Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Расследование должно быть произведено так, чтобы представленные суду выводы, основанные на собранных доказательствах, не вызывали сомнения в их истинности, то есть отвечали требованиям достоверности.
В криминалистической литературе высказывалось мнение о том, что некоторые факты по своей природе не могут иметь несколько возможных объяснений. Данное утверждение иллюстрируется примером задержания с поличным лица при совершении карманной кражи[57].
А. М. Ларин вполне обоснованно возражает против данного мнения, мотивируя это тем, что «следователь при этом не присутствовал и до расследования, естественно, не может знать, что произошло в действительности»[58]. При этом также не следует забывать, что необходимо прежде всего выяснить, а была ли это в самом деле кража, а не провокация или недоразумение (казус). Предположим, что лицо, обознавшись, приняло постороннего человека за своего хорошего приятеля и в порядке шутки на глазах у множества свидетелей (например, других пассажиров общественного транспорта) извлекло у него из заднего кармана брюк кошелек. Налицо все признаки объективной стороны кражи или даже грабежа что может быть подтверждено показаниями потерпевшего, свидетелей, путем предъявления для опознания предполагаемого поличного и др. Однако отсутствует вина в форме умысла, отсутствует также корыстная цель у предполагаемого подозреваемого.
Данный пример наглядно демонстрирует необходимость выдвижения нескольких версий даже в таких ситуациях, кажущаяся очевидность которых может повести следствие по ложному пути.
На практике до сих пор придается очень большое значение признанию обвиняемого. Видимо, такое положение вещей возникает из того, что подтверждение обвиняемым «основной» версии следствия указывает на верное направление расследования и облегчает доказывание виновности лица. В процессе расследования чистосердечное признание намного облегчает работу следователям. Зачастую это приводит к тому, что следствие идет по единственному пути собирания доказательств в подтверждение только одной версии, вытекающей из признания обвиняемого. «...Признание подсудимым своей вины, если оно не подтверждено совокупностью других собранных по делу и исследованных в судебном заседании доказательств, не может служить основанием для постановления обвинительного приговора»[59].
Даже тогда, когда в материалах дела, кроме признательных показаний обвиняемого, имеются и иные доказательства, которые выглядят вполне убедительно, позволяют суду привлечь раскаявшегося к уголовной ответственности – до вынесения приговора, не выдвигая и не проверяя других версий невозможно достичь истины. Даже в случае чистосердечного признания и явки с повинной необходимо выдвинуть и проверить версию о самооговоре.
По мнению А. А. Старченко, «было бы грубейшей ошибкой ограничивать исследование проверкой лишь наиболее убедительной версии. Следователь будет объективен лишь в том случае, если он не ограничится проверкой этой наиболее вероятной версии, а построит все возможные версии, по-разному объясняющие преступное деяние, даже если для выдвижения отдельных версий и нет достаточно убедительных оснований. Отдельные версии могут казаться маловероятными в начале исследования или совсем неправдоподобными по той простой причине, что следователь еще не располагает достаточными данными, говорящими в пользу этой версии. Выдвижение этой версии как раз и поможет обнаружению неизвестных фактических обстоятельств, подтверждающих версию»[60].
Даже если следователь располагает сведениями, позволяющими построить только одну версию, необходимо выдвигать контрверсию. Деление версий на основные и контрверсии в свое время было предложено Л. Я. Драпкиным[61]. Различая основные версии и контрверсии, следует заметить, что данное противопоставление может и должно производиться по делам любой сложности по всем их обстоятельствам, вне зависимости от степени вероятности той или иной версии. А. М. Ларин отмечает неудачность термина «основная версия» как антонима контрверсии в связи с тем, что «может возникнуть ошибочная мысль, будто контрверсия как «не основная» требует меньшего внимания»[62]. На наш взгляд, дабы избежать возникновения подобных, ошибочных мыслей, нет необходимости изменять название данного вида версий, но надо вкладывать в него функционально определенный смысл. Возможно, толкование термина «основная версия» как версии-основы для построения версии-противопоставления (контрверсии) и дает нам желаемый результат.
Контрверсия – это предположительное суждение следователя об обстоятельствах дела, диаметрально противоположное «основной версии». Под основной версией здесь понимается наиболее вероятное, иногда кажущееся очевидным, объяснение обстоятельств происшедшего события, на осуществление которых указывает основное количество фактических данных. Так, по делу об убийстве Н. Юганова следствие пошло по ложному пути ввиду самооговора «очевидного» подозреваемого Чернышева и отсутствия действий по проверке контрверсий о совершении убийства иными лицами[63]. Подобная постановка вопроса будет отвечать требованию полноты, всесторонности, объективности доказывания[64], поскольку построение основной версии и контрверсии на основе дихотомического деления отвечает всем требованиям, предъявляемым к выдвижению версий.
В криминалистической литературе до сих пор нет единства во мнениях по отношению к возможности выдвижения по делу как можно большего количества версий. В этой работе уже упоминалась точка зрения И. Овсянникова, которая заключается в том, что детально проверить и опровергнуть каждую из множества версий весьма проблематично[65]. По мнению А. А. Эйсмана, «выдвижение всех формально возможных версий, в том числе и маловероятных, лишено смысла, так как равносильно обращению к «случайному поиску»[66]. Противоположно мнение М. С. Строговича о построении всех возможных по обстоятельствам дела версий и тщательной их проверке[67]. В. Д. Зеленский считает, что «количество следственных версий на начальном этапе расследования зависит от количества, характера следов, выявленных следователем, момента выявления свидетелей, особенно очевидцев, подозреваемого, то есть от объема полученной информации. Между количеством обоснованно построенных следственных версий и характером последующей организации расследования существует взаимосвязь: количество построенных версий находится в обратной зависимости от объема собранных фактических данных, являющихся основанием этих версий»[68]. А. М. Ларин пишет: «Надо, чтобы следователь построил все действительно необходимые версии и не тратил сил на создание и проверку версий излишних, надуманных»[69]. Он приходит к выводу о том, что «версии, возможные по обстоятельствам дела, – это все предположительные объяснения (и наиболее вероятные, и маловероятные), которые отражают имеющиеся фактические данные соответственно их конкретному содержанию и конкретным связям»[70].
Представляется, что ответ на вопрос о количестве выдвигаемых версий заключается не столько в самом количестве, сколько в качестве версий. Конечно, когда следователь сталкивается с ситуацией так называемого очевидного преступления, версий, как правило, выдвигается две: основная и контрверсия. В дальнейшем, однако, очевидная на первоначальном этапе расследования ситуация, может преобразоваться в более сложную, что потребует выдвижения большего количества версий. Причем увеличение количества версий будет происходить за счет конкретизации контрверсии.
Так, в результате дорожно-транспортного происшествия десятилетняя девочка получила тяжкие телесные повреждения, от которых позже скончалась. Очевидность следственной ситуации, сложившейся на первоначальном этапе расследования, не вызывала сомнений. «Очевидным» подозреваемым, женщиной К., матерью двоих детей, были даны показания о том, что она со своим сожителем В. возвращались со дня рождения от знакомых. И, хотя прав на вождение автомобиля она не имела, она попросила В. уступить ей место за рулем, чтобы «поучиться». И, якобы, именно ею был совершен наезд на потерпевшую. Допрашивая В. в качестве свидетеля, дававшего аналогичные показания, следователь обратил внимание на исходивший от В. запах недавнего употребления алкоголя. Данное обстоятельство и то, что допрос В. проводился через восемь часов после происшествия, подтолкнуло следователя проверить версию о самооговоре. В результате применения ряда тактических приемов, В. сознался в совершении им преступления в состоянии алкогольного опьянения, а «основная» подозреваемая на повторном допросе подтвердила, что оговорила себя, чтобы В. избежал более тяжелой ответственности[71].
Как видно из вышеприведенного примера, изначально, несмотря на наличие «очевидного» подозреваемого, следователем, кроме основной версии, была выдвинута контрверсия. Первоначальный вариант вероятностных знаний о субъекте преступления выглядел следующим образом: версия 1 – преступление совершено К.; версия 2 (контрверсия) – преступление совершено иным лицом. После конкретизации контрверсии: версия 1 – преступление совершено К.; версия 2 – преступление совершено В.; версия 3 – преступление совершено иным лицом. После выяснения того, что в автомобиле, совершившем наезд, кроме В. и К. никого не было, и дачи В. признательных показаний, подтвержденных на повторном допросе К., все версии о субъекте преступления были опровергнуты, кроме версии 2, нашедшей свое подтверждение.
В иных, более сложных следственных ситуациях, как правило, имеется большее количество оснований для их построения. Причем нередко одно основание может служить базой для построения нескольких версий. В любом случае версий нужно строить ровно столько, сколько объективно вытекает из имеющихся оснований.
В юридической литературе не раз поднимался вопрос о времени, с которого начинается построение следственных версий. Некоторые авторы считают, что версии могут выдвигаться только после производства первоначальных следственных действий. Так, Г. Н. Александров, например, пишет: «... откуда появились у следователя версии, если он еще не произвел осмотра места происшествия, являющегося в данном случае единственным материальным источником версии»[72].
Ряд других ученых придерживается другого мнения, и оно представляется нам наиболее обоснованным, которое заключается в том, что «следственные версии следователь начинает строить сразу после получения исходной информации»[73]. Отрицание возможности построения версий до производства следственных действий, по мнению А. Р. Ратинова, по существу равносильно запрещению мыслить[74]. По мнению А. М. Ларина, «сталкиваясь при каждом следственном действии с не исчисленным множеством деталей, подробностей, частностей, следователь неизбежно выделяет и фиксирует лишь некоторые из них – именно те, которые, по его предположению, могут относиться к делу, то есть дают почву для версий»[75].
Основания построения следственных версий мы рассматривали ранее, здесь отметим только, что «получив первую, исходную информацию, следователь, даже помимо собственной воли, начинает предположительно объяснять ставшие ему известными факты, то есть выдвигать версии, которые он начинает проверять уже в ходе первоначальных следственных действий»[76].
То есть, как утверждает Я. Пещак: «... мышление в форме следственных версий есть единый процесс, включающий как построение следственных версий, так и их проверку»[77].
Действительно, после получения первоначальной информации, например, о том, что обнаружен труп, сразу возникают знания, характеризующиеся вероятностью. У следователя имеется основание для построения версий о наличии или отсутствии преступного деяния. Уже в ходе следственного осмотра, как правило, происходит переход от вероятности к достоверному знанию о характере деяния, повлекшего смерть человека. Одной из первоначальных задач осмотра места происшествия является достижение достоверного знания о том, следствием каких причин (насильственных действий преступного – не преступного характера, несчастного случая, естественных причин) стала смерть человека, труп которого обнаружен. На первый взгляд, может показаться, что выяснить этот вопрос достаточно просто, но не всегда следователю это удается.
Так, следственно-оперативной бригадой с участием эксперта был произведен выезд на место происшествия по поступившей информации об обнаружении трупа. Осмотр производился в квартире гражданки Б., восьмидесяти лет. Соседи пояснили, что уже около недели не видели, чтобы Б. выходила из квартиры, и в последнее время из-за закрытых дверей её квартиры стал разноситься неприятный запах. Осмотром обстановки квартиры не было выявлено каких-либо признаков борьбы, беспорядка. Труп гражданки Б. лежал на кровати в естественном положении. К моменту производства осмотра из-за длительного нахождения в теплом помещении труп раздуло, кожные покровы характеризовались потемнением и бугристостью. Из-за резкого запаха, исходившего от трупа, и в связи с тем, что обстановка не свидетельствовала о признаках борьбы или хищения, а труп принадлежит престарелому человеку, следователь и эксперт ограничились беглым внешним осмотром трупа. Не выявив визуально на трупе признаков насильственной смерти, следователь сделал вывод о естественной причине смерти восьмидесятилетней Б., им же было вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела по данному факту.
Труп Б. был доставлен в морг. Работником морга в ходе подготовки к захоронению в складках кожи трупа гражданки Б. были обнаружены три пулевых отверстия, о чем немедленно было сообщено в следственный комитет[78].
Как видно из приведенного примера, исходя из характера действий следователя, направленных более на подтверждение версии о естественной смерти, версия о насильственной смерти им, скорее всего, даже и не выдвигалась. И, хотя вторая причина получения такого «лжедостоверного» вывода кроется ещё и в недостатках по проведению следственных действий, уже в ходе этих первоначальных действий должен осуществляться переход от вероятности к достоверности. Если же допустить, что версии могут строиться только после получения доказательств, собранных в ходе осмотра места происшествия, утрачивается возможность достижения одной из важнейших целей самого следственного осмотра, а также достоверности по делу в целом.
Спорным является также вопрос о субъектах выдвижения криминалистических версий.
«Строить предположения о событии преступления или о тех или иных обстоятельствах, связанных с преступлением, может не только следователь, но и каждый человек, которому известны те или иные данные, на которых такие предположения могут быть основаны. В этом смысле можно бы говорить о «версии обвиняемого», о «версии потерпевшего» и т.п. Но эти версии еще не являются «следственными версиями», пока следователь не признает необходимым проверить те или иные версии и не запланирует их проверку»[79].
Признавая данную позицию в основном верной, А. М. Ларин уточняет: «Конечно, не только следователь, но и другие лица могут строить предположения о существенных обстоятельствах дела. Но если предположения этих лиц неизвестны следователю, они не могут быть проверены, а потому и не служат версиями (ибо версии суть предположения, подлежащие проверке). Поэтому предположения других лиц могут быть признаны следственными версиями постольку, поскольку они сообщены следователю в связи с расследуемым делом»[80]. При этом указывается на необходимость процессуального оформления подобных предположений (таких, как объяснения обвиняемого).
А. А. Старченко указывает на то, что «в процессе расследования версия обвиняемого выступает как одно из возможных объяснений обстоятельств дела. И как всякое иное предположение она должна быть тщательно проверена, с точки зрения ее соответствия фактическим данным. Если следователь игнорирует версию обвиняемого, то это значит, что он не проверил одно из возможных предположений по делу, в силу чего та версия, которая выдвигается самим следователем, не может считаться логически обоснованной»[81].
В суде возникает та же ситуация: подсудимый и на этой стадии производства по уголовному делу может предложить иной вариант объяснения произошедшего преступления, если он не был исследован на стадии предварительного следствия. Нередки также случаи, когда подсудимые «выдумывают» одну за другой различные версии о наличии алиби, что значительно затягивает судебный процесс. Некоторые ученые считают, что установить этому разумный предел представляется возможным (несмотря на возражения против этого со стороны ортодоксальных защитников принципа презумпции невиновности) и необходимым[82]. Но каким способом необходимо установить такой разумный предел? На законодательном уровне лишить обвиняемого (подсудимого) права не давать показаний против себя и ввести уголовную ответственность за дачу им ложных показаний? Такие меры были бы вопиющим попранием прав человека. С другой стороны, к сожалению, по ряду причин как объективного, так и субъективного характера, работа органов предварительного следствия, зачастую, оставляет желать лучшего. Суду нередко приходится, за счет завышения оценки значения собранных доказательств, перекрывать недопустимые пробелы в доказанности виновности подсудимого. Такая оценка доказательств судом недопустима и может привести к деформации внутреннего убеждения судьи. Так, обвиняемым М. и К. было предъявлено обвинение в совершении преступлений предусмотренных ст. 33 и ст.115, а также п.п. «а, в» ч.2 ст. 166 УК РФ и в последующем судом был вынесен обвинительный приговор. Следствием и судом было установлено следующее. 8 января 2008г. около 2 часов по предварительному сговору М., К. и неустановленное следствием лицо, будучи в состоянии алкогольного опьянения, имея целью передел сфер влияния, вооружившись двумя автоматами «Калашникова» прибыли на автомобиле джип «Ланд-Ровер» под управлением неустановленного следствием лица к бару, где водитель остановил автомобиль и, высадив К. и М. уехал. Рядом с баром находились сутенеры Б., Е. и З. Выйдя из машины, действуя согласованно, К. подошел к З. и, сознавая противоправный характер своих действий и желая этого, с целью устрашения нанес по телу З. несколько ударов прикладом имевшегося у него автомата. М. в это же время нанес несколько ударов прикладом автомата по голове и туловищу сутенера Е., после чего подошел к Б., заставил его встать у стены бара и произвел несколько выстрелов в ноги последнего, причинив телесное повреждение в виде сквозного огнестрельного ранения мягких тканей левой голени, повлекшее легкий вред здоровью. Они же после причинения телесных повреждений З., Б. и Е., с целью скрыться с места совершенного ими преступления, под угрозой применения насилия, опасного для жизни и здоровья, завладели без цели хищения автомобилем ВАЗ-2106, принадлежащим Б., и скрылись с места преступления, бросив угнанный ими автомобиль в другом районе г. Краснодара.
Доказательствами виновности М. и К. в совершении указанных преступлений являлись признательные показания М., данные им на первоначальном этапе расследования, в которых он указывает на К. как на соучастника преступлений, и результат предъявления для опознания М. одному из лиц, подвергшихся нападению. Следует упомянуть, что нападавшие были одеты в камуфляжную форму и лица у них были закрыты черными шапочками с прорезями для глаз, поэтому предъявление для опознания производилось по признакам походки и жестикуляции. Причем в ходе предварительного допроса перед проведением вышеуказанного следственного действия не были выяснены конкретные особенности походки и жестикуляции, а просто указано, что опознающий сможет узнать преступника по этим признакам.
На судебном заседании М. отказался от показаний, в которых он признавал совершение им в сговоре с К. вменяемых ему преступлений, сославшись при этом на то, что эти показания были даны под влиянием психического и физического воздействия со стороны оперативных работников, о чем он писал в нескольких своих жалобах в различные инстанции[83].
Приведенный пример говорит о том, что следователь, скорее всего, изначально при выдвижении версий опирался на «царицу доказательств» – собственное признание своей вины. На стадии судебного следствия, подсудимые отказались от признательных показаний и заявили о наличии тех или иных обстоятельств, исключающих их причастность к преступному деянию в качестве виновных. Однако изначально не все объективно возможные версии были выдвинуты, а соответственно, не все проверены, что не позволило исключить из числа возможных объяснений обстоятельств дела все иные, кроме одного.
На первоначальной стадии расследования признательные показания подозреваемым даются чаще всего под воздействием ряда факторов, таких как растерянность от неожиданного разоблачения, страх более тяжелой уголовной ответственности и иных, в том числе результатов грамотного применения следователем тактических приемов. При допросе того же лица в качестве обвиняемого, а особенно подсудимого уже полученные доказательства должны предъявляться ему для опровержения ложных алиби. Признание собственной вины обвиняемым должно быть результатом предъявления доказательств, уличающих его в совершении преступления. Поэтому если у подсудимого объективно, исходя из материалов дела, остается возможность выдвижения алиби, говорить о том, что все возможные для проверки версии выдвинуты, рано.
Процессуальной формой закрепления подобных предположений является протокол (если заявления выражены в устной форме) и, в случае заявления письменных ходатайств - приобщение их к материалам дела. Следует ясно представлять их роль в доказывании. В любом случае соображения, содержащиеся в этих документах, носят «сигнальный» характер, обязывая следователя построить на их основе версии и проверить их с помощью доказательств. В соответствии со ст. 159 УПК РФ следователь, дознаватель обязан рассмотреть каждое заявленное по уголовному делу ходатайство, при этом подозреваемому или обвиняемому, его защитнику, а также потерпевшему, гражданскому истцу, гражданскому ответчику или их представителям не может быть отказано в допросе свидетелей, производстве судебной экспертизы и других следственных действий, если обстоятельства, об установлении которых они ходатайствуют, имеют значение для данного уголовного дела. Значит, следователь обязан проводить следственные действия в порядке проверки заявленных предположений участников уголовного процесса об обстоятельствах, могущих иметь значение для дела. А подобная деятельность и есть проверка версий, инициатива выдвижения которых исходит не от следователя, а от других лиц. Отказ следователя в удовлетворении такого заявления должен быть мотивированным. Одним из мотивов отказа в таком случае может быть указание на имеющиеся в деле доказательства, свидетельствующие об уже проведенной с достаточной полнотой проверке существования обстоятельств, об установлении которых ходатайствуют участники уголовного процесса. Нередко подобный отказ производится непосредственно в ходе допроса, когда применяется тактический прием пресечения лжи. Так, например, по делу об убийстве семьи Айдарова производился его допрос, в ходе которого Айдаров заявил, что в ночь убийства его жены и детей он не находился дома, а был у своей знакомой Кубеевой. К этому времени следствие уже располагало показаниями Кубеевой. По ее словам, с Айдаровым у нее никаких отношений не было, и он никогда не приходил в ее дом. Когда следователь сообщил об этом Айдарову, тот понял, что он запутался, и пожелал дать правдивые показания[84].
Необоснованный отказ следователя в удовлетворении заявлений об установлении обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела, исходящих от участников уголовного процесса, является существенным нарушением уголовно-процессуального закона.
В заключение по данному вопросу следует сказать, что, на досудебной стадии доказывания как таковых, версий защиты, обвиняемого, потерпевшего не существует. Существует лишь информация, предлагаемая защитником, обвиняемым, потерпевшим следователю в качестве основания для построения версий с их последующей проверкой. Форма её выражения для целей достижения содержательной достоверности достаточно важна. Письменная фиксация данной информации и, соответственно, способа её проверки, либо мотивов отказа в проверке (удовлетворении ходатайства) существенно снижает риск серьезного влияния на формирование внутреннего убеждения суда в случае её повторного заявления.
Роль заявления о явке с повинной аналогична роли иных ходатайств, заявлений, содержащих утверждения о наличии или отсутствии обстоятельств, исследуемых в процессе выдвижения и проверки версий. Сведения, содержащиеся в заявлении о явке с повинной доказательством не являются, а являются основанием для построения версий, их последующей проверки и получения доказательств. «Построить все версии – значит подойти к делу объективно, исследуя как убедительные, так и маловероятные версии; как версии обвинительные, так и оправдательные»[85].
Здесь следует определить правила, которые позволяют выдвигать не какие угодно версии, а только реальные и обоснованные. «Версия должна быть реальной, то есть обоснованной теми фактами и сведениями, которыми располагает следователь, а не умозрительной»[86]. «Надо строить не какие угодно следственные версии, не так называемые теоретически возможные следственные версии, но лишь следственные версии, которые вытекают из собранного материала, то есть лишь обоснованные, реально возможные следственные версии»[87].
Необходимо различать понятия реальности и обоснованности версий. Обоснованность версии – это выдвижение версии только при наличии какой-то конкретной информации об обстоятельствах дела, имеющейся в распоряжении следователя. Подобная информация может содержаться в отображениях как одного, так и другого события; как преступного, так и правонарушающего или правомерного поведения как одних, так и любых других лиц. Являясь результатом происшедшего события, такие обстоятельства могут иметь неоднозначное толкование в пользу одного или другого факта прошлого времени. Цель следствия в данном случае – определить, о чем «говорят» имеющиеся фактические данные. Основанием для построения версий могут выступать сведения, содержащиеся в доказательствах, данных оперативно – розыскной деятельности, анонимных заявлениях и даже в слухах. Анонимные заявления и слухи могут служить поводом для проверки содержащейся в них информации, но, безусловно, не являются поводами для возбуждения уголовного дела.
А. М. Ларин утверждает, что основаниями для построения версий служат уголовно-процессуальные доказательства, то есть фактические данные, полученные в результате допросов, осмотров, освидетельствований и т.д. и зафиксированные соответствующими протоколами, заключениями экспертов и другими документами[88].
Г. В. Арцишевский отмечает решающее значение доказательств. «Версия – по его мнению, – является обобщением, синтезом этих доказательств, а полнота и правильность синтеза определяется предшествующим анализом составных частей исследуемого явления»[89]. Многие авторы наряду с доказательствами признают в качестве основания для построения версий оперативно-розыскные данные, слухи, анонимные письма, телефонные звонки[90].
А. М. Ларин, признавая роль сведений, полученных в результате производства оперативно-розыскных мероприятий, отмечает: «Разумеется, основанием для возбуждения дела и построения соответствующей версии могут служить не любые, а лишь проверенные оперативные данные»[91]. Нам представляется, что автор цитаты несколько завышает требования к оперативной информации. Оперативно – розыскная деятельность регулируется нормами федерального закона «Об оперативно – розыскной деятельности в РФ». Сведения, полученные в результате оперативно – розыскных мероприятий, служат основанием для возбуждения уголовного дела и построения версий, не нуждаясь для этого в дополнительных проверках.
Что касается слухов и анонимных сообщений, то «слухи об исследуемом событии нередко являются искаженными при многократной передаче отголосками сведений, уже имеющихся в деле. Иногда слухи распространяются в провокационных целях. Построение и последующая проверка инспирированных таким путем версий могут нанести существенный вред расследованию преступления.
Неизвестность первоисточника, его связей, отношений с исследуемым событием и обусловленная этим ограниченная возможность проверки препятствуют использованию сведений из анонимных сообщений, слухов в качестве оснований для построения следственных версий»[92].
Чтобы попытаться положить конец длительной дискуссии о возможности использования для построения версий слухов и анонимных сообщений, приведем следующие аргументы. Сопоставляя содержание слухов, анонимных сообщений и, например, показаний подозреваемого, можно заключить, что:
· во-первых, информация, содержащаяся как в тех, так и в этом источниках касается обстоятельств расследуемого уголовного дела;
· во-вторых, по отношению к объективному факту преступления, данная информация может оказаться как истинной, так и ложной, либо искаженной;
· в-третьих, когда вопрос касается предотвращения совершения преступления, либо последствий преступления, на практике, как правило, берется во внимание информация в любом из вышеуказанных видов (к примеру, в случае анонимного сообщения о наличии взрывного устройства в общественном месте).
Кроме того, признавая приоритет оперативной информации перед слухами и анонимными сообщениями в качестве основания для построения версий, следует учитывать, что и оперативные данные нередко основываются на агентурных сообщениях, которые в процессуальном смысле аналогичны анонимным сообщениям. Поэтому любая информация относительно обстоятельств расследуемого события может быть использована следователем в качестве основания для построения версии, если на ее основе возможно построить проверяемые версии. При производстве следственных действий, субъекту доказывания будет несложно обратить внимание на выявление наличия логических следствий таких версий.
Г. В. Арцишевский объясняет возможность использования таких данных тем, что «версии содержат предположительное знание, а вытекающие из них выводы носят – впредь до их проверки – условный характер. В качестве предположения версия не может быть положена в основу окончательного вывода о виновности или невиновности лица в совершении преступления, но должна учитывать возможно более широкий круг сведений о проверяемом событии.
При этом, естественно, всегда следует помнить о необходимости предварительной проверки сведений, поступающих из непроцессуальных источников. Основным приемом проверки данных, полученных непроцессуальным путем, служит, прежде всего, сопоставление их с другими фактами, установленными посредством проведения следственных действий»[93].
На наш взгляд, совершенно прав Я. Пещак, когда он утверждает, что «для построения следственных версий существенны как достоверные, так и вероятные выводы о существовании или несуществовании отдельных фактов и их отношении к расследуемому событию. Ибо вероятные выводы по сравнению с голым, изолированным фактом означают качественно более высокую ступень познания расследуемого события»[94]. Отмечая роль вероятного знания, он указывает на то, что оно «представляет ценность в качестве предпосылки для дальнейшей аналитико-синтетической деятельности при построении следственных версий и их проверке и тем самым для успешного, быстрого, полного и объективного расследования»[95].
Часто отождествляют понятия вероятности версий, на основании которых строятся версии с правдоподобностью суждения о наличии связи между этими основаниями и содержанием версии. Вероятность версии на этапе её построения зависит, от того, каков характер информации положен в её основу, а также, сколько ещё версий можно построить по этому же основанию. Одно и то же следствие может быть вызвано зачастую как одной, так и другой причинами, а иногда и несколькими причинами одновременно. Существуют только логически верно построенные версии и логически неверные версии. Логическая верность версии означает то, что между информацией, положенной в основу версии и самой версией может существовать связь. Так, на первоначальной стадии расследования убийств, в ситуации, когда подозреваемый неизвестен, рекомендуется строить версии о личности преступника в зависимости от различных мотивов убийства.
Поэтому для достижения достоверного вывода по делу необходимо строить не только обоснованные, но и логически верные версии.
Понятие логической верности версий, иногда не упоминается в связи с применением характеристики «реальности». Если эти понятия тождественны, то можно признать вполне справедливым утверждение о том, что «для того, чтобы обеспечить выдвижение всего круга реальных в данных условиях версий, необходимо полностью использовать все сведения, могущие быть исходными для их разработки»[96].
Однако под реальностью при этом понимается возможность существования версионного обстоятельства в определенных границами места и времени условиях[97].
На этапе построения версий возникают отношения, которые характеризуются категориями вероятности. Прежде всего, эти отношения возникают в момент аналитической обработки субъектом доказывания исходных данных для построения версий. Анализ информации, поступившей к следователю, производится в двух плоскостях. Во-первых, анализ, направленный на установление характера сведений, принимаемых в качестве основания версии, во-вторых, аналитическая деятельность, направленная на уяснение наличия связи между имеющимися основаниями и версией.
Изначально оцениваются основания для построения версий, в зависимости от того, каков источник информации. Естественно, что на процесс выяснения достоверности оснований для построения версий накладывает определенный отпечаток стремление следователя к скорому раскрытию и расследованию преступления. Поэтому, как нам представляется, следователь отдает предпочтение источникам, которые ему представляются более надежными.
Проведенным опросом 50 следователей следственного комитета при прокуратуре Краснодарского края была установлена следующая градация оснований для построения версий, строящихся на первоначальном этапе, в порядке уменьшения степени «надежности» их источников:
1. Информация, содержащаяся в процессуальных источниках, полученная в результате производства первоочередных следственных действий;
2. Сведения, содержащиеся в предоставленных оперативно-розыскных данных;
3. Показания свидетелей, незаинтересованность которых вызывает сомнения;
4. Показания подозреваемых;
5. Информация, содержащаяся в иных источниках.
Основания для построения версий оцениваются не только в зависимости от источников, содержащих информацию, но и путем сопоставления с другими имеющимися в распоряжении следователя сведениями. В отличие от оценки доказательств, если в результате анализа сведений, служащих основанием для построения версий, не находится их подтверждения иной информацией, то версии на их основе все равно выдвигаются.
При построении версий производится также выявление и анализ возможных связей. Мыслительная деятельность протекает в плоскости установления наличия связи между сведениями (меньшей посылки – основаниями для построения версий) и различными вариантами правдоподобных объяснений произошедшего.
Называя реальность одним из необходимых требований, предъявляемых к версионному умозаключению, может быть, имелась в виду сама объективная возможность существования того или иного обстоятельства в реальной действительности. В этом случае требование реальности теряет смысл, так как данное утверждение обусловлено самой природой версии как способа познания обстоятельств прошлого в уголовном процессе. Если допустить выдвижение нереальных версий, то есть таких предположений об обстоятельствах исследуемого события, существование которых в реальном мире невозможно (например, убийство совершено пришельцами из космоса или тайна усыновления разглашена духом в ходе спиритического сеанса), то, в конце концов, исчезнет само понимание преступления. Если же воспринимать реальность как большую степень вероятности, отграниченной от меньшей вероятности, указанием на обыкновения, «обычность», то это повлечет за собой искусственное ограничение выдвижения версий. Кстати, типичной ошибкой на данном этапе является выдвижение не всех реально возможных версий, что связано с ошибками в определении направлений расследования.
А. А. Старченко приводит пример выдвижения исчерпывающего круга всех реально возможных версий о причинах убийства милиционера Макарова:
убийство совершено из мести заинтересованными лицами в связи со служебной деятельностью Макарова;
убийство совершено «гастролирующим» преступником с целью завладения оружием;
убийство совершено по каким-либо бытовым мотивам;
убийство совершено лицом, задержанным Макаровым за правонарушение или для проверки документов. Цель убийства избежать задержания[98].
Далее А. А. Старченко поясняет: «В своей же совокупности построенные версии полностью исчерпывают круг возможных причин преступления, трудно найти такую причину, которая не охватывалась бы одной из построенных версий»[99].
На наш взгляд, круг приведенных версий является далеко не исчерпывающим: не выдвинуты предположения о безмотивном убийстве (из хулиганских побуждений), об убийстве с корыстными мотивами, а также об убийстве по другим мотивам. Причина такой ошибки кроется в двух моментах: во-первых, автор данного примера при выдвижении версий руководствовался принципом реальности как обыкновения; во-вторых, при выдвижении данных версий не было выдвинуто четкого логического основания, напротив, наблюдается присутствие здесь двух критериев: мотив и субъект.
Логическая верность выдвинутых версий ещё не означает однопорядковость их логических оснований. Под логическими основаниями необходимо понимать обусловленность построения версии в отношении конкретно определенного обстоятельства.
Соответственно, альтернативность версий означает взаимоотношение версий, построенных по одному логическому основанию. Логическими основаниями версий могут выступать различные обстоятельства. Например, версии об обстоятельствах, входящих в предмет доказывания, различаются по своим логическим основаниям.
В зависимости от характера исходной информации об отдельных элементах структуры предмета доказывания, на основе классификации предметных доказательств, разработанной А. А. Хмыровым, на наш взгляд можно выделить: 1) версии о событии преступления; 2) версии о субъекте и субъективной стороне преступления; 3) версии об иных обстоятельствах преступления[100].
1) Версии о событии преступления – это, прежде всего, версии о самом факте совершения преступления, о наличии преступного деяния. Такие версии выдвигаются, например, при расследовании убийств, связанных с исчезновением потерпевшего: возможно, что исчезновение инсценировано, и само убийство не имело места.
Так, при наличии информации об изнасиловании применяются типичные версии:
«а) имело место изнасилование при обстоятельствах и лицом, о которых сообщает потерпевшая;
б) изнасилования не было, а имело место добровольное половое сношение, в оценке обстоятельств которого потерпевшая добросовестно заблуждается;
в) изнасилования не было, а имело место добровольное половое сношение, но потерпевшая по тем или иным мотивам предпринимает попытку оговора своего сексуального партнера;
г) полового сношения не было, заявление является ложным, а обстановка происшедшего – инсценировкой»[101].
К версиям о событии преступления относятся версии о месте его совершения. «Для определения места совершения преступления имеют значение и негативные обстоятельства, которые иногда указывают на то, что преступление совершено не в том месте, где обнаружены основные связанные с ним объекты»[102].
Сюда же относятся версии о личности потерпевшего, чаще всего по делам об убийстве, изнасиловании. Так, если выдвинута версия о самоубийстве совершенном жизнерадостным, жизнелюбивым человеком, возникает версия об убийстве, замаскированным под самоубийство и т.д.[103].
Версии о наличии необходимой обороны, крайней необходимости обоснованного риска, также следует отнести к версиям о событии преступления.
2) Версия о субъекте и субъективной стороне преступления возникают у следователя тогда, когда неизвестно лицо, совершившее общественно опасное деяние, а также наличие и форма вины (умысел или неосторожность), мотивы и цели преступления. Построение таких версий наиболее характерно на первоначальном этапе расследования таких преступлений, как убийство, изнасилование и др.
Выдвижение версий о мотивах и цели преступления является обязательным во всех без исключения случаях. К установлению этих обстоятельств обязывает не только прямое требование закона (п. 2. ст. 73 УПК), но и существенное практическое соображение: само по себе наличие мотива и цели является уликой, указывающей на совершителя преступления. Установление побудительного мотива часто бывает ключом к раскрытию самых загадочных преступлений[104].
К данному виду версий можно отнести и версии о соучастии, то есть об участии в совершении преступления нескольких лиц. Обвиняемый может утверждать, что он один совершил преступное деяние, в то время как имеющиеся доказательства могут указывать на необходимость выдвижения и проверки версий о том, что участников преступления было несколько.
3) Версии об иных обстоятельствах преступления. К ним можно отнести версии о наличии обстоятельств, смягчающих и отягчающих ответственность, а также версии об обстоятельствах, способствовавших совершению преступления. Данные версии могут иметь место, например, тогда, когда обвиняемый настаивает на том, что он оказывал медицинскую помощь потерпевшему непосредственно после совершения преступления или когда он указывает на виктимное поведение жертвы. К таким версиям относятся также предположения об обстоятельствах, характеризующих личность обвиняемого.
Определение логического основания версий не только важнейшее условие достижения достоверности, но и требование поискового характера.
Так, Г. В. Арцишевский провел классификацию типичных исходных данных и соответствующих их наличию логических оснований для следственных версий, подлежащих выдвижению:
1. Исходные данные недостаточны для вывода о сущности события, они позволяют предполагать как наличие, так и отсутствие преступления; в этом случае обычно выдвигаются версии о предполагаемой сущности события.
2. Из имеющихся данных известна сущность преступления, неизвестен его мотив, субъект; при этом варианте следует, как правило, выдвигать версии по предполагаемому мотиву преступления.
3. Из имеющихся данных известны сущность, мотив преступления, неизвестен субъект и некоторые существенные объективные обстоятельства; версии обычно выдвигаются по неизвестным объективным обстоятельствам.
4. Исходные данные содержат сведения о сущности, мотиве и основных, объективных обстоятельствах случившегося, неизвестен субъект преступления. Версии выдвигаются по субъекту или по возможным направлениям его поиска.
5. Имеющиеся материалы содержат сведения обо всех основных обстоятельствах проверяемого события, включая сведения о конкретном виновнике, но эти сведения в той или иной части недостаточны. Выдвигаются версии в отношении тех юридически важных обстоятельств, которые необходимо достоверно установить[105].
Анализ приведенного ранее примера об убийстве милиционера Макарова позволяет отнести исходные данные по делу ко второму типу классификации. Автор же примера не построил систему версий по одному основанию, то есть эта система не отвечает требованию сопоставимости. «Логический признак сопоставимости, сравнимости означает, что каждая следственная версия, выдвинутая по делу на данном этапе расследования должна содержать предположение в отношении одного и того же неизвестного обстоятельства»[106].
Выдвигаемые по делу версии должны, кроме того, отвечать требованию строгой дизъюнкции, то есть должны быть взаимоисключающими. Применение данного требования возможно лишь в пределах каждой отдельно взятой системы сопоставимых версий, то есть выдвинутых по одному логическому основанию.
В то же время при построении логического ряда альтернативных версий необходимо строить, но не противопоставлять версии совместимые. В указанном А. А. Старченко примере данное требование не соблюдено: такие цели, как «избежание задержания» и «завладение оружием», являются совместимыми, то есть наличие одной из этих целей у преступника не является основанием для утверждения об отсутствии другой (явление совместимости обозначается в логике нестрогой дизъюнкцией). Но данное обстоятельство не является основанием невыдвижения подобных (совместимых, сопутствующих) версий, надо лишь верно систематизировать их, не противопоставляя друг другу совместимых версий. Дело в том, что «при строгой дизъюнкции сложное суждение истинно только в том случае, когда истинно одно из составляющих суждений, но не оба...»[107], то есть если при построении системы версий совместимые версии будут противопоставляться друг другу, сама система не будет истинной и ее проверка не даст верного результата.
Итак, для того, чтобы построить исчерпывающий перечень версий, необходимо соблюдать следующие логические правила:
1. Версии должны быть информационно обоснованы;
2. Путь построения версий должен быть логически верным;
3. Выдвигаемые версии должны быть сопоставимы (иметь одно логическое основание в пределах частной системы);
4. Логический ряд версий альтернативных (отвечающих требованиям строгой дизъюнкции, взаимоисключающих), не должен исключать выдвижение, но не противопоставление сопутствующих версий (совместимых, построенных на основе нестрогой дизъюнкции);
5. Версии, выдвигаемые по одному логическому основанию в совокупности по объему должны охватывать все объективно возможные варианты обстоятельства;
6. По делу должно строиться несколько систем версий.
Дата: 2019-07-30, просмотров: 327.