Американское единство складывалось долго и очень непросто. Поселения колонистов были разбросаны на огромной территории. Они разделялись десятками и сотнями километров лесов, пустынь и прерий, по которым бродили индейцы и бандиты. Развитие внутренних связей законодательно ограничивалось английской колониальной администрацией. Торговля между штатами была запрещена. Англия совершенно обоснованно опасалась, что развитие внутренней торговли ослабит зависимость колоний от метрополии. Когда была провозглашена Независимость, большинством американцев она понималась как независимость отдельных государств – штатов. У штатов были свои законы и свои вооруженные силы.

Юг, как экономическое и культурное единство южных штатов, сформировался к середине XIX столетия. Экономика Юга была аграрной. Главной политической фигурой на Юге был землевладелец. Поместья могли быть очень большими или очень маленькими, но везде широко использовался труд рабов. Богатые землевладельцы строили себе просторные дома и окружали себя многочисленной челядью. Такой уклад жизни вполне соответствовал историческому проекту Америки. Отцы-основатели Вашингтон, Джефферсон, Джон Адамс, Джеймс Мэдисон, Бенджамин Франклин, Александр Гамильтон, Томас Пейн были джентльменами. Для них жизненным идеалом был английский дворянин-землевладелец, сквайр, живущий сам по себе и не нуждающийся ни в чем, что не производилось бы в его поместье. Кроме, разумеется, культуры и искусства. Именно этот идеал и реализовывался на Юге. Так что патриции Юга обоснованно считали себя настоящими американцами.

В какой-то момент существование Юга стало для Америки нецелесообразным.

С экономической точки зрения, рабовладельческие хозяйства были недостаточно эффективными.

С правовой – было неудобным совмещение в государстве разных норм: на Севере рабство было запрещено. И как тогда быть с беглыми рабами?

В политическом плане южные штаты стали государством в государстве, в частности, они сопротивлялись проведению единой налоговой политики. Северяне нуждались в высоких налогах на ввозимые промышленные товары, чтобы защитить своих производителей. Южане, потреблявшие эти товары, были заинтересованы в конкуренции и постоянно нарушали таможенный режим.

Рабство в Америке вредило ее международному престижу.

Моральные аспекты были важны, но не играли решающей роли. Подавляющее число белых на Севере, как и на Юге, считало чернокожих низшей расой.

Противоречие главным образом состояло в том, что Север стоял за интеграцию, а Юг – за дезинтеграцию. Сам Линкольн не был противником рабства, он хотел сохранить Союз. А условием для этого была отмена рабства. После избрания в 1860 году Линкольна Южная Каролина объявила о выходе из Союза, за нею последовали Миссисипи, Флорида, Джорджия, Луизиана, Алабама. В феврале 1861 было объявлено о создании нового государства – Конфедерации Штатов Америки. К Конфедерации затем присоединились Техас, Виргиния, Арканзас, Теннесси, Северная Каролина. Война началась в апреле 1861, закончилась в апреле 1865. В ходе войны погибло более 620 000 солдат, примерно 2 процента населения США, и больше, чем в любой другой войне, в которой участвовали Штаты.

Для Юга результаты войны были катастрофическими. Последовавшую за войной Реконструкцию историки, симпатизирующие южанам, называют не иначе, как оккупацией. Она сопровождалась насилием и грабежом. Расовые проблемы тоже не были решены: зловещий Ку-клукс-клан возник уже после войны. Экономика была разрушена. На долгие десятилетия Юг превратился в депрессивный регион. Не только Уильям Фолкнер, но и другие южане запечатлели образ Юга как страны, где время остановилось.

Текст 3. Домой возврата нет

3

Падая в пролет моста, Пэйтон Факуэр потерял сознание и был уже словно мертвый. Очнулся он – через тысячелетие, казалось ему, – от острой боли в сдавленном горле, за которой последовало ощущение удушья. Мучительные, резкие боли словно отталкивались от его шеи и расходились по всему телу. Они мчались по точно намеченным разветвлениям, пульсируя с непостижимой частотой. Они казались огненными потоками, накалявшими его тело до нестерпимого жара. До головы боль не доходила – голова гудела от сильного прилива крови. Мысль не участвовала в этих ощущениях. Сознательная часть его существа уже была уничтожена; он мог только чувствовать, а чувствовать было пыткой. Но он знал, что движется. Лишенный материальной субстанции, превратившись всего только в огненный центр светящегося облака, он, словно гигантский маятник, качался по немыслимой дуге колебаний. И вдруг со страшной внезапностью замыкающий его свет с громким всплеском взлетел кверху; уши ему наполнил неистовый рев, наступили холод и мрак. Мозг снова заработал; он понял, что веревка оборвалась и что он упал в воду. Но он не захлебнулся; петля, стягивающая ему горло, не давала воде заливать легкие. Смерть через повешение на дне реки! Что может быть нелепее? Он открыл глаза в темноте и увидел над головой слабый свет, но как далеко, как недосягаемо далеко! По-видимому, он все еще погружался, так как свет становился слабей и слабей, пока не осталось едва заметное мерцание. Затем свет опять стал больше и ярче, и он понял, что его выносит на поверхность, понял с сожалением, ибо теперь ему было хорошо. «Быть повешенным и утопленным, – подумал он, – это еще куда ни шло; но я не хочу быть пристреленным. Нет, меня не пристрелят; это было бы несправедливо».

(…)

Когда он, задыхаясь, всплыл на поверхность, он понял, что пробыл под водой долго; его довольно далеко отнесло течением – прочь от опасности. Солдаты кончали перезаряжать ружья; стальные шомполы, выдернутые из стволов, все сразу блеснули на солнце, повернулись в воздухе и стали обратно в свои гнезда. Тем временем оба часовых снова выстрелили по собственному почину – и безуспешно.

Беглец видел все это, оглядываясь через плечо; теперь он уверенно плыл по течению. Мозг его работал с такой же энергией, как его руки и ноги; мысль приобрела быстроту молнии.

«Лейтенант, – рассуждал он, – допустил ошибку, потому что действовал по шаблону; больше он этого не сделает. Увернуться от залпа так же легко, как от одной пули. Он, должно быть, уже скомандовал стрелять вразброд. Плохо дело, от всех не спасешься».

Но вот в двух ярдах от него – чудовищный всплеск и тотчас же громкий стремительный гул, который, постепенно слабея, казалось, возвращался по воздуху к форту и наконец завершился оглушительным взрывом, всколыхнувшим реку до самых глубин! Поднялась водяная стена, накренилась над ним, обрушилась на него, ослепила, задушила. В игру вступила пушка. Пока он отряхивался, высвобождаясь из вихря вспененной воды, он услышал над головой жужжанье отклонившегося ядра, и через мгновение из лесу донесся треск ломающихся ветвей.

«Больше они этого не сделают, – думал Факуэр, – теперь они пустят в ход картечь. Нужно следить за пушкой; меня предостережет дым – звук ведь запаздывает; он отстает от выстрела. А пушка хорошая!»

Вдруг он почувствовал, что его закружило, что он вертится волчком. Вода, оба берега, лес, оставшийся далеко позади мост, укрепление и рота солдат – все перемешалось и расплылось. Предметы заявляли о себе только своим цветом. Бешеное вращение горизонтальных цветных полос – вот все, что он видел. Он попал в водоворот, и его крутило и несло к берегу с такой быстротой, что он испытывал головокружение и тошноту. Через несколько секунд его выбросило на песок левого – южного – берега, за небольшим выступом, скрывшим его от врагов. Внезапно прерванное движение, ссадина на руке, пораненной о камень, привели его в чувство, и он заплакал от радости. Он зарывал пальцы в песок, пригоршнями сыпал его на себя и вслух благословлял его. Крупные песчинки сияли, как алмазы, как рубины, изумруды: они походили на все, что только есть прекрасного на свете. Деревья на берегу были гигантскими садовыми растениями, он любовался стройным порядком их расположения, вдыхал аромат их цветов. Между стволами струился таинственный розоватый свет, а шум ветра в листве звучал, как пение эоловой арфы. Он не испытывал желания продолжать свой побег, он охотно остался бы в этом волшебном уголке, пока его не настигнут.

Свист и треск картечи в ветвях высоко над головой нарушили его грезы. Канонир, обозлившись, наугад послал ему прощальный привет. Он вскочил на ноги, бегом взбежал по отлогому берегу и укрылся в лесу.

Весь день он шел, держа направление по солнцу. Лес казался бесконечным; нигде не видно было ни прогалины, ни хотя бы охотничьей тропы. Он и не знал, что живет в такой глуши. В этом открытии было что-то жуткое.

К вечеру он обессилел от усталости и голода. Но мысль о жене и детях гнала его вперед. Наконец он выбрался на дорогу и почувствовал, что она приведет его к дому. Она была широкая и прямая, как городская улица, но, по-видимому, никто по ней не ездил. Поля не окаймляли ее, не видно было и строений. Ни намека на человеческое жилье, даже ни разу не залаяла собака. Черные стволы могучих деревьев стояли отвесной стеной по обе стороны дороги, сходясь в одной точке на горизонте, как линии на перспективном чертеже. Взглянув вверх из этой расселины в лесной чаще, он увидел над головой крупные золотые звезды – они соединялись в странные созвездия и показались ему чужими. Он чувствовал, что их расположение имеет тайный и зловещий смысл. Лес вокруг него был полон диковинных звуков, среди которых – раз, второй и снова – он ясно расслышал шепот на незнакомом языке.

Шея сильно болела, и, дотронувшись до нее, он убедился, что она страшно распухла. Он знал, что на ней черный круг – след веревки. Глаза были выпучены, он уже не мог закрыть их. Язык распух от жажды: чтобы унять в нем жар, он высунул его на холодный воздух. Какой мягкой травой заросла эта неезженная дорога! Он уже не чувствовал ее под ногами!

Очевидно, не смотря на все мучения, он уснул на ходу, потому что теперь перед ним была совсем другая картина, – может быть, он просто очнулся от бреда. Он стоит у ворот своего дома. Все осталось как было, когда он покинул его, и все радостно сверкает на утреннем солнце. Должно быть, он шел всю ночь. Толкнув калитку и сделав несколько шагов по широкой аллее, он видит воздушное женское платье; его жена, свежая, спокойная и красивая, спускается с крыльца ему навстречу. На нижней ступеньке она останавливается и поджидает его с улыбкой неизъяснимого счастья, – вся изящество и благородство. Как она прекрасна! Он кидается к ней, раскрыв объятия. Он уже хочет прижать ее к груди, как вдруг яростный удар обрушивается сзади на его шею; ослепительно-белый свет в грохоте пушечного выстрела полыхает вокруг него – затем мрак и безмолвие!

Пэйтон Факуэр был мертв; тело его, с переломанной шеей, мерно покачивалось под стропилами моста через Совиный ручей.

Перевод Веры Топер

Что в описании спасения Факуэра и его пути домой указывает на ирреальность происходящего?

Обратите внимание на фантастическую остроту зрения, обретаемую спасенным героем. Что она может означать?

Горло Пейтона Факуэра страшно болит, язык распух так, что ему приходится высунуть его. Едва ли в таком состоянии он может произнести хоть слово. Другой знаменитый рассказ Бирса, посвященный войне – «Чикамога». При Чикамоге, Джорджия, произошло одно из самых кровопролитных сражений войны. Герой рассказа – маленький ребенок. Вооружившись деревянным мечом, он играет в лесу возле дома и наталкивается на раненых солдат, расползающихся от места сражения. Он бежит домой, дом его горит, мать убита. «Ребенок задвигал руками, делая отчаянные, беспомощные жесты. Из горла его один за другим вырвались бессвязные, непередаваемые звуки, нечто среднее между лопотаньем обезьяны и кулдыканьем индюка, – жуткие, нечеловеческие, дикие звуки, язык самого дьявола. Ребенок был глухонемой».

Какие смысловые переклички обнаруживаются между рассказом «Случай на мосту через Совиный ручей» и «Чикамогой»?

Какими могут быть интерпретации рассказа?

Капсула: триллер

Герой рассказа Бирса «Пропавший без вести», опубликованного в том же сборнике «Рассказы о военных и штатских», меткий стрелок Джером Сиринг отправляется на разведку. Укрывшись в развалинах сарая, он видит отступающие войска южан. Его миссия выполнена, он может возвращаться в часть, однако решает напоследок подстрелить кого-нибудь из конфедератов.

«Но от начала времен предустановлено было рядовому Сирингу никого не лишить жизни в то ясное летнее утро и не доложить начальству об отступлении неприятеля. Его намерения пришли в несоответствие с гармонией многовековой мозаики событий, некая часть которой известна нам под названием истории. И за двадцать пять лет до описываемого случая рука Исполнителя грандиозного плана приняла необходимые меры, вызвав к жизни некоего младенца мужского пола в далекой деревушке у подножья Карпатских гор, сохранив его в детстве и в юности, связав его интересы с военным искусством и к должному сроку сделав его артиллерийским офицером. Благодаря стечению бесчисленного множества содействующих обстоятельств и преобладанию последних над бессчетным множеством обстоятельств противодействующих, упомянутый офицер оказался нарушителем воинской дисциплины и бежал с родины, спасаясь от наказания. Та же рука направила его в Новый Орлеан (а не в Нью-Йорк), где на причале уже ждал его вербовщик. Он был принят в армию, получил продвижение по службе, и так все было подгадано, что он командовал батареей южан в двух милях по фронту от той точки, где готовился к выстрелу разведчик северян Джером Сиринг. Все было принято в расчет; каждый шаг недолгих жизней этих двоих солдат, как, впрочем, и жизней их современников и предков, а также современников их предков, вел к желаемому исходу. Окажись что-либо упущенным в этой неоглядной цепи событий, рядовой Сиринг в то утро выпустил бы заряд по отступающим конфедератам и наверное не промахнулся бы. Но случилось так, что один артиллерийский капитан, ожидавший команды сниматься с позиции, от нечего делать навел орудие на далекий гребень холма, где ему почему-то привиделись неприятельские офицеры, и выстрелил, дав перелет» (перевод Натальи Рахмановой).

Придя в себя, Сиринг обнаруживает, что не убит и не ранен, но завален так, что может двигать только правой рукой. Зато точно в лоб ему нацелен ствол его собственной винтовки, заряженной и со взведенным курком. Сиринг предпринимает осторожные и методичные попытки освободиться, которые завершаются тем, что винтовка стреляет.

Триллер как жанр обычно ассоциируется с кинематографом, однако он имеет литературное происхождение. Главной чертой триллера обычно считают чувства напряжения и «тревоги» («suspense»). Читатель или зритель испытывает трепет (thrill), отождествляя себя с героем, который подвергается опасности. В одних случаях герой сразу знает о ней и пытается ее избежать, в других – до поры до времени остается в неведении. Обычно в триллере героя подстерегает не одна, а несколько встроенных одна в другую ловушек. Благодаря случаю или находчивости герой выбирается из одной, но тут же оказывается, что именно такие его действия были предусмотрены противником и вовлекают его в следующую.

Нередко отмечают, что каких-то строго определенных структурных признаков, отличающих триллер от других жанров, нет, или же они трудноопределимы. Соответственно, триллер может быть детективным, политическим, судебным, мистическим, военным. Героя может преследовать агент спецслужб, коррумпированный политик, маньяк, свихнувшаяся поклонница, ревнивый муж, призрак и тд.

Представляется, что определение триллера можно конкретизировать, отталкиваясь от жанра, наиболее ему близкого, – от детектива. В классическом детективе ключи к разгадке, как правило, сообщаются с самого начала – в рассказе потерпевшего или в полицейской хронике – но читателю не хватает сообразительности, чтобы расположить факты в правильном порядке. В триллере, напротив, информация обычно скрыта, жертва не знает, что происходит, заблуждается относительно мотивов поступков окружающих и своих собственных возможностей. Началом действия детектива оказывается преступление, часто кажущееся диким и абсурдным, нарушающим разумный и благоустроенный порядок мира. В итоге расследования порядок восстанавливается, за абсурдом обнаруживаются нормальные человеческие побуждения – жажда власти, корысть, самолюбие. Преступник отправляется в тюрьму, а сыщик – на симфонический концерт или к домашнему очагу.

В триллере, как правило, герой поначалу не видит в том, что с ним происходит, ничего необычного. Его встречи, разговоры, инциденты не вызывают у него никаких подозрений. В итоге, однако, все должно оказаться совсем другим. То, что казалось случайным, в действительности было подстроено чьей-то злой волей или является результатом действия бессмысленного предопределения.

Картина мира триллера имеет параноидальный характер. За хаосом жизненных явлений обнаруживается связность, но связность эта абсурдна. Абсурд, устраняемый в жанре детектива, в триллере оказывается нормальным состоянием реальности. Рядовой Сиринг обнаруживает, что теперь «вся Вселенная – здесь, в куче досок и бревен».

Триллер разрушает веру в свободную волю человека и в благоустроенность мира. Если это так, то Амброз Бирс должен считаться одним из изобретателей жанра триллера.