Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Бирс при жизни был известен прежде всего как журналист, проза почти не была замечена современниками.
Родился в Огайо, в бедной семье, воспитывлся в атмосфере пуританской набожности, авторитарности, но также и любви к чтению и литературе. И предки отца, и предки матери принадлежали к поколению пилигримов – английских пуритан, прибывших в Америку в XVII веке. Однако Бирс иронически высказывался о людях, гордящихся своим происхождением. Отношения с родителями были сложными.
В 15 лет Бирс начинает работать в маленькой аболиционистской газете, затем поступает в военную школу. После начала Гражданской войны вступает в армию северян. Мало у кого из писателей был такой большой военный опыт, как у Бирса. Он участвовал во многих важнейших сражениях Гражданской войны. В июне 1864 в сражении у горы Кеннесо (Джорджия) Бирс был тяжело ранен в голову.
После войны, получив звание майора, выходит в отставку и занимается журналистикой в Сан-Франциско. Добившись известности в качестве журналиста, Бирс отправляется в Англию, где в 1872 – 1875 годах пишет для местных изданий и публикует три сборника прозы. Затем возвращается в Калифорнию.
Он сотрудничал в изданиях, входивших в «газетную империю» Рэндалфа Херста (1863 – 1951). Мнения о Херсте, ставшем прототипом гражданина Кейна из знаменитого одноименного фильма Орсона Уэллса 1941 года, противоречивы. Он считается одним из создателей «желтой прессы», что едва ли справедливо: журналистика, эксплуатировавшая соответствующие темы в соответствующей стилистике, возникла задолго до него. Правильнее считать его одним из создателей журналистики ХХ века. Херст исходил из того, что пресса должна приносить прибыль и что писать она должна о том, что интересует публику. А публику интересуют скандалы, грязные сплетни – но так же и коррупция, махинации высокопоставленных чиновников и бизнесменов. Издания Херста причастны к целому ряду скандальных разоблачений. Положение или богатство никого не могло защитить от внимания прессы. Так что тот, кто презирает прессу Херста, презирает демократию.
Херста обвиняли в том, что его издания ориентируются на малообразованную публику; однако он привлекал к сотрудничеству виднейших интеллектуалов. С ним сотрудничали Марк Твен и Стивен Крейн. Он изобрел жанр колонки. Колумнист периодически публикует в газете или журнале свои тексты, самостоятельно определяя и тему, и ее интерпретацию, которая может не совпадать с мнением издателя и редакции. Так журналист превращается в самостоятельную медийную фигуру. Бескомпромиссность Бирса неоднократно создавала проблемы для Херста, однако он не прекращал сотрудничество с ним.
Бирс, несомненно, – один из самых авторитетных журналистов своего времени. В его журналистике проявляются те же черты, что в его прозе: бесстрашие, жесткость и неуступчивость, циничный и мрачный юмор. У Бирса был тяжелый характер, ухудшавшийся с годами, на что, по-видимому, влияли последствия ранения, пристрастие к алкоголю и неблагоприятно складывавшиеся личные обстоятельства. Он разорвал отношения с женой, обнаружив ее любовную переписку, рано умерли два его сына.
В 1891 году вышла книга «Рассказы о солдатах и штатских», в который вошли «Случай на мосту через Совиный ручей», «Чикамога» и ряд других важнейших произведений Бирса. Позднее книга была переиздана с дополнениями под названием «Посреди жизни» (In the Midst of Life, цитата из литургического текста: «Посреди жизни пребываем мы в смерти»).
В 1913 году Бирс отправился в Мексику, где шла гражданская война. Он в качестве корреспондента присоединился к армии Панчо Вильи, известнейшего мексиканского полевого командира, контролировавшего север страны, и вскоре бесследно исчез. Скорее всего, был убит бандитами Панчо Вильи.
Капсула: писатель и война
Тему «писатель и война» прежде всего, разумеется, следует понимать как изображение войны в литературе. Но это также и вопрос о личном военном опыте писателя и о его отражении в его творчестве.
В добуржуазную эпоху военные представляли собой более или менее замкнутую касту, для которой участие в военных действиях было жизненной повседневностью. В Новое время и армии, и войны меняют свой характер. Армии формируются на основе призыва на военную службу мирных граждан, прошедших военную подготовку. Военный опыт становится одновременно и массовым, и исключительным. Это приводит к изменениям и в восприятии войны, и в ее изображении в литературе.
В ХХ веке стало принято считать, что человек, побывавший на войне, начинает воспринимать мир не так, как прежде, что участие в военных действиях приводит к глубоким изменениям в психологическом строе личности, причем к изменениям однотипным у разных людей. Между тем, даже Лев Толстой едва ли понимал дело таким образом. Князь Андрей, Николай Ростов, Пьер участвуют в войне по-разному и выносят из войны различный опыт. В длительном и сложном процессе формирования личности война выступает лишь одним из факторов, действие которого предугадать невозможно.
Обнаруживая в творчестве Бирса или Гаршина, Ремарка или Хемингуэя, Бёлля или Воннегута черты депрессивности, разочарования, цинизма, критик обычно связывает их происхождение с военным опытом писателя. Однако это приводит к тому, что смысл произведения сужается, приобретает в некотором роде специальный смысл, тогда как смысл универсален.
Критик обычно респектабельнее писателя, он теснее связан с обществом и с его предрассудками. Рассуждая о военном опыте автора, критик легитимизирует выраженную в его книгах негативность. Негативность обосновывается экстремальным, ненормальным, исключительным опытом. Подразумевается, что в нормальной жизни у человека таких мыслей и чувств возникнуть не может.
Но в том опыте, который порождает разочарование, как раз нет ничего экстремального. Разочарованное сознание – это, попросту, взрослое сознание. Не нужно войны, чтобы к нему прийти. Скорее наоборот, нужна временная дистанция спокойной мирной жизни. Что можно узнать на войне, чего нельзя узнать в мирной жизни? Что человека можно убить?
«Тэсс из рода д’Эрбервиллей: чистая женщина, правдиво изображённая» ( Tess of the d'Urbervilles: A Pure Woman Faithfully Presented, 1891) Томаса Гарди
Lead - in : Двойная мораль
Один из аспектов морального содержания романа Гарди – двойная мораль, одни и те же поступки оцениваются по-разному в зависимости от того, совершает их мужчина или женщина. Что является причиной возникновения двойной морали? В каких формах она сохраняется в современном обществе?
Сюжет
Кратко изложите основные события сюжета. Какие сюжетные мотивы книги знакомы вам по другим произведениям зарубежной или русской литературы?
Персонажи
Кратко охарактеризуйте главных героев книги: Тэсс, Алека д’Эрбервилля, Энджела. Определите их происхождение и социальный статус.
Текст 1. Змий в раю
Из главы 5
На перекрестке Трэнтридж она вышла из фургона и пешком поднялась на холм, направляясь к так называемому Заповеднику, на границе которого находилась, как сообщили ей, резиденция миссис д'Эрбервилль – поместье «Косогор». Это не было поместье в обычном смысле слова – с полями, пастбищами и ворчливым фермером, из которого владелец и его семья всеми правдами и неправдами вытягивают средства на жизнь. Это был скорее… да нет, это попросту был загородный дом, построенный исключительно для отдыха, и землю, примыкавшую к нему, не возделывали – ни одного акра, кроме тех, какие нужны были для усадьбы и маленькой фермы, находившейся под присмотром владельца и на попечении управляющего.
Сначала показалась красная кирпичная сторожка, до самой крыши спрятанная среди вечнозеленых растений. Тэсс подумала было, что это и есть усадьба, но, с трепетом пройдя в боковую калитку и дальше, до поворота аллеи, она наконец увидела дом. Построенный недавно – в сущности почти новый, – он был того же густо-красного цвета, что и сторожка, так резко выделявшаяся в гуще вечнозеленых растений. А за углом дома, высившегося на фоне тусклых красок, словно красная герань, в лазурной дали виднелся Заповедник – настоящий дремучий лес, один из немногих сохранившихся в Англии первобытных лесов, где все еще на вековых дубах можно найти друидическую омелу и где гигантские тисовые деревья, посаженные самой природой, растут так, как росли они, когда их ветви срезали для луков. Однако этот древний лес, хотя его и видно было из усадьбы «Косогор», находился за ее пределами.
Все было ярко в этом уютном поместье, все содержалось в полном порядке: вниз по склону тянулись к рощам парники. Все здесь говорило о деньгах, все напоминало новенькую монету только что из чеканки. Конюшни, обсаженные австрийскими соснами и вечнозелеными дубами, были оборудованы новейшими приспособлениями и величественны, как часовни. На широкой лужайке раскинулась изящная беседка, дверь которой обращена была к Тэсс.
Простодушная Тэсс Дарбейфилд стояла в волнении у края усыпанной гравием дорожки и смотрела. Только дойдя до этого места, она вдруг осознала, где находится, – все здесь было не так, как она предполагала.
– Я думала, наш род древний, а здесь все новое! – сказала она наивно и пожалела, что с такой готовностью согласилась на план матери – согласилась «заявить о родстве» и не попыталась искать помощи поближе к дому.
Семейство д'Эрбервиллей – или Сток-д'Эрбервиллей, как они иногда себя называли, – владевшее этой усадьбой, было необычно для такого старомодного уголка страны. Священник Трингхэм был прав, говоря, что наш неуклюжий Джон Дарбейфилд являлся в графстве и его окрестностях единственным подлинным прямым потомком древнего рода д'Эрбервиллей; он мог бы добавить и то, что было ему очень хорошо известно, а именно: Сток-д'Эрбервилли имели не больше отношения к подлинному родословному древу д'Эрбервиллей, чем он сам. Однако следовало признать, что семья эта являлась прекрасным деревом для прививки фамилии, чрезвычайно нуждавшейся в таком обновлении.
Когда старый мистер Саймон Сток, недавно умерший, будучи честным купцом (иные говорили – ростовщиком), сколотил себе состояние на севере, он решил стать помещиком на юге Англии, подальше от тех мест, где он вел свои торговые дела; при этом он возымел желание, начиная жизнь заново, обзавестись фамилией, которая не была бы столь тесно связана с удачливым торговцем прошлых лет и звучала бы менее заурядно, чем собственная его весьма вульгарная фамилия. В течение часа изучая в Британском музее труды, посвященные вымершим, полувымершим, забытым и разорившимся родам той части Англии, где он намерен был поселиться, мистер Сток решил, что д'Эрбервилль звучит не хуже любой другой фамилии; и фамилия д'Эрбервилль была присоединена к его фамилии как для него самого, так и для его наследников на веки вечные. Однако он не был сумасбродом, и когда созидал свою родословную на новой основе, то, измышляя аристократические родственные связи, проявил благоразумие и не упомянул ни одного титула, который можно было бы счесть нарушением строжайшей умеренности.
Обо всем этом бедная Тэсс и ее родители, на свою беду, естественно, не имели ни малейшего понятия. В сущности даже возможность подобных заимствований была им неведома: они полагали, что, если благосостояние и может быть даром судьбы, фамилию получаешь при рождении.
Тэсс все еще стояла в нерешительности, словно пловец, собирающийся броситься в воду, и не знала, отступить ей или идти вперед, как вдруг из темной треугольной двери беседки показалась мужская фигура – высокий молодой человек, куривший сигару.
Он был смуглый, с полными губами, плохо очерченными, но красными и мягкими, над верхней губой темнели черные подвитые усы, хотя он был не старше двадцати трех – двадцати четырех лет. Несмотря на грубоватую внешность, в лице джентльмена, в его дерзких, беспокойных глазах была своеобразная сила.
– Скажите, красотка моя, чем могу вам служить? – спросил он весело, приближаясь к ней.
Заметив ее смятение, он добавил:
– Не смущайтесь. Я мистер д'Эрбервилль. Вы пришли ко мне или к моей матери?
Этот представитель д'Эрбервиллей и однофамилец еще резче, чем дом и поместье, отличался от того, что ждала Тэсс. В мечтах ей рисовалось немолодое и благородное лицо, в котором соединились бы фамильные черты д'Эрбервиллей, – лицо в морщинах, воплотивших воспоминания, представляющие в иероглифических письменах многовековую историю ее рода и Англии. Но, поскольку ей ничего другого не оставалось, она овладела собой и ответила:
– Я пришла к вашей матери, сэр.
– Боюсь, что вам нельзя будет повидать ее, она очень больна уже много лет, – ответил нынешний представитель поддельного рода, мистер Алек – единственный сын недавно скончавшегося джентльмена. – Не могу ли я заменить ее? Вы пришли к ней по какому-нибудь делу?
– Это не дело… это… не знаю, как сказать!
– Для развлечения?
– О нет! Видите ли, сэр, если я вам скажу, это покажется…
В этот момент Тэсс так остро почувствовала всю нелепость своей миссии, что, несмотря на благоговейный страх перед ним и смущение, вызванное пребыванием здесь, улыбка тронула розовые ее губы, что весьма понравилось смуглому Александру.
– Это все очень глупо… – пробормотала она. – Боюсь, что я вам не скажу!
– Ничего, мне нравятся глупости. Попытайтесь еще разок, моя милая, – ласково сказал он.
– Мать просила меня пойти, – продолжала Тэсс, – да и я сама хотела это сделать. Но я не думала, что оно так выйдет. Сэр, я пришла сказать, что мы с вами происходим из одного рода.
– Ого! Бедные родственники?
– Да.
– Сток?
– Нет, д'Эрбервилль.
– Да, да… я хотел сказать – д'Эрбервилль.
– Наша фамилия была искажена и стала Дарбейфилд, но у нас есть много доказательств, что мы – д'Эрбервилли. Историки говорят, что это так… И… у нас есть старая печать, а на ней щит со стоящим на задних лапах львом, а над ним – замок; и еще у нас есть старая серебряная ложка – круглая, как ковшик, и с таким же замком. Но она такая старая, что мать размешивает ею гороховую похлебку.
– В моем гербе действительно есть замок, – вежливо заметил он, – и лев, стоящий на задних лапах.
– Вот мать и сказала, что мы должны познакомиться с вами… так как мы по несчастной случайности лишились лошади и… наша ветвь – старейшая.
– Право же, это очень мило со стороны вашей матери, и я лично не жалею о сделанном ею шаге. – С этими словами Алек посмотрел на Тэсс так, что она слегка покраснела. – Значит, вы, красавица, пришли с дружеским визитом к нам, как к родственникам?
– Кажется, да, – пролепетала Тэсс, робея.
– Ну что ж, беды в этом нет. Где вы живете? Кто вы такие?
Она рассказала ему вкратце о своей семье и в ответ на дальнейшие вопросы сообщила, что собирается вернуться с тем же возницей, который привез ее сюда.
– Он еще не скоро будет проезжать мимо Трэнтриджа. А не пройтись ли нам пока по усадьбе, моя хорошенькая кузина?
Тэсс хотелось как можно скорее распрощаться с ним, но молодой человек настаивал, и она наконец согласилась. Он показал ей газоны, клумбы и оранжереи, а потом повел в фруктовый сад и к парникам, где спросил ее, любит ли она клубнику.
– Да, – сказала Тэсс, – но только спелую.
– Здесь она уже поспела.
Д'Эрбервилль начал собирать для нее ягоды. Нагнувшись, он срывал их одну за другой и протягивал ей; затем, выбрав крупную ягоду сорта «британская королева», он выпрямился и, держа ее за стебелек, поднес к губам девушки.
– Нет, нет! – быстро сказала она, заслоняя пальцами губы. – Я лучше возьму ее рукой.
– Вздор! – настаивал он.
С легким смущением она приоткрыла рот и взяла ягоду губами.
(…)
Так это началось. Осознай Тэсс значение этой встречи, она могла бы спросить, почему обречена была она в тот день привлечь жадный взгляд дурного человека, а не того, кто был благороден и добродетелен настолько, насколько может быть благороден и добродетелен человек; но для того, другого, она была лишь преходящим, полузабытым воспоминанием.
Быть может, план всего сущего задуман и хорошо, но выполняется он плохо: редко на зов приходит нужный человек, и суженый является слишком поздно. Природа не часто говорит «смотри!» бедному своему созданию в час, когда увидеть – значит найти счастье, и отвечает «здесь!» на крик человеческий «где?», когда игра в прятки успеет прискучить и надоесть.
Мы можем задавать вопрос, будут ли на высшей ступени человеческого прогресса стерты эти анахронизмы благодаря более тонкой интуиции, более совершенному действию социального механизма, который швыряет нас ныне из стороны в сторону, – но такое совершенство нельзя, ни предсказывать, ни даже мыслить как возможное. Достаточно того, что в данном случае, как и в миллионах других, две половины совершенного целого не встретились в должный момент, – обе они глупейшим образом блуждали по земле, пока не стало слишком поздно. В результате этого досадного промедления возникли потрясения, тревога, разочарования, несчастья, катастрофы – короче, то, что составляет нашу историю.
Вернувшись в беседку, д'Эрбервилль уселся верхом на стул и задумался о чем-то приятном; потом он громко расхохотался.
– Черт побери! Ну и потеха! Ха-ха-ха! А девушка премиленькая!
Перевод Александры Кривцовой
Вопросы:
Соблазнение невинной девушки фатом и ловеласом – один из самых распространенных мотивов европейской традиции. Каковы специфические черты образа Алека?
Вспомните другие эпизоды романа, в которых действует Алек д’Эрбервилль. Какую роль он сыграл в судьбе Тэсс? Каковы мотивы его поступков? Зачем он становится священником и почему оставляет это ремесло? Почему и зачем преследует Тэсс? Достаточны ли психологические объяснения поведения Алека?
Какие библейские ассоциации возникают по поводу этой сцены?
Подумайте о кинематографическом воплощении образа Алека (Ли Лоусон) в фильме Романа Полански «Тэсс» (1979).
Текст 2. На ферме Крика
20
Лето было в разгаре. Новые цветы, листья, соловьи, зяблики, дрозды разместились там, где всего год назад обитали другие недолговечные создания, в то время как эти были еще зародышами или частицами неорганического мира. Под лучами солнца наливались почки, вытягивались стебли, бесшумными потоками поднимался сок в деревьях, раскрывались лепестки и невидимыми водопадами и струйками растекались ароматы.
Жизнь работников и работниц фермера Крика текла беспечально, мирно, даже весело. Пожалуй, социальное их положение было самым счастливым, ибо они находились выше черты, у которой кончается нужда, и ниже той, где условности начинают сковывать естественные чувства, а погоня за пошловатой модой превращает довольство в скудость.
Так протекали дни, те дни, когда листва особенно обильна и кажется, будто природа преследует одну цель – выращивать растения. Тэсс и Клэр бессознательно изучали друг друга, неизменно балансируя на грани страсти, но, по-видимому, не переступая ее. И, подчиняясь непреложному закону, стремились к одной и той же цели, подобно двум ручьям, текущим в одной долине.
Никогда Тэсс не была так счастлива, как теперь, и, быть может, ей не было суждено еще раз пережить такие же счастливые дни. В этой новой обстановке она чувствовала себя и физически и духовно на своем месте. Молодое деревце, пустившее корни в ядовитую почву, где упало семя, было пересажено на более плодородную землю. Кроме того, и она и Клэр до сих пор еще занимали позицию между простым влечением и любовью; здесь не было места глубоким волнениям, не было рефлексии с ее надоедливыми вопросами: «Куда увлекает меня этот новый поток? Какое значение имеет он для моего будущего? В какой связи находится он с моим прошлым?»
Для Энджела Клэра Тэсс пока была лишь отражением идеала, розовой теплой тенью, которая еще не завладела его сознанием. И он разрешал себе думать о ней, полагая, что интерес его является не больше чем интересом философа, созерцающего крайне оригинальную и самобытную представительницу женского пола.
Встречались они постоянно, иначе и быть не могло.
Встречались ежедневно в странный и торжественный предутренний час, в лиловых или розовых лучах рассвета, – ибо здесь нужно было вставать рано, очень рано. Коров доили ни свет ни заря, а перед этим, в начале четвертого, снимали сливки с молока. Обычно тот, кто первым просыпался от звона будильника, должен был будить остальных. Тэсс поступила на мызу последней, а к тому же вскоре обнаружилось, что на нее можно положиться – она не проспит, как это случалось с другими, – а потому эта обязанность все чаще выпадала на ее долю. Как только в три часа кончал дребезжать будильник, она выходила из своей комнаты и бежала к двери хозяина, затем поднималась по лестнице на мезонин к Энджелу и окликала его громким шепотом, после чего будила своих подруг. К тому времени как Тэсс успевала одеться, Клэр уже спускался вниз и выходил в свежую утреннюю прохладу. Остальные работницы и работники старались поваляться в постели подольше и появлялись через четверть часа.
Серые полутона рассвета непохожи на серые вечерние сумерки, хотя краски как будто одни и те же. На восходе солнца свет кажется активным, а тьма пассивна, тогда как вечером активен нарастающий мрак, а свет дремотно пассивен.
И вот, потому что эти двое так часто – и не всегда, быть может, случайно – вставали первыми на ферме, им начинало казаться, что во всем мире пробуждались от сна они первые. В начале своего пребывания на мызе Тэсс, одевшись, не снимала сливок с молока и тотчас же выходила во двор, где Клэр обычно ее поджидал. Открытый луг залит был призрачным туманным светом, который внушал им чувство оторванности ото всех, словно они были Адамом и Евой. В этом тусклом свете зарождающегося дня Тэсс казалась Клэру существом совершенным и духовно и физически, наделенным чуть ли не царственным могуществом, – быть может, потому, что в пределах его кругозора вряд ли хоть одна женщина, столь же одаренная, как Тэсс, выходила из дому в такую раннюю пору; да и во всей Англии мало нашлось бы таких женщин. Красивые женщины обычно спят в летнюю утреннюю пору. Тэсс была подле него, а остальные просто не существовали.
Рассеянный странный свет, который окутывал их, когда они шли рядом к тому месту, где лежали коровы, часто заставлял его думать о часе воскресенья. Ему и в голову не приходило, что подле него, быть может, идет Магдалина. Все кругом было окутано серыми тенями, и лицо его спутницы, притягивавшее его взгляд, поднималось над туманной мглой, словно светясь фосфорическим светом. Она казалась призрачным бесплотным духом – такой делали ее падавшие с северо-востока холодные лучи загорающегося дня. Его лицо, хотя он этого и не подозревал, производило на нее то же впечатление.
И в этот час, как было уже сказано, он сильнее всего ощущал ее странное очарование. Больше не была она доильщицей, но воплощением женственности. Полушутя называл он ее Артемидой, Деметрой и другими причудливыми именами, которые ей не нравились, потому что она их не понимала.
– Зовите меня Тэсс, – говорила она обиженно, и он повиновался.
Светало, и тогда она снова превращалась в женщину; лицо богини, которая может даровать блаженство, становилось лицом женщины, блаженства жаждущей.
В эти часы, когда люди еще спят, им случалось подходить совсем близко к водяным птицам. Из зарослей на границе луга, куда они ходили гулять, вылетали цапли, поднимая оглушительный шум, который напоминал стук распахивающихся дверей и ставней, либо, застигнутые врасплох, смело оставались стоять в воде и, следя за проходившей парой, медленно и бесстрастно повертывали головы, словно марионетки, приводимые в движение часовым механизмом.
Они видели пласты легкого летнего тумана над лугами – пушистые, ровные и тонкие, как покрывало. На траве, седой от росы, виднелись островки там, где ночью лежал скот, – темно-зеленые сухие островки величиной с коровью тушу, разбросанные в океане росы. От каждого островка вилась темная тропинка, проложенная коровой, которая, покинув место ночлега, ушла пастись, – и они находили ее в конце этой тропинки. Узнав их, корова фыркала, и у ее ноздрей клубилось в тумане облачко пара. Тогда гнали они коров на мызу, а иногда доили их тут же.
Случалось, что летний туман сгущался, и луга походили на белое море, над которым, словно грозные скалы, поднимались отдельные деревья. Птицы взмывали над ним, вырываясь к свету, и парили в воздухе, греясь на солнце, либо садились на мокрые, сверкавшие, как стеклянные, прутья перекладины изгороди, пересекавшей луг. Туман оседал крохотными алмазами на ресницах Тэсс и мелким жемчугом осыпал ее волосы. Когда разгорался день, солнечный и банальный, роса испарялась, Тэсс теряла свою странную, эфирную прелесть, ее зубы и глаза блестели в лучах солнца, и снова она была лишь ослепительно красивой доильщицей, у которой могли найтись соперницы среди других женщин.
В это время раздавался голос фермера Крика, который распекал за поздний приход работниц, живших не на мызе, и бранил старую Дебору Файэндер за то, что та не моет рук.
– Ради бога, Деб, подставь руки под насос. Ей-богу, если бы лондонцы знали, какая ты грязнуха, они бы покупали масла и молока еще меньше, чем теперь, а это не так-то просто.
Кончали доить коров, и тут Тэсс, Клэр и все остальные слышали, как миссис Крик отодвигает в кухне тяжелый стол от стены; – эта процедура неизменно предшествовала каждой трапезе; после завтрака раздавался снова тот же отчаянный скрип, когда стол водворяли на прежнее место.
Перевод Александры Кривцовой
Вопросы:
Какое место занимают в романе картины сельского труда? Какие исторические процессы нашли отражение в романе? Вспомните описание поместья д’Эрбервиллей в 5 главе, описание работы механической молотилки на ферме Флинтком-Эш в 47 главе. Как относится Гарди к изменениям в жизни деревни, связанным с модернизацией и индустриализацией?
Какие авторы, отечественные или зарубежные, разделяют в той или иной степени его взгляды?
Дата: 2019-07-30, просмотров: 246.