал к парусам и погнал лодью к Груману, где было настоящее китовое царство, а после меняет своё направление и с удесятерённой силой угоняет корабль к неведомым и нечаянным берегам. Ветер же становится причиной страшной гибели ладьи и заточения Тимофеича, Степана, Ванюшки и Фёдора на Малом Беруне. Своенравный, «вольный и переменчивый» северный ветер воплощает в себе неукротимую природную стихию, противостоящую человеку: Но разве прикажешь ветру, разве заворожишь море?При этом образ ветра неизменно олицетворяется в повести: он ревит, подбегает к избе, шарит по крыше и по бревенчатым стенам и потом с воровским посвистом уносится прочь. Эта стихия ломает устоявшуюся человеческую жизнь, ассоциативно соотносясь с роком, злой судьбой.

Внешний облик острова Малый Берун также, на первый взгляд, агрессивен по отношению к человеку. Это далёкий берег, синевший под небоскатом, как большое горбатое облако. Остров устойчиво связывается в повести с мотивом сна-смерти. Так, не раз упоминается, что его скалы похожи на рёбра какого-то существа, то ли погибшего, то ли заснувшего. Кроме того, возникает ассоциация с островом-тюрьмой (его горы сравниваются со злыми стражами; Фёдор свой плен у англичан сопоставляет с заточением на Малом Беруне).

В связи с последней метафорой возникает в повести лейтмотив свободы, которой так жаждет поморская душа. Во второй главе он реализуется в том числе через образную антиномию. Автор сравнивает двух птиц: свободолюбивую каменку, прилетевшую гнездиться на остров, и родившегося в неволе, боящегося улетать кенара в клетке купца Еремея Окладникова.

И, наконец, важной метафорической характеристикой острова становится его сопоставление с кораблём. Остров, ставший для четырёх поморов, горевавших на нём шесть лет, домом, противопоставляется вечной непроницаемой темноте полярной ночи, чёрному океану смерти: Ночь катилась по острову, и со стороны изба, должно быть, была похожа на корабль, потонувший в пучине ночи. Но со стороны ночью, на Малом Беруне, кому могла изба казаться кораблём, поверх которого волны мрака били в окрестное холмовье? Так поддерживается в повести ассоциация с Ноевым ковчегом, в котором герои спасаются сначала от стихии природного мира, а в конце повести стремятся вернуться туда, чтобы спастись от абсурда и бессмысленной жесткости мира человеческого.

Мифопоэтически й характер образа северного острова-мира подчёркивается идиллическим хронотопом: художественные время и пространство замкнуты.

Несмотря на то что русские робинзоны чётко датируют время своего пребывания на острове (Тимофеич отмечает его зарубками на стене избы и ошибается в итоге всего на один день), в повести не раз подчёркивается, что время на острове будто остановилось. Герои, заброшенные за пределы досягаемого мира, перестают ощущать ход времени: и все эти дни здесь, как камни окатыши, были и будут похожи один на другой, как окатыши же, сдвинутые по склону оврага, один на другой будут наскакивать, один другой обгоняя. Здесь по-особенному кружится время, приближая попавшего сюда человека, скорее всего, к одной лишь смерти. С другой стороны, их жизнь постепенно починяется особому календарному времени: за короткое и суровое северное лето они должны приготовиться к морозной зиме. Кроме того, З. Давыдов в резких контрастах бесконечного летнего дня и кромешной полярной ночи подчёркивает некую первобытность мира Малого Беруна: Ночь раскинулась на острове уже всею первобытною своею мощью. Малый Берун – это метафора мира, ещё не стряхнувшего с себя следы древнего хаоса, мира в его диком, дочеловеческом состоянии.

Пространство этого мира выстраивается на основе «укрупнённых» смыслоорганизующих оппозиций.

Первая из них «небо – земля». До описания острова в повести автор практически не обращается к характеристике неба. Зато при создании образа Малого Беруна небо становится одним из важных элементов мира и наделяется устойчивыми чертами. Оно сравнивается с колоколом, с серым куполом, раскинувшимся над островом, что, с одной стороны, визуально сужает пространство, а с другой – ассоциативно отсылает к древним народным представлениям об устройстве мира. Интересно, что герои книги ни разу не обращаются к небу как средоточию Божественной силы, их жизнью у З. Давыдова скорее управляет злая судьба, с которой они борются. В повести это отражено в фольклорном мировосприятии героев (автор вводит в текст фрагменты народных песен, легенд и преданий, речь персонажей пестрит яркими фольклорными выражениями и специфической поморской «говорей»).

Формально противопоставленная небу земля – остров – характеризуется как безлюдный, дикий, печальный берег, где от века в век… нагромождены были… гладкие камни-окатыши да торчал кое-где жалкий ивовый ярник.

Другая смысловая оппозиция, включённая в художественную картину острова-мира – «море –суша». Остров – необитаемый клочок суши в Студёном море для героев – прибежище и спасение; море и суша в контексте повести противопоставлен как смерть и жизнь; море лишает жизни спутников героев. С другой стороны, передавая психологическое состояние узников Малого Беруна, автор на уровне развёрнутых сравнений подчёркивает, что гибель в море и одиночество на острове для поморов – одинаково трагичны: Это была дремучая пучина темноты, подобная морской пучине – такая же буйная, непроницаемая, всеобъемлющая… Четыре человека, заключённые в бревенчатый ящик, как бы вздымаемые волнами чёрного потока, словно плыли в неизвестном направлении к неведомой цели. Им могло казаться, что стоит сплошная ночь, что у неё, как у кольца, нет конца…

Ещё одной смысловой антиномией, организующей художественный мир острова, становится «человек – животное». Думается, здесь можно говорить именно об антиномии – оппозиции через единство, поскольку поморы-промысловики, оказавшиеся на острове, хоть и вынуждены охотиться, чтобы выжить, но именно здесь им удаётся почувствовать себя не хозяевами, царями природы, но такими же живыми существами, как и окружающие их звери и птицы. Так, у человека на острове обостряются природные инстинкты (упражнения Ванюшки в неистовом беге; герои начинают внимательнее слышать и видеть окружающий мир: при описании острова, переходя на точку видения героев, автор часто использует яркие цветовые, звуковые и обонятельные образы-детали). И, наконец, у человека открывается древнее родовое мифопоэтическое сознание, которое позволяет ему видеть мир живым и таинственным. Так, старый Тимофеич боялся встречи с ошкуем, о котором говорил шёпотом, называя его не иначе как “хозяином”.

Кроме того, можно выделить календарную оппозицию «весна/лето – зима», которая во многом маркирует художественное время и отражает фольклорный характер восприятия героев. Весну они связывают с возрождением жизни и надеждой на спасение; с образом весны/лета тесно взаимодействует мотив свободы; зима, напротив, ассоциируется с темнотой, одиночеством, бесконечностью, несвободой и смертью. Её спутники – снежные бури, невероятной силы мороз и чудесное северное сияние: А в это время что-то зажглось за дальними перекатами, и сразу запылало небо, по которому стали развёртываться огненные завесы – красные, синие, зелёные; они надвигались, отходили, закручиваясь, как прибывающая к берегу вода. Словно море загорелось в той стороне, где полгода назад поймала этих людей в ледяную сеть губовина, и дивным пожаром пылал там теперь необозримый океан, меча вверх разноцветные сполохи. Казалось, золотые павлины распустили там горящие хвосты и горделиво расхаживали по широко разостланным коврам, то заходя за край пурпуровой завесы, то снова появляясь и шествуя дальше по тропе, которая протянулась с востока на запад, но всё больше начинала отклоняться к югу. Интересно, что описание северного сияния в повести, с одной стороны, по цветовой характеристике близко к образу арктических льдов, а с другой – ассоциативно связывается с образом моря-дороги. Так в книге создаётся единство художественного мира северного острова.

Образ северного сияния актуализирует сквозной для сюжета мотив пути: Дорога эта перекинулась наконец через весь остров, как серебряная дуга, огромным выгнутым мостом уводила из страны пустой и необитаемой в плодоносные земли. Этот эпизод запечатлевает своеобразный виток сюжетной спирали: герои, так стремившиеся по морской дороге попасть к богатому Груману, оказавшись на Малом Беруне, мечтают вернуться домой. Чудесный рай оказывается на родной земле, где человек собирает в житницы зерно, где шелестит трава и лепечут струи реки.

И, наконец, важной семантической оппозицией, участвующей в создании островного локуса в книге, выступает антитеза «жизнь – смерть». Эти противоположные состояния сосуществуют в бытии острова-мира: летнюю жизнь сменяет смерть полярной ночи; рождаются и погибают животные; мучительной долгой болезнью заканчивается многотрудная жизнь-странствие Фёдора Веригина 27 июня 1747 года. В смерти в этом мире нет трагедии, это мудрая, необходимая и неизбежная форма жизни: Да и самого Фёдора не существовало больше. Он уже сливался с землёю, с воздухом, с клокотавшими вокруг могучими силами природы. В этом единстве противоположностей – тайна острова.

Мотив тайны становится сквозной характеристикой образа Малого Беруна. Так, героев поначалу пугают шорохи и трески, исходящие неведомо откуда. Казалось, что-то таинственное происходит в загадочных недрах малого Беруна. Что было там, за горою? Там было неведомое… Эта атмосфера тайны, граничащая с ужасом, высвобождает в человеке особое древнее мистическое чувство. Автор несколько иронично пишет: Тимофеич продолжал посвящать Фёдора в тайны и заклятья, которыми оброс за свою долгую жизнь, как старый пень мхом. Осваивая пространство острова, герои позже проникнут в его тайны (долина водопадов), но в сознании читателя он навсегда останется особым сакральным миром.

Образ острова в контексте повести З. Давыдова предстаёт также как частный элемент художественного мира книги в целом. В качестве такового он, в свою очередь, включается в семантические оппозиции.

Во-первых, автор противопоставляет Мезень, большую землю, Малому Беруну. Остров – место, где жизнь остановилась для героев, тем сильнее их трагедия, когда они, вернувшись домой, понимают, что время не пощадило дорогое им прошлое: разорился и умер Еремей Окладников; за другого вышла замуж Настасья, жена Степана… Оказалось, что вернуться из мира смерти в мир живых не так-то просто.

Во-вторых, в третьей главе образ острова явно противопоставлен образу Петербурга, куда не по своей воле попадают герои. Малый Берун – это сказка Тимофеича о мудром, смелом и щедром царе Петре I, это простота и искренность человеческих отношений, это живая первозданная природа, это свобода… Петербург – это скучающая, жестокая, избалованная императрица Елизавета, жирующий царский двор, это интриги и недовольный властью нищий народ; это каменный город, где экзотических зверей держат в клетках; это неволя… В итоге бегство героев из столицы в провинцию, из Петербурга на Север не просто стремление спастись от несправедливого суда, но и нравственный выбор.

Таким образом, создавая подробное описание северного острова в повести «Беруны», З.С. Давыдов выходит к универсальным социально-историческим и мифологическим обобщениям, поэтизируя мир Севера, его природу и человеческие характеры.