«Низкий уровень развития является общим для всех инородцев Тобольского Севера; отдельные же племена отличаются одно от другого лишь степенью своей отсталости.

Остяки по своему развитию как физическому, так и умственному стоят ниже всех инородцев, за исключением казымских и ваховских. Остяки, большею частью, роста ниже среднего, худощавы, вялы, неповоротливы и старообразны…

Вогулы в физическом отношении представляют более совершенный тип, сравнительно с остяками. По характеру они более подвижны: вялости, присущей остякам, у них незаметно. Несмотря на свою неуклюжесть, вогулы отличаются большою ловкостью и отвагой на охоте и рыбной ловле.

Самоеды в физическом отношении стоят выше не только остяков, но и вогулов. Это крепкий и сильный народ. Их физическая крепость может быть объяснена тем, что как оленеводы, они пользуются лучшим питанием, нежели прочие инородцы-рыболовы. В умственном отношении они стоят немногим выше остяков. Хотя самоеды и исконные оленеводы, однако, они до настоящего времени не выработали сколько-нибудь рациональных способов ведения оленного хозяйства».

Источник: Исследователь Севера Александр Дунин-Горкавич…С.49.

«Сколь дикий сей народ и гнусный в своем житии, хотя того и не можно заключить из краткого сего описания, однако здесь мной поступаемо было так, чтоб верить одному только слову, а не пространному того описанию, в которое я нимало не старался. Нельзя тому поверить, что остяки руки никогда не умывали, но всегда с их рук или около чищения рыбы грязь смывается, или мокрые о негодную спальную свою шубу обтираются, и хотя всякому брезгливому смотреть на такое житье будет странно, однако и принужден будет терпеть великодушно и удивляться их невежеству.

В самых их жилищах нет никакой чистоты и порядка, нет никакой опрятности и, кажется, нет нималого к тому рачения, ибо и хорошие уже ребята редко из юрты на двор выходят, а большие, по крайней мере, около юрты нужду свою и оправлять должны, будто бы так надо по ихнему закону. Сие свинское житие каждому покажется невероятно, однако кто на их жилища хотя издали посмотрит, тот в верности сего описания не усомнится.

Остяки, во-первых, избирают места свои на зимнее время обыкновенно подле воды, где на сухих местах строят деревянные избы, которые бывают без крыши, а только на потолок насыпают земли, на котором вырублено четвероугольное окно небольшое, кое зимою для свету вместо слюды льдиною закрывается. Изба имеет совсем особливое строение и строится по большей части четвероугольно, за неимением толстого лесу, и из тонкого окладывается как надо, без перекладывания между бревнами мохом, а некоторые такие же юрты имеют в земле как выходы, в коих пространство разделено на столько семей, сколько живут в юрте, и, хотя за множеством нешироко место достается, однако каждая остятка со всем своим экипажем и детьми должна в узком том отделенном месте жаться, при своем огне сидеть и работать.

Из сего видно, что у их нет никакого убора и опрятности, но где что как положено, на том и валяются. В таких избах бывает три, четыре и пять семей вместе и если случатся младенцы, то каждая в своей норе пред собою имеет зыбку, в коей насыпано для мягкости под младенца истолченного гнилого дерева, на которое кладут, и, одев малой шубой, увязывают крепко и качают, а другие ребята спят с отцом и матерью рядом. Посреди всей избы имеется огнище, над которым варят себе пищу, кто когда захочет, как для себя, так и для собак, кои со щенятами в тех же юртах гнезда свои имеют под их спальными лавами.

Добрые собаки никогда из юрт не выпускаются, а езжалые на дворе всегда около юрты пребывают, но когда остяку куда ехать понадобится, то всех сгоняет в избу и, тут накормя, запрягши, выезжает. Впрочем, и все собаки обыкновенно в юртах трескают, а из некоторых и спят тут же и кастят без всякого после очищения, чего ради во всех оных юртах такой дух мерзкий, что долго сидеть, верно, никто не согласится, ибо тут же сушат и рыбу, которую зимой напромышляют, и ежели думают, что для собак летнего корму недостанет, то кости тут и поземы жарят, отчего вся юрта вверху так закоптела, что на потолке и тенетах сажа висит сосульками.

Во всех юртах обыкновенно такая чистота бывает, что от мочи и сору никогда не очищается, разве в жаркие дни сама высохнет. Что же касается до ихней прочей поклажи, как оленьи кожи, постели и прочие зверевые шкуры, те кладут в лабазы, в лесу построенные, без всякого прибору и от воровства опасения, а кожи оленьи около лабаза часто и так на весь год лежат на санках оставленные, иногда и в дальнем от юрт расстоянии.

Вся их экономия состоит в содержании оленного скота, но из остяков, кои живут около Обдорска, много таких найдется, которые ни одного оленя не имеют, а кои выше по Оби расселились, те об них и не думают, но по дороге от Березова до Тобольска содержат некоторые и лошадей, на которых подводы гоняют, а промыслов своих не оставляют. Нужда их научает перенимать российские обычаи, но за что ни хватятся, то все видят от россиян дорого, а покупать не из чего, ибо все остяки которые живут в отдалении от русских, мало имеют и понятия о деньгах, разве те, которые около Березова и выше находятся.

Некоторые из богатых остяков имеют у себя мыло, коим моются, и, хотя за хорошее для выедания грязи признать можно, однако российское почитают за знатный гостинец. Ихнее мыло весьма едкое и совершенно их рукам сродное, потому давняя грязь в тело так въелась, что и ядовитыми зельями в бане едва отмыть можно, и, хотя они не каждый день тем моются, однако новую грязь скоро отъедает. Они делают сами из золы и жира таким образом: перво в котел положат золы немалое количество, к которому прибавляют несколько жиру, так, чтоб не жидко было, и варят по тех пор, пока сгустеет и на дно сядет, как кисель, которой, разрезав частицами, завертывают в тряпички; а когда мыться надо, то, помоча немного клубок с зольным мылом, сок из его выжимает, коим трется, и, хотя на первой случай оно марается, однако напоследок грязь так отъедает, что сие остяцкое изобретение должно почесть между лучшими вещами в их экономии. Но сие только богатые имеют или их князцы, а у которых немного жиру или, лучше сказать, которой не знает чистоту различить с нечистотою, тот истинно мало думает не только о мыле, но и о умывании рук не помышляет.

Платье обоих народов хотя гнусное, простое и никакого от праздничного не имеет отличия, но все одинаковое, однако тем они себя счастливыми считают, что не имеют дальнего в том затруднения и бедности, но всякий бедный, коли никак промыслить не может, носит его до тех, пока все на нем истлеет. Все сие достают они легко между собою или меною с богатыми, или служением, или самое легко находят средство обогатиться, коли есть где наняться в пастухи за оленями, однако таковым около своих мало удается исправиться, потому что своего мирского суда боятся, но если такой недоброй совести попадет в русское стадо, то скоро, не боясь нимало будущего обвинения, хозяина разорит, а сам разбогатеет, ибо стада русских оленей ходят в тех тундрах, где и иноверческие пасутся, и хозяин один раз в год приезжает пересчитать и перепятнать их, но пастух, куда бы сколько не утратил, на все легко ответ сыскать может: или пропал без вести, или зверь изорвал, хотя и совершенно видно, что ушло на его собственные надобности, но уже того никоим образом отыскать нельзя, потому что там судьи и в важнейших делах русских с остяками не судят, а особливо с богатыми. Правда, хотя сему пастуху стадо пасти не без труда и не без беспокойствия достается, однако, в рассуждении уже их к тому привычки, бедности и за то оплаты, можно почесть за малое, но он, не рассуждая того, что уже и так доволен, еще хочет жить навсегда богато и получить ту честь, как у них богатых почитают.
Трудолюбивый сей народ хотя ветреным своим умом и рассуждает, что там или инде место для него будет спокойнее, но истинно везде несносное их состояние, которое, однако, по привычке сносят нечувствительно. На месте хотя бы всякий из них хотел быть спокойным, но разные промыслы, которые одни в его уме пребывают, понуждают его вступать во вся тяжкая, и по привычке своей ко всем трудностям уже и не почитают себе оное тяжестью.

Женщины же я не знаю, когда бы они хотя час праздно сидели. Верно одеревенелые руки труды их докажут, во всем доме живет не как жена, но как служанка, да так между ними и почитаются. На месте иль в дороге, не включая того, что мужу во всем помогает, расстанавливает она чум, колет дрова, раскладывает огонь, варит есть, и муж до тех пор с санков не слезет, покудова все в чуме не будет управлено; тут его обсушивает, там обшивает, а он, переодевшись, пойдет опять за промыслом, куда надобно.  

Варварские их с женами поступки еще более грубое состояние увеличивают, ибо где бы то ни было, не говорит он с ней никогда ни слова, а хотя что и понадобится, то жена должна из одного только слова понимать его надобность. С промыслов что привезет, жена все убирает, и он ни во что не вступается, так что сколько бы он ни привез битых оленей или чего другого, ободравши кожи, дает сам жене выделывать, хотя бы уже и без того на такую работу ей времени недоставало, но к таковой суровости еще прибавляет: «Скорее». И так во всем у них женский пол раболепствует и более, нежели у строгого господина рабу подлежало».