Материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления пользователям Интернета и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
© 2018 - 2024
Выдающийся исследователь и популяризатор Сибири Н.М. Ядринцев, характеризуя колонизуемый регион в своём историко-публицистическом очерке «Общественная жизнь Сибири», писал: «Жизнь нашей страны (Сибири – М.Ч.) вовсе не носит отпечатка той блестящей цивилизации, которые вырабатывают передовые народы и которой рукоплещет мир; напротив, наша жизнь представляет грустную картину захолустья, свойственную всем дальним провинциям, составляющим Империю русскую»[112]. В фундаментальном монографическом исследовании «Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении» он же сформулировал тезис о зачаточном состоянии общественных и умственных интересов в местных условиях, равнодушии к образованию, примитивности литературных и эстетических потребностей, нравственном «оцепенении» сибирского общества[113].
Предшественник Н.М. Ядринцева в деле изучения Сибири П.А. Словцов, иронично восклицал:
Ей Богу! Там жить лучше, где повязкой
Глаза завешены – не видят вдаль,
Где маракуют часослов с указкой,
Не зная, кто таков Руссо, Рейналь…[114].
В то же время, рассуждая о потенциале Сибири, многие исследователи и государственные деятели неоднократно подчёркивали, что в русской колонизации Зауралья изначально лежало прогрессивное начало, когда «сибирское население, рассыпавшись по широким пространствам нашей земли, проводило жизнь в борьбе с природой и дикими народами Сибири…,и это был героический период нашей истории…, в авантюризме и искании приключений выразилось желание лучшего, стремление к улучшению своего быта и созданию жизни на новых началах»[115]. М.М. Сперанский именовал Сибирь страной Дон-Кихотов, страной, которая «достойна и по всем отношениям требует государственных соображений»[116].
Причину подобного противоречия, определившего слабость и «абсентизм» сибирского общества при благоприятных потенциальных возможностях, можно обнаружить, разобравшись в специфике колонизационного процесса, поняв, сколь особым было место Сибири в составе Московского государства и Российской империи.
Современными исследователями признаётся, что главными составляющими процесса включения Сибири в состав России являлись отдельность и интегрированность.
Отдельность Сибири была в первую очередь обусловлена географической её отдалённостью и, как следствие, малодоступностью, а также политическими условиями, в которых реализовывался процесс приобретения восточных окраин страны. При этом отметим, что освоение края на рубеже ХVI – ХVII вв., выразившееся в быстром продвижении к Тихому океану и Амуру, создании пунктов постоянной русской оседлости, обуславливалось двумя факторами: потребностью пополнения казны в эпоху лихолетья и наличием социальных групп, способных к практическому действию: казачества, ущемлённого ходом централизации европейских государств, черносошного и посадского населения севера Руси, слабо задетого Смутой.
Н.М. Ядринцев отмечал, что Сибирь по происхождению есть продукт самостоятельного народного творчества, в основе которого «лежат бродяжнические инстинкты русского народа». Стремление населения постоянно уходить от государственного гнёта: фискального и политического, ежегодно выбрасывало на вновь приобретённые окраины тысячи людей.
Параллельно вольно-народной, развивалась и колонизация правительственная. Причём, государственное вмешательство в ход колонизации означало на практике выстраивание политики по интеграции Сибири в состав России, адекватной представлениям властей о подобной деятельности в ХVI – ХVII вв.: воеводам предписывалось ставить «заставы крепкие, чтобы запретить беглым перебираться в Сибирь», драгунские команды разъезжали по Сибири ловить беглецов и беспаспортных, которых забирали и «судили». В это же время начиналась перепись переселившихся, - обложение податью, установление надзора за беглыми, устройство таможен и создание оседлой городской жизни.
Противостояние двух тенденций – отдельности и интегрированности достигли наибольшей степени конфликтности к середине ХIХ столетия. В условиях географической отдалённости Сибири складывалась парадоксальная ситуация: необходимость жёсткого контроля со стороны властей над местной администрацией и естественным желанием вотчинного государства не допустить сепаратизма сочеталась с неограниченностью полномочий регионального управления, распространявшихся на финансовую и частную жизнь граждан. По констатации Н.М. Ядринцева, злоупотребляющие властью воеводы и губернаторы, вроде Гагарина и Пестеля, разоряли Сибирь своим управлением[117]. Как говорилось в Соликамском летописце: «…Сибирь была наполнена присяжными разбойниками, кормящимися властями, т.е. воеводами, комиссарами, приставами, для которых украсть, ограбить, даже убить человека из-за денег, продать душу за алтын считалось делом обыкновенным»[118].
В этих условиях происходило неизбежное углубление обособленности сибиряка и утрате им привычек и стереотипов поведения, свойственных русскому человеку. На данный факт обратили внимание сибирские областники (Н.М. Ядринцев, Г.Н. Потанин, П.М. Головачёв), предшественники которых Н.И. Костомаров и А.П. Щапов явились авторами разработки российской модели федерализма. Усилиями областников было сформулировано положение о складывании в специфических естественно-географических, исторических и бытовых условиях Сибири новой разновидности русского народа – «европейско-сибирского или великорусского инородческого типа»[119]. В монографии П.М. Головачёва впервые было введено в научный оборот понятие «сибирский характер», который, по мнению автора, формировался при непосредственном воздействии географических и исторических обстоятельств[120].
Объективно, уже к середине ХIХ в. за Уралом сложился мощный старожильческий комплекс, представители которого в нескольких поколениях формировались вне российских экономических и общественных институтов. Сибиряк не знал крепостного права, отличался большим индивидуализмом, предприимчивостью, а постоянная борьба с суровой сибирской природой выработала в нём грубость и практичность.
В контекстных рамках колонизационной программы Московского государства и Российской империи, центральными пунктами которой были идеи завоевания и фиска, складывалась и весьма специфическая обстановка в сибирском городе, который сосредотачивал в себе исключительно купеческо-мещанский элемент. По утверждению Н.М. Ядринцева, «…купеческо-мещанское население наших городов вынесло из своей метрополии отпечаток допетровской Руси с её дикими нравами, обычаями и миросозерцанием, купеческо-мещанская буржуазия Сибири коснеет среди невежественной жизни замкнутого общества, лишённого умственной жизни, знания и притока новых идей»[121]. Англичанин Котрелль, проезжая через сибирские города, писал, что сибирское общество исключительно занимается картами и вином[122].
Взгляд государства на Сибирь, как источник пополнения казны, доминирование ресурсной ориентации в освоении края, наиболее отчётливо проявился в организации ссылки и каторги за Уралом, что в значительной мере определило своеобразие сибирского общества. Симптоматично, что история ссылки и каторги в Сибири началась практически одновременно с её включением в состав России. В 1586 г. в Тобольске был учреждён Разбойный приказ, контролировавший процесс ссылки за Урал беглых крестьян, уголовных преступников и участников народных волнений. Ссылка в Сибирь была узаконена Соборным уложением 1649 г., согласно которого основными её территориями становились отдалённые и слабозаселённые районы Восточной Сибири. Таким образом, помимо карательной функции сибирская ссылка была важным элементом государственной колонизационной политики.
С ХVIII столетия ссылка в Сибирь становится господствующим видом правительственной колонизации. Формальным поводом для интенсификации ссыльной практики становится отмена в 1753 г. (период правления Елизаветы Петровны) смертной казни и определение таких мер наказания как «политическая смерть» и лишение сословных прав.
В этот же период (1760 г.) появился новый вид ссылки – ссылка в каторжные работы, что было предопределено развитием горнорудного дела на Алтае и в Забайкалье.
Точную численность людей, сосланных в Сибирь на поселение или каторгу установить невозможно, поскольку общей статистики ссыльных не велось. Известно, что на рубеже ХVI – ХVII вв. значительная часть ссыльных разбегалась ещё по дороге и до места доходили лишь наиболее смирные. Впоследствии в этапные списки вносили вперемешку политических и уголовных, мужчин и женщин, взрослых и детей, не производя их учёта. Подобная практика явственно свидетельствовала о том, что ссылка преследовала не столько интересы осваиваемого края, сколько удовлетворяла потребность в безопасности и благоустройстве европейской части страны.
По расчётам известного исследователя сибирской ссылки и каторги В. Серошевского примерное число невольных поселенцев в крае за 300 лет составило около 1 млн. человек. Тот факт, что удельный вес ссыльнопоселенцев в Сибири динамично рос, подтверждается следующими данными: в 1795 г. он составлял 4,12 % русского населения, а к 1850 г. – 11,39 %[123].
Ссыльно-каторжные мероприятия в Сибири, отношение государства к региону, как к месту концентрации своеобразного «социального шлака», имели тяжёлые и необратимые последствия для региона. До 1822 г. в Сибири практически не существовало специальных учреждений управления ссыльными, что открывало широкие возможности для произвола местных властей в отношении ссыльного контингента. Бесправное положение ссыльных, каторжных и заключённых в сибирские тюрьмы ярко описано в трудах исследователей и публицистов ХIХ – начала ХХ вв. Максимова С.В., Серошевского В., Короленко В.Г.[124]. Ссыльные были лишены возможности отстаивать свои права, писать жалобы, бесправие родителей, оказавшихся в ссылке или на каторге, автоматически распространялось и на детей.
Негативное воздействие уголовной ссылки и каторги непосредственно сказывалось и на состоянии сибирского общества. Особенно заметным это становилось на фоне неспособности властей справиться с потоком невольных колонистов. В 1806 г. центральные власти признали свою неспособность разместить в регионе всех ссыльных, которые «толпами бродили по Сибири, питаясь подаянием обывателей»[125]. Сибирский жандармский генерал Н.Я. Фалькенберг с тревогой отмечал, что ссылка теряет своё устрашающее воздействие[126]. Действительно, крепостные крестьяне и солдаты, отправленные в Сибирь за различного рода «продерзости», часто рассматривали ссылку как обретение желанной свободы. Освободившиеся из мест заключения уголовные элементы, не имея права покинуть Сибирь, сбивались в шайки и нередко терроризировали местное население. Происходила криминализация региона, процветали конокрадство, грабёж на дорогах, бродяжничество (к середине ХIХ столетия этим «ремеслом» было охвачено порядка 40 000 душ). Ввиду того, что по окончанию каторжных работ бывших заключённых приписывали к крестьянским и инородческим обществам, подобное соседство часто приводило к конфликтам и кровавым столкновениям ссыльных с местным населением.
Нельзя отрицать того факта, что на первых порах ссылка, с известными оговорками, выполняла свою функцию в деле колонизации Сибири, что выражалось в заселении отдалённых районов края, включаемых в промышленный и земледельческий оборот. Однако, уже с середины ХIХ в. ссылка и каторга стали неэффективны. Особенно заметным это стало в период принятия государством мер по развитию вольно-народных земледельческих переселений и увеличения за Уралом гражданского населения. Бывшие каторжники и поселенцы, сломленные духовно и физически становились объектом нещадной эксплуатации со стороны зажиточной части крестьян-старожилов.
С демографической точки зрения ссылка и каторга также оказались безрезультатны. Преобладание среди ссыльного контингента лиц мужского пола (70 %) не имело позитивного значения, поскольку фактически не участвовало в воспроизводстве в силу социальных (свободное население старалось избегать с ними контактов) и физиологических (возрастной состав ссылаемых превышал отметку в 40 лет) причин.
Положительные следствия для региона и формирования морального облика сибиряка имела лишь политическая ссылка. В ситуации, когда расширение уголовной среды способствовало росту преступности и снижению нравственных устоев сибирского общества, политическая ссылка до некоторой степени амортизировала процессы культурной эрозии. Среди политических ссыльных был высокий процент образованных людей, оставивших яркий след в культурном развитии края. Общение с представителями ссыльной интеллигенции расширяло кругозор сибиряка, способствовало формированию общественных и культурных представлений. Заслуга политических ссыльных была связана и с возбуждением у населения интереса к Сибири. Хорошо известно, как много для осмысления истории края было сделано людьми, оказавшимися в Сибири против своей воли: Ю. Крижаничем, А.Н. Радищевым, П.А. Словцовым, П.П. Сумароковым, декабристами – В.И. Штейнгелем, Н.В. Басаргиным, сибирскими областниками – Н.М. Ядринцевым, Г.Н. Потаниным и др.
Важным фактором формирования сибирского общества в конце ХVI – первой половине ХIХ вв. стала постепенная утрата русским человеком в Зауралье традиционной для себя духовной ориентации, что прежде всего находило выражение в его религиозном индифферентизме, который постепенно трансформировался в религиозную беспочвенность. Современники событий и исследователи в характеристиках сибиряков, неоднократно отмечали, что «их редко посещали идеалистические настроения, а ум был направлен на материальное»[127]. Много лет спустя, переселенцы пореформенного времени, в своём отношении к старожилам указывали на то, что им «не нравится сам склад жизни старожилов: их замкнутость и узкий материализм»[128].
Утрата духовных ориентиров, присущих русскому человеку, происходила в Сибири по нескольким основаниям. На одну из таких причин, естественных для процесса колонизации указывал В.П. Семёнов-Тян-Шанский, утверждавший, что «сибирякам была мало свойственна религиозность. Живя разбросанными на огромном пространстве деревнями в 15, 20, 50, 80-и верстах от церкви, сибирский крестьянин поневоле бывал в ней очень редко, часто только раз в жизни, когда приходилось венчаться. Сибиряк отвыкал от церкви и в конечном счёте отвык до такой степени, что не хотел в неё идти, когда она находилась недалеко от его жилья. В Сибири не стеснялись хоронить в лесу без отпевания»[129]. По поводу религиозного равнодушия сибиряка свидетельствовал и А.Н. Пыпин «Если церковь находится далеко, то население обходится без священников…Сибиряки смотрят на причт, как на неизбежную расходную статью общественного и частного бюджета. В итоге сибиряк-старожил оказывается совершенно незнаком с христианским учением, молитв почти не знает, почитает злых духов наравне с инородцами»[130].
Вторым основанием для девальвации духовных устоев русского человека в Сибири стали последствия церковного раскола 1660-х гг. и рождение такого явления как религиозное диссидентство.
Русских религиозных «отступников» традиционно делили на две группы: староверов (самоназвание «старообрядцы») и сектантов. Первые отвергали только никоновские реформы и придерживались старых обрядов, вторые – отходили от догматики и обрядов православной церкви, создавая новые религиозные формы, близкие к раннему протестантизму. Нельзя однозначно утверждать, что влияние старообрядческого и сектантского элемента на образ жизни, мышления, поведенческие стереотипы так называемого среднестатистического сибиряка было сугубо отрицательным. В заселяемом регионе старообрядцы и сектанты объединялись в самостоятельные дисциплинированные общины собственным управлением. Многие староверы занимались торговлей, проявляя на этом поприще блестящие способности, большинство отличалось элементарной грамотностью и умением толковать православные книги, трудолюбием. Для данной категории «насельников» Сибири, определяющим был девиз: «Умереть на печи, всё равно, что с перепою», что могло стать и становилось своеобразным жизненным путеводителем для русского православного крестьянства. Успехи религиозных диссидентов в земледельческой деятельности и высокая их оценка в качестве колонизационного элемента, в конце концов была признана властями, когда во второй половине ХVIII столетия прекратились их преследования, а в 1762 г. Екатерина II своим манифестом «пригласила» раскольников, живущих за рубежами отечества возвратиться в Россию и расселяться в границах Курской, Астраханской губерний, а также Алтая.
Хотя идеология старообрядчества и способствовала усилению культурно-бытовой регламентации, но неоднородность старообрядческой массы, поголовный их отход от легальной церковной организации приводил к конфессиональной замкнутости и утрате существенных в нравственном отношении традиций народной этики. Нельзя не заметить, что старообрядчество и сектантство, испытав несколько волн политических преследований и гонений со стороны государства и господствовавшей церкви, объединялось жёсткой оппозицией к этим институтам, привлекая к своей идеологии широкие массы ортодоксально-православного русского населения, что в условиях слабого влияния православной церкви в Сибири практически не вызывало сопротивления. Мы не располагаем статистическими сведениями о числе лиц, уклонившихся в раскол относительно ХVII – первой половины ХIХ вв., но в 1860 г. таковых по Российской империи насчитывалось 12 млн. человек, а к 1917 г. составляло 25 млн. душ[131].
Немаловажным обстоятельством является и то, что главной побудительной причиной старообрядческих переселений были идеи эскапизма, проявлявшиеся в стремлении обрести духовное спасение путём ухода из мира Антихриста «во тёмные леса, во далёкие пустыни, во глубокие пещеры»[132]. При этом сами пустыни, расположенные в отнюдь не райских местах Урала и Сибири, наделялись признаками священного, благодатного пространства. Старообрядческие идеи о существовании «Беловодья», «Опонского царства» и прочих «блаженных мест» бередили народное сознание, способствовали формированию «коллективных галлюцинаций» относительно Сибири и ложных представлений о регионе. Волнообразный характер народных переселений в различные периоды колонизации края, дискретность формирования очагов расселения в Сибири, нескончаемые потоки ремигрантов и обратных переселенцев, высокая степень социальной конфликтности, лишь подтверждают негативный характер воздействия раскольничьего элемента на формирования сибирской идентичности и подчёркивают специфичность процесса складывания общественных отношений в Зауралье.
К одному из решающих факторов, определивших состояние сибирского общества и социального микроклимата в регионе, можно отнести фактор «инородческий». Осваивая Сибирь, русские переселенцы попадали не на безлюдные земли, а в пространства, в пределах которых дисперсно проживало аборигенное население. Соответственно и «инородческий» вопрос занимал важное место в государственной колонизационной политике, а методы его решения прямо или косвенно затрагивали интересы субъектов колонизации, существенно корректируя ход адаптации переселенцев в Сибири, что находило выражение в изменениях внешних и внутренних культурных атрибуций.
В отечественной историографии и исследовательской литературе неоднократно поднимался вопрос о государственных методах овладения обширной территорией Северной Азии, а также результатах воздействия восточноевропейской цивилизации на автохтонов. Гораздо реже специалисты обращали внимание на сложность и неоднозначность процесса включения самих русских в «сибирский мир».
К трудам А.П. Щапова восходит теория, впоследствии подхваченная областниками, о мощном воздействии самих аборигенов на духовный и физический облик русских поселенцев и складывании на этой основе особого сибирского субэтноса. Данное явление может быть оценено и с других позиций. Русский человек, оказавшись в Сибири, реально продемонстрировал беспочвенность и низкий потенциал своих культуртрегерских возможностей, что неизбежно сопровождалось культурным убавлением и утратой тех зачаточных общественных навыков и представлений, которые сформировались у него ещё в российский период.
До настоящего времени в исторической науке остаётся актуальным дискурс о причинах адаптивной лабильности русского человека, его этнической толерантности и способности уживаться и мирно контактировать с представителями других этнических групп. Исследователи второй половины ХIХ – начала ХХ причины такой уживчивости видели в особенностях русского национального характера и долговременном опыте соседства русского народа и их предков славян с иноплеменниками. П.Н. Буцинский восхищённо писал: «Русский человек легко ориентируется в каждой новой местности, умеет приспособиться ко всякой природе, способен перенести всякий климат и вместе с тем имеет способность ужиться со всякою народностью…»[133]. Народоволец С.М. Степняк-Кравчинский полагал, что «нет ни одного народа на Земном шаре, который столь добросердечно относился бы к чужеземцу, как русские мужики. Они мирно живут бок о бок с сотнями народностей, различных по расе и религии»[134].
С другой стороны, говоря о начальном периоде русской колонизации Сибири, такие исследователи как Н.М. Ядринцев, Г.Н. Потанин, А.А. Дунин-Горкавич указывали на грабительскую модель в отношениях русских колонистов и туземного населения. На рубеже ХVI – ХVII вв., когда колонизация Сибири производилась по стихийным лекалам, массовый пушной промысел, в который было втянуто практически всё русское население вовсе не способствовал взаимной этнической терпимости. Преобладание среди первых поселенцев края военно-служилых людей, нуждавшихся в женщинах, активно способствовало насильственной ассимиляции и сокращению численности коренного населения. Лишь когда государство осознала свою способность закрепиться в крае, произвело рекогносцировку, в отношениях русского и аборигенного населения наметились качественные перемены.
Сформулировав главную экономическую задачу – пополнение казны пушниной и развитие земледелия, центральные власти обратились к патерналистским способам выстраивания взаимоотношений с местными народами. Фискальные интересы заставляли государство ограждать коренных жителей от произвола колонизаторов, что выразилось в специальных указах и создании специальных поселений (инородческих волостей).
Поразительно, что в условиях мирного сосуществования с инородцами выяснилось, что русский человек, оторвавшись от привычной социокультурной среды, необычайно легко поддаётся чужому влиянию, как положительного, так и отрицательного свойства. У российских правительственных чиновников, участников реализации колонизационной программы существовало небезосновательное беспокойство, что попав под влияние местного туземного населения, русский человек растеряет в Сибири, свойственные ему национальные черты и привычки, отдалится от родины, утратит верноподданнические чувства. Свидетельства современников событий, до некоторой степени подтверждали эти опасения. Писатель И.А. Гончаров в своих «Путевых письмах» говорил об «объякучивании» русских в Сибири, приморский военный губернатор П.В. Казакевич считал, что такое воздействие оказывают не только якуты, но и камчадалы, чьи привычки и образ жизни усваивают русские переселенцы[135]. Подобные явления наблюдались и в Забайкалье, где сибиряки, смешиваясь с бурятами, нередко утрачивали свой первоначальный антропологический тип.
Власти России ещё в ХVII столетии обращали внимание на негативные в нравственном отношении последствия тесного общения инородцев с русскими. Так, в этот период, в Москве стало известно, что в тех западно-сибирских городах, где издавна сложились татарские слободы, «всяких чинов жилецкие люди живут в татарских юртах…с татарами вместе…пьют и едят из одних сосудов»[136]. Церковные власти и светские администрации с негодованием отмечали, что русские люди «в пост упивались кумысом, брали некрещеных татарок в жёны…»[137].
Таким образом, медленные темпы формирования системы общественных отношений в регионе, социальный инфантилизм русского населения, объяснялись многими обстоятельствами. Перечисленные выше факторы, вероятно не исчерпывают всего спектра причин, определивших общественное лицо Сибири, справедливо именуемой Н.М. Ядринцевым «спящей красавицей»[138]. Важно понять, что выстраивавшаяся в период с конца ХVI – и до середины ХIХ вв. модель колонизационного освоения края, в основе которой лежали чрезвычайные методы, априори «подмывала» корневую систему сибирского общества. В этих условиях, природно-ресурсный, полиэтнический и поликонфессиональный потенциал Сибири, не был использован в полной мере, что и привело к существенным деформациям в социальном развитии Зауралья.
Контрольные вопросы и задания
Заключение
Оценка результатов колонизационного процесса в период с конца ХVI до середины ХIХ вв., приведшего к закреплению русской оседлости на восточных окраинах страны, может быть произведена по количественным и качественным параметрам, а также их изменениям в ходе освоения региона.
К началу ХVII в., т.е. на пороге Смутного времени, в колонизуемых местностях Западной Сибири было освоено 1 млн. 421 тыс. кв. вёрст. В границах этой территории функционировало порядка 14-15 русских населённых пунктов. По констатации Н.М. Ядринцева, пришлое население размещалось здесь крайне неравномерно, охватывая южную часть Зауралья, пространство между Верхотурьем и Троицком, Тобольском и Петропавловском. Фактически, северо-восточной границей русской оседлости в ХVI – первой половине ХVII вв. являлся Енисей, за которым располагались редконаселённые и преимущественно инородческие районы.
К середине ХVII столетия территория освоения края расширилась до 7 млн. 350 тыс. кв. вёрст, а количество русских колоний увеличилось до 50 (города, остроги, посёлки).
К началу ХVIII в., по данным П.А. Словцова, число русского регулярного населения в Сибири составляло 229 227 душ[139]. Рост населения в этот период обеспечивался главным образом за счёт правительственной колонизации и в целом был незначительным. Объяснялось это тем, что основная масса русского населения сосредотачивалась в центре государства и на его западных окраинах, предпочитая колонизовывать более доступные и благоприятные в естественно-географическом отношении районы Поволжья и Украины.
В конце ХVIII – первой половине ХIХ вв., как свидетельствовал Гагемейстер, в доенисейской Сибири русских насчитывалось 575 800 душ, из которых 293 800 составляли лица мужского пола[140].
Таким образом, население Сибири динамично увеличивалось. Происходило это увеличение, как естественным путём, так и за счёт указных мероприятий правительства, реализуемых в практике прибора и перевода, а также поощрения смешанных браков.
Освоение сибирских территорий сопровождалось не только увеличением численности русского населения края, но и «огосударствлением» колонизуемого пространства, развитием в его границах начал гражданственности. Данный процесс был пролонгирован во времени, и являлся специфическим.
На рубеже ХVI – ХVII вв., вследствие военных походов и государственных мер, Сибирь становится административной территорией России (Московского царства). В этот период, процесс освоения края был представлен двумя составляющими: военно-служилой (казачьей и стрелецкой) и вольно-народной. Специфический характер начального этапа колонизации, предопределил доминирование в социальной ткани региона военного элемента, к которому постепенно, малыми порциями добавлялись лица гражданских профессий: духовенство, крестьянство, посадские.
Параллельно государственной колонизации в течение большей части ХVII столетия развивалось вольно-народное движение в Сибирь, ставшее за три столетия освоения края особым социокультурным феноменом. Попытки государства по регламентации вольно-народной колонизации могли лишь ограничить, но не ликвидировать данный процесс. Стремление русского населения уходить от государственного гнёта – фискального, политического, религиозного ежегодно выбрасывало на окраины страны тысячи людей. В результате, с одной стороны происходило постоянное увеличение в Сибири гражданского населения, строились и крепли города, возникали населённые пункты селитебного типа (заимки, деревни, сёла), с другой стороны, неспособность государства контролировать несанкционированное переселенческое движение приводила к заметным диспропорциям в освоении территориального пространства Зауралья, социально-политической и культурной замкнутости населения края.
В ХVIII в. происходят существенные изменения в принципах и подходах к колонизационному освоению зауральских территорий. В виду того обстоятельства, что военная задача, связанная с завоеванием региона была реализована, на первый план вышла государственная составляющая, которая по-прежнему сочеталась с практикой вольно-народного движения. Процесс модернизации страны, начавшийся в период правления Петра I, выразился в жёсткой регламентации и экстраординарных (карательных) методах движения к европейской модели экономической, социальной, духовной жизни. Основные тяготы петровских преобразований легли на плечи крестьянства, спасавшегося от фискальных притеснений и ограничения личной свободы бегством на окраины страны. В этот период государство изобрело весьма своеобразный способ борьбы с так называемыми «утеклецами»: пришедших без разрешения отправляли в места первейшей государственной необходимости - кабинетские земли Алтая, притрактовую полосу Барабинской степи, Прииртышье, Забайкалье, район Якутско-Охотского тракта.
Данный подход стал базисным в освоении региона в ХVIII – первой половине ХIХ вв. и характеризовался следующими чертами:
1. Преобладанием штрафной колонизации над гражданской, что рассматривалось властями в качестве основного источника пополнения рабочей силы на заводах и рудниках.
2. Доминированием принудительной колонизации над вольно-народной, что предопределило медленные темпы земледельческого освоения края.
3. Усвоением пагубной практики решения экономических и социально-политических проблем европейской части России в ущерб Зауралью.
В целом, к середине ХIХ столетия закончился важный этап колонизации Сибири, ознаменовавшийся формированием в регионе регулярного гражданского населения, созданием административных учреждений, становлением местной промышленности и сельского хозяйства. Однако, освоение азиатской части России, создание за Уралом системы населённых пунктов, путей сообщения, административной инфраструктуры, потребовало от русских людей значительных финансовых затрат и физических усилий, что в сочетание с экстренными мерами освоения края, в основе которых лежали ресурсно-сырьевые интересы государства, существенно амортизировало темпы социально-экономического, политического и культурного развития Сибири.
Список использованных источников и литературы:
1. Агеев А.Д. Движение России на Восток и США на Запад. Сходства и оппозиции // Взаимоотношения народов России, Сибири и стран Востока: история и современность. М., Иркутск, Томск, 1997.
2. Агеев А.Д. Сибирь и американский Запад: движение фронтиров. Иркутск, 2002.
3. Азиатская Россия // Издание Переселенческого управления. СПб., 1914. - в 4-х т.
4. Александров В.А. Русское население Сибири XVІІ – начала XVІІІ вв. М., 1964.
5. Алексеев М.П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и писателей XIII - XVII вв. Иркутск, 1941.
6. Анисимов В. Очерки истории города Томска. Томск, 1976.
7. Анучин Д.Н. К истории ознакомления с Сибирью до Ермака, древнее русское сказание «О человецех незнаемых в восточной стране». М., 1890.
8. Анучин Е.Н. Исследование о проценте ссыльных в Сибирь // Записки Императорского русского географического общества. СПб., 1873. Т. 3.
9. Бахрушин С.В. Научные труды. М., 1955. - т.3. - ч.1.
10. Беликов Д.Н. Первые русские крестьяне-насельники Томского края и разные особенности в условиях их жизни и быта. Томск, 1898.
11. Бойко В.П. Томское купечество в конце XVIII-XIX веках (из истории формирования сибирской буржуазии). Томск, 1996.
12. Болтин И.Н. Примечания на историю древния и нынешния России г. Леклерка, Т.2, СПб., 1788.
13. Болховитинов Н.Н. Русско-американские отношения и продажа Аляски, 1834-1867. М.,1990.
14. Бояршинова З.Я. Население Западной Сибири до начала русской колонизации. Томск, 1960.
15. Бортникова О.Н. Сибирь тюремная: пенитенциарная система самодержавия в Западной Сибири 1801-1917 гг. Тюмень, 1999.
16. Буцинский П.Н. Заселение Сибири и быт её первых насельников. Харьков, 1889.
17. Быкова А.Г., Рыженко В.Г. Культура Западной Сибири: история и современность. Омск, 2006.
18. Вагин В. Исторические сведения о деятельности графа М.М. Сперанского в Сибири с 1819 по 1822 гг. – СПб., 1872. – Т.1.
19. Ватин В.А. Восточная Сибирь в начале ХIХ в. // Сибирский архив, 1916. - № 3,4.
20. Введенский А.А. Дом Строгановых в XVI - XVII вв. М., 1962.
21. Вернадский Г.В. Московское царство. М., Тверь, 2001. - в 2-х т.
22. Веселкина В.В. История Тюменского края. Свердловск, 1975.
23. Вибе П.П, Дзюбанов С.Д. Генерал Гасфорд и его жены // Омский краевед. – 2004. - № 2.
24. Вилков О.Н. Ремесло и торговля Западной Сибири в XVII в. М., 1967.
25. Гайдашова В.А., Жеравина А.Н., Никулин П.Ф., Толстов С.И., Усольцева О.В. Интеграция приписной деревни и горнозаводского производства на кабинетских землях Сибири. Томск, 2006.
26. Герберштейн С. Московия. М., 2007.
27. Геродот. История в 9 книгах. Кн.4. Л., 1972.
28. Гешеле Э.Э. Очерки развития сибирского земледелия. Омск, 1957.
29. Гмелин И.Г. Предисловие к первому тому «Сибирской флоры». СПб., 1749.
30. Головачёв П.М. Сибирь. Природа, люди, жизнь. М., 1905.
31. Гончаров Ю.М. Очерки истории городского быта дореволюционной Сибири (середина XIX - начало XX вв.). Новосибирск, 2004.
32. Гончаров Ю.М., Ивонин А.Р. Очерки истории города Тары конца XVІ – начала XX вв. Барнаул, 2006.
33. Горюшкин Л.М., Миненко Н.А. Историография Сибири дооктябрьского периода (конец XVI - начало XX вв.). Новосибирск, 1984.
34. Громыко М.М. Западная Сибирь в XVIII веке. Русское население и земледельческое освоение. Новосибирск, 1965.
35. Громыко М.М. Трудовые традиции русских крестьян Сибири в XVIII - первой половине XIX вв. Новосибирск, 1975.
36. Дёмин М.А. Коренные народы Сибири в ранней русской историографии. СПб., Барнаул, 1995.
37. Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в ХVII в. М., 1960.
38. Дремцов С. Рассказы о том, как у нас на Руси началось и шло земледелие с самых древних времён и до наших дней. М., 1899.
39. Дулов В.И. Когда началось присоединение Сибири к России // Известия СО РАН СССР. - № 5. - 1964.
40. Елпатьевский С.Я. Сибиряки // «Былое», неизданные номера журнала. Л., 1991. Кн.1.
41. Ельницкий К.В. Инородцы Сибири и среднеазиатских владений России. Этнографические очерки. СПб., 1908.
42. Ерёмин И.А. Материальный вклад западносибирской деревни в укрепление обороноспособности страны в годы первой мировой войны (1914-март 1918 г.) // Сибирская деревня: история, современное состояние, перспективы развития. Сборник научных трудов. Омск, 2004. - Ч.1. - С.171-174.
43. Замятин Д.Н., Замятин А.Н. Империя пространства. Хрестоматия. М., 2003.
44. Зиннер Э.П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественников и учёных XVIII в. Иркутск, 1968.
45. Знаменский М.С. Исторические окрестности Тобольска. Тюмень, 1997.
46. Зобнин Н.М. Горное дело и хозяйство кабинета // Алтай. Историко-статистический сборник по вопросам экономического и гражданского развития Алтайского округа. Томск, 1890.
47. Зуев В.Ф. Материалы по этнографии Сибири ХVIII в. М.- Л., 1947.
48. Идес И., Бранд А. Записки о русском посольстве в Китай (1692-1695 гг.). М., 1967.
49. Исследователь севера Александр Дунин-Горкавич. М., 1995.
50. Кабо Р.М. Города Западной Сибири: Очерки историко-экономической географии (XVIII – первая половина XIX вв.). М., 1949.
51. Карпенко З.Г. Горная и металлургическая промышленность Западной Сибири в 1700-1860 гг. Новосибирск, 1963.
52. Катанаев Г.Е. Историческая справка о том, когда и как построен город Омск. Омск, 1996.
53. Кауфман А.А. Сибирь: Население // Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауза, И.А. Ефрона. СПб., 1900. Т.29 а. Кн. 58.
54. Кацюба, Д. В. Этнография народов Сибири [Учебное пособие] / Д. В. Кацюба, Р. В. Николаев. Кемерово, 1994.
55. Кирьяков В.В. Очерки по истории переселенческого движения в Сибирь (в связи с историей заселения Сибири). М., 1902.
56. Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч.1. М., 1987.
57. Козьмин Н.Н. Очерки прошлого и настоящего Сибири. СПб., 1910.
58. Колесников А.Д. Русское население Западной Сибири в XVIII - начале XIX вв. Омск, 1973.
59. Кочедамов В.И. Омск, как рос и строился город. Омск, 1960.
60. Кочедамов В.И. Тобольск. Тюмень, 1963.
61. Краткая сибирская летопись (Кунгурская) со 154 рисунками. СПб., 1880.
62. Крашенинников С.П. Описание земли Камчатки. М., Л., 1949.
63. Крестьянство Сибири периода феодализма // под редакцией Л.М. Горюшкина. Новосибирск, 1983.
64. Крижанич Ю. Политика. М., 1965.
65. Кузнецова Ф.С. История Сибири. Часть I. Присоединение к России: Учебное пособие для 7-8 классов общеобразовательных учреждений. Новосибирск, 1997.
66. Ламин В.А., Резун Д.Я. Метаморфозы фронтира в истории Сибири, Северной Америки и Австралии // Региональные процессы в Сибири в контексте Российской и мировой истории. Новосибирск, 1998.
67. Лебедев В.М., Есаков, В.А. Русские географические открытия и исследования до 1917 г. М., 1971.
68. Леруа-Болье П. Колонизация у новейших народов. М., 1874.
69. Ломоносов М.В. ПСС. М., Л., 1952. - т.6.
70. Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времён и до XX в. М., 1996.
71. Максимов С.В. Сибирь и каторга: В 3 т. СПб., 1917.
72. Мамсик Т.С. Хозяйственное освоение Южной Сибири: Механизмы формирования и функционирования агропромысловой структуры. Новосибирск: Наука, 1989.
73. Мамсик Т.С. Социальная организация фронтира в контексте мирового колонизационного процесса: по материалам Сибири и Северной Америки // Региональные процессы в Сибири в контексте Российской и мировой истории. Новосибирск, 1998.
74. Марголис А.Д. Тюрьма и ссылка в императорской России: исследования и архивные находки. М., 1995.
75. Материалы по этнографии Сибири ХVIII в. М., Л., 1947.
76. Меховский Матвей. Трактат о двух Сарматиях. Сокровенное сказание монголов. Рязань, 2009.
77. Миллер Г.Ф. Описание сибирского царства. М., 1998.
78. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. М., 1993. - т.1, кн. 1-2.
79. Миненко Н.А. По старому Московскому тракту. Новосибирск, 1990.
80. Миненко Н.А. Русская крестьянская община Западной Сибири в XVII - первой половине XIX вв. Новосибирск, 1991.
81. Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в XVIII – первой половине XIX вв.: историко-этнографический очерк. Новосибирск, 1975.
82. Миненко Н.А., Рыженко В.Г. Из XVІІІ века в век XXІ: История Омска. СПб., 2006.
83. Миненко Н.А., Федоров С.В. Омск в панораме веков. Омск, 1999.
84. Мирзоев В.Г. Историография Сибири. М., 1970.
85. Миронов Б.Н. Социальная история России. СПб., 2000. – В 2-х т.
86. Населённые пункты Сибири: опыт и история расселения (XVII - начало XX вв.). Новосибирск, 1992.
87. Наумов Г.В. Русские географические исследования Сибири (ХIХ – начало ХХ вв.). М., 1965.
88. Небольсин П.И. Покорение Сибири. СПб., 2008.
89. Недбай Ю.Г. Казачество Западной Сибири в эпоху Петра Великого. Омск, 1988.
90. Никитин Н.И. Освоение Сибири в ХVII веке. М., 1990.
91. Новицкий Г. Краткое описание о народе остяцком. 1715 год. Новосибирск, 1941.
92. Новости нашего Востока // Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Н.М. Ядринцева. Красноярск, 1919.
93. Обручев В.А. Григорий Николаевич Потанин. М., Л., 1947.
94. Олферьев С. Сибирь. Очерк завоевания и заселения Сибири. М., 1899.
95. Очерки истории города Омска. Т.1. Дореволюционный Омск // под редакцией А.П. Толочко. Омск, 1997.
96. Палашенков А.Ф. Памятники и памятные места Омска и Омской области. Омск, 1967.
97. Паллас П.С. Путешествия по разным местам Российского государства. СПб., 1786. Ч.2. Кн.2.
98. Патканов С.К. Очерк колонизации Сибири. Соч. в 2-х т. Тюмень, 1999.
99. Петров И.Ф. Легенды и мифы старого Омска. Омск, 2003.
100.Плано Карпини Дж. История монгалов. М., 1957.
101.Покшишевский В.В. Заселение Сибири. Иркутск, 1951.
Потанин Г.Н. Бараба // Живописная Россия. М., 1884. Т.11. Западная Сибирь.
102.Потанин Г.Н. Воспоминания // Литературное наследство Сибири. Новосибирск, 1986. Т.7.
103.Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI - начале XVIII вв. М., 1972.
104.Путешествие в восточные страны Плано Карпини и Рубрука. М., 1957.
105.Радищев А.Н. ПСС, Т. II. М.-Л., 1941.
106.Резун Д.Я., Василевский Р.С. Летопись сибирских городов. Новосибирск, 1989.
107.Ремнёв А.В. Ещё раз о месте Сибири в составе Российской империи // Сибирь на этапе становления индустриального общества в России (XIX - начало XX вв.). Новосибирск, 2002.
108.Россия. Полное географическое описание нашего Отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей. СПб., 1907. Т.16.
109.Рощевский П.И. Декабристы в Тобольском изгнании. Свердловск, 1975.
110. Рубакин Н. Рассказы о Западной Сибири или о губерниях Тобольской и Томской и как там живут люди. М., 1915.
111.Русаков Л.М. Сельское хозяйство Среднего Зауралья на рубеже XVIII - XIX вв. Новосибирск, 1976.
112.Русские в Омском Прииртышье (XVIII - XX вв.): Историко-этнографические очерки // Ответственный редактор М.Л. Бережнова. Омск, 2002.
113.Сазонова Н.И. История Томска (Курс лекций). Томск, 2004.
114. Сафронов Ф.Г. Русские крестьяне в Якутии (ХVII – начало ХХ вв.). Якутск, 1961.
115.Сборник избранных статей, стихотворений и фельетонов Н.М. Ядринцева. Красноярск, 1919.
116.Семёнов-Тян-Шанский В.П. О могущественном территориальном владении применительно к России // Мир Льва Гумилёва. Рождении нации. М., 1996.
117.Серошевский В. Ссылка и каторга в Сибири // Сибирь. Её современное состояние и нужды. СПб., 1906.
118.Сибирь в составе Российской империи. НЛО. М., 2007.
119.Скрынников Р.Г. Ранние сибирские летописи // История СССР. - № 4. - 1979.
120.Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1982.
121.Скрябина Л.А. Русские Притомья: историко-этнографические очерки XVII - начала XX вв. Кемерово, 1997.
122.Словцов П.А. Историческое обозрение Сибири. Новосибирск, 1995.
123.Соболев В.И. Коренные жители нашей области в историческом прошлом (западносибирские татары) // Вопросы краеведения Новосибирска и Новосибирской области. Сборник научных трудов, посвящённый 60-летию Новосибирской области. Новосибирск, 1997.
124.Соболев М.Н. Пути сообщения в Сибирь // Сибирь. Её современное состояние и её нужды. СПб., 1908.
125.Соловьёв С.М. Заметка относительно завоевания Сибири // Сочинения. Кн.III. История России с древнейших времён. Т.5-6. М., 1989.
126.Спафарий Н.Г. Сибирь и Китай. Кишинёв, 1960.
127.Старый Омск: Почтовая открытка рубежа XIX - XX вв. // Составитель В. Селюк, И. Деветьярова. Омск, 1991.
128. Статистическое обозрение Сибири // Сост. Статским Советником Баккаревичем. СПб., 1810.
129.Страницы исторического прошлого Омска (XІX – начало XX вв.). Омск, 1994.
130.Толочко А.П., Коновалов И.А. Городское самоуправление в Омске в дореволюционный период. Омск, 1997.
131.Топчий А.Т. Крестьянские реформы в Сибири. Томск, 1979.
132.Турченко В.Г., Шафранов-Куцев Г.Ф. Россия: от экстремальности к устойчивости. Тюмень, 2000.
133.Тучков А.Г. История и культура народов Сибири: Учебное пособие. Томск, 2003.
134.Фальк И. Записки путешествия. Полное собрание путешествий по России, Т.VI. СПб., 1824.
135.Хазиахметов Э.Ш. Сибирская политическая ссылка 1905 -1917 гг.: Облик, организации, революционные связи. Томск, 1978.
136.Хролёнок С.Ф. Золотопромышленность Сибири (1832-1917). Иркутск, 1990.
137.Худяков В.Н. Аграрная политика царизма в Сибири в пореформенный период. Томск, 1986.
138.Чуркин К.А. Природа и крестьянство Сибири. Омск, 1995.
139.Чуркин М.К. Переселения крестьян черноземного центра в Западную Сибирь во второй половине XIX - начале XX вв.: детерминирующие факторы миграционной мобильности и адаптации. Омск, 2006.
140.Чуркин М.К. Переселенцы и старожилы Западной Сибири: природно-географические, социально-психологические и этнопсихологические аспекты взаимоотношений в конце XIX - начале XX вв. Омск, 2001.
141.Шадурский В.И. Народный опыт земледелия Зауралья в XVII – начале XX вв. Свердловск, 1991.
142.Шашков С.С. Очерки русских нравов в старинной Сибири // Отечественные записки, 1867, Т.174, № 10.
143.Шелегина О.Н. Очерки материальной культуры русских крестьян Западной Сибири. Новосибирск, 1992
144.Щеглов И.В. Хронологический перечень важнейших данных из истории Сибири: 1032-1882 гг. Сургут, 1993.
145.Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Иркутск, 1949.
146.Шиловский М.В. К вопросу о колониальном положении Сибири в составе русского государства // Европейские исследования в Сибири. Томск, 2001.
147.Шиловский М.В. Сибирские областники в общественно-политическом движении в конце 50-х – 60-х гг. XIX в. Новосибирск, 1989.
148.Шунков В.И. Очерки по истории колонизации Сибири в XVII - начале XVIII вв. М., Л., 1946.
149. Шунков В.И. Очерки по истории земледелия Сибири (XVII в.). М., 1956.
150.Юрасова М.К. Омск: Очерки истории города. Омск, 1983.
151. Ядринцев Н.М. Общественная жизнь Сибири // «Я сын девственной и могучей страны…». Сборник статей, очерков, фельетонов Н.М. Ядринцева. Омск, 2004.
152.Ядринцев Н.М. Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении. Новосибирск, 2003.
153. Ямзин И.А., Вощинин В.П. Учение о колонизации и переселениях. М., Л., 1926.
Приложение 1.
"За пустыней в восточном направлении живут фиссагеты (тиссагеты), народ особый и многолюдный; живет он охотой. Рядом с ними в тех же самых местах обитает племя, имя которому иирки. Они также живут охотой, занимаясь ею следующим образом: охотник сидит в засаде, взобравшись на дерево, а деревья там в изобилии растут по всей стране. У каждого наготове конь, обученный ложиться на брюхо с тем, чтобы стать ниже, и собака. Как только охотник увидит с дерева зверя, он, выстрелив из лука и сев на коня, устремляется в погоню, а собака следует за ним. Выше иирков, если отклониться к востоку, живут другие скифы, отложившиеся от царских скифов и по этой причине прибывшие в эту страну.
До страны этих скифов вся земля, уже описанная мной, состоит из равнин и низей, а дальше земля каменистая и неровная. Если пройти небольшое расстояние этой неровной страны, то у подножия высоких гор обитают люди, о которых говорят, что они все - и мужчины, а также женщины - плешивые от рождения, курносые и с большими подбородками; они говорят на особом языке, но носят скифскую одежду. Питаются они плодами деревьев. Название дерева, плодами которого они живут, - понтик, по величине оно приблизительно равно фиговому дереву, плод приносит равный по размерам бобу, но с косточкой. Как только плоды созревают, их процеживают через ткани, из плодов вытекает сок густой и черный, название этого сока - асхи. Этот сок они слизывают, и, смешивая с молоком, пьют, а из густого осадка этого сока приготовляют лепешки и питаются ими. Ведь скота у них немного, так как сколько-нибудь пригодных пастбищ там нет. Каждый живет под деревом, зимой - покрыв дерево плотным белым войлоком, а летом без войлока. Их не обижает никто из людей, так как говорят, что они священны. У них нет никакого оружия для войны. Именно они разрешают споры соседей, а тот, кто прибегает к ним искать убежище, не терпит ни от кого обид; название этого народа - аргиппеи.
Вот до этих плешивых о земле и о племенах, живущих перед ними, есть ясные сведения, так как до них добирается и кое-кто из скифов, у которых нетрудно разузнать, а также и у эллинов, как из гавани Борисфена, так и из других понтийских гаваней. А скифы, которые к ним прибывают, договариваются с помощью семи переводчиков, на семи языках. Так что пространство до них - известно, а о том, что лежит выше плешивых, никто не может ничего точно сказать, так как горы высокие, недоступные отрезают этот край, и никто через них не проходит. Эти плешивые рассказывают, - по моему, они рассказывают недостоверное, - что в горах живут козлоногие мужи; а если перейти через этих людей, то живут люди другие, которые спят в течение шести месяцев. Это я отвергаю с самого начала. А о том, что лежит к востоку от плешивых, точно известно, что там живут исседоны;... считающиеся справедливыми, женщины у них совершенно равноправны с мужчинами. О том же, что находится по направлению к северному ветру, выше плешивых и исседонов неизвестно ничего, кроме того, что они сами рассказывают,... что там есть одноглазые люди, называемые по скифски аримаспами; ведь словом "арима" скифы обозначают "одно", а словом "спу" - глаз.
Вся эта страна, о которой было сказано, отличается необычно холодными зимами; здесь в течение восьми месяцев мороз такой нестерпимый, что если в это время разлить воду, то грязи ты не получишь. Но если разжечь огонь, то ты получишь грязь...Замерзает море..."
Дата: 2019-07-24, просмотров: 219.